VadimFedorov

— Попросил, — поддакнул Пилипенко, — и я сам вызвался.

Веснушчатое лицо замполита покраснело. Было видно, что он разозлился.

— Это использование служебного положения, — отчеканил он, — рядовой должен заниматься военной подготовкой.

— Вообще-то, сейчас вечер, — напомнил я лейтенанту.

— Значит, у него свободное время, — ответил замполит, — вот пусть и занимается своими делами.

— Вообще-то, сейчас по расписанию уборка прилегающей территории, — опять напомнил я лейтенанту, — а вверенная территория у нашего четвёртого взвода — это оружейная комната, коридор, умывальник и туалет. Пилипенко, твои три крайних от окна унитаза. Отодрать их так, чтобы блестели как зеркало. Через час проверю.

Пилипенко поник.

— За что? — трагическим шёпотом спросил он. — Я же ничего не сделал плохого.

— Во-первых, приказы не обсуждаются, — сказал я, — а во-вторых, если ты что-то рисуешь, то ни в коем случае не должен попадаться на глаза офицерам. Ты должен слиться с местностью, чтобы никакой лейтенант или капитан, а уж тем более майор, тебя не заметил. Как хамелеон. Так что иди и сливайся с унитазами.

— Есть сливаться с унитазами, — ответил Пилипенко и повернулся, чтобы идти выполнять моё распоряжение.

— Отставить унитазы, — вдруг заорал замполит, — вы что, товарищ младший сержант, издеваетесь надо мной?!

— Никак нет, — гаркнул я, — выполняю свои прямые обязанности.

— Ты сейчас сам пойдёшь унитазы чистить! — продолжал кричать Фадин.

— А чего это вы на ты перешли? — осведомился я. — Мы с вами, товарищ лейтенант, вместе не пили. Да и не буду я унитазы чистить. Вы не мой прямой начальник.

Лицо у замполита приобрело пунцовый оттенок. Глаза налились кровью. Он был прекрасен в гневе. 5 лет он учился. И вот наконец-то предстала возможность проявить свои таланты и покомандовать всласть.

— Мне-то что делать? — прервал паузу несчастный Пилипенко.

— Идите отдыхать, — скомандовал ему Фадин.

Пилипенко выдохнул «есть», развернулся и вышел из каптёрки.

— Товарищ лейтенант, — миролюбиво начал я, — ну что вы из-за пустяка так волнуетесь?

— Вы используете личный состав в личных целях, — отчеканил замполит.

— Хорошо, — так же миролюбиво продолжил я, — две недели назад у ротного сгорела проводка в квартире. Я с бойцом из второго взвода там целый день проторчал. Всё починили. И никто про личные цели ничего не говорил. Наоборот. Все были довольны. У ротного новая проводка. Мы от службы отдохнули. А какие пирожки жена ротного печёт! Пальчики оближешь.

И я блаженно улыбнулся, вспомнив вкус горячего повидла.

— Дорасти вначале до ротного, сопляк, — прошипел замполит, — тогда и поговорим.

— Зачем мне куда-то расти? — удивился я. — Я через несколько месяцев домой поеду.

— Поедешь, но без альбома, — сказал замполит.

— Послушай, Фадин, — я тоже перешёл на ты, — у нас разница два года. Чего ты тут из себя начальника корчишь? То, что у тебя на погонах две звёздочки, а у меня две полоски? Ну и что? Зачем из мухи слона раздувать?

— На вы ко мне обращаться надо, и не по фамилии, а по званию, — сказал замполит.

И тут моё терпение кончилось. Я подошёл вплотную к Фадину. Он отступил на шаг назад.

— Товарищ лейтенант, — отчеканил я, — идите на…

И я послал нашего замполита по матушке. Тот мгновенно побледнел. Открыл рот, чтобы что-то сказать. Но не успел.

— Ещё слово, и я вам морду набью, товарищ лейтенант, всего-навсего, — пообещал я вполголоса.

Фадин подавился несказанными словами, развернулся и выскочил из каптёрки. Позже выяснилось, что он побежал жаловаться.

Едва я успел спрятать свой дембельский альбом, как меня вызвали. К ротному, к майору Васильеву.

Я прибыл. Доложил о том, что прибыл. В комнате, кроме ротного, были Фадин, старшина и мой командир взвода.

Майор Васильев был краток.

— Ты, Фёдоров, совсем охренел, — сказал он, — хамишь, про какую-то сгоревшую проводку рассказываешь. Угрожаешь замполиту физической расправой.

— Виноват, товарищ майор, — громко и по слогам отрапортовал я.

— Виноват, — кивнул Васильев, — ещё как виноват. Сержантский состав у нас совсем уже от рук отбился. Один на зарядке с магнитофоном бегает. Второй вот матом офицеров обкладывает. Двое суток ареста.

— Есть двое суток ареста, — так же громко проорал я.

Стоящий в углу комнаты старшина крякнул.

— А за что ему арест выписывать? — спросил он. — За мат или за угрозу замполиту?

— Да вы с ума сошли, — ротный аж поперхнулся, — нас за такую формулировку самих на двое суток упекут. Запиши: за нарушение формы одежды. Вон, верхний крючок у него на хэбэшке расстёгнут. Не по уставу.

Вот так я нежданно-негаданно получил первый и последний раз в жизни двое суток ареста.

— Там постельного белья нет, — предупредил меня старшина, когда мы остались одни, — шинель с собой возьми.

— Спасибо, — поблагодарил я и отправился собираться.

Кроме шинели я взял с собой вещмешок. Куда положил два блока сигарет, туалетные принадлежности. И стопку книг. Чтобы использовать их вместо подушки.

В последний момент мой приятель притащил журнал «Юность».

— Тут про дембелей повесть, — сказал он мне, — про нас. «Сто дней до приказа» называется.

Я поблагодарил его. Накинул вещмешок на спину, сложенную шинель взял под мышку и пошёл к выходу, где меня уже ждал старшина.

— Товарищ младший сержант, ваше приказание выполнено, — перехватил меня на выходе Пилипенко, — унитазы чистые.

— Молодец, — похвалил я его, — завтра начинай учиться сливаться с местностью. Альбом в отсеке с сапогами спрятан.

Стоявший рядом старшина хмыкнул.

— Пошли, арестант, — сказал он, — будешь сливаться с гауптвахтой. Целых два дня.

И мы пошли. К караульному помещению. Где наш старшина передал меня с рук на руки невыспавшемуся старшему лейтенанту.

— А чего с шинелью? — спросил старлей. — Не положено.

— Согласно Уставу караульной службы в тёмное время суток можно, — ответил я.

Память в те годы у меня была великолепная. Я наизусть знал все четыре Устава.

Старлей хмыкнул, сходил не торопясь за Уставом. Нашёл нужную статью.

— Действительно, можно, — согласился он, — заходи тогда. В одиночную камеру. Курево в камеру хранения.

Камера представляла из себя помещение размерами два на три метра. Стены были отделаны цементом в стиле «шуба». И покрашены серой краской. Окошко было под самым потолком. Закрытое решёткой. Светильник располагался там же. На высоте трёх метров. К одной из стен были пристёгнуты нары. В двери было небольшое окошко, открывающееся снаружи.

Я бросил в угол шинель и книги. Потянулся. Ближайшие двое суток никакой казармы. Никаких рядовых, построений и проверок, нарядов и занятий. Я был один.

— Аллё, боец, — раздалось из соседней камеры, — кого к нам подселили?

— Из первой роты сержанта, — ответил часовой.

— А у меня кто соседи? — поинтересовался я, вплотную прильнув к двери.

— С автороты мы, — раздался голос, — за пьянку по трое суток схлопотали. Курить есть?

— У первой роты всё есть, — проворчал я и позвал часового: — Боец, в камере хранения мои сигареты. Достань пачку. По сигарете соседям, мне одну и себя не забудь.

— Не имею права, — ответил часовой.

— Молодец, — похвалил я его, — тогда позови разводящего или помощника начальника караула. Имею право позвать.

Часовой промолчал, но мою просьбу исполнил. Разводящий появился тут же. Караульное помещение примыкало к гауптвахте, и дойти до нас было делом одной минуты.

В течение нашего короткого разговора с разводящим мы нашли общих знакомых, поговорили о погоде и о грядущем дембеле. Разводящему предстояло служить ещё год.

— Земляк, — попросил я его, — проинструктируй своих часовых, чтобы сигаретками меня снабжали. Я там себе два блока притащил. В камере хранения лежат.

Камерой хранения назывался огромный железный шкаф, стоящий в коридоре гауптвахты. Ключ от него был у начальника караула. В шкаф складывались личные вещи арестованных, которыми они не могли пользоваться в камерах. В данный момент на верхней полке лежали мои сигареты.

— Так он же закрыт, — сказал разводящий.

— Отодвигаешь его от стены и снимаешь заднюю стенку, — подсказал я, — это ещё с прошлого года работает. Делюсь.

Разводящий проинструктировал часового и выдал мне и моим товарищам по несчастью по сигарете. Свою я скурил, пуская дым в замочную скважину. Потом через дырку в двери отдал окурок часовому.

