А вот и главная работа Оруэлла, благодаря которой он останется в истории даже тогда, когда никто не вспомнит о его художественных произведениях – «Список Оруэлла». Потому что вы можете писать хорошие журналистские эссе, воевать в Испании с франкистами, придумать неплохую притчу, написать, не самый лучший по своим художественным характеристикам, но крайне популярный роман, вы можете сделать всё это, но стоило один раз… передать спецслужбам кляузу на коллег и ты никогда не отмоешься.
«Список Оруэлла» — подготовленный в 1949 году незадолго до смерти, Джорджем Оруэллом перечень известных людей, которых автор считал сочувствующими коммунистической идеологии, то есть «криптокоммунистами» и «попутчиками». А потому их нельзя было привлекать к антикоммунистической пропагандистской деятельности. Список был передан в Департамент информационных исследований МИД Великобритании, набиравший сотрудников для борьбы с просоветской коммунистической пропагандой.
Оруэлл основывал свой список на личной записной книжке, которую вёл с середины 1940-х годов, в которой он записывал имена возможных «криптокоммунистов» и «попутчиков». В записной книжке, которая сейчас находится в Архиве Оруэлла в Университетском колледже Лондона, всего 135 имён, включая американских писателей и политиков. Десять имён были вычеркнуты либо потому, что человек умер, либо потому, что Оруэлл решил, что они не были ни криптокоммунистами, ни попутчиками.
Лирическое отступление на поиски балабола
На секундочку отвлечёмся и словим на пи…, на лжи редакторов нашей дорогой русскоязычной Википедии, которая утверждает, что:
Поразительным образом, чисто на интуиции, Оруэлл угадал двух настоящих советских агентов: Питера Смоллетта и Тома Дриберга
Давайте разбираться.
Про Смоллетта я уже говорил:
Позже Смоллетт был объявлен советским агентом (Что важно, произошло это в 1949 году, когда один борец с тоталитаризмом включил его в список тех, кто, "по его мнению, являются криптокоммунистами, попутчиками или склонны к этому, и им не следует доверять как пропагандистам", в этом же году он представил список Департаменту информационных исследований в и обозначил Смоллетта характеристикой: "почти наверняка какой-то агент" и "очень скользкий человек". Причиной этому стало то, что он был тем государственным служащим, по совету которого лондонский издатель Джонатан Кейп отклонил "Скотный двор" Оруэлла как нездорово антисоветский текст". Автором этого списка был – Оруэлл. Каких-либо сведений подтверждающих что Смоллетт был агентом СССР, а не то что перед нами «охота на ведьм» - я не нашёл, если они есть у вас – милости прошу поделится).
Сведений об завербованности Смоллетта я так и не нашёл.
Добавлю к этому лишь то, что все ссылаются на «Архив Митрохина», только проверить его нельзя. Оригинальные рукописи всё ещё числятся в статусе засекреченных. Эти рукописи были вывезены из России в Великобританию в 1992 году, туда же переехал и сам Митрохин с семьёй. Публикуют их британцы, но только редактированные версии, а значит написано там может быть что угодно (эти документы содержат только рукописные заметки Митрохина, а оригиналы документов или их фотокопии никогда не предоставлялись для анализа этих заметок).
А вот Том Дриберг, это уже что-то с чем-то, про него на этой же Википедии есть статья. Открываем:
«В течение 20 лет состоял в Коммунистической партии Великобритании… Никогда не занимал министерских постов, но был одним из наиболее влиятельных деятелей Лейбористской партии. В течение многих лет был популярной и влиятельной фигурой в левой политике… В 1974 году ушёл на пенсию, после чего получил пожизненное пэрство…»
Ну видимо, не разобрались тогда, Оруэлл сказал, что это коммунист, но до самой его пенсии никто не доказал. Но потом-то точно оказалось что это клятый коммуняка? Ведь так?
«После смерти Дриберга, в СМИ появлялись сообщения о том, что он был агентом MI5, КГБ, или обеих спецслужб.»
После смерти… в СМИ… то ли одной, то ли сразу двух спецслужб.
А знает основную причину подозревать его в том, что он завербованный КГБ? А он в написанной им биографии Гая Бёрджесса, который действительно был агентом, которого вывезли в Москву, показал его в недостаточно негативном свете. И понеслось, то оказывается он коммунист, то MI5 завербовало его для слежки против коммунистов, то СССР шантажировали его, тем что он гей, чтобы заставить работать на себя. А по итогу никаких фактов и одни домыслы.
Но самое смешное не это, а то, что Оруэлл написал про него:
The Labour MP Tom Driberg—“Usually named as ‘crypto,’ but in my opinion NOT reliably pro-CP
«Член парламента от лейбористской партии Том Дриберг, которого “обычно называют ”тайным агентом", но, на мой взгляд, вряд ли можно назвать сторонником Коммунистической партии»
Вот это предсказание, Оруэлл упоминает человека, которого принято считать прокоммунистическим и говорит, что вряд ли он такой, потом бабка надвое сказала, что он действительно завербованный, и на русской Википедии пишут, что Оруэлл интуитивно угадал, что это криптокоммунист.
Вернёмся к списку. В блокноте были колонки с именами, комментариями и различными пометками. Журналист Джеффри Уиткрофт счёл замечания Оруэлла «проницательными, а иногда даже великодушными» (Запомним это.) и добавил, что «Д. Н. Притт описывается как «почти наверняка подпольный» коммунист, но также как «хороший член парламента (т. е. на местном уровне). Очень способный и смелый». (Ни разу не противоречие. Или он на местном уровне не сможет распространять миазмы коммунизма)
Среди этих имен Оруэлл выбрал 38 и отправил их своей подруге Селии Кирван, сотруднице Департамента информационных исследований Министерства иностранных дел.
Один из биографов Оруэлла, Бернард Крик, считал, что в списке было 86 имён и что некоторые из них были написаны рукой Кестлера, который также сотрудничал с Международным отделом разведки в создании антикоммунистической пропаганды. Что это меняет? Абсолютно ничего.
Реакция
Ой, а что началось, когда все узнали об этом Списке. В 1998 году The Daily Telegraph использовала заголовок «Икона социализма, ставшая информатором».
Майкл Фут, бывший лидер Лейбористской партии и друг Оруэлла в 1930-х и 1940-х годах, был «потрясён» этим открытием.
Журналист и активист Норман Маккензи, который был в списке, отметил: «Люди, страдающие туберкулёзом, часто становятся очень странными к концу жизни. Я сторонник Оруэлла, я был согласен с ним по поводу Советского Союза, но, думаю, он немного тронулся».
Бернард Крик оправдал желание Оруэлла помочь послевоенному лейбористскому правительству. «Он сделал это, потому что считал Коммунистическую партию тоталитарной угрозой».
Журналист и писатель Александр Кокберн резко критиковал действия Оруэлла, назвав его записную книжку «списком стукачей». Кокберн также сказал, что список показывает Оруэлла как фанатика: «Похоже, что поклонники Оруэлла, как левые, так и правые, в целом согласны с тем, что Оруэлл подозревал евреев, гомосексуалов и чернокожих».
Журналист Нил Ашерсон раскритиковал решение Оруэлла передать информацию в IRD, заявив, что «есть разница между решимостью разоблачить глупость сталинизма и масштабы чисток и тем, чтобы заниматься доносами на знакомых».
Журналист и активист Пол Фут сказал, что эти разоблачения не умалят репутации Оруэлла как великого писателя, отметив: «Я большой поклонник Оруэлла, но мы должны признать, что к концу жизни он занял позицию маккартиста».
Т.е. даже среди тех, кто положительно относился к Оруэллу, не то что не оценили, они были откровенно шокированы.
Лицемерие.
К слову вас ничего не смутило в прошлом блоке?
«Похоже, что поклонники Оруэлла, как левые, так и правые, в целом согласны с тем, что Оруэлл подозревал евреев, гомосексуалов и чернокожих».
Хм, а ещё я просил запомнить:
Журналист Джеффри Уиткрофт счёл замечания Оруэлла «проницательными, а иногда даже великодушными» (Запомним это.)
Что ж время копаться в лицемерии.
Вот так Список выглядит на англоязычной Википедии:
1/6
Ещё там есть такие выдержки:
Аналогично он выглядит на русской Википедии:
1/2
Ещё есть такая прекрасная мысль и плевать, что Бёрджеса Оруэлл не упоминал.
Есть также вот такие характеристики:
Вроде всё в каких-никаких рамках приличия, откуда такие фразы как:
«Похоже, что поклонники Оруэлла, как левые, так и правые, в целом согласны с тем, что Оруэлл подозревал евреев, гомосексуалов и чернокожих».
А давайте откроем опубликованные в открытом доступе выдержки из списка (Полный найти не удалось, но и этого достаточно)
1/3
Итак, кто у нас тут коммунист?
Чаплин, потому что еврей. Это всё что он о нём написал: еврей? Работа: кино
Нэнси Кунард – коммунист, потому что антифашист и антиимпериалист. Вероятно, только сентиментальный сочувствующий. Глупый. Есть деньги.
Кроссман - член парламента (от Лейбористской партии) Ковентри. «Спасите Европу сейчас». Книги. «Нью Стейтсмен» [помогает в руководстве]. Политический карьерист. Сионист (кажется искренним в этом.) Слишком нечестен, чтобы быть откровенным попутиком.
Дж. Коль - Экономист, автор многих книг.Только сочувствует, Диабетик. ?? (Зачем отмечать что кто-то диабетик?)
Дэвис, Джозеф Э. - Ранее был послом в СССР. «Миссия в Москве» (и фильм на ту же тему.) очень глупый.
Либлинг, А. Дж. - в New Yorker («Наша своенравная пресса»)
ЗАМЕЧАНИЯ? (Ноль комментариев, просто взял и написал)
О’Кейси, Шон … Очень глуп.
Стивенбек, Джон Фальшивый писатель, псевдо-наивный.
И так можно прицепиться к каждому. Он просто записывает в список человека или без каких-либо оснований, просто потому что Ламброзо начитался и по чертам лица коммунистов вычислял, так хорошо если он называл кого-то попутчиком или криптокоммунистом, без комментариев, так как если комментарии есть, то это или оскорбления, или личные обиды, или антисемитские и расистские высказывания… ах да ещё подсчёты бухгалтерии.
Как итог, Оруэлл выдавил из себя список (Заметьте, он начала вести его сам ещё за много лет до этого, что само по себе не здорово), жидко обделался, так как спустя столько лет, даже если мы можем сказать, что некоторые из людей в списке действительно сочувствовали левым (Ещё бы там в списке левые, мать его, политики!), то ни одного «криптокоммуниста», завербованного или агента, он достоверно не вычислил. Попутно обгадил много людей, возможно повлиял на их карьеры (Чаплина, все помнят? А что на него во времена маккартизма были гонения? Я не утверждаю, что без списка их не было бы, но что они сыграли свою роль, утверждать могу.).
Что уже само по себе нехорошо, но поверх этого налетает первый слой лицемерия:
«Каждая линия серьезной работы, которую я написал с 1936 года, была сделана, прямо или косвенно, против тоталитаризма и за демократический социализм».
Я против тоталитаризма и за демократический социализм, в том числе и за свободу мнений, а потому вот вам кляуза со всеми, проклятыми коммуняками, пусть государство устроит за ними слежку, это ведь ни разу не тоталитарно. Впрочем, это традиционный путь троцкиста – сдавать других левых в ЦРУ и MI5, прям как сам Лев Давидович завещал.
Сверху это лежит второй слой лицемерия, от лиц воспринимающих творчество и деятельность Оруэлла, которые говорят, что это «единственное пятно в жизни писателя , которого считали безупречным борцом с [тоталитарными] режимами» и вообще, это и не пятно, а так, пятнышко. Ведь когда в СССР пишут квадриллион доносов – это тоталитаризм, а когда главный антитоталитарист ведёт список неугодных и ненадёжных, который при первой возможности передаёт спецслужбам, да ещё и сам предлагает – это демократично.
А сверху ещё слой лицемерия, где на русскоязычной и англоязычной Википедии список приводится как безобидная череда фамилий и рода деятельности, а не как до**ки, в том числе по национальному признаку и личной неприязни.
Русская Википедия идёт ещё дальше и прямо врёт, что Оруэлл «интуитивно» почувствовал советских шпионов. И неважно, что одного из них он внёс в список из-за того, что он, во время войны, не позволил выйти в свет направленной против союзника пропаганде. (К слову, а как так вышло, что Оруэлл говорил о том, что хоть и задумывал «Скотный двор» как притчу о «преданной революции» и лишь во вторую очередь, как сатиру на СССР (И я с этим согласен), но даже британские цензоры посчитали что это «нездорово антисоветский текст»?). А его деятельность в качестве «криптокоммуниста» не доказана ничем, кроме списка самого Оруэлла и «Архива Митрохина» который в том числе западные историки поносят на чём свет стоит. А второго вообще приписали ко всем разведкам мира. При этом связанное с ними обоими третье лицо, которое действительно оказалось агентом, он наоборот охарактеризовал как лицо, которое скорее всего не «криптокоммунист», хотя все его называли таковым.
Но нет, гений Оруэлла, вычислил двух агентов.
А сверху, с этого многослойного капролита лицемерия, смотрит образ Старшего брата, который так ярко описывает Оруэлл, против которого призывает бороться и к которому побежал как собачка, сдавать знакомых, незнакомых, левых, правых, евреев, чёрных – всех, кто ему чем-то не понравился. И люди, восхищающиеся образами Оруэлла и вторящие ему, что свобода — это сказать, что 2+2=4, орут, что Оруэлл, ни в чём не виноват, он не противоречит сам себе и вообще я тут вижу пять пальцев!
Итог.
Для меня есть два Оруэлла. Один – горящий своим делом романтик, который пишет отличные эссе и претерпевающий ради них огромные лишения, человек который за свои убеждения пошёл на фронт в дальнюю страну, который осуждал зверства собственной страны, при этом не отворачиваясь от неё и желая ей только лучшего, который гордился тем хорошим, что было в его стране.
Второй – лицемер, говорящий, что в вопросе не разбирался, но осуждает, пишущий слабые с художественной точки зрения произведения и вечно говорит, что это произведение оно не призвано обгадить только одну сторону, это не пропаганда, это притча о «преданной революции» / «роман-предупреждение», и вообще оно не против чего-то конкретного а против тоталитаризма вообще. И который вечно говоря, какой плохой «Старший брат», то есть государство, который порицает доносительство, «сфабрикованные дела» и «охоту на ведьм» из тех кто ему не нравится, на всякий случай, делает список этих самых ведьм и, на всякий случай, приносит его «Старшему брату», что бы он если что знал с кого начинать.
К несчастью, второй Оруэлл более популярен и почти полностью затмевает первого как в медийном пространстве так и в моём восприятии.
На этом серия посвящённая жизни и творчеству Оруэлла объявляется закрытой.
ВНИМАНИЕ! В рамках данного эссе я намерен рассматривать роман «1984» исключительно как художественное произведение. Анализу романа «1984» как представителя жанра антиутопии, будет посвящена отдельная часть в рамках цикла «Антиутопия мертва».
Сюжет, всем известен, большинству, как показывает опыт, из третьих рук, но как всегда повторим синопсис:
Действие происходит в неизвестном году, по мнению главного героя Уинстона Смита, в 1984 году, в Лондоне, который теперь известен как Взлётная полоса 1. Наш герой работает в Министерстве правды и является членом внешней партии. В его обязанности входит фальсификация истории, постоянное переписывание событий в газетных архивах. Это вызывает у него ужас и недоумение, но он вынужден разделять партийные лозунги и идеологию. Однако в глубине души он сомневается в партии, окружающей действительности и во всём, что можно поставить под сомнение.
