Olifantoff

Точильщик перешагнул порог трактира и, прислонив к стене у двери свой нехитрый станок, огляделся. Приметив сидящего у окна господина, приветливо помахал рукой и сел рядом. Тот, отложив потрёпанный анатомический учебник и, сняв пенсне, потёр покрасневшие глаза.

- Известно ли тебе, - спросил вместо приветствия, - что у младенцев позвонков больше, чем у взрослого человека? У последнего же их 33, но пять крестцовых и четыре копчиковых сращены вместе. Фораминальный стеноз же возникает на фоне дегенеративных изменений позвоночника.

- Мне известно другое, - усмехнулся точильщик. – Не далее, как этим утром князь повёз матушку в столицу к медицинским светилам. Так, что лечение занемогшей старухи придётся отложить. Опоздали.

- Что за подлость! – господин в сердцах сбросил со стола учебник. – Пенсне это чёртово купил, саквояж докторский, а, главное, два дня убил на заучивание врачебной тарабарщины. Выходит напрасно.

Подошёл мальчишка-половой.

- Чего судари изволят? – осведомился, позёвывая.

- Прежде всего, - ласковым тоном начал точильщик, - желаем, чтобы ты на ходу не спал, а соколом летал. Затем, расстарайся ракового супа, расстегаев с налимьей печёнкой и селянки со свининой. Но сначала подай графин казённой и закуски. Огурчиков солёных, сальца, буженинки.

- Сию минуту будет исполнено, - оживился половой.

- И скажи, - крикнул в след точильщик, - чтоб повар не скаредничал, а суп со дна погуще зачерпывал.

Господин, удивлённо посмотрел на сияющего товарища.

- Пируем? Никак дело нашлось?

- Всякий просящий получает, а ищущий находит, - довольно откликнулся тот.

И рассказал, что кухарка, состоящая в услужении у некой мадам Кнопп, сегодня принесла на заточку полную корзину ножей. А так как на кухне, бедной женщине, поболтать не с кем, то слово за слово разговорилась. Человека, что в услужении состоит, только попроси о хозяине поведать – дня не хватит о понесённых обидах выслушивать. Оказалась, что госпожа Кнопп, хоть благодетельницей и прикидывается, змея почище прочих. И гордячка, и скупа как Кощей, и вертихвостка каких поискать. Муженьку от кухарки тоже на орехи досталось.

- Излила тебе баба душу. Что с того?

- Не перебивай. Недель шесть назад, в городе злодейство приключилось. В дом генеральши, что знакомство с мадам Кнопп водит, лихие люди забрались. Намяли бока дворнику, перепугали всех до смерти, а, главное, унесли хозяйкины драгоценности. Полиция с ног сбилась, однако обидчики и по сей день не пойманы.

Вернувшийся половой принёс запотевший графин, ловко расставил закуски.

- Водочка из ледника-с, - пропел он.

- Умница, - похвалил точильщик. - В накладе не останешься.

Выпили по разгонной.

- Я так понимаю, - захрустел огурцом собеседник, - состоятельные граждане приуныли. Городишко небольшой и подобное озорство тут в новинку.

- Не просто приуныли, а в такое смятение впали, что носа из дома не казали. Кухарка говорит, мадам от каждого шороха в обморок падать повадилась. Вот тут ей муженёк и присоветовал, как нажитое обезопасить. Он, видишь ли, в банке, что на Петровской улице, управляющим служит. Вот и предложил украшения в бронированном хранилище запереть. Банк-то приступом брать охотников не найдётся.

- Умно.

- Слушай дальше. Мадам разом ожила и давай знакомым хвастать, мол, теперь ей никакие грабители нипочём. Подруги же, пристали с ножом к горлу, умоляя, что бы их бриллианты тоже от воров сберечь. Муженёк согласился, да только объявил, что задаром не получится. Посетовал, мол, банк изрядную плату берёт. Те, делать нечего, согласились.

- Никак не пойму, к чему ведёшь.

- Кухарка подслушала, что ни в какое хранилище управляющий драгоценности не поместил, и держит в несгораемом шкафу, который у него в кабинете стоит. А денежки с жениных подружек в карман кладёт.

Из кухни вынырнул половой, неся на вытянутых руках фаянсовую супницу.