Жизнь постепенно налаживалась.

На ужин нам принесли из столовой остатки варёной картошки и салат, который в быту мы называли мастика. От него была изжога и тяжесть в желудке. Во время ужина я и познакомился с соседями-алкоголиками.

Один рядовой и два ефрейтора накануне раздобыли где-то две бутылки водки и выпили её. Уютно расположившись в кабине ЗИЛ-130, водителем которого являлся один из ефрейторов. Там-то их и поймал командир взвода. Поймал и влепил трое суток.

— А тебя-то за что? — спросили они меня, поведав свою историю.

— А у меня статья политическая, — многозначительно сказал я, — с замполитом не сошёлся во мнении на организацию досуга личного состава.

Авторотовцы с уважением посмотрели на меня. Я же попросил послать весточку в мою роту с просьбой притащить чего-нибудь поесть. Если в столовой мастика была ещё съедобной, то, остывшая и заветренная, здесь она в качестве еды никак не годилась.

Вечером мне откинули нары. Я постелил шинель, положил под голову стопку книг и уснул. Было жестковато, но зато тихо.

Утром нары пристегнули обратно. Я умылся, привёл себя в порядок.

На завтрак мои товарищи по роте прислали банку тушёнки и банку сгущёнки. Которыми я великодушно поделился с тремя соседями из автороты. Досталось угощение и часовому. Мой авторитет поднялся до небес.

От получасовой прогулки во дворе я отказался.

— Сидеть так сидеть, — сказал я и забился в уголок читать повесть Полякова. До обеда я с ней справился. Повесть мне очень понравилась. И я передал журнал через часового авторотовцам. Для культурного просвещения.

Делать было нечего. Абсолютно. И я наслаждался этим. Сидел в уголке и листал принесённые с собой книги. Или смотрел в потолок и мечтал о гражданской жизни. Целый день. До самого вечера.

На ужин я со своими соседями по гауптвахте съел очередную банку тушёнки, присланную мне из роты. Покурил в замочную скважину. Поговорил с часовым о тяготах караульной службы. И лёг спать. На предварительно откинутые нары.

Ночь опустилась на войсковую часть номер 20115. Не спали лишь дневальные и караул. И не спал командир части. Полковник Абузяров, маленький и шустрый татарин. Которого до дрожи в коленках боялись все. Начиная от рядового и кончая начальником штаба. Наш командир был суров и беспощаден. Требовал от всех соблюдения Уставов и идеального порядка. Взыскания раздавал направо и налево, не считаясь со званиями и должностями.

В общем, именно в эту ночь Абузяров решил проинспектировать, как несут караульную службу во вверенном ему подразделении. Такие проверки он проводил не часто. Раз или два в год.

В караульное помещение он явился в 4 часа утра. Взгрел помощника начальника караула за внешний вид. Проверил действия часовых при учебном пожаре. Влепил выговор начальнику караула за результаты этой проверки. Потом перешёл в помещение гауптвахты.

Я в это время спал сном младенца. И не слышал ни беготни с дырявыми вёдрами, ни шмона в соседней камере, который устроил неугомонный полковник.

Мне снилась жена нашего ротного. Как она кормит меня пирожками с повидлом. Одета она была в короткий халатик. И я почему-то знал, что под этим халатиком у неё ничего нет. Я сидел за столом, смотрел на сидящую напротив жену ротного и жрал пирожки. И мне было хорошо. Потому что пирожки заканчивались, а жена ротного смотрела на меня с усмешкой и расстёгивала верхнюю пуговицу на своём халатике.

И тут вдруг меня кто-то ударил по ногам.

— А тут что за лежебока у вас валяется? — услышал я сквозь сон властный голос.

И опять удар по ногам.

Я вскочил с нар, с тоской отрываясь от пирожков, и увидел перед собой командира части. В руках он держал мой журнал, конфискованный только что у соседей-авторотовцев. В дверях, весь белый, стоял дежурный по караулу.

Вкус повидла моментально исчез из моих воспоминаний.

— Арестованный в дисциплинарном порядке младший сержант Фёдоров, — вытянувшись по струнке, отрапортовал я.

Брови командира части удивлённо поползли вверх.

— Первый раз в этом помещении мне кто-то по уставу отвечает, — проворчал он и добавил: — Тоже художественные книжки читаете? Развели тут беллетристику.

Абузяров шагнул к нарам. Наклонился к стопке книг, которая мне служила подушкой.

Самой верхней книгой оказался учебник сержанта. Полковник повертел его в руках, хотел что-то сказать, но не стал. Отложил в сторону.

Следующей книгой лежал том из собрания сочинений В. И. Ленина.

— А Ленин вам тут зачем? — удивился полковник.

— Занимаюсь, — отчеканил я.

В тесной камере мой голос звучал звонко и громко.

— В каком смысле занимаетесь? — Абузяров пристально уставился на меня.

— Меня завтра выпускают, — глядя чуть поверх головы страшного начальника, продолжил я, — а в пятницу политзанятия. Я готовлю доклад по работе Владимира Ильича. Апрельские тезисы.

— Да? — удивился полковник. — И что там интересного в этих апрельских тезисах?

— Они написаны после Февральской революции, и в них даны установки к подготовке свержения Временного правительства, — бодро начал я.

— Достаточно, — прервал меня полковник, — а за что вас арестовали?

— За нарушение формы одежды, — отрапортовал я, — верхний крючок был расстёгнут.

— Сколько дали? — поинтересовался полковник.

— Двое суток ареста, — ответил я.

— За крючок? — уточнил Абузяров.

— Так точно, — подтвердил я.

— Отдыхайте, товарищ младший сержант, — полковник по-отечески положил мне руку на плечо, постоял и вышел.

Двери захлопнулись.

— Из какой он роты? — услышал я голос грозного полковника.

— Из первой, — ответили ему.

Шаги в коридоре затихли. Хлопнула входная дверь. Проверка покатилась дальше.

Мы с авторотовцами покурили в замочные скважины, и я улегся спать. Им за мой журнал с антиармейской повестью командир части влепил ещё дополнительные сутки ареста.

Утром Абузяров вызвал нашего командира роты. Майор Васильев на негнущихся ногах прибыл в штаб. Где получил по полной.

— Что у вас происходит?! — орал Абузяров на посеревшего от страха ротного. — У вас сержанты в камере работы Ленина изучают. Вы вообще, что ли, с катушек съехали? Ещё раз подобное увижу — сами в камере будете апрельские тезисы учить. По пунктам.

Ротный потел, ел глазами начальство и в душе проклинал меня, молодого замполита и всю свою службу.

А меня выпустили после обеда. Распахнулась дверь. Я сложил шинель. Забросил в вещмешок книжки и потопал на выход. Остатки сигарет я великодушно оставил троим неудачникам из автороты.

Вышел. Светило солнце. Небо было безумно голубым и бездонным.

Я никогда больше не видел такое красивое небо.

Двое суток в тесном и мрачном помещении дали о себе знать.

Краски были яркие. Воздух свеж. Пахло масляной краской и цветами.

Со стороны плаца были слышны звуки марширующего взвода.

До приказа оставалось ровно сто дней.

Из книги "Детство, отрочество и прочее"

https://www.litres.ru/book/vadim-fedorov-29062561/unoshestvo...

— Девушка, у вас верёвочки не найдётся?

— Нет. А зачем вам?

— Хочу с вами знакомство завязать, да вот не знаю, с чего начать, — стараясь не наступить на ноги партнёрше, прокричал я.

— Найдётся, — крикнула она в ответ.

Я взял у неё телефонный номер. И проводил до дома. Оказалось, она жила недалеко от части. В частном секторе. Буквально пять кварталов от КПП. До которого я потом мчался со всех ног. Потому что опаздывал из увольнения. Успел. Я хорошо бегал тогда.

Напрямую из роты в город позвонить было нельзя. В части была внутренняя телефонная связь. И телефонные номера состояли из трёх цифр. Городские номера были в штабе. Который наш взвод убирал по вечерам. После ужина. Штаб части к тому времени пустел. Задачей вверенного мне подразделения было помыть полы, опорожнить урны и протереть пыль в кабинетах. Ну и угостить часового у знамени сигаретой. Это было традицией.

Первым помещением для уборки был кабинет начальника части. В течение 15 минут несколько курсантов наводили там идеальный порядок. После чего я всех выгонял, садился в кресло полковника Абузярова и набирал выученный наизусть номер. На другом конце провода меня уже ждала Света. Светочка. Светуля. И мы целых 45 минут болтали с ней обо всём на свете. Каждый день.

Я несколько раз пытался подать заявление на увольнение, но ротный был непреклонен: «Нечего по городу шляться. Повышайте боевую подготовку с вверенным вам составом. И вообще, товарищ младший сержант, у вас полно залётов. Кругом, шагом марш»…

А хотелось к Свете. Не просто по телефону потрещать, а погладить, обнять. А может, что и больше получится. И у меня созрел план. Уйти в самоволку. В самовольную отлучку. В которую в нашей роте никто не ходил. Старослужащих ротный и так отпускал в увольнение. А курсанты грызли гранит военной науки, и им было не до развлечений. Да и кто бы их прикрыл?