В какой-то момент он начинает вести дневник, что является преступлением. В нём он пытается изложить все свои сомнения, но на людях притворяется убеждённым сторонником партийных идей. Он опасается, что девушка Джулия, работающая в том же министерстве, шпионит за ним и стремится разоблачить. В то же время он предполагает, что высокопоставленный сотрудник из министерства, член внутренней партии О'Брайен, также не разделяет мнения партии и является подпольным революционером.
Однажды, оказавшись в районе пролов (пролетариев, не являющихся членами партии), где члену партии появляться, хоть и не запрещено, но нежелательно, он заходит в антикварную лавку Чаррингтона. Чаррингтон показывает ему комнату, свободную от следящих за всеми экранов. На обратном пути ему встречается Джулия. Смит понимает, что она следила за ним, и приходит в ужас. Он борется со страхом и желанием убить её.
Вскоре Джулия в министерстве передаёт ему записку, в которой признаётся в любви. У них завязывается роман, они регулярно устраивают свидания, а комната у Чаррингтона становится местом их встреч. Однако Уинстона не покидает мысль, что они уже покойники (свободные любовные отношения между мужчиной и женщиной, являющимися членами партии, запрещены). Они решаются на безумный поступок: идут к О'Брайену и просят принять их в подпольное Братство, хотя сами не уверены, что он в нём состоит. О'Брайен их принимает и даёт им книгу, написанную врагом государства Голдштейном.
Через некоторое время их арестовывают в комнатке у Чаррингтона, так как действия О'Брайена оказываются провокацией полиции мыслей. В Министерстве Любви Уинстона долго обрабатывают. Главным палачом, к удивлению Уинстона, оказывается О'Брайен. Поначалу Уинстон пытается бороться, но от постоянных физических и психических мучений он постепенно отрекается от себя, от своих взглядов, надеясь отречься от них разумом, но не душой. Он отрекается от всего, кроме своей любви к Джулии. Однако и эту любовь ломает О'Брайен, пытая Уинстона его главным страхом — крысами в комнате 101, заставляя отречься от любви. Уинстон предаёт её, думая, что предал лишь на словах, разумом, от страха.
Однако, будучи «излечён» от революционных настроений и на свободе, он, сидя в кафе и попивая джин, понимает, что в тот момент, когда отрёкся от неё разумом, отрёкся полностью. Он предал свою любовь. В это время по радио передают сообщение о победе войск Океании над армией Евразии, и Уинстон понимает, что теперь он полностью излечился. Теперь он действительно любит партию, любит Большого Брата.
В прошлой части, посвящённой «Скотному двору» я отметил одну рецензию, которую считаю целесообразным повторить здесь:
Прокомментировал я её следующим образом:
«На удивление точная цитата, с той точки зрения, что применяемые автором приёмы, в последствии будут один в один реализованы в «1984…».
В этот раз я добавлю сюда ещё одну рецензию, в которой я готов подписаться под каждым словом (Тот случай, когда натыкаешься на практически дословное изложение собственных мыслей в чужом тексте). (Считайте, что это рубрика для ЛЛ)
Итак, коль я согласен с автором этой рецензии, то давайте, используя его текст в качестве основы, по пунктам разберём, что же не так с «1984» как с художественным произведением.
Для начала давайте разберёмся с вопросом плагиата.
Джордж Оруэлл Рецензия на «МЫ» Е. И. Замятина
Как верно заметил автор рецензии, Оруэлл не скрывал, что был знаком с романом Замятина, более того он написал на него свою рецензию. Знаете, раз уж мы тут собрались можно попутно рассмотреть и её.
«Первое, что бросается в глаза при чтении «Мы», — факт, я думаю, до сих пор не замеченный, — что роман Олдоса Хаксли «О дивный новый мир», видимо, отчасти обязан своим появлением этой книге. Оба произведения рассказывают о бунте природного человеческого духа против рационального, механизированного, бесчувственного мира, в обоих произведениях действие перенесено на шестьсот лет вперед. Атмосфера обеих книг схожа, и изображается, грубо говоря, один и тот же тип общества, хотя у Хаксли не так явно ощущается политический подтекст и заметнее влияние новейших биологических и психологических теорий.»
По этому отрывку складывается впечатление, что Оруэлл действительно читал «Мы», но не читал «О дивный новый мир», данные произведения, хоть имеют общие корни, а в некоторой доле можно допустить и то что Хаксли вдохновлялся работой Замятина, но различий там море, в том числе и в описанной Оруэллом «атмосфере» и «рационализации, механизации, бесчувственного мира»… В ОДНМ, то рационализированный и механизированный мир, ну долбёжка сомы и общество потребления – яркий признак рационализации и бесчувственности.
«В романе Замятина в двадцать шестом веке жители Утопии настолько утратили свою индивидуальность, что различаются по номерам. Живут они в стеклянных домах (это написано еще до изобретения телевидения), что позволяет политической полиции, именуемой «Хранители», без труда надзирать за ними. Все носят одинаковую униформу и обычно друг к другу обращаются либо как «нумер такой-то», либо «юнифа» (униформа). Питаются искусственной пищей и в час отдыха маршируют по четверо в ряд под звуки гимна Единого Государства, льющиеся из репродукторов. В положенный перерыв им позволено на час (известный как «сексуальный час») опустить шторы своих стеклянных жилищ. Брак, конечно, упразднен, но сексуальная жизнь не представляется вовсе уж беспорядочной. Для любовных утех каждый имеет нечто вроде чековой книжки с розовыми билетами, и партнер, с которым проведен один из назначенных сексчасов, подписывает корешок талона. Во главе Единого Государства стоит некто, именуемый Благодетелем, которого ежегодно переизбирают всем населением, как правило, единогласно. Руководящий принцип Государства состоит в том, что счастье и свобода несовместимы. Человек был счастлив в саду Эдема, но в безрассудстве своем потребовал свободы и был изгнан в пустыню. Ныне Единое Государство вновь даровало ему счастье, лишив свободы.
Итак, сходство с романом «О дивный новый мир» разительное.»
Туда же. И всё, больше интересного там ничего нет, ну да, ещё Оруэлл не сумел опознать предмет критики, но эту тему корректней рассматривать в эссе посвящённом «Мы».
Ну и да, год этой рецензии – 1986, сам Оруэлл говорил, то идеи о романе, продолжающем идею «Скотного двора» возникли у него ещё в 1943. В письме Глебу Струве от 17 февраля 1944 года Оруэлл писал:
«Вы меня заинтересовали романом „Мы“, о котором я раньше не слышал. Такого рода книги меня очень интересуют, и я даже делаю наброски для подобной книги, которую раньше или позже напишу»
Таким образом, нельзя утверждать, что Оруэлл начал писать «1984» сразу после ознакомления с «Мы», но вдохновения от него он не отрицал. Вопрос в том, какова степень его вдохновения.
Тут я склонен согласиться, с английским критиком Исааком Дойчером, который в 1955 году обратил внимание, что Оруэлл «заимствовал идею, сюжет, главных героев, символику и всю атмосферу» замятинского «Мы»:
«Отсутствие оригинальности иллюстрируется тем фактом, что Оруэлл позаимствовал идею «1984», сюжет, главных героев, символы и всю атмосферу изложения у русского писателя, который остался практически неизвестным на Западе. Этот писатель — Евгений Замятин, а заглавие его книги, послужившей Оруэллу образцом, было «Мы». Как и «1984», «Мы» — это «антиутопия», кошмарное видение будущего, плач Кассандры. Вся работа Оруэлла — английская вариация на темы Замятина; и возможно, только тщательность английского подхода придает книге определенную оригинальность.»
«Предположение о заимствовании Оруэллом основных элементов «1984» у Замятина — не домысел критика, питающего слабость к выискиванию литературных влияний. Оруэлл знал роман Замятина и восхищался им. Он написал о романе эссе, которое появилось в левой социалистической газете «Трибьюн», где Оруэлл был тогда литературным редактором, 4 января 1946 года, сразу после публикации «Фермы животных», но до начала работы над «1984». Это эссе интересно не только как убедительное доказательство о происхождении «1984», предоставленное самим Оруэллом, но и как комментарий относительно идеи, лежащей в основе как романа «Мы», так и «1984».»
«Точно также Оруэлл позаимствовал у русского писателя и главный мотив сюжета. Вот как Оруэлл его определяет: «Несмотря на образование и бдительность Хранителей, многие из древних человеческих инстинктов никуда не делись». Главный герой Замятина «влюбляется (а это, конечно, преступление) в некую I-330» точно так же, как Уинстон Смит совершает преступление, влюбившись в Джулию. И у Замятина, и у Оруэлла любовная история перемешана с участием героя в «подпольном движении сопротивления». Повстанцы Замятина «не только замышляют низвержение Государства, но даже предаются при опущенных шторах таким порокам, как курение сигарет и употребление алкоголя»; Уинстон Смит и Джулия балуются «настоящим кофе с настоящим сахаром» в убежище над лавкой мистера Чаррингтона. В обоих романах преступление и заговор, естественно, раскрываются Хранителями или Полицией мыслей; в обоих герой «в конце концов спасается от последствий своего безрассудства».
Комбинация «лечения» и «пыток», которыми и у Замятина, и у Оруэлла бунтарей «освобождают» от атавистических импульсов, пока они не начинают любить Благодетеля или Старшего Брата, практически одинакова.»
Список таких заимствований можно долго продолжать: старый дом и старушка и квартира Чаррингтона с самим Чаррингтоном; трансформация от любви до ненависти, дневник. Не будет ошибкой сказать, что всю сюжетную конструкцию Оруэлл взял из «Мы». Он буквально вытащил скелет истории и нацепил на него своих героев и нарративы.
Нарратив и посыл
Какие нарративы? А всё те же нарративы троцкиста, который никогда не был в СССР и строит свои предположения о жизни в нём из рассказов таких же троцкистов, и сражающегося за всё хорошее против всего плохого.
И так же как и в «Скотном дворе» имеет место два слоя критики: против СССР и против «Преданной революции» вообще, тут тоже два слоя: критика СССР, хотя справедливости ради, ещё и родной Англии, а также Третьего Рейха, а, вместо критики «преданной революции» у нас тут критика «тоталитаризма».
Ещё раз вернёмся к Дойчеру (Вообще крайне рекомендую: Исаак Дейчер «1984»: мистицизм жестокости. Человек в 1954 году сумел то, что спустя столько лет, почему-то удаётся не всем: во-первых, прочитать «1984», во-вторых, прочитать его глазами!):
«Легко увидеть, какие именно черты партии в «1984» скорее высмеивают английскую партию лейбористов, чем советскую коммунистическую партию. Старший Брат и его сторонники не пытаются научить рабочий класс теории — оплошность, которую Оруэлл мог бы приписать сталинизму в самую последнюю очередь. Его пролы «живут растительной жизнью»: «тяжелая работа, мелкие перебранки, фильмы, азартные игры... заполняют их умственный кругозор». Как дрянные газеты и пропитанные сексом фильмы, так и азартные игры — новый опиум для народа — не относятся к сценам из русской жизни. Министерство правды является очевидной карикатурой на лондонское министерство информации военных лет. Монстр, которого видел Оруэлл, как и любой кошмар, соткан из лиц, черт и форм всех сортов, знакомых и неизвестных. Талант Оруэлла и его оригинальность очевидны в его сатире на английскую жизнь. Но в популярности, которую завоевал «1984», этот аспект едва ли был замечен.»
Итак, у нас опять два слоя и опять с первым всё очевидно. Вот примеры советского тоталитаризма:
Голдстейн – Троцкий-Бронштейн;
Большой Брат и его культ – Сталин;
Большая чистка и Ангсоц – самоочевидно;
Новояз – присущие советскому государству сложные сокращения и аббревиатуры;
Вот примеры английского:
Положение пролов - это жизнь рабочего Англии 19 века а не советского гражданина
Министерство правды является очевидной карикатурой на лондонское министерство информации военных лет, где работал сам Оруэлл;
Общие:
Талонная система;
Ложь в газетах (Он видел это как со стороны советов в Каталонии, так и со стороны Англии во время Второй мировой войны);
„Я с детства знал, что газеты могут лгать, но только в Испании я увидел, что они могут полностью фальсифицировать действительность. Я лично участвовал в «сражениях», в которых не было ни одного выстрела и о которых писали, как о героических кровопролитных битвах, и я был в настоящих боях, о которых пресса не сказала ни слова, словно их не было. Я видел бесстрашных солдат, ославленных газетами трусами и предателями, и трусов и предателей, воспетых ими, как герои. Вернувшись в Лондон, я увидел, как интеллектуалы строят на этой лжи мировоззренческие системы и эмоциональные отношения.“
Перемена врага – судя по всему аллюзия как на Тегеранскую и Ялтинскую конференцию, так и на советско-английские отношения вообще.
Повторим эти оскароносные моменты:
«Этот мерзкий убийца теперь на нашей стороне, а значит, чистки и всё прочее внезапно забыто», — пишет он в своём военном дневнике вскоре после нападения Германии. «Никогда не думал, что доживу до тех дней, когда мне доведётся говорить „Слава Товарищу Сталину!“, так ведь дожил!».
Что же касается общего антитоталитарного посыла… Тут его, в отличии от мотива «преданной революции» в «Скотном дворе», хотя бы замечают… иногда. Да и сложно не заметить, ведь автор и сам об этом кричал (хотя и кривил душой, в отношении критики коммунистов и лейбористов):
Мой роман не направлен против социализма или британской лейбористской партии (я за неё голосую), но против тех извращений централизованной экономики, которым она подвержена и которые уже частично реализованы в коммунизме и фашизме. Я не убеждён, что общество такого рода обязательно должно возникнуть, но я убеждён (учитывая, разумеется, что моя книга — сатира), что нечто в этом роде может быть. Я убеждён также, что тоталитарная идея живёт в сознании интеллектуалов везде, и я попытался проследить эту идею до логического конца. Действие книги я поместил в Англию, чтобы подчеркнуть, что англоязычные нации ничем не лучше других и что тоталитаризм, если с ним не бороться, может победить повсюду.
И ничего плохого в этом посыле, в общем-то нет, если забыть несколько фактов.
Во-первых, Оруэлл перегнул с гиперболой. Настолько тоталитарного государства, с настолько тупорогим населением нет и не может быть. Да, иногда случается такое, что государство залазит людям в постель, обманывает их, заставляет ходить строем, нарушает неприкосновенность частной жизни и личности и это ужасно, но это никогда не происходит просто так, ради самого факта тоталитаризма.
Так не бывает:
«Мы знаем, что власть никогда не захватывают для того, чтобы от нее отказаться. Власть — не средство; она — цель. Диктатуру учреждают не для того, чтобы охранять революцию; революцию совершают для того, чтобы установить диктатуру. Цель репрессий — репрессии. Цель пытки — пытка. Цель власти — власть».
Да и люди на это реагирую. Как-то… иногда с пониманием, иногда с негодованием, но выдать такой мир как у Оруэлла можно только, если человек воспринимает других людей, как тот скот из «Скотного двора», который не замечет, как их заповеди искажаются, и покорно следует воле тех, кто говорит, что их жизнь стала лучше, в то время как объективная реальность показывает обратное.
И тут я позволю себе отойти от сколько-нибудь объективного подхода и скажу, что у меня седалище полыхает как от подхода самого Оруэлла, который у меня, далеко не самого оптимистичного в плане ожиданий от людей и общества человека, вызывает ступор и вопрос: «Как можно настолько ненавидеть человечество и не верить в него?». Так и к вот таким людям:
Вы вообще читали «1984»? Вы заметили, что все, нет не так, ВСЕ ограничения не затрагивают пролов? Вы понимаете в чём суть новояза и его разница с технической терминологией, которую вы часто называете новоязом? А абсурдность многих положений романа?
