Жертвоприношение

Мертвец

"Перед ним, во мгле печальной, Гроб качается хрустальный". Только не хрустальный, а железный, изрезанный вязью узоров, и вряд ли внутри него спит красавица-царевна.

Мои слова разрушают наступившую тишину и, отразившись от стен, возвращаются искаженным эхом.

—Это он? — спрашиваю я.

—Он, — кивает Любовь Самуиловна. — Густав фон Бор. Пришло время познакомиться с дедушкой. Точнее, с нашим с тобой общим прапрапрадедушкой. — Она кивает, и повинуясь ее приказу, помощники тянутся к ящику, нажимая на какие-то, известные им одним выступы тошнотворного орнамента, тем самым приводя в движение скрытый механизм запоров. С громким шипением крышка приподнимается и сдвигается, но прежде чем отказаться перед открытым гробом своего нового, чудесным образом обретенного предка, я пячусь назад, пытаясь отгородить себя вытянутыми руками. Все это уже немного чересчур.

—Не-не-не. Я не готов! О таком предупреждать надо. Я бы надел парадный костюм, стишок бы выучил. Закрывайте обратно, ребят. В другой раз как нибудь познакомимся.

Пощёчина застаёт меня врасплох:

—Паяц! Щенок! —Презрительно суженные глаза бухгалтерши оказываются прямо перед моими, охреневшими от происходящего. Она отрывисто выплёвывает сквозь зубы: — Никогда бы не поверила, что в нас течет одна кровь! Ничтожество! Размазня! Да что ты вообще знаешь? Такие как ты не стоят и ногтя дедушки! Это был величайший человек и провидец...

Я стою и слушаю, как в минуту смерти моего предка, сотня лучших из людей, вызвавшихся пожертвовать собой, добровольно вошли в заводской пруд, где были утоплены своими товарищами. И именно это самопожертвование, в совокупности с древним обрядом, секрет которого фон Бор обнаружил в затерянных городах Африканского континента, позволило скрепить контракт с самим мирозданием. Но все это было бы невозможно без уникального минерала, содержащегося в местных глинах, и открытого промышленником. Сам Густав навсегда становится залогом в этой сделке, вынужденный пребывать меж двух миров — миром живых, и миром мертвых, принеся тем самым наивысшую жертву из возможных. Я слушаю, а крышка ползет и ползет а сторону, обнажая тайну, притягательную и отталкивающую одновременно, скрытую до поры в гробу. Мне страшно и интересно, я бы и рад не смотреть, но смотрю, смотрю во все глаза.

Что я знаю о живых мертвецах? Мне известны несколько разновидностей упомянутых в классике и растиражированных Голливудом. Зомби там, вампиры, гоголевская паночка. Вроде все? Ожившим мертвецам вечно что-то нужно от живых: кровь, мозги, души. Мертвые, пребывая в не слишком комфортном, беспорядочном и вымороченном состоянии, видимо, завидуют живым с их простой и понятной жизнью, и всячески на эту самую жизнь покушаются. В том смысле, что мертвое это же всегда противоложное живому, да? У мертвых не может быть общих с живыми интересов и целей? Значит, и от знакомства с предком хорошего ждать не приходится.

Густав фон Бор не похож ни на одно описание живого мертвеца, из тех, что мне попадались. Гроб едва вмещает в себя чудовищно разбухшее, словно желейное, испускающее тусклое бурое сияние, тело покойника. Губчатая кожа с порослью рыжих кристаллов пребывает в постоянном движении. По поверхности пробегают волны судорог, морщат кожу, растягивают ее, выпирают шишковатыми буграми и опадают. Гнилостный запах отсутствует, вместо него над гробом стоит глубокий земляной дух с нотками плесени и затхлости. Мертвец наг, пах и подмышки усеяны гроздьями пульсирующих наростов. Все вместе содержимое домовины лишь отдаленно смахивает на человеческий труп, которым, несомненно, является. Не успеваю я привыкнуть к этому зрелищу, как меня поражает ещё больший шок. Густав фон Бор, умерший более века назад, открывает глаза. Обычные серые выцвевшие глаза старика, в этих глазах понимание смешано с невыразимой, нечеловеческой мукой.

—Спасибо, что пришел, мой мальчик. — говорит мертвец.

