Их клинки вновь столкнулись, рыча во взрыве смешанных варп-детонаций, и они оба отшатнулись от силы удара, едва удержавшись на ногах.
Он был ранен. Одно это уже причиняло ему боль.
Хан оправился быстрее, его сломанные лодыжки каким-то непостижимым образом несли его по иссечённой земле быстрее, чем Мортарион мог реагировать. Когда дао снова столкнулся с косой, пролилась кровь, но на этот раз она была не только Джагатая.
Мортарион развернулся, крутанувшись на пятках, и отбросил Хана прочь. Бросок опрокинул примарха, но он снова вскочил на ноги, пошатываясь от своих тяжелейших ран словно пьяный, его разбитое лицо наполнено муками, но он всё ещё готов сражаться, несмотря на чудовищные ранения. Будто какой-то злобный дух мщения оживил его, направляя изуродованное тело вперед, к абсолютной цели.
Клинок завертелся быстрее, размываясь в глазах Мортариона, и его стало так трудно остановить. Они обменивались ударами, раскалывающими саму землю вокруг них: вырывая всё новые куски со своих бесценных доспехов, разбивая фиалы, перерубая цепи и кабели. Плащи у обоих разорваны в клочья, их краса сгинула без следа, а сами их физические сущности предстали в виде испещрённых от пролитой крови холстов из освежёванных мыщц, а всё ложное напыление человечности пало, раскрыв первобытную истину - примархи были свирепым оружием, пронумерованными клинками невольного бога.
И Мортарион всё ещё был величайшим из них. Он - сильнее, одарён нечистивыми дарами, но всё, что он чувствовал теперь было сомнение, сотрясаемое безжалостной яростью того, кто никогда не был чем-то большим, чем легкомысленным повесой, эгоистичным и метающимся.
Всё, что Мортарион мог видеть в этот момент, был Хан, желающий убить его – готовый сделать что угодно, пожертвовать всем, преступить все физические ограничения, положить на алтарь своё тело, своё собственное сердце и саму душу - всё ради исполнения клятвы, которую он дал в пустоте и которую намеревался сдержать в не зависимо от цены.
"Если ты по-настоящему понимаешь, что я совершил", - прокричал Мортарион, борясь с пронизывающим туманом нерешительности, опутывающим его, - то знаешь правду, брат - я больше не могу умереть".
Это было похоже на долгожданный сигнал. Окровавленная голова Хана поднялась, останки его длинных волос свисали спутанными клочьями.
"О, я знаю это", - пробормотал он с самым явным презрением, какое когда-либо испытывал. "Но я могу".
Потом он прыгнул. Сломанные ноги всё ещё двигались, сломанные руки всё ещё вздымали клинок, а затопленные кровью легкие и раненное сердце всё ещё давали достаточно силы, и он сблизился в мгновение ока со своим братом.
Если бы Джагатай был бы в лучшей форме, то это движение было бы почти невозможно парировать. Но примарх, по правде говоря, был уже немногим живее трупа, движимым вперёд лишь силой воли, и поэтому Безмолвие встретило выпад, глубоко вонзившись прямо под незащищенным плечом.
Но это не остановило Джагатая. Парирование Безмолвием было предугадано, запланировано, а поэтому Хан просто движения, протащив себя по всей длине лезвия, пока Безмолвие не торчало из его развороченной спины, а Белый Тигр не прижался к шее Мортариона.
На долю секунды их лица оказались прямо напротив друг друга - ныне мертвецки-бледные, обескровленные, лишённые всякой жизни, лишь аватары воплощённой мести. Всё величие сорвано прочь, грубо вырвано и размазано по утилитарному рокриту, остались лишь их стремления, насилие, грубая механика злобы.
Всё кончилось в мгновении ока. Глаза Мортариона расширились, когда он понял - он не успеет вовремя оттолкнуть брата. Хан сузил глаза.
"И в этом вся разница", - сплюнул Джагатай.
Он рубанул своим дао горизонтально, начисто перерезав горло Мортариона во взрыве чёрной желчи, прежде чем рухнуть вниз, прямо в эпицентр варп-взрыва, который на короткое мгновение превратил посадочную площадку в самый яркий объект на всей Терре после измученной пытками души Императора.
"Боевой Ястреб"
Крис Райт