Во-вторых, если в «Скотном дворе» текст Оруэлла лёгкий и даже в каком-то смысле элегантный, то тут…
Художественные приёмы и текст
Оруэллу не выдали талон на хороший текст, грамотные художественные приёмы и драматургию. По порядку:
Текст - несвязная шизофазия, где автор противоречит сам себе, и это не художественный приём или, во всяком случае, не только он. Главного героя, как будто мотает по параллельным вселенным, где в устройстве мира есть небольшие различия, но то что везде ад – остаётся неизменным. Даже в самом начале книги – Уинстон говорит, что за людьми всегда следят экраны, при этом у него есть ниша, в которой его не видно и никого, в том числе самого Уинстона не смущает, что когда он в неё заходит и что-то делает там несколько часов (Ещё раз, объект постоянного наблюдения в течении нескольких часов вне поля наблюдения), никто не бьёт тревогу, да его в первый же день должны были забрать в Министерство любви.
Далее герой показывается невероятно осторожным, но доверяется сначала Джулии, потом О’Брайену, просто так, потому что иначе сюжет не случится.
Помимо этого текст читать просто неприятно, так как чтобы нагнать «атмосферы», правда испорченной, Оруэлл напихал в текст кучу, лишних натуралистичных сцен рассказывающих о неприятных болезнях, омерзительных людях и прочих «прелестях», да так напихал, что пытки в финале уже не работают на читателя – он привык, тут и без пыток всё не радужно.
Теперь немного выдохнем, я отмечу, что есть люди, которым нравиться сюжет «1984», с точки зрения драматургии, сюжета, я понимаю за что он им нравится, но на меня это не работает, потому что с самого начала книги Оруэлл сделал всё, что бы Уинстон был для меня наиболее отвратительным персонажем, которому невозможно сопереживать (В двойне ироничным для меня это было в контексте того, что я знал, об изначальном названии книги: «Последний человек», что вероятно является отсылкой на роман «Последний человек» Мэри Шелли).
Итак, этот человек отличился:
1. представляет что он изобьёт девушку, с которой он не говорил, но которую он по своим загонам (желание переспать) недолюбливает, обстреляет стрелами, изнасилует и перережет глотку;
2. показывает двойные стандарты: ярый враг старшего брата и занят одной из наиболее важных для него отраслей – фальсификацией, при этом настоящей фальсификацией считает не свою рутинную работу, а какое-то фото, которое видел десять лет назад; когда девушка кажется ему недоступной - она дура, с замороженным низом, которая напичкана пропагандой и которую он желал изнасиловать и убить, а когда она увидела его в месте где ему недолжно было находиться он хотел проломить ей череп булыжником и только страх не дал ему это сделать, но когда она передала ему записку с признанием - сразу же она стала столь прекрасной и умной, жаль правда, что даже в этих мыслях он представлял как он будет с ней сношаться и боялся что "это белое тело не достанется ему";
3. желая уничтожить мораль, которая без сомнения приходящая, но не из своих убеждений, а только из того, что партия эту мораль провозглашает. Ему нравится все порченное и грязное, потому что это противоречит партии, конструктивного в нем ничего нет - он как те слова из новояза - НеГолод, НеПартия;
4. вообще с детства главный герой - редкостный мудак, даже если он ребёнок, хотя на тот момент подросток - он мудак, который дрался с больной сестрой и матерью, требуя еды которой не было. При том, что ему и так доставалась большая часть;
5. он прямым текстом сказал, что готов использовать не только террористические методы, но и откровенно направленные против обывателей:
Вы готовы обманывать, совершать подлоги, шантажировать, растлевать детские умы, распространять наркотики, способствовать проституции, разносить венерические болезни — делать все, что могло бы деморализовать население и ослабить могущество партии?
— Да.
— Если, например, для наших целей потребуется плеснуть серной кислотой в лицо ребенку — вы готовы это сделать?
— Да.
И вот этому я должен сопереживать? Да он же моральный урод, инцел и высокомерный лицемер, который считает, что всё вокруг него говно, а он один стоит в белом пальто. Да вся его ненависть к партии (при том, что она в книге творит лютую дичь) проистекает из того, что он не наверху, он обиженка, которой не нравится, что его в песочницу не позвали. Как я могу ему сопереживать?
Как итог, с художественной точки зрения «1984» очень слаб. Он слаб с точки зрения техники писательского ремесла; сюжетный костяк, с большой долей вероятности, позаимствован из замятинского «Мы»; антисоветский нарратив, слаб так как автор не знаком непосредственно с предметом критики и смешивает в одну кучу всё: СССР, Англию, США, Германию; антитоталитарный посыл, ослабевает из-за излишней гиперболы, превращающей предупреждение в страшную, но нереалистичную сказку; и в довершении ко всему, главный герой просто отвратителен и сопереживать ему сложно.
И это не говоря о проблемах самого мира (просто они связаны с оценкой «1984», как антиутопией), но если говорить кратко: хотите опирайтесь на теорию Колдриджа о «подавлении недоверия», хотите соглашайтесь с «вторичной верой на основе внутренней непротиворечивости реальности» Толкина. На мой взгляд Оруэлл не справился ни в рамках первого подхода ни в рамках второго… да наверное в рамках любого. Я не верю в этот мир и не могу в него поверить, так как мир противоречит себе на каждой новой строчке.
Помещик из Малороссии пишет о необычных событиях, произошедших на его хуторе. Это был настоящий бунт, восстание, революция! Причём бунтовали не люди, а животные.
С весны 1879 года на хуторе начали проявляться признаки сопротивления и непокорства. Особенно выделялся один свирепый бугай (бык), которого все боялись и держали в загоне. Он стал «всескотным агитатором», который обратился к рогатому скоту с речью против господства людей.
Ой, не то… Хотя вы же не думали, что я просто поговорю про все работы Оруэлла? А как же интрига? Ведь Оруэлл то, украл идею одного из знаменитейших его произведений, да ещё у нашего соотечественника. С этим мы разбирались в отдельном эссе: «Скотный двор», нет, «Скотской бунт», или правда ли, что Оруэлл плагиатор».
За подробностями туда. Здесь же я лишь укажу итог: вероятней всего Оруэлл знал о работе Костомарова из вторых рук, и вероятнее всего вдохновился ей, что не отменяет самобытность работы Оруэлла и различий между «Скотским бунтом» и «Скотным двором».
За подробностями о «Скотском бунте», также туда, тут мы сосредоточимся на «Скотном дворе».
История сего произведения всем давно известна, но напомню синопси: Животные на ферме изгоняют владельца, грубияна и пьяницу, и пытаются устроить жизнь по-новому. Их вдохновляют утопические речи «майора», старого борова. Население фермы устраивает собрания и вырабатывает идеологию, воплощенную в «семи заповедях»:
Тот, кто ходит на двух ногах — враг.
Тот, кто ходит на четырёх (равно как и тот, у кого крылья) — друг.
Животное не носит одежду.
Животное не спит в кровати.
Животное не пьёт спиртного.
Животное не убьёт другое животное.
Все животные равны.
Вскоре власть захватывает напористый боров по кличке Наполеон и устанавливает диктатуру. Со временем заповеди меняются:
Четыре ноги хорошо, две ноги — лучше!
Животное не спит в кровати под простынями.
Животное не пьёт спиртного до бесчувствия.
Животное не убьёт другое животное без причины.
А в итоге остаётся одна — «Все животные равны, но некоторые равнее других». «Равнее» других, конечно, свиньи из ближнего круга Наполеона. Проходят годы, и свиньи вступают в союз с людьми, от мечты о свободе и счастье ничего не остается, а животные наблюдающие за поселившимися в хозяйском доме свиньями уже не видят их отличий от людей.
Анализ
Вот мы и дошли до моего любимого. Давайте разбираться про что же это произведение и насколько оно хорошо.
Начну я пожалуй с уже ставшей традиционной рубрики: «А что там по рецензиям?».
Не будем удивляться тому, что человек открыл для себя первоисточник этой фразы. Скорее согласимся с утверждение об лёгкости текста, хотя с оценкой его как шедевра, вполне можно поспорить, как и с узнаваемостью прототипов. Впрочем об этом позже, как и о предпоследнем абзаце, в котором смешалось всё.
Заметим, что автор рецензии, не видит противоречий в своём тексте, называя финал, одновременно «неожиданным» и «предсказуемым», хотя я склоняюсь ко второй характеристике.
Но главная причина, почему я обратил внимание на этот отзыв – утверждение что «Скотный двор» антиутопия. Это политическая сатира, притча, аллегорическая повесть, что угодно, но не антиутопия. Подробней о том, почему это так, тут: Антиутопия мертва: Общие тезисы. Что иронично, оно не подпадает ни под те критерии которые выдвигал я, ни даже под те критерии, которые выдвигали оспариваемые мной авторы.
С данным комментарием я склонен согласиться в том плане, что это не только разговр про СССР, но как я уже отмечал, об этом позже, так как по своей сути, эта мысль будет основной и к ней нужно подвести доказательственную базу.
Этот комментарий, восновном представляет из себя поток сознания, но в нём подмечены важные различия между оригиналом и отдельными переводами, которые действительно играют на узнаваемость образов.
На удивление точная цитата, с той точки зрения, что применяемые автором приёмы, в последствии будут один в один реализованы в «1984», например изменение «заповедей», вот только, что-то мне подсказывает, что у людей память несколько лучше, чем у животных, а потому на них это не должно работать также, впрочем это вам затравка на разговор об «1984».
Итак, давайте сразу закроем вопрос, относительно технической стороны вопроса – текст работы хорош, читается легко и без напряжения, да персонажи стереотипны, но ведь это притча и сказка, где через аллегории, нам демонстрируют целые слои общества. В общем, как к ремесленнику листа и чернил к Оруэллу вопросов нет.
Что касается наполнения, как мы видим, основная масса людей видит тут сатиру на СССР и социализм, узнаваемые образы, да и зная об отношении Оруэлла к стране советов, это кажется очевидным.
Тем более что сам Оруэлл писал в 1946 году:
«Of course I intended it primarily as a satire on the Russian revolution.»
«Конечно, я задумывал это в первую очередь как сатиру на русскую революцию».
Пусть так, раз это очевидно, то и рассмотрим мы эту историю, в первую очередь с этой призмы и проведём все параллели (вариантов перевода имён столько, что я манал их всех искать, так что выбираю те, которые, как я помню были в том переводе что читал я).
Майор — старый хряк и идейный вдохновитель революции. Умер незадолго до восстания. Его череп животные после восстания выкапывают из могилы и водружают на кол. Одновременно представляет собой Карла Маркса (как основателя идеологии) Ленина (Хотя схожесть лишь в том, что ему соорудили своеобразный мавзолей).
Наполеон — агрессивный хряк, получивший безграничную власть на Скотном дворе после восстания. Он использует репрессии и репрессивный аппарат в лице девяти выращенных им собак для усиления личной власти и подавления инакомыслия, а также для изгнания своего главного соперника, Цицерона . После захвата единоличной власти начинает развиваться культ личности Наполеона. Ну конечно же это кровавый тиран Сталин.
Цицерон — хряк, один из лидеров восстания. Описанный с иронией, но и с несомненной симпатией, в отличие от Наполеона, Цицерон искренне верит в построение общества равных животных, призывает к скорейшей «всемирной анималистической революции» и благодаря своим ораторским и военным способностям пользуется широким доверием. На еженедельных собраниях неизменно спорит с Наполеоном по вопросам ведения хозяйства. После того как к власти пришёл Наполеон был изгнан, а его планы и достижения присваиваются Наполеоном. Персонаж основан на революционере Л. Д. Троцком и частично на В. И. Ленине. Недовольные переворотом и уходом от коллегиальности управления фермой поросята олицетворяют Троцкистов.
Деловой — ответственный за официальные выступления поросёнок. Умелый пропагандист и агитатор. Постоянно восхваляя Наполеона и его «мудрейшие» действия. Собирательный образ сторонников Сталина.
Боец — работящий конь; самый трудолюбивый житель Скотного двора, тяжело работающий и при мистере Джонсе, и после восстания, и при Наполеоне. Наивность Бойца мешает ему осознать свою эксплуатацию остальными существами. Во многом благодаря Бойцу животным удаётся довести строительство мельницы до завершающего этапа, однако стройка окончательно подрывает его силы. Наполеон обещает доверчивому работнику вылечить его в госпитале, однако на деле продаёт своего верного последователя на бойню-мыловарню, а вырученные деньги пропивает вместе с остальными свиньями, купив на них виски. Персонаж олицетворяет стахановское движение.
Молли — праздная лошадь, больше всего на свете любящая ленточки, символизирующие роскошь. Вскоре после восстания Молли, не сумев приспособиться к новым порядкам, убегает со Скотного двора и поступает в услужение владельцу соседней фермы, после чего любые упоминания о ней оказываются под запретом. Персонаж олицетворяет эмигрантов из России после свержения царя.
Моисей — старый ручной ворон, и при этом самый старый житель Скотного двора. Любимец мистера Джонса. Животные ненавидят его, потому что он ничего не делает и много болтает. Он проповедует о Леденцовой горе — Рае, в который попадают животные после смерти. Свиньи протестуют против этих верований, и после восстания Моисей покидает ферму, однако через некоторое время возвращается. При этом свиньи почему-то не причиняют ему вреда. Олицетворяет религию и духовенство.
Бенджамин — старый осёл, скептически относящийся ко всему происходящему, в том числе к революции, но не склонный прямо высказывать своё мнение. В отличие от других животных, он хорошо умел читать, и должен был замечать переписывание семи заповедей на стене. Но при просьбе других животных прочитать их он старался всячески отделаться от этой задачи. Из всех жителей Скотного двора только он трезво оценил ситуацию и понял, что Бойца отправили не в больницу, а на живодёрню. Олицетворяет интеллигенцию.
Овцы — часть населения со слабыми умственными способностями, не способная критически рассматривать события на ферме.
Мистер Джонс— хозяин фермы, символизирующий «старый порядок». Его прототипы — Николай II и Керенский.
Мистер Фредерик (Mr. Frederick, в других переводах Фридрих, Питер) — жестокий и агрессивный владелец соседней фермы Пинчфилд. Тщетно пытался захватить Скотный Двор. Почему-то многие утверждают, что это литерали, Гитлер, а «Битва при мельнице» - «Сталинградская битва», хотя мне кажется очевидным, что Фредерик и его люди – олицетворяют интервенцию, хотя, «Битва при мельнице» мало похожа на конец интервенции, как итог, можно сказать, что образ тут опять сдвоенный.
Мистер Пилкингтон — добродушный фермер с барскими замашками, хозяин фермы Плутней. В конце приезжает в гости к свиньям и играет с ними в карты. Вероятно Черчилль.
По событиям всё тоже очевидно.
Восстание животных против фермера Джонса — это аналогия Оруэлла с Октябрьской революцией 1917 года.
Попытки животных построить ветряную мельницу напоминают, как ГОЭЛРО, так и индустриализацию, так и различные пятилетние планы, да и в целом попытку построить социализм.
В седьмой главе, когда животные признаются в несуществующих преступлениях и их убивают, Оруэлл прямо намекает на чистки, признания и Показательные процессы конца 1930-х годов.
Завершение книги, в которой свиньи и люди находятся в своего рода сближении, отразило взгляд Оруэлла на Тегеранскую конференцию.
Таким образом перед нами очевидная, антисоциалистическая агитка, полностью отражающая взгляды автора на социализм. Или нет?
Оруэлл признавал, что: «Отрицать социализм из-за недостойного поведения людей, называющих себя социалистами, так же абсурдно, как не ездить по железной дороге из-за нехороших кондукторов».
