Вячеслав Молотов

13 апреля – день триумфа советской дипломатии. В 1941 году в этот день был подписан Пакт о нейтралитете между СССР и Японией. Сегодня л*беральные псевдоисторики пытаются сказать, что знаменитый Договор о ненападении между СССР и Германией (т.н. Пакт Молотова-Риббентропа) был злом. НО!

Во-первых, никто из них в принципе не упоминает про Договор о нейтралитете с Японией. А ложь ведь состоит не только в том, чтобы говорить неправду, но и в том, чтобы не говорить правду или говорить не всю правду.

Зачем говорить об успехах Сталинской дипломатии – об удачном договоре с Японией, когда можно говорить только о договоре с Германией, создавая при этом лживый стереотип, что он якобы был ошибкой; ведь мало кто будет рыться в исторических фактах, аргументах. 1-2 человека, может, и будут, но 8-9 на веру воспримут ложный стереотип.

А договор с Японией – действительно великое достижение, самый главный результат которого в том, что японцы во время Великой Отечественной войны военную агрессию к СССР применять не стали, благодаря чему Советский Союз был избавлен от необходимости сражаться на два фронта, для чего у нас не было ни сил, ни средств.

Возможное нападение Японии как минимум очень сильно осложнило и отсрочило бы нашу победу в Великой Отечественной. Наличие же Пакта о ненападении позволило СССР осенью 1941 года перебросить под Москву дивизии из Сибири и Дальнего Востока, сыгравшие в итоге большую роль в разгроме немцев под Москвой.

Что ещё важно, договор был подписан на выгодных для СССР условиях: Северный Сахалин был сохранён за нами, а не отдан японцам, что изначально было одним из условий Мацуоки – министра иностранных дел Японии, уполномоченного подписать данный Пакт.

В тот же день была подписана Декларация о взаимном уважении территориальной целостности и неприкосновенности границ Монгольской Народной Республики и Маньчжоу-Го, а также была достигнута договоренность о разрешении вопроса о ликвидации японских концессий на Северном Сахалине. Так что 13 апреля – действительно значимая дата в истории отечественной дипломатии.

Что же касается непосредственно договора с Германией, то и он стал великим достижением Сталинской дипломатии! Если вкратце, то было выиграно время: Советский Союз получил почти 2 года на перевооружение и на преодоление индустриально-технического разрыва между Россией, которая ещё в начале 30-х годов была отсталой аграрной страной, и мощной индустриальной Германией, на которую к тому же работала тогда промышленность почти всей Европы.

Было выиграно пространство: граница СССР была отодвинута на Запад на 300 км. Были заблокированы возможности для Японии и Турции напасть на Советский Союз путём открытия фронтов на Дальнем Востоке и Кавказе соответственно.

А потом ситуация таила в себе провокацию: откажись СССР от подписания, это дало бы немцам повод сказать: "Аха, они не хотят подписывать Договор о ненападении, значит имеют против нас какие-то агрессивные замыслы!". После этого Германия могла с "чистой совестью" начинать военные действия против "потенциального агрессора", а англосаксы могли смотреть на это сложа руки и не оказывать СССР никакой помощи.

К тому же подобные договоры с Германией заключили на тот момент почти все страны Европы: Декларация о неприменении силы между Германией и Польшей (1934), Англо-германское морское соглашение (1935), Англо-германская декларация Чемберлена-гитлера (1938), Франко-германская декларация Бонне-рибентропа (1938) и др.

Так что и договор СССР с Германией, и договор СССР с Японией, с одной стороны, были явной удачей, с другой – явной необходимостью: и с точки зрения тогдашнего настоящего, и сточки зрения планов на будущее!

Ещё больше интересных материалов⬇

Мой историко-политический (и не только) Живой Журнал

Мой историко-политический телеграм-канал

Мой историко-политический Яндекс.Дзен

…На веранде рядом с Молотовым… Александр Иванович Покрышкин и его жена Мария Кузьминична. Сели за стол обедать. Сперва было налито сухое вино. Покрышкин поморщился. Появился коньяк. Покрышкин смотрит групповой снимок летчиков-героев:

– Этого нет, этого нет, этого нет, этого нет. Дзусов умер. Братья Глинки. Обоих нет. Этот здоровый, пил, курил… А этот не пил, не курил – рак.

