Серия «Эхо Туманной Умбры»

– Не груби. Я ведь и передумать могу.

– Завязывай, Лёха, – вклинился Савин. – Нормально же сидим. Люд, не в курсе, чё со светом? Надолго это?

– Не знаю. В диспетчерской никто трубку не берёт. Похоже, авария какая-то, весь город обесточен.

– Жесть. Без света сидеть стрёмно.

– Всё равно бухаете. Зачем вам свет? Так даже лучше. Свеча, полумрак – обстановка, располагающая к общению.

– Согласен, – кивнул Вадим. – Есть в этом что-то…

Он пошевелил в воздухе пальцами, подбирая слово.

– Объединяющее, что ли. Память предков. Племенная сплочённость у костра перед опасностями, таящимися в ночи.

– Харе жути нагонять, – проворчал Граммофон. – Без того мерещится всякое.

– Я что-то пропустила? – оживилась Синицина.

– Да тут Лёхе… – начал Вадим.

– Не важно, – резко оборвал его Шаляпин. – Проехали.

– Ну расскажите, – глаза Людки любопытно заблестели. – Интересно же.

– Потом как-нибудь.

Граммофон явно чувствовал себя неуютно.

– К Семёнычу родственник какой-то приехал, – попытался перевести он разговор. – Видела?

– Нет. Издалека?

– Туманная… – Лёха почесал затылок. – Тундра? Как там эта дыра называется, Вадик?

– Умбра. Туманная Умбра. Необычное название. Где-то я уже его слышал. Ща…

Он включил телефон, набрал запрос в поисковике и скользнул пальцем по экрану.

– Не то… Не то… Снова нет… Ага, точно! С латыни «тень» переводится. Игра даже такая старая есть. “Пенумбра” – полутень. Говорил же, что-то знакомое.

– Чёт как-то слишком пафосно для Зажопинска, не?

– Не спорю. Есть ещё коричневая краска с таким названием и краснокнижная рыба. Ставлю на пресноводное.

– Замазали, – Граммофон с готовностью сжал протянутую руку. – Людок, разбей! Дед вернётся, спросим. Сдаётся мне, у той дыры куда больше общего с коричневым цветом, чем с рыбой.

– А мне версия с «тенью» больше нравится, – Синицина глубоко затянулась. – Жутковато как-то. Обожаю такое.

Она приблизила ладонь к свече, согнув указательный палец и выставив вверх большой. На стене возник силуэт собачьей головы.

– Рррр… аф!

Мизинец дёрнулся, имитируя щелчок нижней челюсти.

– Любите страшилки?

– Ваще пофиг, – скривился Лёха. – Слава Богу, я атеист и во всю эту потустороннюю чушь не верю. Меня напугать трудно.

– Ну-ну, – Вадим многозначительно посмотрел на кастрюлю. – Не сказал бы.

– Отвали. Это другое.

– А давайте страшные истории рассказывать? Всё равно делать нечего, хоть как-то развлечёмся.

– Детский сад какой-то, – фыркнул Граммофон. – Я пойду поссу, а вы делайте, что хотите.

Включив фонарик, он вышел из кухни.

– Я не против, – Вадим пожал плечами. – Только сразу и не вспомню ничего такого.

– Давай тогда я начну, – она загасила бычок о край переполненной пепельницы. – Давным-давно жил мальчик, который очень боялся темноты. Однажды поздним вечером в его доме отключили свет. Прям как сейчас. Мальчик был совсем один – родители ещё не вернулись с работы. Он сильно испугался. Ему мерещилось, что из темноты на него кто-то смотрит. Он слышал скрип половиц, и тени в свете луны казались жуткими существами, готовыми в любую секунду броситься на него. Ребёнок спрятался с головой под одеяло и вжался в стенку. Он хотел лишь одного – оказаться где угодно, только не в этой тёмной комнате. И его желание было столь велико, что оно исполнилось. Его услышали. Кто-то пришёл на зов. Мальчик почувствовал, как поверхность за спиной зашевелилась, что-то крепко схватило его и втянуло в стену вместе с одеялом. От ужаса малыш потерял сознание. Очнувшись, он обнаружил, что всё так же находится в своей комнате. Вскоре вернулись родители, только вот вели они себя как-то странно. Мальчик не мог объяснить, в чём это проявляется, но чувствовал, что с ними что-то не так. Да и в целом окружающая обстановка вызывала ощущение непонятной тревоги. Но самое страшное случилось позже, когда следующий день так и не наступил. Солнце не взошло в положенное время. Зато мальчик услышал голос в своей голове, который рассказал ему про Умбру.

– Чё? – вытаращился на Синицыну Вадим.

– Братцы, там херня какая-то нездоровая творится, – возник на пороге Шаляпин. – Не хочу пугать, но…

– Что случилось? – буркнул Савин. – Снова глаза мерещатся?

– Не, там покруче будет.

Лёха разлил остатки водки и, не дожидаясь собутыльника, опрокинул свою стопку в рот. Вадим заметил, что руки соседа дрожат.

– Не тяни кота за яйца! Чё стряслось?

– Пошли. Сами посмотрите.

Граммофон приглашающе махнул рукой и вышел. Люда и Вадим последовали за ним. Из глубины коридора доносился режущий слух скрежет. Будто сотни больших несмазанных шестерёнок тёрлись друг о друга ржавыми зубцами.

– Что за чертовщина? – испуганно взглянул на Шаляпина Вадим.

