Серия «Обзоры фильмов и сериалов»

«Оппенгеймер» Кристофера Нолана разом демонстрирует триединую личность героя, словно подыгрывая названию первого испытания ядерного оружия. В одной ипостаси — он амбициозный ученый, отбросивший политические взгляды и личную жизнь на благо Соединенных Штатов. В другой — смертный, что не справился с силой достойной Бога. В третьей — жертва абсурдной бюрократической несправедливости.

Каждый из Оппенгеймеров пытается оттеснить конкурентов и навязать собственную историю. То яркий байопик взахлеб перечисляет десятки событий, повлиявших на становление ученого. То черно-белый нуар увлекает повествование в душные кабинеты, где разворачивается сложная юридическая драма.

Молодой Роберт предстает смелым и неравнодушным студентом, который ради сомнительной и лишь теоретизированной области физики отправляется в Европу, чтобы черпать вдохновение среди величайших умов. Вокруг мелькают весельчак Нильс Бор, загадочный Вернер Гейзенберг и рефлексирующий Альберт Эйнштейн — каждый в обличии противоречивого человека, а не ожившего памятника.

Здесь же расцветает не только увлечение Оппенгеймера квантовой физикой, но и его деструктивная натура. Корпя над сложными уравнениями, он ищет вдохновения в осколках бокалов, не совладавших с ударом о стену. А неприятного профессора и вовсе намеревается отравить цианидом. Уже тогда разрушение и созидание разрывают Роберта, хотя до главной дилеммы в его жизни остаются десятилетия.

У правительства Соединенных Штатов не было ни малейших сомнений при выборе главы для отдела разработки самого чудовищного оружия в истории. Лишь один человек обладал амбициями Бога и всеми знаниями мира, желанием защитить мир и способностью его уничтожить. В иное время столь яркий гений мог стать великим созидателем, но хищный 20-й век породил «Разрушителя миров».

За годы творчества Кристофер Нолан до совершенства отточил фокус с превращением любой идеи в отполированный Голливудский эпос. Именно общий замысел выходит на первый план, оставляя персонажей в тени выдуманного мира. Но «Оппенгеймер» стал непривычным для режиссера исследованием одного героя — от его становления до разрушения, — трансформированным в масштабный шпионский триллер.

Пока на фоне бурлят глобальные политические события и грохочут ядерные боеголовки, другая личность Оппенгеймера все увереннее заявляет о себе. Картина оборачивается судебной драмой, в которой происходящее не выходит за пределы пары невзрачных комнат. И вдруг все предшествующие авантюрны молодого ученого меркнут на фоне бюрократических процедур.

Когда Роберт предстает перед самопроизвольным судом из-за несправедливых домыслов в предательстве, Кристофер Нолан подменяет рваную, порой сумбурную гонку воспоминаний мучительным и затянутым «кафкианским» процессом. От былой монументальности не остается и следа — на смену ей приходит мелкая возня в пыльных кабинетах.

Оставшись наедине с кучкой юристов и обвинениями в заигрывании с коммунизмом, Оппенгеймер остро ощущает главную дилемму собственной истории. Без бомбы конец войны невозможен, и она должна быть применена ради мира. Но ее рождение сулит новые противостояния, и это решение в одночасье сотрет в пепел сотни тысяч людей. Разрушение и созидание сошлись в одном устройстве, которое никогда не должно было увидеть свет. Но увидело.

Всю послевоенную жизнь Оппенгеймер был сломлен горем тысяч японцев, которые пострадали не только от «Малыша» и «Толстяка» (см. наш текст), поэтому желал остановить Соединенные Штаты от создания еще больших бомб. Приняв на себя роль ангела смерти, принесшего в мир немыслимую катастрофу, он отговаривал президентов от того, чтобы кому-то другому пришлось примерить эту ношу. Смертный, заглянувший по ту сторону божественности, слишком поздно понял свою ошибку.

Политические противоборства 21-го века не мыслят себя без назойливого вопроса о том, чья рука проявит достаточную жестокость, чтобы направить немыслимое оружие на врага. Вопреки усилиям его создателя чудовищные арсеналы стран выросли так же быстро, как число расщепленных ядер через секунду после начала реакции. Теперь завершение гонки вооружений, что растут по экспоненте, едва ли наступит в эпоху человечества.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать об «Убийцах цветочной луны» Мартина Скорсезе — психологическом хорроре, в котором расовая ненависть изображает из себя организованную преступность и уничтожает невинных.

Когда писатель только садился за работу, на улице кипела жизнь. Манхэттен полнился весенним светом, резкими запахами и суетящимися людьми. Одни спешили насладиться собственными жизнями, но не находили времени даже на сон, другие — прятались в подворотнях и выискивали в толпах судьбу, которая норовила полакомиться их сердцами.