Более того, я вас обманул, когда приводил цитату Оруэлла от 1946 года. Полностью она выглядит так:
«Of course I intended it primarily as a satire on the Russian revolution. But I did mean it to have a wider application in so much that I meant that that kind of revolution (violent conspiratorial revolution, led by unconsciously power-hungry people) can only lead to a change of masters. I meant the moral to be that revolutions only effect a radical improvement when the masses are alert and know how to chuck out their leaders as soon as the latter have done their job»
«Конечно, я задумывал это в первую очередь как сатиру на русскую революцию. Но я думал, что это будет иметь более широкое применение, поскольку я имел в виду, что такого рода революция (насильственная заговорщическая революция, возглавляемая неосознанно жаждущими власти людьми) может привести только к смене хозяев. Я имел в виду, что мораль заключается в том, что революции приводят к радикальным улучшениям только тогда, когда массы бдительны и знают, как избавиться от своих лидеров, как только последние выполнят свою работу».
Да, Оруэлл аллегорически описывал события развернувшиеся в России с периода 1917 по, приблизительно, 1945 год, да он дал этим произведением оружие в руки противников социализма во всех его формах и проявлениях, но этого ли он хотел?
Напомним, что даже если, назвать Оруэлла, напрямую троцкистом, нельзя, то можно назвать лицом, сильно аффилированным с троцкистским движением, для которого, проблема СССР была не в социализме, как таковом, а в том, что с их точки зрения, СССР представляло из себя «деформированное советское государство». Проблема не в идеи, а в реализации (Что за этим стоит – искренняя уверенность, или личная вражда – вопрос десятый). И потому Оруэлл описал здесь не конкретные события в СССР, а опираясь на них, описал сценарий «предательства революции».
„С 1930 года я не видел почти никаких признаков того, то СССР движется к социализму в истинном смысле этого слова. Напротив, по всем приметам он превращался в иерархическое общество, где у правителей так же мало оснований отказаться от власти, как у любого другого правящего класса.“ — Джордж Оруэлл из предисловия к украинскому переводу «Скотного Двора».
Ещё больше уверенности в отношении данного похода возникает, если освежить в голове тот факт, что в СССР Оруэлл, не был, а значит получал информацию о стране от иммигрантов из неё (Что-то мне подсказывает, что сторонников строя, там не было, да и людей, старающихся смотреть объективно, на фоне противников, также).
Как итог, наиболее объективным подходом для анализа «Скотного двора», мне видится: Оруэлл, никогда не бывший в Советской России, но сложивший о ней негативное отношение, на фоне своего опыта общения с ПОУМ в Испании, сторонниками Троцкого (который к слову также был не белым и пушистым), а также просто иммигрантов из России, видит в истории сталинского СССР пример предательства революции и создаёт аллегоричную притчу, демонстрирующую, как предаются идеалы, за которые изначально выступали, а также то как народные массы, в случае если они не держат руку на пульсе, даже не заметят ка кони обратно закабаляются.
Именно поэтому образы узнаваемы, но именно поэтому же не верно говорить, что речь здесь про СССР. Нет, тут описана и Октябрьская революция и Великая французская революция и любая другая революция. Майор это и Маркс и Жан-Жак Руссо и любой другой идеолог, Наполеон, это и Сталин (в глазах Оруэлла и противников Сталина) и сам Наполеон, простите за тавтологию, битва при мельнице – любая интервенция.
Изменит ли это тот факт, что те кто захочет увидит в «Скотном дворе» исключительно СССР, причём даже не его критику со стороны других левых, а просто обливание его помоями? Вряд ли.
Чего нельзя отнять у Джорджа Оруэлла, так это его умения писать о том, что он видел своими глаза и что пережил на собственной шкуре. Его эссе, такие как: «Ночлежка», «Клинк», «Как умирают бедняки» да даже «Уэллс, Гитлер и Всемирное государство» - заслуживают вашего внимания, хотя в наше время, по большей части, в качестве исторического среза жизни.
Его эссе, посвящённые острым социальным проблемам, местами крайне прозорливы. Вот он вскрывает двуличность многих людей:
«Мы рассуждали о скитальческой жизни. Он ругал систему, заставляющую человека четырнадцать часов в сутки проводить в ночлежке, а остальные десять бродить и прятаться от полиции, рассказал о своем собственном случае: полгода на государственном обеспечении по бедности из-за невозможности приобрести набор инструментов стоимостью в три фунта. Это же идиотизм, сказал он.
Потом я поведал ему о том, как в работном доме выбрасывают остатки еды с кухни, и о том, что я думаю по этому поводу. Тут тон его немедленно изменился. Я видел, как в нем пробудился прихожанин, оплачивающий постоянное место в церкви, который дремлет в любом английском рабочем. Хотя, как и остальные, умирал от голода, он сразу же нашел причины, по которым еду лучше выбрасывать, чем отдавать бродягам, и весьма сурово отчитал меня.
— Они вынуждены так поступать, — заметил он. — Если сделать такие места, как это, слишком привлекательными, то в них хлынут отбросы общества со всей страны. Сейчас их удерживает только плохая еда. Эти бродяги слишком ленивы, чтобы работать, все дело в этом. Их нельзя поощрять. Они — отбросы общества.
Я привел свои аргументы, чтобы доказать его неправоту, но он не слушал, только повторял:
— Этих бродяг не следует жалеть — они отбросы. Их нельзя мерить по тем же меркам, что и людей вроде нас с вами. Они отбросы, просто отбросы.
Было интересно наблюдать, как упорно он отделял себя от таких же бродяг. Он скитался уже полгода, но, как можно было понять, не считал себя бродягой перед лицом Господа. Тело его могло пребывать в ночлежке, но дух пари́л где-то далеко, в чистых кругах среднего класса.»
Для тех, кто не знает контекста – Оруэлл под видом бродяги провёл выходные в ночлежке, где встретился с бывшим плотником, человеком с профессией, который вроде как имеет возможность вырваться из нищеты, точнее имел бы будь у него инструмент. Он возмущается, что не может будучи нищим позволить себе инструмент и вырваться из нищеты, обвиняя в этом государство, но при этом все остальные люди в этом положении – просто ленятся и вынуждают государство и общество выбрасывать еду. вместо того чтобы раздать бедным, потому что они и так ленивые, а с таким обеспечением и подавно не будут ничего делать.
Отметим, что речь даже не про объедки, или не только про них, там и нормальный хлеб, и просто обильные порции: «Обед я получил со стола работного дома, и это была одна из самых больших тарелок, какие мне когда-либо доставались. Бродяга и двух раз в году не видит такой обильной еды, в ночлежке ли или за ее пределами. Нищие обитатели работного дома говорили мне, что ходят голодными шесть дней в неделю, но по воскресеньям всегда наедаются так, что у них чуть не лопаются животы. Когда обед закончился, повар велел мне вымыть посуду и выбросить оставшуюся еду. Остатков оказалось невероятное количество; огромные тарелки с мясом, полные ведра хлеба и овощей выкидывали на помойку и заваливали спитой чайной заваркой.»
Мы сейчас не будем обсуждать, влияние бесплатной еды на активность работы, тем более что помимо еды есть и другие потребности, речь о двуличности: я мог бы но глупость общества и государства, мне не даёт, а они все плохие потому что плохие и отношение государства и общества к ним оправдано.
Несмотря на некоторые огрехи и утверждения, с которыми я не согласен, он способен привести разумные аргументы в заочном споре с Уэллсом.
Оспаривал он эти цитаты Уэллса от 1941 года: «Воздушное могущество немцев почти иссякло. Их авиация не отвечает современному уровню, а лучшие летчики либо погибли, либо вымотались и утратили боевой дух».
«В 1914 году за Гогенцоллернами была лучшая армия в мире. А за этим крикливым берлинским пигмеем нет ничего, с нею сопоставимого... И все равно наши военные «эксперты» твердят об ожидаемом наступлении, хотя это только фантом. Им грезится, будто немецкие войска великолепно оснащены и безупречно выучены. То нам говорят, что будет осуществлен решающий «удар» через Испанию и Северную Африку, то рассуждают о броске через Балканы, о наступлении от Дуная к Анкаре и дальше — на Персию, на Индию, — то об «уничтожении» России, то о «лавине», которая обрушится на Италию через перевал Бреннер. Проходит неделя за неделей, а фантом все остается фантомом, и ни одно из этих предсказаний не сбывается — по очень простой причине. А причина та, что ничего этого немцы осуществить не могут. Их пушки, их снаряжение слишком несовершенны, да и то, что у них было, большей частью бессмысленно потеряно из-за глупых попыток Гитлера вторгнуться на Британские острова. А вся их примитивная выучка наспех идет прахом, едва появилось понимание, что блицкриг провалился и что война — дело долгое».
«С тех пор как они были напечатаны, немецкая армия оккупировала Балканы и снова заняла Киренаику, она может, как только сочтет это целесообразным, двинуться и через Турцию, и через Испанию, она вторглась в Россию.»
«А что может Уэллс противопоставить «крикливому берлинскому пигмею»? Лишь обычное пустословие насчет Всемирного государства да еще декларацию Сэнки(1), которая представляет собой попытку определить основные права человека, сопровождаясь антивоенными высказываниями. За вычетом того, что Уэллса ныне особенно заботит, чтобы мир договорился о контроле над военными операциями в воздухе, это все те же самые мысли, которые он вот уже лет сорок непрерывно преподносит с видом проповедника, возмущенного глупостью слушателей, — подумать только, они неспособны усвоить столь очевидные истины!
Но много ли проку утверждать, что необходим международный контроль над военными действиями в воздухе? Весь вопрос в том, как его добиться.»
«Те, кто называет Гитлера Антихристом или, наоборот, святым, ближе к истине, нежели интеллектуалы, десять кошмарных лет утверждавшие, что это просто паяц из комической оперы, о котором нечего всерьез говорить. На поверку подобные настроения свидетельствуют лишь об изоляции, ставшей состоянием английской жизни.»
«Лишь в англоязычных странах вплоть до начала войны было принято считать, что Гитлер не заслуживающий внимания фанатик, а немецкие танки сделаны из картона. По цитируемым мною высказываниям Уэллса видно, что он и сегодня думает примерно так же. Вряд ли его мнения переменились ввиду бомбардировок или успехов немцев в Греции. Чтобы понять, в чем сила Гитлера, он должен был бы отказаться от образа мыслей, которого придерживался всю жизнь.»
«Если искать среди современников Уэллса писателя, который мог бы явиться в отношении него необходимым коррективом, следует упомянуть Киплинга, отнюдь не безразличного к понятиям силы и воинской «славы». Киплинг понял бы, чем притягивает Гитлер или, раз на то пошло, Сталин, хотя трудно сказать, как бы он к ним отнесся. А Уэллс слишком благоразумен, чтобы постичь современный мир. Серия романов о нижнем слое среднего класса — они его высшее достижение — прекратилась с началом той первой войны и уже не была возобновлена, а с 1920 года Уэллс растрачивает свой талант, сражая бумажных драконов. Но как это прекрасно, когда есть что растрачивать!»
Да он пользуется послезнанием, но на фоне «ястреба» Уэллса, явно недооценивающего врага, умеренно-осторожная позиция Оруэлла выглядит явно выигрышней. Хотя стоит отметить, что Оруэлл в этой статье наговорил немало чуши. Но при этом большая часть его утверждений исходила из его опыта: он слышал речи Гитлера и понимал, как они работают, понимал почему они работают.
Таким образом, эссеистика Оруэлла, будучи отражением его опыта и взглядов, отражением того что он сам пережил, в целом хороша, да есть огрехи вроде тех, что я обозначил в небольшом анализе «Уэллс, Гитлер и Всемирное государство». Помимо этого стоит отметить присущий некоторым его эссе ультрапатриотизм, так в «Как умирают бедняки» он говорит что подобные проблемы вообще невозможны в английских больницах. Но что гораздо хуже он ступает на путь «домыслов и слухов», просто дико читая эссе полностью основанное на личном опыте натыкаться на подобные утверждения:
«Трепет, страх перед больницами, возможно, до сих пор живут в душах бедняков, да и у всех нас они исчезли совсем-совсем недавно. Черное пятно страха пока не глубоко ушло с поверхности нашего сознания. Я уже говорил, как, переступив порог палаты в Hôpital X, ощутил странное чувство чего-то знакомого. Увиденное напомнило мне провонявшие, болью переполненные больницы XIX века, которые я никогда не видел, но знания о которых мне были переданы в традициях. И что-то: то ли одетый в черное доктор с неряшливым черным саквояжем, то ли болезнетворный запах — сыграли шутку и подняли из моей памяти ту поэму Теннисона «Детская больница», о которой я уже почти два десятка лет как и думать забыл. Так уж случилось, что мне, ребенку, ее читала вслух сиделка, рабочий стаж которой восходил к временам, когда Теннисон писал свою поэму. Ужасы и страдания старых больниц были живы в ее памяти. Она читала поэму, и нас обоих охватывала дрожь. А потом я вроде бы забыл ее, Даже название поэмы скорее всего не вызвало бы у меня никаких воспоминаний. Но первый же взгляд на плохо освещенную, наполненную бормотанием множества голосов, напичканную койками палату неожиданно выискрил в мозгу ток воспоминаний, в которых все это находило место. И в ту свою первую ночь в больнице я обнаружил, что помню и сюжет и строй поэмы, а некоторые ее строчки знаю наизусть.»
Т.е. вот вам реальные картины:
«В палате нас было почти шестьдесят, ясно, что под высоким патронажем находились и другие палаты, поэтому день за днем доктор проходил мимо множества коек, с которых вослед ему неслись умоляющие крики.
Другое дело, если у вас болезнь, с которой хотели бы поближе познакомиться студенты. Тут на вас обрушится волна внимания, впрочем, своеобразного. Сам я, имея исключительно замечательный образчик бронхиальных хрипов, порой привлекал к своей койке дюжину студентов, желавших по очереди прослушать мою грудь. Странное возникало чувство. Я называю его странным в попытке увязать огромный интерес студентов к постижению тайн своего ремесла с легко раз-" личимым у них отсутствием восприятия больного как человеческого существа. Странно выглядело, но иной молодой студент, дождавшийся своей очереди возложить на вас руки, едва прикоснувшись к вам, начинал прямо-таки дрожать от возбуждения, точь-в-точь как малыш, заполучивший-таки в свое распоряжение вожделенную игрушку. И вот к вашей груди ухо за ухом прикладываются юноши, девушки, негры, их пальцы на пересменки важно, но неуклюже выстукивают вас, только ни от одного начинающего лекаря не дождетесь вы ни вопроса, ни слова участия или хотя бы открытого, прямого взгляда вам в лицо. Неплатящий пациент в рубахе-униформе, вы прежде всего экспонат, — такое положение меня не то чтобы очень обижало, но привыкнуть к нему я так и не смог.»
Вот живые реальные описания, а там он поэму вспомнил и это пробудило в нём генетическую память об ужасах больниц девятнадцатого века, а заодно подсказало, что в Англии подобные проблемы невозможны.
Как итог, там где Оруэлл опирается на собственный опыт и собственные измышления он способен создать интересную работу (В целом, даже можно порекомендовать для чтения). Более того большое ему уважение за столь скрупулёзное отношение к сбору материалов для эссе – не каждый даже день будет согласен провести в ночлежке, тем более образца 19 века. Но проблема в том, что самые известные и популярные его работы – не представляющие по своей сути мемуары вроде «Дни в Бирме», не пересказ его похождений в роли бродяги «Фунты лиха в Париже и Лондоне», которые строиться на его опыте… нет его наиболее популярные работы не затрагивают его опыт.