– То-то и оно, – зачастил Лёха, понизив голос. – Я главное слышу – звуки странные. Сначала подумал, телевизор работает. Потом дошло. Какой телевизор, если света нет? Постучал. Не отвечают. Ручку дёрнул, а там вот…

Он остановился перед дверью Ивана Семёновича и распахнул створку.

Комнаты не было. Внутри клубилась тьма. В свете слабого фонарика мобильного телефона виднелись лишь чёрные дымчатые отростки, заполнившие всё обозримое пространство. Они извивались, постоянно меняя форму и размер, наползая друг на друга, проходя насквозь. Щупальца, казалось, на долю секунды обретали плотность и тут же лишались её, превращаясь в тёмный дым. Словно террариум, кишащий призрачными змеями, мрак сплетался в причудливые завораживающие узоры, от которых было тяжело оторваться, несмотря на отвращение и ужас, заполняющие сознание.

– Твою мать! – Вадим попятился. – Что за?.. Надо вызвать кого-нибудь срочно.

– Кого? – хмыкнул Лёха. – Охотников за привидениями?

Савин поморщился. От неприятного скрипа, доносящегося откуда-то из глубины извивающегося клубка, сводило скулы, а по коже бегали мурашки.

– Не знаю. МЧС, например.

– Ну звони.

– Я телефон на кухне оставил. Набери сто двенадцать. Пусть сами разбираются, кого присылать.

– И что я им скажу?

– Понятия не имею. Соври что-нибудь. Главное, чтоб кто-то приехал. Чё, как маленький?

– Ладно, – недовольно протянул Шаляпин. – Ща… Ой!

Людка сильно толкнула Граммофона в спину. Луч фонарика резко скакнул в сторону и погас в тот же миг, как сотовый вместе с хозяином исчез в переплетении чёрных щупалец. Коридор погрузился во тьму.

– Ты что сделала?! – заорал Вадим. – Зачем?!

– Не надо никому звонить, – ровным голосом произнесла Синицина. – Это уже не имеет никакого смысла, Умбру не остановить.

– Кого? Что ты несёшь?

– Хочешь узнать, чем закончилась история маленького мальчика, Вадим?

– Спятила? Ты же Лёху только что…

Савин запнулся. Вокруг неожиданно стало заметно светлее. Стены окутало гнилостной коричневой аурой. В этом неестественном свете, замерев с опущенной головой, стояла соседка. Её рука медленно поднялась. Пальцы сложились в знакомую фигуру. На обеих стенах, полностью игнорируя законы физики, возникли два идентичных силуэта собачьих голов.

– Ты чего? – отступил Вадим. – Завязывай!

Синицына двинула мизинцем. Громогласный сдвоенный лай разнёсся по коридору, заглушая усилившийся скрежет из комнаты Семёныча. От неожиданности Савин дёрнулся назад и, споткнувшись об оставленный в проходе велосипед, грохнулся навзничь.

Тени на стенах росли и пучились, обретая объём. Пасти скалились быстро удлиняющимися клыками, глаза полыхали кровавым огнём, лапы яростно скребли побелку, выталкивая угольные тела наружу.

– Шоб вам пусто было! – пронзительный визг Парамонихи ввинтился в общую какофонию. – Не хотите по добру? Я на вас управу найду! Я мэру буду жаловаться! Губернатору! Ежели надо, то и до прези…

Вадим резво вскочил на ноги и рванул на себя приоткрытую дверь. Ввалился в комнату старухи, сбив её с ног, захлопнул створку и щёлкнул поворотным механизмом замка.

– Убивааають! – заверещала было бабка, но, взглянув на перекошенное от ужаса лицо Савина, резко смолкла.

Дверь содрогнулась от чудовищного удара. С полок со звоном посыпалась посуда.

– Хто там, Вадик? – испуганно прошептала старуха. – Бандиты?

– Хуже, баб Глаша. Намного хуже…

– Хоспади! А хто ж?

– Лучше вам не знать.

Он затравленно огляделся. Скромное бабкино жилище освещал лишь небольшой огрызок свечи, стоящий на столе.

– Ещё свечки есть? Надо больше света!

– Нету. Откедова? Тока церковные.

Парамониха мотнула головой куда-то вправо. Вадим не сразу сообразил, что там набожная старуха оборудовала красный угол. В полумраке комнаты тускло поблёскивала рамкой стоящая в киоте икона какого-то святого. Рядом лежала небольшая связка тонких церковных свечей.

Из коридора донеслось глухое рычание. В створку снова ударили. С потолка и стен посыпалась известь. Похоже, кто-то пытался с разбега пробить ненадёжную деревянную преграду.

Савин взял икону, схватил свечи и приблизился к двери. Удары прекратились.

– Господь - Пастырь мой…  – мучительно вспоминая слышанный когда-то текст, забормотал он. – Как там?.. Если пойду долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной...

С той стороны донёсся стон, громкий хлопок и звук упавшего тела.

– Баб Глаша, помогай, – оглянулся Вадим на старуху. – Ты же в теме. Молитвы помнишь какие-нибудь?

– «Отче наш» знаю.

– Читай!

– Отче наш, Иже еси на небесе́х! Да святится имя Твое, да прии́дет Царствие… Хоспади, шо же это делаитьси?

Старуха принялась истово креститься, уставившись на что-то за плечом Савина. Он медленно повернул голову и вздрогнул. Сердце подскочило к горлу. На двери проступал тёмный силуэт.