- Потому сейчас отобедаем, выпьем водочки и раскинем умом, не вырыл ли наш хитрец сам себе яму.

***

Парфён Семёнович, морщась, читал принесённую письмоводителем жалобу.

«Я скрою фамилию, боюсь понапрасну поплатиться своей шкурою. Однако считаю необходимым уведомить, что городовой Бугров не имеет сострадания к простому человеку. Намедни двукратно ошеломил меня кулаком по темени и вдобавок грозился упечь на каторгу…».

Парфён Семёнович поднял глаза на стоящего перед ним городового. Тот встрепенулся и вытянулся в струнку, всем видом выражая готовность исполнить любой приказ начальства.

Внезапно с грохотом хлопнула входная дверь, по коридору тяжело прогремели сапоги и в кабинет ввалился мужчина в мундире жандармского полковника.

- Начальник губернского жандармского управления, полковник Бурхановский, - прорычал он.

- Помощник пристава.., - начал привставать Парфён Семёнович, но гость, не слушая, уже устремился к висевшему на стене телефонному аппарату.

- Попрошу немедленно покинуть помещение, - распорядился полковник и, не дожидаясь ответа, принялся крутить рычаг, крича в трубку, - Барышня! Барышня!

Возникший вслед за ним на пороге жандармский поручик, выпихнул городового наружу и, приняв под руку Парфёна Семёновича, вывел следом.

- Не извольте обижаться, - зашептал он, виновато улыбаясь. – Начальство сегодня сильно не в духе.

- Хотелось бы понять..

- Дело государственной важности, - пояснил поручик на ухо. – Третьи сутки в дороге, вот полковник и кипятится.

Он приложил палец к губам и замер, прислушиваясь.

Как оказалось, в том не было нужды.

- Что?!!! – взревел полковник за дверью. – Какие, к чертям, три часа? А в арестантские роты они не желают? Пусть на аэроплане летят, но, чтоб через час всем отрядом здесь были! И с оружием. Лично ответите!

Услышав об аэроплане и оружии, Парфён Семёнович схватился за сердце.

Грохнула телефонная трубка и из кабинета, тяжело дыша, вышел полковник.

- Сколько человек в участке? – уставился он налитыми кровью глазами на помощника пристава.

- Городовой, что поутру с поста сменился, - торопливо принялся перечислять Парфён Семёнович. - Простите, двое городовых. Ещё околоточный после ночного дежурства отдыхает.

- Спит? – переспросил полковник. И неожиданно вполголоса пропел, - На заре ты её не буди, на заре она сладко так спит.

Суровое лицо его озарилось улыбкой. Морщины на лбу разгладились.

- Я, голубчик, обязан извиниться за внезапное вторжение. Натопал, накричал, перебаламутил. Не держишь на меня сердца?

- Как можно, ваше высокоблагородие. Понимаю. Служба.

- Ежели так, то слушай внимательно. Знаком тебе некий господин Кнопп?

- Фридрих Карлович? Как же! Достойный и уважаемый человек.

- Вот и мы так думали, - фыркнул полковник. – В голову не приходило, кто под этой личиной скрывается.

- Неужто мошенник?

- Ворами да мошенниками, уволь, наше управление не занимается. Тут дело политическое, самим основам империи вред сулящее. Смекаешь?

- Так точно.

- Тогда излагаю диспозицию. Сейчас мы с двумя городовыми отправляемся за любезным Фридрихом Карловичем в банк на Петровскую. Вяжем и везём в участок. Сам же остаёшься здесь. На случай, если стрельба затеется, ждёшь подкрепления и ведёшь к нам. Оружие у всех имеется?

- Револьверы.

- Коли ладно сделаем, - полковник ладонью похлопал Парфёна Семёновича по груди, - жди награды. Может статься, что из рук Самого получишь, - и он многозначительно поднял глаза вверх.

У помощника пристава перехватило дыхание.

- Распорядись подать автомобиль.

- Из средств только арестантская карета, - виновато вздохнул Парфён Семёнович.

- Не беда, прокатимся в арестантской, - и полковник весело подмигнул поручику.

***

- Стрелять категорически запрещаю, - наставлял полковник по дороге. – Мерзавец живьём нужен. Главное – быстрота и натиск, что бы злодей от испуга сомлел. Навалились и связали.

- Дело привычное, - скалились городовые.

Всё прошло как по маслу.