По уму, эта информация должна была быть в прошлой части, в самом начале повествования о пребывании Оруэлла в Испании, но она туда не влезла, и так как, она, а точнее некоторые выводы из ней понадобятся нам в дальнейшем, придётся оформлять её как отдельную публикацию. Итак, ПОУМ образовалась в результате слияния троцкистских коммунистических левых Испании и Рабоче-крестьянского блока, половина руководящих лиц ПОУМ - троцкисты, в том числе, Андреу Нин - лидер коммунистических левых Испании (троцкистской партии) и, сначала одно из главных лиц, а потом и лидер ПОУМ, как вы понимаете троцкист. Да они порвали с IV Интернационалом, но половина троцкистских организаций с ним порвала. Оруэлл, вступает в их группу, во время войны, пусть из-за их хороших отношений с лейбористами, но вступает, также он в дальнейшем конфликте между ПОУМ и некоторыми другими фракциями поддерживающими республику, в ходе которого ПОУМ обвиняли в первую в троцкизме, а также в том, что они поддерживали Франко.
Давайте разбираться:
ДАЛЕЕ ОБИЛЬНОЕ ЦИТИРОВАНИЕ
“В первые месяцы революции лидеры компартии Испании иногда пресекали попытки террористической расправы над поумовцами. Так, Д. Ибаррури приказала освободить вооружённых бойцов ПОУМа, находившихся в конфискованном коммунистами автомобиле этой организации. На заявление своих товарищей, что поумовцы являются "троцкистами", она ответила: "Это не имеет значения. Мы ведём общую борьбу".
Положение решительно изменилось после того, как ПОУМ открыто заклеймил процесс Каменева-Зиновьева как судебный подлог и обратился к мексиканскому президенту Карденасу с просьбой предоставить Троцкому политическое убежище.
По мере развёртывания испанской революции все глубже обозначались противоречия между политической стратегией правительства Народного фронта, с одной стороны, и ПОУМа, с другой.
ПОУМ считал главным противоречием испанской революции не противоречие между фашизмом и буржуазной демократией, а противоречие между капитализмом и социализмом. Поэтому он последовательно выступал против попыток загнать революцию в узкое русло борьбы за сохранение буржуазно-демократического режима.
ПОУМ создавал на территории Каталонии органы революционной власти: фабричные комитеты, осуществлявшие контроль над производством, рабочую милицию, отряды народного ополчения. Деятели ПОУМа выступали за создание рабочего правительства, сформированного вооружёнными трудящимися через комитеты рабочих, крестьян и милиции…
В судебном заседании прокурор отказался от обвинения подсудимых в шпионаже, тем самым фактически признав подложность документов, на которых было основано обвинительное заключение. По части связей ПОУМа с Франко все подсудимые были оправданы судом. Даже "Правда" обошла молчанием вопрос о шпионаже, приведя в краткой заметке без всяких комментариев приговор суда, где подсудимые были обвинены лишь в участии в мятеже. Ещё одно обвинение, выдвинутое прокурором, гласило, что своим "крайним" революционизмом ПОУМ "компрометировал" испанскую революцию в глазах западных "демократий".
Информация эта из если не протроцкистского, то точно, антисталинского источника.
Давайте сравним эту позицию с позицией IV Интернационала, троцкистского, если кто-то не знает:
“В качестве победителей, империалисты Великобритании и Франции были бы не менее страшны для дальнейших судеб человечества, чем Гитлер и Муссолини. Буржуазную демократию спасти нельзя. Помогая своей буржуазии против иностранного фашизма, рабочие только ускорили бы победу фашизма в собственной стране.”
Манифест IV интернационала: империалистическая война и пролетарская революция. 1940 г.
Мы видим стандартную для троцкизма идею, должно быть все или ничего, причём все должно быть сразу. Никаких, даже временных союзов с более прогрессивными, или хотя бы умеренными силами, против менее прогрессивных и агрессивных, враждебных сил. Что вы не должен был СССР вступать в союз с буржуазным США и Британией, против фашистской Германии. Для троцкиста разницы - нет.
Ещё безумней это становится, если вспомнить что Троцкий говорил о, тогда ещё грядущей, Второй мировой войне:
“Пятаков прибыл в Берлин 10 декабря 1935 г. Троцкий заранее получил сообщение Радека, и в Берлине Пятакова уже ждал связист. Этим связистом оказался берлинский корреспондент «Известий», троцкист Дмитрий Бухарцев. Бухарцев сказал Пятакову, что некий Штирнер должен ему передать кое-что от Троцкого. Штирнер, объяснил курьер, — это «человек Троцкого».
Пятаков поехал вместе с Бухарцевым в Тиргартен. В одной из аллей их ожидал какой-то человек. Это и был «Штирнер». Он передал Пятакову записку от Троцкого. В записке говорилось: «Ю.Л. (инициалы Пятакова), подателю этой записки можно вполне доверять».
В таком же лаконическом стиле, в каком была написана записка, Штирнер сообщил, что Троцкий очень хочет видеть Пятакова и поручил ему, Штирнеру, устроить это. Может ли Пятаков отправиться на самолёте в Осло?
Пятаков отлично понимал, что такой поездкой он рискует разоблачить себя. Но он решил повидаться с Троцким, чего бы это ни стоило. Он ответил, что согласен полететь. Штирнер попросил его на следующее утро быть на аэродроме в Темпельгофе.
Когда Бухарцев задал вопрос о паспорте, Штирнер ответил: «Не беспокойтесь. Я это дело организую. У меня есть связи в Берлине».
На следующее утро, в назначенный час, Пятаков приехал на темпельгофский аэродром. Штирнер ждал его у входа. Он предложил Пятакову следовать за ним. По дороге к взлётной площадке Штирнер показал Пятакову приготовленный для него паспорт. Паспорт был выдан правительством нацистской Германии.
На площадке стоял самолёт, готовый подняться в воздух…
В тот же день самолёт приземлился на посадочной площадке в окрестностях Осло Пятакова и Штирнера ожидала машина. Они ехали около получаса, пока не достигли дачного предместья. Машина остановилась у небольшого дома.
В этом доме Троцкий готовился к встрече со своим старым другом.
Озлобленность долгих лет изгнания наложила свою печать на человека, которого Пятаков считал своим «вождём». Троцкий выглядел старше своих лет. Он весь поседел. Плечи его согнулись. Глаза горели за стёклами пенсне, как у маньяка.
Друзья обменялись короткими приветствиями. Троцкий распорядился, чтобы их оставили в доме одних. После этого они приступили к разговору, который продолжался около двух часов.
Пятаков начал с рассказа о положении дел в России. Троцкий все время прерывал его резкими саркастическими замечаниями.
Он ругал Пятакова и остальных троцкистов в России за то, что они слишком много говорят и слишком мало делают. «Ну, да, — сказал Троцкий, — вы там тратите время на обсуждение международных вопросов; лучше бы вы занимались своим делом, которое идёт из рук вон плохо. А что касается международных дел, то в этом я понимаю больше, чем вы!»
Троцкий несколько раз повторил, что он убеждён в неминуемом крушении «сталинского государства». Фашизм не потерпит дальнейшего развития советской мощи.
Троцкисты в России стоят перед выбором — или погибнуть «в руинах сталинского государства», или немедленно напрячь всю свою энергию в отчаянной попытке свергнуть сталинский режим. Надо без колебаний принять помощь и руководство немецкого и японского верховных командований в этой решающей борьбе.
Военное столкновение между Советским Союзом и фашистскими державами, добавил Троцкий, неизбежно, и «вопрос измеряется не пятилетием, а коротким сроком». И он прямо сказал, что речь идёт о 1937 г.
Пятакову было ясно, что эта информация не изобретена Троцким. Троцкий ещё открыл Пятакову, что в течение некоторого времени он «вёл довольно длительные переговоры с заместителем председателя германской национал-социалистской партии — Гессом».
В результате этих переговоров с заместителем Адольфа Гитлера Троцкий «совершенно определенно» договорился с правительством «третьей империи». Нацисты были готовы помочь троцкистам захватить власть в Советском Союзе.
«Само собой разумеется, — пояснил Троцкий, — это благоприятное отношение является не плодом какой-то особой любви к троцкистско-зиновьевскому блоку». По его словам, оно просто исходит «из реальных интересов самих фашистов и из того, что мы обещали для них сделать, если придём к власти».
Конкретно, соглашение, заключённое Троцким с нацистами, состояло из пяти пунктов. В обмен на помощь Германии, обещавшей поставить троцкистов у власти в России, Троцкий обязался:
1. Гарантировать общее благоприятное отношение к германскому правительству и необходимое сотрудничество с ним в важнейших вопросах международного характера.
2. Согласиться на территориальные уступки.
3. Допустить германских предпринимателей — в форме концессий (или в каких-либо других формах) — к эксплуатации таких предприятий в СССР, которые являются необходимым экономическим дополнением к хозяйству Германии (речь шла о железной руде, марганце, нефти, золоте, лесе и т. п.).
4. Создать в СССР условия, благоприятные для деятельности германских частных предприятий.
5. Развернуть во время войны активную диверсионную работу на военных предприятиях и на фронте. Причём эта диверсионная работа должна проводиться по указаниям Троцкого, согласованным с германским генштабом.
Пятаков, чувствуя себя наместником Троцкого в России, выразил опасение, что трудно будет объяснить рядовым членам право-троцкистского блока эту бесцеремонную сделку с нацистами.
— Не надо теперь перед рядовыми членами блока ставить программные вопросы во весь рост! — раздражённо ответил Троцкий.
Организация в целом не должна была знать ничего о подобном соглашении, заключённом с фашистскими державами. — Невозможно и нецелесообразно, — говорил Троцкий, — делать его общим достоянием и даже сообщать о нем сколько-нибудь значительному числу троцкистов. Сейчас можно осведомить о нем только очень небольшой, ограниченный круг людей.
Троцкий снова и снова подчёркивал огромное значение фактора времени.
— Мы располагаем сравнительно коротким сроком, — настойчиво доказывал он. — Если мы упустим случай, возникнет двоякая опасность: с одной стороны — опасность полной ликвидации троцкизма в стране, а с другой — та опасность, что сталинское государство будет существовать десятилетия, опираясь на некоторые экономические достижения, и в особенности на молодые новые кадры, которые выросли и воспитаны так, что считают это государство чем-то само собой разумеющимся и смотрят на него как на советское социалистическое государство. Наша задача противопоставить себя этому государству.
— Вспомните, — сказал в заключение Троцкий, когда Пятаков уже готовился уезжать, — было время, когда мы, социал-демократы, считали развитие капитализма явлением положительным и прогрессивным… Но у нас были и другие задачи, а именно — организовать борьбу против капитализма, взрастить его могильщиков. Так и теперь мы должны идти на службу сталинскому государству, но не для того, чтобы помогать его строительству, а для того, чтобы стать его могильщиками. Вот в чем наша задача.
После двухчасовой беседы Пятаков покинул Троцкого, оставив его в маленьком домике на окраине Осло, а сам вернулся в Берлин тем же путём, как и прибыл, на заказанном в частном порядке самолёте, с нацистским паспортом в кармане.”
Т.е., Брестский мир срывать, причём абсолютно по дебильному: “Я считал поэтому, что до подписания сепаратного мира, если бы оно оказалось для нас совершенно неизбежным, необходимо во что бы то ни стало дать рабочим Европы яркое и бесспорное доказательство смертельной враждебности между нами и правящей Германией. Именно под влиянием этих соображений я пришёл в Брест-Литовске к мысли о той политической демонстрации, которая выражалась формулой: войну прекращаем, армию демобилизуем, но мира не подписываем.
"Если немецкий империализм не сможет двинуть против нас войска, так рассуждал я, это будет означать, что мы одержали гигантскую победу с необозримыми последствиями. Если же удар против нас ещё окажется для Гогенцоллерна возможным, мы всегда успеем капитулировать достаточно рано.”
“Он наивно воображал, что стоит только перенести цирк „Модерн“ в Брест – и дело будет в шляпе. Что из его брестских речей до германского рабочего дойдёт только то, что разрешит напечатать военная цензура Вильгельма II, это ускользнуло от его соображения.”
Можно! Потому что нельзя идти на уступки буржуям, даже если это один из наиболее благоприятных вариантов. Но когда нужно, можно идти на территориальные уступки фашистской Германии.
Заключать союзы с буржуазными странами – нельзя, ведь это тоже что фашистские, но с фашистской Германией – можно. Да че там, можно в социалистическом государстве допустить ИНОСТРАННЫЙ ЧАСТНЫЙ БИЗНЕС И ЕЩЁ ГАРАНТИРОВАТЬ ЕМУ БЛАГОПРИЯТНЫЕ УСЛОВИЯ! ЛЕВА, ТЫ ЧЕ СОВСЕМ ЕБОБО?!
Но ладно, это все теория, ПОУМ же предъявляли конкретные действия… о которых в своих мемуарах высказывался небезызвестный Судоплатов:
“Кроме того, завербованный Никольским начальник Каталонской республиканской службы В. Сала – «Хота» – регулярно сообщал о намерениях троцкистов и способствовал полному контролю над перепиской и переговорами всех руководителей троцкистского движения в Каталонии, где оно имело свою опору.
Именно «Хота» захватил немецких курьеров, спровоцировавших беспорядки в Барселоне, которые быстро переросли в вооружённое выступление троцкистов. Неопровержимые доказательства причастности немецких спецслужб к организации беспорядков в Барселоне кардинально скомпрометировали троцкистских лидеров.”
“Ныне в угоду политической конъюнктуре деятельность Троцкого и его сторонников за границей в 1930-1940 годах сводят лишь к пропагандистской работе. Но это не так. Троцкисты действовали активно: организовали, используя поддержку лиц, связанных с Абвером, мятеж против республиканского правительства в Барселоне в 1937 году. Из троцкистских кругов в спецслужбы Франции и Германии шли «наводящие» материалы о действиях компартий в поддержку Советского Союза. О связях с Абвером лидеров троцкистского мятежа в Барселоне в 1937 году сообщил нам Шульце-Бойзен, ставший позднее одним из руководителей нашей подпольной группы «Красная Капелла».”
Заметим что данная книга впервые была опубликована в 1997 году, когда уже и “культ Сталина” развенчали и кровавый гэбист за спиной у реабилитированного к тому моменту Судоплатова не стоял, даже СССР уже не существовал, а про преступления, реальные и мнимые СССР рассказывать было модно. Нет, даже тогда Судоплатов утверждал, что ПОУМ творили дичь.
Итак, внимание вопрос, почему имея связи с такой организацией и защищая её, Оруэлла называют троцкистом? И второй вопрос: почему Оруэлла, имевшего связь с такой организацией и защищавшей её, кто-то не называет троцкистом?
„Я никогда не был в России, и все мои знания о ней ограничиваются тем, что я прочел в книгах и газетах. И будь у меня такая возможность, я все равно не захотел бы вмешиваться во внутренние советские дела: я не стал бы осуждать Сталина и его соратников только за их недемократические и варварские метод. Вполне возможно, что при том положении, в каком находится страна, они не могли вести себя иначе, даже имея самые лучшие намерения.”
Сложно найти человека, который ни разу в жизни не слышал такие популярные выражения, как «двухминутки ненависти», «полиция мыслей», «Большой Брат», «двоемыслие», «мыслепреступление», «новояз». «Благодарить» за это мы должны британского писателя Эрика Артура Блэра, более известного под псевдонимом Джордж Оруэлл.
Тяжело найти другого автора, восприятие которого было бы настолько полярным: мнения об Оруэлле, я продолжу его называть так, мы тут не “разоблачения” по поводу псевдонимов собрались устраивать, занимают весь спектр от ярой ненависти до обожествления. Вы можете сказать, что у любого автора есть как фанаты, так и те кому его творчество не по душе, но в подавляющем большинстве случаев можно определить усредненное отношение публики - в большинстве, но не в случае Оруэлла.