– Свят, свят, свят… – причитала Парамониха, отползая к окну.

Тень шагнула в комнату. Безликая чёрная фигура с человеческими очертаниями двинулась в сторону обмершего Вадима, но внезапно будто наткнулась на невидимую преграду. Отступила и вдруг резко прыгнула к заоравшей дурни́ной старухе. Крик бабки резко оборвался. Тень облепила её плотным коконом. Тело пенсионерки выгнулось дугой. Савину показалось, что он слышит хруст костей и звуки рвущейся плоти. Однако Парамониха тут же обмякла и тряпичной куклой застыла на полу.

– Баб Глаш, – охрипшим голосом прошептал Вадим, – ты жива?

Рука старухи дёрнулась. Она открыла глаза и неуклюже поднялась на ноги, держась за стену.

– Если рассматривать жизнь как форму существования материи, основанную на совокупности физических и химических процессов, то вполне. А вот с точки зрения философии всё уже не так однозначно.

Ровный, лишённый эмоций голос совсем не походил на визгливый фальцет Парамонихи.

– Что за херня здесь происходит?

– Восстановление справедливости, – холодно обронила старуха, шагнув к Вадиму.

– Не приближайся! – попятился тот, выставив перед собой икону.

– Меня не остановили молитвы и закрытые двери. Неужели ты думаешь, что я испугаюсь жалкого куска деревяшки?

Голос существа звучал уверенно, однако подходить ближе оно не спешило. Перед лицом Савина вдруг вспыхнуло пламя. Он с криком отшатнулся. Старуха дёрнулась вперёд, но снова замерла, словно уперевшись в невидимый барьер.

Вадим смотрел на пляшущие перед глазами языки огня, но не ощущал жара. Всё ещё сжимая церковные свечи, он осторожно вытянул руку. Кулак прошёл сквозь пламя, словно его там и не было. Никаких ожогов на коже.

– Догадался, – безучастно констатировала бабка. – Молодец, только это тебе всё равно не поможет.

– Обман, – прошептал Савин. – И на кухне с глазом, и в коридоре собаки эти… Иллюзия… Это всё ты? Зачем?

– Эмоции, Вадим. Там, откуда я пришёл, их нет. Они такие вкусные. Особенно гнев, страх, печаль. Мне этого очень сильно не хватало с тех пор, как меня забрали в Умбру. Там всё почти так же, как и тут, но Умбра всего лишь отзвук настоящего мира. Слабое эхо реальности. Земля теней. Там нет вкусов и запахов. Нет ярких красок. Везде царит туманный полумрак. Вечный сумрак. Долгие годы я цеплялся за воспоминания о том, чем должны пахнуть разные предметы и какого они должны быть цвета. Единственное, что я чувствовал, это постоянный дискомфорт. Психологический и физический. Изо дня в день, год за годом. Представь, что ты вынужден носить обувь на два размера меньше и не можешь её снять. Представил? Так вот, это ничто по сравнению с тем, что испытывал я. А ещё звук. Ты его уже слышал. Этот непрекращающийся скрип несмазанных механизмов, находящихся в постоянном движении, сводящий с ума. Моя тень однажды спасла меня от детских страхов, взамен мне пришлось разделить с ней пустоту и безысходность призрачного мира. Мы стали одним целым и многому друг у друга научились. Брось икону, Вадим, и я покажу тебе другую сторону реальности. Сделай это по собственной воле. Где-то там бродит и твоя тень. Она с радостью примет тебя. Уверяю, что это лучшее решение. Ты даже не представляешь, какая участь ждёт ваш мир.

– Заманчивое предложение, – покачал головой Савин, – но я, пожалуй, откажусь.

– Как хочешь, – притворно вздохнул собеседник. – Вы всё равно обречены. Важно успеть сделать правильный выбор. Ваня… Иван Семёнович понимал это очень хорошо. Ты знал, что он умирал?

Вадим, стараясь не возбудить лишних подозрений, бочком медленно двигался к столу с горящей свечой. В его мозгу возникла безумная идея. Нужно только отвлечь внимание тени, и тогда, возможно, появится призрачный шанс на спасение. Должно сработать.

– Мы все умрём рано или поздно, – как можно безразличнее произнёс он.

– Совсем не обязательно, – голова старухи качнулась из стороны в сторону. – Ваш Иван Семёнович здраво оценил альтернативу мучительной смерти от медленно пожирающей его болезни. Он, конечно, не показывал, какую боль испытывает, но очень скоро необратимые изменения в организме стали бы заметны невооружённым взглядом. И старик принял вечность. Лучше призрачная жизнь в Умбре, чем полное небытие. Никаких лекарств, капельниц и «уток» под кроватью. Заслуженная награда вместо боли и страданий.

– И чем же он её заслужил?

До стола оставалось каких-то полметра.

– Открыл проход. Отдал нам свою поражённую недугом плоть. Умбра рядом. Она постоянно голодна и с готовностью откликается на зов страха и боли. Эмоции, Вадим. Как я уже говорил, они очень вкусны. Старик сильно боялся смерти, и мы пришли. Он услышал наш шёпот с той стороны и согласился на сделку. Присоединяйся, иначе…

– Что?

Пламя горящей свечи было уже на расстоянии вытянутой руки.

