Drood666

-Да он моего товарища в настоящего зомби превратил! – ударил кулаком по столу Митя, словно забывшись в своем притворном возмущении. -Максимка поверил во всю ту чушь про бессмертие, а Прохор его то ли загипнотизировал, то ли еще что, так теперь у Макса крыша набекрень – то застынет на месте, словно кататоник какой, то ерунду какую-нибудь ни с того ни с сего нести начнет! Хочу Прохора заставить снять гипноз свой, а ежели не согласится – то я за себя не ручаюсь, - последнее Митя сказал тихо, словно сам испугавшись своей решимости.

-Дело хорошее, - медленно произнес Егор, сжав кулаки. -Да только если и есть способ уничтожить Многоликого и жертв его к жизни вернуть, то, думается мне, связан он с той лиственницей, где, якобы, был Сотр замурован. Сжечь бы ее, да посмотреть, что дальше будет…

-Но ведь для этого мне нужно попасть в Ежовку! – горячо перебил Митя. -Покажите мне путь, а дальше я сам все устрою!

-Да не пройти туда сейчас никак! – с досадой воскликнул Егор. -Вот если бы знать, куда омороченные чертознаем люди уходят, да шуму в том месте навести, так может отвлечется он от Ежовки на время – тогда по дороге прямиком в деревню и попадешь. Да только места такого, если оно есть, я не знаю и ничем помочь не могу.

-Ну, и на том спасибо, - Митя встал из-за стола, поняв, что больше ничего полезного он от Егора не добьется. -Бензина мне не надо, но за информацию отблагодарю, - он кинул несколько крупных купюр на стол и направился на улицу, намереваясь вернуться по тропе обратно к автомобилю.

В тот момент, когда он пробирался сквозь ельник, сзади послышался топот шагов бегущего человека, приглушенный лесным ковром из хвойных иголок. Митя обернулся, выставив вперед «Глок» с надетым глушителем, о чем тут же пожалел - байки о Многоликом, рассказанные ему посреди таежной чащи, чересчур затянувшийся путь в Ежовку и вид напуганного произошедшим в деревне обычно бесстрашного Альберта Валуева сделали свое дело: он и сам начал терять свою хваленую выдержку, раньше времени разоблачив легенду о себе.

-Ох, прошу прощения, - Митя убрал оружие в карман, слегка смутившись своей реакции. -Я подумал, что это может быть дикий зверь, или еще кто…

-Понимаю, - испуганно произнесла Анастасия Петровна, все еще не пришедшая в себя от вида направленного в ее сторону пистолета, который мог принадлежать лишь профессиональному убийце, но никак не жаждущему восстановления справедливости неравнодушному товарищу. -Я вам помочь могу.

-И как? – поторопил застывшую в нерешительности женщину Митя. -Не тяните, у меня не так много времени.

-Я знаю, где Чужом-сьёд свои личины хранит, - подойдя ближе, сказала Анастасия Петровна, широко раскрыв глаза. -Это недалеко, но без меня вам этого места не найти.

-А почему вы об этом своему мужу не сказали? – насторожился Бобров.

-Потому что боюсь, что он у Прохора решит прощения за свои ошибки попросить, и захочет и сам бессмертие обрести, - горячо заговорила Анастасия Петровна. -А я видела, в кого люди, согласившиеся стать одним из ликов этого дьявола, превращаются! Будет лучше, если кто-нибудь наконец покончит с чертовщиной, в этих краях происходящей.

-Ведите, - коротко бросил Митя.

«Неужто наконец-то судьба улыбнулась мне?».

Они пошли на север от одиноко стоящего домика на озере. Солнце неизбежно клонилось к горизонту после длинного летнего дня, отчего с каждым часом в сумрачной тайге появлялось все больше неверных теней и пугающих силуэтов. Чем дольше Митя шел вслед за женой отшельника, тем больше чувствовал себя неуютно: он привык к тому, что «в поле» - то есть на территории, где ему предстояло действовать, - всегда есть нечто, что можно использовать в качестве ориентира в том случае, если местность ему малознакома, а на крайний случай можно положиться на gps-навигатор. Однако же теперь, посреди таежного моря, киллер столкнулся с тем, что прежде не подводивший гаджет никак не мог поймать сигнал, а глазу было попросту не за что зацепиться, если не считать пары глубоких оврагов и огромной, в три человеческих обхвата, вековой сосны.

Впрочем, шли спутники недолго. Уже спустя каких-нибудь полчаса молчаливого хода, они вышли на заросшую низким кустарником и редкими деревьями обширную елань, прорезаемую весело журчащим на отполированных водой валунах ручью. Прямо за ручьем, через самую узкую часть которого было переброшено несколько тонких березок игравших роль ненадежной переправы, высился широкий холм, покрытый лишь невысокой жухлой травой. Присмотревшись, Митя увидел в нижней части холма заваленный вход с торчавшими из него обломками бревен.

«Заброшенный рудник?» - изумился Бобров. «Это здесь-то Многоликий свои личины хранит?!».  

В тот момент, когда Митя осознал, что начал думать о Многоликом и о связанным с ним нерациональных событиях как о чем-то реальном, его левая рука начала сильно дрожать – верный признак того, что ему грозит опасность. Он начал было доставать оружие, одновременно осматриваясь по сторонам в поисках невидимой угрозы (не ждать же было нападения от остановившейся возле переправы пятидесятилетней женщины!), как вдруг Анастасия Петровна рухнула на землю, чудом не ударившись виском об один из окаймлявших ручей валунов, и задергалась, словно в припадке эпилепсии, от чего ее холщовая юбка тут же покрылась сосновым опадом.  

«Черт побери! Этого еще не хватало!».

-Ежовик принеси мне, срочно! – застонала женщина, продолжая извиваться в конвульсиях. -Он ниже по течению под упавшим дубом растет! Без него недолго продержусь!

-Да как он тебе поможет-то? – растерянно спросил Бобров, продолжая рыскать взглядом по сторонам в ожидании внезапной засады.

-Им только и лечусь, да лекарство дома забыла! Быстрее, а то без меня никогда вход в рудник не найдешь! – сквозь сжатые зубы промычала Анастасия Петровна.  

Кляня себя за решение взяться за необычное дело, а также за тщательно поддерживаемую репутацию киллера без единого проваленного заказа, Бобров одним движением сбросил несколько стеснявший движения рюкзак и ринулся к указанному дубу, отлично понимая, что без Анастасии Петровны он будет плутать по тайге часами, прежде чем выйдет к своей машине, если не заблудится окончательно. Имевший вид коралла светлый гриб, белым пятном выделявшийся на фоне темного дуба, был замечен сразу; Митя подбежал к нему и, взяв в руки склизкую массу, тут же начавшую сочиться желтоватой жидкостью, побежал в сторону все также мечущейся возле ручья женщины.

Однако, когда ему оставалось до нее несколько метров, перед глазами вдруг все поплыло, а мышцы сковала такая усталость, словно Бобров переплыл, по меньшей мере, Ла-Манш. Рухнув на землю, словно подкошенный, он сжался в комок и начал тихо постанывать, закатив глаза.

-Непростой в наших краях ежовик растет, а дурной, - произнесла Анастасия Петровна совсем рядом, у которой все симптомы «болезни» каким-то чудом прошли ровно в тот момент, когда Боброву стало плохо. -Местные его как огня боятся да подальше держатся, чтобы ненароком ядовитым соком не отравиться, на несколько часов став добычей для лесного хищника. И все же на тебя он подействовал чересчур быстро; слабенькие вы – городские жители. Придется теперь тебя самой тащить…

Женщина развернулась было, чтобы пойти в сторону разлапистой ели, намереваясь, очевидно, сделать из ее ветвей волокуши, однако в этот момент Митя резко схватил ее за стопы и со всех оставшихся сил рванул на себя, заставив Анастасию Петровну полететь головой вниз прямиком на камень, словно специально подложенный невидимым декоратором на свое место. Последовал глухой удар, после которого ноги женщины слабо дернулись, свидетельствуя уже о настоящей потере сознания, а не мнимой. Выудив нож, Бобров с помощью рук пополз было к бесчувственному телу, чтобы без лишнего шума закончить начатое, но затем решил оставить Анастасию Петровну в живых, чтобы посмотреть, как будут развиваться дальнейшие события. Пошарив взглядом по сторонам, он заметил лаз среди узловатых корневищ одиноко стоящего толстого кедра, куда и пополз, надеясь в этом незамысловатом убежище переждать отравление.

Благодаря отца за передавшееся ему субтильное телосложение, Бобров с трудом протиснулся в отверстие, недостаточно широкое даже для частенько недоедающей лисицы, и оказался в чьей-то норе, по счастливому совпадению покинутой прежними обитателями. Умудрившись развернуться в ограниченном пространстве так, чтобы выход наружу оказался перед его глазами, киллер достал пистолет, намереваясь пристрелить любого, кто обнаружит его незамысловатое укрытие. Однако через несколько минут выронив от бессилия «Глок» он понял, что переоценил резистентность своего организма к ядам, умело скрытую им перед Анастасией Петровной разыгранной сценой преждевременного отравления, недобрые намерения которой он раскрыл с началом легкого покалывания по всему телу после контакта с ежовиком.

Когда в тайге ночь окончательно вступила в свои права, жена отшельника зашевелилась, словно с трудом просыпаясь от крепкого сна, после чего села на землю, приложив руку к окровавленному лбу. Поозиравшись по сторонам, она наконец смогла восстановить картину событий и, досадуя из-за побега «городского», на которого у нее были известные лишь ей планы, разразилась горестным воплем, распугавшим ночное зверье. Решив, что переживший контакт с «дурным» кораллообразным грибом человек не смог бы далеко уйти, она, пошатываясь, попыталась было найти Боброва самостоятельно, но после нескольких минут бесплодных поисков отказалась от своих намерений и пошла прочь, что-то бормоча себе под нос.

Митя подумал было, что теперь его оставят в покое и начал терпеливо ждать, когда действие яда хоть немного отступит, сделав его менее беспомощным, заполняя вынужденное бездействие размышлением о причинах, по которым с ним так поступили. На ум приходило только одно: Анастасия Петровна, несмотря на непримиримость ее мужа с Прохором (или с тем, кто носил его личину), была верна Многоликому, намереваясь сдать ему человека, затеявшего против него недоброе. Оставался лишь один вопрос: что она надеялась получить взамен? Прощение для мужа и разрешение вернуться обратно в Ежовку? Или возможность получить для себя бессмертие?

Спустя час после ухода жены отшельника, когда тайга озарилась призрачным лунным светом и наполнилась шумом бурной деятельности ночного зверья, Бобров услышал совсем рядом знакомую тяжелую поступь Егора, словно нарочно шедшего так, чтобы его услышал таящийся в укрытии человек, даже не обладающий тонким слухом профессионального убийцы. Охотник, с рождения живший в таежном море, то и дело останавливался возле очередного укромного места, неумолимо приближаясь к вековому кедру, под корнями которого находился практически полностью парализованный Бобров, всю свою досаду и горечь мысленно выплескивавший на себя же самого.

Наконец перед входом в нору, одновременно игравшим для Мити роль наблюдательной амбразуры, возникли сапоги Егора. Бобров внутренне приготовился к тому, что с секунды на секунду в укрытие сунется дуло старенького двухствольного ружья… однако Егор отчего-то медлил, словно раздумывая над тем, как ему поступить дальше.

-Ну что? – раздался нетерпеливый голос Анастасии Петровны, стоявшей где-то возле ручья. -Нашел?

-Говоришь, есть способ Сашку вернуть? – отозвался вопросом на вопрос задумчивым тоном Егор.

-Сколько раз тебе еще повторять? Есть, но для этого надо злодея изловить и Многоликому передать, обмен личинами произвести!

-А как ты заставишь нашего пленника заветные слова произнести?

-А того и не нужно будет, как Многоликий узнает о желании отомстить ему! – возбужденно затараторила женщина. -Он ведь может и без желания человека его душу из тела выгонять, если тот злыми намерениями или ужасными поступками ее запятнал!