А меня прикрыл мой товарищ. После вечерней проверки осенним субботним вечером он постоял на шухере, пока я перелезал через забор. Гражданской одежды у меня не было, поэтому в своё первое неуставное путешествие за границы части я отправился в хэбешке и сапогах. Вместо портянок были тёплые носки, форма была тщательно постирана и отглажена. И пах я одеколоном.

До дома своей зазнобы я добирался полчаса, пугаясь каждого прохожего и перебежками преодолевая перекрёстки. Добрался. Позвонил. Меня ждали. Родители были дома. Черноволосая мама с приветливой улыбкой, невысокий кряжистый отец. Посидели, поужинали. Потом мы со Светой уединились в её комнате, где целовались, целовались и целовались. Естественно, ничего более я себе не позволил. Родители были в соседней комнате.

Я так и запомнил это своё первое свидание со Светланой. Поцелуи при свете ночника и тёплые шерстяные носки, от которых было жарко и чесались ноги.

Далеко за полночь я вышел из девичьей комнаты, совершенно одуревший и счастливый. Попил чаю со Светой и её мамой. Папа, как выяснилось, уже давно спал. Я распрощался.

Светина мама протянула мне две громадные сумки.

— Вадим, возьмите с собой. Я на хлебокомбинате работаю, это оттуда.

— Да мне через забор лезть, — попробовал отказаться я, — куда я с сумками?

— Да возьмите, вас же там плохо кормят, — настаивала Светина мама, — тут карамель, булочки, пироги. Всё свежее, сегодня пеклось.

И она открыла одну из сумок. Рот у меня мгновенно наполнился слюной. Несмотря на щедрый ужин, съеденный недавно.

Взял сумки. Поцеловал Свету онемевшими губами и отправился обратно в часть. Матерясь вполголоса, еле-еле перелез через забор, перетащив с собой злосчастные сумки с едой. Подошёл к казарме. Вроде тихо.

Приоткрыв дверь, протиснулся внутрь. Дневальный, увидев меня, сделал испуганное лицо.

— Товарищ младший сержант, — сказал шёпотом, — вас ждут в сушилке.

— Кто? — удивился я.

— Старослужащие, — испуганно ответил дневальный.

«Спалили меня», — подумал я и поплёлся в сушилку. Вежливо постучался, вошёл. Два стола. Шахматы. Карты. Чай дымится в кружках. Сковородка с жареной картошкой.

Одиннадцать пар глаз уставились на меня.

— Ты совсем оборзел, что ли? — спросил первым сержант Дударев. — Год ещё не прослужил, а уже в город по ночам бегаешь.

— Я больше не буду, — промямлил я, думая о том, что меня сейчас будут бить. Больно и обидно. И стоит ли мне попытаться посопротивляться или сразу свернуться калачиком, чтобы по голове поменьше досталось.

— Конечно, не будешь, — весело проговорил здоровяк Куцый, играя мышцами на голом торсе.

— Чё в сумках? — спросил обычно невозмутимый старший сержант Шалимов.

— Да вот, тёща будущая гостинцы собрала. Для личного состава, так сказать. От гражданского населения военным специалистам, — проговорил я, чувствуя, что момент расправы отодвигается.

— Покаж, — велел Шалимов.

Я вывалил содержимое сумок на стол. Сушилка наполнилась запахом свежих булочек, карамели и ещё чем-то вкусным. Через минуту все жевали. Запивая чаем дары Светиной мамы. Кто-то подвинул мне табуретку и с полным ртом промычал: «Садись. Картофанов жареных хочешь? Ешь. Только они остыли».

Я вежливо отказался от картошки, но чай попил. Гроза миновала.

Неделя прошла в подготовке к строевому смотру и в вечерних звонках Светлане. Только разговоры у нас стали более интимные и откровенные. Она мне нравилась. Я ей, судя по всему, тоже.

В пятницу ко мне подошёл весельчак Куцый и невозмутимый Шалимов.

— В самоход завтра пойдёшь? — спросил Шалимов.

— Да я вроде не собирался, — ответил я.

— Что значит, не собирался? — удивился Куцый. — Иди и ничего не бойся. Дежурный офицер завтра Хуторянский. Он обычно из своей комнаты не вылазит. Будет сидеть и футбол смотреть. А мы тебя прикроем.

— Ну, не знаааю, — протянул я.

— Прикроем, прикроем, — подтвердил Шалимов, — и около забора подождём. Чтобы гостинцы от тёщи принять. Не переживай.

И так начались мои еженедельные походы в самоволку. Обычно по субботам. К Свете я шёл налегке. Обратно с парой сумок, набитых пирогами и баранками. А в будние дни я общался с любимой девушкой по телефону. Тяготы службы отошли на задний план. Я жил от субботы к субботе. Единственное, что меня смущало, это мой затрапезный вид. Потёртая форма и шерстяные носки в сапогах.

И поэтому я решил всё-таки исхитриться и сходить в увольнение. При полном параде предстать перед Светой.

Праздник — день Советской Армии и Военно-Морского флота — 23 февраля 1986 года выпадал на воскресенье. В пятницу на стол ротного легли заявления на увольнение. В том числе и моё. Поверх которого лежала вручную выполненная открытка. Где 1 отделение 4 взвода во главе с младшим сержантом Фёдоровым поздравляло майора Васильева с праздником 23 февраля. И желало успехов по службе и в личной жизни.

Ротный прочитал открытку, усмехнулся. Взял лежавшее под ней заявление. Расхохотался. И поставил резолюцию: разрешить до 22.00.

Вот так я в третий раз попал в увольнение спустя год с лишним после призыва на действительную военную службу.

Как я готовился к этому выходу в город! Как я готовился!..

Китель и штаны мы гладили, вымеривая стрелки по линейке. На погоны в районе лычек нанесли слой клея ПВА с блёстками. Бляха на ремне драилась сутки. В ботинки можно было смотреться, как в зеркало. Парикмахер стриг меня в течение часа. Хотя обычно он укладывался в три минуты. Я своей нервозностью и подготовкой заразил весь взвод.

В воскресенье я вышел из ворот части, козырнул патрульному и отправился в цветочный магазин. Потом к любимой девушке. Где был встречен как самый дорогой гость.

— А форма вам очень идёт, — сказала Светина мама.

— Идёт, — подтвердил отец, — прям совсем другой человек.

Мы отобедали. Потом я сходил со Светой в кинотеатр на «Зимнюю вишню». Посидели с ней в кафе. Вернулись домой.

Когда пришла пора мне возвращаться, Светлана обняла меня и прошептала на ухо: «Восьмого марта родители уезжают. Я буду одна дома. Приходи такой же красивый. Я буду твоя».

И убежала с крыльца домой. А я вышел на улицу и пошёл в родную часть. С уже ставшими обыденными двумя сумками с выпечкой.

Оставшиеся две недели я провёл в раздумьях. Как официально пойти в увольнение? Как? Сослуживцы посоветовали повторить предыдущий трюк. Но эту идею я сразу отмёл. Дарить усатому майору на 8 марта поздравительную открытку было довольно опасно. Куцый предложил подписать открытку жене Васильева и двум его дочерям, но я так рисковать тоже не стал.

В итоге решил действовать напрямую. Зашёл в кабинет ротного, представился. Положил на стол увольнительную записку.

— Товарищ майор, очень надо в город в этот день, — осипшим от волнения голосом начал я, — вот именно в этот день. Потом до конца службы меня за ворота части можете не выпускать.

Васильев поднял на меня глаза. Усы его грозно шевельнулись.

— А не часто ли вы в увольнение в последнее время ходите, Фёдоров? — спросил.

— Часто, — отозвался я, — третий раз с начала службы. Мне к девушке надо.

— К кому? — взревел ротный.

— К девушке, — окончательно осипнув, сказал я.

Как потом выяснилось, именно накануне 8 марта наш ротный узнал, что его старшая незамужняя дочь беременна. И тут я со своей просьбой.

— Два наряда вне очереди, — перегнувшись ко мне через стол, проорал майор Васильев, — даже нет, не два, а три наряда. Подряд.

— Есть три наряда вне очереди, — уже почти шепотом просипел я, — разрешите идти?

— Идите, товарищ младший сержант, всего-навсего, — прорычал Васильев, — заступайте в наряд сегодня же вместо Гаглоева. И завтра тоже. И послезавтра. Три дня подряд. Чтобы к девушкам не хотелось. Наверняка.

Я отдал честь, развернулся и, печатая шаг, вышел из кабинета ротного. Строевым шагом под изумлённые взгляды сослуживцев прошагал через всю казарму. Вошёл к старшине роты в каптёрку и доложил, что мне через полчаса заступать в наряд. На трое суток. Прапорщик Пилипенко крякнул, посмотрел на меня жалостливо и спросил: «Ты чего опять такого сделал, что ротного даже здесь слышно было?»

