Как эта, так и многие другие черты общества, в котором жил Маркс, сегодня неузнаваемо изменились, и отчасти в таком направлении, которое Маркс объявил невозможным (например, было введено прогрессивное налогообложение доходов). Однако, хотя эти изменения и показывают, что Марксов «капитализм» более не существует, они все же не доказывают правильности моего основного тезиса: тот «капитализм», который имел в виду Маркс, на Земле никогда и нигде не существовал.

Дело в том, что марксово понятие «капитализм» представляет собой просто одно из понятий его теории исторического процесса («исторического материализма»). Определение Маркса утверждает, в частности, что «капитализм» является исторической фазой развития человеческого общества. Для марксизма (и в еще большей мере для ленинизма) «капитализм» — это прежде всего такая фаза общественного развития, когда рабочие живут в нищете, труд их изнурителен и тягостен, зачастую очень опасен, а заработка едва хватает, чтобы не умереть с голоду. Более того, их положение при «капитализме» безнадежно: до тех пор, пока «капитализм» не свергнут, не уничтожен, не искоренен, ты, рабочий, должен оставить всякую надежду (подобно тому, как оставляет ее душа, входящая в дантовский Ад). У тебя есть единственная надежда, имя которой — «социальная революция».

Действительно, ведь при «капитализме» действует железный закон исторического развития — закон абсолютного и относительного обнищания рабочего класса. Историческая роль этого закона — пробудить в рабочем такой уровень классового сознания, чтобы он превратился в идейного коммунистического борца против «капитализма».

(Обратите внимание, что на самом деле нищета рабочего класса не росла, как того требует марксизм, и чтобы объяснить этот факт и спасти закон обнищания, была изобретена вспомогательная теория — теория империализма. Согласно этой вспомогательной теории, обнищания можно избежать — правда, лишь в отдельных странах и в течение ограниченного времени — путем завоевания народов, отставших в своем технологическом развитии, присвоения львиной доли богатства, накопленного правящими классами этих народов, и усиленной эксплуатации их трудящегося люда, обрекающей его на еще большую нищету. Таким путем можно избежать обнищания рабочего класса метрополии империалистического государства, но лишь за счет «внешнего пролетариата». Я бы прокомментировал эту вспомогательную теорию следующим образом. Реально даже в коммунистическом мире наблюдаются различные варианты империалистической политики. Однако поскольку в настоящее время ни у одной из западных держав нет внешнего пролетариата для эксплуатации, но во всех них есть собственные рабочие, не страдающие от безнадежного обнищания, то вспомогательная теория империализма не дает даже поверхностного оправдания несостоятельности марксовой исторической характеристики «капитализма».)

Я не буду критиковать здесь книгу Маркса «Капитал» и его теоретическое обоснование веры в то, что закон обнищания является существенной чертой «капитализма». Не будет преувеличением сказать, что Маркс неразрывно связал с этим законом свою надежду на социальную революцию и крах «капитализма». Потому-то этому закону и придавалось столь большое значение. Со времен Маркса всякий раз, когда рабочие, профсоюзы или марксистские партии терпели неудачу, марксисты расценивали это как шаг в правильном направлении — к революции и иногда даже были этому рады: «Чем хуже обстановка, тем лучше для революции». (Примером может служить фашизм, который получил историческое объяснение и был определен — особенно немецкими марксистами в период между 1925 и 1933 годами — как «последняя стадия капитализма», а потому нередко даже приветствовался.)

Таким образом, Марксов закон обнищания играет ведущую роль в его теории «нашей единственной надежды» — непременного краха «капитализма» и пришествия коммунистического общества. Причем, поскольку этот закон является существенной стороной представлений Маркса об историческом процессе, то он составляет неотъемлемую часть его концепции «капитализма».

Однако история и реально существующие общества пошли иным путем. Общество, которое Маркс именовал «капитализмом», неуклонно совершенствовалось. Благодаря прогрессу техники труд рабочих становился все более производительным, а их реальные заработки постоянно росли, даже спустя значительное время после того, как империализм либо сгинул, либо отказался от своей роли эксплуататора других народов.

Суммируя сказанное, отмечу, что самая важная и, конечно, самая существенная черта того общества, которое Маркс называл «капитализмом», никогда не существовала. «Капитализм» в марксовом понимании представляет собой неудачную теоретическую конструкцию. Это всего лишь химера, умственный мираж. Подобно Аду, он никогда не существовал где-либо на Земле.