Так что давайте попробуем разобраться, что же за человек такой этот ваш Оруэлл и, по традиции, скажем несколько слов о его творчестве.
Про родителей и детство
Родился в индийском городке Мотихари 25 июня 1903 года. Отца мальчика звали Ричард Блэр, он сотрудник опиумного департамента британской спецслужбы. Они занимались производством и хранением опиума, и продавали его в Китай. Мама – Ида Блэр, родилась и выросла в Бирме, где ее родные занимались судостроительством и торговали тиком.
Конец 1910-х. Эрик, мать Ида, младшая сестра Аврил и отец Ричард
Его пра-пра-прадед Чарльз Блэр был богатым землевладельцем-рабовладельцем и сдавал в аренду две плантации на Ямайке (Вы спросите зачем эта информация? Нет, не для очернения, просто, например во второй части цикла “Антиутопия мертва”, я оспаривал утверждение одного автора, что Герберт Уэллс был выходцем из богатого рода и решил продемонстрировать как выглядит богатый английский род). У Эрика было две сестры: Марджори, на пять лет старше; и Аврил, на пять лет младше.
Когда мальчику исполнился год, мама забрала его и старшую дочь в Англию.
По некоторым свидетельствам мама была для сына непререкаемым авторитетом, так в детские годы ему нравилась девочка из малообеспеченной семьи, и мама заставила сына отказаться от дальнейшего общения с ней (Простите за эту шутку, но именно оттуда у Оруэлла стремление к борьбе с тоталитаризмом). Эрик подчинился беспрекословно.
В возрасте пяти лет Эрика отправили на дневное отделение в школу при монастыре. Его мать хотела, чтобы он получил образование в частной школе, но его семья не могла себе этого позволить (К слову, даже весьма для весьма обеспеченной семьи Оруэлла, образование было слишком дорогим. Это многое говорит об обществе того времени). В восьмилетнем возрасте, благодаря связям брата Иды Чарльза Лимузина Блэр, Эрика отдали в школу св. Киприана, которую он окончил в 13 лет, возвращаясь домой только на каникулы. Находясь в школе, Блэр написал два стихотворения, которые были опубликованы в Henley Standard. Учился он хорошо, его работу для конкурса в рамках Исторической премии Харроу, заняла второе место и её высоко оценил сторонний экзаменатор, так что он получил стипендии в колледжах Веллингтона и Итона. В январе Оруэлл поступил в Веллингтонский колледж, где провел весенний семестр, пока в мае 1917 года не стало доступно место в Итоне.
Оруэлл отзывался, что Веллингтон был "отвратительным", в то время как Итон он характеризовал "интересным". Преподавателем французского у них был Олдос Хаксли. Английский историк Стивен Рансимен, который учился в Итоне вместе с Оруэллом, отметил, что он и его современники ценили лингвистическое чутье Хаксли.
Отчёты об успеваемости Блэра свидетельствуют о том, что он пренебрегал учёбой, но работал над выпуском газет. Его родители не могли позволить себе отправить его в университет без другой стипендии, и они пришли к выводу, что из-за его плохих результатов он не сможет её получить. Учитывая романтическое представление Оруэлла о Востоке, семья решила, что он должен поступить в Имперскую полицию.
Полицейский
1923 год. Британские полицейские в Бирме. Эрик Блэр — во втором ряду, третий слева
В октябре 1922 года он отплыл, чтобы присоединиться к индийской имперской полиции в Бирме. Месяц спустя он прибыл в Рангун и отправился в школу подготовки полицейских в Мандалае. Он был назначен помощником окружного суперинтенданта. После непродолжительной службы в Майме, в начале 1924 года, он был направлен на пограничную заставу Мяунгмья в дельте Иравади.
Работа офицером имперской полиции налагала на него значительную ответственность, в то время как большинство его сверстников все ещё учились в университетах Англии.
До 1925 года его мотало от должности к должности, и он повидал немалую часть колониальных владений Англии, пока не очутился в Бирме. Он вспоминал, что столкнулся с враждебностью бирманцев: "в конце концов, насмешливые жёлтые лица молодых людей, которые встречали меня повсюду, оскорбления, которые выкрикивали мне вслед, когда я был на безопасном расстоянии, сильно действовали мне на нервы". Он вспоминал, что "я застрял между своей ненавистью к империи, которой я служил, и яростью против злобных маленьких тварей, которые пытались сделать мою работу невозможной". (Не применительно лично к Оруэллу, но в целом индийцам было и есть за что недолюбливать британцев).
В Бирме Оруэлл приобрёл репутацию аутсайдера. Большую часть своего времени он проводил в одиночестве. Известно, что Оруэлл быстро выучил язык и перед отъездом мог бегло разговаривать с бирманскими священниками на бирманском языке”. В это же время сформировал и стиль Оруэлла, в том числе усы.
В апреле 1926 года он переехал в Моулмейн, где жила его бабушка по материнской линии. В конце того же года его направили в Катха в Верхней Бирме, где он заразился лихорадкой денге в 1927 году. Находясь в отпуске он переосмыслил свою жизнь, решив не возвращаться в Бирму, он уволился из индийской имперской полиции, и уезжает в Европу, чтобы стать писателем. Он использовал свой опыт службы в полиции Бирмы для романа "Дни в Бирме", эссе "Повешение" и "Убийство слона".
Вновь в Европу
В Англии он вернулся в семейный дом, возобновил знакомство с друзьями и навестил своего наставника Гоу, который в то время преподавал в Кембридже. В 1927 году он переехал в Лондон, поэтесса Рут Питтер, знакомая семьи, помогла ему найти жилье и помогла ему в начале карьеры, указал на недостатки в его поэзии и посоветовал ему писать о том, что он знает. Он же решил написать об "аспектах настоящего, которые он намеревался познать", и отправился в лондонский Ист—Энд (На всякий случай напоминаю, что его же упоминал Уэллс в “Машине Времени”, рассуждая о происхождении морлоков) - первую из вылазок, которые он совершал на протяжении пяти лет, чтобы открыть для себя мир бедности и обездоленных, которые его населяют.”
Подражая Джеку Лондону, чьими произведениями он восхищался, Оруэлл начал исследовать беднейшие районы Лондона. Он проводил ночи в ночлежках, одеваясь как бродяга, жил под псевдонимом П. С. Бертон. Этот опыт лёг в основу эссе “Ночлежка” и романа “ Фунты лиха в Париже и Лондоне”.
В начале 1928 года он переехал в Париж. Его тётя Эллен Кейт Лимузин также жила в Париже и оказывала ему поддержку. Он начал писать романы, но работ того периода, за исключением, “Дни в Бирме”, не сохранилось. Больший успех ожидал его на поприще журналиста, так он публиковал статьи в Monde, политическом и литературном журнале, также три статьи его авторства появились в Le Progrès Civique, они были посвящены безработице, бродягам и лондонским нищим, соответственно.
В феврале 1929 года он серьёзно заболел и был доставлен в Госпиталь Кочин, бесплатную больницу, где проходили обучение студенты-медики. Этот опыт лёг в основу эссе "Как умирают бедняки". Вскоре после этого его обокрали и то ли из нужды, то ли в целях сбора материала он брался за черную работу, такую как мытье посуды. В августе 1929 года опубликовали “Ночлежку”.
В декабре 1929 года, проведя почти два года в Париже, Оруэлл вернулся в Англию и обосновался в Саутуолде.
В начале 1930 года он ненадолго остановился в Брэмли, Лидс, со своей сестрой Марджори и её мужем Хамфри Дейкином. Блэр писала обзоры для Adelphi и работала частным репетитором для ребёнка-инвалида в Саутуолде. Затем он стал наставником трех молодых братьев.
Всё это он совмещал с набором опыта под личиной Бертона. Так, посещая Лондон он часто останавливался в домах Рут Питтер и Ричарда Риса, где мог "переодеться" для своих спорадических пеших походов. Одной из его работ была домашняя работа в квартире за полкроны (два шиллинга и шесть пенсов, или одну восьмую фунта) в день. А с августа по сентябрь 1931 года подобно главному герою "Дочери священника", он работал на хмелевых полях Кента. После этого он поселился в доме на Тули-стрит, но долго этого выносить не смог и с финансовой помощью родителей переехал на Виндзор-стрит, где пробыл до Рождества. "Уборка хмеля" появился в октябрьском номере "New Statesman" за 1931 год.
В это же время пришёл отказ на первую версию “Фунты лиха в Париже и Лондоне”. Оруэлл тем временем спровоцировал свой арест, чтобы встретить Рождество в тюрьме, но власти не сочли его "пьяное и хулиганское" поведение заслуживающим тюремного заключения, и после двух дней в камере он вернулся домой.
Преподаватель
В апреле 1932 года он стал учителем в средней школе для мальчиков Хоторнс, в западном Лондоне. Это была небольшая частная школа, в которой обучалось всего 14 или 16 мальчиков в возрасте от десяти до шестнадцати лет.
"Клинк", эссе, описывающее его неудачную попытку попасть в тюрьму, появилось в августовском номере Adelphi за 1932 год. Он вернулся к преподаванию и готовился к публикации “Фунты лиха в Париже и Лондоне”. Он хотел публиковаться под другим именем, чтобы не ставить свою семью в неловкое положение из-за его "бродяжничества". В письме к своему литературному агенту Леонарду Муру он предоставил выбор псевдонима Муру в дальнейшем предложив псевдонимы: П. С. Бертон (имя, которое он использовал, когда бродяжничал), Кеннет Майлз, Джордж Оруэлл (В честь святого покровителя Англии и реки Оруэлл) и Х. Льюис Олвейс.
"“Фунты лиха в Париже и Лондоне”" был опубликован в Лондоне 9 января 1933 года и получил положительные отзывы.
В середине 1933 года Оруэлл стал преподавателем в колледже Фрэйс. Это было гораздо более крупное заведение с 200 учащихся и полным составом персонала. После тяжёлой пневмонии и выписки в январе 1934 не вернулся к преподаванию.
“Дни в Бирме”, отказались печатать в Англии, боясь исков за клевету, но были готовы опубликовать его в Соединённых Штатах. Тем временем Оруэлл начал работу над романом "Дочь священника", опираясь на свой опыт учителя. В конце концов, в октябре, завершив “Дочь священника” и отправив её Муру, он уехал в Лондон, чтобы устроиться на работу, которую нашла для него его тётя - помощник на полставки в букинистическом магазине.
Оруэлл работал в магазине во второй половине дня, и у него были свободные утренние часы для занятий письмом и вечера - для общения. Этот опыт послужил основой для романа "Да здравствует фикус!". Также он сумел пообщаться с членами Независимой лейбористской партии, хотя в то время Блэр не был серьёзно политически активен.
"Дочь священника" была опубликована 11 марта 1935 года. В начале 1935 года Оруэлл познакомился со своей будущей женой Эйлин О'Шонесси, когда его домовладелица Розалинд Обермейер, которая получала степень магистра психологии в Университетском колледже Лондона, пригласила нескольких своих сокурсников на вечеринку. В июне были опубликованы "Дни в Бирме".
В это время Виктор Голланц, ранее печатавший некоторые из работ Оруэлла, предложил Оруэллу провести короткое время, исследуя социальные условия в экономически депрессивной Северной Англии.
31 января 1936 года Оруэлл отправился в путь используя общественный транспорт и собственные ноги. Прибыв в Манчестер после закрытия банков, ему пришлось остановиться в обычной ночлежке. На следующий день он получил список контактов, присланный Ричардом Рисом. Один из них, профсоюзный деятель Фрэнк Мид, предложил Уиган, где Оруэлл провёл февраль. В Уигане он посетил множество домов, чтобы посмотреть, как живут люди, спустился на угольную шахту Брин Холл и воспользовался местной публичной библиотекой, чтобы ознакомиться с медицинскими записями населения и отчётами об условиях труда в шахтах.
В это время он был отвлечён опасениями по поводу стиля и возможной клеветы в “ Да здравствует фикус!”. Он ненадолго посетил Ливерпуль, а в марте оставался в Южном Йоркшире, проводя время в Шеффилде и Барнсли. Помимо посещения шахт, включая Граймторп, и наблюдения за социальными условиями, он посещал собрания Коммунистической партии и Освальда Мосли, где он увидел чернорубашечников.
“Да здравствует фикус!” опубликован Голланцем в апреле 1936 года. А результаты его путешествия по северной Англии отразились в работе "Дорога на Уиган-Пирс", опубликованная Голланцем для книжного клуба "Левые" в 1937 году. Первая половина книги документирует его социальные исследования Ланкашира и Йоркшира, включая впечатляющее описание трудовой жизни на угольных шахтах. Вторая половина представляет собой длинное эссе о его воспитании и развитии его политического сознания, которое включает аргументы в пользу социализма. Голланц опасался, что вторая половина оскорбит читателей, и добавил к книге дискредитирующее предисловие, пока Оруэлл был в Испании. “Дорога на Уиган-Пирс" привела к тому, что с 1936 года Оруэлл был помещён под наблюдение Специального отдела.
9 июня 1936 года Оруэлл женился на О'Шонесси. Вскоре после этого в Испании начался политический кризис, и Оруэлл внимательно следил за развитием там событий. В конце года, обеспокоенный военным восстанием Франко, он решил отправиться в Испанию, чтобы принять участие в Гражданской войне в Испании на стороне республиканцев. Находясь под ошибочным впечатлением, что ему нужны документы от какой-то левой организации, чтобы пересечь границу, по рекомендации он безуспешно обратился к Гарри Поллитту, лидеру Коммунистической партии Великобритании. Поллитт с подозрением относился к политической благонадёжности Оруэлла; он спросил его, согласится ли он присоединиться к Интернациональным бригадам, и посоветовал ему получить охранную грамоту в посольстве Испании в Париже. Не желая брать на себя обязательства, пока не увидит ситуацию на месте, Оруэлл вместо этого использовал свои контакты в Независимой лейбористской партии, чтобы получить рекомендательное письмо к Джону Макнейру в Барселоне.
Гражданская война в Испании
Оруэлл отправился в Испанию в декабре 1936 года. В Барселоне Оруэлл встретился с Джоном Макнейром из офиса Независимой лейбористской партии. Республиканское правительство поддерживалось рядом фракций с противоречивыми целями, включая Рабочую партию марксистского объединения (ПОУМ), анархистскую Национальную конфедерацию труда и Объединённую социалистическую партию Каталонии (крыло Коммунистической партии Испании). Оруэлл был раздражён этим "калейдоскопом" политических партий и профсоюзов, но так как ПОУМ была союзна Независимой лейбористской партией, присоединился к их силам.
Так как объём постов на пикабу достаточно малы, довольно большой блок пришлось вынести в отдельную часть.
Итак, после пребывания в Ленинских казармах в Барселоне Оруэлла отправили на относительно спокойный Арагонский фронт под командованием Жоржа Коппа. К январю 1937 года он находился в Алькубьерре. Военных действий было очень мало, но Оруэлл был потрясён отсутствием боеприпасов, продовольствия и дров, а также другими крайними лишениями. Благодаря обучению в кадетском корпусе и полицейской подготовке Оруэлла быстро произвели в капралы. По прибытии британского контингента Лейбористской партии Оруэлл и другой английский ополченец Уильямс были отправлены с ними в Монте-Оскуро и далее в Уэску.
Из-за ранения Оруэллу пришлось провести несколько дней в больнице, а когда он вернулся на фронт стал свидетелем ночной атаки на окопы националистов, во время которой он преследовал вражеского солдата и уничтожил вражескую стрелковую позицию.