— Я сказал этому садисту, что хочу в город, к девушке, — ответил я, — а он как-то странно прореагировал.

— Про девушку это ты зря сказал, — сказал мне Прапорщик Пилипенко и поведал историю про беременность майорской дочери.

А потом я с нарядом сходил на развод. Потом были сутки дежурства. Потом были вторые сутки. Хотелось спать. И хотелось не думать о том, что где-то недалеко сидит девушка по имени Света и ждёт меня. А её родителей нет дома.

В понедельник вечером я сдал дежурство. На ощупь нашёл свою койку и рухнул в одежде, успев только снять сапоги. Проспал почти сутки. Пилипенко запретил меня будить и велел занавесить кровать простынёй. Я проснулся во вторник после обеда. Сходил с ротой в столовую. Дождался вечера.

После ужина пришёл в штаб. Дождался, когда убрали кабинет командира части. Закрыл за собой дверь. Сел на краешек кресла, на котором раньше сидел развалясь. Набрал знакомый номер.

— Здравствуй, это я, — сказал в трубку.

— Здравствуй, — отозвался знакомый голос.

— Я хочу объяснить, — прошептал я.

— Не надо ничего объяснять, — ответили в трубке. Вроде тот же голос, но уже какой-то незнакомый.

— Хорошо, — сказал я.

— Прощай, — сказали в трубке.

И раздались гудки.

— Маме привет передавай, — сказал я гудкам, — и спасибо ей большое за гостинцы. От всего сержантского состава первой роты войсковой части 20115.

Я осторожно положил трубку. Вышел из кабинета. Прошёлся по штабу. Вышел на улицу. Уборка уже была закончена. В курилке тусовался народ, дымя сигаретами Ява.

Ещё лежал снег, но уже пахло весной. Моей последней весной в армии.

Я поднял голову и весело заорал в мартовское серое небо: «Четвёртый взвод, в колонну по четыре становись!»

Из книги " Отрочество, зрелость и прочее".

https://www.litres.ru/book/vadim-fedorov-29062561/unoshestvo...

– А давайте ему задание дадим, и пусть покажет, что он умеет, – предложил Брызглов.

– Давайте. Я, как пионер, всегда готов к трудным и ответственным заданиям, – откликнулся я.

– Напишите правила прохода и проезда по двору дома, – сказал Иван Иванович, – а то у нас там шастают все кому не лень.

– Это камень в мой огород? – вспыхнула Жанна.

– Напишу я вам эти правила, не переживайте, – согласился я. – К следующему нашему заседанию всё будет в лучшем виде.

– Вот так и напишем в протоколе: «Поручить Фёдорову составить правила», – хищно улыбнулся Кац.

– Составлю, – подтвердил я. – Но раз уж речь зашла о проезде по двору, то не могли бы вы, глубокоуважаемый пан председатель, рассказать, почему с владельцев припаркованных на ночь во дворе автомобилей собираются деньги, которые к тому же не проводятся через кассу, как я понял.

– Собирать деньги с ночующих автомобилей было решено на общем собрании несколько лет назад, –вздохнув, ответил Самуил Иванович. – Да, деньги не учитываются в кассе, но они служат для различных дел, где нужна наличность.

– А сколько денег собрано с начала года? Сколько и на что использовано? – поинтересовался я.

– Немного, там копейки, – пояснил Кац. – Тысяч двадцать в месяц.

– А куда потрачены? – допытывался я.

– Насос для канализации надо было купить, – принялся перечислять Самуил Иванович. – Так он тысяч шестьдесят стоит, а мы его наличными за пятнадцать взяли.

– А происхождением насоса не интересовались? – вкрадчиво спросил я.

– Нам насос нужен, а не его происхождение, – огрызнулся Кац.

– Сорок тыщ «Маяку» заплатили, – напомнил ему Брызглов.

– Что за «Маяк»? – удивился я.

– Компания-монополист, которая обеспечивает теплоснабжение нашего дома, – охотно пояснил Иван Иванович. – Каждую осень надо проходить проверку, иначе наш дом не подключат к отоплению.

– А нельзя было оплатить её услуги безналом? Зачем огород городить? – уточнил я. – В то время, когда космические корабли бороздят небо...

– Это не самому «Маяку», – перебил меня Брызглов, – это инженеру, который за наш дом отвечает и акт готовности к зиме подписывает.

– Взятка, что ли? – сообразил я.

– Да, взятка, – подтвердил мою догадку Кац. – Мы дали её, чтобы наши жильцы зимой не замёрзли.

– Взятка? Вы серьёзно? Я не сплю? – ошарашенно повторял я. – Вы так спокойно об этом говорите... Жанна, ущипните меня, но только не больно.

– Все дают, все, – принялся просвещать меня Брызглов. – Если не дашь, то тепла не получишь. Поэтому все платят, все дают. И мы не исключение.

– Но это же взятка... – попробовал возразить я. – Вы незаконно собираете деньги с жильцов и даёте их в качестве взятки. Это совсем уже...

– У меня времени мало, – прервала меня Наденька Дурова. – Я предлагаю перейти к последнему вопросу нашей повестки – «Разное». Так вот, я предлагаю выразить Фёдорову недоверие. Кто за?

– В каком смысле недоверие? – удивилась Жанна.

– В прямом! – огрызнулась Надежда. – Фёдоров только и делает, что устраивает скандалы на ровном месте и никакой работы не ведёт. То одно ему не так, то другое. Предлагаю выразить недоверие. Я за.

И Дурова протянула свою прелестную ручку вверх.

– Я тоже за, – поддержал её Кац.

Брызглов воздержался. Жанна и я были против. Однако Самуил Иванович сказал:

– Мой голос решающий. Правление выражает своё недоверие гражданину Фёдорову.

– Я даже не знаю, как теперь смогу жить с этим клеймом, – всхлипнул я.

– Вот! Он опять паясничает! – завопил внезапно рассвирепевший Кац. – Я вас вообще больше не буду на заседания звать! Мы вас не будем приглашать!

– Как это? Я же член, – иронизировал я. – Как же вы без меня будете? Как вы без члена сможете проводить заседания правления?

– Выйдите из помещения! Оно не ваше! – Самуил Иванович затряс головой, из его рта полетели брызги.

– Между прочим, это общедомовая территория. С чего это вы меня отсюда выгоняете? – возразил я.

– Выйдите! – продолжал орать Кац.

– Охрану позовите, – посоветовал я. – Пусть они меня торжественно вынесут из помещения диспетчерской.

– Прекратите! – закричала Жанна. – Что вы тут балаган устроили?

– Я вообще никого не трогаю, – ответил я. – Это вот некоторые нервные граждане то свергают меня, то недоверие выражают. Я боюсь, что в следующий раз меня расстреляют.

– Вы негодяй, – сказал внезапно успокоившийся Самуил Иванович.

– А вы взяткодатель и самодур, – улыбнулся я ему.

– Прекратите лыбиться! – крикнула Дурова. – Постоянно со своей улыбочкой! Смотреть тошно!

– Я долго жил на Западе, а там все друг другу улыбаются, как придурки. Я ещё не привык скалить зубы и кричать на собеседников, но я работаю над этим, – пояснил я.

– Всё! – Кац стукнул ладонью по столу. – Заседание правления ТСЖ «Ротонда» объявляю закрытым. Все свободны.

Я встал и поднялся к себе в квартиру.

– Ну что у вас там нового? – спросила меня жена.

– Взятки дают деньгами, незаконно полученными с жителей дома, – задумчиво произнёс я. – Строителей своих хотят нанять для ремонта фасада. Дорого, но зато там все свои.

– У нас наконец-то дом отремонтируют? – обрадовалась Леночка.

– Нет. На ремонт нет денег, – ответил я. – Но они обсуждают, что если бы деньги были, то они бы фасад отремонтировали. Час обсуждали, как было бы хорошо, если бы имелись деньги.

– Тебе не надоело сражаться с ветряными мельницами? Может, хватит? – жена подошла и потрепала меня по седой голове.

– Да тут я сражаюсь даже не с мельницами, а с их тенью, – я сел на диван и потянулся. – А ведь я сюда не сражаться приехал, а жить. И да, мне всё это надоело. К тому же меня, в связи с утратой доверия, решили не пускать на заседания.

– Вот и не ходи, – посоветовала Леночка. – Два часа там чёрт-те о чём говорите, а толку никакого. Лучше бы с детьми погулять сходил.

– Вот и не пойду, – ответил я. – То есть с детьми пойду гулять, а в правление ни ногой. Только нервы себе мотать. Тем более меня туда и звать уже не будут. Тема с председательством закрыта навсегда и бесповоротно.

Но одна пословица гласит: «Человек предполагает, а Бог располагает».

Спустя полторы недели я шёл по двору нашего облупившегося дома и никого не трогал. Вдруг мне преградил путь какой-то мужчина: выше меня на голову, с заметным пивным животиком, всклокоченными волосами и небритой физиономией. Он сказал:

– Здравствуйте, Вадим. А я вас по фотографии узнал. Меня зовут Андрей.