Теперь же мужчина пребывал в одиночестве. Солнце покинуло пустые улицы, а в комнате не было ничего, кроме стола и меловой доски, исписанной таинственными символами. Снаружи царила тьма, а окна небоскреба облизывали соленые воды — мир шел ко дну. Когда печатная машинка споткнулась о смелую идею и замерла, в комнату проник скрежет. Он неотвратимо нарастал, пока не оформился в различимое: «Сами Ярви, проснись».

До того, как мужчина устроился перед печатной машинкой, он успел прожить не одну жизнь, и каждая, под стать эпизодам пестрого романа, была озаглавлена разными именами. Еще недавно его знали как Алекса Кейси — смурного детектива полиции, который хотел спасти собственную семью, а в придачу каждого приличного нью-йоркца, коих можно пересчитать по пальцам неумелого мясника.

Но, как и подобает главному герою фильма нуар, детектив пошел на дно. Вслед за десятками убитых, стонущим под непогодой городом и неподъемными обломками надежды. Острыми кусочками его расколовшаяся жизнь выскользнула сквозь пальцы, оставив позади лишь кровоточащие борозды. И никакого намека на надежду или выстраданное спасение.

«Я получал что-то, ничего не давая взамен. Это только отсрочило предъявление счета. Счет всегда приходит. На это, по крайней мере, можно твердо надеяться»
— Эрнест Хемингуэй, «И восходит солнце»

Вопреки мрачным метафорам и безнадеге, в которой остервенело барахтался Алекс Кейси, в ту пору он был полон энергии и злости, двигавшей историю вперед. Пусть со скрипом и ценой жизни как самых близких, так и желанной femme fatale, его путешествие закончилось точкой. Кровоточащей и саднящей при каждом движении, но все же в ней таилось иллюзорное успокоение.

Оставив надломленного детектива, Сами Ярви облачился в новый облик. На этот раз он прикинулся известным писателем, который попутно с цветущей карьерой боролся с собственными демонами. Измученный вспышками гнева и алкогольной зависимостью, неспособностью писать и прогрессировавшей на их фоне депрессии, Алан Уэйк отправился в захолустный Брайт-Фолс.

Его жена верила, что в окружении пышной природы и сведенными к минимуму раздражителями к нему вернутся покой и вдохновение. Новые идеи забьют фонтаном, и отборная проза бурным потоком бросится на бумагу. Но Алан Уэйк писал хорроры, а не детские сказки, поэтому сам стал заложником кошмара.

Безмятежный отдых обернулся кровопролитной борьбой света и тьмы. И это не было метафорой — писатель буквально противостоял густому мраку, что охотно бы поглотил само солнце. Сами Ярви заставил своего героя пережить невиданные потрясения и заточил на ужасающие 13 лет на дне океана Колдрон. Пришла пора попробовать нечто новое.

За годы работы Сами Ярви, более известный как Сэм Лейк, обзавелся увесистым саквояжем с рассказанными историями, каждая из которых существовала в обособленном пузыре. Мона Сакс не подозревала о существовании Томаса Зэйна, а разбушевавшимся теням не было дела до валькирина и разборок между криминальными группировками Нью-Йорка.

Вопреки расплывчатым намекам, каждый из миров жил по собственным законам, выведенным в соответствии с определенным жанром. Так продолжалось до появления Федерального Бюро Контроля — секретной правительственной организации, куда волей случая угодило новое альтер эго Сами Ярви. В этот миг произведения финского поклонника кофе дали трещину.

Идеи, герои и особенности повествования далеких друг от друга вселенных стали частью цельного пространства. Они начали заполнять доселе недоступные лакуны — осторожно размывая свои границы и становясь частью чего-то нового. Вот только это хаотичное смешение оказалось пробой пера — при работе над «Alan Wake 2» Сами Ярви отправился в паломничество по переосмыслению собственного творчества.

После 13-летнего заточения в лимбе, у которого не было ни начала, ни конца, Алан Уэйк потерял всякую связь с реальностью — он угодил в мир, не подчиняющийся привычным законам. В этом таинственном пространстве, до краев наполненном страданиями, напрочь отсутствовали запреты. Расползающаяся во все стороны тьма устроила революцию и возвестила о воцарении вседозволенности.

«[...] однообразно-правильный строй сложившейся жизни разбит и разрушен в одно мгновенье, молодость стоит на баррикаде, высоко вьется ее яркое знамя — и что бы там впереди ее ни ждало — смерть или новая жизнь, — всему она шлет свой восторженный привет»
— Иван Тургенев, «Вешние воды»

Если прошлые злоключения Алана Уэйка были прямолинейным хоррором в духе Стивена Кинга, то на этот раз они обратились мультижанровым коктейлем. Теперь параллельно разворачивались две самостоятельных, но не способных существовать друг без друга истории. Первая представляла собой мрачный детектив — с оккультными убийствами в окрестностях странного захолустья.