-Смотрю, ты побольше моего об этом дьяволе знаешь… - протянул отшельник. -Да только он обманет, как пить дать обманет, - добавил он чуть слышно – так, что даже Митя с трудом разобрал его слова. -В общем, знаю я, в какую сторону пополз городской. Судя по тому, что яд ежовика не оказал на него ожидаемого эффекта, у нас есть около часа, прежде чем Сергей сможет нормально передвигаться.

-Так чего же мы ждем?! – взвизгнула Анастасия Петровна. -Неужто сына вернуть к жизни не хочешь?

-Еще как хочу, - тихо произнес Егор. -Да только боюсь я, что ты под дудку Прохора пляшешь, сама того не понимая. Поэтому пока воочию Сашку не увижу, не поверю, что он не сгинул давным-давно в какой-нибудь болотине, - закончил он тоном, дающим понять, что спорить бессмысленно.  

Анастасия Петровна взвыла от отчаяния, схватившись за растрепанные волосы цвета соломы, будто намереваясь их вырвать.

-Пойдем! – натужно выкрикнула она. -Если единственного шанса сына вернуть лишимся – то будет твоя вина!

Егор пошел следом за женой, ловко перебравшейся на другую сторону ручья по переправе и начавшей торопливо взбираться по холму. Митя, которому из своего укрытия рудник был виден лишь наполовину, слегка подтянулся поближе к лазу, с удивлением отметив, что отшельник был прав – паралич постепенно отступал. В серебряном свете луны он увидел, как забравшийся наверх Егор опускается прямо в нутро холма используя для этого, судя по всему, ведущую в недра лестницу.

Дождавшись, когда фигура отшельника скрылась окончательно, Бобров выбрался из-под кедра, ощущая чуть ли не счастье от возвращавшейся способности передвигаться, пусть ноги еще и казались ему тяжелыми, будто к ним привязали пудовые гири. Не желая сверзиться с высоты своего роста на дно каменистого ручья, Митя на четвереньках прополз по переправе, после чего чертыхаясь начал медленное восхождение вверх по склону, то и дело останавливаясь, чтобы передохнуть.

Добравшись наконец до вершины, он без сил рухнул на землю, словно только что поднялся на рвущий облака пятитысячник, а не на низкорослую лесную возвышенность, высота которой составляла, от силы, сотню метров. Слегка отдышавшись, Митя решил убедиться, что не растерял оружие во время своих утомительных похождений: «Глок» так же покоился в наплечной кобуре, якутский нож дожидался своего часа в специальном кармашке правого рукава камуфляжной куртки, а «последний аргумент» в виде «лимонки» находился в висящем на тактическом ремне гранатном подсумке размером с кулак взрослого мужчины.

Подогнав свое нехитрое снаряжение поудобнее, киллер начал спускаться по крепкой деревянной лестнице, опиравшейся на стену ствола рудника, который кто-то приспособил под вход вместо обрушившейся штольни, замаскировав его покрытым дерном люком из досок, ныне отложенным в сторону. Когда под Бобровым оставалась еще добрая половина лестницы, а все его мышцы уже «забились», он внезапно осознал, что спускаться в жерло заброшенного рудника было слишком самонадеянно с его стороны, учитывая, что организм еще не до конца оправился от последствий отравления – спустя мгновение после горького понимания, киллер полетел вниз, из последних сил пытаясь ухватиться хоть за что-то, способное замедлить его падение. На его счастье, ствол шахты, чье и без того узкое пространство было дополнительно сужено лестницей, не дал ему набрать скорости, достаточной для получения серьезной травмы, поэтому падение с высоты трехэтажного дома обернулось лишь вышибленным из груди воздухом и громким шумом, эхом разлетевшимся в противоположные стороны по скрытому во мраке туннелю.

Сумев немного прийти в себя, первым делом Бобров незаметно вытащил пистолет, продолжая лежать на спине изображая потерю сознания. Когда спину начал ощутимо пробирать холод от влажного земляного пола туннеля, киллер медленно отполз в сторону от лужицы лунного света, проникавшего в ствол рудника, через который он чрезвычайно быстро «спустился», и оказался в безусловной темноте горных недр. Выждав еще какое-то время, он уловил где-то впереди ожесточенный спор, обрывки которого доносились до него по туннелю. Решив, что у него намного больше шансов рухнуть в расположенный по ходу туннеля глубокий колодец, нежели быть обнаруженным в этом по большей части безлюдном месте, Митя достал фонарик и, прикрывая луч света рукой, двинул в сторону звука.

Судя по всему, рудник был заброшен давным-давно: трухлявая крепь с трудом сдерживала на своих плечах тонны породы, смертельным грузом нависавшим над Бобровым. Пробираясь мимо забоев, Митя то и дело натыкался на брошенные кирки и ломы, похожие на кости древних чудовищ, которыми царские горняки корчевали подземное нутро в поисках руды. Наконец, когда он почти дошел до очередного ответвления, откуда доносились обозленные голоса Егора и его жены, оттуда раздался оглушительный выстрел, в ограниченном пространстве показавшийся взрывом.

Рванув туда со всех ног, у самого входа Бобров притормозил, аккуратно заглянув за угол: его взгляду предстала большая камера, часть которого была освещена керосиновой шахтерской лампой, стоявшей на кучке обвалившейся породы возле западной стены. Было очевидно, что когда-то это место использовалось в качестве склада – в одном из углов были свалены друг на друга ржавые тачки, виднелись покрытые плесенью сгнившие ящики с продовольствием. Возле дальней же стены, терявшейся во мраке несмотря на жалкие попытки лампы, словно добытой из лавки старьевщика, ее осветить, стояли, как подумал было Бобров, бездвижные статуи. Однако когда один из них вышел на свет и подошел прямо к склонившемуся над бездыханным телом Анастасии Петровны Егору, Митя понял, что это никакие не статуи, а лики того, кого называли Чужом-сьёд.

-Хотел убить сына, а убил жену, - прохрипела подошедшая к Егору фигура. -Видишь, к чему чернота в душе приводит?

-Я не хотел этого, не хотел, не хотел… - несколько раз, будто заклинание, пробормотал Егор, которого начинало трясти от осознания случившегося. -Она прыгнула прямо перед ружьем в последний момент… Я лишь тебя освободить хотел.

-Освободить? – расхохотался Сашка. -Я увижу, что будет через века – это от этого-то ты меня хотел освободить?

Егор отнял взгляд от жены.

-Это не мой сын говорит, а тот, кто его душу обманом прогнал. Ну, ничего, я все же его освобожу, - пробормотал он, потянувшись было к ружью, но на полпути его рука остановилась, словно уткнувшись в невидимую стену.

-Я ведь и без твоего согласия могу душу прогнать, ты же знаешь, - нездешним голосом, отразившимся от низких сводов, произнес Сашка, после чего подошел к застывшему отцу и взял ружье. -Своими поступками ты ее заметной и податливой сделал, отправить ее в Звездную кузницу для меня теперь ничего не стоит… И все же, я оставлю некоторую часть души в твоем лике, чтобы ты мог своими глазами наблюдать, как служишь тому, кого по глупости возненавидел, но при этом быть неспособным сделать хоть что-то.

После этих слов отшельник затрясся, словно тряпичная кукла, на которой срывает злость разгневанный кукольник, а затем из его груди показалось крохотное сияние, на миг ослепившее украдкой следившего за происходящим Боброва, от неожиданности тихо ругнувшегося. Когда его глаза наконец отошли от яркой вспышки, он увидел, как Егор с керосиновой лампой в руках идет в сторону выхода – как раз туда, где прятался киллер.

-Я знаю, что здесь кто-то есть, - вкрадчиво начал отшельник сиплым голосом, -кто-то, запятнавший свою душу множеством темных деяний.

С Боброва было достаточно. Вскочив, он рванул в сторону лестницы, ведущей наружу из шахты, с удивлением отметив, что силы полностью вернулись к нему. В тот момент, когда он начал свой лихорадочный побег из круговерти безумия, у него на груди сам собой загорелся невесть откуда взявшийся запасной фонарь, на мгновение ослепив и дезориентировав Митю – лишь чудом он не врезался в одну из многочисленных гнилых опор, местами ощетинившихся ржавыми гвоздями. Таиться не было смысла, поэтому Бобров просто отшвырнул в сторону мешавший фонарь, и сосредоточился на том, чтобы на ходу достать из чехла «лимонку».

Позади слышались грозные выкрики бежавшего следом Егора, а пару раз из стены рядом с Митей дробь выбивала земляные ручейки, но он решил не тратить времени на то, чтобы разобраться с отшельником. В конце концов, тот был лишь одной из множества личин, на замену которой тут же пришла бы другая – насколько мог судить Бобров исходя из увиденного в шахтерском складе, у заживо погребенного в священную лиственницу Чужом-сьёд’а было, как минимум, несколько десятков самых рьяных последователей.

Наконец показался выход. Прыгнув на лестницу, Митя швырнул гранату назад и с удивительным даже для себя проворством начал взбираться наверх, надеясь лишь на одно: что силы взрыва «лимонки» будет достаточно, чтобы обрушить крепь, подпиравшую свод тоннеля рядом с использовавшимся в качестве выхода стволом – в том месте подпорки выглядели особенно ненадежными, а потолок сильно провисал, готовый вот-вот обрушиться. Прошло несколько секунд (Бобров даже успел подумать, что граната дала осечку), прежде чем снизу послышался глухой хлопок, за которым последовал поток спертого воздуха, вытесненного наружу занявшей свое место земной массой, попранной горняками много лет назад.

Взлетев по лестнице, Митя торопливо сбежал вниз по холму, перепрыгивая возникшие в некоторых местах обвалы, стремительно увеличивавшиеся. Лишь оказавшись на другой стороне ручья, он позволил себе немного расслабиться и взглянуть на оплывший и обрушившийся внутрь себя холм, похоронивший под собой множество пожелавших увидеть далекое будущее людей.

«Сделал ли я их свободными, как говорил Егор, или попросту убил?» - вздрогнул от неожиданной мысли Митя, поспешив умыться холодной водой ручья в надежде этим простым ритуалом прогнать опасные для наемного убийцы рассуждения.  

***

Несмотря на жгучее желание плюнуть на этот проклятый заказ, с лихвой приправленный чертовщиной, и вернуться восвояси, отдав Валуеву полученный задаток, на заре Бобров въезжал в обитель Прохора Симонова – окруженную короной из елового леса Ежовку, на поверку оказавшуюся россыпью приземистых домишек на дне естественной широкой впадины, будто бы оставшейся после удара небесного тела. Как и говорил Егор, дорога тут же «открылась», стоило вниманию Многоликого переключиться на что-то более важное: верный навигатор вновь стал безошибочно показывать дорогу, благодаря чему киллер без особенных проблем нашел свой автомобиль, после чего за считанные минуты доехал до деревни, таким образом избежав вневременного «таежного нигде».

И все же, хоть Митя и чувствовал себя чуть поувереннее теперь, когда морок схлынул, он отлично понимал, что составленного им элементарного плана по ликвидации человека или, вернее, сущности, способной завладевать чужими «личинами», может быть попросту недостаточно. Для начала он намеревался сжечь лиственницу, что, как он надеялся, привлекло бы к ней Прохора, а затем застрелить его из засады (место для которой он уже присмотрел), немедленно скрывшись прочь. Подобный принцип – привлечь внимание цели, а затем устранить ее, - неизменно срабатывал во всех прежних случаях, но в предыдущих заказах объектами были обычные люди, а не обладающие сверхъестественными способностями.

«Самое простое – самое надежное» - успокаивал себя Бобров незамысловатой поговоркой, съезжая с уклона в спящую Ежовку. «К тому же, я теперь знаю о Прохоре столько, что в крайнем случае, пойди что не так, могу попытаться даже самому его рьяному почитателю мозги запудрить, притворившись очередным возжелателем вечной жизни».