– Очень приятно, – я протянул ему руку. – Вадим Фёдоров. Рад знакомству.

– Я из шестьдесят седьмой квартиры. Моя фамилия Дуриков, – пожав мою руку, продолжил собеседник.

– Очень приятно, – повторил я.

Возникла неловкая пауза. Я хотел уже пойти дальше, но мужчина внезапно заговорил, дыхнув на меня перегаром:

– Я тебе морду набью, мудила.

– За что? – поинтересовался я.

– Ты мою жену обидел. Ты про неё похабный рассказ написал.

– А как её зовут? – уточнил я.

– Надечка Дурова, – ответил Андрей. – Она даже плакала, когда твоё говно читала. И за это я тебе по морде дам.

Он вынул из кармана пачку сигарет. Грязно матерясь, попытался достать одну, но она упала на асфальт. За ней полетела вторая.

– А почему у вас с женой фамилии разные? – спросил я.

– Она оставила себе девичью, – пояснил Дуриков, роняя третью сигарету. – Но дети записаны на мою.

– Понятно, – кивнул я, развернулся и пошёл прочь.

– Стой! Стоять, я сказал! – раздался крик за моей спиной.

Я остановился. Повернулся. Андрей всё-таки достал одну из сигарет, засунул её себе в рот и продолжал орать:

– Иди сюда! Я кому сказал? Иди сюда!

– Зачем? – крикнул я в ответ.

– У тебя зажигалка есть? Моя что-то не зажигается, – спокойно произнёс Дуриков.

– Я не курю, – ответил я.

– Иди сюда, скотина! Иди сюда, сволочь! Я тебе морду набью! – вновь перешёл на крик мужчина.

– Вам надо, вот вы и идите, – сказал я и прибавил, когда тот, продолжая материться, приблизился ко мне: – Бейте.

– Нет, я тебя бить не буду. Я тебя убью, – подумав, сообщил Андрей.

– Хорошо, – поморщился я, – только убивайте быстрее, а то я есть хочу. Меня обед дома ждёт, а я тут время на вас трачу.

– Я убью тебя, скотина! – гаркнул тот мне в ухо. – Бить не буду, потому что тебе шестьдесят лет, а я стариков не бью.

– Вообще-то, мне всего пятьдесят шесть, – обиделся я.

– А мне сорок! И я убью тебя, гада, – сообщил Дуриков и разразился длинной тирадой, состоящей из междометий и матерных слов.

– Хорошо, – сказал я и, достав из кармана смартфон, уточнил: – А не могли бы вы всё это на камеру мне сказать? Про возраст и про убийство стариков.

– Сука, – мужчина покосился на телефон, развернулся и быстро пошёл в сторону ворот.

– Куда же вы? – закричал я. – Не надо скромничать! Расскажите всю правду на камеру!

Но тот, внезапно потеряв ко мне всякий интерес, уже скрылся за углом дома.

А я поехал в местное отделение МВД, где заполнил бланки заявления и объяснительной. Дежурный их внимательно прочитал и спросил:

– Так из-за чего он вас грохнуть-то хочет?

– Из-за литературы. Я написал произведение, и оно так сильно тронуло гражданина Дурикова, что он решил меня убить, – скромно пояснил я.

– Типа Моцарта и Сальери, что ли? – пошутил дежурный.

– Не, у тех пацанов тёрки из-за музыки были, а у нас чисто литературная тема. Из-за фельетона. Хотя хрен редьки не слаще. Примете меры?

– Конечно, примем, – кивнул дежурный. – Вот вам квитанция, что заявление подано. Всего хорошего!

– И вам не кашлять, – поблагодарил я его и отправился домой.

Прошло два дня. В пятницу вечером, ровно в 21:10, я сел в свой автомобиль, припаркованный у дома, завёл двигатель и тут же услышал глухой удар по машине со стороны пассажира. Это был Дуриков.

Я вылез, достал смартфон и включил камеру. Андрей, шатаясь, приблизился ко мне с вопросом:

– Снимаешь?

– Снимаю, – кивнул я.

– Снимай-снимай, собачка. Тяф-тяф, сучка. Ты моя сучка, – сказал Дуриков и навалился на меня своим пивным пузом, видимо, намереваясь раздавить о мою же машину.

Я оттолкнул его. Он возмутился:

– Ты чего толкаешься?

– Отойди от моего автомобиля, – попросил я.

Но пьяный мужчина опять навалился на меня и, давя своим животом, произнёс:

– Ударь меня. Ну, ударь меня.

– Да не буду я тебя бить, – сказал я, одной рукой держа камеру, а другой отталкивая одуревшего от водки соседа. – Отойди от меня и от моей машины.

– Китайское говно, – прокомментировал Дуриков, кивая на моё авто. – И ты говно.

Он принялся обсуждать меня и моих родственников, вставляя через каждое не совсем приличное слово ещё более неприличное.

Когда мне это надоело, я развернулся и быстро пошёл в диспетчерскую, благо находилась она в десяти шагах от моей машины. Там было тепло и уютно. За столом сидела дородная Раиса Григорьевна, старший диспетчер. На столе был разложен ужин этой могучей женщины: палка колбасы, половина буханки белого хлеба, шмат сала граммов на двести и зелень в отдельной тарелочке.

– Вызовите полицию, – попросил я её.

– Так у вас же свой телефон есть, – возразила она.

– Он занят. Я на него снимаю Дурикова из шестьдесят седьмой квартиры. Он тут дебоширит, – пояснил я.

В этот момент в диспетчерскую ворвался пьяный Андрей и закричал:

– Ты куда от меня убегаешь, сучка моя? Тут тебе не Чехия! Это Россия! Тебя в Чехии, наверное, иммигранты пялили? Его иммигранты пялили.

Глаза Раисы Григорьевны стали круглыми от изумления.

– Прекратите говорить гадости, – попросил я его. – Я всё снимаю на видео. Вы представьте, если это увидят ваши дети. Да и женщина среди нас, хоть бы её постеснялись.

– А чего прислугу стесняться? – рассмеялся Дуриков. – Дам ей денег, она раком станет и лаять начнёт. Тяф-тяф!

– Вызовите полицию, – попросил я ещё раз потерявшую дар речи женщину.

Повернувшись к ней, я увидел, что на столе между колбасой и хлебом лежит большой кухонный нож, которым до этого Раиса Григорьевна нарезала себе ужин. «Сейчас Дуриков увидит этот нож, схватит его и зарежет меня», – пронеслось у меня в мозгу. Я застыл, как парализованный, глядя на ножик, и именно в этот момент пропустил первый удар.

Дуриков, устав материться и паясничать, врезал мне в левый висок. Я отлетел к стене, выронив телефон. Второй удар я заблокировал и ударил в ответ. Попал дебоширу в нос, из которого широким веером по комнате разбрызгалась кровь.

Раиса Григорьевна взвизгнула и ласточкой выпорхнула за дверь.

Дуриков взревел и ринулся на меня. Я же пригнулся и всем корпусом врезался в его пивной живот, стараясь вытолкать соперника из диспетчерской в коридор, подальше от стола с ножом. И мне это удалось. Правда, в процессе борьбы пьяный сосед стянул с меня куртку и майку. Он запнулся, пятясь назад, и грохнулся в коридоре на пол, держа в руках мою одежду. Пока он сражался с ней, я забрался на него, сел на грудь, ногами зажал его руки и заорал:

– Вызовите полицию!

– Слезь с меня, – пискнул где-то внизу соперник.

– Вызовите полицию! – опять крикнул я и несколько раз ударил Дурикова по бицепсам, отбивая у него желание колотить меня по телу.

Из-под головы соседа стала растекаться лужица крови.

– Вызовите полицию и скорую! – завопил я.

Дверь отворилась, и на пороге возник охранник. За ним маячила Наденька Дурова, стараясь разглядеть, что творится в этом тёмном коридоре.

– Что вы тут делаете? – ошарашенно спросил охранник.

– Звёзды разглядываем, – огрызнулся я. – Жаль, небо тучами заволокло.

– Я убью тебя, сука! – заорал Дуриков.

Раздался грохот. Это упала в обморок Надя. Потом прибежали какие-то люди. Я отпустил дебошира и сам вызвал полицию и скорую помощь.

– Скорая для скольких человек? – спросили меня по телефону.

– Для двух, – ответил я, разглядывая свой неестественно изогнутый мизинец на правой руке.

Потом я поднялся домой, умылся и надел чистую майку. Коротенько рассказал жене, что произошло, и посмотрел в окно. Дуриков с окровавленным лицом бегал по двору с лопатой, крича, что он полковник ФСБ и всех поубивает, а кого не поубивает, того купит, потому что у него много денег. Следом за ним бегала Дурова и уговаривала мужа отдать лопату дворнику.

– А говорили, что у нас приличный дом, – сказала мне Леночка.

– Люди склонны врать. Все врут. Ещё доктор Хаус об этом говорил, – ответил я.

Приехала полиция. Я спустился вниз.

– Сержант Орлов, – представился дэпээсник. – Что тут у вас произошло?