– Мы очень сильны и с каждой минутой становимся сильнее. Думаешь, отключение электричества – простая случайность? Нет. Мы уже начали проникать в этот мир и менять его под себя. Ещё до восхода солнца Умбра поглотит всё. Утро больше не наступит. Противостояние света и тьмы закончится. Останется лишь туманная тень над всем сущим. Однако прежде мы вдоволь насытимся тем, чего были лишены так долго. Мы высосем весь страх, который вы только способны почувствовать. Насладимся вашими страданиями. Выжмем вас досуха.

– Подавитесь! – выкрикнул Вадим, поджигая зажатые в руке свечи.

– Что ты делаешь? – губы Парамонихи растянулись в издевательской улыбке. – Решил меня напугать свечками? Я не боюсь света, ведь без него нет тени.

– Знаю, но свечки бывают разные. Как тебе такой свет, мразь?!

Он решительно шагнул вперёд. Желтоватый полукруг рассеял ауру серого сумрака перед старухой. Парамониха, взвизгнув, отшатнулась и кинулась к выходу, судорожно задёргала ручку, попыталась отпереть замок непослушными руками. Тело будто отказывалось ей подчиняться. Она, скуля, сползла по двери, вцепилась пальцами в лицо, раздирая кожу. Из-под ногтей потекла кровь. От пронзительных воплей закладывало уши. Чем ближе подходил Вадим, тем сильнее сжималось существо у порога.

Внезапно раздался громкий хлопок. От неожиданности Вадим выронил икону. Бесформенная тень заметалась над обезглавленным телом бабы Глаши. Савин отёр лицо. Посмотрел на покрытую кровью ладонь, перевёл взгляд на стекающие по двери тёмные ручейки и почувствовал, как содержимое желудка подскочило к горлу. С трудом сдерживая приступ тошноты, он сглотнул и, не обращая внимания на стекающий по пальцам горячий парафин, поднял слипшиеся свечи выше.

Тень корчилась под потолком. Она потеряла всякое сходство с человеческой фигурой – просто бесформенный сгусток тьмы, яростно шевелящий короткими отростками. Тварь ползала по границе светлого пятна, оставленного огнём церковных свечей, но не могла его покинуть. Угольно-чёрная субстанция постепенно бледнела, теряя очертания. Её движения замедлялись. Она всё быстрее и быстрее растворялась в мягком жёлтом свете. Вскоре от ослабевшей сущности не осталось даже призрачных контуров.

Савин облегчённо выдохнул, опуская затёкшую руку. Отпихнул тело Парамонихи, открыл дверь и вышел в коридор. Под ногами лежали останки Синицыной. Соседка лишилась головы, как и баба Глаша. Видимо, по-другому покидать носителей тварь не умела, а может, просто не хотела. Обойдя кровавую лужу, Вадим направился к комнате Ивана Семёновича, однако уже через пару шагов замер и громко выругался. Щупальца тьмы выползли далеко за порог и, судя по всему, останавливаться на этом не собирались. Когда свет упал на извивающуюся массу, она конвульсивно сократилась и подалась назад. Визг ржавых шестерёнок усилился. Из комнаты раздался звук бьющегося стекла. Умбра искала другой выход.

Вадим закрепил огарок из слипшихся свечей на полу. Парафин таял слишком быстро. Сколько ещё он сможет сдерживать это набирающее силу нечто, отчаянно рвущееся в наш мир? Вряд ли более часа. Скорее всего, намного меньше. Второе лопнувшее окно тут же подтвердило его опасения. Столкнувшись с неожиданным препятствием, Умбра удвоила усилия. Времени почти не оставалось.

Савин бросился на кухню, схватил сотовый и, размазывая кровь по экрану дрожащими пальцами, начал листать телефонную книгу. Не то, не то, не то… Вот! Вадим много лет не звонил по этому номеру и, наверное, ещё столько не позвонил бы. На секунду замешкавшись, он всё же нажал вызов.

– Вадик, ты на время смотрел? – раздражённо проворчал одноклассник. – Чего так поздно?

– Сань, ты же до сих пор при церкви сторожем трудишься?

– Охранником, – ещё более недовольно поправил тот его. – А что?

– Можешь свечей церковных привезти? Прям сейчас. Срочно надо!

– Что? Тебе зачем?

– Долго рассказывать. Можешь или нет?

Телефон пискнул, предупреждая о слабом заряде батареи.

– Теоретически могу, наверное. Много надо?

– Все, что сможешь. Лучше все, что есть.

– Издеваешься? Постой, ты там выпил, что ли?

– Нет. То есть да, но это к делу не относится. Поможешь?

– Сейчас не могу. Как я церковь без присмотра брошу? Да и вообще… Странно всё это как-то. Что за спешка-то?

– Всё равно не поверишь. Приезжай, сам увидишь. Саша, вопрос жизни и смерти. Ничего с твоей церковью не случится.

– Не знаю, – замялся тот. – Надо подумать.

– Нет времени на раздумья! – закричал Вадим, теряя терпение. – Счёт на минуты идёт! Бери свечи и дуй ко мне!

– Чего орёшь? – обиженно буркнул собеседник. – Сказал же, подумаю.

– И это… Святой воды прихвати. Чувствую, может пригодиться…

Савин посмотрел на потухший экран севшего телефона. Бросил ставший бесполезным гаджет на стол и вышел в коридор. Трепещущее пламя догорающей свечи казалось слабым и беззащитным перед клубящимися за ним тенями.

