Koroed69

– Приличный список, – присвистнув, качает головой Кузнецов. – Тебе как, Мальцев? Нормально?

– Отвали, – морщится Сопля. – Я тут при чём?

– В натуре, Кузя. Чё докопался? Дай я гляну.

Виталик тянет руку к папке.

– Ща, погодь. Тут одна фамилия красным обведена – Чигирёв. Ага, вот и выписка из протокола присобачена.

«Слушали: Дело № 3648 по обвинению Чигирёва Алексея Петровича, 1887 года рождения… служитель культа – священник… Обвиняется в гастролировании по городам, проживании без прописки, совершении религиозных обрядов, проведении активной контрреволюционной агитации пораженческого и повстанческого характера.

Постановили: Чигирёва Алексея Петровича расстрелять».

– Во времена, – Стёпа обводит притихших ребят взглядом, – за любой косяк можно было пулю схлопотать.

Он задумчиво смотрит на Мальцева.

– Надо тебе другую кличку придумать. Что-нибудь соответствующее. Кровавое. Точно! Будешь Кровавая Сопля.

Кузнецов громко ржёт, довольный собственной шуткой.

– Дай сюда.

Максим вырывает папку, переворачивает пожелтевшие от времени страницы. Официальные документы сменяются исписанными неровным почерком тетрадными листами.

– Тут что-то типа дневника, – он поднимает глаза на Дениса. – Походу, дед твой писал.

– Чё там? – оживляется Виталик. – Раскаивается?

– Н-н-нет… Не похоже… Почерк у него, конечно…

– Ну-ка, – Наташка тянет папку из рук Максима. – Ща прочитаю. Я мамкины рецепты из клиники расшифровываю в лёгкую. Привыкла уже каракули разбирать.

Она подвигается ближе к костру и начинает внимательно изучать записи.

– Накатим? – Стёпа разливает остатки самогона по стаканчикам. – Наташ, будешь?

– Не, – девчонка рассеянно мотает головой, погрузившись в чтение.

– Как хочешь. А мы выпьем.

Они чокаются, допивают вонючий алкоголь и закуривают. На короткое время тишина воцаряется в мрачных застенках Коммутатора. Виталик тянется за гитарой, проводит рукой по струнам. Мотив «Рок-КГБ» узнают все и с готовностью подхватывают нехитрые рифмы стихов Летова.

Когда стихают последние аккорды, раздаётся голос Наташки:

– Дэн, а у твоего деда с головой проблем не было?

– Не знаю, – пожимает плечами Сопля. – Он до моего рождения умер.

– Вот вообще не удивлюсь, – вклинивается Стёпка. – При такой-то работе… А что там?

– Короче, почерк и правда, капец какой стрёмный. Многое вообще не разобрать, но думаю, что крыша у него конкретно потекла. Пишет, что работал «сотрудником для особых поручений». Ну, это уже и так понятно. Типа, всё нормально было – зарплата, награды и прочие ништяки. Потом расстреляли они этого священника Чигирёва, и началась какая-то дичь лютая твориться. Сначала погибли члены тройки, принявшей решение о казни. Причина – остановка сердца. В разных местах, но все трое в одно время с точностью до минуты. Потом один за другим стали умирать члены расстрельной команды и прочие причастные. Ещё пишет, что неоднократно видел призрака с тремя головами во время казней.

– В натуре? – хихикает Стёпка. – Трёхголовое привидение?

– Ага, – кивает Наташка. – А ещё написано, что это были головы членов тройки: начальника областного управления НКВД, прокурора и секретаря обкома. Вроде как священник их проклял, что ли? Короче, если верить записям, то врач редко присутствовал на казнях, и факт смерти зачастую устанавливали сами исполнители. Оказывается, иногда особо «везучие» осуждённые даже после огнестрельного ранения в голову умирали не сразу, и их могли похоронить заживо. Походу, с Чигирёвым так и получилось. Тут есть показания водителя, утверждавшего, что во время поездки к месту захоронения священник подавал признаки жизни, и объяснительная бульдозериста, засыпа́вшего яму с трупами, подтверждающая его слова.

– Капец, – качает головой Виталик. – Видели, что человек жив, и всё равно зарыли?

– Получается так. Кстати, они оба тоже его ненамного пережили. Тут копии их свидетельств о смерти подшиты.

– С другой стороны, чё им делать было? – Кузнецов щелчком отправляет бычок в костёр. – Не выполнить поручение – себе дороже. Времена такие.

– Могли бы и добить, чтоб не мучился, – сплёвывает под ноги Максим. – Нелюди.

– Чем добить? Палками? Камнями? Было бы у них оружие какое-нибудь. Наган, например.

– Такой?

Денис достаёт из-за пазухи потёртый револьвер и небрежно вертит им у Стёпки перед лицом.

– Опаньки! – оживляется тот. – А ну дай гляну.

– Не, – Сопля поспешно прячет оружие. – Не дам.

– Не ссы, верну.

Денис нехотя протягивает ему ствол.

– Старый, – Стёпка уважительно поглаживает воронёную сталь. – Где взял?

– Да там же, где и папку. На чердаке.

Ребята передают револьвер по кругу, рассматривают, шутливо целятся друг в друга. Все, кроме Наташки – она снова погрузилась в чтение.

– Ну всё, хватит, – канючит Мальцев. – Отдавайте.

– На, не ной, – Виталик протягивает оружие. – Жлоб. Всё равно толку с него…

– Были бы патроны… – Стёпка мечтательно щурится. – А так-то, да. Бесполезный кусок металла.  Слышь, Сопля. Боеприпасы там случайно не находил?

Денис отрицательно мотает головой, молча пряча наган за пазуху.

– Чё там, Наташ, – оборачивается к подруге Максим. – Вычитала чего интересного?

– Тут вообще дальше дурдом какой-то. Трупы погибших сотрудников, гуляющие по моргу, расстрелянные, выползающие из могил. Одного чекиста отец задушил на глазах семьи. Самое интересное, что был он неходячий инвалид, парализованный ниже пояса, но как-то умудрился встать с коляски и убить сына. Свидетели тоже часто упоминают трёхголового призрака.

– Теперь понятно, откуда все эти истории о Чёрной Тройке появились, – хмыкает Виталик. – Массовая истерия.

– Ну, не знаю, – Наташка задумчиво смотрит на языки пламени. – Похоже, дед Дениса искренне верил в то, о чём писал. Он даже откопал останки этого Чигирёва и перезахоронил их по-человечески, но, судя по всему, не помогло.

– Как-то же он спасся? – хмыкнул Стёпка. – Или нет?

– Не знаю, но кое-что тут есть. Описание какого-то ритуала. То ли призыва, то ли ещё чего. Написано очень неразборчиво, зато с картинками.

– Херня всё это, –Виталик протяжно зевает. – Бред спятившего старика.

– А если нет? – Стёпка явно заинтересовался. – Давайте проверим. Чё там нужно?

– Серьёзно? – роняет Максим иронично. – Ты что, поверил в эту чушь?

– Боитесь? Я так и думал.

– Кто боится? – вскидывается Виталик. – Пофиг, давай сделаем, раз тебе так хочется.

– Угомонитесь, – захлопывает папку Наташка. – Всё равно рисовать нечем. Там круг со звездой на полу нужно чертить, символы вписывать. Свечи ещё…

– У меня батя гараж красил недавно, – не сдаётся Стёпка. – Ключи есть. Могу сгонять, там краски полбанки ещё осталось. Свечи тоже вроде были.

– Ну, беги тогда, – усмехается Максим. – Чернокнижник, блин.

– Ага. Ща я… Пять минут.

Кузнецов, грохоча башмаками, исчезает в темноте лестничного проёма.

– Чего замёрз?

Твёрдый ствол револьвера упёрся в спину Максима.

Тот встряхнул головой, выходя из короткого оцепенения. За несколько секунд в его сознании промелькнули события, которые он долгие годы так старательно пытался вымарать из памяти. Наташка, Виталик, Денис – все как живые. Будто это было только вчера.

– Да так. Вспомнил кое-что.

Он взвалил на плечо безвольное тело ближайшей девушки и потопал наверх.

У костра за это время произошли кое-какие изменения. Андрей всё так же неподвижно пялился чёрными глазами на пляшущие языки пламени, однако у его ног появилась испещрённая символами пентаграмма, вписанная в круг. Белкин с удивлением отметил, насколько точно рисунок повторял тот, что они начертили в этом же месте двадцать пять лет назад.

– Куда?

Он оглянулся на стоящего за спиной Степана.

– По концам звезды́ раскладывай, – буркнул тот.

Максим аккуратно опустил девушку на грязный пол и осмотрелся исподтишка, прикидывая, в какую сторону лучше рвануть, когда представится удобный момент. Он не знал, как далеко способен зайти слетевший с катушек одноклассник, но смотреть до конца этот безумный спектакль не собирался. А уж участвовать в нём и подавно.

– Давай живее! – прикрикнул нервно Кузнецов. – Чего копаешься?

Белкин бросил взгляд на изрезанную чёрными линиями бледную физиономию Андрея и покорно двинулся к лестнице. Мелкого отморозка тоже нельзя списывать со счетов. Кто знает, какие препараты он принимает и как они влияют на сознание. Вот жопа! Отдохнул, называется. Надоумил же его чёрт тащиться в эту глушь.

На первом этаже он чуть замедлил шаг и посмотрел на валяющуюся у выхода разбитую бетонную плиту. Возможно, только благодаря ей они со Стёпкой тогда остались живы.

– Помнишь, да? – Кузнецов проследил его взгляд. – Не поверишь, я кусочек от неё отколол потом и амулет сделал на удачу. До сих пор таскаю.

Он продемонстрировал висящий на шее серебряный крест с маленьким обломком камня в центре.

– Надо было из подвала брать, – горько усмехнулся Максим. – Этот-то не особо тебе помог, как я погляжу.

– Может, ещё поможет, – загадочно подмигнул ему Стёпа и тут же подтолкнул к лестнице. – Иди давай. Не время для ностальгии.

Однако память уже услужливо подсунула Белкину новую порцию воспоминаний.

– И чего? – Виталик с насмешливой улыбкой смотрит на Кузнецова. – Убедился?

– Надо же было проверить, – невозмутимо отозвался тот. – А вдруг получилось бы? Натаха, а ты точно ничего не напутала? Всё, как там написано, сделали?

– Ну-у-у… – тянет девушка неуверенно. – Есть там кусок непонятный про какой-то то ли «камень мучительной смерти», то ли «камень, пропитанный смертью». Не разобрать.

– Надгробие, что ли?

Максим чувствует неловкость, стоя перед намалёванной на полу пентаграммой. Он жалеет, что позволил втянуть себя в эту глупую забаву. Не серьёзно это всё как-то. Стыдно старшеклассникам такой ерундой заниматься, но отступать поздно – Стёпке нельзя давать повод усомниться в своей храбрости. Не слезет потом. Будешь как Сопля – вечным объектом травли.

– Не знаю, – пожимает Наташка плечами. – Скорее похоже на камень с места казни. Тут написано, что без него ритуал не сработает так, как нужно. Что-то про разорванные цепи… Вроде как он не то подчиняет, не то ослабляет… Не совсем ясно.

– Ну вот! – торжествует Стёпка. – Так и знал, что-то упустили. Казни же в подвале проводили, я правильно понимаю? Слышь, Сопля. Метнись-ка вниз. Там этих «камней мучительной смерти» до жопы должно быть.

– Не, – пятится Мальцев. – Не пойду я туда один.

– Ты чё, барбос, в гры́зло хочешь? – Кузнецов отвешивает ему звонкий поджопник. – Совсем расслабился, чёрт? П’шёл, пока я тебе будку не расковырял!

Сопля под насмешливые взгляды одноклассников, понурив голову, плетётся к лестнице.

– Ссыкло, – сплёвывает Стёпка сквозь зубы. – Сразу видно, что порода гнилая. Весь в деда.

– Так-то одному в подвал и правда стрёмно сейчас идти, – робко вступается за Дениса Наташка. – Жути нагнали этими дедовскими мемуарами. Я бы не пошла, если честно.

– Ты девочка, – возражает Виталик. – А у него пистолет есть, если что.

– Ага, – хмыкает Максим. – Пистолет есть, а патронов нет. Толку-то?

– А я думаю, есть у него патроны. Просто зажал, как обычно. Крыса, чё с него взять?

Из подвала доносится шум и неразборчивые фразы.

– Эй, Сопля! – кричит Стёпка. – Ты там как? Живой?

Тишина.

– Чё молчишь? Долго тебя ждать ещё?

Снизу слышатся шаркающие шаги.

Подростки встревоженно переглядываются.

– С-с-сос-с-сиально опас-с-сные… – громкий свистящий шёпот совсем не похож на голос Мальцева. – Фраш-ш-штепные элементы…

– Ты чё там лопочешь, придурок? Принёс камень?

Денис появляется из темноты и деревянной походкой приближается к костру. От заполненных чернильной тьмой глаз по лицу разбегаются странные извилистые линии. Его рука вытянута вперёд. Ствол нагана направлен на Виталика.

– Рас-с-стрелять…

Кисть Мальцева дёргается. Звук выстрела эхом разносится по пустым комнатам Коммутатора. Белёсым облачком плывёт дым пороховых газов. Виталик вздрагивает, нелепо ссутулившись, словно пропустив сильный удар под дых. Прижимает руку к груди. Между пальцев текут тонкие красные ручейки. Под ладонью стремительно расползается тёмное пятно. Он непонимающе смотрит на Соплю и неуклюже валится на пол лицом вперёд.

–  А-а-а!.. – Наташка захлёбывается собственным криком, когда боёк курка бьёт по капсюлю следующего патрона.

Время для Максима словно замедлилось. Он видит, как девушка, взмахнув руками, оседает на пол, как ствол пистолета перемещается в его сторону. Мозг отказывается верить в происходящее. Щелчок! Однако выстрела в этот раз не последовало. «Старые патроны, – отрешённо думает он. – Наверное, порох отсырел». Кто-то резко дёргает его за руку.

– Ходу! – орёт Стёпка и бросается к выходу.

Оцепенение спадает. Время снова течёт в привычном темпе. Белкин, петляя, несётся следом за убегающим одноклассником. Хлопок за спиной. Пуля, взвизгнув, рикошетит от стены. Совсем рядом. Максим инстинктивно пригибается. Перед выходом свисает арматура полуобвалившегося потолка. Они всегда старались обходить это место, прижимаясь к стене, но сейчас за излишнюю осторожность можно поплатиться жизнью. Он хватает торчащий из разрушенного перекрытия над головой металлический штырь и со всей силы дёргает его на себя, используя как опору для прыжка. Катясь по ступенькам крыльца, слышит за спиной оглушительный грохот. Потолок всё же обвалился. Белкин вскакивает на ноги и врезается в застывшего Стёпку.

– Стой! – тот хватает его за плечи и разворачивает к облаку клубящейся у входа в здание пыли. – Всё! Всё, успокойся! Его плитой накрыло. В лепёшку, без вариантов.

– Точно?

– Точнее не бывает. Сам видел.

Максим высвобождается из Стёпкиных рук и ковыляет к крыльцу. Он хочет убедиться, что одноклассник не ошибся, и Сопля действительно погребён под завалом. Пыль постепенно оседает. Он видит тело Мальцева, распластавшееся среди обломков. Выпавший из рук револьвер валяется рядом. Ноги придавлены расколовшейся от удара массивной плитой бетонного перекрытия. Сопля жив. Он скребёт ногтями грязный пол, пытаясь выбраться. Чёрные глаза лучатся ненавистью.

– Хотатайс-с-ство о помилофании отклонено… – срывается с губ свистящий шёпот. – Прифес-с-сти прикофор ф ис-с-сполнение…

Кровь изо рта, собираясь на подбородке, вязкой нитью тянется вниз. Он словно совсем не чувствует боли. Внезапно скрюченные пальцы впиваются в ногу Максима. Тот с криком падает и пытается вырваться. Тщетно. Лодыжка точно попала в стальные тиски. Стёпа, обхватив орущего Белкина сзади за грудь, что есть силы начинает дёргать на себя. С мерзкими хлюпающими звуками ноги Мальцева, избавляясь от кожи, выскальзывают из-под каменного пресса. Багровая полоса тянется за ним по пыльному полу. Стёпа, ругнувшись, падает, разжав руки. В отчаянии Максим впечатывает подошву свободной ноги прямо в центр жуткой окровавленной морды. Слышится треск ломающегося носа. Хватка слабеет, и Белкин, наконец, вырывается из цепких пальцев Сопли.

Не сводя глаз со спятившего одноклассника, он неуклюже отползает к воротам, надеясь, что покалеченный Мальцев отстанет. Напрасно. У Сопли совсем другие планы. Это кажется невероятным, но он поднимается. Шатаясь на раздробленных ногах, Денис подбирает револьвер и целится в Степана. Однако Максим смотрит не на зажатое в его руках оружие, а на острые обломки костей, торчащие из окровавленной, лишённой кожи плоти. Это просто невозможно. Так не бывает.

Щёлк! Щёлк! Щёлк! Ещё три негодных патрона. Сопля освобождает барабан и запускает руку в карман. Слышится звон гильз.

– Бежим! – орёт Стёпка. – К опорному!

И они бегут. До цели меньше километра. Однако Максиму кажется, что проходит целая вечность, прежде чем в темноте возникают забранные решётками светящиеся окна опорного пункта милиции.

– Откройте! – Кузнецов, что есть мочи, барабанит в железную дверь. – Скорее!

– Чего орёте? – недовольно хмурится заспанный участковый через смотровое окошко. – Что случилось?

– Там это… – тычет Стёпка рукой в сторону Коммутатора. – Сопля Натаху застрелил… И Витальку…

– Твою мать!

Лицо милиционера пропадает из поля зрения.

– Ливанов, вызывай подкрепление! – слышится его встревоженный голос. – Говорил же я тебе, стреляют. Сука, что за город? Скорее бы на пенсию.

– Бери вон того, у стены, – скомандовал Кузнецов.

– Не поможешь?

– Не. Целиться будет неудобно. И потом, мне есть чем заняться.

Он разгрёб ногой хлам в углу, достал пыльный мешок и бросил под ноги. Внутри что-то глухо стукнуло.

– Что это? – насторожился Белкин.

– Сюрприз, – буркнул Стёпа, – но тебе пока знать не нужно. Без обид, но эта тварь может и в тебя залезть, тогда всё зря будет.

– Да какие обиды? – иронично хмыкнул Максим. – После такого-то тёплого приёма.

– Не строй из себя жертву. Мы тут все в одной упряжке, только…

– Чего?

– Ничего, – Кузнецов вытащил из мешка стеклянную литровую бутылку, наполненную бледно-жёлтой жидкостью. – Отойди к стене. Мешаешь.

Он свинтил крышку и прошёлся кругом у выхода, выливая содержимое тонкой струйкой на пол. Ноздрей Максима коснулся знакомый специфический запах.

– Бензин, что ли? Ты чего задумал?

Кузнецов промолчал. Он сосредоточенно выводил струёй на пыльной поверхности какие-то линии и геометрические фигуры.

– Всё, пошли, – отбросил он, наконец, опустевшую ёмкость. – Пока эта тварь ничего не заподозрила.