В апреле Оруэлл вернулся в Барселону. Во время Майских дней в Барселоне Оруэлл был вовлечён в межфракционную борьбу. Последующее обвинение ПОУМ в сотрудничестве с фашистами, оказала драматическое влияние на Оруэлла. Вместо того, чтобы присоединиться к Интернациональным бригадам, как он намеревался, он решил вернуться на Арагонский фронт. Как только майские бои закончились, к нему подошёл друг-коммунист и спросил, по-прежнему ли он намерен перейти в Интернациональные бригады. Оруэлл выразил удивление, что они все ещё хотят заполучить его, потому что, согласно коммунистической прессе, он был фашистом.
Сделал он это вместо того, чтобы задуматься, почему же его, человека связанного с ПОУМ, всё же хотели видеть в рядах интербригад, а многих ПОУМовцев – нет. Итак, в чём ПОУМ действительно и безоговорочно провинились? В том, что они, как истинные троцкисты, желали всё и сразу или вообще ничего и вместо общей борьбы против откровенных фашистов, пусть и при поддержке либеральной буржуазии (пусть и либеральной, но не фашистской), как было, например, во время японо-китайской войны, они предпочли вести борьбу сразу на два фронта, чем, одновременно, и играли на руку франкистам, разобщая республиканские силы, и компрометировали левые силы как недоговороспособные. И это традиционная ошибка троцкистов, вспоминайте и срыв Брестского мира и манифест IV Интернационала. Но Оруэлл в этом увидел только травлю, в прочем, действительно сложно пытаться смотреть на товарищей беспристрастно.
После возвращения на фронт он был ранен в горло снайпером. Оруэлла, неспособного говорить, и изо рта у него текла кровь, погрузили в машину скорой помощи и отправили в больницу в Лериде. Он достаточно поправился, чтобы встать, и 27 мая 1937 года был отправлен в Таррагону, а два дня спустя - в санаторий ПОУМ в пригороде Барселоны. Он прошёл лечение электротерапией и был признан по медицинским показаниям непригодным к службе.
К середине июня политическая ситуация в Барселоне ухудшилась, и ПОУМ, был объявлен вне закона и подвергся нападкам. Некоторые участники, были арестованы, а другие скрывались. В конце концов Оруэлл с женой сбежали из Испании на поезде. В первую неделю июля 1937 года Оруэлл вернулся в Уоллингтон; 13 июля 1937 года Трибуналу за шпионаж и государственную измену в Валенсии были представлены показания, в которых Оруэлллов обвинили в "оголтелом троцкизме" и в том, что они агенты ПОУМ. Суд над лидерами ПОУМ и Оруэллом (в его отсутствие) состоялся в Барселоне в октябре и ноябре 1938 года. Наблюдая за событиями во французском Марокко, Оруэлл писал, что они были "лишь побочным продуктом процессов над русскими троцкистами, и с самого начала коммунистическая пресса распространяла всевозможную ложь, включая вопиющий абсурд". Опыт Оруэлла в гражданской войне в Испании лёг в основу " Памяти Каталонии ".
Отдых и восстановление сил
Оруэлл вернулся в Англию в июне 1937 года привёл в порядок дела, разобрался с личным «эхом войны», отражавшимся в некоторых репутационных издержках в левой среде, завёл коз, петуха, которого назвал Генри Фордом, и щенка пуделя, которого назвал Марксом (Знаете, Оруэлла можно за многое, то же участие в гражданской войне в Испании, уважать, за многое, как один знаменитый список, презирать, но про вот это… давайте назовём это политическим высказыванием, которое Джордж Оруэлл посчитал достойным себя.) и занялся животноводством, создавая мемуары «Памяти Каталонии».
Были мысли о поездке в Индию для работы в The Pioneer, но к марту 1938 года здоровье Оруэлла ухудшилось. Он был госпитализирован в санаторий Престон Холл в Эйлсфорде, графство Кент, госпиталь для бывших военнослужащих Британского легиона, к которому был прикреплён его шурин Лоуренс О'Шонесси. Первоначально считалось, что он страдает туберкулёзом, и он оставался в санатории до сентября. " Памяти Каталонии " была опубликована в Лондоне и потерпела коммерческий провал; вспомнили о ней в 1950-х годах после успеха более поздних книг Оруэлла.
Писатель Л. Х. Майерс профинансировал поездку Оруэлла во французское Марокко на полгода, чтобы избежать английской зимы и поправить здоровье. Оруэлллы отправились в путь в сентябре 1938 года через Гибралтар и Танжер, чтобы избежать Испанского Марокко, и прибыли в Марракеш. Они сняли виллу по дороге в Касабланку, и за это время Оруэлл написал "Глотнуть воздуха".
Вторая мировая война и «Скотный двор»
С 1940 года Оруэлл жил в Лондоне, и писал для журнала Horizon.
С началом Второй мировой войны жена Оруэлла начала работать в Отделе цензуры Министерства информации. В конце 1939 года Оруэлл написал материал для своего первого сборника эссе " Во чреве кита". В течение следующего года он был занят написанием рецензий на пьесы, фильмы и книги. 29 марта 1940 года, с обзора рассказа сержанта об отступлении Наполеона из Москвы, началось его долгое сотрудничество с Tribune. В начале 1940 года началась эвакуация из Дюнкерка, и во Фландрии умер брата Эйлин, что вызвало у неё длительную депрессию.
Медицинская комиссия в объявила Оруэлла "непригодным к военной службе", но вскоре он присоединился к ополчению. В 1940 году он впервые работал на BBC продюсером в их индийской секции. Был написан "Лев и единорог: социализм и английский гений".
В начале 1941 года он начал писать для американского Partisan Review (Опять же троцкистское издание, немного позднее финансируемое ЦРУ и превратившее, как и многие троцкистские организации в консервативные и антикоммунистические), которое связывало Оруэлла с нью-йоркскими антисталинистами, и внёс свой вклад в антологию эссе "Предательство левых", написанную в свете Пакта Молотова–Риббентропа. Он безуспешно пытался устроиться на работу в Министерство авиации. Тем временем он все ещё писал обзоры книг и пьес. Он принимал участие в радиопередачах Восточной службы BBC.
"В России существует сильная пронацистская партия и, смею сказать, Сталин во главе ее.
Если Россия вновь перейдет на другую сторону и Сталин сыграет роль Петена, без сомнения, местные коммунисты последуют за ним и вновь станут пронацистами."
"Нет лучшего примера моральной и эмоциональной выхолощенности нашего времени, чем тот факт, что мы теперь все стали более или менее просталинскими.
Этот омерзительный убийца временно на нашей стороне, и потому чистки и т. д. внезапно забыты. Так же и с Франко, Муссолини и т. д., если они в конце концов перейдут к нам.. "
В августе 1941 года Оруэлл наконец получил "военную работу", когда его взяли на полный рабочий день в Восточную службу BBC. Он руководил трансляциями в Индию, чтобы противостоять пропаганде нацистской Германии.
В конце августа у него был ужин с Гербертом Уэллсом, который перерос в ссору, потому что Уэллс обиделся на замечания Оруэлла о нем в статье Horizon («Уэллс, Гитлер и Всемирное государство») (Какой же у них был срач, хотя должен заметить, что в оценке военной обстановки и реальной опасности войск Германии Оруэлл оказался ближе к истине). В октябре у Оруэлла случился приступ бронхита, и болезнь часто повторялась. В начале 1942 года Эйлин сменила работу на работу в Министерстве продовольствия.
Оруэлл вёл активную общественную жизнь с друзьями-литераторами, особенно среди политических левых. В конце 1942 года он начал регулярно писать для левого еженедельника. В марте 1943 года умерла мать Оруэлла, и примерно в это же время он сказал Муру, что начинает работу над "Скотным двором".
В сентябре 1943 года Оруэлл уволился с BBC. Он также ушёл из ополчения по медицинским показаниям. В ноябре 1943 года Оруэлл был назначен литературным редактором в Tribune. Оруэлл работал в штате до начала 1945 года, написав более 80 обзоров на книги, а 3 декабря 1943 года начал свою регулярную личную колонку. Он все ещё писал обзоры для других журналов, включая Partisan Review, Horizon и the New York Nation. К апрелю 1944 года «Скотный двор» был готов к публикации. Голланц отказался его публиковать, посчитав это нападением на советский режим, который был важнейшим союзником в войне (И забегая вперёд, да это было нападение на советский режим). Аналогичная участь постигла и других издателей, пока Джонатан Кейп не согласился взять его.
В мае у Оруэлла с супругой появилась возможность усыновить ребёнка им стал мальчик, которого они назвали Ричард Горацио Блэр, а в июне Фау-1 вынудила их искать новое жилье. Ещё одним ударом стал отказ Кейпа от своего плана опубликовать «Скотный двор». Решение было принято после его визита к Питеру Смоллетту, чиновнику Министерства информации. Позже Смоллетт был объявлен советским агентом (Что важно, произошло это в 1949 году, когда один борец с тоталитаризмом включил его в список тех, кто, "по его мнению, являются криптокоммунистами, попутчиками или склонны к этому, и им не следует доверять как пропагандистам", в этом же году он представил список Департаменту информационных исследований в и обозначил Смоллетта характеристикой: "почти наверняка какой-то агент" и "очень скользкий человек". Причиной этому стало то, что он был тем государственным служащим, по совету которого лондонский издатель Джонатан Кейп отклонил "Скотный двор" Оруэлла как нездорово антисоветский текст". Автором этого списка был – Оруэлл. Каких-либо сведений подтверждающих что Смоллетт был агентом СССР, а не то что перед нами «охота на ведьм» - я не нашёл, если они есть у вас – милости прошу поделится).
К сентябрю 1944 Эйлин бросила работу в Министерстве продовольствия, чтобы заботиться о своей семье. Секер и Варбург согласились опубликовать «Скотный двор», хотя в печати она появилась только в августе 1945 года. К февралю 1945 года Оруэлла пригласили стать военным корреспондентом The Observer. Он отправился в освобожденный Париж, затем в Германию и Австрию, в Кельн и Штутгарт. Он никогда не был на передовой, под огнём, но внимательно следил за войсками
Пока он был там, Эйлин попала в больницу для гистерэктомии и умерла под наркозом 29 марта 1945 года. Она не особо уведомляла Оруэлла об операции из-за беспокойства по поводу стоимости и потому, что рассчитывала на быстрое выздоровление. Оруэлл вернулся домой, а затем вернулся в Европу. Он вернулся в Лондон, чтобы освещать всеобщие выборы 1945 года в начале июля.
Путь к magnum opus
Скотный двор имел особый резонанс в послевоенной обстановке, и его всемирный успех сделал Оруэлла востребованной фигурой. В течение следующих четырех лет Оруэлл совмещал журналистскую работу — в основном для Tribune, The Observer и Manchester Evening News с написанием своей самой известной работы "1984", которая была опубликована в 1949 году.
За год после смерти Эйлин он опубликовал около 130 статей и подборку своих критических эссе, продолжая активно участвовать в различных политических лоббистских кампаниях. Оруэлл перенес туберкулезное кровотечение в феврале 1946 года, но замаскировал свою болезнь. В 1945 или начале 1946 года, Оруэлл написал статью о "Британской кулинарии" но учитывая послевоенный дефицит, заказчик и Оруэлл решили не публиковать его.
Оруэлл вернулся в Лондон в конце 1946 года и снова занялся литературной журналистикой. Теперь, став известным писателем, он был завален работой. В результате успеха «Скотного двора» Оруэлла ожидал крупный счет от Налогового управления США, и он связался с бухгалтерской фирмой. Фирма посоветовала Оруэллу основать компанию, которая владела бы его авторскими правами и получала бы его авторские гонорары, а также заключить "соглашение об оказании услуг", чтобы он мог получать зарплату. Такая компания, "George Orwell Productions Ltd" (GOP Ltd), была основана 12 сентября 1947 года.
В декабре из Глазго был вызван специалист по грудной клетке, который констатировал, что Оруэлл серьезно болен, и за неделю до Рождества 1947 года он находился в больнице Хайрмайрс. Был диагностирован туберкулез, и запрос о разрешении на импорт стрептомицина для лечения Оруэлла дошел до тогдашнего министра здравоохранения. К декабрю 1948 Оруэлл закончил рукопись "1984". В январе 1949 года в очень слабом состоянии он отправился в санаторий, к несчастью для Оруэлла, прием стрептомицина нельзя было продолжать, так как у него развился токсический эпидермальный некролиз, редкий побочный эффект.
Посетители были шокированы внешностью Оруэлла и обеспокоены недостатками и неэффективностью лечения. Друзья беспокоились о его финансах, но к настоящему времени он был сравнительно обеспечен.
Он писал многим своим друзьям, а в марте 1949 года его посетила Селия Кирван, которая начала работать в подразделении Министерства иностранных дел, в Департаменте информационных исследований (IRD), созданном правительством для публикации антикоммунистической пропаганды, и Оруэлл дал ей список людей, которых он считал «криптокоммунистами». Список Оруэлла, не публиковавшийся до 2003 года, состоял в основном из писателей, но также включал актёров и депутатов от лейбористской партии. Для дальнейшего продвижения «Скотного двора» IRD заказала размещение в газетах по всему миру мультфильмов. В июне 1949 года была опубликована «1984».
Последние месяцы и смерть
Здоровье Оруэлла продолжало ухудшаться. В середине 1949 года он ухаживал за Соней Браунелл, и в сентябре они объявили о своей помолвке. Считается, что она послужила моделью для Джулии, героини 1984. Соня взяла на себя ответственность за дела Оруэлла и усердно ухаживала за ним в больнице. Друзья Оруэлла заявили, что Браунелл помог ему пережить болезненные последние месяцы его жизни и сильно приободрил Оруэлла.
Свадьба Оруэлла состоялась в больничной палате 13 октября 1949 года. Рано утром 21 января в лёгких Оруэлла лопнула артерия, в результате чего он скончался в возрасте 46 лет.
Даже по столь краткому жизнеописанию можно отметить, что жизнь была разнообразной и неоднозначной, такой же как и его творчество. О котором поговорим в следующей части.
Итак, если кто не знает, я сейчас сосредоточен на цикле эссе «Антиутопия мертва». (Кто не видел, милости прошу.) Разумеется, в рамках темы нельзя пройти мимо Оруэлла, а говоря о нём, сложно пройти мимо «Скотного двора». И, ровно как и при подготовке текста об «Когда спящий проснётся» Уэллса, я нашёл нечто достойное отдельного эссе. Итак, наливайте ароматный кофечай и давайте разбираться, правда ли, что Оруэлл сплагиатил «Скотный двор».
Скотской бунт Н. Костомарова.
Итак, есть такая повесть, нашего соотечественника, историка Николая Костомарова. История, довольно интересная, совсем небольшая, а потому рекомендую ознакомится с ней лично. Но для ленивых, я естественно, все перескажу.
Помещик из Малороссии пишет о необычных событиях, произошедших на его хуторе. Это был настоящий бунт, восстание, революция! Причём бунтовали не люди, а животные.
С весны 1879 года на хуторе начали проявляться признаки сопротивления и непокорства. Особенно выделялся один свирепый бугай (бык), которого все боялись и держали в загоне. Он стал «всескотным агитатором», который обратился к рогатому скоту с речью против господства людей.
По его словам, «коварный тиран поработил нас, малоумных, и довёл до того, что мы потеряли достоинство живых существ и стали как бы немыслящими орудиями для удовлетворения его прихотей». Поэтому нужно перестать повиноваться тирану и заявить ему «не одним только мычаньем, но дружным скаканием и боданием, что мы хотим, во что бы то ни стало, быть вольными скотами, а не трусливыми его рабами».
Бугай предложил добиваться «равенства, вольности и независимости». Он хотел, чтобы всё стало так, как было в иное блаженное, давнее время: «Снова все поля, луга, пастбища, рощи и нивы — всё будет наше, везде будем иметь право пастись, брыкать, бодаться, играть...»