– Я ведь тоже на фронте была всю войну! – говорит Мария Кузьминична.

– Так что перед вами гвардии рядовой… Нет, сержант я, сержант, в высоком звании.

– А что, – говорит Молотов, – у солдат каждое звание имеет очень большое значение. Здоровье как? – спрашивает он у Покрышкина.

– Да война, знаете…

– У него спина болит, – отвечает за мужа Мария Кузьминична, – потому что во время войны его сбивали, он же падал прямо в лес с самолетом, у него поврежден позвоночник. А потом перенес две очень тяжелые операции. Мы на Покровского молимся. Врачи сказали, что это война.

– То, что поработал, на здоровье не могло не отразиться, – говорит Молотов.

– Ты стреляешь, по тебе стреляют. Перегрузки большие. Сознание теряешь. Так четыре года, – кратко поясняет Покрышкин.

– Он же четыре года воевал, с первого до последнего дня! – добавляет Мария Кузьминична.

– Большое вам спасибо за смелую дипломатию, – обращается Покрышкин к Молотову.

– Вам, вам больше надо говорить спасибо, вам больше приходилось.

– Наше дело маленькое, наше дело стрелять. А ваше дело было – политику построить… Заставить капиталистов воевать против капиталистов… Тяжело было. Главное – победили.

– Теперь мы это дело никому не дадим назад повернуть, – говорит Молотов. – Но трудности еще могут быть большие. Иметь дело приходилось с разными людьми, вплоть до Гитлера. Только я с ним имел дело… Пришлось повидать много разных людей.

Спрашиваю Покрышкина о воздушных боях.

– На всех самолетах ручка от пушки, – отвечает Александр Иванович. – Ручка большая. И пулемет – кнопку нажимаешь. А воздушный бой – он из секунд. Прилетаешь – патронов нет, а снарядов полно. Я всем приказал: от пушек и пулеметов – на одну гашетку, поймал, нажал, все стреляет – пушки, пулеметы, все залпом. Ну, конечно, сбиваешь. На «Кобре» пушка 37 мм, а на «Ла-5» – две по 20 мм.

– Вам в таком положении сколько раз приходилось быть? – спрашивает Молотов.

– Много раз. Зафиксированных боевых вылетов у меня около семисот. Воздушных боев больше полутораста.

– И 59 самолетов сбил лично, – добавляю.

– Ну, это засчитанных. Был приказ в 41-м году: засчитывать, когда наши пехотинцы подтвердят. Потом фотокинопулемет. Что, немцы нам подтвердят?

– А сколько всего вы сбили?

– По памяти, я сбил 90 машин, – говорит немногословный Покрышкин. – Да, засчитанных и незасчитанных. Я врезал ему, дымит, упал где-то, его не засчитали. Летчики летали хорошие, самолеты у них хорошие. В 42-м я летал на «мессершмитте» на спецзадание. С немецкими знаками… На «МиГ-3» фонарь затягивали наоборот, назад, а не вперед. Надо затянуть назад и на замки поставить. Сбрасывали фонари, обмораживались. А иначе фонарь заклинивало, летчики горели и не могли выброситься…

История когда-то, как говорят, свое докажет. Я выращен Сталиным и считаю, что, если бы во время войны нами руководили слабые люди, мы бы войну проиграли. Только сила, ум помогли в такой обстановке устоять. Это вы сделали. И внесли большой вклад. Всегда мы вас ценили…

Я никогда не был в Гори. Приехали в воскресенье. Закрыто. Для меня открыли. Я, конечно, ожидал большего… Дали книгу отзывов. Я пишу: «Преклоняюсь перед величием революционера, вождя, под руководством которого мы строили социализм и разгромили немецкий фашизм». Коротко. Летчики-истребители коротко говорят.

Прилетел в Москву, вызывают в ЦК: «Что вы написали, вы понимаете?» – «Что чувствовал, то и написал».

– Правильно, – одобряет Молотов.

– Мы в войну-то знали, воевали под его руководством. Он командиров дивизий находил… История не может быть безликой!

Когда мы начинали – «Там коммунистов много!». А они в нас стреляют. В плен возьмешь – «Я коммунист!». А когда не в плену, он стреляет. А вы Черчилля – самого злейшего врага! – заставили против немца воевать!