Вадим очень хотел верить, что Сашка услышал его последнюю фразу. Верить, что старый знакомый принял его слова всерьёз. Что успеет вовремя.

Он обессиленно сполз спиной по стене, не сводя взгляда с островка света в глубине тёмного коридора. Маленький желтоватый огонёк горел, как спасительный маяк среди океана тьмы. Как путеводная звезда. Как символ надежды.

Шаркающий звук тяжёлых берцев приблизился к комнате Вадима. Замер у порога. В наступившей тишине кресало зажигалки чиркнуло о кремень. Дёрнулась дверная ручка.

– Сова, открывай! – плохо копируя голос Винни-Пуха, прогундосил Шаляпин. – Медведь пришёл!

Он несколько раз шлёпнул ладонью о дерматиновую обивку, звякнув осколками в пакете.

Вадим вдохнул, поднялся с кровати и, подсвечивая себе встроенным в телефон фонариком, побрёл встречать незваного гостя. От Лёхи нещадно разило перегаром. На заросшей недельной щетиной физиономии блуждала глуповатая улыбка. Он старательно пытался сфокусировать мутный взгляд на выжидающе замершем в дверном проёме Са́вине, но получалось это у него, судя по всему, плохо.

– Вадь… ик, дружище! Давай водку пить, а?

Вадим молча отступил вглубь комнаты, пропуская соседа внутрь. С одной стороны, употреблять он сегодня совсем не планировал. С другой, делать всё равно нечего. Завтра выходной. Электричество отрубили и неизвестно, когда починят, а просто так сидеть в потёмках скучно. Самое главное, от Граммофона же легко не отделаешься. Умеет он быть очень убедительным, особенно если ищет собутыльника.

– Чё там со светом? – поинтересовался Вадим, доставая из кухонной тумбы пару рюмок. – Слышно чего? Когда включат?

– А пёс его знает, – пробормотал Шаляпин, роясь в пакете. – Вроде на подстанции авария какая-то. Говорят, до завтра может не быть.

– Вот жопа. Это ж у меня холодильник потечёт. Пельмени в морозилке слипнутся.

– Не слипнутся, – радостно оскалился Лёха. – Ставь кастрюлю. Сейчас мы твои пельмени спасать будем. Видишь, как я вовремя. Будто знал.

– Погоди, ты же вроде как бутылку-то разбил.

– Во-первых, смысл брать только одну? Всё равно за второй идти придётся. Я всегда наперёд думаю. Дай тряпку какую-нибудь.

Вадим протянул ему кухонное полотенце. Граммофон тщательно вытер извлечённую из пакета поллитровку и поставил её на невысокий журнальный столик в центре комнаты.

– Во-вторых, разбилась только банка с корнишонами. Самое главное уцелело. Жалко, конечно, огурчики, ну да и фиг с ними.

Он плюхнулся на невысокий табурет, поставил рядом с первой бутылкой ещё одну и протянул Вадиму пакет.

– Выбрось в ведро. Только аккуратнее, он вроде подтекает слегонца.

Савин сунул влажный пакет в мусорку и присел напротив соседа, скрипнув пружинами продавленного дивана. Шаляпин ловко скрутил алюминиевую крышку с бутылки.

– Подсвети. Не вижу, сколько лить.

Вадим направил луч фонарика на рюмки.

– Может свечку поискать? У меня вроде была где-то…

– Это можно, – одобрительно кивнул Граммофон. – Не будешь же ты весь вечер так сидеть.

Он наполнил рюмки и протянул одну Савину.

– Держи.

– Ща я закусить чего-нибудь… – запоздало спохватился Вадим.

– Потом, – остановил его Лёха. – После первой не закусываю.

– Ладно. Тогда за что пьём? – Савин вопросительно уставился на соседа.

– Не «за что», а «зачем», – назидательно поднял тот указательный палец. – Выпьем не ради пьянки окаянной, а дабы благо живительное разлилось по периферии телесной!

– Аминь! – поддержал Вадим и опрокинул рюмку в широко открытый рот.

Шаляпин немедленно последовал его примеру.

– Хорошо пошла, – крякнул он спустя секунду, вытирая рот рукой. – Теперь можно и закуской озадачиться. Где там твоя свечка?

Савин на удивление быстро отыскал в одном из захламлённых ящиков довольно приличный огарок. Поджёг фитиль. Вылил на дно треснувшего блюдца немного расплавленного парафина, погрузил в получившуюся лужицу основание свечи и, прижав на несколько секунд, закрепил её в центре.

Готовить на общей кухне Вадим не любил, но сейчас выбора не было – единственная на весь этаж газовая плита находилась именно там. Другая бытовая техника для приготовления пищи по понятным причинам сейчас была недоступна. Прихватив кастрюлю и две пачки начинающих подтаивать пельменей, Савин шагнул к выходу из комнаты.

– Подождёшь? – обернулся он на пороге. – Я быстро.

– Не, – поднялся Лёха с табурета. – Чё я здесь один тупить буду? Вместе пошли.

Правой рукой он сграбастал за горлышко початую бутылку, в левую взял рюмки и последовал за Вадимом. В пляшущем пламени свечи по стенам пустого коридора заметались уродливые тени.

– Тихо как, – почему-то шёпотом произнёс Савин. – Спать все легли, что ли?

– Ща проверим, – зловеще прошипел Лёха и влепил ногой по двери слева.

– Чё надо? – взвизгнула Синицына.