Полковник пушечным ядром влетел в банк.

- Где управляющий? - рявкнул так, что служащие присели со страху.

Кто-то указал на лестницу, ведущую на второй этаж.

- Вперёд, ребятушки, - приказал поручик, и городовые бросились наверх. Бешено выбили дверь кабинета и коршунами набросились на господина Кноппа. Повалили на пол, замкнули за спиной наручники.

- Фридрих Карлович? – ласково поинтересовался вошедший полковник.

Управляющий промычал нечто невразумительное и согласно затряс головой.

- Обыскать!

Поручик, со знанием дела пройдясь по карманам преступника, выложил на стол портмоне, часы, авторучку, носовой платок, перочинный нож и связку ключей.

Потирая руки, полковник прошёлся по кабинету.

- Вы, - обратился к городовым, - сажайте негодяя в арестантскую карету и в участок. Передадите приставу и пулей назад.

Когда городовые вынесли под руки теряющего сознание управляющего, полковник облегчённо выдохнул и, сняв фуражку, вытер вспотевший лоб. Сел, широко расставив ноги.

- Теперь, дело за главным, - и толкнул по столу связку ключей к поручику.

Тот, споро подобрав нужный, отомкнул замок несгораемого шкафа, открыл дверцу и сделал шаг назад. Сейф оказался битком набит сафьяновыми футлярами, атласными коробочками и шкатулками.

- Матерь божья, - одновременно простонали оба.

***

Увидев жандармов, спускающихся по лестнице с увесистыми коробками в руках, городовые доложили, что задержанный доставлен и помещён в камеру

- Орлы, - похвалил полковник. – Из банка никого не выпускать. Ждать прибытия команды для обыска.

Погрузив коробки в карету, поручик сел на козлы и тронул лошадей. Однако, не доезжая до участка, экипаж свернул в переулок. На дальней окраине города остановился у заросшего бузиной домишки. Жандармы скоро выбрались наружу и скрылись в дверях.

Через четверть часа на дороге, ведущей к пристани, появились двое. Точильщик со станком на плече и господин в пенсне и с саквояжем.

- В этот раз искать нас примутся на совесть, - озабоченно сказал точильщик.

- Пустое. Не принято на Руси мусор из избы выносить, - рассмеялся товарищ и с грустью добавил, - А полковником мне быть понравилось. Ей-богу, послужил бы ещё денёк-другой.

Вышли к реке.

- Смотри, - рассмеялся приятель, - пароходом командовать не примись.

- Я отныне меньше чем на броненосец не соглашусь.

Макар Федотович Лобов открыл дверь склада, шагнул внутрь и на мгновение замер. Каждое утро, идя сюда, предвкушал момент, когда его обдаст запахами копчёной рыбы, кожи, олифы, карамели, табачного листа и сосновых досок. Этаким упоительным ароматом достатка и надёжности.

Подождав пока глаза привыкнут к полутьме, не спеша, двинулся вдоль уходящих под потолок рядов ящиков и бочек. Дойдя до мешков с овсом, сунул ладонь под нижний, проверяя, сухо ли. Принюхался, не несёт ли откуда тухлым подпорченным товаром. Под ногой что-то звякнуло, покатилось. Он прищурился, пытаясь разглядеть. Так и есть – на полу рассыпан с десяток гвоздей. Макар Федотович тяжело, мешало изрядное чрево, присел и собрал до единого. Хотел было кликнуть работника, задать растяпе чертей, но передумал. Выпрямился, да и остался стоять, рассматривая гвозди на ладони.

- Один к одному, - негромко сказал он. – Словно солдаты.

Сжал кулак и, размахнувшись, швырнул гвозди в дальний конец склада.

Тяжело Макару Федотовичу!

Угораздило же государя аккурат этой зимой издать манифест о всеобщей воинской повинности. В каком бы сословии не состоял, изволь, тянуть жребий. Вот старший сын и попал, как кур во щи. Шутка ли, шесть лет под ружьём ходить! Ему бы, сметливому и расторопному, не по плацу маршировать, а под отцовским крылом торговую науку постигать. Уж не раз Макар Федотович прикидывал, что время расширяться подошло. Думал с пяток лавок вниз по реке открыть. А кому, как не сыну родному такое доверить? Да и мало ли, что за это время случиться может. Не дай бог, война затеется?