Максим водрузил на плечо очередного подростка и потащил его наверх. Кузнецов нетерпеливо тыкал стволом в спину, заставляя пошевеливаться. Шансы на успешное бегство таяли с каждой минутой. От ходьбы по ступенькам ноги начинали гудеть.

– Передохнуть бы…

Он положил свою ношу у костра.

– На том свете отдохнём, – Стёпа выразительно помахал пистолетом.

– Понял, – вздохнул Белкин и поплёлся вниз.

Очередное тело дожидалось их посреди подвального помещения. Ещё одна девушка. Максим нагнулся, но Кузнецов внезапно остановил его:

– Погодь.

Он воровато обернулся в сторону выхода и вытащил что-то из-за пазухи. Белкин узнал пакет, выпавший у Стёпы по дороге к Коммутатору. Кузнецов развернул целлофан. Папка. Та самая.

– Ты что, забрал её? – уставился он на одноклассника. – Зачем?

– Какая теперь разница? Надеюсь, что сделал это не зря.

Он открыл одну из последних страниц, макнул палец в пыль, густо устилающую пол, и начал что-то рисовать на лбу бесчувственной девушки, тщательно сверяясь с записями.

– Всё, – спустя минуту, крякнув, поднялся он и потёр поясницу. – Тащи.

Ничего не понимающий Максим подчинился. Кузнецов последовал за ним, прихватив мешок.

– И что теперь? – Белкин поправил сползающую с плеча ношу. – Какое-то жертвоприношение по плану? Ритуальные ножи? Чаши с кровью?

– Ужастиков пересмотрел? Просто повторим то, что сделали в детстве. Тем же составом. Только теперь доведём всё до конца.

– То есть мы должны умереть?

– Да.

– Так себе мотивация. Постой…

Белкин остановился.

– Что значит «тем же составом»? Не хочу тебя расстраивать, но Наташа с Виталиком по понятным причинам не смогут присутствовать на мероприятии, да и Денис тоже.

– Смогут, – Кузнецов легонько встряхнул мешок.

– Серьёзно?

– Все здесь. Нужно лишь материальное воплощение, и последнее из них ты сейчас как раз несёшь на себе.

– Я уже понял, что у тебя резьбу сорвало, но не знал, насколько.

– Тащи, давай, – Кузнецов больно ткнул Максима стволом в спину.

Они дошли до костра. Белкин опустил последнее тело и поднял глаза на Андрея.

– Фс-с-се с-с-стес-с-сь, – прошипел тот удовлетворённо. – Пис-с-столет…

Стёпа повиновался, вложив оружие в протянутую бледную руку.

– Отпусти сына, – тихо попросил он. – Я всё сделал.

– Не фс-с-сё…

– Да твою ж… – выругался Кузнецов.

Он запустил руку в мешок и вытащил оттуда человеческий череп.

– На грудь класть?

Андрей кивнул. Кузнецов примостил по черепу на груди каждого подростка, отбросил пустой мешок в сторону и, раскрыв папку, стал читать слова на незнакомом шипящем языке. Те самые слова, которые двадцать с лишним лет назад произносила Наташка, стоя перед намалёванным краской на полу загадочным рисунком.

Несмотря на дикость и абсурдность происходящего в целом, Максим понимал – что-то не так. Была какая-то нестыковка, не дающая ему покоя. Он обвёл взглядом жутко скалящиеся останки. Точно! Соплю убили выстрелом в голову сзади из охотничьего ружья. Череп был сильно повреждён, особенно лобная кость. Его даже хоронили в закрытом гробу, поскольку собрать что-то похожее на человеческое лицо из того, что осталось, так и не удалось. Однако у черепов, которые Стёпа достал из мешка, подобных повреждений не наблюдалось. Лишь на одном из них, самом крупном, Максим заметил небольшое отверстие в затылочной части. Как раз его Кузнецов и расположил на груди последней принесённой из подвала девушки.

Меж тем, Андрей простёр руку и забормотал под нос что-то неразборчивое в своей змеиной манере. Черепа окутало чёрным туманом. Максим невольно протёр глаза. Он всё ещё не мог поверить, что тут замешаны потусторонние силы. Версия с сумасшествием казалась ему вполне логичной. Только вот то, что творилось на его глазах, никак нельзя было объяснить с точки зрения здравого смысла. Черепа погружались прямо в живую плоть, а сами тела менялись. Метаморфозы происходили не только с плотью, но и с одеждой. Первой с пола поднялась Наташка. В лёгкой курточке и потёртых джинсах. Именно такой он видел её в последний раз. С закрытыми глазами она замерла у одного из лучей пятиконечной звезды.

Не переставая шептать, Андрей приставил ствол к её голове и нажал на спусковой крючок, одновременно отталкивая от себя ногой, чтобы избежать кровавых брызг.

– Сука! – заорал, пятясь, Максим. – Ты чё творишь?

– С-с-стоять… – дуло качнулось в его сторону.

Вокруг головы убитой девушки растекалась кровавая лужа. Она уже совсем не походила на Наташу. Рядом валялся старый череп со свежей дыркой от пули в затылке. А у края нарисованного круга, покорно склонив голову, уже стоял Виталик. Недолго. Грохнул ещё один выстрел, и он рухнул рядом с предыдущим трупом. Ухмыляющийся череп одноклассника подкатился к ногам Максима.

– Палачи… – презрительно выплюнул вдруг чей-то глухой голос.

Андрей, Стёпа и Максим одновременно повернули головы туда, где должен был появиться Сопля, однако там стоял кто-то другой. Измождённый, небритый мужчина. Всё лицо – сплошной кровоподтёк. Нос незнакомца был свёрнут, разбитые губы сочились кровью.

– Щ-щ-щикирёв… – злобно зашипел Андрей и, тут же прицелившись в отца, нажал на спуск. – Ис-с-сменник…

Степан, вскрикнув, упал. Чёрная тень метнулась над костром. То, что когда-то было священником, покинуло разом обмякшее тело подростка. Сгусток тьмы, лишь отдалённо напоминающий очертаниями человека, прошил убийцу насквозь, выдирая из одержимого мальчишки потустороннюю сущность. Андрей, как подкошенный, рухнул на пол, а над ним в яростной схватке начали бесшумно рвать друг друга на части две тёмные полупрозрачные субстанции.

Белкин решил, что более подходящее время для бегства ему вряд ли представится, и рванул к выходу.

– Стой!

Рука Степана крепко вцепилась в его штанину.

– Нельзя так бросать, – прохрипел Кузнецов. – Они всё равно в покое не оставят. Надо закончить.

– Да пошёл ты… – рванул ногу Максим. – Сами тут разбирайтесь.

– Погоди, – Степан закашлялся, с уголка рта сбежала кровавая струйка. – Я уже не смогу. Там всё готово… В подвале… Неважно, кто из них победит… Они зло… Им здесь не место…

Кузнецов перевёл дух. Слова давались ему с большим трудом.

– Внизу… Подожги бензин… Отправь обратно… Ради Наташки… Вадика… Соп… Дениса…

Пальцы Степана разжались, он уткнулся лицом в пыльный бетон и замолчал.

Чертыхнувшись, Белкин бросил быстрый взгляд на сплетённые в жутком молчаливом противостоянии под потолком тени и поспешил в подвал.

Сколько времени прошло с тех пор, как он поддался на уговоры умирающего одноклассника, Максим не знал. Час? Два? Может, больше. Телефон выпал из кармана где-то наверху. Он протёр слезящиеся глаза и снова напряжённо уставился в темноту дверного проёма. Внезапно ему показалось, что мрак на лестнице стал чуть плотнее. Да, там определённо что-то двигалось. Что-то приближалось из тьмы, и оно явно искало его.

Чёрное облако медленно пересекло порог. Остановилось, словно принюхиваясь, а потом двинулось в сторону замершего в испуге человека. Пора! Максим стряхнул оцепенение и перевернул ногой керосинку. Огонь шустрой змейкой заскользил по полу, запирая магическим кольцом опасную сущность. Символы, нарисованные бензином, ярко вспыхнули. Призрак метнулся вверх, но было поздно. Языки пламени застыли, скованные неземным холодом, хлынувшим из открывшегося в центре круга провала, и беспокойный дух исчез в тёмной бездне.

– Вам как лучше оплату? Наличкой или на карту перевести?

Белкин вопросительно уставился на покрытого татуировками молодого человека, натягивающего кроссовки.

– Лучше на карту, – отозвался тот. – Это последняя? Больше делать не будем?

– Нет.

– Ладно. Если передумаете, звоните.

Он замялся, держась за дверную ручку.

– Что-то ещё? – нахмурившись, вопросительно посмотрел на него Белкин.

– А можно полюбопытствовать, для чего это вообще? Не моё дело, конечно, но она же… Ну, сами понимаете…

– Нельзя! – отрезал Максим. – Оплата прошла?

– Да. Вы не обижайтесь, пожалуйста. Просто очень необычный клиент. Первый раз такое. До свидания.

– Прощайте.

Белкин захлопнул дверь и вернулся в спальню. Легонько коснулся полиуретановой плёнки на животе супруги. Максим надеялся, что мастер всё сделал правильно. Хоть он и контролировал процесс, но лучше дождаться, пока кожа заживёт, и проверить всё ещё раз. К тёмным кольцам татуировок, обвивающим шею, запястья и лодыжки Тамары, претензий не было. Все символы в точности соответствовали оригиналам. Пятиконечная звезда на животе должна стать завершающим элементом композиции.

Он достал из тумбочки папку. Пролистал страницы, испачканные кровью Кузнецова. Последние подшитые листы исписаны рукой Степана. Как оказалось, он долго и тщательно готовился. Вёл своего рода дневник. Максим ещё раз перечитал подчёркнутое красным предложение: «Если сделать всё правильно, то их можно запереть и заставить служить». Белкин улыбнулся. Он сделает всё так, как нужно. Если одержимый Мальцев мог ходить с раздробленными ногами, если частично парализованный инвалид смог добраться до своего сына-чекиста, то это должно сработать и с Тамарой. Нужно просто принять меры предосторожности, и тогда всё получится. Что поделать, раз уж традиционная медицина бессильна?

– Потерпи ещё немного, любимая, – тихо произнёс он. – Когда ты снова сможешь двигаться, у меня для тебя будет подарок.

Максим качнул пальцем висящий на прикроватном светильнике кулон в виде сердца. За золотой оболочкой прятался камешек из подвала Коммутатора. Никаких ошибок в этот раз.

– У меня тоже хорошо. Могу рассказать. Не уверен, что это интересно, но доктора советуют чаще с тобой разговаривать.

Тамара открыла глаза. Это совершенно ничего не значило, просто очередная фаза так называемого «бодрствования». Непроизвольная реакция организма на звук, свет или, может, прикосновение.

– Том, меня тут Кузнецов в гости позвал на выходные. Я съезжу, если ты не против? А за тобой мама присмотрит. Знаю, что вы с ней не очень ладите, просто…

Он сглотнул подступивший к горлу ком.

– Устал я, любимая. Отдохнуть надо хоть пару дней, иначе не вывезу.

Максим провёл рукой по светлым волосам супруги.

– Вот и хорошо. Я знал, что ты не будешь возражать. Пойду приготовлю ужин. Покушаем и спать. Засиживаться допоздна сегодня не будем. Завтра день тяжёлый, нужно выспаться.

Белкин встал, разгладил смявшееся одеяло, забрал оставленный Милой на тумбочке список лекарств и, погасив свет, вышел из спальни. Щёлкнул пультом телевизора, полистал каналы и, остановившись на каком-то ток-шоу, приглушил звук почти на минимум. Он не собирался вникать в суть происходящего – просто нужно было чем-нибудь разбавить давящую тишину.

В кармане настойчиво завибрировал смартфон.

– Привет, мам, – с готовностью отозвался Максим. – Ну как? Сможешь?.. Отлично. Я тогда завтра домой заезжать не буду. Сразу с работы на вокзал рвану… Ага… Буду… Обязательно… Конечно… Спасибо, мам… Пока.

Он завершил вызов и тут же ткнул пальцем в номер школьного приятеля.

– Стёп, здоров! Вроде получается… Я тоже рад… Ну, электричка к вам в начале одиннадцатого прибывает… Да не надо, такси возьму… Ну, как хочешь… Давай, до завтра.

Максим отложил телефон и направился на кухню. Настроение заметно улучшилось. Перспектива хоть на пару дней прервать изматывающий однообразный цикл, в который превратилась его жизнь, не могла не радовать.

Вопреки намерению лечь пораньше, до кровати Белкин добрался уже глубоко за полночь. Выспаться как следует тоже не получилось. Возможно, сказалось ожидание предстоящей поездки, но сон его был крайне беспокойным. Сквозь зыбкие образы, возникающие в затуманенном дрёмой сознании, ему мерещился призрачный голос жены, словно просящий и предупреждающий о чём-то. Утром все детали вполне ожидаемо стёрлись из памяти, однако чувство тревоги не покидало Максима до самого вечера.

Город детства встретил его промозглой моросью и вонью чадящей котельной. Белкин поднял воротник и, огибая островки тающего снега, поспешил к припаркованной у вокзала серой «Ниве».

– Ты когда уже это старьё на нормальную тачку поменяешь? – он плюхнулся на пассажирское сиденье и протянул раскрытую ладонь. – Дарова!

– Сам ты старьё, – обиженно насупился Степан, отвечая на рукопожатие.

– Не спорю. Не молодеем с годами.

Максим демонстративно осмотрел одноклассника, неодобрительно качая головой. Тот заметно располнел и обрюзг, плешь на макушке стала шире, а морщин на лице прибавилось.

– Чего пялишься? – усмехнулся Кузнецов. – Думаешь, сам лучше выглядишь?

Тут он, конечно, был прав. Белкин сильно сдал за последние годы. И дело даже не в возрасте. Просто он действительно очень вымотался. Больше эмоционально, чем физически.

– Как Тамара? – Стёпа завёл двигатель, включил дворники и сдал назад, выезжая на покрытую буграми и рытвинами дорогу. – Улучшений нет?

– Нет. Всё так же. Слушай, дружище… Давай этот вопрос больше поднимать не будем. Отвлечься хочу. В магазин заедем?

– Зачем? Я уже всё купил. Ольга курицу запекла. Голодный, походу?

– Есть немного. Спасибо за заботу.

– За заботу! Звучит почти как тост.

– Алкаш, – губы Максима непроизвольно растянулись в улыбке. – У тебя всё как тост звучит.

– Так пятница же, – пожал плечами приятель. – Имею право. Да и ты вроде не в шахматы играть приехал.

– Это да. Только, боюсь, как бы не унесло. Организм уже отвык, наверное. Почти пять лет не употреблял. Пока сам восстанавливался после аварии, нельзя было, а потом с Томой постоянно…

– Хорэ́! – оборвал его Степан. – Сам просил эту тему не ворошить.

– И то правда. Всё, проехали!

Он отвернулся к боковому стеклу. Слегка искажённый стекающими каплями унылый пейзаж давил тоской и безысходностью. Казалось, за столько лет тут совсем ничего не изменилось. Серые хрущёвки, ржавые гаражи, размалёванные нецензурными надписями стены.

«Мерзкий городишко, – мелькнуло неприязненно в голове Белкина. – Хотя какой это город? Тоже мне, областной центр, тьфу! Скорее ПГТ с нереализованными амбициями. Зловонная трясина, выбраться из которой мечтает большинство жителей, но удаётся лишь единицам. Мне повезло, а вот Стёпе – нет. Увяз».

Уродливое здание заброшенной тюрьмы вынырнуло из вечерней хмари совершенно неожиданно для Максима. Он совсем забыл о её существовании, словно кто-то старательно вымарал из памяти образ этого зловещего мемориала Большого террора. Перевалочный пункт перед отправкой в трудовые лагеря ГУЛАГа и сортировочный центр заключённых. Неудобное напоминание о тёмном прошлом великой державы.

– Не снесли ещё? – он кивнул в сторону заброшки.

– Коммутатор-то? Стоит. Что с ним будет? Администрации — это нафиг не нужно, а остальным и подавно. Иногда стройматериалы тырят потихоньку для мелких потребностей, да и то только по большой нужде. Помнишь же, какая у него репутация? Вот. Народ тут не сказать, что дремучий, скорее слегка суеверный. Не хотят беду накликать ненароком.

– Вроде свет в окошке видел.

Максим вывернул шею, оглядываясь на исчезающее за поворотом здание.

– Школота там до сих пор собирается. Покурить, выпить и прочее. Дело молодое – сами такими были.

– Тройки не боятся? Или всё – ушла легенда вместе с эпохой?

– Да хер его знает, – поморщился Степан. – У меня чувство, что они теперь вообще ничего не боятся. Отбитые какие-то. Ни целей внятных, ни идеалов достойных.

– Про нас так же когда-то говорили.

– Это другое. Вот Андрюха мой, к примеру. Ведь не глупый, без троек учится, а по факту балбес. Иногда вообще сомневаюсь, что он от меня. Вчера с работы прихожу…

Под монотонный бубнёж товарища Белкин погрузился в воспоминания, лишь изредка кивая и поддакивая. Истории о чужих отпрысках его интересовали примерно никак, а вот вид заброшенной тюрьмы заставил ощутить сильные эмоции. Тревога, вызванная беспокойным сном накануне, усилилась. Сердце сжалось, как перед прыжком с большой высоты. В памяти одна за другой всплывали картинки из прошлого, забытые лица, события далёкого детства. Посиделки у костра, разведённого на пыльном бетонном полу из обломков мебели. Самогон на дне одноразового пластикового стаканчика. Из закуски только сигареты, передаваемые по кругу. Истории о Чёрной Тройке, рассказанные громким шёпотом. Эта городская легенда пользовалась бешеной популярностью и, по мнению Максима, была самой пугающей. Призраки мрачных вершителей человеческих судеб, так и не обретших покой, не раз приходили к нему в ночных кошмарах. И, видимо, не только к нему. Любую вызывающую какие-либо вопросы смерть в городе неизменно связывали с Чёрной Тройкой. «Тройка вынесла приговор», – перешёптывались взрослые. А дети радостно пересказывали эту новость друг другу, сгрудившись у костра в одной из комнат опустевшего Коммутатора.

Имена и фамилии кровавых судей давно стерлись из людской памяти, однако это не мешало легенде обрастать жуткими деталями и леденящими душу подробностями. Может, история о призраках, обитающих в подвале заброшенной тюрьмы, так и осталась бы безобидной страшилкой, если бы не…

«Нива», скрипнув тормозами, остановилась.

– …а он смотрит на меня, как баран на новые ворота, и молчит, – закончил свою занимательную историю Стёпа. – Только глазами лу́пает. Вот и скажи, не идиот?

– Думаю, ты к нему слишком строго относишься, – уклончиво отозвался Белкин. – Какие его годы? Наберётся ума-разума.

– Ну, дай-то Бог. Пошли. На дворе почти ночь, а мы всё ещё трезвые.

Они вышли из машины и направились к подъезду, хлюпая подошвами по весенней каше из грязи и талого снега.

– Где вы ходите? Остыло всё.

Ольга сухо чмокнула Белкина в щёку.

– Привет, Макс. Как добрался?

– Да нормально. Привет.

– Ну и хорошо. Раздевайтесь, руки мойте и за стол.

– Есть! – шутливо козырнул Степан. – Разрешите исполнять, товарищ генерал?

– Да ты и так постоянно «исполняешь», клоун, – отмахнулась супруга. – Иди уже.