Я рассказал о происшествии. Меня посадили в машину и отвезли в отделение МВД «Кунцево».

– Ах ты мразь такая! Человеку башку в двух местах пробил! Сядешь у нас! И надолго! – наорала на меня с порога дежурная – тощая, как таранка, дама с куцыми чёрными волосами, майор полиции.

Я мило улыбнулся беснующейся фурии и попросил бланки. Написал заявление и объяснительную, сфотографировал их на смартфон и сел в предбаннике, нервно озираясь на открытую дверь в обезьянник. Было холодно и неуютно. Стало болеть всё тело, особенно те места, по которым прошлись кулаки Дурикова.

Через час приехал следователь – мужчина средних лет, одетый в гражданское. Он представился:

– Старший лейтенант Уткин. Пойдёмте, я возьму у вас показания.

Мы поднялись на второй или третий этаж. Сели за стол. Уткин подвинул ко мне несколько бланков и сказал, зевая:

– Вот тут и тут распишитесь, чтобы время не терять. Я потом заполню. А вы сейчас домой поедете.

Я взял ручку, повертел ею в руке и произнёс:

– Как-то в детстве один мальчик подписал чистые бланки, а на следующий день катался на велосипеде и упал.

– И чё? – спросил следователь.

– Упал и сломал себе шею. Хрясь! И пополам. Его мать так рыдала, так рыдала. Просто выла. Жуткое зрелище! – глядя прямо в глаза Уткину, сказал я.

– Ладно, – следователь подвинул бланки к себе, – тогда сначала заполним. Кстати, какими видами спорта занимаетесь?

– Третий юношеский у меня, – скромно сообщил я. – Правда, давно это было. Ещё в прошлом веке.

– Бокс? Самбо? Карате? – заинтересовался Уткин.

– Третий юношеский по гимнастике, – ответил я, – а в последнее время даже в спортзал не хожу. Как дети родились, не до спортзала стало.

Следователь кивнул и стал записывать мои показания. Я прочитал и расписался. Мы спустились вниз. Он сдал меня дежурной и куда-то убежал.

В предбаннике сидел изрядно помятый парнишка лет двадцати пяти, одетый в спортивный костюм и грязные кеды. На его лице красовались синяки и кровоподтёки.

– Добрый вечер, – сказал я ему. – А вас-то за что загребли?

– Да по дурости, – объяснил парень. – У меня был пистолет-зажигалка. Я им местных гопников попугал, а они ментов вызвали.

– Гопники? В Кунцево? – удивился я. – А мне говорили, что это самый приличный район в Москве.

– Все кругом врут, – потрогав вздувшуюся шишку на лбу, ответил незнакомец.

– Это я уже понял, – произнёс я и присел рядом с ним.

– А тебя... то есть вас за что? – спросил товарищ по несчастью.

– Да я эфэсбэшнику голову проломил. Его увезли в реанимацию, а меня – на нары.

– Ого, – парнишка аж привстал от удивления, потом пожал мне руку и сел обратно. – Уважаю. А за что пробили-то?

– Не могу об этом говорить, подписку давал, – вздохнул я.

В это время из дежурки выглянула черноволосая дама и, разглядывая какие-то бумаги, спросила:

– Фёдоров, а где ты был до прошлого года? У нас на тебя вообще никаких данных нет.

– Последние двадцать три года я проживал в Чешской Республике, – ответил я.

– Ага, – кивнула дежурная и скрылась за дверью.

– Фёдоров, может, поможешь мне? – подёргал меня за рукав парень. – Скажешь, что делать, а? Ты крутой, я смотрю. А я в «Вагнере» был. Недолго, полгода воевал. А тут что-то переклинило на гражданке. Кругом одни пидоры. С меня стакан, если чё. А?

Я внимательно посмотрел на него и спросил:

– Голова кружится? Такое впечатление, что тебя по асфальту мордой вниз волокли.

– Не, не кружится, но болит здорово, – ответил незнакомец. – Я убегать от ментов стал, но они быстро бегают и меня догнали. Не стали стрелять.

– Тогда зови дежурную и говори, что тебе требуется медицинская помощь, что тебя тошнит и кружится голова, – проинструктировал я.

Парень так и сделал. Скорая приехала быстро. Его осмотрели и забрали в больницу с подозрением на сотрясение мозга. А я остался один.

Примерно в два часа ночи в отделении появился офицер в сопровождении следователя Уткина. Выслушал доклад дежурной, подошёл ко мне и представился:

– Заместитель начальника подполковник Пичугин. Что тут у вас произошло?

– У нас произошёл спор на литературную тему, который закончился мордобитием, – ответил я.

– Уже интересно, – склонив голову набок, сказал он. – Что-то кому-то в творчестве Пушкина не понравилось?

– Да бог с вами! Пушкин – наше всё. Он всем нравится, – я махнул рукой и рассказал о том, что произошло со мной во дворе дома и в диспетчерской.

Подполковник меня внимательно выслушал, отошёл с Уткиным в сторону и произнёс:

– Вроде адекватный.

Следователь что-то зашептал ему в ответ. Я расслышал только фразы «отказался подписывать» и «подозрительно спокойный». Пичугин строго посмотрел на меня и вышел. Судя по всему, он отправился домой, потому что я его больше никогда не видел. Затем ушёл и Уткин, на прощанье махнув мне рукой.

Я подошёл к стеклянной перегородке, отделяющей предбанник от дежурки, и постучал.

– Чего тебе? – спросила дежурная.

– Тётенька, а когда я домой поеду? – спросил я.

– Какая я тебе тётенька? – взорвалась дама. – Я майор полиции.

– Но вы-то мне не представились, хотя и обязаны, – огрызнулся я. – Вон ваш начальник представился. Так когда отпустите?

– Майор полиции Курощупова, – процедила дежурная. – От начальства дано указание задержать тебя на ночь.

– За что? – искренне удивился я.

– Имеем законное право задержать до 48 часов, – отрезала Курощупова. – Так что готовься. Сейчас подобью дела и отведу тебя в камеру.

– Да я в одной майке! – возмутился я. – Дайте телефон жене позвонить. Я и так весь продрог.

– Я тебя сейчас до трусов раздену и в камеру запущу! Ишь, нежный какой выискался! – заорала женщина.

– Да раздевайте! Хоть до трусов, хоть без трусов! Испугала ежа голой задницей! – психанул я. – Дайте телефон, сатрапы!

Я стянул майку, обнажив свои татуировки.

– Красиво. И что примечательно, ни одной криминальной татухи, – отметил помощник дежурной, лысый прапорщик, до этого тихо сидевший в сторонке.

Телефон мне всё-таки дали. Я позвонил жене и попросил прислать мне с такси куртку, майку с длинным рукавом, тёплый свитер, еду и воду.

Такси приехало через пятнадцать минут. Кроме заказанных вещей и продуктов таксист привёз маленькую подушку. Прапорщик внимательно осмотрел её, но ничего не сказал.

Я переоделся, зашёл в камеру, лёг на нары и уснул, успев увидеть, как из-за решётки пробивается рассвет.

Курощупова разбудила меня в шесть утра, отдала вещи и протянула несколько листков бумаги. На них было написано, что я совершил административное правонарушение – «проявлял неуважение к обществу, а именно выражался грубой нецензурной бранью, на замечания граждан и сотрудников полиции не реагировал».

– Это вы меня с Дуриковым спутали, – сказал я, надевая на шею нательный крестик.

– Это твоё постановление. Подписывай давай, – майор сунула мне в руки авторучку. – Подписывай и домой поедешь.

– Если моё, то это клевета и фальсификация! Я вёл себя достойно, нецензурной бранью не выражался. Вызвал по телефону ваших сотрудников и оказывал им всяческое содействие, – возмутился я.

– Тогда я тебя сейчас на пятнадцать суток закрою! – раненой белугой взревела Курощупова. – Ты чего мне тут мозги трахаешь в такую рань? Я таких, как ты, уже двадцать лет на службе наблюдаю. Натворите делов, а потом невинными овцами прикидываетесь. Знаю я вас!

– Неправда, – вздохнул я, – я не все. Я у мамы такой единственный. Не обобщайте, пожалуйста.

– Возвращай вещи обратно! – продолжала реветь дама. – Я для него исключение делаю, а он, сволочь неблагодарная, мне тут комедию ломает. Готовься пятнадцать суток сидеть. Сдавай всё взад!

Я вздохнул, снял с себя крестик и часы, отдал всё дежурной и отправился обратно в камеру. Спать.

Через два часа меня опять разбудили. На этот раз это был помощник дежурного, лысый прапорщик. Он отдал мне мои вещи, протянул уже знакомые листы с постановлением и протоколом о правонарушении и, подав мне авторучку, сказал:

– Подпишите, что не согласны. Там штраф-то всего 500 рублей.

– Дело не в деньгах, а в принципе, – ответил я, размашисто выводя своим корявым почерком фразу «категорически не согласен».

– Всё, идите домой. Ваша жена всю ночь нам названивала. Достала всех, – усмехнулся прапорщик.