Застонал про себя Макар Федотович. Выругался сквозь зубы по-чёрному.

Сколько друзей-знакомцев за это время обошёл! Каких только чинов в ресторанах не поил, не потчевал. Всё без толку. Талдычат, что отныне денежный выкуп отменён и «охотника» нанять взамен никак невозможно. Вздыхают, сукины дети, мол, годиком бы попозже, потихоньку само бы уладилось. Глядишь, найдутся пути-лазеечки. А сегодня, прости, уважаемый, ничем пособить не готовы. Оно и понятно, каждый за своё место зубами держится.

***

Игнат проснулся на рассвете. Позёвывая, сбегал на двор умыться и занялся завтраком. Выложил на стол полдюжины сваренных вкрутую яиц. Отрезал от бруска сала несколько белоснежных, с бледно-розовой серединой, ломтей. Разлил по кружкам заваренный с вечера в термической фляге чай и потряс за плечо спящего на лавке товарища. Тот, со сна, испуганно вскинулся, но тотчас успокоился и сел, почёсываясь и сладко потягиваясь.

Молча позавтракали.

Игнат, допив чай, вынул из серебряного портсигара папиросу. Покрутив в пальцах, закурил.

- Сегодня начинаем, - выдохнул он вместе с табачным дымом.

- Самое время, - согласился товарищ.

Игнат босой ногой выдвинул из-под кровати узел с несвежим тряпьём. Брезгливо, двумя пальцами развязал концы и разложил на полу видавшую виды полотняную блузу и заплатанные порты. Стащил через голову батистовую ночную рубаху и, морщась, оделся. Сунул ноги в разбитые, разваливающиеся ботинки.

Подошёл к висящему на стене мутному зеркальцу. Растрепал волосы и, скроив на лице глуповатую ухмылку, обернулся к товарищу.

- Хорош, - весело откликнулся тот.

***

За спиной Макара Федотовича кто-то осторожно кашлянул. В дверях склада, переминаясь с ноги на ногу, стоял недавно нанятый работник. Парень ладный и здоровый, хотя невеликого ума. Взят был в помощь приказчикам для погрузки-перекладывания товара, уборки и всяких поручений.

- Сенька? - попытался припомнить Макар Федотович. – Или Петька? Чёрт разберёт. Сколько таких перебывало и не упомнишь. Поработают сезон и опять за своё – пьянствовать, да бродяжничать. Полна империя голодранцев, а в солдаты, будь любезен, купеческого сына отдай. Кому от подобного польза?

- Разговор, хозяин, имею, - кося глазами в сторону и криво улыбаясь, проблеял работник.

- Как звать? – нахмурился Макар Федотович.

- Игнат.

- Так, вот, Игнашка, наперёд запомни, что разговора у тебя ко мне быть не может. Только просьба. Разумеешь?

Тот наморщил лоб, словно пытаясь понять сказанное. Согласно покивал.

- Всё ж, не откажи, выслушай.

Игнат вытянул из-под рубахи обрывок упаковочной бумаги, развернул к свету, что б сподручнее было читать.

- Грамотный? – охнул про себя Макар Федотович. – Ах, сукин сын!

Видно совсем допекла купца нагрянувшая беда, что не пригляделся, как следует к оборванцу. Уж кто-кто, а он, мельком взглянув на человека, враз определял, чего от того ждать. Без особого нюха в люди не выйдешь, капитала не наживёшь. Каждый работник, пусть и самый ничтожный, на виду должен быть. Одного пинком ободришь, другого ласковым словом, а третьему денежку посулить не грех. Этот же, на вид дурак дураком, а вот на! Читать-писать умеет. Невелика, конечно, промашка, но обидно.

- Пять рублей, что ты мне положил, - зачастил меж тем Игнат, поглядывая в свои записи, - жалованье хорошее, за что благодарю нижайше. Вот только за угол платить приходится, за харч, одежонку. Всего не упомнишь. Оттого каждый месяц смогу не больше рубля откладывать и за год лишь двенадцать скопить. За два - двадцать четыре…

Далее Макар Федотович не слушал.

- Прибавки, мерзавец, хочет, - думал он. – Ах, наглая рожа! Куда держава катится, коли босяки работать не хотят, а приличным отрокам лоб забривают? Велю приказчикам, чтоб ему, для ума, бока как следует намяли. И прочь вышвырну.