Спустя пять минут они расселись за накрытым столом.

– А где Андрюха? – поинтересовался Максим. – Хоть бы поздороваться вышел.

– И правда, – одноклассник вопросительно глянул на супругу. – Где этот представитель потерянного поколения?

– Так не возвращался ещё, – опустила Ольга глаза. – Гуляет.

– Не поздновато ли для гулянок? – нахмурился Стёпа. – Звони. Пускай домой чешет.

– Ну не начинай, а. Чего ты как дед старый? Придёт скоро.

– Звони, – настойчиво повторил супруг. – Совсем от рук отбился.

– Ладно. Только не гунди.

Закатив глаза, Ольга достала телефон и, нажав вызов, приложила его к уху. Постепенно раздражение на её лице сменилось недоумением, а затем и беспокойством.

– Не берёт, – она растерянно посмотрела на мужа. – Может, занят или не слышит?

– Чем он таким занят может быть? Ничего. Вернётся домой, я ему слух вылечу.

Кузнецов раздражённо скрутил крышку с бутылки и разлил водку по стопкам.

– Давайте. За встречу!

Они чокнулись, выпили и приступили к ужину. Разговор не клеился. Напряжение, висящее в воздухе, казалось, ощущалось физически. С каждой выпитой рюмкой Степан всё больше мрачнел.

– Пойдём покурим, Макс, – он резко поднялся из-за стола и зыркнул на жену. – Звони ещё раз. Сообщение отправь.

Они вышли на балкон.

Примостившись между велосипедом и перетянутыми бечёвкой лыжами, Белкин щёлкнул зажигалкой и глубоко затянулся.

– Чего ты кипишуешь? Сам говорил – дело молодое. Вспомни себя в его возрасте.

– Да я всё понимаю. Просто… неспокойно как-то на душе. Тебя увидел – про Соплю вспомнил и накатило чё-то.

– Я тоже вспомнил, – поморщился Максим. – Столько лет об этом не думал. Не забыл, оказывается.

– Такое забудешь…

Докуривали они в тишине. Каждый размышлял о своём, но объект раздумий был один – Сопля.

Денису доставалось с начальной школы. У бедолаги постоянно текло из носа, за что он и получил обидную кличку. Разве детям объяснишь, что хронический ринит – серьёзное заболевание? Вкупе с хлипким телосложением и природной трусостью, это делало его идеальным объектом для постоянных насмешек и издевательств. Так и дразнили Соплёй до самого конца.

Только вот, несмотря на свою слабость, ушёл Дениска, громко хлопнув дверью. Так громко, что эхо от этого хлопка ощущается до сих пор. Двоих одноклассников прихватил с собой и участкового с помощником. Жуткую бойню устроил. Откуда только силы взялись? Хотя…

– Слушай, Стёп, – нарушил молчание Максим. – А папка та куда делась, в конце концов? Мусора́ ведь её так и не нашли.

– Не знаю, – нервно бросил Кузнецов. – Какая разница? Всё равно никто не поверил бы. Я уже и сам думаю, что Сопля просто слетел с катушек. Не выдержал, вот фляга и свистанула. Ни при чём тут папка… И Тройка ни при чём.

– Ну, не знаю, – протянул Белкин. – А пули? Ты помнишь, сколько из него их выковыряли? Двенадцать, Стёп. С такими ранениями люди не живут, а он не падал, пока башку из ружья не разнесли. А с переломанными ногами он как передвигался вообще? Там же все кости в труху…

– Херня, – оборвал его собеседник. – Ты на вскрытии, что ли, был? Откуда знаешь, сколько раз в него попали?

– Люди просто так говорить не будут.

– Будут. Им только дай повод. Пойдём накатим лучше.

Степан толкнул балконную дверь.

– Дозвонилась? – с порога рявкнул он на супругу.

– Не берёт, – виновато откликнулась та. – Я ему сообщение отправила, но видно, что не прочитал.

– Твою мать! Если только узнаю, что он на Коммутаторе тусовался – голову откручу.

Стёпа схватил рюмку и выпил, не чокаясь. В комнате повисло тягостное молчание. Максим чувствовал, что водка совсем не оказывает на него желаемого расслабляющего эффекта, да и закуска стоит поперёк горла.

– Слушай, – он отложил вилку. – Раз такое дело, давай прогуляемся. Может, встретим твоего пацана.

– А давай, – с готовностью отозвался одноклассник, будто только этого и ждал. – Сам хотел предложить пройтись. Ща погодь, фонарик найду. Ты одевайся пока, я быстро.

Спустя пять минут две тёмные фигуры вышли из подъезда. Пустые улицы недружелюбно пялились на них жёлтыми бурка́лами окон. Тускло поблёскивали в свете редких уцелевших уличных фонарей лужи. Луч фонарика заметался по размалёванным уродливыми граффити стенам.

– Куда?

Белкин решил уточнить направление поиска, хотя догадывался, какой ответ получит.

– На Коммутатор надо двигать, – подтвердил его опасения Степан. – Наверняка в том районе ошивается. Может, доедем?

– Выпивши? Ну нахер. Пешком дойдём, тут рядом же.

– Ладно. Грязь месить не охота просто. Так-то я тоже стараюсь «синим» за руль не садиться.

Короткую дорогу до бывшей тюрьмы Максим помнил хорошо. Они, не сговариваясь, свернули за угол, быстрым шагом пересекли соседский двор и нырнули в дебри гаражного лабиринта. Под ногами мерзко зачавкало. До дыры в заборе, кое-как прикрытой строительным мусором, добрались относительно быстро.

– Давай, – Степан посветил в тёмную щель под искорёженным металлопрофилем. – Пролезешь?

– Попробую.

Белкин согнулся и, пачкая одежду о ржавые листы, протиснулся внутрь. В спине что-то громко хрустнуло. Он со стоном выпрямился и, скривившись, помассировал поясницу. Да уж, годы берут своё.

– Уф-ф-ф… – страдальчески кряхтя, рядом возник Степан. – Я уже слишком стар для этого.

Он подхватил вывалившийся из-под куртки свёрток и поспешно спрятал за пазуху.

– Чё это там у тебя? – насторожился Максим.

– Да так, ничего. – смутился одноклассник. – Прихватил одну вещицу на всякий случай. Пошли.

Они пересекли пустырь и приблизились к широкому пролому, зияющему в кирпичной стене недалеко от ворот. В оконных проёмах второго этажа плясали отблески костра, однако голосов слышно не было. Странно.

– Подозрительно тихо, – озвучил Белкин свою мысль. – У нас как-то поживее общение протекало. Гитара, то-сё…

– Ну пойдём проверим, чего там происходит, – буркнул Степан, перешагивая разрушенное ограждение.

Они миновали пустой двор, поднялись по растрескавшемуся бетонному крыльцу и вошли внутрь. Хруст каменной крошки под ногами разнёсся эхом по пыльным коридорам. Обвалившаяся плита перекрытия всё так же валялась у выхода. В потолке над ней зияла тёмная дыра. Штырями сломанных перил в тусклом свете фонарика скалилась лестница на второй этаж. Степан решительно потопал наверх, Белкин поспешил следом.

В холле тихо потрескивал небольшой костерок. Одинокая фигура замерла спиной к вошедшим.

– Эй, ты один? – окликнул его Максим. – Остальные где?

– С-с-стес-с-сь… Фнис-с-су…

От свистящего шёпота кожа мгновенно покрылась мурашками. Белкину показалось, что он уже слышал когда-то похожую манеру говорить. Точно! Сопля! Сопля так разговаривал перед тем, как…

Незнакомец медленно повернулся. Подросток – копия Степана, каким тот был четверть века назад. На обескровленном лице в паутине тёмных изломанных линий поблёскивали чёрные глаза, лишённые зрачков.

– Нет, – простонал Стёпа. – Андрей! Вы обещали его не трогать, если я всё сделаю!

Он неожиданно сильно пихнул Максима в спину.

– Этого хотели? Забирайте. Верните сына!

От толчка Белкин пробежал несколько шагов вперёд, взмахнул руками, с трудом удержав равновесие, и недоумённо обернулся.

– Ты чё творишь? Охренел?

– Прифес-с-сти ф ис-с-сполнение…– прошипел Андрей. – Нес-с-си…

– Мы так не договаривались! – заорал Степан. – Вы хотели кости? Я их достал. Хотели Максима? Я его привёл. Отпустите Андрея!

– С-с-снащ-щ-щала с-с-саконщ-щ-щить…

– Что за херня тут творится? – Белкин ошалело мотал головой. – Кузнецовы, у вас фляги свистанули дружно?

– Заткнись, – Степан вытащил из кармана куртки револьвер, взвёл курок и направил его на одноклассника. – Двигай в подвал.

– Чего? Совсем сдурел?

– Давай-давай.

Кузнецов нетерпеливо качнул дулом в сторону лестницы.

– Ладно.

Белкин успокаивающе поднял руки и попятился в указанном направлении. Степан двинулся следом. Спускаться спиной вперёд было неудобно, однако Максим не спешил разворачиваться. Отчего-то казалось, Кузнецову будет сложнее нажать на спуск, глядя ему в глаза.

Он рассчитывал, что в темноте сможет уйти с линии огня и сбежать. Только вот, вопреки ожиданиям, в подвале было довольно светло. Белкин повернул голову, ища источник света, запнулся обо что-то и растянулся на бетонном полу.

– Сука! Что за… А-а-а!

Часто перебирая руками, он поспешно отполз задом от лежащего неподвижно тела, чуть не сбив ногой коптящую керосинку.  Поодаль горели ещё две лампы, и рядом с каждой тоже кто-то лежал. Подростки, судя по телосложению.

– Что ты натворил? – выдавил Максим севшим голосом.

– Сдурел? – уставился на него Степан. – Я же с тобой весь вечер был.

– Тогда… Это Андрей сделал? Он на чём-то сидит? Какая-то наркота? Ты видел его глаза вообще? Что с ним?

– Там наверху сейчас не мой сын.

– Херня. Времени прошло много, конечно, но я его узнал. Ты можешь нормально объяснить, что происходит?

– Когда-то давно мы связались с силами, природу которых не понимали, Макс. Теперь пришло время расплачиваться за свою глупость.

– Погоди. Какие силы? О чём ты вообще?

– Тот обряд… У нас всё получилось. Тройка явилась на наш зов. Решение принято. Приговор вынесен. Окончательный и не подлежащий обжалованию. То, что мы с тобой тогда избежали наказания – чудо. Нелепая случайность, подарившая небольшую отсрочку. Только они не остановятся, пока не закончат начатое. Ты не представляешь, какую жуть мне пришлось пережить в последние несколько лет. Я больше так не могу. Хочу это, наконец, прекратить. Мы всё равно обречены, но у Андрея ещё есть шанс спастись, и я пойду на многое, чтобы вытащить его из этого дерьма. Не должны дети расплачиваться за ошибки отцов.

– Что ты городишь? – разозлился Белкин. – Твой Андрей убийца! Малолетний спятивший маньяк!

– Миорелаксант, – Степан пнул грязным ботинком пустой шприц. – Живые они… Пока. Парализованы просто.

– Вот что-то легче от этого совсем не стало, – буркнул Максим. – Дальше что?

– Точно не знаю. Боюсь, для нас с тобой никакого «дальше» не будет. Мы должны были умереть ещё тогда… Вместе с Соплёй и остальными.

Он тяжело и как-то обречённо вздохнул.

– Вставай, Макс. Нужно отнести тела наверх.

– С хера ли? Если я всё равно умру, зачем мне тебе помогать?

– Ну, ты же ещё надеешься сбежать, так? Будет время попробовать, хотя, скажу сразу, это маловероятно. Теперь-то они тебя точно не отпустят.

Белкин промолчал.

– Не хочешь помогать? Ладно. Могу тогда укол сделать или вообще…

Стёпа выразительно качнул револьвером.

– Хорошо-хорошо, – Максим поспешно поднялся. – Куда нести?

– А прям к костру и тащи. Помнишь, где мы Тройку вызывали?

Он помнил. Воспоминания нахлынули внезапно, вытаскивая из запылённых уголков сознания давно забытые подробности…

Часть 2: Враждебные элементы (часть 2 из 2)

– Не груби. Я ведь и передумать могу.

– Завязывай, Лёха, – вклинился Савин. – Нормально же сидим. Люд, не в курсе, чё со светом? Надолго это?

– Не знаю. В диспетчерской никто трубку не берёт. Похоже, авария какая-то, весь город обесточен.

– Жесть. Без света сидеть стрёмно.

– Всё равно бухаете. Зачем вам свет? Так даже лучше. Свеча, полумрак – обстановка, располагающая к общению.

– Согласен, – кивнул Вадим. – Есть в этом что-то…

Он пошевелил в воздухе пальцами, подбирая слово.

– Объединяющее, что ли. Память предков. Племенная сплочённость у костра перед опасностями, таящимися в ночи.

– Харе жути нагонять, – проворчал Граммофон. – Без того мерещится всякое.

– Я что-то пропустила? – оживилась Синицина.

– Да тут Лёхе… – начал Вадим.

– Не важно, – резко оборвал его Шаляпин. – Проехали.

– Ну расскажите, – глаза Людки любопытно заблестели. – Интересно же.

– Потом как-нибудь.

Граммофон явно чувствовал себя неуютно.

– К Семёнычу родственник какой-то приехал, – попытался перевести он разговор. – Видела?

– Нет. Издалека?

– Туманная… – Лёха почесал затылок. – Тундра? Как там эта дыра называется, Вадик?

– Умбра. Туманная Умбра. Необычное название. Где-то я уже его слышал. Ща…

Он включил телефон, набрал запрос в поисковике и скользнул пальцем по экрану.

– Не то… Не то… Снова нет… Ага, точно! С латыни «тень» переводится. Игра даже такая старая есть. “Пенумбра” – полутень. Говорил же, что-то знакомое.

– Чёт как-то слишком пафосно для Зажопинска, не?

– Не спорю. Есть ещё коричневая краска с таким названием и краснокнижная рыба. Ставлю на пресноводное.

– Замазали, – Граммофон с готовностью сжал протянутую руку. – Людок, разбей! Дед вернётся, спросим. Сдаётся мне, у той дыры куда больше общего с коричневым цветом, чем с рыбой.

– А мне версия с «тенью» больше нравится, – Синицина глубоко затянулась. – Жутковато как-то. Обожаю такое.

Она приблизила ладонь к свече, согнув указательный палец и выставив вверх большой. На стене возник силуэт собачьей головы.

– Рррр… аф!

Мизинец дёрнулся, имитируя щелчок нижней челюсти.

– Любите страшилки?

– Ваще пофиг, – скривился Лёха. – Слава Богу, я атеист и во всю эту потустороннюю чушь не верю. Меня напугать трудно.

– Ну-ну, – Вадим многозначительно посмотрел на кастрюлю. – Не сказал бы.

– Отвали. Это другое.

– А давайте страшные истории рассказывать? Всё равно делать нечего, хоть как-то развлечёмся.

– Детский сад какой-то, – фыркнул Граммофон. – Я пойду поссу, а вы делайте, что хотите.

Включив фонарик, он вышел из кухни.

– Я не против, – Вадим пожал плечами. – Только сразу и не вспомню ничего такого.

– Давай тогда я начну, – она загасила бычок о край переполненной пепельницы. – Давным-давно жил мальчик, который очень боялся темноты. Однажды поздним вечером в его доме отключили свет. Прям как сейчас. Мальчик был совсем один – родители ещё не вернулись с работы. Он сильно испугался. Ему мерещилось, что из темноты на него кто-то смотрит. Он слышал скрип половиц, и тени в свете луны казались жуткими существами, готовыми в любую секунду броситься на него. Ребёнок спрятался с головой под одеяло и вжался в стенку. Он хотел лишь одного – оказаться где угодно, только не в этой тёмной комнате. И его желание было столь велико, что оно исполнилось. Его услышали. Кто-то пришёл на зов. Мальчик почувствовал, как поверхность за спиной зашевелилась, что-то крепко схватило его и втянуло в стену вместе с одеялом. От ужаса малыш потерял сознание. Очнувшись, он обнаружил, что всё так же находится в своей комнате. Вскоре вернулись родители, только вот вели они себя как-то странно. Мальчик не мог объяснить, в чём это проявляется, но чувствовал, что с ними что-то не так. Да и в целом окружающая обстановка вызывала ощущение непонятной тревоги. Но самое страшное случилось позже, когда следующий день так и не наступил. Солнце не взошло в положенное время. Зато мальчик услышал голос в своей голове, который рассказал ему про Умбру.

– Чё? – вытаращился на Синицыну Вадим.

– Братцы, там херня какая-то нездоровая творится, – возник на пороге Шаляпин. – Не хочу пугать, но…

– Что случилось? – буркнул Савин. – Снова глаза мерещатся?

– Не, там покруче будет.

Лёха разлил остатки водки и, не дожидаясь собутыльника, опрокинул свою стопку в рот. Вадим заметил, что руки соседа дрожат.

– Не тяни кота за яйца! Чё стряслось?

– Пошли. Сами посмотрите.

Граммофон приглашающе махнул рукой и вышел. Люда и Вадим последовали за ним. Из глубины коридора доносился режущий слух скрежет. Будто сотни больших несмазанных шестерёнок тёрлись друг о друга ржавыми зубцами.

– Что за чертовщина? – испуганно взглянул на Шаляпина Вадим.

– То-то и оно, – зачастил Лёха, понизив голос. – Я главное слышу – звуки странные. Сначала подумал, телевизор работает. Потом дошло. Какой телевизор, если света нет? Постучал. Не отвечают. Ручку дёрнул, а там вот…

Он остановился перед дверью Ивана Семёновича и распахнул створку.

Комнаты не было. Внутри клубилась тьма. В свете слабого фонарика мобильного телефона виднелись лишь чёрные дымчатые отростки, заполнившие всё обозримое пространство. Они извивались, постоянно меняя форму и размер, наползая друг на друга, проходя насквозь. Щупальца, казалось, на долю секунды обретали плотность и тут же лишались её, превращаясь в тёмный дым. Словно террариум, кишащий призрачными змеями, мрак сплетался в причудливые завораживающие узоры, от которых было тяжело оторваться, несмотря на отвращение и ужас, заполняющие сознание.

– Твою мать! – Вадим попятился. – Что за?.. Надо вызвать кого-нибудь срочно.

– Кого? – хмыкнул Лёха. – Охотников за привидениями?

Савин поморщился. От неприятного скрипа, доносящегося откуда-то из глубины извивающегося клубка, сводило скулы, а по коже бегали мурашки.

– Не знаю. МЧС, например.

– Ну звони.

– Я телефон на кухне оставил. Набери сто двенадцать. Пусть сами разбираются, кого присылать.

– И что я им скажу?

– Понятия не имею. Соври что-нибудь. Главное, чтоб кто-то приехал. Чё, как маленький?

– Ладно, – недовольно протянул Шаляпин. – Ща… Ой!

Людка сильно толкнула Граммофона в спину. Луч фонарика резко скакнул в сторону и погас в тот же миг, как сотовый вместе с хозяином исчез в переплетении чёрных щупалец. Коридор погрузился во тьму.

– Ты что сделала?! – заорал Вадим. – Зачем?!

– Не надо никому звонить, – ровным голосом произнесла Синицина. – Это уже не имеет никакого смысла, Умбру не остановить.