В то время как капитализм марксистов был всего лишь миражом, в действительности существовало и по сей день существует стремительно изменяющееся общество, ошибочно названное «капиталистическим», с внутренним механизмом самореформирования и самосовершенствования. В наших западных открытых обществах у рабочих есть надежда. Им не требуется иллюзорная надежда на то, что коммунистическая диктатура избавит их от зла — от ненавистного железного закона обнищания.

Тем не менее советские правящие круги долгое время возлагали надежду на то, что будут в состоянии «покончить» с «капитализмом», уничтожить этот мираж — столь же реальный, сколь и Ад, — с помощью военной силы и ядерного оружия. Эта надежда доминировала в теории и практике коммунизма даже при Н. С. Хрущеве, выдающемся антисталинском реформаторе. Ненависть к несуществующей мысленной конструкции, к чистой иллюзии чуть не уничтожила нас всех, когда Хрущев отправил на Кубу ракеты с ядерными боеголовками, на несколько порядков превосходившими по мощности бомбу, сброшенную на Хиросиму.

Такова трагическая история глубоко ошибочной идеологии, претендовавшей, по замыслу ее основателя, на звание науки — науки об историческом развитии. Она снискала симпатии и даже полную поддержку ряда блестящих ученых. Такова история неизмеримой опасности, которую может нести ошибочная идеология, а по сути религия, наставляющая на ложный путь, когда она достигает власти в какой-либо стране. Мы должны извлечь урок из этой ошибки и не позволить ей повториться вновь.

И мы должны возрадоваться, что открытые общества Запада так разительно отличаются от того, как они изображаются в коммунистической иллюзорной идеологии. Я повторяю, эти общества далеки от совершенства. Они, признаюсь, далеки от обществ, основанных в первую очередь на любви и братстве. Такие общества несколько раз создавались, но всегда быстро вырождались. Меня, однако, не оставляет надежда, что наши потомки, возможно, спустя несколько столетий нравственно намного превзойдут нас. Считая все это вполне вероятным, я, тем не менее, еще раз повторю: открытые общества, в которых мы живем сегодня, — самые лучшие, свободные и справедливые, наиболее самокритичные и восприимчивые к реформам из всех, когда-либо существовавших. И действительно, много доброго, прекрасного и самоотверженного делается сегодня не только здесь, на Западе, но и в России.

С 10 по 21 сентября в Варшаве прошло Ежегодное заседание ОБСЕ по правам человека. На него съехалось около 1800 представителей правительств, правозащитников и экспертов. Работавший на Заседании немецкий корреспондент ИА Красная Весна Тони Зиверт встретился с менеджером украинской программы Чатем Хаус (Chatham House) Орысей Луцевич, чтобы обсудить проблематику гражданского общества в России и Европе.

Корр.: Чему посвящено заседание Совещания, касающееся России?

Оно посвящено тому, как обеспечить жизнестойкость гражданского общества, принимая во внимание российскую угрозу. Мы рассматривали Украину и Беларусь.

Корр.: Вы сказали о том, как гражданское общество на Украине и в Белоруссии может выработать устойчивость к «разрушительному влиянию». Что Вы можете порекомендовать российскому гражданскому обществу для нейтрализации негативного влияния на него?

Ну что же. Я думаю, один из уроков, который мы можем извлечь из опыта на Украине и в других странах, это то, что гражданским организациям необходимо работать в пользу объединения граждан. Множество организаций, поддерживаемых западными донорами, часто оторваны от широкой общественности и это реально ослабляет полномочия этих организаций. Поэтому было бы замечательно, если бы программы, работы и услуги гражданских организаций реально соответствовали тому, что эти гражданские организации хотят получить от какой-то части населения в России. С обществом нужно разговаривать на очень простом языке, так как в большинстве своем граждане посттоталитарного государства не понимают функций гражданского общества. Они думают, что гражданское общество – это что-то с Запада, ведь в советское время не было ни конфиденциальности, ни свободы волеизъявления для организаций граждан. Так что общайтесь с людьми и получше объясняйте, что вы обеспечиваете. Не принимайте как должное, что люди понимают работу гражданского общества. И развивайте свою базу. Я имею в виду, что российская экономика не так уж плоха, но все же Россия — по-прежнему страна со средним, в сравнении с развитыми странами, доходом на душу населения и люди в России не могут жертвовать на гражданское общество. Если вы расширите финансирование гражданского общества, то станете сильнее.