– Лимонада! – рявкнул Граммофон. – Дуй за пузырём!

– Отстань ты от неё, – Вадим подтолкнул собутыльника в направлении кухни. – Правда ведь мусоро́в вызовет. Оно тебе надо?

– Да никого она не вызовет. Пугает только.

– Ещё как вызову, если не угомонишься. Закроют на пятнадцать суток за мелкое хулиганство, как миленького. Посидишь – подумаешь. Хоть отдохнём от тебя немного.

Дверь позади со скрипом приоткрылась. В узкой щели мелькнуло пламя свечи.

– Будьте вы прокляты, ироды окаянные! – высунула нос Парамониха. – Чего орёте, бесы вас задери?! Ни днём, ни ночью покоя нету! Идите отседова, не гневите Бога!

Конфликтов с бабой Глашей старался избегать даже Шаляпин. Трусоватая Парамониха редко вступала в открытую конфронтацию. Она предпочитала действовать исподтишка – кляузами, доносами и жалобами. При этом старуха считала себя примером добродетели, непостижимым образом сумев подружить в голове фанатичную преданность христианству, дремучие суеверия и лютую ненависть к человечеству в целом. Как такие взаимоисключающие концепции уживались в её мозгах, было совершенно непонятно, однако результат этого странного союза доставлял немало проблем окружающим.

– Всё-всё, баб Глаша, – примирительно пробубнил Савин. – Мы уже уходим. Люд, не надо никого вызывать. Пошли, Лёха, пельмени тают.

Он снова легонько толкнул Граммофона в нужную сторону. Тот нехотя подчинился.

В темноте кухни мерцал уголёк сигареты. Вадим поставил блюдце со свечой на клеёнчатую скатерть и окинул взглядом сидящего за столом человека.

– Здрасти, Иван Семё… – он осёкся. – Ой, извините. Я вас за соседа принял. Похожи очень. Вы к Рыбину пришли? Родня?

– Ага, – мужчина глубоко затянулся. – Роднее не бывает.

– А Семёныч где? – встрял Шаляпин.

– У себя, – пожал плечами незнакомец. – Где ему ещё быть?

Он и правда сильно походил на их ворчливого соседа-пенсионера. Дребезжащий голос, недовольно опущенные уголки губ, придающие морщинистому лицу выражение лёгкой брезгливости, широкая плешь в обрамлении седых волос. Незнакомец вполне мог быть братом-близнецом Рыбина. Различия во внешности, особенно при слабом освещении, не сразу бросались в глаза. Однако гость казался более старым, уставшим и каким-то нездоровым, в отличие от довольно бодрого для своих лет Ивана Семёновича. Впалые щёки и ввалившиеся глаза на бледном лице вызывали мысли о тяжёлых хронических недугах. Старик сильно сутулился, сигарета плясала в мелко трясущихся пальцах. Нет, перепутать этих двоих можно было только в полумраке.

– Меня Лёхой зовут, – Шаляпин протянул широкую лапищу и кивнул в сторону Савина. – А это Вадим.

– Герман, – немного замешкавшись, представился гость, поочерёдно пожимая руки.

Рукопожатие оказалось на удивление сильным. Узкие пальцы крепко сдавили кисть Вадима, заставив непроизвольно поморщиться. Ладонь старика была влажной и холодной, будто мёртвая рыбина. Мысленно возблагодарив царящий на кухне полумрак, Савин незаметно отёр руку о штанину.

– Семёныч не говорил, что у него брат есть, – Граммофон поставил бутылку рядом с горящей свечой. – Выпьем за знакомство?

– Мне нельзя, – поморщился Герман.

– Болеете? Понимаю. Возраст, то-сё… А мы бахнем. Да, Вадик?

Он наполнил рюмки.

– Ну, с наступающим алкогольным опьянением, товарищи!

Мгновенно опустевшие стопки стукнули о столешницу. Лёха, щёлкнув зажигалкой, закурил. Вадим же тем временем переместился в угол к раковине и газовой плите. В животе громко заурчало – организм требовал закуски.

– Издалека к нам? – выпуская густую струю дыма, поинтересовался Шаляпин.

– Я бы не сказал… – пожал плечами старик. – Хотя как посмотреть. Из Туманной У́мбры.

– Это где ж такое? Ты в курсе, Вадик?

– Вроде что-то знакомое, – отозвался Савин. – Хотя, не. Не слыхал. Тьмутаракань какая-то, судя по названию.

– Ага, – хохотнул Лёха. – Малая Пердь. Без обид, дед.

– Чего обижаться, – усмехнулся старик. – В каком-то смысле так и есть. Гиблое место. Вот я и выбрался из глуши на мир посмотреть.

– Это ты правильно. Хочешь, мы тебе экскурсию завтра устроим? У нас хоть и не столица, но тоже есть чем удивить. Да, Вадик?

– Угу, – буркнул Савин.

Он прекрасно понимал, что в порыве пьяного благодушия Граммофон мог пообещать и не такое. Только вот завтра они оба, скорее всего, будут спать до обеда, а проснувшись, долго и тяжело мучиться с похмелья. И неспешная прогулка по городу с малознакомым дедом вряд ли покажется им хорошей идеей. Максимум, на что их хватит, сгонять за пивом в ближайший магазин.

– Спасибо, конечно, – старик, видимо, тоже понимал, что это не самая лучшая затея, – но я лучше сам.