В свою очередь хоррор остался на месте, но изменил свою суть. Если ранее он просто задавал тон происходящему, то в «Alan Wake 2» кошмар превратился в полноценного героя, немногословного и изъясняющегося загадками. Тем не менее в его тарабарщине скрыты понятные идеи. В этом смысле продолжение истории Алана Уэйка больше походит на картины Дэвида Линча, который обличает в пугающую и замысловатую форму вполне обыденные переживания.

Хотя от мультижанровости и веет свежестью, она не была самоцелью, а выступила лишь инструментом в руках Сами Ярви. Он не просто наслоил хоррор на детектив и смешал ужас с дедукцией, но сам стал частью вымышленной вселенной. В определенном смысле Алан Уэйк больше не является главным героем собственной истории, так как границы его реальности окончательно размылись.

Благодаря этому вслед за Сами Ярви в повествование вклинились герои его прошлых историй. Окончательно выяснилось, что Алекс Кейси и Макс Пейн — это, по сути, один и тот же человек. Подвох в том, что Алан Уэйк прославился романами о детективе Алексе Кейси, который теперь — внешне не отличимый от самого Сами Ярви — приехал в Брайт-Фолс, чтобы помочь Алану Уэйку.

И это только самое очевидное смешение реальности и вселенных, придуманных Сами Ярви. В «Alan Wake 2» он постоянно ссылается на свои произведения, деконструирует их героев и наполняет новым смыслом. В этом мире, в котором ничто не ускользает от пристального внимания Федерального Бюро Контроля, нет устоявшихся догм — в нем возможно все и ничего одновременно.

Подобными перестановками в собственном творчестве, граничащими с его осознанным низложением, Сами Ярви будто размышляет на тему художественной вседозволенности. Искусство, с виду полное ограничений, в действительности не имеет границ. Оно подобно бушующему океану — способному менять свою суть как с течением времени, так и в зависимости от того, кто опустить в него свои руки.

По размаху подхода и родству ранее несвязанных между собой идей «Alan Wake 2» стал для видеоигрового повествования примерно тем же, чем был «Улисс» Джеймса Джойса для литературы. Они не уничтожили привычной парадигмы, но заложенным в них модернизме продемонстрировали иной путь, в котором нет ни забронзовевших идолов, ни устоявшихся законов.

Сами Ярви охотно откликнулся на тревожный скрежет и встал из-за стола — он потянулся до хруста костей, заварил кофе и, ухмыльнувшись, выглянул в окно. Бушующий за ним океан покрыли сотни водоворотов, которые, пусть и напоминали петли, на самом деле были спиралями. И в каждой таилась история — полная мрака и отчаяния, но вопреки всему стремящаяся к свету.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать об «Оппенгеймере» Кристофера Нолана, в котором великий ученый, едва не погубивший мир, предстает средоточием противоречий.

Пусть и с трудом, но на излете лет он сжился с мыслью о смерти — теперь даже раскинувшаяся вокруг земля предвещает конец света. Старик годами цеплялся за жизнь, мечтал о вечности и верил в собственное бессмертие, но усталость от существования и бесконечной борьбы сточила каменное сердце до основания. Однако у этой малопримечательной «осени» есть две особенности.

Во-первых, главному герою уже две сотни лет, и в бурной молодости он застал казнь Марии-Антуанетты и Октябрьскую революцию. Недюжинное здоровье стало результатом укуса вампира, подарившего сыну портовой проститутки жажду к власти и крови. Следующие пару веков он путешествовал по миру в поисках войн, которыми можно было насытить чудовищный голод и ультраправые взгляды.

А во-вторых, после столь насыщенной жизни порядком обветшалый вампир выбрал для старости теплое местечко в богом забытой стране, где зрели социалистические взгляды, коих он терпеть не мог. Небольшой военный переворот и кровожадный монстр принял бразды правления в Чили под именем Аугусто Пиночета.

В своих фильмах Пабло Ларраин не раз обращался к диктатуре бывшего генерала, однако каждый раз только косвенно обличал зверства одного из самых безжалостных режимов в мировой истории. И хотя создание картины о южноамериканском тиране напрашивалось само собой, «Граф» отринул былой околодокументальный подход режиссера и пошел собственной дорогой.

В мире бесконечных войн, зверских политических режимов и диктаторов, уничтожавших неугодных миллионами, жизнь одинокого вампира не кажется столь злодейской. Летая над ночными улицами Сантьяго, он рыскает в поисках невинных девушек, чтобы вырвать из трепещущей груди сердце и вкусить живительный сок. Предварительно перемолов его в блендере — все же он не варвар, а бывший король этого мира.

На фоне размашистых репрессий и коррупции эти безобидные шалости кажутся каплей в кровавом море жестокости, чей осадок никак не смыть с лица прекрасной страны. Пиночет-вампир утверждает, что, единожды попробовав девственную человеческую кровь, уже не устоять перед ненасытной жаждой к зверствам. Но Пиночет-тиран вкусил ее с избытком.