К счастью, навстречу Мите никто так и не показался. Беспрепятственно проехав по центральной (и единственной, доступной для четырехколесного транспорта) дороге, еще нетронутой лучами солнца, Митя оказался возле одиноко стоящей огромной засохшей лиственницы, видневшейся из любой точки деревни. Дерево, стоявшее возле каменистого восточного склона на широкой вытоптанной поляне, поражало своими размерами, однако не было похоже, что жители к нему питают какие-то особенные чувства и почитают за святое; единственным знаком внимания к загадочному месту со стороны ежовцев можно было считать цветастую ленточку, повязанную на одну из нижних ветвей.

Развернув машину в сторону выезда, киллер выудил из багажника канистру с запасным топливом, облил ствол дерева и, чиркнув зажигалкой, отпрыгнул в сторону – лиственница вспыхнула с такой силой, словно уже не одну сотню лет желала быть сожженной. Попятившись прочь от обхваченного гудящим, похожим на человеческий стон, пламенем дерева, Митя прыгнул в машину и на всей скорости поехал прочь, по дороге едва не наехав на заспанного мужичка, выскочившего на улицу из своей покосившейся домины, ближе всех остальных стоявшей к лиственнице.

-Зови Прохора, - притормозив подле недоумевающего ежовца, бросил Бобров. -Лиственница горит!

-Прохора? – недоуменно переспросил еще больше растерявшийся мужичок. -Симонова, что ли?

-А кого же еще! – нетерпеливо рявкнул киллер и, переключив скорость, начал было двигаться дальше, однако долетевшие до него слова заставили его остановиться.

-Да умер же он вчера, - мужичок перекрестился. -А ты кто таков? И отчего дерево загорелось? – с подозрительностью в голосе спросил он.

«Неужели наконец действительно повезло!» - ликовал Митя, оставив позади недоумевающего жителя, как следует обдав того грязью из-под пробуксовавших от резкого старта колес. «Небось, как только Многоликий отвлекся да тело Прохора покинул, чтобы в Сашку вселиться, так древний старик и сдох сразу!».

И, хоть он и поверил мужичку, сообщившему прекрасную для него новость, но все же решил убедиться, что Прохор не придет к лиственнице. Для этого он затаился среди осыпи больших камней на склоне чаши, где расположилась Ежовка, откуда было хорошо видно саму лиственницу и поляну, и где он мог открыть эффективную стрельбу, без боязни быть пойманным. Однако это оказалось излишним: судя по тому, что возле полыхающего дерева собралось лишь несколько человек с ведрами, припасенными скорее для того, чтобы обливать водой стоявшие поблизости дома для защиты от искр в случае появления ветра, нежели для тушения таежного «саркофага», Прохора действительно не стало – в противном случае, как представлялось Боброву, вся Ежовка давно бы уже тушила огонь.

***

Успешно расширив профиль своей деятельности, Митя Бобров решил временно отойти от дел. Во-первых, ему, хоть и не считавшему себя сугубо рациональным человеком (в конце концов, наличие у него «чуйки» на опасность сложно было вписать в упорядоченный мир логики и науки), но все же ехидно посмеивающимся над верящими в «места силы» и инопланетных «гостей» людьми, было трудно принять произошедшие с ним в тайге события. Требовалось какое-то время, чтобы он смог привыкнуть к расширившейся картине мира и преодолеть определённый страх перед неизведанным, которое (как оказалось!) существует на расстоянии вытянутой руки.

Во-вторых, периодически давали знать о себе отголоски отравления грибным ядом – доверенный врач не нашел никаких изменений в организме Боброва, однако временами он чувствовал такую слабость, что едва ли не падал на землю от внезапно накатывавшей усталости.

Ну а в-третьих, гонорара за выполненный заказ от Альберта Валуева было достаточно, чтобы ближайшие три года вести беззаботную жизнь. Вернувшись домой, Митя понял, что устал от постоянного риска и хочет какое-то время пожить без огромного количества адреналина в крови.  

Однако несмотря на «отпуск», было кое-что, существенно отравлявшее жизнь Боброву… Это был один и тот же кошмар, повторяющийся каждую ночь, в каком бы состоянии не пребывал Митя, какими бы снотворными он не пытался запечатать свое подсознание. Решив, что ему нужно сменить обстановку, и проблема решится сама собой, Бобров переехал пожить в Азию, на побережье Сиамского залива. Однако хоть теперь он и находился за сотни километров от таежного моря, в глубинах которого существовали места, неподвластные пониманию привыкшего к центральному водоснабжению человека, ему все также продолжал сниться один и тот же кошмар.

Для стороннего человека в этом сне, наверное, не было ничего особенно страшного, но только не для самого Боброва, временами уже и наяву начинавшему видеть этот отпечатавшийся, словно клеймо, ночной образ: темная пещера, заполненная стоявшими рядом с ним бездвижными фигурами, слегка освещенными проникавшим откуда-то сверху тонким лучиком света. В какой-то момент света становилось больше, словно свод пещеры обрушался, и тогда Митя отчетливо видел рядом с собой Егора, безвольно застывшего точно так же, как и он сам.

Конец.

Митя так и не понял, кому принадлежит этот противный голос – то ли совести (что вряд ли), то ли разуму (что было более вероятно, ведь именно его Митя настойчиво игнорировал, берясь за заказ). Важно было другое: голос был прав. И все же, стараясь в любой ситуации, какой бы безвыходной она не казалась, искать что-то полезное для себя, Митя решил быстро пробежаться по событиям минувших дней, проанализировав их в попытке найти ключ к своему положению.

Во всяком случае это было куда как лучше, чем лежать практически парализованным и внимать мерзкому в своей ехидности внутреннему голоску.

***

Если бы Митя Бобров не был поражен той присущей всему роду людскому червоточиной, заставляющей душу метаться в желании достичь чего-то большего вместо того, чтобы наслаждаться имеющимся, он бы никогда не стал пытаться «переквалифицироваться». Но нет – в какой-то момент он решил, что вырос из амплуа обычного наемного киллера, действующего в городских условиях, и поспешил сообщить своим невидимым «пиарщикам» о том, что готов браться за ликвидацию целей, прячущихся где-нибудь в глуши, вдали от людских глаз.

Это сейчас он понимал, что было глупо пробовать свои силы в тайге, где царят свои законы, порой недоступные для понимания человеку. А тогда он считал, что умеет достаточно; в конце концов, благодаря врожденным способностям, он действительно мог по звуку определять характер человеческих движений, подмечал малейшие изменения в пейзаже, даже для искушенного наблюдателя кажущемся однообразным, а еще мог бессознательно чувствовать опасность, что выражалось в легком подрагивании левой руки… И все же браться за заказ от криминального авторитета Альберта Валуева не стоило, ведь это был заказ «с душком» - из числа тех, от которых Митя всегда отказывался. Но конкретно за этот все же взялся по одной причине: это был первый заказ на убийство человека, где-то обитающего в тайге, и Мите просто хотелось опробовать свои силы в непривычной для себя обстановке. И сумма огромного даже по меркам профессионального киллера гонорара здесь была неважна.

Альберт встретился с Бобровым там же, где они встречались ранее, обговаривая предыдущие заказы: в однокомнатной квартире на пятом этаже хрущевки, стоящей на окраине города. Квартира могла показаться стороннему наблюдателю практически полностью пустой, если не считать старой газовой плиты на кухне, стола с двумя стульями в гостиной и нескольких картин на стенах, однако кажущаяся необжитость была ложной: «явочная» была напичкана оружием, как огнестрельным, так и холодным, скрытым в разбросанных по всему жилому пространству тайниках, припасенным на тот случай, если заказчик вздумал бы ликвидировать слишком много знающего исполнителя.

Криминальный авторитет, подмявший под себя крупнейший рынок города и везде появлявшийся в сопровождении двух широкоплечих близнецов с туповатыми вытянутыми лицами, невольно вызывающими у Боброва мысль, что они имеют дальнее родство с питбулями, сильно стеснялся и краснел, пространно объясняя суть заказа Боброву. Близнецы остались ждать шефа в машине возле подъезда (Бобров никогда не пускал в «явочную» никого, кроме заказчика – не делая исключений даже для постоянных клиентов, навроде Валуева), а Боброва Валуев никогда не стеснялся, не переживая о его мнении насчет очередного заказа даже тогда, когда заказывал родного двадцатилетнего сына, пошедшего для кривой, даже для его окружения дорожке, поэтому казалось, что поводов для такой нервозности нет… Однако, когда Альберт закончил свой рассказ, во время которого старался не смотреть собеседнику в глаза, говорил слишком быстро и часто сбивался с нити повествования, словно пытаясь неумело приврать в некоторых местах, Митя признал, что стесняться было чего.  

Казалось бы, что пятидесятилетний воротила криминального мира должен иметь взгляды максимально циничные и практичные, не доверяя различного рода шарлатанам. Тем не менее, отчего-то его мировоззрение дало трещину, и в какой-то момент Валуев начал искать способы если не стать бессмертным, то хотя бы продлить жизнь на многие десятилетия. Понятно, что ни официальная, ни теневая медицина не могла ему этого предложить, а потому он начал искать помощи у различных гадалок, целителей и знахарей (наверняка вызывая немалое изумление у своих телохранителей, сопровождающих его в поездках по глухим деревням и селам), пока наконец в одной из деревень ему не взялся помочь некий Прохор Симонов – древний старец, чья сморщенная кожа напоминала кору дуба.  

Придя к нему в потемневшую от времени избу-пятистенок, Альберт сел напротив Прохора на лавку за грубо отесанный стол, в то время как за его спиной встали близнецы, зыркая глазами на безучастно стоящего возле печи двухметрового детину, возле ног которого лежало увесистое полено – даже не полено, а небольшое бревно. Старик долго вглядывался в лицо гостя, иногда бормоча себе под нос что-то неразборчивое, а когда у Валуева начало истекать терпение, то наконец заявил скрипучим голосом:

-Ничем не могу помочь. Слишком черна душа твоя от злобных деяний; не хочу с такими людьми якшаться. Чем скорее сгинешь ты навсегда, тем лучше.

Валуев сначала опешил, а потом чуть не взревел от ярости – не столько от разочарования, сколько от возмущения подобным обращением: хоть знахарский народец и отличается от обычных людей, однако все же те прежние доморощенные колдуны и ведьмаки, к кому приходил Валуев, обходились с ним пусть в меру, но все же учтиво. Злость мгновенно вскипела в Валуеве; он вскочил со своего места, одной сильной оплеухой уронил тщедушного старика с лавки, а затем опрокинул на него тяжелый стол, придавив к полу.

Справа мелькнуло движение: до того неподвижный детина со скоростью, которой никак не ожидаешь от человека столь больших габаритов, рванул к Альберту с увесистым поленом наперевес, по пути отшвырнув в сторону одного из близнецов, вставшего было на защиту босса. Лишь чудом Валуев увернулся от смертельного удара почувствовав, как импровизированная дубина со свистом рассекла воздух в сантиметре от его головы.

Послышался оглушительный в ограниченном пространстве хлопок – второй близнец выстрелил в детину из пистолета, отчего тот зашатался и прильнул к стене, выронив свое оружие.

-Валим отсюда! – хрипло крикнул Валуев, успевший пожалеть о своей несдержанности; уж что-что, а кровавые сцены в деревне он разыгрывать был не намерен, когда отправлялся к Прохору Симонову.

Он выскочил прочь из избы; вслед за ним последовали близнецы – один из них прихрамывал после столкновения с медведем в человеческом обличье. Возле китайского внедорожника, на котором приехал Альберт с подчиненными, толпились угрюмые деревенские жители от мала до велика, не обращая внимания на жалкие попытки водителя отогнать их от автомобиля.

-Почему бежите, как от пожара? И что это за грохот у вас там был? – загудела толпа при виде чужаков. -Все ли с Прохором в порядке? Говори давай!