В течение лета революционные идеи бугая распространялись по загонам, пастбищам и выгонам и дошли до лошадей. В роли агитатора среди лошадей выступил рыжий жеребец, который также обратился к ним с речью, призывая «добывать себе свободы». Он хотел, чтобы в будущем весь посеянный человеком овёс принадлежал лошадям: «Никто не посмеет нас выгонять оттуда, как прежде делалось. Не станут уже нас более ни запрягать, ни седлать, ни подгонять бичами».
Поскольку речи бугая и жеребца нашли отклик у их соплеменников, «и рогатые, и копытчатые двумя ополчениями двинулись по направлению к усадьбе». К ним хотели примкнуть козы и овцы, но часть овец упала в овраг, через который нужно было перебраться, а другие растерялись.
Свиньи присоединились к восстанию и начали разорять цветник и огороды позади дома. Коровы и лошади наседали на ворота и ограду. К бунтовщикам также присоединились домашние птицы и кошки, а собаки остались верны человеку.
О том, что произошло всеобщее поголовное восстание скотов, сообщил скотник Омелько. Он обладал удивительным даром: в совершенстве знал «языки и наречия всех домашних животных: и волов, и лошадей, и овец, и свиней, и даже кур и гусей».
Помещик с сыновьями взяли ружья и забрались на голубятню, отправив Омелько на переговоры с бунтовщиками. Тот вернулся и сообщил, что позиция восставших непримирима, и они грозят забодать, залягать и загрызть хозяев.
Было решено предложить бунтовщикам свободу. Хлеб уже был убран с полей, и хотя животные неизбежно уничтожили бы часть урожая, осенью и зимой они всё равно остались бы без корма и были вынуждены вернуться на хутор. Так и произошло.
Коровы и лошади разбежались. Свиней удалось усмирить, застрелив вожака и разогнав остальных с помощью собак. Домашнюю птицу Омелько уговорил, указав на то, что на воле гуси, утки и тем более куры, не приспособленные к самостоятельной жизни, просто погибнут.
Коз и овец удалось собрать в стадо и вернуть пастухам с помощью хворостины и угроз. Стада коров и лошадей вытоптали и съели оставшиеся посевы, но затем из-за споров раздробились на небольшие группы, которые Омелько возвращал на хутор.
Только «самые задорные и упрямые скоты» бродили по полям до глубокой осени, когда выпал снег. В итоге все они вернулись в свои загоны. Бугай был казнён, а жеребец кастрирован.
«Так окончился скотской бунт», но автор не уверен, что в следующее лето или когда-нибудь в последующие годы он не повторится.
Итак, получается, что Оруэлл то, украл идею одного из знаменитейших его произведений, да ещё у нашего соотечественника. Давайте разбираться так ли это.
"Зверские истины «Скотного двора»"
Большинство материалов в интернете, на эту тему ссылаются на работу некоего Макеева, так как указать полные данные исследователя, или хотя бы инициалы – сложно для наших блогеров, пришлось прорываться через футбольных тренеров, военных, литературоведов, но не тех, на кого ссылаются, а однофамильцев (хотя, быть может и родственников, я не уточнял), пока не нашли эссе "Зверские истины «Скотного двора»" за авторством Макеева Сергея Львовича, изданную в рамках книги «Дело о Синей Бороде, или Истории людей, ставших знаменитыми персонажами».
Эссе не большое, а потому рекомендую ознакомится с ним самостоятельно, благо проблем найти его – нет. Я же буду анализировать только основные тезисы.
Прежде чем перейти к разбору тезисов Макеева, относительно сходств и различий «Скотского бунта» и «Скотного двора», хочу отметить данное высказывание: «Само собой, не могло быть и речи об издании этой антиутопии в России при жизни автора. Рукопись «Скотского бунта» обнаружили в бумагах Костомарова уже после его смерти в 1885 году. Она была опубликована только в 1917 году в журнале «Нива» после февральской революции, но еще до октября.»
Первое, что бросается в глаза – то, что литературовед, по какой-то причине, называет «Скотской бунт» - антиутопией, хотя это очевидно не так. «Скотской бунт» - сатирическая повесть. Ближе всего по духу к ней, на мой взгляд, это сказки Салтыкова-Щедрина, похож и ли они на антиутопию? Вопрос риторический.
Но перейдём к тезисам.
Макеев отмечает, что:
«Тема бунта животных далеко не нова. В народных картинках-лубках встречаются сюжеты о том, например, как «бык не захотел быть быком, да зделался мясником» и освежевал своего мучителя. Но это были пока еще перевертыши, нелепицы. Лишь когда появилось революционное движение, тема бунта животных обрела социальную остроту и политическое значение.»
Спорить с этим глупо. Даже если забыть про «бунт животных», само по себе изображение черт людей через животных – встречается в культуре постоянно, а чтобы провести параллели между угнетёнными людьми и угнетёнными животными и, на фоне революционных настроений в обществе, обрисовать через аллегорию бунта – крайне нестандартный подход не нужен. Тем более, что автор эссе, сам отмечает народнические взгляды Костомарова.
После автобиографичной сводки, и полуконспирологических размышлений о «Кирилло-мефодиевском братстве» Макеев выдаёт следующее:
«Почему же, пройдя такой непростой жизненный путь, маститый профессор написал реакционное, как сказали бы советские идеологи, произведение, направленное против революционных преобразований в принципе?
Ответ спрятан в тексте «Скотского бунта»: «Уже с весны 1879 года у меня в имении между скотами разных наименований начали показываться признаки сопротивления и непокорства…» Итак, 1879-й. Многие события потрясли русское общество в том году. Из революционного движения выделилась партия «Народная воля» и решительно встала на путь террора. Второго апреля террорист Александр Соловьев стрелял в императора Александра II, но промахнулся. Первого декабря боевики-народовольцы во главе с Софьей Перовской подорвали царский поезд, но император проехал на другом поезде, и пострадали ни в чем не повинные люди.
Еще одно событие осталось тогда никем не замеченным: в 1879 году в семье грузинского сапожника Джугашвили родился сын Иосиф…»
И в этом отрывке прекрасно всё!
1) Маститый профессор написал реакционное произведение, направленное против революционных преобразований в принципе, потому что оно не реакционное и не направленно против революционных преобразований. По текстам бугая и жеребца, можно понять, что Костомаров не только понимал но и разделял проблемы угнетённых слоёв населения (почему сеем и пашем мы – а едят все они, даже не 50 на 50; почему наши братья и дети идут умирать на войну из-за их разногласий, даже то что собаки, будучи животными выступили не на стороне бунтующих, а на стороне людей – понятная аллегория), которые он передал через аллегорию с животными. Критикует Костомаров «бессмысленный и беспощадный бунт» - действия животных безрассудны и не имеют плана и целей.
Как говорится: «Мы не сделали скандала — Нам вождя недоставало: Настоящих буйных мало — Вот и нету вожаков.»
И вследствие этой бездумности он или обречён на провал вообще, или даже при первоначальных успехах, все достаточно быстро вернётся на круги своя, если не станет хуже – наиболее активных зачинщиков устранят, а у остальных заберут добытые блага. Говорит ли это о том, что Костомаров против революционных преобразований? Нет. Говорит ли, что он против бездумного бунта? Да.
Тем более Макеев, видимо сам не замечая, в следующем же пункте проговаривает:
«Костомаров, старый историк, написавший одну из лучших своих книг о восстании Степана Разина, теперь ужаснулся нараставшей волне дикой, безнравственной стихии. Он как республиканец и демократ не отрицал права народов на протест и восстание, но его страшило презрение нравственных начал: «Мы, скоты, никакого Бога не знаем!» (Почти в то же время Федор Михайлович Достоевский выразил устами Смердякова то же, что тревожило Костомарова: Бога нет и все дозволено!)»
2) Да, действия «Народной воли», вероятней всего и высмеиваются Костомаровым, он видит их бессистемными и непродуктивными, как тот самый бунт. Но вот как это связано с возможной оценкой «советских идеологов», если, например, РСДРП, по сути первая, коммунистическая партия в России, была образована в 1898? Да даже её предтечи появлялись в 1880-х, в основном уже после смерти Костомарова в 1885 году. А до них, по сути, были только умеренные народники, и критикуемые Костомаровым (а в будущем и многими деятелями РСДРП) народовольцы. Каким образом тут советская оценка?
3) Пункт про рождение Сталина в 1879 году, настолько туп, что заслуживает отдельного упоминания. Во-первых, он родился в 1878, а во-вторых, я уже понял, что Костомаров – провидец, который писал повесть в 1880, но знал и то, что скажут об его работе советские идеологи и то, что родившийся за 2 года до этого в Грузии ребёнок через несколько десятков лет будет играть большую роль в политике государства.
«Главное отличие оруэлловской истории от костомаровской в том, что восстание английских скотов показано в развитии, вернее, в деградации: происходит постепенное перерождение демократической революции в диктатуру партийной верхушки. Эксплуатация животных человеком сменяется безжалостной эксплуатацией одних скотов другими.»
Хмм… вот эта мысль Макеева и приведённая им цитата Оруэлла: «Все революции неудачны, но они неудачны по-разному».
Не натолкнули его на мысль о том, что произведения то повествуют о разных вопросах: предательство революции у Оруэлла и бессмысленность бездумного бунта у Костомарова.
И всё. Вот на это ссылаются, многие говоря о сходстве этих двух работ. Что это значит для нас? Абсолютно ничего, кроме сомнительного профессионализма Макеева, который виден невооружённым глазом и подлизывания Оруэллу (которое я предпочёл опустить).
А потому выкинем это сочинение и возьмём нечто более весомое.
«Джордж Оруэлл или Николай Костомаров?»
Вторая часть источников в интернете ссылается, прямо или косвенно на «Джордж Оруэлл или Николай Костомаров?» журналиста Виталия Третьякова.
Работа ещё более короткая, так что дабы убедится, что я вам не вру можете ознакомится сами.
«Можно ли предположить, что Дж. Оруэлл был знаком с очерком «Скотский бунт» и использовал его при создании своей сказки? Ответить на этот вопрос, во всяком случае сегодня, непросто. С одной стороны, формальных и содержательных совпадений в «Скотском бунте» и первых главах «Скотного двора» много. С другой — маловероятно, что Оруэлл, не знавший русского языка, мог воспользоваться текстом произведения, по существу, канувшего в Лету сразу после того, как оно было опубликовано.»
После краткого сравнения синопсисов, Третьяков делает промежуточное заключение:
«Создается впечатление, что Оруэлл, так или иначе ознакомившись со «Скотским бунтом», написанным Костомаровым в XIX веке, «англизировал» этот текст и дописал к нему продолжение, актуальность которого диктовалась событиями 30-40-х годов нашего века».
После чего подчёркивает сходство тезисов бугая и жеребца с тезисами свиней.
И всё это верно, в отличие от Макеева, Третьяков сравнивает тексты и посылы произведения, а не историю жизни авторов и их взгляды (особенно если учесть что делает он это однобоко и, зачастую, неверно).
Вот с чем согласиться сложно так с утверждением, что: «…главные события «Скотного двора» начинают разворачиваться там, где события «Скотского бунта» обрываются…». Оно будет верно, лишь при очень широкой и свободной трактовке, предостережения из финала «Скотского бунта», где говорилось об опасности повторения таких событий. В самом процессе бунта схожести с революцией животных – мало.
«Не упоминается Костомаров и в изданной в 1986 году хрестоматии «Русская литературная утопия», собравшей произведения многих малоизвестных писателей, работавших в этом жанре. Не встретить имени Костомарова и в фундаментальных трудах, посвященных утопии и антиутопии, и выходящих за рубежом.», - не удивительно он был историком и даже в художетсвенныз проивзедениях жанры утопии и антиутопии не затрагивал.
А вот эта цитата – причина, почему я говорю, что профессианолизм Макеева, может быть подвержен сомнениям:
«И для Костомарова, и для Оруэлла «бунт животных» — метафора народной революции. Костомаров проанализировал — и в блестящей литературной форме — один из возможных исходов такой революции — ее крах при отсутствии организационного и интеллектуального начала. Оруэлл под впечатлением актуальных событий первой половины XX века рассмотрел другой вариант — перерождение революционного режима.».
Достаточно точны анализ и сравнение. При этом Третьяков также подчёркивает, вероятное влияние действий «народной воли» на оценку событий.
Однако прямого ответа на вопрос «А был ли плагиат?» отсутствует.
О. Ясь против О. Даг
Отходя от статьи Третьякова, нужно отметить мнение ещё одного исследователя Олексея Яся, свой анализ «Скотской бунт. Письмо малороссийского помещика к своему петербургскому приятелю (До 200-річчя від дня народження М.І.Костомарова та 100-ліття першої публікації «Скотского бунта»), он писал на украинском, так что с ознакомлением могут быть известные проблемы, но общее направление мысли у него схоже с Третьяковым.
А отвечая на вопрос: «позаимствовал ли Оруэлл фабулу у Костомарова», - ответил:
«Достеменно невідомо, чи знав Дж.Орвелл про сюжет притчі М.Костомарова. З огляду на те, що він ніколи не був у СРСР і не володів російською мовою, така можливість видається малоймовірною. Утім за часів Другої світової війни Дж.Орвелл працював у східній службі Бі-бі-сі, був редактором літературного відділу газети, згодом репортером в Європі, тобто на той час мав доволі широке коло контактів серед журналістів, митців, інтелектуалів. Серед його знайомих були й еміґранти-росіяни, із-поміж яких часом називають Ґ.Струве – сина відомого політика та вченого П.Струве.
До речі, саме Ґ.Струве разом зі своєю дружиною М.Кріґер 1949 р. переклали «Скотоферму» російською мовою. Український переклад, виконаний І.Шевченком – майбутнім визначним візантологом, з’явився в мюнхенському виданні 1947 р. Хтось із кола цих осіб, вірогідно, міг переповісти Дж.Орвеллу фабулу фантасма го рії М.Костомарова, проте слід узяти до уваги, що на той час вона залишалася забутим твором.»
Как итог, он допускает вероятность этого, но, основываясь на том, что Оруэлл не бывал в СССР и не знал русского (о чем я уже отмечал в эпиграфе) склоняется к тому, что Оруэлл не знал о работе Костомарова.
В противовес ему, автор примечаний и комментариев к статье Третьякова, О. Даг отмечала:
«... Но, может быть, Костомаров и Оруэлл пришли к одной метафоре просто потому, что оба были гуманистами ... — Они безусловно были гуманистами и каждый из них был мыслителем и писателем с большой буквой но... Оруэлл точно был знаком с работой Николая Ивановича и тут сомнения не должно быть. Очерк Костомарова ему или пересказал Глеб Струве (или Мария Кригер — они же о Костомарове знали) или кто ни будь из его советских друзей (был же там в Париже яркий персонаж Борис... в Испании у него тоже были всякие знакомые...).»
Подводя итог этому блоку и отвечая на вопрос: «Имел ли место плагиат?», - я остановился между двумя крайними позициями. Оруэлл, действительно не знал языка оригинала и не мог прочитать повесть Костомарова непосредственно (учитывая её редкость, маловероятно даже предположение, что кто-то для него её перевёл). Однако, учитывая, что сходства двух произведений выходят за рамки обычных совпадений, и что в кругу общения Оруэлла действительно были люди, которые могли быть знакомы со «Скотским бунтом», я считаю вероятность того, что они пересказали ему общую фабулу истории (так как опять же, найти оригинальный текст, чтобы перевести для Оруэлла практически невозможно, учитывая редкость работы, а предполагать, что кто-то помнил его наизусть – глупо).
Как итог, вероятней всего Оруэлл знал о работе Костомарова из вторых рук, и вероятнее всего вдохновился ей, что не отменяет самобытность работы Оруэлла и различий между «Скотским бунтом» и «Скотным двором».