Пабло Ларраин показывает историю Пиночета не в виде прозаического переложения фактов, а как поэтическую пародию, что совмещает кровавый хоррор с политической реальностью. Тиран, который годами соблазнял невинную паству сладкими речами и высасывал из нее жизнь, оказывается аллегорией, удачно рифмующейся и с жестоким диктатором, и с мифическим кровопийцей.

С точки зрения главного героя коррумпированный фашистский режим выглядит абсолютным раем не только для поедающего души монстра, но и для обывателей всех мастей. Ведь проклятые враги внутри страны повержены, а затаившиеся вовне трепещут перед мощью великого правителя, да и личное процветание вождя несомненно вторит счастью недалеких смертных. А ежечасные расстрелы иноверцев доставляют лишь незначительные неудобства.

«Мать моя Бендисьон Альварадо, если бы ты только знала, что я больше ни черта не могу поделать с этим миром, что я кончился и хотел бы смыться подальше от этих мучений, а куда — я и сам не знаю»
— Габриэль Гарсиа Маркес, «Осень патриарха»

Однажды стареющий Пиночет решает отказаться от крови, чтобы наконец уйти в могилу, и на спрятанные сокровища ожидаемо слетается многочисленная семья, готовая досрочно окончить его существование ради наследства. Так кровавый хоррор обращается комедией положений, в которой незадачливые родственники вместе с монашкой-экзорцистом и по совместительству бухгалтером пытаются описать ветхое имущество местного Дракулы.

Поначалу «Граф» показывает диктатуру сверхъестественным и отвергающим привычные законы явлением. Словно в «Осени патриарха» Габриэля Гарсиа Маркеса тиран оказался мифическим существом, бессмертным в своем разложении и не поддающимся течению времени. Но вторая половина картины изобличает реальность под ногами Левиафана — заурядного вора, что нажил богатства на жизнях простых чилийцев.

Пиночет за авторством Пабло Ларраина не сторонится титула убийцы, но при этом не может вынести обвинений в воровстве. Ведь прикрыть зверства патриотизмом куда проще, чем сделать то же с коррупцией. Вот только в катакомбах фермы хранятся вовсе не вампирские атрибуты, а краденные облигации, расписки о пожертвованиях в пользу правителя и документы о растрате государственной казны.

На фоне прошлых биографических исследований Пабло Ларраина смесь политической сатиры и изящной имитации под хоррор начала прошлого века выглядит еще смешнее. Чтобы изобличить недолговечность диктатуры, режиссер возвышает ее до мифологических вершин, а затем вбивает ей в сердце осиновую правду. Ведь даже самый непоколебимый режим когда-то снизойдет до скомканной главы в выцветшем учебнике.

PS. Если понравился формат — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать об «Alan Wake 2» и о том, как Сэм Лейк перевернул с ног на голову привычное повествование в видеоиграх и переосмыслил собственное творчество.

Эта непреклонная земля никогда не искала компании. Ей нет дела до жизни, которая укрывается в местных пещерах и брызжет ядом на незнакомцев, равно как плевать на высокомерные в своем молчании облака, танцующий над раскаленной землей воздух и редкие капли воды, что мчатся меж молний к белоснежным костям.

Но иногда сюда забредают визитеры, на которых озираются даже холмы, столетиями не открывавшие глаз. Однажды их взору предстали две дюжины путников. На пыльных лошадях возвышались не то люди, не то бездушные глыбы. Покрытые с головы до ног кровью они раскачивались в такт невидимому метроному, а опоясывающие их ожерелья из человеческих ушей и отрубленные головы на фоне алого неба походили на безделушки.

К 1821-му году, перешагнув через десятилетнюю войну, Мексика избавилась от титула испанской колонии и обрела независимость. Хотя первостепенной задачей правительства стало сохранение собственных границ, протяженность которых не давала покоя Соединенным Штатам Америки, между делом ему приходилось бороться с воинственными индейцами, что самозабвенно резали местных граждан.

Одно из решений этой проблемы придумали на северо-западе страны. В 1837-м году власти штата Чиуауа платили за скальп воина апачей 100 песо. Беззащитные женщины, дети и старики стоили меньше, зато расправиться с ними было легче. Это привело к зарождению скоротечной лихорадки, вот только золото добывали не на приисках, а срезали его с человеческих черепов.

Поэтому отсеченные части тел были нужны окровавленным путникам для бюрократической отчетности, а не устрашения стервятников. В 1849-м году отряд, возглавляемый Джоном Глэнтоном, наняли мексиканские власти, чтобы тот избавил окрестности от свирепых апачей. Каждый скальп сулил пригоршню серебра, которое мечтало утонуть меж половиц захолустного борделя.

К началу романа «Кровавый меридиан» с Джона Глэнтона почти сошла позолота, придававшая ему человеческие очертания. Когда он ступил в пустыню Чиуауа в нем не осталось ни сострадания, ни веры в вечные муки, ждущие грешников. Его отравила мысль, что дни подобных ему безбожников сочтены, и единственное, чем можно развлечься перед смертью — кровопролитие, пьянство и блуд.