– Кого? Что ты несёшь?

– Хочешь узнать, чем закончилась история маленького мальчика, Вадим?

– Спятила? Ты же Лёху только что…

Савин запнулся. Вокруг неожиданно стало заметно светлее. Стены окутало гнилостной коричневой аурой. В этом неестественном свете, замерев с опущенной головой, стояла соседка. Её рука медленно поднялась. Пальцы сложились в знакомую фигуру. На обеих стенах, полностью игнорируя законы физики, возникли два идентичных силуэта собачьих голов.

– Ты чего? – отступил Вадим. – Завязывай!

Синицына двинула мизинцем. Громогласный сдвоенный лай разнёсся по коридору, заглушая усилившийся скрежет из комнаты Семёныча. От неожиданности Савин дёрнулся назад и, споткнувшись об оставленный в проходе велосипед, грохнулся навзничь.

Тени на стенах росли и пучились, обретая объём. Пасти скалились быстро удлиняющимися клыками, глаза полыхали кровавым огнём, лапы яростно скребли побелку, выталкивая угольные тела наружу.

– Шоб вам пусто было! – пронзительный визг Парамонихи ввинтился в общую какофонию. – Не хотите по добру? Я на вас управу найду! Я мэру буду жаловаться! Губернатору! Ежели надо, то и до прези…

Вадим резво вскочил на ноги и рванул на себя приоткрытую дверь. Ввалился в комнату старухи, сбив её с ног, захлопнул створку и щёлкнул поворотным механизмом замка.

– Убивааають! – заверещала было бабка, но, взглянув на перекошенное от ужаса лицо Савина, резко смолкла.

Дверь содрогнулась от чудовищного удара. С полок со звоном посыпалась посуда.

– Хто там, Вадик? – испуганно прошептала старуха. – Бандиты?

– Хуже, баб Глаша. Намного хуже…

– Хоспади! А хто ж?

– Лучше вам не знать.

Он затравленно огляделся. Скромное бабкино жилище освещал лишь небольшой огрызок свечи, стоящий на столе.

– Ещё свечки есть? Надо больше света!

– Нету. Откедова? Тока церковные.

Парамониха мотнула головой куда-то вправо. Вадим не сразу сообразил, что там набожная старуха оборудовала красный угол. В полумраке комнаты тускло поблёскивала рамкой стоящая в киоте икона какого-то святого. Рядом лежала небольшая связка тонких церковных свечей.

Из коридора донеслось глухое рычание. В створку снова ударили. С потолка и стен посыпалась известь. Похоже, кто-то пытался с разбега пробить ненадёжную деревянную преграду.

Савин взял икону, схватил свечи и приблизился к двери. Удары прекратились.

– Господь - Пастырь мой…  – мучительно вспоминая слышанный когда-то текст, забормотал он. – Как там?.. Если пойду долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной...

С той стороны донёсся стон, громкий хлопок и звук упавшего тела.

– Баб Глаша, помогай, – оглянулся Вадим на старуху. – Ты же в теме. Молитвы помнишь какие-нибудь?

– «Отче наш» знаю.

– Читай!

– Отче наш, Иже еси на небесе́х! Да святится имя Твое, да прии́дет Царствие… Хоспади, шо же это делаитьси?

Старуха принялась истово креститься, уставившись на что-то за плечом Савина. Он медленно повернул голову и вздрогнул. Сердце подскочило к горлу. На двери проступал тёмный силуэт.

– Свят, свят, свят… – причитала Парамониха, отползая к окну.

Тень шагнула в комнату. Безликая чёрная фигура с человеческими очертаниями двинулась в сторону обмершего Вадима, но внезапно будто наткнулась на невидимую преграду. Отступила и вдруг резко прыгнула к заоравшей дурни́ной старухе. Крик бабки резко оборвался. Тень облепила её плотным коконом. Тело пенсионерки выгнулось дугой. Савину показалось, что он слышит хруст костей и звуки рвущейся плоти. Однако Парамониха тут же обмякла и тряпичной куклой застыла на полу.

– Баб Глаш, – охрипшим голосом прошептал Вадим, – ты жива?

Рука старухи дёрнулась. Она открыла глаза и неуклюже поднялась на ноги, держась за стену.

– Если рассматривать жизнь как форму существования материи, основанную на совокупности физических и химических процессов, то вполне. А вот с точки зрения философии всё уже не так однозначно.

Ровный, лишённый эмоций голос совсем не походил на визгливый фальцет Парамонихи.

– Что за херня здесь происходит?

– Восстановление справедливости, – холодно обронила старуха, шагнув к Вадиму.

– Не приближайся! – попятился тот, выставив перед собой икону.

– Меня не остановили молитвы и закрытые двери. Неужели ты думаешь, что я испугаюсь жалкого куска деревяшки?

Голос существа звучал уверенно, однако подходить ближе оно не спешило. Перед лицом Савина вдруг вспыхнуло пламя. Он с криком отшатнулся. Старуха дёрнулась вперёд, но снова замерла, словно уперевшись в невидимый барьер.

Вадим смотрел на пляшущие перед глазами языки огня, но не ощущал жара. Всё ещё сжимая церковные свечи, он осторожно вытянул руку. Кулак прошёл сквозь пламя, словно его там и не было. Никаких ожогов на коже.

– Догадался, – безучастно констатировала бабка. – Молодец, только это тебе всё равно не поможет.

– Обман, – прошептал Савин. – И на кухне с глазом, и в коридоре собаки эти… Иллюзия… Это всё ты? Зачем?

– Эмоции, Вадим. Там, откуда я пришёл, их нет. Они такие вкусные. Особенно гнев, страх, печаль. Мне этого очень сильно не хватало с тех пор, как меня забрали в Умбру. Там всё почти так же, как и тут, но Умбра всего лишь отзвук настоящего мира. Слабое эхо реальности. Земля теней. Там нет вкусов и запахов. Нет ярких красок. Везде царит туманный полумрак. Вечный сумрак. Долгие годы я цеплялся за воспоминания о том, чем должны пахнуть разные предметы и какого они должны быть цвета. Единственное, что я чувствовал, это постоянный дискомфорт. Психологический и физический. Изо дня в день, год за годом. Представь, что ты вынужден носить обувь на два размера меньше и не можешь её снять. Представил? Так вот, это ничто по сравнению с тем, что испытывал я. А ещё звук. Ты его уже слышал. Этот непрекращающийся скрип несмазанных механизмов, находящихся в постоянном движении, сводящий с ума. Моя тень однажды спасла меня от детских страхов, взамен мне пришлось разделить с ней пустоту и безысходность призрачного мира. Мы стали одним целым и многому друг у друга научились. Брось икону, Вадим, и я покажу тебе другую сторону реальности. Сделай это по собственной воле. Где-то там бродит и твоя тень. Она с радостью примет тебя. Уверяю, что это лучшее решение. Ты даже не представляешь, какая участь ждёт ваш мир.

– Заманчивое предложение, – покачал головой Савин, – но я, пожалуй, откажусь.

– Как хочешь, – притворно вздохнул собеседник. – Вы всё равно обречены. Важно успеть сделать правильный выбор. Ваня… Иван Семёнович понимал это очень хорошо. Ты знал, что он умирал?

Вадим, стараясь не возбудить лишних подозрений, бочком медленно двигался к столу с горящей свечой. В его мозгу возникла безумная идея. Нужно только отвлечь внимание тени, и тогда, возможно, появится призрачный шанс на спасение. Должно сработать.

– Мы все умрём рано или поздно, – как можно безразличнее произнёс он.

– Совсем не обязательно, – голова старухи качнулась из стороны в сторону. – Ваш Иван Семёнович здраво оценил альтернативу мучительной смерти от медленно пожирающей его болезни. Он, конечно, не показывал, какую боль испытывает, но очень скоро необратимые изменения в организме стали бы заметны невооружённым взглядом. И старик принял вечность. Лучше призрачная жизнь в Умбре, чем полное небытие. Никаких лекарств, капельниц и «уток» под кроватью. Заслуженная награда вместо боли и страданий.

– И чем же он её заслужил?

До стола оставалось каких-то полметра.

– Открыл проход. Отдал нам свою поражённую недугом плоть. Умбра рядом. Она постоянно голодна и с готовностью откликается на зов страха и боли. Эмоции, Вадим. Как я уже говорил, они очень вкусны. Старик сильно боялся смерти, и мы пришли. Он услышал наш шёпот с той стороны и согласился на сделку. Присоединяйся, иначе…

– Что?

Пламя горящей свечи было уже на расстоянии вытянутой руки.

– Мы очень сильны и с каждой минутой становимся сильнее. Думаешь, отключение электричества – простая случайность? Нет. Мы уже начали проникать в этот мир и менять его под себя. Ещё до восхода солнца Умбра поглотит всё. Утро больше не наступит. Противостояние света и тьмы закончится. Останется лишь туманная тень над всем сущим. Однако прежде мы вдоволь насытимся тем, чего были лишены так долго. Мы высосем весь страх, который вы только способны почувствовать. Насладимся вашими страданиями. Выжмем вас досуха.

– Подавитесь! – выкрикнул Вадим, поджигая зажатые в руке свечи.

– Что ты делаешь? – губы Парамонихи растянулись в издевательской улыбке. – Решил меня напугать свечками? Я не боюсь света, ведь без него нет тени.

– Знаю, но свечки бывают разные. Как тебе такой свет, мразь?!

Он решительно шагнул вперёд. Желтоватый полукруг рассеял ауру серого сумрака перед старухой. Парамониха, взвизгнув, отшатнулась и кинулась к выходу, судорожно задёргала ручку, попыталась отпереть замок непослушными руками. Тело будто отказывалось ей подчиняться. Она, скуля, сползла по двери, вцепилась пальцами в лицо, раздирая кожу. Из-под ногтей потекла кровь. От пронзительных воплей закладывало уши. Чем ближе подходил Вадим, тем сильнее сжималось существо у порога.

Внезапно раздался громкий хлопок. От неожиданности Вадим выронил икону. Бесформенная тень заметалась над обезглавленным телом бабы Глаши. Савин отёр лицо. Посмотрел на покрытую кровью ладонь, перевёл взгляд на стекающие по двери тёмные ручейки и почувствовал, как содержимое желудка подскочило к горлу. С трудом сдерживая приступ тошноты, он сглотнул и, не обращая внимания на стекающий по пальцам горячий парафин, поднял слипшиеся свечи выше.

Тень корчилась под потолком. Она потеряла всякое сходство с человеческой фигурой – просто бесформенный сгусток тьмы, яростно шевелящий короткими отростками. Тварь ползала по границе светлого пятна, оставленного огнём церковных свечей, но не могла его покинуть. Угольно-чёрная субстанция постепенно бледнела, теряя очертания. Её движения замедлялись. Она всё быстрее и быстрее растворялась в мягком жёлтом свете. Вскоре от ослабевшей сущности не осталось даже призрачных контуров.

Савин облегчённо выдохнул, опуская затёкшую руку. Отпихнул тело Парамонихи, открыл дверь и вышел в коридор. Под ногами лежали останки Синицыной. Соседка лишилась головы, как и баба Глаша. Видимо, по-другому покидать носителей тварь не умела, а может, просто не хотела. Обойдя кровавую лужу, Вадим направился к комнате Ивана Семёновича, однако уже через пару шагов замер и громко выругался. Щупальца тьмы выползли далеко за порог и, судя по всему, останавливаться на этом не собирались. Когда свет упал на извивающуюся массу, она конвульсивно сократилась и подалась назад. Визг ржавых шестерёнок усилился. Из комнаты раздался звук бьющегося стекла. Умбра искала другой выход.

Вадим закрепил огарок из слипшихся свечей на полу. Парафин таял слишком быстро. Сколько ещё он сможет сдерживать это набирающее силу нечто, отчаянно рвущееся в наш мир? Вряд ли более часа. Скорее всего, намного меньше. Второе лопнувшее окно тут же подтвердило его опасения. Столкнувшись с неожиданным препятствием, Умбра удвоила усилия. Времени почти не оставалось.

Савин бросился на кухню, схватил сотовый и, размазывая кровь по экрану дрожащими пальцами, начал листать телефонную книгу. Не то, не то, не то… Вот! Вадим много лет не звонил по этому номеру и, наверное, ещё столько не позвонил бы. На секунду замешкавшись, он всё же нажал вызов.

– Вадик, ты на время смотрел? – раздражённо проворчал одноклассник. – Чего так поздно?

– Сань, ты же до сих пор при церкви сторожем трудишься?

– Охранником, – ещё более недовольно поправил тот его. – А что?

– Можешь свечей церковных привезти? Прям сейчас. Срочно надо!

– Что? Тебе зачем?

– Долго рассказывать. Можешь или нет?

Телефон пискнул, предупреждая о слабом заряде батареи.

– Теоретически могу, наверное. Много надо?

– Все, что сможешь. Лучше все, что есть.

– Издеваешься? Постой, ты там выпил, что ли?

– Нет. То есть да, но это к делу не относится. Поможешь?

– Сейчас не могу. Как я церковь без присмотра брошу? Да и вообще… Странно всё это как-то. Что за спешка-то?

– Всё равно не поверишь. Приезжай, сам увидишь. Саша, вопрос жизни и смерти. Ничего с твоей церковью не случится.

– Не знаю, – замялся тот. – Надо подумать.

– Нет времени на раздумья! – закричал Вадим, теряя терпение. – Счёт на минуты идёт! Бери свечи и дуй ко мне!

– Чего орёшь? – обиженно буркнул собеседник. – Сказал же, подумаю.

– И это… Святой воды прихвати. Чувствую, может пригодиться…

Савин посмотрел на потухший экран севшего телефона. Бросил ставший бесполезным гаджет на стол и вышел в коридор. Трепещущее пламя догорающей свечи казалось слабым и беззащитным перед клубящимися за ним тенями.

Вадим очень хотел верить, что Сашка услышал его последнюю фразу. Верить, что старый знакомый принял его слова всерьёз. Что успеет вовремя.

Он обессиленно сполз спиной по стене, не сводя взгляда с островка света в глубине тёмного коридора. Маленький желтоватый огонёк горел, как спасительный маяк среди океана тьмы. Как путеводная звезда. Как символ надежды.

Шаркающий звук тяжёлых берцев приблизился к комнате Вадима. Замер у порога. В наступившей тишине кресало зажигалки чиркнуло о кремень. Дёрнулась дверная ручка.

– Сова, открывай! – плохо копируя голос Винни-Пуха, прогундосил Шаляпин. – Медведь пришёл!

Он несколько раз шлёпнул ладонью о дерматиновую обивку, звякнув осколками в пакете.

Вадим вдохнул, поднялся с кровати и, подсвечивая себе встроенным в телефон фонариком, побрёл встречать незваного гостя. От Лёхи нещадно разило перегаром. На заросшей недельной щетиной физиономии блуждала глуповатая улыбка. Он старательно пытался сфокусировать мутный взгляд на выжидающе замершем в дверном проёме Са́вине, но получалось это у него, судя по всему, плохо.

– Вадь… ик, дружище! Давай водку пить, а?

Вадим молча отступил вглубь комнаты, пропуская соседа внутрь. С одной стороны, употреблять он сегодня совсем не планировал. С другой, делать всё равно нечего. Завтра выходной. Электричество отрубили и неизвестно, когда починят, а просто так сидеть в потёмках скучно. Самое главное, от Граммофона же легко не отделаешься. Умеет он быть очень убедительным, особенно если ищет собутыльника.

– Чё там со светом? – поинтересовался Вадим, доставая из кухонной тумбы пару рюмок. – Слышно чего? Когда включат?

– А пёс его знает, – пробормотал Шаляпин, роясь в пакете. – Вроде на подстанции авария какая-то. Говорят, до завтра может не быть.

– Вот жопа. Это ж у меня холодильник потечёт. Пельмени в морозилке слипнутся.

– Не слипнутся, – радостно оскалился Лёха. – Ставь кастрюлю. Сейчас мы твои пельмени спасать будем. Видишь, как я вовремя. Будто знал.

– Погоди, ты же вроде как бутылку-то разбил.

– Во-первых, смысл брать только одну? Всё равно за второй идти придётся. Я всегда наперёд думаю. Дай тряпку какую-нибудь.

Вадим протянул ему кухонное полотенце. Граммофон тщательно вытер извлечённую из пакета поллитровку и поставил её на невысокий журнальный столик в центре комнаты.

– Во-вторых, разбилась только банка с корнишонами. Самое главное уцелело. Жалко, конечно, огурчики, ну да и фиг с ними.

Он плюхнулся на невысокий табурет, поставил рядом с первой бутылкой ещё одну и протянул Вадиму пакет.

– Выбрось в ведро. Только аккуратнее, он вроде подтекает слегонца.

Савин сунул влажный пакет в мусорку и присел напротив соседа, скрипнув пружинами продавленного дивана. Шаляпин ловко скрутил алюминиевую крышку с бутылки.

– Подсвети. Не вижу, сколько лить.

Вадим направил луч фонарика на рюмки.

– Может свечку поискать? У меня вроде была где-то…

– Это можно, – одобрительно кивнул Граммофон. – Не будешь же ты весь вечер так сидеть.

Он наполнил рюмки и протянул одну Савину.

– Держи.

– Ща я закусить чего-нибудь… – запоздало спохватился Вадим.

– Потом, – остановил его Лёха. – После первой не закусываю.

– Ладно. Тогда за что пьём? – Савин вопросительно уставился на соседа.

– Не «за что», а «зачем», – назидательно поднял тот указательный палец. – Выпьем не ради пьянки окаянной, а дабы благо живительное разлилось по периферии телесной!

– Аминь! – поддержал Вадим и опрокинул рюмку в широко открытый рот.

Шаляпин немедленно последовал его примеру.

– Хорошо пошла, – крякнул он спустя секунду, вытирая рот рукой. – Теперь можно и закуской озадачиться. Где там твоя свечка?

Савин на удивление быстро отыскал в одном из захламлённых ящиков довольно приличный огарок. Поджёг фитиль. Вылил на дно треснувшего блюдца немного расплавленного парафина, погрузил в получившуюся лужицу основание свечи и, прижав на несколько секунд, закрепил её в центре.

Готовить на общей кухне Вадим не любил, но сейчас выбора не было – единственная на весь этаж газовая плита находилась именно там. Другая бытовая техника для приготовления пищи по понятным причинам сейчас была недоступна. Прихватив кастрюлю и две пачки начинающих подтаивать пельменей, Савин шагнул к выходу из комнаты.

– Подождёшь? – обернулся он на пороге. – Я быстро.

– Не, – поднялся Лёха с табурета. – Чё я здесь один тупить буду? Вместе пошли.

Правой рукой он сграбастал за горлышко початую бутылку, в левую взял рюмки и последовал за Вадимом. В пляшущем пламени свечи по стенам пустого коридора заметались уродливые тени.

– Тихо как, – почему-то шёпотом произнёс Савин. – Спать все легли, что ли?

– Ща проверим, – зловеще прошипел Лёха и влепил ногой по двери слева.

– Чё надо? – взвизгнула Синицына.

– Лимонада! – рявкнул Граммофон. – Дуй за пузырём!

– Отстань ты от неё, – Вадим подтолкнул собутыльника в направлении кухни. – Правда ведь мусоро́в вызовет. Оно тебе надо?