Лицо Макара Федотовича пошло красными пятнами.

- Ты, голуба, сегодня получишь прибавку, - заклокотало в голове. – Такую, что век помнить будешь.

- … и сыночек дома останется, - внезапно расслышал Макар Федотович.

- Что? Кто дома останется? – недоумённо переспросил он.

- Да ты, хозяин, совсем не слушаешь, – ухмыльнулся Игнат. – Говорю же, что заместо него на службу отправлюсь.

- Дурья башка, - простонал Макар Федотович. – Нельзя отныне «охотника» нанимать. Государев Указ не велит.

- И пусть не велит, - расплылся в улыбке Игнат. – Под его личиной пойду. Кто в армии разбираться будет - твой сын или нет. Документ и человек в наличии, а более никому не надобно. Отслужу шесть лет, глядишь, ещё и с медалью вернусь. Я парень бравый.

Макара Федотовича бросило в жар.

- Сына сей же день в Самару к родне отправлю. С полгодика погостит, я же, тем временем, вниз по реке новые лавки открою. Пусть там, пока служба идёт, хозяйствует. Неужто дошли молитвы до создателя? Есть ещё, получается, на земле справедливость.

Он ласково глянул на скалящегося Игната.

- Что взамен просишь?

- Так вот же, - потряс обрывком бумаги работник. – Посчитал уже. Плати по-прежнему и вся недолга. Расходов-то у меня ни копейки не будет. В армии и накормят, и оденут. За шесть лет триста шестьдесят рублей чистыми получится.

- Ангел мой, - расцвёл Макар Федотович, - как вернёшься, четыреста сей же час вручу.

- Э-э-э, нет, хозяин, - посерьёзнел Игнат. – Расчёт вперёд должен быть.

- Да зачем в армии такие деньжищи?

- С братом на Валдае мельницу ставить хотим.

И пустился в рассуждения, что земли там хлебные-урожайные, а мельниц в недостаче. Место уже найдено и хорошие люди пособить готовы, да с капиталом беда. Вот брат и надоумил, где деньги взять.

- Так не забудь, - закончил Игнат, - что сам четыре сотни посулил.

Ударили по рукам.

***

Перед зданием присутственных мест яблоку негде было упасть, а гомон стоял почище, чем на ярмарке. Казалось, этим ранним утром весь уезд собрался провожать рекрутов. Причитали бабы. Негромко переговаривались, окутанные махорочным дымом, мужики. Несколько дам из Общества Красного Креста, держась за руки, нестройно пели: «Отточите мне саблю острей, молодцы». Принимались ругаться, но тут же мирились пьяные. Притопывая деревянной ногой, выкрикивал озорные частушки инвалид. Заходились бесконечным плачем младенцы.

Время от времени молодцеватый фельдфебель зычно выкликал фамилию очередного рекрута. Тот, обняв в последний раз родных, подходил к сидящему за столом поручику. Называл себя, расписывался или ставил крестик в ведомости. Затем новоявленный военный присоединялся к стоящей поодаль команде новобранцев. И уже оттуда, поставив на землю узелок с собранной в дорогу провизией, махал рукой провожающим.

Макар Федотович, надвинув на глаза картуз, уже час стоял поодаль от прочих. Заметив подходящего Игната с товарищем, обрадовано направился к ним.

- Брат мой. Никифор, - представил Игнат своего спутника.

Брат, в просторном пиджаке поверх косоворотки, засаленных штанах и порыжевших сапогах, напоминал скорее фабричного мастера, чем будущего мельника. Разгладив густые малороссийские усы, Никифор, приподняв кепку, кивнул.

- Уже два раза выкрикивали, - рассержено зашептал Макар Федотович.

- Пустое, - отмахнулся Игнат. – Позовут и в третий. Как в сказках заведено.

Действительно, вскоре фельдфебель выкрикнул фамилию «Лобов».

- Вот и пробил час, - подмигнул Игнат. – Обними на дорожку, папаша.

Макар Федотович недовольно нахмурился. Сделал шаг назад.

- Обними. Люди ж смотрят, - сквозь зубы процедил Никифор. И пояснил, – Для надёжности.

Обнялись.

- Так ты, хозяин, не забудь, - шепнул на ухо Игнат. – Денежки родственнику передай.