Валуев с трудом протиснулся к машине, держась между своих телохранителей, угрожающе выставивших напоказ оружие. Он уже сел внутрь на переднее пассажирское сидение, и водитель начал медленно продвигаться вперед, сильно подгазовывая на нейтральной передаче, словно в готовности ринуться на мешавших проезду людей, как вдруг из дома Прохора прибежал рыжий мальчонка, которого отправили проверить старика.

-Погубить хотели дедушку! – запыхавшись, выпалил он собравшимся.

Толпа взревела, готовая разорвать чужаков на части; по машине начали колотить чем-то тяжелым, оборвали боковые зеркала и разбили бы стекла, не будь они пуленепробиваемыми. Отчаянно зарычав мотором, внедорожник помчал было прямо на обезумевших от злости людей, как вдруг раздалось несколько оружейных выстрелов, после чего под капотом что-то оглушительно заскрежетало, и автомобиль встал как вкопанный, мигом затихнув и присмирев.

-Проклятье! – от досады Валуев несколько раз ударил по приборной панели, оставив вмятину на хлипком пластике. -Ну, что сидите, как истуканы? Делайте уже что-то! – прикрикнул он на близнецов, начавших доставать «Калашниковы» из лежащих на полу спортивных сумок, в то время как внедорожник кто-то уже начал обливать бензином, явно намереваясь поджечь.

В тот момент, когда близнецы собирались приоткрыть окна сотрясавшегося от продолжающихся ударов автомобиля и начать стрельбу, толпа вдруг раздалась, пропуская вперед держащегося за грудь Прохора.

-Живыми не уйдете отсюда, если требование мое не выполните, - спокойно произнес он, подойдя к передней пассажирской двери.

-Какое еще? – прищурившись, спросил Валуев, приоткрыв окно.

-Вы меня одного из ликов лишили, Максимку погубив, а потому замену обязаны дать. Вон тот, который за рулем сидит, пусть скажет следующее: «Делюсь телом с Многоликим». На том и разойдемся с миром.

Сжимавший бесполезный теперь уже руль двадцатипятилетний Никита Кудрин, пошедший к Валуеву вслед за старшим братом несмотря на свою нелюбовь к насилию, сильно побледнел, словно ему предложили что-то непристойное.

-Еще чего! – взвизгнул он.

Альберт неодобрительно посмотрел на него.

-Говори давай, да убираться отсюда будем.

-Босс, давай по-другому как-нибудь с ними договоримся! Не нравится мне это, подвох здесь какой-то!

-Ты что, щенок, перечить мне будешь?! А ну говори эту белиберду, пока я тебе колено не прострелил!

Понурившись, Кудрин пробормотал что-то неразборчиво – даже сидящий рядом Валуев не смог понять, правильно ли произнесено загадочное предложение, однако Прохору этого было достаточно.

-Ну, теперь можете убираться отсюда. До шоссе километров десять по прямой, а там попутку поймаете – сомневаюсь, что на своей-то машине вы теперь далеко уедете.

После этой унизительной поездки, где криминального воротилу, привыкшего одним своим видом или грозным тоном заставлять должников трястись от страха, самого достаточно напугали, да еще и вынудили совершить длительный пеший переход, прошло две недели, прежде чем он испытал настоящий ужас. Все то время Альберт рвал и метал, ища на ком бы выместить злость – подчиненным то и дело прилетало по пустяковым, а порой и вовсе надуманным поводам. И тут подвернулся случай, когда Валуев мог хорошенько отыграться на посторонней жертве: один из крышуемых им бизнесменов вдруг начал отказываться платить ежемесячную дань. Конечно, он уже давно достиг того положения, когда с подобными проблемами разбирались его отмороженные бойцы, однако в тот раз возглавил отряд из восьми человек на двух машинах, сев в головной автомобиль рядом с водителем.

-Поехали, - бросил он, не посмотрев в сторону того, кто сидел за рулем.

Водитель удивленно взглянул на босса, никак не ожидая увидеть его в машине, да так и остался бездвижно сидеть; лишь небольшая дрожь пробегала по его телу, словно его били слабыми разрядами тока.

-Ты оглох?! – зарычал Альберт, повернувшись к водителю, в котором узнал Никиту Кудрина, сопровождавшего его в поездке к Симонову.

Он хотел добавить еще какое-нибудь заковыристое матерное оскорбление, а то и дать замешкавшемуся водителю прямо в нос кулаком, но при виде глаз Кудрина опешил настолько, что не решился исполнить ни одно из своих намерений. Конечно, Альберт не мог точно сказать, как прежде выглядели глаза его водителя, но был абсолютно уверен, что не так, как в тот момент: лишенные зрачков и абсолютно черные, словно в глазницы налили чернила.

-Что, опять убивать кого-то собрался? – то и дело меняющим тональность голосом, словно не вполне владея собственными голосовыми связками, произнес Кудрин. -Душа-то твоя и без того уже чернее ночи, я ведь уже говорил.

После такого, весь настрой Валуева кому-нибудь намять бока мигом схлынул. С трудом сдерживая нервную дрожь, он приказал бойцам убрать Кудрина куда подальше (как подозревал Митя, за этим эвфемизмом скрывался приказ убрать Кудрина насовсем), а сам поехал домой, впервые за много лет сам сев за руль.

-В общем, то ли мой водитель так решил неудачно подшутить, то ли тот старик обладает какой-то развитым навыком гипноза, заставившим паренька выдать мне такое в подходящий момент. Как бы то ни было, ты должен разобраться с этим Прохором – со мной шутки плохи, - подвел итог своего рассказа Валуев.

Митя Бобров был удивлен не столько тем, что Валуев рассказал ему о произошедшем в подробностях – потому что киллер требовал от своих нанимателей детально рассказывать ему о причинах, толкнувших их на обращение к нему (а его слава в криминальной среде позволяла ему ставить это условие), - сколько тем, что Валуев обратился к нему с таким плевым делом, в то время как мог отправить в Ежовку (так называлась та деревня, где обитал Симонов) пару бойцов, чтобы те подожгли дом вместе со стариком, ведь это обошлось бы ему во много раз дешевле.

«Видать, сильно боится старика и опасается, что не справятся обычные “шестерки” да вернутся обратно с черными глазами. А раз уж он этого Симонова боится, то и мне стоит относиться к “гипнотизеру” с осторожностью. Судя по всему, вся деревня горой за него стоит» - подумал Бобров, а вслух произнес, что берется за заказ.

***

Уже на следующий день киллер ехал на своей старенькой «Ниве» в Ежовку по проходящей через густой лес ухабистой грунтовой дороге, местами пересекаемой стремительными талыми ручьями. Из оружия он взял с собой лишь слегка модифицированный любимый «Глок 17» с глушителем, якутский нож и, на всякий случай, гранату «лимонку». Дальнобойную винтовку, которую использовал для выполнения большей части заказов, брать не стал, прикинув, что в деревенской глуши она ему ни к чему и действовать придется на коротком расстоянии – вряд ли там была хорошая обзорная точка, откуда можно было бы выстрелить в цель.

Дорога прямой стрелой прорезала тайгу, практически не имея ответвлений (да и те немногие отходящие от нее пути оканчивались тупиком буквально через сотню-другую метров), однако спустя шесть часов езды среди стройных берез и хмурых елей, Митя был вынужден признать, что заблудился. Ему казалось, что он двигается по кругу, проезжая одни и те же места: кое-как расчищенный ветровал; трухлявый пень двухсотлетнего, если судить по толщине комля, дуба; огромный валун, сбоку похожий на профиль старика. К тому же, испытанный временем навигатор, обычно без особых проблем находящий путь в любой части страны, упрямо показывал, что до Ежовки осталось три часа пути – ровно столько же он показывал, когда Митя свернул с асфальтированного шоссе в этот морочный лес.

Бобров решил передохнуть и остановил автомобиль возле очередного валуна, уже в пятый раз за день видя один и тот же выточенный в камне временем и природой профиль, где угадывались надбровные дуги и крючковатый нос, словно лишенный фантазии, но чрезвычайно плодотворный скульптор решил наполнить дорогу к Ежовке своими творениями. Заглушив двигатель, Митя вышел наружу и глубоко вздохнул свежим весенним воздухом, наслаждаясь лесной тишью, нарушаемой лишь пением радующихся скорому лету птиц.

Постояв несколько минут, он хотел было достать из бардачка бумажную карту и попробовать найти путь с помощью нее, раз верный гаджет внезапно его подвел, как вдруг услышал тихий хруст валежника неподалеку. Бобров замер, прекратив даже дышать, чтобы шум выдыхаемого воздуха не мешал ему прислушиваться, но звук больше не повторялся. Любой другой на месте Мити, обладающий столь же чутким слухом, списал бы потревоживший его звук на треск остывающего двигателя, но Бобров знал – рядом кто-то есть. И пусть не раз выручавшая его «чуйка», уловив невидимую угрозу заставлявшая слегка подрагивать левую руку, молчала, это не значило, что таившийся рядом человек или зверь дружелюбен.

-Эй, выходи давай, - громко сказал Митя, жалея, что оставил «Глок» в машине. -Чего прячешься, недоброе задумал? Так знай, я тебя из тех кустов мигом выкурю, если сам не вылезешь немедленно!

-Не ругайся, - смущенно проворчал мужчина лет пятидесяти, выходя из небольшого оврага, слегка замаскированного буйной порослью рябинника. -Не обижу. Думал, помощь тебе требуется.

Киллер с легкой усмешкой внимательно рассмотрел одетого в серый камуфляж бородатого незнакомца с ягдташем на поясе, держащего в руках старенькое ружье, направленное вниз. Мужчина заметно нервничал, однако никакой угрозы от него не исходило, поэтому Бобров позволил себе несколько расслабиться.

-Как охота? – он кивнул на поясную сумку.

-Никак пока, - крякнул охотник. -Больно ловкая дичь нынче. Меня, кстати, Егором звать.

-А меня Сергеем, - соврал Митя. -Еду вот в Ежовку уже который час, да все никак добраться не могу, хотя вроде уже давно должен был. Не подскажете, сколько ехать до нее еще?

-Я уж понял, что туда едешь - больше особенно и некуда в этих краях, - прищурился мужчина. -А зачем, собственно, тебе в Ежовку?

-Да родственник у меня туда переехал недавно, вот я и решил его навестить.

-Родственник, говоришь, - протянул Егор. -А когда разговаривал с ним в последний раз?

-Сегодня утром, - ответил Митя, чувствуя подвох.

-Ну, понятно, - махнул рукой Егор. -Еще один искатель вечной жизни выискался. «Родственника» наведать решил, - он презрительно хмыкнул.

-Чего? – опешил Митя, недоумевающий, как собеседник понял, что никакого родственника, живущего в деревне, у Мити нет.

-Не пускает сейчас Прохор чужаков в деревню, раз не можешь ты ее найти! – воскликнул Егор. -Был бы у тебя там действительно родственник, так он сказал бы тебе об этом! Не доедешь ты до Ежовки, пока Прохор не захочет, хоть все покрышки сотри! А будешь упорствовать, присоединишься к тем бедовикам, что вовремя назад не повернули, да навсегда и сгинули в таежном нигде.

-Что, убегает дорога от меня что ли? – неловко усмехнулся Митя.

-Можно и так сказать, - серьезно сказал Егор. -Я вот, к примеру, наизусть окрестности знаю, да все же никогда в жизни до Ежовки не доберусь – навсегда путь мне туда заказан. Пока не поздно, тебе назад поворачивать нужно – ехать обратно придется столько же, сколько и в сторону деревни проехал, хоть на деле расстояние тут всего ничего. Хватит тебе топлива на обратный путь по такой-то дороге?

-Ну, в общем, не уверен, - протянул сбитый с толку загадочными речами охотника Митя. -А что, есть где взять?

-Есть! – обрадовался Егор. -Могу продать тебе, сколько нужно – только учти, что цена у меня слегка завышена.

«Похоже, непростой мужичок. Караулит таких же как я заблудших путников, да бензин продает по огромным ценам. Впрочем, это дело его, а вот знания о Прохоре и Ежовке могут мне пригодится».