– Да никого она не вызовет. Пугает только.

– Ещё как вызову, если не угомонишься. Закроют на пятнадцать суток за мелкое хулиганство, как миленького. Посидишь – подумаешь. Хоть отдохнём от тебя немного.

Дверь позади со скрипом приоткрылась. В узкой щели мелькнуло пламя свечи.

– Будьте вы прокляты, ироды окаянные! – высунула нос Парамониха. – Чего орёте, бесы вас задери?! Ни днём, ни ночью покоя нету! Идите отседова, не гневите Бога!

Конфликтов с бабой Глашей старался избегать даже Шаляпин. Трусоватая Парамониха редко вступала в открытую конфронтацию. Она предпочитала действовать исподтишка – кляузами, доносами и жалобами. При этом старуха считала себя примером добродетели, непостижимым образом сумев подружить в голове фанатичную преданность христианству, дремучие суеверия и лютую ненависть к человечеству в целом. Как такие взаимоисключающие концепции уживались в её мозгах, было совершенно непонятно, однако результат этого странного союза доставлял немало проблем окружающим.

– Всё-всё, баб Глаша, – примирительно пробубнил Савин. – Мы уже уходим. Люд, не надо никого вызывать. Пошли, Лёха, пельмени тают.

Он снова легонько толкнул Граммофона в нужную сторону. Тот нехотя подчинился.

В темноте кухни мерцал уголёк сигареты. Вадим поставил блюдце со свечой на клеёнчатую скатерть и окинул взглядом сидящего за столом человека.

– Здрасти, Иван Семё… – он осёкся. – Ой, извините. Я вас за соседа принял. Похожи очень. Вы к Рыбину пришли? Родня?

– Ага, – мужчина глубоко затянулся. – Роднее не бывает.

– А Семёныч где? – встрял Шаляпин.

– У себя, – пожал плечами незнакомец. – Где ему ещё быть?

Он и правда сильно походил на их ворчливого соседа-пенсионера. Дребезжащий голос, недовольно опущенные уголки губ, придающие морщинистому лицу выражение лёгкой брезгливости, широкая плешь в обрамлении седых волос. Незнакомец вполне мог быть братом-близнецом Рыбина. Различия во внешности, особенно при слабом освещении, не сразу бросались в глаза. Однако гость казался более старым, уставшим и каким-то нездоровым, в отличие от довольно бодрого для своих лет Ивана Семёновича. Впалые щёки и ввалившиеся глаза на бледном лице вызывали мысли о тяжёлых хронических недугах. Старик сильно сутулился, сигарета плясала в мелко трясущихся пальцах. Нет, перепутать этих двоих можно было только в полумраке.

– Меня Лёхой зовут, – Шаляпин протянул широкую лапищу и кивнул в сторону Савина. – А это Вадим.

– Герман, – немного замешкавшись, представился гость, поочерёдно пожимая руки.

Рукопожатие оказалось на удивление сильным. Узкие пальцы крепко сдавили кисть Вадима, заставив непроизвольно поморщиться. Ладонь старика была влажной и холодной, будто мёртвая рыбина. Мысленно возблагодарив царящий на кухне полумрак, Савин незаметно отёр руку о штанину.

– Семёныч не говорил, что у него брат есть, – Граммофон поставил бутылку рядом с горящей свечой. – Выпьем за знакомство?

– Мне нельзя, – поморщился Герман.

– Болеете? Понимаю. Возраст, то-сё… А мы бахнем. Да, Вадик?

Он наполнил рюмки.

– Ну, с наступающим алкогольным опьянением, товарищи!

Мгновенно опустевшие стопки стукнули о столешницу. Лёха, щёлкнув зажигалкой, закурил. Вадим же тем временем переместился в угол к раковине и газовой плите. В животе громко заурчало – организм требовал закуски.

– Издалека к нам? – выпуская густую струю дыма, поинтересовался Шаляпин.

– Я бы не сказал… – пожал плечами старик. – Хотя как посмотреть. Из Туманной У́мбры.

– Это где ж такое? Ты в курсе, Вадик?

– Вроде что-то знакомое, – отозвался Савин. – Хотя, не. Не слыхал. Тьмутаракань какая-то, судя по названию.

– Ага, – хохотнул Лёха. – Малая Пердь. Без обид, дед.

– Чего обижаться, – усмехнулся старик. – В каком-то смысле так и есть. Гиблое место. Вот я и выбрался из глуши на мир посмотреть.

– Это ты правильно. Хочешь, мы тебе экскурсию завтра устроим? У нас хоть и не столица, но тоже есть чем удивить. Да, Вадик?

– Угу, – буркнул Савин.

Он прекрасно понимал, что в порыве пьяного благодушия Граммофон мог пообещать и не такое. Только вот завтра они оба, скорее всего, будут спать до обеда, а проснувшись, долго и тяжело мучиться с похмелья. И неспешная прогулка по городу с малознакомым дедом вряд ли покажется им хорошей идеей. Максимум, на что их хватит, сгонять за пивом в ближайший магазин.

– Спасибо, конечно, – старик, видимо, тоже понимал, что это не самая лучшая затея, – но я лучше сам.

– Ну как знаешь. Наше дело предложить. Пусть тогда Семёныч отдувается за всех. Чё он, кстати, не выходит? Нездоровится?

– Да. Поплохело что-то.

– Так может, скорую вызвать? Посмотрят. Давление померят…

– Не нужно. Оклемается. Он крепкий.

– Это да, – согласился Лёха. – Как там у Маяковского? Гвозди бы делать из этих людей!

– Не писал такого Маяковский, – отозвался Савин, высыпая пельмени в кипящую воду. – Эффект Манделы.

– Чего? – нахмурил брови Шаляпин. – Хочешь сказать, этот стих Мандела написал?

– Тихонов написал. Был такой поэт.

– А Мандела тут каким боком?

– Эффектом Манделы называются ложные коллективные воспоминания. Например, в песне из «Карнавальной ночи» про пять минут строчки «Это много или мало?» нет и никогда не было.

– Как не было? – Лёха ещё больше насупился. – Ты меня разводишь, что ли?

– Нафига мне тебя разводить? Сам проверь.

– Знаешь что? Иди-ка ты в задницу, Вадик! Иногда такой душный становишься, аж всё желание с тобой общаться пропадает. Не можешь, что ли, как нормальный человек? Без вот этого всего… Обязательно надо повыперд… повыпедри… тьфу… Чё там с закуской?

– Пять минут, Турецкий!

– Вот я как раз об этом, – сокрушённо помотал головой Лёха. – Зачем ты это сказал? Для кого? Меня подобные цитаты уже лет десять назад забавлять перестали, а Герман вообще не поймёт, откуда шутка. Верно я говорю, дед?

Старик промолчал, а Вадим почувствовал, как волна раздражения начинает давить изнутри на грудную клетку.

– Слушай, а чё ты докопался? Не нравится моя компания? Так я не напрашивался. Ты сам меня позвал, если помнишь…

Шаляпин на секунду замер, потряс головой, потёр пальцами виски и тихо произнёс:

– Чего-то и правда меня куда-то не туда понесло. Помутнение какое-то. Извиняй, дружище, если огорчил ненароком. Мир?

– Забыли, – буркнул Вадим. – Пить здесь будем или обратно в комнату пойдём?

– Мне без разницы. Можно и остаться.

– Помешай тогда пельмени, я ещё одну ложку принесу.

– Бутылку вторую там сразу прихвати. В раковину сунем, чтоб остывала.

– Хорошая мысль.

Савин включил фонарик на мобильном и вышел в коридор. Проходя мимо комнаты Ивана Семёновича, он немного замедлил шаг. Обшарпанная дверь была слегка приоткрыта. Из темноты доносились едва различимые однообразные скрежещущие звуки. Будто старые часы тихо щелкают ржавыми шестерёнками. Похоже, вредный пенсионер спал. Вадим почувствовал, как через узкую щель потянуло холодом. Наверное, окно оставили открытым. Надо не забыть сказать Герману. Семёныч хоть и крепкий старик, но спать на сквозняке – плохая идея. Тем более в таком возрасте.

Пройдя чуть дальше, он посветил на дверь Синицыной. Грязные отпечатки Лёхиных подошв чернели на светло-серой поверхности. Неодобрительно покачав головой, Вадим двинулся дальше. Эх, доиграется Граммофон когда-нибудь!

Добравшись до своей комнаты, он, немного поразмыслив, достал широкую тарелку. Кинул в неё ложку, нож и полбулки чёрного хлеба. Задумчиво пошарил лучом фонарика по пустым полкам холодильника. Добавил к полученному набору остатки сливочного масла в измятой фольгированной упаковке, сунул подмышку бутылку водки и вышел в коридор.

Из кухни доносился бас о чём-то увлечённо вещающего Граммофона. Нет, всё-таки своё прозвище он получил заслуженно. Разговаривать тихо и уж тем более молчать Лёха совершенно не умел. Вадим когда-то читал о силенсофобии и всерьёз подозревал, что сосед страдает именно от этого психологического недуга. Боязнь тишины могла бы оправдать многое в его поведении. Естественно, Лёхе свою догадку он никогда не озвучивал – опасался неоднозначной реакции.

– …тогда завод и закрыли, суки! – надрывался тем временем Шаляпин. – Кто вовремя подсуетился, те комнаты в общаге выкупили. Только наша двухэтажка из всего комплекса и держится ещё. Остальные снесли давно. Мы вот тоже расселения уж какой год ждём. Жильё-то аварийное.

Герман что-то негромко возразил.

– Может и лучше, ты тоже не сравнивай город и деревню. Тут уровень жизни совсем другой. Вы же небось и в ну́жник на улицу до сих пор бегаете? Про Интернет слышали там у себя? Про сотовую связь? Или письма на бересте пишете?

Сквозь насмешку в голосе Лёхи пробивалась агрессия. Он явно злился. Старик, видимо, по незнанию уводил разговор в опасное русло. Нужно было спасать ситуацию. Вадим ускорил шаг.

– Чего шумите? – поинтересовался он, ставя тарелку на стол. – Воду с пельменей слил?

– Да вот как раз собирался, – вскочил Граммофон, оправдываясь. – Чё-то с дедом языками зацепились.

– Я слышал. На весь коридор ор стоит. Ладно, сиди, я сам. Хлеб нарежь пока.

Савин прикрыл кастрюлю крышкой, оставив небольшую щель, и наклонил её над раковиной, избавляясь от жидкости.

– Как там Артём? – невзначай поинтересовался он у Шаляпина. – Как учёба?

Сыном Лёха гордился. Мог рассказывать о нём часами. Эта тема неизменно приводила его в благодушное настроение. Вадим прекрасно об этом знал, чем и не преминул воспользоваться.

– Сессию без троек закрыл, – похвастался сосед. – Головастый вырос. Весь в меня.

– Чего на каникулы не приехал?

– На подработку какую-то устроился. Говорю же, в меня пошёл – не может без дела сидеть.

Напряжение, начинающее сгущаться в воздухе, спало. Вадим поставил дымящуюся кастрюлю на стол, закинул внутрь кусок сливочного масла, перемешал.

– Наливай.

Граммофон с готовностью наполнил рюмки.

– Третью, не чокаясь!

Они молча выпили. Каждый вспомнил о своём.

– Я же Тёмку один поднимал, – сообщил Лёха, прикуривающему очередную сигарету Герману. – Мать его при родах умерла. Тяжело пришлось. Сейчас на компьютерщика учится. Дорого, конечно, но профессия в наше время нужная. Вытянем.

– Сложно без супруги ребёнка воспитывать, – оживился дед. – Здоровье слабое у жены было?

– Закусывай, Лёха, – прервал Савин старика, подвигая кастрюлю Шаляпину. – Невеста-то есть у сына?

– А как же, – улыбнулся тот, выуживая горячий пельмень. – Хорошая девочка. Умница, краса… Аааа!

Граммофон, вскрикнув, резко дёрнул рукой. Ложка звякнула о битую плитку, скользнула по полу и исчезла во мраке коридора.

– Ты чего? – вытаращился на него Вадим.

– Глаз, – сглотнув, просипел Шаляпин. – Там глаз был.

– Какой глаз? Где?

– В ложке. Как будто человеческий, хотя не уверен. Ты, где эти пельмени покупал?

Савин заглянул в кастрюлю.

– Чё ты гонишь? Нет там никаких глаз. Показалось тебе.

– Я, по-твоему, больной, что ли? Пельмень от глаза отличить не могу? У него зрачок двигался. Прямо на меня смотрел.

– Ну и где он?

– Не знаю. На полу, походу, где-то. Искать надо.

– Ну ищи, если нужно, – буркнул Вадим. – Я не собираюсь тут на карачках со свечой ползать только потому, что тебе что-то померещилось спьяну.

Он покосился на притихшего Германа. Возможно, дело было в слабом освещении, но ему почудилось, что тот стал выглядеть немного лучше. Исчезла нездоровая бледность, щёки уже не казались такими впалыми, а руки перестали трястись. Морщинистое лицо слегка разгладилось. Он больше не сутулился. Наоборот. Старик сидел, гордо выпятив впалую грудь и высокомерно задрав острый подбородок. Во взгляде его читалось снисходительное любопытство.

«Вот старый козёл! – подумал Савин с нарастающим раздражением. – Осуждает. Неприятно, видать, с пьяными в одном помещении находиться. За быдло считает».

Граммофон, щёлкая зажигалкой, осматривал пол и тихо матерился под нос.

– Слушайте, – внезапно вспомнил Вадим, – мне показалось, у Ивана Семёновича в комнате окно открыто. Холодом тянет. Вы бы сходили, проверили на всякий случай.

Старик коротко кивнул, бесшумно выскользнул из-за стола, изящно обогнул ползающего в поисках потерянного глаза Шаляпина и растворился в темноте коридора. Савин уставился на пустой дверной проём. Его не столько поразила кошачья грация, с которой старик всё это проделал, сколько то, как уверенно он вышел во тьму, не воспользовавшись фонариком или, на худой конец, зажигалкой. Словно и не заметил отсутствие света вокруг.

– Слышь, Лёх, – тихо окликнул он Граммофона. – Чё-то не нравится мне этот дед. Мутный он какой-то.

– Ага, я тоже заметил, – согласился тот, поднимаясь с колен. – Тебя пока не было, вынюхивал у меня разное.

–  Например?

Шаляпин тщательно отряхнул штаны.

– Да херню всякую. Вроде ничего особенного, но темы какие-то неприятные постоянно поднимал. Типа специально на гниль давить пытался. Почему в нормальную квартиру не переезжаю, спрашивал. За Людку интересовался. Вот какое ему дело до наших ссор? Мы с ней уже не один десяток лет друг друга знаем. Даже если и ругаемся, то это по-соседски. Без злобы. А этот с ходу начал, сука, под кожу лезть. Типа не уважают меня, с мнением не считаются… Вот скажи, Вадик, ты меня уважаешь?

– Ясен болт, – заверил его Савин. – Не уважал бы, не пил с тобой. И раз уж речь зашла...

– Вот! – поднял указательный палец Граммофон. – Шаришь. Ща только ложку ополосну.

Он разлил водку и с опаской заглянул в кастрюлю.

– Ну как, всё в порядке? – ехидно поинтересовался Вадим. – Нашёл, кстати, свой глаз-то?

– Не нашёл. Только вот и пельменя упавшего тоже нигде нет. Поэтому выводы делать рано.

– Справедливо, – усмехнулся Савин. – Согласно закону достаточного основания…

– Иди в жопу, умник, – перебил его собеседник.

Вадим поднял рюмку.

– За это и выпьем!

Эхо Туманной Умбры (фрагмент последний)

– Пусть наступает, – будто прочитав его мысли, усмехнулся Кузьмин. – Мы готовы к обороне. Давай по писят!

Разлив настойку, он стукнул хрустальной ножкой о край рюмки собеседника и опрокинул жидкость в широко открытый рот.

– Хорошо пошла, – крякнув, отправил следом ломтик копчёной колбасы. – Закусывай, не стесняйся.

Спирин последовал его примеру. Настойка и правда была выше всяких похвал. Сервелат тоже пришёлся как нельзя кстати. Тёплое спокойствие разлилось по телу. Сева поймал себя на мысли, что уже не так сильно боится возвращаться домой. Всему происходящему наверняка было какое-то логическое объяснение.

Вдвоём с Толяном они быстро начистили кастрюлю картошки, выпили ещё по одной и вышли покурить в подъезд. Собственно, курил только Кузьмин. Спирин уже несколько лет как отказался от этой вредной привычки.

– Слушай, – внезапно осенило его. – Я ведь даже дверь не запер. Да и переодеться надо. Не буду же я в халате у вас сидеть. Праздник всё-таки.

– Чё такого? – слабо возразил сосед. – Все свои.

– Не-не, ты кури, а я пока накину на себя что-нибудь соответствующее событию.

– Как хочешь, – пожал Толян плечами. – Я запираться тогда не буду. Переоденешься, приходи.

Осмелевший от выпитого Сева решительно отворил дверь своей квартиры. Прислушался, замерев в тёмной прихожей. Нашарил выключатель. Лампочка вспыхнула и, громко чпокнув, тут же погасла. В груди похолодело.

– Совпадение? – пробормотал Спирин. – Не думаю.

Страх выглядеть глупо в глазах соседей оказался сильнее осторожности и здравого смысла. Глубоко вдохнув, он двинулся на звук работающего телевизора.

– И в открытые рты наметает ветром, то ли красный снег, то ли сладкую манну… – печально пропел в полумраке Бутусов.

– Алиса, выключи телевизор, – нервно скомандовал Сева, зажигая свет в зале.

Он не помнил дословно слов песни, но сомневался, что там было что-то про красный снег.

Чёрная коробка исчезла. Впрочем, Сева этому почти не удивился. Может, всё и правда привиделось ему в полудрёме?

Натянув брюки и свежую рубашку, он схватил связку ключей с трельяжа, глянул в зеркало, пригладил растрёпанные волосы и шагнул к выходу. Рука, потянувшаяся к дверной ручке, замерла на полпути. В тишине пустой квартиры раздался чёткий звук хрустящего под подошвами снега. Спирин резко обернулся. Никого.

– Что тебе нужно?! – неожиданно для самого себя со злостью выкрикнул он. – Оставь меня в покое!

Тишина. Только скрип снега стал ближе и отчётливее. Сева рванул входную дверь. Холодная рыхлая масса сбила его с ног, придавив к полу. Залепила глаза и рот, заглушив испуганный вопль. Бешено молотя руками, Спирин в панике рванулся наверх. Снег забивался под одежду, давил на грудь тяжёлым прессом, лез в ноздри, мешая дышать. Воздуха катастрофически не хватало. Чувство направления исчезло. Извиваясь как червяк, Сева разгребал снежный завал. Всё тщетно. Одеревеневшие от холода пальцы перестали слушаться. В ушах появился назойливый звон, перед глазами плыли мерцающие «мушки». В какой-то момент силы оставили его. Сознание померкло, и Спирин провалился в темноту беспамятства.

– Севыч!

Сильный удар по щеке заставил его со стоном разлепить глаза. Мутное, нависающее над ним пятно сформировалось в озабоченное лицо Толяна.

– Ты чего меня пугаешь, братан? – возмутился сосед. – Тебе плохо, что ли? Может, скорую вызвать?