– Правда домой? – недоверчиво спросил я. – А то мне всю ночь рассказывали, что вот-вот пойду домой и баиньки, а в итоге я у вас в номерах заночевал.

– Правда, правда, – успокоил меня полицейский. – Сейчас без обмана.

Я взял свои вещи и вышел из отделения. Продевать шнурки в кроссовки было лень, а на штанах завязки ещё ночью срезала Курощупова. Я стоял в обуви без шнурков и в спадающих штанах и глядел в бездонное московское небо. Потом достал телефон и вызвал «Яндекс.Такси».

В ожидании машины позвонил домой. Трубку Леночка подняла сразу же. Я сообщил ей:

– Скоро буду. Пыток не было, но тело всё болит от их «перин». Спасибо за подушку.

– Я тебя люблю, – тихо ответила жена.

– А я тебя обожаю, – негромко ответил я, повесил трубку, сел в прибывшее такси и поехал к себе домой.

Первым посмотреть на наше творчество прибежал Мунтян, постаревший, одетый в китайский спортивный костюм. Он рассмотрел баннер, пошевелил губами и куда-то уковылял.

После него появился главный инженер, который твёрдым шагом подошёл к стремянке и, постучав по ней, металлическим голосом произнёс:

– Немедленно снять!

– Моё дело маленькое. Моё дело – повесить. Обращайтесь к заказчику, – ответил с самой верхушки лестницы Николай.

Главный инженер повернулся ко мне, сморщился, как будто подавился жабой, и повторил:

– Немедленно снять!

– Неправильно челобитную подаёте, – улыбаясь во весь рот, ответил я. – Напишите заявление. Шрифт «Вердана», четырнадцатый кегль. Я его рассмотрю в течение тридцати дней и дам ответ.

Главный инженер сжал кулаки, прорычал что-то неразборчивое и потрусил в том же направлении, что и Мунтян.

Через пару минут из подъезда вышел охранник в красивой форме песочного цвета. Он посмотрел на Николая, сидящего на стремянке, потом подошёл ко мне и строго спросил:

– Повесили?

– В процессе, – сообщил я.

– Снимайте! – скомандовал охранник.

– Не будем, – произнёс я. – Вы чем вообще занимаетесь и почему даёте нам распоряжения?

– Я дом охраняю, подъезд, чтобы посторонние не ходили и это... порядок был, – смутившись, пояснил мужчина.

– Тогда идите и выполняйте свои прямые обязанности, осуществляйте патрулирование по периметру, – сказал я. – В случае нарушения правопорядка звоните 112 и вызывайте подмогу.

– Да я человек маленький. Мне сказали вам передать, чтобы сняли, я и передал, – охранник почесал затылок. – А где в подъезде периметр?

– Уважаемый, – я прикрыл глаза и подставил лицо солнечным лучам, – идите в подъезд и ищите. Периметр есть везде. Это аксиома.

– Есть! – ответил мужчина и, развернувшись почти по-военному, убыл в подъезд искать периметр.

– Николай, а вы ещё долго там этот баннер клеить будете? – открыв глаза, обратился я к рекламщику.

– Вадим Николаевич, ну куда нам торопиться? – заныл тот. – Я живу достаточно скучной жизнью. Работа, дом, семья. Семья, дом, работа. А тут у вас страсти кипят, люди ходят, вопросы задают, творчеством моим интересуются. Можно я помедленнее буду клеить?

– Ладно, – разрешил я. – Но если тебя свергнут с твоей стремянки, сразу беги в магазин. Там на прилавке лежат разделочные ножи. Бери тот, который для сыра, и обороняйся до последней капли крови. И желательно не своей, а чужой.

– А как я узнаю, какой из них для сыра? – поинтересовался парень.

– У него рукоятка белая, – пояснил я.

– А вы возьмёте нож для мяса?

– Нет, я буду фиксировать происходящее и звать на помощь, – ответил я.

В это время нашу беседу прервал низкорослый старичок со смешной бородкой. Он подлетел ко мне и закричал:

– Немедленно снимите плакат!

Николай аж захрюкал от удовольствия со своей высоты.

– Раньше люди при встрече желали друг другу здоровья, спрашивали о погоде и семье, разговаривали об урожае, – щурясь от солнца, неторопливо сказал я.

– Здравствуйте, – старичок плюхнулся на скамейку рядом со мной и уже спокойно добавил: – Снимите плакат.

– Здравствуйте, – ответил я. – Не снимем. За него деньги уплочены. Специалисты работали, трое суток цвет подбирали поядовитее. А вы, кстати, кто?

– Я представитель собственников этого дома, – гордо заявил собеседник, – и требую, чтобы вы сняли плакат с нашего фасада.

– А я собственник помещения, на окно которого клею баннер, – сообщил я. – Если вам не нравится цветовая гамма или вы нашли грамматические ошибки, то обратитесь в соответствующие органы. Могу дать адреса, телефоны и явки. Записывайте: Загородное шоссе, дом два.

– Перестаньте паясничать! Я сейчас позвоню адвокату! Он вас на место поставит! – опять закричал старичок.

– Я и не паясничаю, а просто шучу и балагурю. Без юмора в России прожить невозможно. Тем более делать-то всё равно нечего без электричества, – тихо ответил я.

Дедушка достал из кармана пиджака телефон и принялся звонить. Судя по всему, он был глуховат, так как звук был включён на полную громкость. И я, и сидящий на стремянке Николай отлично слышали весь разговор.

Старичок пару минут рассказывал адвокату о двух молодых хамах, вешающих баннер на окно магазина, а потом спросил совета.

– Баннер вешает собственник помещения? – поинтересовался приятный женский голос из трубки.

– Собственник, – покосившись на меня, ответил дедушка.

– Там есть надписи, дискредитирующие власть или Вооружённые силы России? – уточнил голос.

– Нет. Но тут есть надписи, дискредитирующие нашу управляющую компанию «Вега».

– Вы – это не государство. Собственник может вешать что угодно. Мы ничего не можем предпринять в данном случае, – ответила трубка и отключилась.

Тогда старичок повернулся ко мне и сказал:

– Дайте мне свой телефон.

– Не дам, – отодвинулся я от него на край скамейки. – Я его в Праге покупал. Айфон последней модели. По нынешнему курсу он стоит бешеных денег.

– Да не трубку, – поморщился собеседник, – а номер ваш дайте.

– Вон на двери магазина нарисован, – махнул я рукой в сторону стремянки, с которой в это время слезал Николай.

Дедушка подбежал к двери, переписал номер и умчался в неизвестном направлении. Подошедший рекламщик сел рядом со мной на скамейку и, запрокинув голову, принялся рассматривать своё творчество.

– Цвет зачётный. Наверное, с Кутузовского видно будет, – произнёс он после минутного созерцания идеально приклеенного баннера.

– Красота, – подтвердил я, – только чего-то не хватает.

Чего именно не хватает, я понял через неделю, но пользоваться услугами Николая не стал. Просто сел за компьютер и набрал текст: «Если вы хотите купить недвижимость в этом доме, то вы обязаны знать, что 3 марта 2023 года управляющая компания „Вега” отключила электричество в помещении магазина белорусских продуктов „Раймаг” без предупреждения и объяснения причин».

Я распечатал всё это на листе бумаги, заламинировал и повесил на двери магазина рядом с расписанием. Когда я вешал, ко мне подошла супружеская пара. Оба лет сорока пяти, прилично одетые. Они прочитали надпись на баннере и моё предостережение, потом задали мне несколько вопросов.

– Я думаю, это временно, – почесав подбородок, произнёс мужчина.

– Коля, ты хочешь закопать в этом доме пятьдесят миллионов? – истерично спросила женщина.

– Вы тут помещение хотите купить? – догадался я. – Для чего?

– Да вот кафешку хотели сделать. С круассанами и штруделем, как в Вене, – объяснил мужчина. – Квартира у дочери в этом доме. Там сейчас ремонт идёт.

– Коля, посмотри на человека! – продолжала голосить женщина. – Он почти три месяца стоит закрытый. Ты хочешь тут похоронить наши деньги?

– Круассаны без электричества невкусные, – подтвердил я. – Без электричества это просто кусок теста.

– Да я ещё ничего не подписывал, мы просто смотрим, – попытался оправдаться Коля.

– И не надо ничего подписывать! Не надо! – женщина вцепилась в руку мужа и потихоньку начала его выталкивать в сторону автостоянки.

Мужчина с тоской посмотрел на окна углового помещения, где мечтал создать кафе, и дал себя увести.

Хотя на этом объявлении не было номера моего телефона, люди как-то находили его и звонили мне. И я рассказывал им про Негматовну и Мунтяна, а заодно давал всем телефон риелтора Аллы. Так, на всякий случай. Не знаю, связывались они с ней или нет, но каждый раз при встрече Алла дарила мне бутылку шотландского виски.

А тридцатого мая рядом с моим магазином состоялось собрание собственников этого здания, и главным вопросом было переизбрание управляющей компании. Собралось примерно полсотни человек. Приехали представители новой управляйки. Инициативная группа принесла стол и бланки для голосования. Поставили стойку с микрофоном.