-Послушайте, - начал Митя, копируя жесты и манеру речи собеседника, слегка делавшего акцент на букве «а» - этому способу втереться в доверие незнакомому человеку он научился у своего коллеги по магазину электроники, где работал в те времена, когда даже не помышлял о карьере профессионального убийцы. -Я могу скупить у вас хоть весь ваш бензин по цене, вдвое более высокой чем та, что вы назовете, если расскажете мне чуть больше про Прохора Симонова. Не знаю, как вы отгадали, но я и вправду ехал к нему за вечной жизнью и мне будет интересно про узнать про него чуть больше...

Егор крякнул – дескать, то-то я сразу не понял, что ты меня пытаешься обмануть своей легендой про «родственника».  

-Пойдем до меня – это недалеко. Машину можно тут оставить, все равно не проедешь на ней. А про чертозная так и быть, расскажу, - добавил он, решив, что за худощавой внешностью типичного «белого воротничка» в очках (Митя давно понял, что очки придают образу черту безобидности даже если их носит безумный маньяк, поэтому всегда носил «нулевки») не скрывается ничего, кроме наивной любознательной натуры.

Митя, закрыв автомобиль, взял свой рюкзак с кое-какими припасами, после чего двинул следом за Егором, направившимся к одному из ответвлений дороги, оканчивавшемуся узкой тропинкой. Пройдя по тропе добрых полчаса, за время которого ветви плотного ельника, не причинявшие охотнику никакого вреда, несколько раз оцарапали киллеру лицо и едва не выкололи глаз, будто желая как можно больше навредить чужаку с черными намерениями, спутники наконец вышли к небольшому озерцу. На берегу стояла ладно построенная хижина, неподалеку от нее виднелась лодка-долбленка и рыболовные сети – ни дать ни взять домик лесного бродяги, решившего уйти подальше от людей. Картину, правда, портил новехонький квадроцикл, стоящий под навесом рядом с крыльцом, да утробный гул дизельного генератора.

Сам же дом, куда хозяин гостеприимно ввел Боброва, и вовсе оказался полон современной бытовой техники: электроплитка, большой телевизор со стереосистемой, холодильник, стиральная машинка.

«Видать, неплохо на заплутавших бедолагах наживается» - подумал Митя.

Внутри Егор представил гостю свою супругу Анастасию Петровну – хмурую сухую женщину, бросившую оценивающий взгляд на чужака.

-Итак, про Прохора ты узнать хочешь, - начал Егор, усевшись за стол вместе с Бобровым и разливая по кружкам крепкий чай; от внимания Мити не укрылось, что женщина, услышав тему предстоящего разговора, в неудовольствии поджала и без того тонкие губы. -Кто-то его считает обычным вруном и мошенником, кто-то почитает за сверхъестественную сущность, а другие – за продавшего дьяволу душу ведьмака… На мой же взгляд, все эти мнения о Прохоре отчасти правдивы: является он и первым, и вторым, и третьим.

-Это же как? – искренне удивился Митя, заинтригованный началом рассказа.

-Начну с того, что Ежовка – деревня молодая, ей всего-то около семидесяти лет, - отпив чаю, сказал Егор. -Когда-то давно на ее месте находился мансийский павыл, но после кое-какого случая манси покинули свое поселение и стараются и поныне держаться отсюда подальше. В пятидесятых в этих краях орудовали лесорубы, отметившие, что деревья местные почти не гниют, а непуганой дичи – уйма. Решили здесь поселиться, родственников перевезли, да начали дарами природы с окрестными селениями торговать. В целом, ничего необычного – мало ли подобных стихийно возникших деревень, - вот только Ежовка отличается от них тем, что здесь, начиная с первых годов ее основания, кто-нибудь постоянно обещает местным жителям бессмертие.

-То есть Прохор – не первый? – уточнил Митя.

-Нет. До него было еще двое. И каждый раз находилась кучка идиотов, верящих в их россказни.

-Егор, может быть нашему гостю уже пора? – вдруг вмешалась в разговор жена отшельника, до того бесцельно копошившаяся на кухне имитируя вид бурной деятельности, а на деле прислушиваясь к словам супруга. -Зачем ты ему это все рассказываешь?

-Не твое дело! - зыркнул на нее Егор. -Лучше иди, еще чаю нам завари.

-Так вот, - продолжил он, чуть успокоившись, -сколько себя помню – в Ежовке постоянно был деревенский колдун, на смену которому всегда кто-нибудь приходил. Не то, чтобы это сильно влияло на жизнь в деревне: мы, не верящие в силу очередного «кудесника», в быту отлично ладили с «верующими», по негласному правилу не заводя споров и разговоров о нем. Но когда мой сын, - тут Егор осекся, осознав, что зашел в своем рассказе слишком далеко, затронув события, которые хотел бы утаить, - в общем, в какой-то момент я решил немного разобраться, кто же такой Прохор Симонов, явившийся из ниоткуда аккурат в тот момент, когда умер его предшественник.

Я начал вести аккуратные расспросы среди ежовцев, стараясь не привлечь внимания «верующих», а также поинтересовался о сем человеке в соседних деревнях, однако результат был нулевой. Тогда, как следует раскошелившись, я навел справки в Исетске и был весьма удивлен, когда обнаружил некоего Прохора Симонова среди основателей Ежовки, которому должно было быть уже сто двадцать лет! Конечно, это мог бы быть его полный тезка, однако порывшись в архивах, я нашел фотографию в газете, где была запечатлена группа мужчин, решивших основать деревню на месте бывшего мансийского поселения… И там был Прохор, пусть и слегка более молодой.

История нравилась мне все меньше и меньше, однако я продолжил свое расследование. Явившись в стоящую в верховьях реки Чудовки мансийскую деревню с невыговариваемым названием, я решил расспросить там стариков о причинах, по которым их сородичи держались подальше от Ежовки, и услышал довольно занятную историю, больше похожую на фольклорную легенду, нежели на реальные события. По крайней мере, сами рассказчики нисколько не верили в ее правдивость, аргументируя свой отказ посещать «запретные земли» традициями, сложившимися по неизвестным им причинам. А вот я в эту историю поверил практически полностью, ведь она многое объясняла.

Итак, как мне рассказала древняя старуха, называвшая себя «хранительницей родовой мудрости», когда-то в Карысволе – так назывался давным-давно исчезнувший павыл, - верховодил шаман, у которого была очень красивая дочь, не способная, к великому огорчению отца, уловить обрывки разговоров богов. Тем не менее, он не бросал попыток обучить ее своему ремеслу, то и дело таская по запрятанным в тайге «местам силы» в надежде, что там ее спящий дар все же проснется. И вот, когда они вернулись с очередного похода по волчьим тропам и гиблым трясинам, Урнэ заявила отцу, что отныне желает начать жизнь обычной женщины, а не продолжать его дело, к которому у нее абсолютно не лежит душа. И вообще, у нее, дескать, есть воздыхатель, уже получивший от нее согласие на женитьбу.

Шаман сделал вид, что согласен с дочерью и даже готов отдать ее замуж, если к нему в тот же день явится ее возлюбленный. Однако когда молодой человек явился на порог его дома, то шаман схватил беднягу, обвинил его в попытке напасть на его дочь и приговорил к «лесной казни». И, хоть с пареньком приходило несколько его друзей и зевак, желавших посмотреть на то, как он будет просить руки дочери шамана, и своими глазами видевших, что никакого злого умысла Сотр не имел, они из боязни навлечь на себя гнев шамана тут же подтвердили его слова, хоть те и были полностью лживы.

Вечером того же дня Сотра привязали к священной лиственнице, росшей на окраине Карысволя и поставили ногами в муравейник. Обычно осужденные на эту страшную смерть люди мучались часами прежде чем погибнуть, однако Сотр умер всего через час, безжизненно повиснув на своих плетях, после чего муравьи отступились от него, словно не желая лакомиться мертвецом. Ултыхум – человек, которому надлежало следить за смертником и снять тело, когда душа покинет его, утверждал, что незадолго до смерти Сотр долго разговаривал с видимым лишь ему собеседником, но этому никто не придал особенного значения. Мало ли что привидится человеку, которого терзают тысячи острых жал.

Сотра, как преступника, не стали хоронить на кладбище, вместо того скинув в Медвежий лог, где его трупу предстояло стать угощением для хозяина леса. Через несколько дней после этого Урнэ выловили из ледяной даже в июльскую пору Чудовки – шаман утверждал, что дочь поскользнулась и случайно упала в быстрые воды во время стирки одежды, но все понимали, что это либо его рук дело, либо же девушка решила лишить себя жизни сама. Как бы то ни было, через несколько недель те трагичные события начали забываться – ибо в летнюю пору у таежных жителей полно своих забот, - пока в Карысволь не нагрянул Сотр.

Живой, считавшийся мертвецом манси поведал, что благодаря незаслуженно испытанным страданиям стал Чужом-сьёд – Многоликим. Жители павыла схватились за оружие, намереваясь повторно убить Сотра, ибо нет ничего хуже, чем оживший мертвец, однако тот успокоил их, сказав, что во время лесной казни его душа лишь на время покинула тело, из-за чего ултыхум и решил, что Сотр умер.

«Я могу посещать Звездную кузницу, где перековываются души умерших» - заявил он. «А еще могу перенести душу любого из вас туда, благодаря чему ваше тело не будет стареть. Если хотите узнать, что будет через сто зим, достаточно лишь произнести определенные слова, и тогда ваше тело на время перейдет в мое распоряжение, а вы вернетесь в него через оговоренный срок…»

Тут вмешался шаман, не желавший терять власть над павылом: он видел, как на лицах многих отразился неподдельный интерес – кому же не интересно увидеть жизнь в недоступном будущем? Поэтому пока не стало слишком поздно, он приказал верным людям схватить Сотра и заточить его в священной лиственнице, которая должна была бы сдержать силу Многоликого. Ствол дерева слегка подпилили вверху и внизу, откололи тонкий внешний слой ствола и выдолбили часть сердцевины, куда и вставили особенно не сопротивлявшегося Сотра. Затем этот таежный вариант «железной девы» закрыли отколотым ранее пластом и забили деревянными гвоздями.

На этом можно было бы и успокоиться, но вскоре старейшины заметили, что к дереву тайком подходили некоторые жители, очевидно надеясь связаться с Многоликим, поэтому ими было решено перенести павыл куда подальше, объявив это место гиблым…

Продолжение.

-Знаю, но мне очень нужна была эта работа, так что прошу понять, - Юра развел руками в притворном смущении, как бы извиняясь.

-Ясно, - подозрительно сказал Иващенко. -Жди меня здесь; я осмотрю хозяйство, чтобы проверить, не утащил ли ты чего, а затем вернусь.

Юра наблюдал, как черный фургон припарковался возле жилого корпуса, а затем тщедушная фигура хозяина свинофермы, в своей не по размеру большой куртке вызывавшая у Симонова ассоциации со сложенным из жердей пугалом, двинулась в сторону свинарника.

Пока Юра наблюдал за тем, как Иващенко обходит свое хозяйство, мысли галопом мчались в его голове, сопровождаясь целым спектром различных эмоций.

«И что он так долго делает в свинарнике? Наверняка заметил разошедшийся шов у Ермака и понял, что я увидел то, чего видеть не должен был!» - шипела охватывавшая его тревога.

«Для такого безумца убить какого-то сторожа – раз плюнуть» - вторил ей ядовитый голосок страха.

«Пусть только попробует» - ободряюще гудел гнев, заставляя Юру сильно сжимать захваченный с собой для обороны нож. «Мигом под ребро перо получит».

Наконец Иващенко закончил свой обход и двинулся по дороге от жилого корпуса к воротам, где тело Симонова непроизвольно начало принимать боевую стойку под воздействием одурманивающего коктейля из чувств, однако веселый вид селекционера заставил его несколько расслабиться.

-Я должен перед тобой извиниться! – не доходя до сторожа, крикнул Иващенко, заставив Симонова, готово к самому плохому исходу, растеряться.