– Н… не надо, – выдавил Спирин. – Нормально уже.

– Да где там нормально-то? – не унимался Кузьмин. – Бледный, как покойник! Часто у тебя такое бывает?

– Не, – держась за стену, Сева с трудом поднялся. – Первый раз.

– Тебе в больничку надо. Врачу показаться.

– Да. Обязательно схожу. После праздников.

– Давай до кровати доведу, – засуетился Толян. – Полежишь немного. В себя придёшь.

– Да я в норме, – отмахнулся Спирин. – Належался уже. Хватит.

– Фух! – облегчённо выдохнул сосед. – Напугал меня знатно, конечно. Слышу, грохнулось что-то. Заглядываю – лежишь, не шевелишься. Я уж, грешным делом, подумал, ты того…

– Не дождётесь, – прервал его Сева. – Пойдём к тебе, что ли?

– Уверен?

– Ага.

– Ну как знаешь. Хотя, с другой стороны, может и правда лучше к нам. Под присмотром будешь, если что. Снова отрубишься, не дай Бог, кто тебе тут поможет?

– Это да, – согласился Спирин. – Никто не поможет. Пойдём? Только Марине не рассказывай. Незачем ей настроение портить.

Сева посмотрелся в зеркало. В свете, падающем из гостиной, отметил нездоровую бледность лица. Больше ничто не указывало на то, что он побывал под снежным завалом. Заправил выбившуюся рубашку. Сейчас пару рюмок настойки точно не помешают. Украдкой окинул через плечо квартиру подозрительным взглядом и вышел вслед за Толяном.

– Куда пропали? – Марина возмущённо всплеснула руками. – На стол накрывать скоро, а вы шляетесь непонятно где.

– Чего непонятного-то, – буркнул Толян. – Переодевался человек.

– Вот это правильно, – одобрительно кивнула соседка. – Я сейчас пюрешку приготовлю и тоже наряжусь.

Кузьмин легонько подтолкнул Севу в спину.

– Присаживайся. Ща настойки накапаю. Полегчает.

Спирин послушно опустился в кресло. В квартире Кузьминых он чувствовал себя в безопасности. В углу уютно мерцала пушистая ёлка. Настоящая. Не дешёвая пластиковая поделка, как у него. Ему даже показалось, что забытое ощущение праздника вернулось. Только на секунду, а потом всё вновь встало на свои места. Безразличие снова заполнило его холодной пустотой. Всё вокруг казалось нелепым фарсом. Суетящаяся хозяйка, полупьяный Толян, ёлка эта уродливая с чёрными шарами. Стоп! Какие ещё чёрные шары? Он зажмурился и потряс головой. Осторожно приоткрыл глаза. Ёлка как ёлка, и украшения на ней вполне обычные. Разноцветные.

– Держи! – волосатая лапа соседа, сжимающая рюмку, возникла перед его лицом. – С наступающим!

– Взаимно, – пробормотал Спирин и залпом проглотил напиток.

Толян бубнил что-то про растущие цены, злодеев-капиталистов, мировой заговор и отечественный автопром. Сева особо не вникал в суть монолога, лишь изредка кивал и вяло поддакивал. Мысли его были заняты чертовщиной, творящейся дома. Неужели он сошёл с ума? Иначе как объяснить все эти видения?

– Кровь на снегу, – выдал внезапно Кузьмин.

– Чего? – вытаращился на него Спирин.

– Терпеть морковь не могу, – повторил сосед. – А она её в каждое блюдо суёт. Достала эта морковь-шмарковь!

– Морковка полезная и низкокалорийная, – вплыла в комнату успевшая переодеться Марина. – Клетчатка и витамины. Будешь гундеть, вообще больше к плите не подойду.

– Да я же это… – осёкся Толян. – Шучу.

– На стол накрывай, шутник.

– Ща, – Кузьмин, тяжело кряхтя, выбрался из кресла. – Ты как, Севыч? Поможешь?

– Конечно, – с готовностью вскочил Спирин. – Как не помочь?

– Вот именно, – загадочно усмехнулась Марина, скрываясь в спальне. – Как не помочь?

На мгновение Севе почудилось, что её глаза как-то недобро блеснули.

– Чего это она? – шёпотом поинтересовался он у соседа.

– Да не обращай внимания, – отмахнулся тот. – Устала просто. Возьми посуду в серванте.

Кузьмин ушёл в кухню, а Спирин принялся раскладывать на столе красивые праздничные тарелки.

Странный треск со стороны окна заставил его поднять глаза. Стекло стремительно замерзало. Ледяные узоры шустро ползли от краёв к центру, расширяясь и поглощая друг друга. С громким стуком на покрытой изморозью поверхности возник кровавый отпечаток человеческой ладони. По стеклу угловатыми змейками разбежалась паутина трещин.

Тарелка выпала из рук Спирина, но не разбилась. Узорная кромка под углом вонзилась в небольшой красный сугроб под его ногами. Ступни обожгло холодом. По заснеженному полу стелилась розовая позёмка. Он обвёл взглядом покрытую инеем комнату. В углу на сухой осыпавшейся ёлке бледным мертвенным светом мигали огоньки гирлянды. Чёрные шары слегка покачивались на корявых ветках. С пентаграммы, украшающей вершину, свисали тонкие кровавые сосульки.

– Толян, – севшим голосом прохрипел Спирин.

Тишина. Проваливаясь по щиколотки, Сева двинулся на кухню. Сосед застыл обледеневшей статуей перед плитой. Посиневшие пальцы сжимали ручки большой кастрюли с картофельным пюре. Только никакого пюре там не было. Кастрюля до краёв была наполнена красным снегом. Снег лежал везде: в тазиках с салатами, чашках, и даже противень, торчащий из духовки, был им покрыт.

– Марииин… – пятясь, протянул Сева и обернулся.

Соседка замерла в дверях спальни ледяным изваянием. Внезапно он понял, что не знает, кто эти люди. Кто такой этот Толян? А Марина? Что он знал о них до сегодняшней встречи? Почему не помнит, как они познакомились и даже не представляет, как выглядит их дочь?

Спирин тёр виски́, силясь пробудить хоть какие-то воспоминания о соседях. Ничего. Два незнакомца, которых он видел сегодня первый раз в жизни. Более того, последнее, что он чётко помнил, это ссора с Ольгой. Только вот произошла она много лет назад. Или это было только вчера? Воспоминания растворялись в завывающей по-волчьи пурге, заполнившей его голову.

Внезапный, громкий, скрипящий звук слева привлёк его внимание. Открытая чёрная коробка стояла на обледеневшем, так и не накрытом к празднику столе. Кровавый снег толчками с хрустом выползал из неё наружу. Он медленно заполнял поверхность столешницы и двигался в сторону замершего в ужасе Спирина.

Окна резко распахнулись, звон разбитых стекол резанул по ушам. Ворвавшаяся в комнату метель пронзила кожу тысячами ледяных иголок. Закрутилась вокруг, ослепляя. Сева зажмурился и, прикрывая лицо руками бросился к выходу. Через пару десятков шагов, потеряв где-то позади увязшие в снегу тапочки, он приоткрыл глаза. Квартира исчезла. Сева стоял посреди большого заснеженного поля. Вдалеке в свете луны виднелись тёмные верхушки далёкого ельника. Пурга улеглась, но пронизывающий ветер нещадно вкручивался под надувшуюся парусом на спине рубашку. Брюки трепыхались, облепив ноги. Обхватив себя руками за плечи, Сева побрёл к лесу, с трудом выдёргивая из снега одеревеневшие стопы. Его трясло мелкой дрожью. Метель снова набирала силу. Двигаться становилось всё сложнее. Навалилась сонливость.

Внезапно издалека послышался шум работающего мотора. Машина! У него как будто открылось второе дыхание. Спирин поспешил на звук. Пытался кричать, но с замёрзших губ срывался лишь едва слышный шёпот. Жар охватил тело – он знал, что это очень плохой признак.

Неожиданно Сева увидел дорогу. Снежная колея была совсем рядом – не дальше тридцати метров. Справа, выхватив из лунного полумрака рой кружащихся снежинок, мелькнули фары автомобиля.

– Стой! – напрягая связки, просипел он. – Помоги!

– Не сегодня, – шепнул кто-то ему в ухо.

Машина промчалась в каких-то паре метров от него и скрылась в снежной пелене. Спирин обессиленно упал на колени. Скрюченные морозом пальцы погрузились в сугроб. Он узнал этот автомобиль – салатовая LADA Granta с рисунком в виде языков пламени на боковой части кузова. Сева сам выбирал эту аэрографию.

Не чувствуя рук, он зачерпнул пригоршню снега, размазал его по щекам и, задрав голову, тихонько заскулил. Будто вторя ему, из далёкой еловой чащи раздался протяжный волчий вой. В погружающемся во тьму сознании всплыла празднично украшенная комната. Девушка в кресле плакала, спрятав лицо в ладонях.

– Ух… ходи! – крик Ольги, прерываемый всхлипами, несётся ему вслед. – Тва… арь!

Стук захлопнувшейся двери гулко разносится по усыпанному конфетти подъезду. Где-то на улице хлопают фейерверки, радостно кричат люди. Сева медленно спускается к выходу. Неприязненно косится на шумную компанию во дворе. Забирается в машину. Долго сидит, глядя в одну точку. Потом его накрывает волной ярости.

– Сука! – колотит он по рулевому колесу ладонями. – Сука! Сука!

Выплеснув гнев, он немного успокаивается и поворачивает ключ зажигания. Сейчас ему нужно побыть одному. Бак почти полный – более чем достаточно, чтоб добраться до дачи.

Выехав за город, он давит педаль газа в пол. Дворники размазывают падающие снежинки по стеклу. Начинается метель. Погода под стать настроению. Снаружи мелькает еловая чаща.

В голове раз за разом прокручиваются необдуманные фразы. Он находит сотни нужных и уместных слов, но время не повернуть вспять. Всё уже сказано и обратной дороги нет. Обида желчью разливается по венам, заставляет крепче стискивать руль, сильнее давить на педаль.

Ельник за окном сменяется заснеженным полем. Ровную белую поверхность освещает полная луна. В свете фар возникают две бредущие навстречу фигуры. Заметив машину, парень в красном пуховике начинает махать руками. Девушка в лёгком синем пальто замерев рядом, зябко обхватила плечи ладонями.

Радость надежды на их лицах сменяется разочарованием, когда Сева, подавив желание остановиться, мчится мимо. Ему нужно совсем в другую сторону. Менять планы из-за парочки незнакомцев он не готов.

– Не сегодня, – цедит Спирин сквозь зубы.

Бросает быстрый взгляд в зеркало заднего вида. Фигуры растворяются в снежной тьме. Ничего с ними не случится. Кто-нибудь наверняка подберёт.

Спустя пару километров он проезжает мимо заглохшего, зарывшегося капотом в снег автомобиля. Тяжело вздохнув, лезет в карман, достаёт мобильник, нехотя набирает 112. Сети нет. Не удаётся подключиться ни к одному из сотовых операторов. Экстренные вызовы недоступны. Испытав некоторое облегчение, Сева убирает телефон. Что ж, он пытался. В конце концов, у него своих проблем хватает. Всем не поможешь.

Мысли снова возвращаются к ссоре с Ольгой, и когда Спирин, открыв дверцу машины, выходит в бушующую метель, от воспоминаний о встрече на дороге не остаётся и следа. Пробираясь к дому по нерасчищенной дорожке сквозь летящую в лицо снежную крошку, он думает лишь том, что внутри сейчас холодно и придётся ещё долго протапливать промёрзшее жилище. С трудом провернув ключ в заиндевевшем замке, Сева дёргает дверь на себя и переступает порог.

Оббивая прилипший к сапогам снег, он подходит к почтовым ящикам. Новогодние рекламные буклеты рассыпаются по полу, выскользнув из переполненной ячейки. Ругаясь вполголоса, Спирин сгребает их рукой и спешит к лифту. 

– У вас там выпало! – раздаётся визгливый крик консьержки за спиной.

На полу, сверкая блёстками, лежит большая новогодняя открытка.

– У вас там выпало! – визгливый окрик консьержки заставил его обернуться.

На полу сверкая блёстками, лежала большая новогодняя открытка. Странно. Он уже давно не получал поздравлений по почте. Интернет уверенно вытеснил такие старомодные способы общения. С кряхтением нагнувшись, он подцепил её ногтями и, не раскрывая, сунул в неровную бумажную стопку, зажатую в руке.

В лифте пахло хвоей и мандаринами, на зеркалах кем-то крайне неумело были намалеваны снежинки, а пол устилали осыпавшиеся елочные иголки и обломанные веточки. Дёрнувшись, кабина поползла вверх.

– А снег идёт, а снег идёооооот… – пронзительный вокал Агузаровой впился в уши, растянулся зажёванной кассетой и резко оборвался.

Остаток пути Спирин проделал в тишине. На семнадцатом этаже створки разъехались, выпуская его на прокуренную лестничную площадку.

– Севыч! – дыхнув алкогольным выхлопом, радостно пробасил Кузьмин. – С наступающим, братан!

– Взаимно, – сдержанно буркнул Спирин.

– Чё, как сам? – не отставал сосед, протискивая в лифт своё необъятное пивное пузо. – С кем отмечаешь?

– Один, – неохотно признался Сева. – Да я и отмечать не собирался.

– Эт ты зря, – Кузьмин нахмурился. – Ты это… К нам заходи, если чё. Вмажем как следует, караоке поорём. Салюты-шмалюты. Все дела…

– Спасибо, Толян, – кивнул Спирин. – Я подумаю.

– Хренли тут думать? – донеслось из-за закрывшихся дверей. – Приходи.

Кузьмин уехал вниз, а Сева, с облегчением выдохнув, переступил порог своей квартиры.

Новогодняя истерия осталась за дверью. О приближающемся празднике напоминала лишь декоративная ёлочка, сиротливо притулившаяся у стены на журнальном столике. Даже её Сева достал из пыльной коробки только для того, чтобы избежать лишних вопросов от каких-нибудь случайных визитёров. Небрежно накинутая мишура и полдюжины маленьких пластиковых шаров – вот и все украшения. Хоть и скромно, но ритуал всё же соблюдён.

Бросив помятые бумажки рядом с искусственным деревцем, Кузьмин отнёс на кухню пакет с продуктами и небрежно распихал покупки по отсекам холодильника. Перед тем, как закинуть пельмени в морозилку, он на секунду замер. Отголоски воспоминаний о тех временах, когда подготовка этого блюда была целым событием, в который вовлекалась вся семья, внезапно накатили ностальгической волной. Сколько он не пробовал домашних вылепленных вручную пельменей? Пять лет? Десять? Точно этого Сева уже не помнил. Тряхнув головой, он брезгливо сунул полуфабрикаты в покрытую инеем камеру и раздражённо захлопнул дверцу.

– Алиса, включи «Радио Обморок».

– Легко, – с готовностью отозвалась программа. – Включаю для вас радио.

– …Не оставляю следооов на свежем снегууу, хой! – проорал Летов из колонки.

– До Нового года осталось семь часов! – жизнерадостный голос ведущего заглушил последние аккорды. – А мы продолжаем праздничный марафон русского рока, и у нас на очереди «Агата Кристи». Слушаем и наслаждаемся!

– Снег падает на кровь… – меланхолично затянул старший Самойлов.

Необъяснимая тревога царапнула виски́ острыми коготками. В комнате будто резко потемнело, а по зашейку скользнул холодок. Спирин непроизвольно поёжился и бросил быстрый взгляд на мини-бар. Рано начинать, конечно, но, с другой стороны, кто ему запретит? Он плеснул в стакан коньяка из початой бутылки. Втянул ноздрями дубово-ореховый аромат и, закрыв глаза, пригубил. Прохладная жидкость мягко скользнула по пищеводу, взорвавшись тёплой волной в желудке. Сева сразу почувствовал себя намного лучше. Не спеша скинул верхнюю одежду, укутался в полосатый махровый халат, сунул ноги в мягкие тапочки и плюхнулся на кресло.

– Алиса, заткнись и включи телевизор, – отхлебнув из стакана, распорядился Спирин. – Региональный канал.

– Хорошо. Я поняла.

Голосовой помощник обиженно замолчал.

– … Местами по области ожидается обильное выпадение снега, – симпатичная девушка, растягивая губы в картонной улыбке, водила рукой по синоптической карте. – Сильный порывистый ветер. Возможна метель.

Сева посмотрел за окно – в сгущающихся сумерках хаотично металось белое крошево.

На экране под незамысловатую мелодию пластилиновыми буквами в светлом круге вылепилась надпись «Падал прошлогодний снег». В очередной раз строгая и авторитетная жена посылала своего дефективного супруга в лес за ёлкой. Спирин зевнул и, отставив стакан, бегло просмотрел принесённые рекламные листовки. Как и ожидалось, ничего полезного для себя он там не обнаружил. А вот открытка его заинтересовала.

В окружении декоративных блёсток на фоне заснеженных елей пара молодых людей стояла среди высоких сугробов. Парень в ярко-красном пуховике обнимал сзади за талию девушку в длинном голубом пальто. На лицах застыли улыбки. Ветер трепал пламя сжатой в узких девичьих ладонях свечи. На первый взгляд милый рисунок, только вот Спирину отчего-то эта картинка показалась жутковатой. То ли оттого, что кожа нарисованных влюблённых была неестественно бледной, то ли потому, что в их глазах не было ни грана веселья. Севе казалось, что он смотрит не на счастливую пару, а на двух безумцев, с неизвестной целью вышедших из тёмного ельника.

На обороте открытки жирным бордовым шрифтом были написаны два слова: «Снег идёт». И всё. Ни приписки с пожеланиями, ни подписи. Недоумённо хмыкнув, Спирин тяжело поднялся с кресла и, собрав все бумажки, пошаркал в туалет. Разноцветная охапка отправилась туда, где ей самое место – в мусорное ведро.

Дверной звонок пронзительной трелью разнёсся по квартире. Чертыхнувшись про себя, Сева направился к двери. Интересно, кого там принесло? Он заглянул в глазок. Лестничная площадка была пуста. Ну и ладно. Общаться сегодня ему ни с кем не хотелось. Развернувшись, он двинулся обратно в комнату, но не успел сделать и пары шагов, как звонок раздался вновь. Раздражённо крутанув вертушку замка, Спирин резко рванул дверь на себя. Никого.

Коробку, переливающуюся красным глянцем подарочной упаковки на грязном коврике, он заметил не сразу. Сева осторожно пихнул её ногой. Коробка не сдвинулась с места – внутри было что-то тяжёлое. Это что, розыгрыш?

Аккуратно перешагнув через странный предмет, он подкрался к перилам. Заглянул вниз, посмотрел наверх. Не обнаружив никакой подозрительной активности, с трудом оторвал неожиданный подарок от пола и, кряхтя, втащил его внутрь.

Захлопнув дверь ногой, Спирин водрузил коробку на трельяж и попытался сорвать упаковку руками. Ногти скользили по гладкой бумаге, не находя свободных кромок. Казалось, их просто нет.

Чертыхнувшись, Сева направился в кухню за ножом, а вернувшись, обнаружил, что подарок пропал. Сердце пропустило удар. Он подёргал дверную ручку – язычок замка надёжно сидел в проёме ответной планки. Войти в квартиру без его ведома никто не мог. Позади внезапно раздался тихий хруст.