– Ну как знаешь. Наше дело предложить. Пусть тогда Семёныч отдувается за всех. Чё он, кстати, не выходит? Нездоровится?

– Да. Поплохело что-то.

– Так может, скорую вызвать? Посмотрят. Давление померят…

– Не нужно. Оклемается. Он крепкий.

– Это да, – согласился Лёха. – Как там у Маяковского? Гвозди бы делать из этих людей!

– Не писал такого Маяковский, – отозвался Савин, высыпая пельмени в кипящую воду. – Эффект Манделы.

– Чего? – нахмурил брови Шаляпин. – Хочешь сказать, этот стих Мандела написал?

– Тихонов написал. Был такой поэт.

– А Мандела тут каким боком?

– Эффектом Манделы называются ложные коллективные воспоминания. Например, в песне из «Карнавальной ночи» про пять минут строчки «Это много или мало?» нет и никогда не было.

– Как не было? – Лёха ещё больше насупился. – Ты меня разводишь, что ли?

– Нафига мне тебя разводить? Сам проверь.

– Знаешь что? Иди-ка ты в задницу, Вадик! Иногда такой душный становишься, аж всё желание с тобой общаться пропадает. Не можешь, что ли, как нормальный человек? Без вот этого всего… Обязательно надо повыперд… повыпедри… тьфу… Чё там с закуской?

– Пять минут, Турецкий!

– Вот я как раз об этом, – сокрушённо помотал головой Лёха. – Зачем ты это сказал? Для кого? Меня подобные цитаты уже лет десять назад забавлять перестали, а Герман вообще не поймёт, откуда шутка. Верно я говорю, дед?

Старик промолчал, а Вадим почувствовал, как волна раздражения начинает давить изнутри на грудную клетку.

– Слушай, а чё ты докопался? Не нравится моя компания? Так я не напрашивался. Ты сам меня позвал, если помнишь…

Шаляпин на секунду замер, потряс головой, потёр пальцами виски и тихо произнёс:

– Чего-то и правда меня куда-то не туда понесло. Помутнение какое-то. Извиняй, дружище, если огорчил ненароком. Мир?

– Забыли, – буркнул Вадим. – Пить здесь будем или обратно в комнату пойдём?

– Мне без разницы. Можно и остаться.

– Помешай тогда пельмени, я ещё одну ложку принесу.

– Бутылку вторую там сразу прихвати. В раковину сунем, чтоб остывала.

– Хорошая мысль.

Савин включил фонарик на мобильном и вышел в коридор. Проходя мимо комнаты Ивана Семёновича, он немного замедлил шаг. Обшарпанная дверь была слегка приоткрыта. Из темноты доносились едва различимые однообразные скрежещущие звуки. Будто старые часы тихо щелкают ржавыми шестерёнками. Похоже, вредный пенсионер спал. Вадим почувствовал, как через узкую щель потянуло холодом. Наверное, окно оставили открытым. Надо не забыть сказать Герману. Семёныч хоть и крепкий старик, но спать на сквозняке – плохая идея. Тем более в таком возрасте.

Пройдя чуть дальше, он посветил на дверь Синицыной. Грязные отпечатки Лёхиных подошв чернели на светло-серой поверхности. Неодобрительно покачав головой, Вадим двинулся дальше. Эх, доиграется Граммофон когда-нибудь!

Добравшись до своей комнаты, он, немного поразмыслив, достал широкую тарелку. Кинул в неё ложку, нож и полбулки чёрного хлеба. Задумчиво пошарил лучом фонарика по пустым полкам холодильника. Добавил к полученному набору остатки сливочного масла в измятой фольгированной упаковке, сунул подмышку бутылку водки и вышел в коридор.

Из кухни доносился бас о чём-то увлечённо вещающего Граммофона. Нет, всё-таки своё прозвище он получил заслуженно. Разговаривать тихо и уж тем более молчать Лёха совершенно не умел. Вадим когда-то читал о силенсофобии и всерьёз подозревал, что сосед страдает именно от этого психологического недуга. Боязнь тишины могла бы оправдать многое в его поведении. Естественно, Лёхе свою догадку он никогда не озвучивал – опасался неоднозначной реакции.

– …тогда завод и закрыли, суки! – надрывался тем временем Шаляпин. – Кто вовремя подсуетился, те комнаты в общаге выкупили. Только наша двухэтажка из всего комплекса и держится ещё. Остальные снесли давно. Мы вот тоже расселения уж какой год ждём. Жильё-то аварийное.

Герман что-то негромко возразил.

– Может и лучше, ты тоже не сравнивай город и деревню. Тут уровень жизни совсем другой. Вы же небось и в ну́жник на улицу до сих пор бегаете? Про Интернет слышали там у себя? Про сотовую связь? Или письма на бересте пишете?

Сквозь насмешку в голосе Лёхи пробивалась агрессия. Он явно злился. Старик, видимо, по незнанию уводил разговор в опасное русло. Нужно было спасать ситуацию. Вадим ускорил шаг.

– Чего шумите? – поинтересовался он, ставя тарелку на стол. – Воду с пельменей слил?

– Да вот как раз собирался, – вскочил Граммофон, оправдываясь. – Чё-то с дедом языками зацепились.

– Я слышал. На весь коридор ор стоит. Ладно, сиди, я сам. Хлеб нарежь пока.

Савин прикрыл кастрюлю крышкой, оставив небольшую щель, и наклонил её над раковиной, избавляясь от жидкости.