Погрязшие в пороке герои быстро смекают, что отличить скальп диких апачей от макушки мексиканского крестьянина, который смиренно чтит Бога и закон, не так-то просто. Снаружи оба усеяны вороненым волосом, а с обратной стороны покрыты кровяной коркой. Это озарение превращает и без того беспринципную банду в откровенных душегубов.

Во время «экспедиций» они вырезают мирных индейцев; грабят едва живые мексиканские деревни; насилуют всех, кто подвернется под руку; калечат стариков, детей и домашний скот. Насытившись чужими страданиями, подопечные Джона Глэнтона на несколько недель растворяются в алкогольном чаду, но даже в праздные часы не перестают сеять бессмысленное насилие.

«Судья сидел у костра с мальчиком-апачи, который смотрел на все вокруг темными бусинками глаз. Кто-то играл с ним, кто-то его смешил, ему дали сушеного мяса [...]. Его укрыли одеялом, а наутро, пока остальные седлали коней, Судья качал его на колене. Тоудвайн видел его с ребенком, проходя мимо с седлом, а когда десять минут спустя возвращался с конем в поводу, ребенок был мертв, и Судья уже снял с него скальп»

— Кормак Маккарти, «Кровавый меридиан»

Хотя события «Кровавого меридиана» разворачиваются на территории Мексики, творящиеся бесчинства отражают обстановку в Соединенных Штатах Америки. К середине 19-го века Западное побережье страны почти не имело постоянного населения — люди стремительно мигрировали из одного региона в другой. И если предубеждения они охотно брали с собой, то про законы и совесть часто забывали.

Более того, путешествие Джона Глэнтона выпало на период, со всех сторон зажатый вооруженными конфликтами. Буквально вчера завершилось противостояние США и Мексики, которому предшествовала «Вторая война за независимость» с Британией, а в предрассветном багрянце уже маячили армии янки и конфедератов. То была эпоха беспечного в своей юности общества и безграничных возможностей, что росли из пропитанной кровью земли.

С одной стороны, это делает главных героев заложниками сложившейся ситуации. С другой — их агония, пеплом покрывающая чужие головы, не имеет разумных границ. Будто ярые последователи Ареса, они приносят окружающих и собственные души в жертву войне — более древней, чем само человечество, и питающейся израненной плотью и выбеленными песком костьми.

В определенный момент ее фигура хтоническим божеством восстает над миром и прячет солнце. Небо застилает алая пелена; воздух наполняет смрад гниющих тел с вычищенными макушками, а песок норовит проглотить любого зеваку. Единственный выход из этого проклятого мира — смерть, мучительная и неотвратимая.

Кормак Маккарти помещает героев своего романа в замысловатый лингвистический конструкт. Это плотная смесь из непрекращающегося действия и иногда избыточных описаний, что караваном тянутся сквозь пески Чиуауа. В результате внимание к движению и окружающему героев пространству превращают «Кровавый меридиан» в неординарного отпрыска кинематографа.

Дополняет это ощущение полное безразличие к диалогам — под стать режиссерам, что творили сто лет назад, Кормак Маккарти показывает, а не проговаривает происходящее. Он даже не обособляет прямую речь, намеренно вплетая ее в остальной текст. Благодаря чему она напоминает одинокие кустарники, которые инородно замерли на фоне желтеющей пустоты.

В своей сути «Кровавый меридиан» является вестерном, но вывернутым наизнанку. Основная причина кроется в том, что в романе нет ни одного положительного героя, по его страницам фланируют сплошь головорезы. Вдобавок к этому события балансируют между немногословной притчей в духе «Мертвеца» Джима Джармуша и натуралистичной жестокостью «Костяного томагавка» Крэйга Залера.

Если Геннди Тартаковски толкает своего «Первобытного» (см. наш текст) к свету и цивилизации, то Кормак Маккарти погружает Джона Глэнтона и его прихвостней на самое дно. Со скрупулезностью таксидермиста он обесчеловечивает разъяренные гримасы, пока они не сольются в одну сущность — притягательно бледную, лишенную всякой растительности на теле и сострадания в сердце, вечно танцующую и никогда не спящую. Сущность, что никогда не умрет.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о «Графе» — политической сатире на Аугусто Пиночета, променявшего вечную жизнь на коррупцию и мелочную тиранию.

В конечном счете маленькие дети подчинены судьбе в еще большей степени, чем взрослые, ведь они почти не влияют на свои жизни. Воздушные мечты и вполне серьезные планы на будущее в одночасье может перечеркнуть прихоть родителей. И когда семья На Ен решает покинуть Сеул, чтобы попытать счастья в Канаде, ей остается лишь сказать Хэ Сону горькое прощай на том самом повороте, до которого он провожал ее после школы.