Спирин испуганно обернулся. Коробка стояла посреди зала. Выставив перед собой нож, он медленно приблизился. Ткнул лезвием в тускло поблёскивающую обёртку и тут же отдёрнул руку. Он и сам не знал, какого эффекта ожидал, но ничего не произошло. Совсем ничего.

Схватив со столика стакан, Сева залпом опрокинул в себя остатки коньяка. Перехватил рукоятку ножа обратным хватом, опустился на колени и с нажимом сделал два неровных надреза крест-накрест. Нетерпеливо сорвал обёрточную бумагу. Из-под упаковки показался чёрный куб. Спирин провёл предательски задрожавшей рукой по его поверхности. На ощупь – плотный гладкий картон. Отложив нож, он обхватил верхнюю часть двумя руками и медленно потянул её вверх. Крышка снялась легко. Коробка была пуста, лишь на самом дне лежала знакомая открытка. Сева потянулся за ней. Ладонь обдало холодом, будто он сунул руку в морозильную камеру. Спирин схватил покрытый изморозью картонный прямоугольник и быстро вытащил его наружу.

В глаза сразу бросились отличия в изображении. Молодые люди больше не улыбались – они зловеще скалились, обнажив мелкие острые зубы. Яркая одежда превратилась в припорошённые снегом изорванные лохмотья. Под нахмуренными бровями зияли пустые провалы глазниц. Синюшную, плотно обтянувшую лысые черепа кожу покрывал иней. Сугробы, окружающие их, стали заметно выше, а лес за спинами - мрачнее. Меж корявых еловых ветвей жутко светились глаза невидимых в темноте диких зверей.  По тонким пальцам девушки сползали парафиновые потёки погасшей свечи.

Спирин перевернул открытку. Вся обратная сторона была покрыта кривыми, хаотично наползающими друг на друга буквами.

Снег идёт. Снег идёт. Снег идёт…

Одна и та же фраза, повторяющаяся десятки раз.

Стоя на коленях, Сева застыл перед пустой коробкой, не отрывая взгляд от странной открытки. Что-то коснулось щеки. Он провёл рукой по лицу. На пальцах остался мокрый розоватый след. В раскрытую ладонь упала и тут же растаяла, превратившись в алую каплю, снежинка. За ней ещё одна. И ещё…

Спирин задрал голову и зажмурился, с потолка шёл красный снег. Открытка выпала из его ослабевших рук. Утерев лицо рукавом халата, Сева на карачках пополз в прихожую. Снегопад уверенно набирал силу. Ладонь ползущего человека проехалась по мокрому ламинату, рука подвернулась. Приложившись локтями о пол, Сева взвыл и перевернулся на спину. Когда боль слегка утихла, он понял, что не знает, где выход из квартиры. Перед глазами кружилась кровавая снежная пудра, и разглядеть в ней что-либо было совершенно невозможно.

– Помогите! – истошно заорал Спирин.

– Не сегодня, – прошелестело у него над ухом.

– Кто здесь?! – взвизгнул фальцетом Сева. – Что тебе нужно?!

– Нам холодно, – раздался громкий шёпот за спиной. – Мы замерзаем.

Ветер взметнул полы халата, швырнул в лицо пригоршню снега, залепил алой крошкой раззявленный в крике рот. Спирин вскочил на ноги. Проваливаясь в стремительно растущих сугробах, вытянув перед собой руки, он бросился наугад сквозь красную метель.

Приглушённые переливы дверного звонка раздалась справа. Сева метнулся на звук. Зашипел, приложившись обо что-то коленом. Пальцы сомкнулись на узорной латунной ручке. Резко дёрнув её вниз, он распахнул дверь и вывалился в подъезд. Лицо уткнулось во что-то мягкое и пахнущее самогоном.

– Севыч, ты чего? – пророкотал над головой удивлённый бас.

Спирин поднял искажённое страхом лицо на соседа. Раскрасневшийся от принятого спиртного Кузьмин недоуменно таращился на него подёрнутыми алкогольной пеленой глазами. Сева затравленно обернулся. Никакого снега в квартире не было. Он осторожно вошёл в прихожую. Подобрал слетевшие тапочки, обулся, расправил ногой скомканный половик и беспомощно посмотрел на Кузьмина.

– Чё-то мне как-то нехорошо, – промямлил он невнятно. – Мерещится всякое.

– Бухал? – понимающе поинтересовался сосед.

– Не, – мотнул Спирин головой. – То есть да, но совсем чуть-чуть. Конины грамм сто пятьдесят намахнул.

– Сейчас в магазинах всякую дрянь продают, – заявил Толян авторитетно. – Травят народ почём зря. Я поэтому и не беру там спиртное. Только своё. Вот к празднику на бруснике настоечку заготовил. Никакого похмелья и пьётся как родная.

Размеренный бубнёж соседа успокаивал. Всё происшедшее казалось нереальным. Действительно, ну откуда снег в квартире? Спирин глубоко вдохнул и решительно заглянул в комнату. Ни коробки, ни открытки на полу не было. Приснилось, что ли?

– Ты как, нормально? – сосед вошёл и прикрыл за собой дверь. – Чё было-то?

– Да так, – отмахнулся Сева. – Задремал походу. Привиделась жуть какая-то. А ты чего приходил?

– Ну, это… – замялся Толян. – Мы там караоке новое купили. Чё-то я его подключить не могу. Ты же шаришь во всей этой электронике-шмилетронике. Помоги настроить. Я тебе настойки своей пузырь подгоню за беспокойство.

– Да я и так помогу, – пожал плечами Спирин. – Соседи всё-таки. Не чужие люди.

– Чужим не помог бы? – Кузьмин как-то недобро усмехнулся.

– Всем помогать, здоровья не хватит, – беззлобно огрызнулся Сева. – Что за вопросы вообще?

– Не пыли́, – примирительно вытянул руки сосед. – Это я так. Шутканул неудачно. Пошли тогда, что ли?

– Ты иди, – качнул Спирин головой. – Я минут через пять подойду.

– Как скажешь, – кивнул Толик и скрылся за дверью.

Оставшись в одиночестве, Сева шмыгнул в туалет. Вытащил из мусорного ведра помятую стопку рекламных бумажек и внимательно перебрал её несколько раз. Открытки среди них не было. Холодные, липкие мурашки поползли по спине.

Звук глухого удара, донёсшийся из комнаты, заставил его вздрогнуть. Сердце испуганно замерло. Не дыша, он выскользнул в прихожую и заглянул в гостиную. Никого. Взгляд остановился на окне. К стеклу прилип брошенный кем-то снежок. Сева шумно, с облегчением выдохнул. Всего лишь снежок. Дети балуются – обычное дело. Однако спустя пару секунд до него дошло, что добросить до семнадцатого этажа сможет не каждый взрослый, не говоря уже о ребёнке.

За окном бесновалась метель. Спирин выглянул наружу. Далеко внизу едва различимые в завихрениях пурги замерли две фигуры. Он не мог разглядеть деталей, но почему-то был уверен, что одеты они в красный пуховик и голубое пальто.

Сева попятился от окна. Он отступал, пока ноги не упёрлись во что-то. Медленно обернувшись, Спирин уставился на открытую чёрную коробку, как ни в чём не бывало стоящую посреди комнаты. Только вот в этот раз она не была пуста. Красный снег рыхлой кучей возвышался над её краями. Сдавленно пискнув, Сева метнулся к выходу из квартиры, выскочил на площадку и что есть силы вдавил кнопку соседского звонка.

– Открыто! – донесся приглушённый женский крик.

Он толкнул дверь и ввалился в полутёмную прихожую. У Кузьминых аппетитно пахло чем-то жареным и печёным, успокаивающе блестела мишура и мигали разноцветные огоньки гирлянд.

– Привет! – из кухни, вытирая руки о передник, выглянула Марина. – С наступающим! Толик в спальне. Проходи.

Затравленно оборачиваясь через плечо, Сева пересёк гостиную. Сосед в дурацкой новогодней шапочке с помпоном сидел на кровати перед распакованной караоке-системой и делал вид, что изучает инструкцию.

– Вот объясни мне, как так можно? – поднял он страдальчески глаза на вошедшего гостя. – Вроде написано русскими буквами, а ничего не понятно. Нет, каждое слово по отдельности, я, конечно, понимаю, но составить всё это вместе никак не получается.

– Дай, – пытаясь унять дрожь, протянул руку Спирин.

Кузьмин с облегчением сунул инструкцию в раскрытую ладонь.

– Я бы Катьку попросил, так она со своим хахалем за город укатила.

– Сколько ей уже? – выдавил Сева.

Нужно было как-то отвлечься от бешено снующих в голове мыслей.

– Шестнадцать, – в голосе соседа послышалась гордость.

– Совсем взрослая. Время летит.

– И не говори! – с готовностью поддакнул Толян. – Здоровая, только ума нет совсем. Чего попёрлись непонятно куда? Отмечали бы дома, как все нормальные люди. Нет. Папа, ты не понимаешь! Всё я понимаю, тоже молодой был. Потому и не одобряю. Знаю, чем это обычно заканчивается.

– Боишься дедом стать? – копаясь в проводах, поинтересовался Спирин.

– И это тоже, – буркнул сосед. – Хотя Маринка её по поводу контрацепции-шматрацепции чётко заинструктировала. Всё равно душа не на месте. Вадик этот её…

– Чего? Не пара?

– Да не в этом дело, – поморщился Толик. – Нормальный вроде парень, но мозгов как у канарейки, ей-богу. Куда в такую погоду ехать? Видал, что за окном творится? А он права только пару месяцев как получил. Даже думать об этом не хочу. Страшно. А если машина где-нибудь в дороге заглохнет? Там же глухомань. Даже сотовая связь не берёт. Кругом тайга. Говорят, волков в том районе видели. Кто поможет, если что?

– Нормально всё будет, – Сева протянул соседу микрофон. – Проверяй.

– Не, – мотнул Кузьмин головой. – Рано ещё. Я трезвым не пою.

– Трезвым? – усмехнулся Спирин.

– Ну, почти. Чё я там выпил-то? Слёзы. Вот Новый год встретим, накатим по-человечески, закусим и попоём. Ты, кстати, как? Не надумал к нам?

– Не знаю.

Сева замялся. Возвращаться в пустую квартиру, где творилась какая-то непонятная чертовщина, особого желания не было. Ещё меньше хотелось оставаться там на ночь.

– Марина против не будет?

– Ты что?! Конечно, нет!

– Ну, давай я хоть продуктов каких-нибудь куплю. Неудобно как-то на халяву.

– Ничё не надо! – замахал руками Толян. – Мы и так на троих рассчитывали. Думали, Катька с нами будет отмечать.

– Может, тогда с готовкой помочь?

– Дельная мысль, – кивнул Кузьмин. – Маринка там упарилась, наверное. Пойдём спросим. К основным блюдам она нас, ясен пень, не допустит, а вот почистить чего-нибудь или нарезать это можно.

Снег идёт (2/2)

— Колядование, — протянул Данил. — Точно. Тут до сих пор колядуют? Вот об этом обряде я как-то совсем позабыл. В городе такого нет.

Он вспомнил, как в детстве наряжался в вывернутые мехом наружу одежды, прятал лицо под жуткой звериной маской или просто мазал сажей и с шумной толпой таких же ряженых ходил от двери к двери, требуя подарков.

— Ну, у вас много чего нет, йод-водород, — усмехнулся старик. — Забыли обычаи предков, так сказать. Да и тут… Эх… Сегодня вот Щедрый вечер, к примеру, значит щедрование, а всё одно колядованием называют. Хоть разница и невелика, йод-водород, но она есть.

Уазик остановился у больших металлических ворот. Сквозь приоткрытые решетчатые створки кривились голыми сучьями заснеженные деревья.

— Парк, — объявил Степаныч. — Пройдёшься?

— Даже не знаю, — Токарев с сомнением посмотрел на бугрящиеся сугробами нечищенные аллеи. — Вы пойдёте?

— Не. Чего я там не видел? Ты сходи, прогуляйся, а я тут покурю пока.

Данил неохотно выбрался наружу и, протиснувшись между примёрзшими створками, двинулся вглубь по заснеженной дорожке. На что тут смотреть, он особо не понимал, но из чувства благодарности к тратящему на него время старику решил всё же прогуляться до пруда и быстро вернуться.

Дорогу к водоёму Данил вспомнил сразу, не пришлось плутать по извилистым тропинкам. Он уверенно направился в нужную сторону. Снег хрустел под ногами, мороз покалывал щёки, облачка пара изо рта сдувало порывистым ветром. Что-то зашевелилось в памяти. Мама любила гулять в этом парке. Они часто ходили сюда всей семьёй…

— Мам, а куда папа пошёл? — Данька тычет пальцем в направлении невысокой постройки, расположенной на островке посреди пруда. — Что это за сарай?

— Сам ты сарай, балда, — мать отвешивает ему шутливый подзатыльник. — Это часовня.

— Там часы чинят?

— Нет. Там молятся.

— Зачем?

— В основном чего-то просят у Бога.

— Что просят?

— Не знаю. Здоровья, защиты… по-разному…

— А ты тоже просишь?

— Нет.

— Почему?

— Мне туда нельзя.

— Почему нельзя?

— Меня не пускают.

— Кто? Бог?

— Да.

— А папе можно? А мне?

— Папе можно, а тебе пока рано. Подрастёшь и сам решишь, нужно тебе туда или нет.

Воспоминание мелькнуло и растаяло. Данил подошёл к кромке замёрзшего пруда. Деревянный мостик, ведущий к часовне, был разрушен, лишь почерневшие чурбаки подгнивших опор возвышались над обледеневшей поверхностью. Однако сама часовня была цела. По крайней мере, с берега выглядела такой. Переминаясь с ноги на ногу, он задумчиво смотрел на неказистое строение. В конце концов, почему бы и нет?

— Ну вот, я подрос, мам, — прошептал он, ступая на лёд. — Кажется, мне туда всё-таки нужно.

Вначале осторожно, но с каждым шагом всё смелее Токарев двинулся к островку. Преодолев уже половину пути, он почувствовал, что лёд под ногами мягко просел. Испуганно глянув вниз, увидел, как в продавленных ногами углублениях скапливается вода. Дёрнулся назад, но было поздно. Ледяная поверхность вокруг него прогнулась, с тихим шорохом развалилась на мелкие куски, и, не успев даже вскрикнуть, Данил провалился. От избытка адреналина он сначала совсем не ощутил холода. Одежда мгновенно промокла, потяжелела, потянула вниз. Он барахтался, то и дело уходя под воду с головой, выныривал, хватался руками за обламывающийся хрупкий лёд. Силы стремительно покидали деревенеющее тело.

Что-то крепко ухватило его за воротник, дёрнуло вверх, поволокло по бугристым неровностям к берегу. Токарев лишь беспомощно пялился на висящий над головой солнечный диск сквозь клубы пара, валящего изо рта. Наконец, движение прекратилось.

— Живой? — приглушённый голос пробился, словно через напиханную в уши вату. — Ты чего туда полез?

— На час…

Токарев закашлялся. Перевалившись на бок, сплюнул подступившую к горлу жидкость.

— На часовню хотел посмотреть.

— Какую часовню? Её снесли давно.

Разлепив покрывшиеся инеем ресницы, Данил взглянул на расплывающееся лицо своего спасителя. Застонал и закрыл глаза. Он точно сошёл с ума. Почему он постоянно видит то, чего быть не может? Заслоняя солнце, над ним нависала недовольная физиономия Санька. Школьный приятель совсем не изменился за эти годы.

— Эй! — болезненная пощёчина заставила снова открыть глаза. — Не отключайся!

Какой-то незнакомый мужик обеспокоенно тряс его за плечи. Нет никакого Санька. Снова мерещится всякое. Данил всмотрелся в покрытое недельной щетиной лицо. Несомненно, чем-то этот человек был похож на его старого друга. Повзрослевший, огрубевший, опухший от частого употребления алкоголя, это всё же мог быть Санёк.

— Спасибо, — прохрипел Токарев.

— Сочтёмся, — буркнул мужик. — Идти можешь?

Данил кивнул.

— Надо тебя в тепло срочно. Живёшь далеко?

— Там у входа уазик жёлтый стоять должен. Можно доехать.

— Хорошо. Тогда пошли скорее, пока совсем не застыл.

Мужик помог ему подняться, закинул руку Токарева себе на плечо и, придерживая за талию, повёл к выходу. Путь из парка стёрся из памяти, как и поездка до дома. Всё было как в тумане. Данил помнил, как его передали в руки причитающей тётке, как растирали резко пахнущей жидкостью, укутывали в тёплое одеяло, вливали в рот горячий бульон. В какой-то момент сознание просто отказалось держаться за эту реальность, и Токарев скользнул в тёплую тьму небытия.

— Пап, расскажи сказку.

Горчичники жгут грудь, во рту стоит тошнотворный привкус кипячёного молока с медвежьим жиром, мохнатая шаль, туго обёрнутая вокруг шеи, раздражающе колет подбородок. Даньке кажется, что лучше уж умереть, чем так лечиться от простуды. Пытку ингаляцией горячим картофельным паром он уже, слава Богу, пережил и теперь обливается потом под несколькими одеялами.

— Дань, ну какие сказки? — отец притворяется возмущённым. — Ты ведь уже взрослый. Целый первоклассник, не детсадовец какой-нибудь.

— Ну, паааа… — канючит Данька, страдальчески скорчив лицо.

— Ладно, — сдаётся тот наконец. — Какую?

— Страшную.

— Хорошо, слушай. Давным-давно в далёких тёплых краях жил один народ. И был у них обычай – раз в год праздновать «Йом-Кипур», а по-нашему «Судный день». Выбирали они, значит, двух похожих друг на друга коз или козлов и кидали жребий. Одного из этих животных на праздник жрец прилюдно приносил в жертву. Другого тоже ждала смерть, но сначала присутствующие касались его руками, передавая все свои грехи, накопленные за год. После чего козла прогоняли в пустыню, обрекая на мучительную гибель. Однажды одна из таких коз попалась блуждающему среди жарких песков демону. Увидев скверну, переполняющую животное, он, обрадованный удачной находкой, наделил её разумом и научил ходить на задних ногах. Так появился самый первый сейрим – жуткое существо, пропитанное всевозможными человеческими грехами. Все изгнанные козлы впоследствии попадали в лапы этого демона. Он взял себе имя Азазель, что означает «козёл отпущения», и стал повелителем сейримов. Рогатая армия росла и множилась из года в год. Демон же преисполнился гордыни и возжелал человеческих жертв. Какое-то время его козлоногие слуги с радостью исполняли желания своего повелителя. Однако затем пороки, наполняющие их, проявились во всей красе. Сейримы взбунтовались и напали на своего творца. Естественно, победить могущественного демона им было не под силу. Немногие уцелевшие трусливо бежали с поля боя и разбрелись по миру. Они научились принимать человеческий облик и жить среди людей. У них появилось потомство, несущее в себе частицу демонической силы, дарованной когда-то Азазелем. Тысячелетиями передаются ими тайные знания из поколения в поколение и ревностно соблюдается исполнение тёмных обрядов. Всё бы ничего, но, чтобы не дать ослабнуть магической силе, нужны кровавые подношения. Эти существа сильны, хитры и осторожны. Любой может оказаться жертвой. Победить в честной схватке их практически невозможно.