– Как там Артём? – невзначай поинтересовался он у Шаляпина. – Как учёба?

Сыном Лёха гордился. Мог рассказывать о нём часами. Эта тема неизменно приводила его в благодушное настроение. Вадим прекрасно об этом знал, чем и не преминул воспользоваться.

– Сессию без троек закрыл, – похвастался сосед. – Головастый вырос. Весь в меня.

– Чего на каникулы не приехал?

– На подработку какую-то устроился. Говорю же, в меня пошёл – не может без дела сидеть.

Напряжение, начинающее сгущаться в воздухе, спало. Вадим поставил дымящуюся кастрюлю на стол, закинул внутрь кусок сливочного масла, перемешал.

– Наливай.

Граммофон с готовностью наполнил рюмки.

– Третью, не чокаясь!

Они молча выпили. Каждый вспомнил о своём.

– Я же Тёмку один поднимал, – сообщил Лёха, прикуривающему очередную сигарету Герману. – Мать его при родах умерла. Тяжело пришлось. Сейчас на компьютерщика учится. Дорого, конечно, но профессия в наше время нужная. Вытянем.

– Сложно без супруги ребёнка воспитывать, – оживился дед. – Здоровье слабое у жены было?

– Закусывай, Лёха, – прервал Савин старика, подвигая кастрюлю Шаляпину. – Невеста-то есть у сына?

– А как же, – улыбнулся тот, выуживая горячий пельмень. – Хорошая девочка. Умница, краса… Аааа!

Граммофон, вскрикнув, резко дёрнул рукой. Ложка звякнула о битую плитку, скользнула по полу и исчезла во мраке коридора.

– Ты чего? – вытаращился на него Вадим.

– Глаз, – сглотнув, просипел Шаляпин. – Там глаз был.

– Какой глаз? Где?

– В ложке. Как будто человеческий, хотя не уверен. Ты, где эти пельмени покупал?

Савин заглянул в кастрюлю.

– Чё ты гонишь? Нет там никаких глаз. Показалось тебе.

– Я, по-твоему, больной, что ли? Пельмень от глаза отличить не могу? У него зрачок двигался. Прямо на меня смотрел.

– Ну и где он?

– Не знаю. На полу, походу, где-то. Искать надо.

– Ну ищи, если нужно, – буркнул Вадим. – Я не собираюсь тут на карачках со свечой ползать только потому, что тебе что-то померещилось спьяну.

Он покосился на притихшего Германа. Возможно, дело было в слабом освещении, но ему почудилось, что тот стал выглядеть немного лучше. Исчезла нездоровая бледность, щёки уже не казались такими впалыми, а руки перестали трястись. Морщинистое лицо слегка разгладилось. Он больше не сутулился. Наоборот. Старик сидел, гордо выпятив впалую грудь и высокомерно задрав острый подбородок. Во взгляде его читалось снисходительное любопытство.

«Вот старый козёл! – подумал Савин с нарастающим раздражением. – Осуждает. Неприятно, видать, с пьяными в одном помещении находиться. За быдло считает».

Граммофон, щёлкая зажигалкой, осматривал пол и тихо матерился под нос.

– Слушайте, – внезапно вспомнил Вадим, – мне показалось, у Ивана Семёновича в комнате окно открыто. Холодом тянет. Вы бы сходили, проверили на всякий случай.

Старик коротко кивнул, бесшумно выскользнул из-за стола, изящно обогнул ползающего в поисках потерянного глаза Шаляпина и растворился в темноте коридора. Савин уставился на пустой дверной проём. Его не столько поразила кошачья грация, с которой старик всё это проделал, сколько то, как уверенно он вышел во тьму, не воспользовавшись фонариком или, на худой конец, зажигалкой. Словно и не заметил отсутствие света вокруг.

– Слышь, Лёх, – тихо окликнул он Граммофона. – Чё-то не нравится мне этот дед. Мутный он какой-то.

– Ага, я тоже заметил, – согласился тот, поднимаясь с колен. – Тебя пока не было, вынюхивал у меня разное.

–  Например?

Шаляпин тщательно отряхнул штаны.

– Да херню всякую. Вроде ничего особенного, но темы какие-то неприятные постоянно поднимал. Типа специально на гниль давить пытался. Почему в нормальную квартиру не переезжаю, спрашивал. За Людку интересовался. Вот какое ему дело до наших ссор? Мы с ней уже не один десяток лет друг друга знаем. Даже если и ругаемся, то это по-соседски. Без злобы. А этот с ходу начал, сука, под кожу лезть. Типа не уважают меня, с мнением не считаются… Вот скажи, Вадик, ты меня уважаешь?

– Ясен болт, – заверил его Савин. – Не уважал бы, не пил с тобой. И раз уж речь зашла...

– Вот! – поднял указательный палец Граммофон. – Шаришь. Ща только ложку ополосну.

Он разлил водку и с опаской заглянул в кастрюлю.

– Ну как, всё в порядке? – ехидно поинтересовался Вадим. – Нашёл, кстати, свой глаз-то?

– Не нашёл. Только вот и пельменя упавшего тоже нигде нет. Поэтому выводы делать рано.

– Справедливо, – усмехнулся Савин. – Согласно закону достаточного основания…

– Иди в жопу, умник, – перебил его собеседник.

Вадим поднял рюмку.

– За это и выпьем!

Эхо Туманной Умбры (фрагмент последний)