…Говорю о том, что Покрышкина уважают не только за его геройство, но еще и за то, что в войну не погиб ни один из его ведомых.

– Клубов полетел без меня – зенитка сбила, – с горечью говорит Александр Иванович.

Марья Кузьминична приглашает на сибирские пельмени – их дача рядом.

– Вы же вятский, – говорит она Молотову.

– Вятские – ребята хватские, – подхватывает Покрышкин.

– Семеро одного не боимся, – добавляет Молотов.

– Вятские приехали в Кострому, – говорит Покрышкин, – и заснули в поезде. Постоял поезд, возвращаются обратно в Вятку. Просыпаются, один говорит: «Кострома не хуже нашей Вятки!»

– Своей родиной нужно гордиться, – говорит Молотов, – украшать ее.

– Он украсил: ему памятник стоит в центре Новосибирска, – говорю я.

А Марья Кузьминична рассказала о том, что как-то Александр Иванович прилетел в Новосибирск, в свой родной город, и решил остановиться в гостинице, потому что родственников там пол-Новосибирска

– Пролет делал, – разговорился Покрышкин.

– В 1959 году. Из Бурятии летел. Знаю, если объявлюсь, схватят, и пошло по заводам. А у меня всего два дня. Решил инкогнито. Прилетел, начальника аэропорта там знал, взял машину, поехал в город. Решил домой не заезжать, в гостиницу. На мне форма.

К окошку подхожу: «Может быть, какая бронь есть?»

– «Поезжайте на Красный проспект, там наверняка есть».

Приезжаю. Мест нет. «Пригласите администратора». Помялась немного, пошла, позвала.

Выходит – лет сорок так с чем-то: «Вам же сказали, что местов нет!»

Я говорю: «Мне под своим бюстом спать?»

– «Ах, Александр Иваныч?! Мы для вас…» Сразу – люкс. Пять лет не прилетал.

Секретарь обкома звонит. «Не прилечу. Если в городе так плохо относятся к военным, не хочу. Это же безобразие».

…Покрышкин в сером пиджаке, кремовой рубашке. Огромный, как шкаф. Илья Муромец военного русского неба, первый наш трижды Герой, маршал авиации. Единственный летчик, о котором враг предупреждал своих по радио: «Внимание! Ас Покрышкин в воздухе!» (Среди бумаг Молотова мне попался написанный дрожащей рукой черновик телеграммы: «Вместе со многими миллионами советского народа, а также живущими за пределами нашей страны, выражаю глубокую скорбь в связи с уходом из жизни дорогого и героического Александра Покрышкина. Память о нем всегда будет жить в наших сердцах. Вячеслав Молотов». – Ф.Ч.)

19.05.1984

Феликс Чуев, «140 бесед с Молотовым».

– Жуков узко немножко подходит. Политическая сторона не совсем понятна. Штеменко тут неплохо пишет и, конечно, дополняет кое-что. Это издано где-нибудь? Конечно, не издано… – Вам передавал привет Грабин Василий Гаврилович, конструктор пушек. Я с ним недавно познакомился. Он мне подарил журнал с его книгой «Оружие победы» и написал: «Вот как ковалось оружие победы в эпоху И. В. Сталина». Я у него спросил: «Как, по вашему мнению, Сталин умный был человек?»

– «Умный – не то слово. Умных много у нас. Он душевный был человек, он заботился о людях, Сталин. Хрущев сказал, что мы не готовились к войне. А я все свои пушки сделал до войны. Но если б послушали Тухачевского, то их бы не было».

– Он хорошо очень написал. Молодец, – соглашается Молотов.

– Он говорит: «Я попросил Тухачевского выставить на смотре нашу пушку. Тот наотрез отказался. Тогда я сказал, что заявлю в Политбюро. Эта пушка оказалась самой лучшей в войну. Сталин сказал 1 января 1942 года: «Ваша пушка спасла Россию…» О Тухачевском написали: «Бонапарт. Он мог стать изменником».

– Какой он Бонапарт? Он не мог стать, он был изменником, гнуснейшим изменником, опаснейшим.