После этой сцены — довольно незначительной, если взглянуть на нее с высоты прожитых лет — пути героев расходятся на целое десятилетие. Его сначала уносит на невзрачную сеульскую улочку, затем к службе в армии и неудачной любви. Ее — в красочный Торонто, а после в Нью-Йорк, к детской мечте стать драматургом с Нобелевской или хотя бы Пулитцеровской премией.

Жизнь взрослой На Ен в Соединенных Штатах вполне самодостаточна и движется по намеченному пути. Однако, когда случайное уведомление в социальной сети приносит весточку от старого друга, на лице девушки расплывается широкая улыбка. Несмотря на десятичасовую разницу во времени и отсутствие общих тем для разговора, парочка решает снова погреться у той искры, что когда-то пробежала между ними.

Драматург Селин Сонг воплощает в «Прошлых жизнях» лично пережитую историю иммиграции и раннего прощания с родиной. Сеул в воспоминаниях главной героини ощущается выцветшим и печальным, особенно в сравнении с ярким и шумным американским мегаполисом. Но девушка с нескрываемой радостью тянется к воспоминаниям о родных местах. Воспоминаниям, что материализовалось в простом парне из детства.

Правда отношения на расстоянии оказываются еще более зыбкими, ведь они опираются на эфемерную память и нестабильный интернет. Миры главных героев разъединены чем-то большим, нежели банальными часовыми поясами. Они живут среди разных культур, а их личности выкованы разным общественным фоном. И воссоединение быстро становятся для них напоминанием о потерянном прошлом.

В корейской культуре существует поверье — если двое людей однажды встретились, то в параллельных жизнях они непременно будут находить друг друга. И только разбившись восемь тысяч раз о всевозможные преграды, в одном из последующих миров смогут быть вместе.

Но в реальной жизни и экранном воплощении Селин Сонг все складывается гораздо прозаичнее. Мимолетный поцелуй с коллегой по писательскому делу превращается в приличный брак, а детская дружба с течением лет выветривается, изредка напоминая о себе пульсирующим глубоко в груди одиночеством.

Новая семья и былые сожаления складываются в понятную человеческую драму. Любая неудовлетворенность, будь то частые размолвки с мужем или профессиональные неудачи, оборачиваются мыслями о том, какой могла быть жизнь бок о бок с Хэ Соном в Сеуле. Но прошлое на то и прошлое, что его невозможно вернуть. Хотя некоторые, подобно главной героине драмы «Возвращение в Сеул» (см. наш текст), отчаянно к этому стремятся.

Однако «Прошлые жизни» игриво увиливают от очевидной развязки. На самом деле это не клубок сожалений об упущенной половинке и примирении с посредственностью, как и не сказка о любви, что победила тысячи километров и десятилетия разлуки. Это повесть о самых обычных чувствах, что выросли на почве случайного поцелуя, а оказались крепче, чем годами взращиваемая ностальгия.

Писательница и ее муж прекрасно понимают, что подзабытые отношения На Ен и Хэ Сона похожи на сценарий трогательной драмы. Но Селин Сонг показывает, что все правила, присущие хорошей повествовательной истории, в реальной жизни с треском бы разбились о твердую почву под ногами.

Ведь только в идеально скроенном сюжете мимолетная юношеская любовь может пронестись сквозь года и вспыхнуть из почти погасшей искры. В реальности же отношения, построенные самыми обывательскими методами на общих интересах и культуре, оказываются гораздо прочнее смешных увлечений молодости.

***

В других вселенных На Ен и Хэ Сон могли сотни раз встречаться и расставаться, как и в этом до ужаса неромантичном мире. Но даже в нем они умудряются провести целых три жизни, наблюдая за возрождением и угасанием собственных чувств. А утешением служит простая мысль — если в этой «прошлой жизни» они не могут быть вместе, значит это всего лишь одна из восьми тысяч неудачных попыток на пути к счастливому финалу.

PS. Если понравился формат — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о «Кровавом меридиане» и о том, как Кормак Маккарти превратил бесцельную жестокость в миф, коему нет ни конца, ни края.

Помимо назойливого питомца вокруг молодой художницы вьется целая прорва желающих вклиниться в ее скрупулезное творчество. Добродушный отец связался с подозрительными хиппи, что теперь ночуют на его диване, а брат перестал отвечать на автоответчик. К тому же в съемной квартире нет горячей воды, потому что ее владелица занята чем угодно, кроме починки бойлера.

И ведь есть еще работа в местном колледже, друзья и коллеги-художники, чьи проекты нуждаются во взгляде со стороны. В атмосфере бесконечно бурлящих мелочей креативный процесс движется крайне медленно. А на носу важная выставка, для которой Лиззи нужно подготовить десяток «девочек» — так она любовно называет глиняные фигурки женщин в болезненных и эмоциональных позах.