-В чем? – в замешательстве спросил он.

-Вчера я настолько был занят своими мыслями, что вместо того, чтобы добавить «веселящий раствор» в цистерну с водой, стоящую в свинарнике, добавил его в цистерну в жилом корпусе!

-О чем это вы? – продолжал недоумевать Юра.

-Понимаешь, - неумело изображая смущение, начал объяснять Иващенко, - я добавляю в воду для свиней смесь кое-каких препаратов, позволяющих держать их под относительным контролем, избегая нежелательных вспышек гнева. Однако если у этих свиней уже выработалась определенная толерантность, отчего «раствор» вызывает у них лишь чувство эйфории, то у тебя он мог вызвать сильные галлюцинации.

Юра лишь промычал в ответ что-то невразумительное, сам так до конца и не поняв, что он хотел сказать.

-Скажи, а не видел ли ты что-нибудь… необычного? Мне интересно, как действуют мои препараты на людей, - вдруг спросил Иващенко с напускным равнодушием.

-Н-нет, ничего такого, - поспешно ответил Юра. -Да я и вообще не помню, чтобы набирал вчера воду – у меня было достаточное количество с позапрошлого дня!

-Ладно. Не могу же я тебя силой удерживать здесь, не так ли?! – Иващенко неприятно хохотнул. -Хочу лишь сказать, что если ты вдруг пожелаешь вернуться, то тебе достаточно лишь заговорить об этом с кем-нибудь, и я тут же обеспечу тебе место у меня на ферме. Уж такой я человек по своей натуре – всегда интересуюсь жизнью моих бывших работников! – последние слова, несмотря на дружелюбный тон, были произнесены с предостерегающим блеском в серых глазах,

Несмотря на все опасения Симонова, селекционер довез его до города и там отпустил на все четыре стороны с кругленькой суммой в кармане, которой с лихвой хватило, чтобы расплатиться с долгами. Юра больше никогда не притрагивался к алкоголю, не в последнюю очередь из-за того, что боялся навеселе сболтнуть лишнего о своей работе сторожем свинофермы, помня предупредительный блеск в глазах своего бывшего работодателя.

Впрочем, он не замечал за собой какого-то пристального внимания со стороны – если не считать большой банки с мясными консервами, двадцатое число каждого месяца оказывающейся у него в жилище неведомыми путями. Юра много раз пытался разузнать, кто то и дело его «угощает», и даже как-то расставил камеры по всей квартире накануне «дня икс», однако на следующее утро все равно обнаружил на подоконнике окна спальни, куда не доставал взор ни одной из камер, очередную жестяную банку с неизменной красной этикеткой, на которой была единственная надпись с небольшими подтеками:

«Лучшему сторожу из лучшего свиного мяса».

Из года в год назойливый доброхот делился с Симоновым плодами своих трудов, и даже когда тот, отдав квартиру племяннику, решил добровольно поселиться в «Закате», не оставлял его без так никогда и не попробованных Юрой консервов. Банка с «лучшим свиным мясом» оказывалась в прикроватной тумбочке в комнате Симонова из месяца в месяц, вызывая сильное неудовольствие рьяно борющихся за соблюдение постояльцами определенной диеты медсестер, не верящих в непричастность к «контрабанде» хозяина тумбы. 

***

Мы сидели, не зная, как отреагировать на историю нашего товарища, мозг которого, как в тот момент все решили, не избежал определенной возрастной деградации.

-Ну, ладно, - тихо произнесла Антонина Хопкинс, переставшая сожалеть о пропущенной передаче. -Эта история тоже весьма неплоха.

-У меня один вопрос, - произнес густым басом восьмидесятилетний Евгений Андронов – бывший оперный певец, носящий «гусарские» усы, придававшие ему бравый вид, -почему ты решил нам это рассказать, если этот, гхм, чудак сделал тебе явный намек? И что же за существо, по твоему мнению, скрывалось под свиной шкурой?

-Чтобы ответить на первый вопрос, для начала я отвечу на второй, - усмехнулся Юра. -Все это время я думал, что Иващенко создал в своей лаборатории слишком уродливое животное, которому хотел придать, так скажем, более «традиционный» вид. Но неделю назад я краем глаза увидел выпуск любимой передачи нашей несравненной Антонины и понял, что все гораздо ужаснее. Обычно я не обращаю внимания на всю ту ерунду, что там несут экзальтированные ведущие – ты уж меня прости, если задел твои чувства, моя дорогая, - но после того репортажа я начал относиться к «Грифу секретности» с большим доверием.

Дело в том, что в провинциальном Храбровске, расположенном где-то на Севере, несколько месяцев назад начали бесследно пропадать люди. В отличии от какого-нибудь мегаполиса, где новость о пропаже даже десятка людей за месяц быстро затонет в информационном шуме за считанные дни, в тридцатитысячном городке это вызвало неподдельную тревогу. Почти одновременно с этим, припозднившиеся жители, живущие на окраинах, начали замечать носившего чрезвычайно реалистичную маску свиньи (впоследствии оказалось, что это была не маска, а выпотрошенная свиная голова) безумца, рывшегося в помойках с наступлением ночи и пожиравшего, прямо не отходя «от кассы», объедки. Ходящий на четвереньках в поисках пропитания человек знатно пугал случайных встречных, хоть и не причинял им никакого вреда, а замечая, что за ним наблюдают, быстро скрывался во тьме. Его фигура обросла легендами, среди которых были как и весьма реалистичные (например, что это обычный сумасшедший), так и фантастические (будто это неупокоенный призрак, мстящий за что-то жителям).

Наконец местная полиция, все скудные силы которой были брошены на поиск пропавших людей, решила обратить внимание на безумца, незатейливо прозванного народной молвой «Храбровским зверем». Им пришлось знатно попотеть, прежде чем они поймали городскую легенду, оказавшуюся неким Александром Б. – работником Храбровского металлургического завода, - пропавшим за несколько недель до его обнаружения в новом амплуа. Успокоив общественность тем, что это самый обычный психопат, совершенно непричастный к исчезновениям, «Зверя» направили на принудительное лечение в областную психиатрическую… Тут-то и начинается самое интересное.

Конечно, будучи в здравом, пока еще, уме, я бы ни за что не поверил в расследование, проведенное репортерами «Грифа секретности», если бы не был свидетелем всех тех странностей на ферме Иващенко. С одной стороны, данное проникшему в клинику репортеру интервью «Храбровским зверем» звучит вполне типично для обитателя подобного рода заведения, однако я вполне могу поверить в то, что Александра Б., чье мышление удалось частично восстановить, похитили по дороге с работы некие злодеи, а затем привезли в подпольную лабораторию. Пытки, сильнодействующие препараты, операция на мозге и, в конце концов, зашивание в свиную кожу – вот перечень ужасных событий, которыми пестрят кошмары того бедняги, все еще считающего себя свиньей.

Лишь каким-то чудом ему удалось вырваться из этой жуткой «лаборатории селекции» до тех пор, пока в нем окончательно не сломили человеческое начало. Пребывая во власти иллюзий насчет своей природы, Александр Б. инстинктивно все же пытался держаться поближе к своему родному дому, во время мытарств в поисках пропитания оборвав свою новую «одежду». В официальных СМИ о поимке злодеев нет ни слова, но я уверен, что на интервью все же обратили внимание нужные люди, и Иващенко, успевший обзавестись, судя по всему, помощниками в своем черном деле, был пойман полицией. По крайней мере, три дня назад прошел день, когда я должен был получить консервы… Но их не было – впервые за столько лет.

Поэтому я и не побоялся рассказать историю своей работы сторожем, ибо теперь Иващенко, наверняка, сидит за решеткой.

Когда мы расходились по своим комнатам, то почти каждый из нас косился в сторону удалявшейся фигуры Юры Симонова с недоверием – мало кто поверил в историю, наверняка навеянную столь впечатлившей его выдумкой из «Грифа секретности». На следующий день за ним приехали какие-то дальние родственники и увезли моего соперника в шахматах, имевшего не менее удивленный, чем у нас, вид. А через неделю все из нашей компании поняли, что в рассказе Юры была, как минимум, какая-то доля правды.

Ведь каждый из нас обнаружил утром в своей прикроватной тумбочке мясные консервы со странной надписью на этикетке: «Лучшим слушателям из лучшего сторожа».

Конец.

-А мне ведь есть, что рассказать!

-И что же такого было в твоей жизни, что может быть интереснее людей, живущих подо льдами Арктики? – язвительно спросила Антонина Хопкинс, не имевшая, несмотря на звучную фамилию, никакого отношения к голливудской богеме.

Эту семидесятилетнюю даму, лично у меня, язык не повернулся бы назвать «престарелой», несмотря на заведение, где она коротала свою жизнь вот уже третий год: неизменно великолепный наряд, достойный модного показа; яркий макияж, несколько маскирующий неизбежные возрастные изменения; пышные, уложенные в каре каштановые волосы искусно подобранного парика. Да и ее ограниченный лишь собственной внешностью и различной мистической чепухой круг интересов нельзя было списать лишь на слабеющий разум: множество людей из тех, кого я знавал в значительно молодом возрасте, не могли похвастаться более широким кругозором.

-Думаешь, нам интересно знать, как ты работал где-нибудь на заводе, - Антонина неопределенно помахала рукой, - или протирал штаны в каком-нибудь прокуренном кабинете? Да у нас здесь у всех жизнь примерно одинаково неинтересна – иначе оказались бы мы тут?!

Юра беззлобно отмахнулся от женщины.

-В общем, кому интересна моя история – берите стулья и сядем в углу за тот стол! Поверьте, она весьма необычна… К тому же, - Симонов хитро подмигнул мне, - вы узнаете, отчего попав сюда, я до последнего времени постоянно получал замечания от медперсонала за нарушение запрета несогласованного проноса еды, хоть и был совершенно ни при чем.

Последняя фраза вызвала интерес даже у однофамилицы известного актера. Она немного поворчала, скорее больше для вида, однако выключив телевизор все же направилась вслед за остальными, что-то тихо бурча себе под нос. Со своего места поднялся и я, после чего передвинул мое любимое кресло поближе к остальным: в противном случае, я едва ли уловил бы что-то из разговора.

Тут стоит отметить, что я, в отличие от остальных, уже давно нашел для себя тот вид «тренировок», что позволяет мне (по крайней мере, я на это надеюсь), сохранять относительно ясный разум. В прежние года я долгое время трудился журналистом, прежде чем стал редактором одной крупной газеты, где и просидел до шестого десятка, пока меня не попросили освободить место под предлогом ухода на заслуженный отдых. На пенсии я «прохлаждался» недолго: уже через четыре года меня спровадили в «Закат» заботливые родственники, где меня уже можно считать «старожилом» - пять лет я безвылазно нахожусь на территории пансионата.

Собственно, на второй год своего пребывания здесь я внезапно обнаружил, что начал несколько «скудоумить», и жутко перепугался. Решив хотя бы остановить, если не повернуть вспять начавшийся процесс, я вернулся к тому занятию, от которого давно отвык – к репортерству. С тех пор я тщательно документирую все мало-мальски интересные события, в отсутствии оных протоколируя наши ежевечерние посиделки в своем блокноте, а потом перепечатывая материал в местную стенгазету, которую мне помогает вести еще пара человек из нашего крыла, редко покидающих свои комнаты.

-За свои семьдесят с гаком лет я перепробовал немало работ – и на заводе успел за станком постоять, и за конторским столом с сонливостью побороться, - начал Юра, когда все уселись. -Однако была одна работенка, выпавшая на мою долю, которую можно считать по-настоящему безумной – причем все ее безумие я понял буквально неделю назад, когда увидел по телевизору очередной выпуск «Грифа секретности»…

-И что же это за работа? – нетерпеливо спросил сидящий по правую руку от него Антон Храбрин, умудрявшийся постоянно благоухать табаком, несмотря на строжайший запрет курения на территории «Заката».