И ещё ниже

Из чего слеплен наш современник? Современник пленен рутиной. Набрав в юности темп, он несётся, сломя голову, по закольцованному маршруту из дома, работы, встреч и отпусков, бесцельно, придерживаясь однажды случайно выбранного направления, обманывая себя миражами целей. На этом пути нет чудес. На этом пути есть кофе разной степени паршивости, экскалаторы, заправки и бокалы холодного пива по вечерам. На этом пути есть обязательные вехи, значимость которых определена раз и навсегда, но, увы не им самим, — школа, диплом, ЗАГС, роддом, кресло начальника хоть чего-нибудь, собес. На этом пути случаются лучшие друзья, великие открытия и прекрасные незнакомки, но чудес на этом пути нет. Есть мир, изученный, изведанный, нанесенный на карты и оценееный стоимостью перелета в любую точку. Есть какие-никакие тайны и загадки, о которых уже выложили видосы все, кому не лень. Есть мысли и идеи, которые на поверку оказываются выеденными до скорлупы яйцами. Есть сознание собственной уникальности и нестандартности, но не осталось вопросов, которые кто-то чуть более уникальный не успел бы загуглить до тебя. Самые нестандартные уже сняли об этом порно. Бежит современник, ликует, потрясая ключами от всего на свете, вся сокровищница знаний человеческой цивилизации под рукой, в трёх кликах, но он ими не пользуется. И так норм, да и не умеет. Столкнувшись с необъяснимым, наш современник сначала пасует, потом разумно решает игнорировать все, что не вписывается в его модель мира. Не так уж он не прав, этот самый наш современник.

Игнорировать безумие ситуации, в которую попал я, мне сильно мешают связанные за спиной руки. Впрочем, вскоре с меня снимают путы. Молчаливые прихожане в черном поднимаются с колен и вереницей тянуться к выходу. Один за другим гаснут факелы, остаются гореть лишь те, что сжимают в руках мои охранники с закрытыми капюшонами лицами. В зале остаются трое рослых мужчин, мать Анны, видимо, выполняющая роль местной жрицы, и я.

Когда шелест удаляющихся шагов стихает, бухгалтерша жестом предлагает мне следовать за ней. Мы сворачиваем в узкую галерею, ранее мной не замеченную. Идём долго, и, судя по уклону, спускаемся ещё ниже, на какую-то уже фантастическую глубину. За весь путь мои спутники не произносят ни слова, я тоже не спешу завязывать беседу. Галерея приводит в естественную пещеру с низким сводом. Посреди пещеры зияет круглый колодец, исходящий тусклым светом клубящегося бледно-зеленого тумана. Сопровождающие подводят меня к краю светящейся дыры, и я, почти не удивляясь, мысленно прощаюсь с жизнью, но никто не толкает меня в спину. Вместо этого, чёртовы адепты (честно сказать, не могу подобрать подходящего определения их роли), зажигают от своих факелов другие, закреплённые на стенах, и уходят в глубь пещеры. Неровного пляшущего света пламени оказывается достаточно, чтобы рассмотреть допотопного вида металлическое сооружение, состоящее из рычагов и массивных барабанов с натянутыми цепями. Орудие пытки? Падением в светящуюся бездну я не отделаюсь? Меня сейчас будут пытать? Страха как такового нет. Мне даже слегка любопытно, что будет дальше.

А дальше начинается интересное. Мадам из бухгалтерии идёт к стене, достает из ниши, выдолбленной в каменной стене, книгу в кожаном переплете, открывает, подходит к колодцу и начинает читать вслух строки на том же языке, состоящем из одних согласных, который я уже имел несчастье слышать в первом зале. Двое из ее спутников берутся за рычаги, и по взмаху руки третьего, синхронно наваливаются на них. В камне, под полом пещеры что-то щелкает, заводится какой-то механизм, пещера наполняется гулом. Барабаны начинают медленно проворачиваться, натягивая звенья стальных цепей, уходящих в дыру. Цепи медленно ползут вверх, волоча из сокровенной глубины дьявольского колодца что-то очень тяжёлое. Долго, мучительно долго натужно шумят машины, крутятся барабаны, через силу перебарывая сопротивление тумана и вес поднимаемого из бездны предмета, натягиваются цепи, и, временем, кажется, что старинный механизм не выдержит, что звенья сейчас лопнут, и сокрытое в проклятой дыре рухнет обратно, в ад, откуда его пытаются вырвать слова сумасшедшей жрицы, но упрямство металла и человеческой воли берут верх.

Над истекающей клубящемся маревом, шахтой раскачивается железный гроб.