Тёмная материя
Он лепил из глины пустоту. Точнее, форму, которая должна эту пустоту удерживать. Пальцы Лео, шершавые и вечно заляпанные серой массой, пытались ухватить невесомость, придать ей вес и объем. Эскиз на мольберте показывал сложную композицию: «Ожидание тишины».
Это началось с малого. С прокрутки ленты в минуты отдыха. Яркие плитки Нельзяграма: восторженные лица на вернисажах, блеск шампанского на зубах галеристов, крупные планы на руки, вручающие цветы. Карстен выставился в Берлине. Марина продала серию за сумму с шестью нулями. Какой-то пацан из Огайо, вчерашний стример, теперь резал своими неоновыми объектами Венецианскую биеннале.
Сначала это было просто фоном. Цифровым шумом. Но постепенно картинки начали кристаллизоваться, формируя новую, жутковатую реальность. Лео ловил себя на том, что за чашкой утреннего кофе его пальцы сами тянутся к телефону, как к градуснику, измеряющему болезнь мира. Каждый скролл был уколом. Каждый пост - доказательством его неадекватности.
Его собственная мастерская, некогда святилище, пахнущее влажной глиной и свежим деревом, теперь казалась ему склепом. Готовые работы, укутанные в плёнку, стояли вдоль стены, как недоношенные дети. Он видел в них только изъяны: здесь линия поплыла, здесь глазурь легла неровно. А там, в блестящем прямоугольнике телефона, - только безупречные победы.
В мозгу сработал какой-то дьявольский механизм воспроизведения. Он не мог вспомнить ни одной своей удачной выставки с той же легкостью, с какой его память услужливо подкидывала десяток чужих примеров. Эти образы были ярки, кричащи, они всплывали мгновенно, как поп-ап реклама, перекрывая собой всё. Попытка вызвать в памяти счастливое лицо своего первого покупателя требовала усилий. А вот идиотская ухмылка галериста, отказавшего ему на прошлой неделе, - возникала сама, в формате HD.
Он стал замечать это везде. В кафе за соседним столиком двое обсуждали контракт на полмиллиона. В метро девушка с ноутбуком правили пресс-релиз о запуске стартапа. Мир превратился в сплошной парад победителей, а Лео был единственным зрителем, которому не досталось билета на праздник жизни.
- Ты просто зациклился, - сказала Симона, его подруга, актриса, чаще игравшая трупы, чем королев. Они пили вино на балконе, глядя на огни города. - Это когнитивное искажение. Эвристика доступности, кажется. Мозг путает «что часто видишь» с «что часто происходит».
Лео фыркнул, отпивая кисловатое мерло. -Прекрати читать свои научпоп-книжки. Вот они, - он ткнул пальцем в освещённые окна многоэтажки напротив. - Вон там блогер записывает подкаст. Вон там, видишь, у того окна, собралась тусовка - наверняка празднуют чей-то успех. Это не искажение. Это статистика.
- А ты считал пустые окна? - спросила Симона тихо. - Ты считал те, где люди просто смотрят телевизор, ругаются из-за немытой посуды или плачут в подушку от одиночества? Их не показывают в ленте. Они не видны. Они - тёмная материя вселенной. Реальная вселенная.
Но её слова разбивались о броню его убеждённости. Его гиппокамп, эта коварная структура, отвечающая за память, уже выстроил прочные нейронные связи. Путь к образам неудач был заросшим и трудным. А дорога к чужим успехам - широким светящимся проспектом. Мозг, ленивый и эффективный, всегда выбирал проспект.
Однажды утром он не пошёл в мастерскую. Глина засохла. Он включил телевизор, и там, в утреннем шоу, сияющая женщина с идеальными зубами рассказывала, как заработала первый миллион на продаже вязаных свитеров для собак. Лео выключил телевизор. Звонок в дверь заставил вздрогнуть.
На пороге стоял немолодой мужчина в серой куртке.
- Леонид? Меня зовут Артём. Я из вашего ТСЖ. Вы скульптор, верно?
Лео кивнул, машинально ожидая очередного рассказа о том, как сосед снизу сделал ремонт и теперь продаёт квартиру втридорога.
- У нас во дворе, - мужчина мотнул головой в сторону улицы, - есть уродливый бетонный фонтан. Помните? С ним вечно проблемы, то течёт, то насос глохнет. Решили его демонтировать и сделать на его месте что-то… человеческое. Не для пафоса. Для людей. Чтобы дети могли трогать, старики - на скамейке рядом сидеть. Я видел вашу работу на выставке в ДК год назад, ту, что из дерева и бронзы… «Память сада» кажется. Она мне очень понравилась. Нет ли у вас желания сделать что-то для двора? Бюджет, конечно, небольшой…
Лео смотрел на него, не веря. Его слова пробивались через частокол ярких картинок, которые тут же принялся выстраивать его мозг: «Небольшой бюджет» значит «нищенская оплата», «для двора» значит «не для галереи», «ТСЖ» значит «никакого престижа». Эвристика доступности тут же предложила ему десяток примеров: Карстен в Берлине, Марина с её шестью нулями, пацан из Огайо. Этот заказ не имел к той, настоящей, успешной реальности никакого отношения.
Он уже открыл рот, чтобы вежливо отказаться, как вдруг взгляд упал на экран телефона. Там застыла заставка - та самая, со счастливыми лицами из соцсетей. И он вспомнил слова Симоны. «Тёмная материя вселенной».
Он сделал нечто, совершенно для него неестественное. Он попытался совершить «ментальный зум-аут». Представил себя не Лео, неудачником-скульптором, а исследователем, смотрящим на карту города. Сколько в нём дворов? Тысячи. Сколько в них старых, сломанных фонтанов? Сотни. Сколько людей сидят по вечерам на скамейках, глядя на эти фонтаны, и мечтают о чём-то простом и красивом? Десятки тысяч. А сколько художников, как он, работают в тишине, без контрактов и вернисажей? Их легион. Они - та самая тёмная материя. Реальная, плотная, из которой и состоит всё.
А блестящий мир соцсетей… он был лишь тонкой, мерцающей плёнкой на поверхности этой реальности. Вспененным пластиком, который кажется прочным, пока не дотронешься.
- Знаете что, Артём, - сказал Лео, и его голос прозвучал неожиданно твёрдо даже для него самого. - Давайте я придумаю эскиз. Бесплатно. Покажу. Если понравится - обсудим детали.
Мужчина ушёл, озадаченный и довольный. Лео вернулся в гостиную. Он подошёл к окну и стал считать огни. Но теперь он искал не те, что кричали об успехе. Он искал тихие, ровные, чуть подрагивающие сквозь занавески. Их было большинство. Целая галактика. Его пальцы, всё ещё хранящие память о глине, непроизвольно сжались, снова пытаясь ухватить невесомость. Но на этот раз это была не пустота. Это была плотная, тёплая, невидимая масса обычной жизни. И её вероятность стремилась к ста процентам.