Первыми со стороны властей приехали три сотрудника ППС. Они приблизились к толпе собственников и с интересом послушали выступающего.

– Чего тут у вас? – поинтересовался сержант, поправив автомат.

– Управляющую компанию переизбираем, – ответил стоящий рядом со мной парень в зелёной майке со знаком пацифиста на груди. – Всё в порядке. Ваша помощь не требуется.

Сержант кивнул, отошёл в сторону и что-то доложил по рации. Минут через десять прикатил ОМОН, человек пятнадцать. Они расположились в стороне от нашей толпы и стали слушать представителя новой управляющей компании. Ещё через пять минут появились три пожарные машины. Из них выскочили бравые ребята с топорами и баграми, прошли к моему магазину, потоптались на месте.

– Где горит? – спросил один из них.

– Нигде не горит. Ложный вызов, – ответил всё тот же пацифист. – У нас тут собрание собственников. Идите в другое место пожар тушить. У нас подгорело, конечно, но ещё не до такой степени. Ваша помощь не требуется.

Пожарный вполголоса выматерился и увёл свою бригаду. Не успели они уехать, как на площадку у моего магазина ворвался мордатый мужик в пиджаке и заорал:

– Вы что тут за митинг устроили? Это что за сброд?

– А вы кто такой, чтобы нас сбродом называть? – возмутился я.

Пацифист достал телефон и начал снимать мужика на камеру.

– Я заместитель начальника полиции Фили-Давыдково! Прекратите меня снимать! Это запрещено!

– Иди на х*й, – засмеялся парень и, ловко увернувшись от мордатого, скрылся в толпе, продолжая при этом снимать, подняв руку с камерой над головами.

– Предъявите документы, – потребовал я, – а то тут, куда ни плюнь, в начальника попадёшь или в его зама. А у меня магазин уже почти три месяца без электричества стоит, так ни одного руководителя не дозовёшься.

Мордатый достал из кармана ксиву, помахал ею у меня перед лицом. «Василий Васильевич», – успел прочитать я.

– Ваши документы! – гаркнул он.

Я достал из борсетки паспорт, открыл его на странице с фотографией и, не выпуская из рук, показал ему.

– Фёдоров Вадим Николаевич, 1966 года рождения, собственник помещения 5Н, – по-военному отчеканил я, затем продиктовал свой телефон.

Мордатый записал мои данные в блокнот.

– Вы последний? – кто-то осторожно тронул меня сзади за плечо.

Я оглянулся. Там стояла небольшая очередь из пяти женщин. Крайняя из них, старушка божий одуванчик, достала из ридикюля свой паспорт и мило мне улыбнулась.

– Э-э-э, подождите, – запротестовал было заместитель начальника, но было уже поздно.

– Это что за ущемление наших прав по половому признаку? – рявкнула стоящая за старушкой рослая бабища лет тридцати и ростом под два метра. – А ну-ка, записывайте наши данные! Всех записывайте!

Мордатый вздохнул и принялся переписывать быстро увеличивающуюся очередь.

Потом прибежал ещё какой-то начальник, вроде из префектуры. Но собрание уже закончилось, бюллетени были подписаны. Также было объявлено о предстоящей заочной части голосования, которая должна продлиться до конца сентября.

Я спустился к машине, потом не удержался и крикнул:

– Расходимся по одному! Если что, мы геологи!

В ответ я услышал смех и хлопки в ладоши.

Участники абсолютно законного собрания тоже разошлись. Не понадобились ни ОМОН, ни пожарные.

А через два дня наступило лето. До суда и смены управляющей компании было далеко. Я окунулся в мир чиновников, которые, по идее, должны были решать проблемы, схожие с моей. Но так происходит только в идеальном мире, где идеальные чиновники идеально решают все текущие вопросы. Там-то уж точно нет Негматовны и Мунтяна.

Наши же реальные чиновники из «клуба московских бюрократов» мои проблемы решать не хотели. За всё лето ни одна сволочь не удосужилась ни прийти в мой магазин, ни даже позвонить мне.

Зато я получал электронные письма – ответы на мои жалобы. Из жилищной инспекции ЗАО Москвы мне писали начальник Комаров А. Д. и его зам, некий Шиафетдинов И. А. Из префектуры отписывался заместитель префекта Куцев В. В.

Все письма были похожи, как братья-близнецы. В них было всё, кроме ответов на мои вопросы. Я пишу: «У меня отключили электроэнергию». Мне отвечают: «У вас не заключён договор с управляющей компанией». Я им: «Какие меры приняты в связи с отключением электроэнергии?» Они мне: «Вами проведены ремонтные работы, вследствие чего нарушена система пожарной безопасности всего здания». Цирк! Причём за мои деньги.

Вначале мне было даже интересно получать эти отмазки, но потом надоело, и я написал в прокуратуру. Дело в том, что в Федеральном законе 59-ФЗ есть статья номер десять, согласно которой чиновник по отношению к гражданину обязан:

1) обеспечить объективное, всестороннее и своевременное рассмотрение обращения, в случае необходимости – с участием гражданина, направившего обращение;

2) запросить, в том числе в электронной форме, необходимые для рассмотрения обращения документы и материалы в других государственных органах, органах местного самоуправления и у иных должностных лиц, за исключением судов, органов дознания и органов предварительного следствия;

3) принять меры, направленные на восстановление или защиту нарушенных прав, свобод и законных интересов гражданина;

4) дать письменный ответ по существу поставленных в обращении вопросов.

Если же чиновник этого не делает, то прокуратура его штрафует: один раз, второй. А потом и уголовное дело может открыть по статье «Халатность».

Мои жалобы в прокуратуру оказались действенными. В жилинспекции зашевелились. Написали, что изучают вопрос и что в управляющую компанию «Вега» было направлено предостережение.

И вот однажды солнечным августовским днём, ровно через пять месяцев после отключения электричества в моём магазинчике, я получил электронное письмо, где чёрным по белому было написано, что в результате проверки, проведённой жилищной инспекцией, электроснабжение моего помещения осуществляется в полном объёме.

Я встал, почему-то на цыпочках прошёл в прихожую, обулся и вышел во двор. Прыгнул в машину и погнал на Кастанаевскую. Там из-за закрытой двери магазина ревел Высоцкий: «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!» Я вошёл, выключил радио, пощёлкал выключателями. Свет был! Правда, не работала вентиляция, но это уже мелочи.

В магазине появился пожилой человек в спецовке и гордо сказал:

– Это я вам электричество включил. Я дежурный электрик. От управляющей компании.

– Спасибо вам большое! Дай бог вам здоровья и денег побольше! – прочувствованно сказал я.

– Я сфоткаю? – поинтересовался мужчина.

– Фоткайте, можете даже видео снять, – разрешил я. – И акт о включении электричества принесите. По закону мы его с вами должны подписать. В торжественной обстановке.

Электрик кивнул и сделал несколько снимков. В это время у меня зазвонил телефон. Это была продавец из магазина на Ивана Франко:

– Вадим Николаевич, помогите! Тут покупатели, а у нас касса не работает.

– Сейчас буду. Всех впускать, никого не выпускать, – скомандовал я и, обращаясь к электрику, добавил: – Я на полчасика отлучусь. Вы пока акт составьте. Я приеду и подпишу.

Тот кивнул, спрятал телефон и ушёл, а я помчался в свой другой магазин, в экстренном порядке починил кассу и вернулся на Кастанаевскую.

Но света снова не было. Молчало радио, не горели светильники. Я зачем-то пощёлкал выключателями, заглянул в распределительный щит. Вздохнул и вышел. Закрыв дверь, я достал телефон и позвонил диспетчеру:

– Помещение 5Н. У меня нет электричества. Что опять случилось?

– Электрик получил указание прекратить подачу электроэнергии в ваше помещение, – устало ответила трубка.

– От кого было указание? – спросил я.

– От руководства. У вас всё?

– Всё, – произнёс я и выключил телефон.

Солнце пекло как ненормальное. Было за тридцать градусов. Из подъезда вышел охранник, закурил, поздоровался со мной и поинтересовался:

– Магазин когда откроется?

Я покосился на него, обслюнявил указательный палец и поднял его над головой. Ветра не было. Жара.

– Магазин откроем в ночь с октября на ноябрь, – сказал я.

– Точно? – радостно улыбнулся охранник. – А то я скоро гастрит получу с этой работой. Рядом никакого магазина нет, кроме «Винлаба», а там только бухло.

– Абсолютно точно, – подтвердил я и вытер высохший палец о майку. – Приходите в полночь, будем открывать. Я позову клоунов, гимнасток и медведя с балалайкой. Наденем маски кроликов, слонов и алкоголиков. Будет весело.

– Да уж, – откликнулся охранник, – праздник в нашей жизни не помешает.

И мы замолчали. Он курил. Я сидел, пялился в небо и думал, куда мне пойти с женой в воскресенье. В Третьяковку или Пушкинский? А может, просто посидеть в ГУМе в нашей любимой кафешке?