Saarebas

Я учился на втором курсе семинарии, когда к нам в класс вошёл староста и предложил добровольное служение в хосписе. В классе воцарилась тишина – старосту уважали, внимательно слушали. Из всех людей, поступавших в семинарию для того, чтобы в дальнейшем стать священнослужителями он был самым зрелым. Обведя молодняк серыми глазами он почесал в сединах и прямо сказал, что сам там работать не будет, так как занят другими делами. Никто его не упрекал. Работы хватало каждому. Староста предупредил, что хоспис место непростое, что никто не будет осуждать, если через некоторое время мы от этого труда откажемся. В отличие от общественных благотворительных организаций семинаристы делают всё анонимно, редко где оставляют даже свои имена. Хоспис же место, где добровольцы нужны. Особенно зимой, потому что больница принимает в свои стены всех бездомных, даже с самой серьёзной степенью обморожения. От класса было порядком восьми-десяти добровольцев, потому мы разбились на пары.
Весь первый курс я работал с инвалидами-колясочниками. Ездил с ними на экскурсии, помогал в домашнем хозяйстве, поднимал их по высоким храмовым лестницам. Работа была не слишком тяжёлая, потому я решил её сдать и попробовать свои силы в больнице. Перед поступлением в семинарию я думал о профессии врача. Чем не повод себя реализовать?
К такому я был, впрочем, не готов. В больнице нам выдали халаты, перчатки и предупредили о том, что инициатива строго запрещена. Работать нужно руками и чётко следовать указаниям врача или же медсестры. Три этажа крупного здания, битком набитое больными. Нет, не так... умирающими людьми. Туда приходили не выздоравливать, а догорать. Сплошь старики или же люди в таком глубоком состоянии запустения, обморожения и алкоголизма, что они выглядили как умертвии. С них сходила кожа, тела были покрыты многочисленными язвами и пролежнями, ногти усыпаны грибком, дыхание каждого было либо хриплым, либо едва слышным, угасающим. Мы совершенно безмолвно ходили по забитым палатам, переворачивали больных, обмазывали лекарствами, стригли волосы и ногти, меняли нижнее бельё, перетаскивали мужчин и женщин на руках с кровати на кровать, делали всё, что говорил врач. Когда смена закончилась, мне указали на того, кто не доживёт до утра и оставили одного. Это была маленькая старушка с неестественно вздутым животом. Она лежала с закрытыми глазами лицом к окну. Я встал у окна, чтобы она имела возможность меня видеть, открыл молитвослов и тихо читал ей молебный канон при разлучении души от тела. Не уверен, что умирающая меня слышала, так как она лежала без сознания. Я читал с большим смущением, так как не совсем был уверен в том, имею ли я на то права. Священником же не был. Я старался вчитываться в каждое слово, будто защищая эту неизвестную женщину, будто на мне лежала частичная ответственность за неё.
Я проработал в хосписе больше года. Она была первой из многих.

Всегда любил братьев Стругацких. В пятнадцать лет для меня стала настоящим откровением их книга «Пикник на обочине» и тот душераздирающий крик, который увенчал произведение – «Счастье для всех! Даром! И пусть никто не уйдёт обиженным!». Он звучал у меня в ушах долгие годы, я искренне решил – вот оно, то знамя, за которым мы должны идти. Даже не собственное счастье, нет! Счастье для всех.
Всё изменилось в тот момент, когда я прочёл «451 градус по Фаренгейту», Брэдбери, где-то четыре года спустя. Моё восприятие идельного образа к которому нужно идти пошатнулось, когда я увидел мир, в котором люди были блаженно счастливы и искренне гордились этим. Тот момент, когда жена главного героя, Милдред, с гордостью выпалила мужу: «Да, я счастлива» значительно пошатнул моё мировоззрение. Она проводила свою жизнь абсолютно бессмысленно, бесцельно, в праздных удовольствиях.
Я долго думал, но решил не отказываться от своего идеала, просто немного сменил акценты. Я решил, что важна не счастливая жизнь, как таковая, а качественная счастливая жизнь. Что должна быть другая система ценностей и координат.
Так и было до тех пор, пока несколько недель назад я не закончил книгу Олдоса Хаксли, который описывал антиутопию, в которой были счастливы абсолютно все. Всегда. В наркотиках, свободном сексе, абортах, самогипнозе, в своём фанатизме и довольной сытости. В отличие от антиутопии Брэдбери эта книга была по-настоящему... отвратительной. Она была мерзкой. И это ощущение не пропадало до самого конца. Я долго думал о том, что было не так в этом уродливом мире, потому что всё моё естество противилось тому образу жизни, который вели его герои. А ведь они были счастливы! Миллиарды счастливых людей. И себяцелью их существования было счастье.
Только сегодня я понял, что не так в том мире. Это мир, в котором не было Бога. Есть известное выражение «Ад, это место, в котором нет Бога». Значит, по сути, это был ад. А сколько людей в нашем современном мире совершенно счастливы, но при этом Бога не знают и, по сути, им до Него дела нет? Здоровые, сильные, любимые и любящие. Совершенно счастливые. Насколько мы близки к антиутопии Хаксли или Брэдбери? Как думаете?