-Сторож свинофермы, - загадочно произнес Юра.

-Чертов мошенник! – хлопнула кулаком по столу Антонина. -Из-за тебя я не узнала про города во льдах Арктики!

-Да вы подождите! - в ответ на рассерженный гул поднял руки Юра, словно прося о пощаде. -Моя история куда лучше сюжета об «арктических жителях»: да, пусть она и не столь грандиозна, однако это сущая правда! Послушайте меня хотя бы пять минут: если я вас не заинтересую, то берусь достать каждому из здесь находящихся бутылку дорогого красного вина!

-Валяй уже, - прохрипел Жабиков. -Время пошло.

И тут Юра Симонов поведал историю, которую не каждый сценарист столь любимой Антониной передачи «Грифы секретности» смог бы выдумать. Стараясь не упустить ни одной детали, кроме совсем уж незначительных, я тщательно переносил на бумагу его слова – это было, временами, весьма трудно, ведь я, как и остальные слушатели, то и дело удивленно охал, совершенно забывая про свое занятие. И все же, я неплохо справился, а ночью, не в силах уснуть от впечатлений (да и от ставшей уже привычной бессонницы, что уж таить) переработал свой «протокол», изложив рассказ Симонова в форме повествования от третьего лица.

Итак, вот его история.

***

В возрасте пятидесяти лет, Юра начал испытывать большие проблемы из-за пристрастия к алкоголю. Его случай был довольно типичен, и ничем не отличался от тысяч подобных: начав с пары литров пенного по пятницам, вскоре он, то ли в силу наследственных причин, то ли в силу слабости характера, стал рьяным приверженцем секты Бахуса. Через некоторое время жена, с которой они детей за пятнадцать лет брака не завели, видя его безнадежность развелась и переехала в другой город, оставив Юру влачить свое существование в одиночку (родители его умерли за несколько лет до описываемых событий). Последовательно теряя работу одну за другой из-за систематических прогулов, вскоре он стал персоной нон грата у работодателей нашего города, не в силах устроиться даже на низкоквалифицированную должность.

Ошибочно решив, что хуже быть уже не может, Симонов впервые посетил известный на весь Исетск бывший дворец культуры, где уже несколько лет по пятницам проводились игры в покер с молчаливого согласия властей, представителей которых не раз можно было увидеть за столами для важных гостей. Не особенно проникшись поначалу, уже через три недели он с нетерпением ждал очередной пятницы, чтобы вкусить дух азарта, под периодически раздававшиеся судорожные всхлипы проигравших или радостные выкрики победителей.

Но, как это часто бывает, если поначалу ему везло, то со временем он начал все больше и больше проигрывать, в кратчайшие сроки погрязнув в выданных банками кредитах, которые нес в «банк» уже карточный. Когда кредиты ему давать перестали, а немногочисленные знакомые и друзья перестали общаться с приобретшим славу «попрошайки» товарищем, Юра, на свою беду, обратился к одному из тех улыбчивых плюгавых мужичков с елейным голоском, что шныряли возле входа во дворец культуры по пятницам, предлагая неудачливым игрокам «выгодный заем для отыгрыша». Ему, конечно, с радостью выдали огромную сумму, после чего с решимостью, достойной лучшего применения, он пошел отыгрываться, чтобы обнаружить, что госпожа Фортуна решила окончательно повернуться к нему спиной.

На следующий день все тот же мужичонка, в свой грязной «тройке» похожий на трудовика, решившего приодеться по случаю первого дня без опохмелки, – встретил Юру возле самой квартиры и, с извиняющимся видом, совершенно не вяжущимся с тем, что он говорил, заявил: каждый день долг будет увеличиваться на пять процентов до тех пор, пока, наконец, некий Николай Ефимович не решит, что Юра неспособен выплатить набежавшую сумму – тогда его попросту убьют, отдав тело черным трансплантологам.

Такая участь далека от завидной, поэтому на в местных газетах объявлений он начал судорожно искать глупцов, способных взять на работу проигравшегося алкоголика, и, к огромному своему удивлению, нашел.

Когда он пришел на собеседование в приземистое одноэтажное здание, выглядящее заброшенным, если бы на нем не висела табличка, гласящая о том, что внутри находится «Юридическая контора Александра Иващенко», его встретил сам глава выглядящего весьма подозрительно учреждения, работавший, судя по всему, один: остальные немногочисленные помещения были либо забиты каким-то хламом, либо вовсе закрыты и опечатаны. Оказалось, что Иващенко находился в поисках сторожа для его строящейся небольшой свинофермы, находящейся где-то в лесной глуши, в нескольких часах езды от города. Условия показались Юре более, чем сносными: зарплата была на уровне средней по городу, при этом ему выделялось жилое помещение прямо на ферме, с продовольственным обеспечением.

Стараясь впечатлить потенциального работодателя, являвшегося, по сути, последней надеждой Симонова не разойтись на «запчасти» для богачей, он проявил перед Иващенко такие артистические способности, которым поразилась бы голливудская богема! Словно из рога изобилия, он безудержно сыпал литературными тропами, приукрашивая свою судьбу так, точно это была вышедшая в тираж куртизанка, неспособная понравиться даже самому невзыскательному клиенту без толстого слоя косметики на обрюзгшем лице. Свои живописания он снабжал размашистыми жестами и тяжкими вздохами, под конец по-настоящему заплакав, ибо и сам уже поверил в то, что это жернова судьбы безжалостно перемололи его жизнь, а не собственные слабости и страсти.

Когда «представление» закончилось, то по изумленному виду Иващенко Юра подумал, что слегка перестарался, и юрист попросту погонит его прочь из своего офиса, решив, что, на свою беду, связался с настоящим безумцем. Однако тот не только не выгнал Симонова, но и с готовностью предложил ему работу, поверив, судя по всему, во всю ту чушь, что он наплел о себе. Так, уже через два дня Юра ехал вместе с Иващенко по весенней грязи на внедорожнике, все больше углубляясь в тайгу, окружавшую наш Исетск.

Спустя три часа безудержной тряски, они наконец добрались до огороженной высоченным бревенчатым забором небольшой свинофермы, оборудованной на месте бывшей лесопилки, часть хозяйственных построек которой была обновлена под нужды нового предприятия. Двухэтажный административный корпус превратился в жилой, где новому сторожу предстояло коротать свободное время за чтением книг (ни телевизора, ни компьютера, ни радио здесь не было, зато имелась немалая коллекция художественной литературы) в одном из помещений первого этажа – это было единственное место, где новый хозяин слегка подновил «нутро», очистив пол от осыпавшейся штукатурки, покрасив стены и поставив кое-какую мебель. Приземистое длинное здание, где прежде стояло различное лесопильное оборудование, теперь было занято клетями для скотины и кормушками. Юре показалось странным, что клети с магнитными замками были слишком большими для не отличающихся внушительным ростом животных, однако увидев в дальнем конце слабо освещенного помещения стоящую на задних лапах свинью, пытавшуюся просунуть морду между толстых прутьев своей клети, вопросы отпали сами собой.

Единственный «житель» свинарника, пока еще почти полностью пустовавшего, несколько отличался от обычной свиньи: испещренное швами, словно ее сшивали из разных частей на манер Франкенштейна, тело было лишено привычных округлостей и выглядело несколько угловатым; при этом животное держалось на задних лапах столь уверенно, словно было прямоходящим. Своими грустными глазами, окаймленными белыми ресницами, узник смотрел со своего места на людей, изредка издавая какие-то гортанные звуки, чем-то похожие на всхлипывания. Юра испытал странное ощущение при виде этого жалкого создания, однако как только Иващенко начал инструктировать своего нового работника, это ощущение развеялось. В его обязанностях не было ничего неординарного: не допускать на территорию фермы посторонних; следить за тем, чтобы у «Несси» всегда было вдоволь еды и набираемой из отдельного крана в свинарнике воды; содержать ее клетку в чистоте; и, самое главное, ни в коем случае не допустить ее побега.

-Не слышал, чтобы свиньи отличались особенной любовью к свободе, - попытался пошутить Юра, после того как Иващенко закончил перечислять его обязанности, сделав особенный акцент на последнем пункте.

-Наверное, мне необходимо немного рассказать, что представляет из себя та порода, к которой относится Несси, - без тени улыбки ответил Иващенко, теребя бегунок молнии на своей охотничьей куртке, выглядевшей слишком большой для его худощавого телосложения. -На ее выведение мной была потрачена прорва времени, прежде чем я получил удовлетворительный результат – я не буду описывать весь тот процесс скрещивания и вычленения необходимых признаков, потребовавшийся для того, чтобы на свет появился первый пригодный образец. Несси, как и ее находящиеся в процессе, гхм, создания сородичи, отличаются высоким интеллектом, немалой долей агрессивности и, самое главное, неудержимой тягой к свободе. Поэтому может быть уверены, что и она, и другие представители этой породы, которые появятся здесь, я надеюсь, в ближайшее время в большом количестве, будут пытаться обмануть вас и, может быть, даже убить.

Юре, внимательно выслушавшему своего загадочного работодателя, оставалось лишь догадываться, что же тот представляет собой: любителя, решившего поиграться в Создателя или безумца, создающего нечто неординарное в угоду каким-то своим темным прихотям? Одно было ясно точно: юридическая контора на Рельсовой улице была лишь прикрытием, зачем-то понадобившимся Иващенко, пока тот создавал своих мутантов.  

Так Юра Симонов стал сторожем и, по совместительству, скотником свинофермы. Раз в четыре часа он обходил территорию, которую ему было предписано не покидать ни в коем случае (уезжая, Иващенко закрыл за собой крепкие железные ворота – единственный выход, - любой другой на месте Юры возможно взбунтовался бы, но потерявший работу пьяница, страшащийся участи «пойти на запчасти», был готов мириться с этим неприятным обстоятельством), три раза в день через специальную горловину насыпал еду в кормушку Несси и проверял поилку. Когда наступала пора, он подмешивал в еду капсулы со снотворным и убирался внутри клети после того, как свинья засыпала беспробудным сном.

Временами на ферму приезжал Иващенко на черном фургоне, везя внутри накачанного транквилизаторами очередного «постояльца», которого они вместе переносили в свинарник. Окрыленный успехами своей кустарной селекции, Иващенко становился все более разговорчив: однажды он поведал, что с ним связался некий таинственный человек и предложил свое спонсорство в обмен на консервы из magnus opus доморощенного селекционера. Не прошло много времени, прежде чем на ферму приехал отряд из плохо понимающих по-русски рабочих из Азии, за три дня превративших до того момента пустовавший складской ангар в скотобойню, где центральное место занимала огромная мясорубка с широким приемником.

-Ты отлично справляешься, - говорил Иващенко Юре, - но не позволяй своим успехам усыпить твою бдительность: эти животные очень опасны.

Довольно скоро Юра убедился в этом на собственной шкуре.

К тому моменту скотобойня была готова – с утра из нее раздавался равномерный гул мясорубки, проверяемой хозяином фермы на работоспособность. Когда Иващенко убедился в готовности к принятию механизмом «сырья», он попросил Юру привести одну из самых упитанных свиней, оказавшуюся на ферме неделей ранее. Несчастное животное по имени «Федя», с аппетитом стрескавшее свою кормовую пайку, щедро приправленную транквилизаторами, в бессознательном состоянии было привезено Симоновым на тележке в ангар, чье нутро плотоядно гудело, словно истосковавшись по еде.

-Спасибо, теперь можешь идти, - обмотав вокруг упругих боков Феди трос лебедки, сказал Иващенко.

Юра кивнул, однако не сделал ни шагу с места, завороженный гипнотизирующим зрелищем того, как большая туша медленно погружалась в широкий раструб приемника.

-Я сказал, чтобы ты шел, - холодно напомнил сосредоточенно управлявший лебедкой с помощью пульта Иващенко.

-Швы на их телах… что это такое? - неожиданно для себя выпалил давно мучавший его вопрос Юра.

Хозяин фермы прищурился, словно увидел своего работника в новом свете.