Тряхнул головой и, пошёл к поручику, раздвигая плечом толпу. Размашисто подписался в ведомости и, беспечно посвистывая, присоединился к рекрутам.

Не прошло и получаса, как фельдфебель, построив новобранцев в то и дело разбредающуюся колонну, скомандовал «Шагом марш». Поручик, сложив бумаги, двинулся следом.

- Куда они теперь? – спросил Макар Федотович.

- Знамо куда, - откликнулся Никифор. – На станцию, а оттуда в полк.

Помолчав, добавил, - Всё честно сделано, - и многозначительно похлопал себя по карману пиджака.

***

В ожидании паровоза, рекруты, несмотря на приказы и ругань фельдфебеля, разбрелись по платформе. Одни, усевшись в кружок, принялись закусывать домашним провиантом. Другие, сбившись в стайки, делились слышанными прежде историями из армейской жизни. Третьи, прогулявшие всю ночь, завалились спать прямо на полу станции. Несколько человек сунулись было в буфет, но поручик, угощавшийся в одиночестве коньяком, так рявкнул на них, что бедняги пулей вылетели прочь. Как оказалось, многие новобранцы прихватили с собой в дорогу хлебного вина. Заблестели глаза, голоса зазвучали громче. Фельдфебель глазом не успел моргнуть, как на одном конце платформы разгорелась ссора, а на другом грянули песню. Кто-то уже мочился на рельсы, других тошнило. Так что никто не обратил внимания, как рекрут Лобов, прижимая к груди узелок, скользнул в вокзальную уборную. А, вскоре оттуда вышел молодой сгорбленный монашек в надвинутой по самые глаза скуфейке. Оглядевшись, скрылся в здании вокзала. Выйдя на площадь, крикнул извозчика и велел везти себя на пристань.

***

Дачник в светлом полотняном костюме и легкомысленной соломенной шляпе, отложив газету, приветственно помахал монаху рукой. Подвинулся, освобождая место на скамейке. После исчезновения густых прокуренных усов мало кто признал бы в нём сурового Никифора, только что проводившего брата в армию. Разгладились складки на лбу, заблестели золочёные очки, заиграла добродушная улыбка.

- Что пишут? – кивнув на газету и садясь рядом, спросил монашек.

- Изволь, прочту, - зашелестел листами тот. – «Ювелирная лавка Отто Вейса приглашает молодожёнов полюбоваться обручальными кольцами с бриллиантами». «Барон N ищет нового управляющего в имение». «Состоятельная вдова желает вступить в брак с мужчиной благородного происхождения».

- Райские кущи, а не город, - застонал монашек. - Так бы и не уезжал.

- Вся матушка Россия для умного человека Эдемский сад, - назидательно произнёс лже-Никифор. - Мы же с тобою, словно две трудолюбивые пчёлки. Собрали мёд и полетели к другому цветку.

Он, щёлкнув крышкой, мельком взглянул на часы.

- Пора. Пароход скоро отходит.

Встал и, помахивая саквояжем, направился на пристань.

Игнат поспешил следом, расстроенно бормоча, что не сможет посетить ювелирную лавку, помочь барону N и осчастливить состоятельную вдову.

По последнему снегу, объезжая ледяные весенние лужи, Пётр-торговец привёз на стойбище бочку с китовым жиром. Старик Назар отвинтил пробку, сунул внутрь палец и облизав, блаженно прикрыл глаза.

— Чистый мёд, — удовлетворённо сообщил он. — Хочешь на хлеб мажь, хочешь просто любуйся.

— Не пойму, — спихивая бочку с саней, спросил Пётр, — зачем вам столько жира?

— Весна идёт, — ответил Отец. — От гнуса олешек мазать будем. Первая мошка самая злая, оглянуться не успеешь, как скотинку до косточек обглодает.

Все согласно покивали.

— Купили бы смесь на «Оленеводе», — Пётр пожал плечами. — Отечественными учёными разработана. И гнус её не берёт, а главное, дешевле.

— Как же, пробовали, — усмехнулся Старик Назар. — Эти умники придумали жир с солидолом смешивать. Мошка, врать не стану, в зелье вязнет, да только потом оленя не отмоешь. И мясо у него пахнет так, словно тракториста ешь.