При этом главная героиня картины «Появление» живет будто в творческом раю, ведь ее окружают сплошь люди искусства. Отец хранит в гараже коллекцию собственных горшков ручной работы, а брат роет яму на заднем дворе для «проекта в честь Земли». Даже хозяйка квартиры, с виду та еще бездельница, на самом деле готовит две выставки поролоновых скульптур.

Вот только беспрестанное вдохновение окружающих не передается Лиззи, которая тонет в раздражающих проблемах, словно в болоте. Каждая новая статуэтка выходит из печи лучше предыдущей, но неудовлетворенность повседневной жизнью перекидывается и на труды девушки. С тщательностью врача она ищет подвох в каждой трещинке «девочек», хотя по задумке они и должны быть несовершенны.

Келли Райхардт — режиссер, сценарист и монтажер собственных фильмов — прекрасно знакома с волшебством, что рождает искусство, и всевозможными муками на пути к нему. Она изображает мир вокруг Лиззи тихой гаванью, где вдохновение плещется в руках любого, кто к нему прикоснется.

Здесь креативный дух принимает любые формы — от привычной керамической скульптуры до вязаных пижам и «мыслительного танца». Но на фоне этой вдохновляющей и умиротворяющей атмосферы Лиззи предстает усредненным творцом, который, независимо от таланта и области его применения, обязан пройти тяжелый и невзрачный путь к созиданию.

Главная героиня прячет свое утомительное существование за показной тишиной, с помощью которой пытается не нарушить хрупкий ход творчества. Творчества, за которым почти не видно трепещущей повседневной жизни, требующей не меньшей заботы, чем болезненные «девочки». Однако Лиззи изо дня в день стремится вдохнуть душу в холодную глину, а не в окружающих людей.

В этой детали видна ироничность Келли Райхардт, с легкой руки которой безалаберная хозяйка квартиры куда успешнее в творчестве, нежели ее сосредоточенная квартиросъемщица. Все потому, что в отличие от Лиззи она не забывает о жизни вокруг и друзьях, чье внимание и поддержка позволяют ей проживать будничные проблемы.

Форма искусства главной героини крайне выразительна и подчеркнуто эмоциональна, она выделяется яркими цветами и неочевидными формами. Но сама Лиззи, напротив, зажата, и каждую сложность на своем пути воспринимает в штыки. Поэтому, несмотря на очевидный талант, творческий процесс для нее — сплошная серость и колючая рутина.

Но из этого противоречия проистекает и более оптимистичная мысль на тему трудностей созидания. Лиззи видит жизнь как препятствие к самовыражению, но именно бесконечная необходимость решать чужие проблемы заряжает ее столь важной фрустрацией, готовой выплеснуться в болезненных скульптурах. Творчество одновременно вопреки и благодаря испытаниям — это две неразрывные стороны креативного процесса.

***

Печальной молчаливостью «Появление» напоминает картину «Манчестер у моря», где боль от утраты близкого неотвратимо обрастает серой будничностью. Здесь же заурядность и банальность расцветает поверх одной из самых возвышающих и эфемерных сторон реальности — самовыражения. Но на фоне приземленности рождается новая мысль о том, что искусство — это вовсе не прерогатива единиц, а долгий путь сквозь жизненные испытания, через который, так или иначе, проходит каждый.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о мелодраме «Прошлые жизни», в которой типичные сценарные приемы разбиваются о неприступность реальной жизни.

На смену Паркеру пришел Майлз Моралес. Ему едва исполнилось шестнадцать, а компанию назойливым родственникам и необходимости строить планы на будущее составила великая ответственность. Радиоактивный паучок, костюм из спандекса и ворох проблем, в которых никогда не было недостатка — в общем, все как обычно.

Пока беспокойный город свыкается с новым героем, который, кажется, еще безалабернее предыдущего, в параллельной вселенной Гвен Стейси совмещает «паучьи» будни и разваливающуюся семейную жизнь. А еще в одной — едва преодолевший кризис среднего возраста Питер Паркер берется за воспитание дочери, самую сложную задачу в своей жизни.

Тем временем Майлз, переживающий первую влюбленность и эйфорию от суперспособностей, встречает очередного «злодея недели». Его предназначение — стать важным моральным уроком для героя и, если повезет, красивым заголовком в новостях. Но мегаломаньяк вдруг решает, что мир уже натерпелся от бесконечных Человеков, Пауков и их всевозможных комбинаций, а потому это безумие пора исправить.

И тут «Человек-Паук: Паутина вселенных» делает акробатический прыжок. Дело в том, что фильмы о супергероях испокон веков следовали одной формуле — обидное поражение героя, моральный прогресс и основанная на нем победа. Для функционирования этой системы требуются универсальные шестерни вроде злодея, который на первых порах превосходит протагониста в силе и мощи.

Только в «Паутине вселенных» противник Майлза отлынивает от работы и совершенно не торопится на финальную схватку. Если «Человек-Паук: Через вселенные» удачно боролся с устоявшимися ветряными мельницами в виде привычных историй о становлении супергероя, то сиквел взялся за структурные — куда более фундаментальные — перестановки.