— А в нечестной? — шепчет Данька с надеждой.

— Говорят, один из сейримов, чтобы Азазель не смог их найти, перед бегством похитил глаза демона. Это мощнейший магический артефакт, увеличивающий способности и одновременно их ахиллесова пята. Один раз в год сейримы слабеют и принимают свой истинный облик. Тогда им нужна жертва, чтобы вернуть себе человеческое вид и напитаться силой. Если посмотреть на них глазами Азазеля в это время, то демон покарает их за предательство предков.

— Как покарает?

— Об этом легенда умалчивает, но наверняка наказание будет жутким. Демоны знают толк в таких вещах.

— А что значит «посмотреть глазами»? — не унимается Данька.

Из соседней комнаты слышатся странные звуки. Будто кто-то ходит, стуча о пол копытами, и громко фыркает. Отец испуганно оглядывается на закрытую дверь. 

— Не знаю, сынок. Это ведь просто сказка. Спи, а то мама ругаться будет.

Токарев приоткрыл глаза и осмотрелся. Он лежал на диване в гостиной тёткиной квартиры. Свесив ноги, Данил попытался встать, но тут же юркнул обратно под одеяло.

— Тёть Лид, — смущённо крикнул он, чувствуя, как краска заливает лицо, — а где мои вещи?

— Так я их в стирку закинула, — отозвалась та из кухни. — Проснулся? Как чувствуешь себя?

— Вроде нормально. Долго я спал?

— Часа три, поди. Ты в шкафу глянь, там вещи мужские есть какие-то. От жильцов остались.

Замотавшись в одеяло, Токарев просеменил в спальню. По пути прихватил лежащий на журнальном столике смартфон. Попытался включить, но треснувший экран не подавал признаков жизни. Очень плохо.

Футболка нашлась быстро, а вот со штанами пришлось повозиться. Наконец, выбрав более-менее подходящие спортивные трико с застиранной надписью «Abidas» на заднем кармане, он закрыл противно скрипнувшую дверцу.

С улицы раздались громкие крики, Токарев поспешно натянул одежду и прильнул к окну. В темноте мелькали неясные тени, слышался смех. Визгливое пение, приглушенное стеклом, донеслось откуда-то снизу:

Коляда, коляда,

Отворяйте ворота,

Открывайте сундучки,

Доставайте пятачки,

Угощенье и первак.

Не уйдём просто так!

— Началось, — тихий голос за спиной заставил Данила вздрогнуть от неожиданности. — Ряженые пришли.

Он не услышал, как тётка зашла в комнату.

— Скоро до нас доберутся.

Токарев непроизвольно поёжился. Как-то зловеще это прозвучало.

— Пойдём за стол, — продолжила тётя Лида. — Я всё приготовила. Накрыла.

Данил послушно последовал за ней, подтягивая сползающие штаны.

В кухне царил полумрак. По стенам плясали блики от горящих на подоконнике свечей. Посреди стола стоял большой круглый противень, накрытый высоким пищевым куполом.

— Как всё… — Токарев пощёлкал пальцами, подбирая нужное слово. — Торжественно.

— Я старалась, — усмехнулась тётка. — Присаживайся.

Она разлила настойку и поставила перед ним рюмку.

— Давай, племянник. С праздником!

Они чокнулись и выпили. Данил потянулся к металлической крышке, но тётка ловко шлёпнула его по руке.

— Куда? После первой не закусывают. Поговорим сначала.

— Хорошо, — слегка опешил он. — О чём?

— Обо всём понемногу. Сначала объясни, какого беса ты полез на лёд?

— Так это… Часовню хотел посмотреть.

— Нет там никакой часовни давно. Только вот ты её видел, получается?

— Ну да.

— Тааак, — тётка задумчиво потёрла виски. — Значит, нашёл-таки.

— Что нашёл?

— То, что нужно. Не зря я тебе память лечила. Ох, не зря.

— Я не понимаю, — жалобно протянул Токарев.

— А тут и понимать нечего, племянничек. Обещала же всё рассказать, как время придёт. Вот собственно…

По подъезду разнёсся гомон и громкий топот ног. Всё тот же визгливый голосок пропел:

В этот вечер колядуем,

Открывайте дверь входную!

Весело гостей встречайте

И скорее угощайте!

Данил покосился на дверь. Нехорошее предчувствие начало заполнять его изнутри тревожной волной.

— С матерью твоей мы с детства не ладили, — тётя Лида вновь наполнила рюмки и, не дожидаясь племянника, выпила свою. — Так бывает, когда одного ребёнка любят больше, чем второго. Лилечка всегда была на первом месте. А как по-другому? Ведь она старшая – наследница дара. Только вот никто не думал, что папка твой ей мозги запудрит – заставит отказаться от силы. Увёз далеко. Придумал, как избавиться от наследия предков. Решил, что не достанем вас. Только вот мы всё одно дотянулись. И до Лильки, и до него самого.

— Тёть Лид, ты чего такое говоришь-то? — ошалело хлопал глазами Токарев.

— Хотел правду? — прикрикнула тётка, стукнув ладонью по столу. — Теперь слушай и не перебивай! Когда твои родители сбежали, мать соизволила на меня внимание обратить. Только вот сестру с детства готовили силу принять, а я уже взрослая была. Упустили время. Пока с даром совладала, от посёлка, почитай, ничего и не осталось. Тут живых-то нет никого, чурбаны полумёртвые кругом. Ряженые. Силу кормить нужно, а уже нечем. Последнего залётного бродягу до твоего приезда берегла.

Данил всё понял – тётя Лида спятила. Возможно, смерть бабушки на неё так повлияла, а может, что-то другое послужило катализатором, но с головой у родственницы явно были серьёзные проблемы.

И тут тётка сняла крышку с праздничного блюда. На испачканном кровью противне лежала оскаленная в предсмертной судороге мужская голова. Данил заорал и попытался вскочить, но не смог даже сдвинуться с места.

— Сиди, не дёргайся, — зло ухмыльнулась тётка. — Пришло время долги отдавать. Сколько раз ты нам должен остался? Степанычу, Тамаре, Сашке-алкоголику обещал рассчитаться? Обещал. Теперь, пока долг не отдашь, тело твоё в моей власти будет. Исполнишь желание – освобожу. Тут ведь, племянничек, такое дело – родители твои не просто сбежали. Они очень нужную мне вещь украли и где-то здесь спрятали. Теперь-то понятно где. Не зря я, значит, морок наводила и память тебе вернуть пыталась. Нашлось Око. Только вот взять его сама я не могу. Часовню хоть и снесли, но место там намоленное. Нет мне туда ходу. Поэтому сейчас оденемся потеплее и поедем в парк.

Входная дверь со стуком распахнулась, в прихожую вломилась шумная толпа. Сквозь невнятные многоголосые выкрики пробивалось пронзительное издевательское верещание:

Коляда, коляда,

Отворяй ворота!

Не спасут образа,

За тобой идёт коза.

Слышит, как ты дорожишь.

От неё не убежишь.

В темноте горят глаза,

За тобой пришла коза.

Токарева грубо схватили и сдёрнули с табурета. С визгливым хохотом поволокли к двери. В мелькающих перед глазами жутких, изъеденных язвами, нарывами, покрытых жесткой звериной шерстью мордах с трудом угадывались черты знакомых людей. Они все были тут. Тётя Тамара, Степаныч, повзрослевший Санёк и многие-многие другие, о ком он давно забыл. Данила втиснули в вывернутый мехом наружу побитый молью тулуп, всунули ноги в старые валенки, натянули на лицо пахнущую гнилью рогатую маску и вытащили в подъезд.

Покрытый ржавчиной уазик дожидался у крыльца. Его закинули внутрь, навалились сверху, придавили мохнатыми телами. Он чувствовал, что задыхается, но не мог пошевелить даже пальцем. Машина, взревев, рванула с места. Набившиеся в автомобиль тела подбрасывало и мотало из стороны в сторону на каждом ухабе. В какой-то момент Данил оказался прижатым к стеклу. С жадностью глотая смрадный воздух, пропитавший салон, он сквозь съехавшую набок маску посмотрел в окно, но улицы не увидел. Весь обзор закрывали облепившие уазик ряженые. Вой и улюлюканье, доносящиеся снаружи, заглушали надсадный рёв мотора.

Когда машина наконец остановилась, Токарев уже слабо соображал, где он и что от него хотят. Сознание упорно отказывалось воспринимать происходящее. Его вытянули наружу, бросили на снег.

— Сегодня особенный вечер, — раздался рядом голос тётки. — Сегодня я стану свободной. Око Азазеля — это большая сила, а за силу нужно платить. Оно, как якорь, навечно приковывает к себе и не отпускает. Твоя мать об этом знала, поэтому и спрятала его здесь. Она всегда отличалась сообразительностью, хоть от мучительной смерти, это её всё равно не спасло. Лиля понимала, что далеко уйти от артефакта я не смогу и останусь заперта в этой глуши, пока Око не найдётся. Ты хоть представляешь, каково это? Чувствовать, что источник огромной силы близко, и тщетно искать его годами, десятилетиями? Ощущать себя собакой, бегающей вокруг конуры. Видеть мир за забором, слышать звуки улицы, чувствовать соблазнительные запахи и ненавидеть тех, кто посадил тебя на короткую цепь, не пускающую со двора? Ну ничего, сегодня всё изменится. Принеси мне Око, племянник.

Токарев почувствовал, как тело вновь обрело подвижность. Он с трудом поднялся на ноги и посмотрел на преобразившуюся женщину. Перед ним стояло то самое жуткое чудовище в лохмотьях из недавнего кошмарного сна. Козлиная голова с загнутыми рогами сверлила его горящими адским огнём глазами. Рядом прыгали и визжали полусгнившие мохнатые монстры, лишь отдалённо напоминающие людей.

— Помни, что ты всё ещё в моей власти, — произнесло существо голосом тёти Лиды. — Пусть я и не могу ступить на освящённую землю, но не думай, что ты будешь в безопасности. Вечно там просидеть не сможешь. Иди.

— А если снова провалюсь? — слабо запротестовал Токарев.

— Не провалишься, если не захочу. Я буду рядом. Пойду следом за тобой. Присмотрю.

Данил опасливо ступил на уже не казавшийся таким надёжным лёд и медленно двинулся к островку. Часовня была на месте. Странно, что её видит только он. Однако, чем ближе, тем более неестественно выглядела постройка. Небольшой домик с крестом на крыше был окутан голубоватым свечением. Воздух вокруг него дрожал и плыл, словно от зноя. Контуры искривлялись. Токарев слышал байки про дома-призраки, но сам с таким столкнулся впервые. Впрочем, это было не самое странное из того, что он сегодня увидел. Нетерпеливое фырканье за спиной заставило его ускориться. Лёд трещал, но не ломался.

Наконец Данил почувствовал под ногами твёрдую почву и облегчённо выдохнул. Медленно обернулся. Рогатая нечисть стояла у самого берега, но сойти с поверхности замёрзшего пруда на землю, видимо, и правда не могла.

— Ступай, — раздражённо махнула она рукой. — Чего замер?

Токарев сорвал с лица надоевшую рогатую маску, поспешно преодолел десяток метров до призрачной часовни, потянул на себя легко поддавшуюся дверь и перешагнул порог.

— Ну как? Есть что-нибудь?

Беспокойный окрик заставил Данила злорадно ухмыльнуться. Судя по всему, тварь потеряла его из вида.

— Пока не знаю, — чуть помедлив, отозвался он. — Осматриваюсь.

— Осматривайся живее.

Токарев хотел было показать средний палец, но, взглянув на висящие на стенах иконы, сдержался. С чего начинать поиски, он представлял себе очень смутно. Тут и прятать-то особо негде. Напольные подсвечники, пара деревянных скамеек, образа да невысокий аналой в центре – вот и всё небогатое убранство. Данил поёжился. Он всегда чувствовал себя неуютно в церквях и старательно избегал мероприятий, связанных с религией. Видимо, давали о себе знать материнские гены. Сколько отец не пытался приобщить его к изучению священных книг и христианских обычаев, всё было напрасно. Токарев ощущал сопротивление почти на физическом уровне. Шутка о том, что не зря рыжих сильно не любила святая инквизиция, была очень популярна у них в семье. Оказывается, не без оснований.

Данил тяжело вздохнул. Мать не могла зайти в часовню. Получается, что Око прятал отец. Куда он мог его засунуть? Да куда угодно. Только вот если здание было разрушено, а артефакт так и не нашли, значит, остаётся лишь один вариант. Токарев стал медленно прочёсывать небольшое помещение, с силой нажимая подошвами на половицы. Ничего. Когда он уже готов был сдаться, то почувствовал, как доска у порога заметно прогнулась. Упав на колени, Данил поддел её ногтями и потянул вверх. Есть. Он вытащил массивную чёрную шкатулку из углубления в земле, стряхнул с неё мусор и открыл крышку.

Внутри на бархатной ткани лежал красный шарик диаметром около двадцати миллиметров и продолговатый металлический предмет длиной чуть больше десяти сантиметров, похожий на ложку. Токарев осторожно взял артефакт в руку и покрутил подушечками пальцев. Лёгкий и твёрдый. Точно не стекло. На поверхность нанесён сложный и замысловатый узор, состоящий из переплетенных угловатых кривых и других геометрических фигур. Центральная вертикальная черта делила символ на две симметричные половинки, включающие взаимосвязанные треугольники и дополнительные линии с петлями на концах. Вокруг рисунка змеилась надпись на незнакомом языке. Определённо, это именно то, что он искал.

— Нашёл! — громко крикнул Данил, приоткрыв дверь.

— Отлично, — радостно отозвалась тётка. — Неси сюда.

Он сжал шарик в кулаке. Артефакт ответил приятным покалыванием. Токарев ощутил невероятную мощь, пульсирующую внутри Ока. Его охватило спокойствие и уверенность в своих силах.

— Знаешь, тёть Лид… Я тут подумал, а зачем мне его отдавать? Ты ведь всё равно меня убьёшь.

— Убью, — подтвердила та, — но сделаю это быстро и безболезненно. Хотя можно и по-другому. Поверь, есть вещи пострашнее смерти.

— Сомневаюсь.

— Зря. Я ведь предупреждала. Долг свой ты ещё не отработал, поэтому…

Данил почувствовал, как его тело начало наливаться тяжестью. Конечности немели. Ох, и сильна тётка! Даже святая земля не может её остановить. Чужая воля проникала в его разум, подчиняя и сминая сопротивление. Токарев скорчился на полу, скуля сквозь сжатые зубы. Раскрытая шкатулка валялась перед лицом. На обратной стороне крышки что-то нацарапано. Данил борясь с нарастающим гулом в ушах с трудом разобрал надпись: «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну».

Внутри похолодело от понимания. Это выше его сил, но альтернатива стократ хуже. Он чувствовал, что времени почти не осталось. Пальцы сжались вокруг блестящей четырёхгранной ручки инструмента, лежащего в шкатулке. Вопль боли сорвался с его губ. Медицинская сталь без труда проникла в податливую плоть, рассекая мышечную ткань, перерезая нерв. Кровь залила правую половину лица. Не переставая кричать, Данил орудовал ложкой в горящей от боли глазнице. Он чувствовал, как под давлением отточенной кромки внутри что-то лопается и рвётся. Наконец, окровавленный глаз с хлюпающим звуком выпал на пол. Токарев выронил инструмент, приоткрыл дверь и через щель швырнул свою добычу на снег.

— На, сука! Больше я тебе ничего не должен! Око за око!

Давление на разум моментально ослабло, тело вновь обрело былую подвижность. Жертва оказалась не напрасной. Условия выполнены. Тётка хотела око? Она его получила.

— Хитёр, — в голосе твари чувствовалось восхищение. — Весь в мать. Только вот смекалка её всё равно не спасла, и ты от меня никуда не денешься. Ждать умею. Как только сойдешь со святой земли – мой будешь. Я тут одна хозяйка. Некуда бежать. Везде найду. Отдай артефакт, по-хорошему прошу.

— Иди нахер! — прохрипел Данил. — Я лучше тут сдохну…

— Как грубо. А ведь казался таким интеллигентным молодым человеком. Дело твоё. Только бессмысленно это всё. Место я теперь знаю. Подожду. Кто-нибудь рано или поздно появится, и тогда…

Рогатая тварь осеклась и попятилась. Часовня исчезла. Тёмная фигура застыла среди занесённых снегом обломков. Полы вывернутого наизнанку тулупа разметало порывом холодного ветра, по правой половине лица струилась кровь. Багровые потёки сбегали по шее, впитываясь в светлую ткань застиранной футболки. Снежинки, кружась, падали на рыжие вихры. Монстры, столпившиеся на берегу, радостно загалдели. Они, в отличие от своей хозяйки, ещё не поняли, что случилось.

Только когда первый из них, пронзительно вереща, упал на истоптанный снег, остальные притихли и озадаченно уставились на него. Удивлённое молчание сменилось многоголосицей боли и страха. Один за другим корчась, валились они на землю, вопя от нестерпимых мук. Кожа их покрывалась лопающимися волдырями, шерсть дымилась и вспыхивала. В воздухе повис тошнотворный запах палёных волос и тлеющих тряпок.

Токарев слегка водил головой из стороны в сторону. Меж опухших век ярко-красным огнём горело Око Азазеля, и не было спасения от карающего взора. Данил посмотрел вслед убегающему на четвереньках чудовищу. Тётку подкинуло вверх, ударило о лёд и поволокло обратно. Конечности её выворачивало под неестественными углами, треск костей, казалось, был громче криков горящих заживо ряженых. Однако она не издавала ни звука, пока не коснулась спиной освящённой земли. И только тогда тварь завыла. Жутко и пронзительно. Извивающееся изломанное тело швырнуло в центр разрушенной часовни. Остатки пола от чудовищного удара разлетелись мелкими щепками. Промёрзшая почва зашевелилась, потрескалась и расступилась, поглощая одуревшую от нестерпимых мук нечисть. Когда же земля над ней сомкнулась, заглушая дикий вой, Данил простёр руку и провозгласил утробным рычащим голосом:

— Запираю тебя в этой земле печатью Азазеля и обрекаю на страдания до скончания веков.

Символ из симметричных линий и треугольников на секунду вспыхнул красным у его ног, и наступила тишина. Токарев не спеша пересёк пруд, прошёл мимо дымящихся неподвижных тел на берегу и направился к выходу из парка.

Морок, наведённый тёткой, спал, и теперь посёлок явил свой истинный облик. Пустые улицы, по колено заметённые снегом, полуразрушенные дома без единого целого стекла, остовы автомобилей, бугрящиеся неровными сугробами – таким стало теперь место, где он провёл детство. Мёртвое наследие безумного чудовища. Сила тёти Лиды была столь же велика, как и её ненависть. Так долго поддерживать иллюзию очень тяжело. Данил знал это. Он теперь вообще многое знал и умел. Память вернулась, раскрывая причину его детских кошмаров, но больше он не боялся. Теперь пусть боятся его.

Токарев посмотрел на темнеющие вдалеке сопки. Где-то за ними находились большие города. Много больших городов. Они ждали его. Данил чувствовал это. Око Азазеля мягко пульсировало в глазнице, даря спокойствие и уверенность. Невероятная сила наполняла тело. Он бодро зашагал в сторону вокзала, оставляя на снегу отпечатки козлиных копыт.