— Не поспоришь, — согласился Пётр и, глянув на небо, поморщился. — Задержался бы чайку попить, да каждая минута дорога. Ишь, солнце палит. Как бы возвращаться вплавь не пришлось.

И уехал, предупредив, что на обратном пути завернёт забрать тару.

— За такие деньжищи, — насупилась Мама, — мог бы бочку оставить.

***

Днём Вылка с Мамой и Стариком Назаром, наполнив вёдра китовым жиром, отправились в загон смазывать оленей.

— Берёшь пучок ягеля, — объяснял Назар, — скручиваешь, обмакиваешь в ведро и начинаешь натирать олешка. Главное, ни одного места не пропусти. Брюхо, ноги, морду, под хвостом — везде мажь. И не опасайся, что лягнёт. Зверь существо глупое, но понимает, когда к нему с добром и заботой подходят.

Однако сам приближаться к оленям не решался и орудовал палкой с намотанным на неё куском тряпки.

— Дальнозоркость у меня, — обиженно отвечал он на мамины насмешки. — Вблизи вижу плохо.

Отец с Дядей тем временем устанавливали перед чумом временные сени, на стенах которых Бабушка развешивала осиновые веники и связки чеснока.

— Как на космическом корабле, — потирал руки Дядя. — Возвращаешься на борт, изволь пройти дезинфекцию. Обмахнись веничком, избавься от чужеродных организмов.

— С чесноком, однако, перебор, — хмурился Отец. — Язычеством попахивает.

— С кровососами дело имеем, — отвечал Дядя. — Тут, брат, все средства хороши.

Так в хлопотах прошёл день, за ним другой.

Утром, когда пошли третьи сутки, семью разбудили крики. Высыпав из чума, увидели мчащегося верхом на взмыленном олене Петра.

— Спасайтесь! — вопил тот. — Беда!

Вылка вздрогнул. Со стороны, откуда скакал торговец, небо набухало чёрной зловещей тучей.

— Летят, родимые, — оскалился Старик Назар. — Теперь только держись.

Олень Петра ворвался в стойбище. Тяжело дыша и роняя пену, остановился у чума.

— Тащите жир, — распорядился Отец.

Пётр мешком свалился с оленя и принялся дрожащими руками отвязывать тюк, притороченный к седлу.

— Отойди! — рявкнул Дядя, выхватывая из-за голенища пима нож.

Он одним взмахом перерезал подпругу, сбросив в лужу седло вместе с грузом.

— Товар, — запричитал Пётр. — Товар промокнет.

Но Дядя, не обращая внимания на стоны торговца, пинком отправил того в тамбур чума. Следом полетели тюк и седло.

Появилась Мама с ведром до краёв полным китовым жиром.

— Не успеем натереть, — мельком глянув на стремительно приближающиеся полчища гнуса, простонал Старик Назар. — Сожрут беднягу.

— Не дождутся, — ответил Отец и, примерившись, окатил оленя из ведра.

— Бежим! — закричала Мама, перекрывая гул налетающих насекомых.

Толкаясь и хохоча, семья ввалилась в чум.

Дядя прижался ухом к стене. Замер, прислушиваясь.

— Ругаются, — наконец довольно заключил он.

— Ещё бы, — согласился Отец и, сделав строгое лицо, повернулся к Петру-торговцу. — А тебя где столько времени носило?

— Товар ждал, — кивнул тот на мокрый, вываленный в грязи мешок.

— Что там? — заинтересовался Старик Назар.

— Сухумский табак, — откликнулся Пётр и со вздохом добавил, — из солнечной Абхазии.

— Так угощай, — обрадовался Дядя.

Все закурили.

— Хороший, — похвалила Мама, попыхивая трубкой. — Завтрак-то готовить?

— Кстати! — спохватился Дядя. — Забыл рассказать. Слышал я, что в Африке местный народ мошку ловит...

— Москитов, — поправил Старик Назар.

— Как скажешь.

— Самым же опасным насекомым в Африке, — невозмутимо продолжал Назар, — является муха Цэц. Если Цэц кусает негра, то он валится замертво и засыпает на трое суток. Оттого многие ошибочно считают африканцев ленивой нацией.

— Дадут мне договорить? — рассердился Дядя. — Так вот, продолжаю. Негры мух сачками ловят, сушат, затем в муку растирают. И из той муки лепёшки пекут.