Феликс Чуев, «Сто сорок бесед с Молотовым»

– А Черчилль в тот период вроде бы ничего не мог против нас иметь…

– Да можно ли было Черчиллю верить в этом деле? Он был заинтересован как можно быстрее столкнуть нас с немцами, как же иначе!

– Посол Шуленбург предупреждал Деканозова о начале войны.

– Не предупреждал, он намекал. Очень многие намекали, чтобы ускорить столкновение. Но верить Шуленбургу… Столько слухов, предположений ходило! И не обращать внимания – тоже неправильно.

– Но если бы дали распоряжение военным…

– Это и есть провокация, – отвечает Молотов.

– Почему провокация? Тогда нападайте на безоружных? Дали отпуска военным…

– Не были безоружными, были начеку. А без отпусков целый год никто не работает. Избежать внезапности полностью, по-моему, в наших условиях было нельзя. Но все-таки к этому надо было готовиться. На героические дела идем, а вот выдержки длительной, постоянной, напряженной нам очень часто не хватает. И трудно обвинять, а есть и виноватые в этом. Немцы вышколены больше. Скажут им – и все. Потом и наши смогут – с большим напряжением. Но достаточной выдержки, достаточной систематичности еще, по-моему, не хватает. В этом наша крестьянская природа сказывается. Работает, до полусмерти пьет, страда… Внезапность, конечно, играет роль. Я уверен, что сейчас тоже поступают сообщения о том, что где-то что-то может начаться. У нас природа такая. И марксизм-ленинизм тут не при чем. Он стоит за наступательные действия, когда есть возможность, а если нет – выжидаем. – Пока мы соберемся со своими возможностями, нас клюнут. – Это верно, это не исключено. И не потому что не соберемся, а потому что не все умеем свой талант использовать. Это требует времени, а его не так много было. Сталина изображают самовлюбленным, самонадеянным, дескать, будет так, как он хочет… Это неправильно и клеветнически. А что внезапность, это, к сожалению, было. И не могло не быть. И таких умников, пожалуй, не найдешь, которые могли бы о подобных вещах точно сказать в отношении своего противника.

– Пишут, что вера в Сталина основывалась, в частности, на раздуваемом им самим культе личности. Раздувал?

– Немножко, знаете, было. Человек все-таки есть человек. Но он много сделал, а это главное. В тех условиях никто бы не смог лучше, чем Сталин – не только в войну – и до войны, и после войны. У Жукова в книге много спорных положений. И неверные есть. Он говорит, как перед началом войны докладывает Сталину, я тоже присутствую, – что немцы проводят маневры, создают опасность войны, и будто я задаю ему вопрос: «А что, вы считаете, что нам придется воевать с немцами?» Такое бессовестное дело. По-последним дураком, так сказать. Все понимают, только я не понимаю ничего, – Молотов даже стал заикаться от волнения.

– Пишет, что Сталин был уверен, что ему удастся предотвратить войну. Но если обвинять во всем одного Сталина, тогда он один построил социализм, один выиграл войну. И Ленин не один руководил, и Сталин не один был в Политбюро. Каждый несет ответственность. Конечно, положение у Сталина тогда было не из легких. Что не знали, неправда. Ведь Кирпонос и Кузнецов привели войска в готовность, а Павлов– нет… Военные, как всегда, оказались шляпы. Ну, конечно, мы тогда были очень слабы по сравнению с немцами. Конечно, надо было подтягивать лучше. Но на этом деле лучшие военные у нас были. Жуков считается неплохим военным, он у нас был в Генштабе, Тимошенко тоже неплохой военный, он был наркомом обороны.

– А военные сваливают все на Сталина, что он связывал инициативу, ждали от него команды.

– Каждый здесь хочет снять с себя ответственность, – говорит Молотов.

– Однако Кузнецов, моряк, морской министр, дал с вечера 21-го на 22 июня указание быть готовым к авиационному налету. Жуков этого не сделал. Кузнецов храбрится, что он это сделал по своей инициативе. В данном случае он оказался более прав, потому что от него не требовалось полной проверки, а от Генштаба она требовалась, и Генштаб находился под такого рода указанием, что – не торопись, проверяй, прежде чем принимать те сообщения на веру, которые к нам приходили в самые последние минуты перед началом войны. И тут задержка, известно, была, но она ничего не решала.

Феликс Чуев, «Сто сорок бесед с Молотовым»