Корр.: С какой главной проблемой российское государство имеет дело именно сейчас? В чем, как Вы выразились, его «разъедающее» влияние на Украину и Беларусь?

Вы знаете, я не наблюдаю российское общество изнутри, но я вижу, что российское руководство хочет привести страну в прошлое, а не в будущее. Россия не хочет отпустить независимые государства на постсоветском пространстве. Я думаю, это вопрос клептократии, которая в своем роде, лежит в основании России после обрушения Советского Союза, когда очень богатые ресурсы советской экономики были приватизированы малой группой лиц. Эти лица, в общем, хотят сохранить контроль над Россией, над соседними государствами, чтобы продолжать выкачивать финансы, вкладываемые ими потом в банки и собственность за рубежом. Это создает в России систему без перераспределения и развития. Если посмотреть на демографию и на экономику, построенную на нефти и бензине, то видна инфраструктура, разваливающаяся на части. Принципиально, что инвестиций в образование и людские ресурсы в стране нет. Таким образом, Россия проигрывает экономическое соревнование с Западом и глобальной экономикой.

Корр.: Каким Вы видите будущее России и какие в нем можно предположить возможности для российского общества?

Вы хотите, чтобы я предложила русскую мечту? (смеется) Это хороший вопрос! (смеется)

Корр.: Я из Германии. У Германии очень трудное прошлое. Это очень большой вызов — понять каковы исторические проблемы и как двигаться от этого вперед. Так вот, Россия тоже имеет сложные отношения со своей историей. Какое будущее может быть у российского государства?

Это очень трудный вопрос, потому что я много думала об этом.

Корр.: Но ведь интересный!

Знаете, я думаю, что было бы замечательно, если бы российское руководство могло воодушевить людей. Это не война в Сирии и не аннексия Крыма. Это технологический прорыв, это инженерия, поднятие России после экономического спада. И я думаю, это была бы преуспевающая Россия, которая всем желанна — с демократическим правительством. Потому что это был бы более мирный сосед для Украины, Белоруссии и Молдавии. Даже в наследии прошлого, так сказать, у вас разные сюжеты. У вас есть тоталитарный сюжет, но у вас есть и сюжет завоевания космоса — разные вещи. И я думаю, если бы Россия в понимании своей истории опиралась на гуманистические ценности, она смогла бы прийти к большему разнообразию. Сейчас мы видим поднимающийся русский национализм. При этом Россия — федеративное государство. В ней множество национальностей. Я не думаю, что она понимает, как жить с таким разнообразием. Это непросто — объединить все меньшинства. Но это разнообразие может породить творчество. И я думаю, это будет поразительное достижение, если Россия добьется этого. Но это возможно только в открытой системе. Не в такой закрытой, подавляющей системе.

Корр.: Не думаете ли Вы, что разъедающее влияние идёт и из Европы тоже?

В Россию?

Корр.: Не обязательно в Россию. Может быть, также и на Украину или в Белоруссию. Поэтому, может быть, этим странам нужно развить стойкость и в отношении некоего негативного европейского влияния. Правый национализм в Германии сейчас большая проблема. Может, это что-то такое, против чего другим странам нужно развить стойкость?

Каждое общество, если это свободное общество, позволяет выражать разные взгляды. Но должно быть правило, что приемлемо в общественном пространстве и что не приемлемо. Я не думаю, что ненавистнические экстремистские речи и радикальные выражения и угрозы должны быть приемлемы. Такое есть на Украине, например, я не отрицаю. Но это не преобладающая тенденция. А если Вы спрашиваете меня о западном влиянии в регионе, то такое влияние есть. В этом регионе люди, настроенные на реформы, видят в Западе источник законности, цивилизационный источник прорыва из тоталитарного прошлого. Если Вы посмотрите на Украину сейчас, то увидите, что 57-60% населения поддерживает западную и европейскую интеграцию. Если Вы посмотрите, сколько, в действительности, поддерживает союз с Россией, то это, вероятно, 12%. В этом разница мягкой силой России и Запада. Я думаю, что Запад по-прежнему обладает большой привлекательностью из-за своей экономики, свободы передвижения. Посмотрите, как много украинцев ездит сейчас в Европу по безвизовому режиму! Они «выбирают ногами».

(с)пёрто отсюда https://rossaprimavera.ru/article/fad0ce21