Теперь на первый план вышел конфликт не добра со злом, а скорее с другой формой этого самого добра. Оказывается, меж-вселенская полиция Пауков, следящая за обязательным исполнением классических событий в каждом отдельно взятом мире, пристально наблюдает и за Майлзом. Ведь он — не один из них, не избранный и не часть канона, а изъян в ткани реальности.

С подобным пренебрежением чернокожего подростка когда-то встретила и аудитория комиксов, привыкшая к смерти дяди Бэна, натянутым отношениям с Мэри-Джейн и предательству Гарри Осборна. Правда это никогда не волновало Майлза, ведь он был героем собственной истории. И самопровозглашенной полиции по защите канона, будь то реальные фанаты Человека-Паука или супергерои из «Паутины вселенных», это было не по душе.

Тем не менее мальчишка в черно-красном костюме быстро завоевал любовь и читателей комиксов, и кинозрителей. Десятилетиями Человек-Паук обрастал «мультяшными» и кинематографическими версиями, принимал самые разные облики и наконец пришел к кардинальным изменениям в виде Майлза. И оказалось, что налаженная схема работает в любом виде.

В этом и заключалась основная идея первого мультфильма. Под маской Человека-Паука может быть кто угодно, и дело не в инклюзивности, а в том, что героя создают обстоятельства и реакция на них, а не наоборот. Но вклиниться в поток столь гигантской вселенной, как Marvel, не так-то просто. Слишком увесистый багаж нужно ужать до компактного размера, чтобы разношерстная аудитория чувствовала себя в одной тарелке. Поэтому от обилия чужих историй страдает сам Майлз, которому нужно дать дорогу остальным героям и злодеям.

Дилогия анимационных фильмов с ходу раскрывает все козыри. Если раньше приключения Человека-Паука начинались с установления общих черт с прошлыми историями, то на этот раз акцент делается на их различиях. А поскольку бросать аудиторию в котел, где варятся сюжеты картин Сэма Рэйми, комиксов Стэна Ли и мультсериалов 1990-х — идея сомнительная, а нарративно обрисовать место Майлза во всемирной паутине — и вовсе невозможная, оба мультфильма используют преимущества анимации.

«Паутина вселенных» отходит от привычной для Disney псевдо-реалистичности и не боится менять визуальные стили в рамках одной сцены. Пока Человек-Паук покоряет физические измерения, постоянно переворачивая кадр с ног на голову, окружение в общем и частностях взрывается целым ворохом идей. Нечто подобное можно наблюдать в «Первобытном» Геннди Тартаковски (см. наш текст), который выстроил все повествование на визуальных образах, а не привычных диалогах.

Самый базовый слой анимации «Паутины вселенных» стилизован под бумажные комиксы с характерными огрехами печати, редкими «пузырьками» с речью и надписями поверх громких эффектов. Однако, когда того требует сюжет, в кадр врываются коллажи из газетных вырезок, карандашные скетчи, граффити и акварельные рисунки. Привычная анимация то оборачивается кукольной, то демонстрирует живых актеров.

Для усиления хаотичности мира, где сошлись все возможные и небывалые каноны, герои из параллельных вселенных даже анимированы с разной частотой кадров. Каждый из них существует в своей стилистике, созданной отдельными аниматорами. Но финальный результат выглядит цельным и плавным, несмотря на беспорядочность приемов.

Благодаря обилию различных форм анимации создателям дилогии удалось вместить в нее не только безумную красочность и неуемный ритм, но и выделить главного героя. Как бы часто кадр не заполняли разношерстные персонажи, что пытаются перетянуть одеяло на себя, «Паутина вселенных» упорно возвращается к Майлзу — и визуально, и нарративно.

Сиквел жонглирует не только стилистиками, но и жанровыми особенностями, обращаясь то жутким хоррором, то нелепым ромкомом, но всегда держит высокий темп благодаря непоседливым шуткам, мириадам деталей и «пасхальным яйцам». Это яркая и резвая дилогия, до краев наполненная мелочами, но именно в «Паутине вселенных» создатели смогли превратить это изобилие в настоящую драму.

Редкие сцены, когда картина жмет на тормоза и позволяет себе просто помолчать, а героям отвлечься на собственные мысли и чувства, благодаря контрасту возвышаются над остальным действом. На фоне бесконечного шума тишина звучит поистине оглушающе, будь она трогательным умиротворением или колким молчанием.

***

На протяжении полувека история Человека-Паука была рассказана сотни раз — во всевозможных вариациях и различными медиумами — и всегда находила отклик у поклонников. Но уникальная форма и смелое содержание сделало дилогию анимационных фильмов о Майлзе Моралесе не очередной итерацией знакомого приключения, а самодостаточным произведением с собственным лицом.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о «Появлении» — комедийной драме, в которой творчество ведет к отречению от отупляющего быта и надуманных трагедий.