Он, хитро прищурившись, обвёл слушателей взглядом.

— А если и нам на гнуса охоту устроить? В «Аптечке оленевода», что Доктор подарил, здоровенный кусок марли лежит. Смастерим сачок, наловим тварей и нажарим котлет. Или пельменей налепим.

— Меня сейчас вырвет, — подала голос Мама.

— Сначала дослушай, — поднял палец Дядя. — Мошка, что над чумом вьётся, враз поймёт, что её саму здесь едят. Призадумается, а там, глядишь, и уберётся восвояси. Начнёт стойбище за версту облетать.

— В тундре, — сурово ответил Старик Назар, — все друг друга жрут. Никого этим не проймёшь.

Мама, вскипятив на печке кастрюлю с остатками китового жира, ссыпала в неё плошку щучьей икры. Подождав, добавила кедровые орехи и оставшиеся от ужина беличьи желудки.

— Завтрак готов, — позвала мужчин к столу.

Старик Назар, отведав первую ложку, одобрительно покрутил головой.

— Знаете, откуда на свете мошка появилась? — спросил он. И принялся рассказывать о злой колдунье Парныку-не, сожжённой за злодейства на костре. Каждая же искра, вылетающая из пламени, превращалась в тучу гнуса.

Бабушка разливала по чашкам густой чёрный чай. Отец с Дядей сетовали, что забыли перетащить нужник ближе к чуму. Пётр-торговец грустил. Маленький Вылка беззаботно вылавливал из кастрюли кедровые орехи и радовался, что не придётся есть дядины котлеты. А за стенами чума, то закручиваясь в зловещую спираль, то распадаясь, бесновался голодный весенний рой.

Утро выдалось безветренным и, пока не затеялась метель, решено было отправиться за хворостом.

Первым в рощу карликовых березок с гиканьем ворвался Дядя. Развернув собак так, что снег брызнул из-под полозьев, спрыгнул с нарт и, ни минуты не медля, смахнул топором первое деревце. Поддев носком пима, подбросил вверх и ловко разрубил на лету. Следом, поплевав на рукавицы, принялся за дело Отец.

— Навались, — задорно выкрикивал Дядя, вонзая лезвие в промёрзший ствол.

Любо-дорого было смотреть на такую работу. На звенящий топор, на падающие берёзки, на брызги щепок. Мама скоро обламывала ветки, Бабушка увязывала, а Вылка таскал охапки в нарты. Часа не прошло, как рощица исчезла.

— Ну не молодцы ли мы? — утирая пот со лба, огляделся Дядя. — Будто и росло ничего.

— Лет через десять-пятнадцать новые появятся, — ответил Отец.

Тем временем горизонт почернел. Небо заволокло свинцовой хмарью.

— Однако пора домой, — заволновалась Мама, с опаской поглядывая вверх.

Отец, облизнув ладонь, поднял руку. Пошевелил пальцами и встревоженно повернулся к Дяде. — Восточный ветер.

— Возвращаемся! — скомандовал тот.

Все бросились к нартам и, попадав на вязанки хвороста, хлестнули собак.

Метель словно того и ждала. Подвывая запела, закружила. Ослепила мелким колючим снегом. Взметнула вверх спящие сугробы и тотчас обрушила вниз. А когда вдали показались чумы стойбища, налетел такой порыв ветра, что сбросил Бабушку и покатил прочь в ледяную мглу. Отец, сорвав с пояса верный тынзян, коротко крутанул им над головой и, захлестнув Бабушку за шею, поволок за своими нартами.

— На спину ложись! На спину! — орал Отец, из последних сил удерживая тынзян с кувыркающейся и хрипящей Бабушкой.

Та, услышав, извернулась и, вцепившись руками в петлю, заскользила по насту на спине.

— Гони! — надрывался Дядя, захлёбываясь ветром.

— Держись, дорогая, — причитала Мама.

— Бабушка! — плакал Маленький Вылка.

Их крики встревожили Старика Назара, оставленного сторожить стойбище. Вполголоса ругаясь, он отложил недоеденный кусок рыбы и выглянул в окно. Заметив приближающуюся вереницу нарт, успокоился.

— Дал же бог семью, — вздохнул он. — Простую поездку за хворостом в балаган превратят. Орут, как оглашенные. Хорошо хоть из ружей не палят.