-Так как я продолжаю изучать выведенную мной породу и готовлю по ней научный доклад, то мне приходится вскрывать особей, чтобы вести наблюдение за особенностями их внутреннего строения. В этом нет ничего необычного: если бы ты был побольше знаком с принципами селекции, то не задавал бы столь профанских вопросов. Если же ты намерен и дальше мешать своими нетактичными расспросами, то мне стоит подыскать себе нового работника…

Юра спохватился и, не желая потерять пусть не самую чистую, однако весьма высокооплачиваемую работу, вышел прочь.

Вечером того же дня, когда воодушевленный успехами своего животноводства Иващенко уже покинул свиноферму, сторож пришел в свинарник, чтобы выдать его обитателям положенный ужин, а затем провести уборку в клетях. Ему показалось, что звери как-то странно на него смотрели: кто-то со страхом, кто-то обвиняюще, кто-то – настороженно. Однако больше всего ему запомнился злобный взгляд серых глаз Ермака – здоровенного хряка, чья широкая спина бугрилась мощными мускулами.

Решив, что слова Иващенко об опасности «подопечных» («Наверняка он сказал это в шутку» - успокаивал себя Юра) и впечатление от «кровожадного» механизма, чей гул сотрясал металлические стены ангара, заставляя их дребезжать, чрезмерно возбудили его воображение, тут же начавшее придавать взглядам неразумных животных, неспособным догадаться о судьбе своего соседа, эмоциональный окрас, Юра начал насыпать в кормушки сдобренный снотворным корм, стараясь поменьше смотреть по сторонам.

«Привидится же всякая ерунда» - облегченно подумал он, когда увидел, что свиньи, точно так же, как и всегда, жадно набросились на еду; не стал исключением и Ермак, сунувший рыло в кормушку и начавший усиленно жевать.

Спустя полчаса, когда животные крепко уснули под воздействием снотворного, Юра начал заходить в клети, чтобы там прибраться. Оказываясь внутри, он непременно запирал за собой дверь на магнитный замок, отпираемый смарт-картой, чтобы не допустить побега «заключенного». Вскоре он добрался до клети Ермака, которую так же, как и все предыдущие, запер за собой. Однако стоило ему начать уборку, как кое-что привлекло его внимание: еда в кормушке была нетронута.

«Неужели он лишь сделал вид…» - мысли Симонова оборвало тяжелое дыхание, раздавшееся совсем рядом.

В мутном отражении металлической кормушки он увидел, как на него бросилась огромная туша; в последний момент он успел увернуться, и Ермак с грохотом впечатался в прутья клетки, смяв под собой кормушку, словно та была сделана из пластилина. Не дожидаясь, пока взбесившееся животное придет в себя, Юра бросился к выходу, на ходу пытаясь достать смарт-карту из кармана рабочих брюк, однако стоило ей оказаться у него в руке, как она тут же выскользнула из скользких пальцев, отлетев в угол; единственной мыслью, успевшей мелькнуть в его разгоряченном мозгу прежде, чем он рухнул на пол от сильного толчка в спину, было сожаление о том, что он не следовал совету Иващенко и не носил ключ подвешенным за цепочку на шее.

Он ждал, что хряк вцепится ему в шею своими зубами, однако тот, вместо этого, перевернул Юру на спину и начал пытаться сжать ему горло копытами, словно пытаясь задушить. Симонов почувствовал, как в его безжалостно сдавливаемом горле что-то хрустнуло; этот хруст вызвал в его начавшем было затухать разуме невиданную волю к жизни и Юра начал трепыхаться под Ермаком с такой силой, что сумел на мгновение сбросить его ноги и сделать судорожный вздох. Глоток спасительного воздуха возобновил мыслительный процесс, и Юра вспомнил про висевший у него на поясе в открытой кобуре пистолет, стреляющий дротиками с транквилизатором; левой рукой пытаясь отбиться от мощных конечностей Ермака, правой Симонов нашарил оружие, и, вслепую ткнув в бок врага, нажал на спусковой крючок.

Спустя несколько мгновений животное обмякло и рухнуло на Юру, едва не выбив из него те жалкие остатки жизни, что еще оставались в его истерзанном теле. С трудом, но все же он выбрался из-под мутанта, напрягая последние силы, а затем быстро отполз от него, опасаясь очередной атаки – однако на этот раз Ермак действительно был парализован препаратом, а не притворялся, как в прошлый. Подобрав электронный ключ, Юра собирался уже было покинуть клеть, как вдруг его привлекла некоторая деталь во внешности своего врага: шов на его левой передней конечности, в том месте, где она соединялась с телом, разошелся от сильного напряжения, обнажив нечто похожее на второй слой кожи.

Дрожа от страха, смешанного с сильным любопытством, Юра зарядил запасной дротик в пистолет и, держа его наготове, приблизился к Ермаку; впервые он решил рассмотреть особь этой искусственной выведенной Иващенко породы вблизи. Целясь в брюхо мутанту, он начал отгибать отошедший верхний слой кожи дивясь тому, что, вопреки законам анатомии, кровь все не начинала идти.

«Свиная кожа словно пришита сверху» - мелькнула неприятная догадка в голове Симонова, заставив его по-новому взглянуть на заключенное в свиноферме создание. И тут же вслед за ней пришла другая догадка, догадка об участи, которая ждала не в меру любопытного сторожа, узнай Иващенко о произведенном им «вскрытии».

Разгладив свиную кожу насколько это было возможно, Юра выскочил прочь из клети, старательно гоня прочь мысли, связанные с происхождением несчастных созданий. Всю ночь он не мог сомкнуть глаз из-за обуревавших его эмоций, а когда под утро все же умудрился провалиться в сон, то тут же увидел кошмар, где он был запертым в клеть мутантом, которого Иващенко намеревался пустить на фарш.

Продолжение.

Почти сразу узнав незваного гостя, Елисей сорвал со стены в прихожей висящую у него наготове – будто бы специально для таких случаев, - двустволку и нацелил Архирееву куда-то чуть ниже живота.

-Предупреждаю сразу, - крякнул старик, -не заинтересуешь меня в течение десяти секунд, так в тебе несколько лишних дырок тут же появится. Я ведь тебе, гаденышу, помог, а ты мне как отплатил?!

-Понимаю, нехорошо получилось, - попытался успокоить разъяренного Елисея Антон. –Но именно для того, чтобы загладить свою вину, я сегодня и пришел… Предлагаю тебе трехмесячный заработок с музея за сущую мелочь – стать моим свидетелем и подтвердить, что Прошка, я хотел сказать «болотный человек», был случайно найден тобой, и только после этого я узнал о нем от тебя.

-Деньги мне не нужны, - покачал головой старик, не впечатлившись предлагаемым вознаграждением, за которое можно было скупить всю Хреновку вместе с жителями. –Другое мне нужно.

-Что же?! – нетерпеливо воскликнул музейщик.

-То, что у утопленника в животе, - спокойно произнес Елисей. –Да ты глаза не лупи так, из орбит выпадут, - продолжил он, увидев крайнее изумление на лице Антон, - мы как его достали, так я сразу узнал прапрадеда своего. Бугровщиком он был, курганы древние грабил, как и сын его, да и внук, впоследствии. Так вот в семье нашей легенда ходила, будто он всегда при себе семейную реликвию носил, а когда на него разбойники напали, так проглотил ее, лишь бы не досталась чужакам. Хочу достать ее, да родственникам передать – мне умирать легче будет, зная, что вернется родовое сокровище.

-И что же это за реликвия? – настороженно спросил Архиреев.

-Так я тебе и сказал! - недобро ухмыльнулся Елисей. –Как достанем ее, так и узнаешь.

-«Достанем»? – опешил музейщик.

-Ну конечно! – хлопнул его по плечу Елисей. –А ты думал, что без присмотра будешь брюхо моего предка корчевать? Не тут-то было!

Архиреев попытался было убедить Елисея, что сделает все и без него (вскрытие Прошки казалось ему делом низким, бессовестным – словно он собирался вспороть лучшего друга, - а потому лишние глаза ему были ни к чему), но безуспешно: упертый старик стоял на своем - либо со мной, либо разбирайся со своими проблемами самостоятельно. Так, уже в полночь, они оба находились в утопленном во мраке музее, освещенном лишь бледным светом луны, льющимся сквозь узкие окна под потолком.

-Что, на ощупь будем идти? – весело спросил Елисей.

-Я здесь все как свои пять пальцев знаю, - огрызнулся Архиреев, безошибочно находя дорогу между завешенными белой тканью «редкостями» - относясь к своим экспонатам чуть ли не как к живым существам, он всегда тщательно готовил их «ко сну», считая, что им тоже нужен ночной отдых. –Зачем лишний раз внимание привлекать?

На самом же деле Антон не хотел включать освещение не по той причине, что боялся привлечь чужое внимание к работающему ночью музею (в конце концов, это была частная выставка, и он мог находиться там когда захочет), а потому, что испытывал жгучий стыд, пробираясь к Прошке с острым серрейторным ножом. Он не чувствовал себя убийцей (все же трудновато сделать более мертвым человека, пролежавшего в болоте почти полтора века), однако никак не мог отделаться от стойкого ощущения, что он подлый вор, решивший обокрасть лучшего друга. И уж меньше всего ему хотелось, чтобы остальные его «редкости», разбуженные ярким электрическим светом, стали свидетелями столь низкого падения своего хозяина.

Наконец он вышел к Прошке. Вокруг и на самом постаменте местами темнели какие-то грязные пятна, однако все существо Антона было настолько поглощено предстоящим делом, что он не обратил на них практически никакого внимания. Пододвинув к постаменту подставку для ног, которой он пользовался, когда нужно было проверить состояние креплений мумии, Архиреев разгладил на животе трупа белую ткань и, едва ли не плача, вонзил нож прямо в пропитанную болотным рассолом плоть. К его удивлению, лезвие не только с легкостью вошло в кожу, прежде казавшуюся ему твердой как дерево, но и края ткани вокруг пореза вдруг потемнели, словно из нутра Прошки хлынула болотная жижа.

«Этого не может быть!» - растерялся музейщик. «Откуда в нем жидкость – я же его высушил в вакууме?!»

Едва не паникуя от понимания, что здесь что-то не так, первым делом он все же добежал до выключателя, вместо того, чтобы сразу сорвать белый саван. Роящиеся на задворках сознания подозрения подтвердились, стоило холодному электрическому свету залить музей: нижняя половина покрывала все быстрее становилась красной от крови, идущей из разрезанного живота. Не обращая внимания на недоуменный возглас Елисея, музейщик сорвал с Прошки ткань… чтобы обнаружить, что его место занял другой человек, с которым у Антона совсем недавно в этих стенах произошел неприятный разговор.

По состоянию новой «редкости» было видно, что человек умер не так давно: на одетом в черный плащ и коричневые брюки теле отсутствовали явные признаки разложения, лишь помутневшие от дегидратации глаза говорили о том, что Илья Пономарев перестал дышать, как минимум, несколько часов назад. Очевидно, что экспонат ставился на место в спешке неумелыми («Закостеневшими» - почему-то пришло на ум Архирееву) руками: уходящие под потолок лески для подвешивания экспоната были грубо затянуты на шее и обмотаны вокруг плеч с такой силой, что грозились продавить кожу до кости.

-Ожил, видимо, предок мой, - с досадой присвистнул Елисей позади, заставив музейщика подпрыгнуть от неожиданности. –Не дал ты мне тогда в логу, пока он в себя не пришел, ласточку найти, ну а теперь уже поздно – суждено мне теперь сдохнуть от старости. Будь ты проклят! – с этими словами старик пошел прочь, по пути со злости разбив несколько витрин.

«Что же делать, что же делать?» - пульсировало в мозгу у Архиреева. «И где, черт возьми, Прошка?!».

Наконец, когда он немного пришел в себя, то понял, что лучшим выходом будет убраться прочь, в понедельник утром сделав вид, что не менее остальных поражен поступком безумного маньяка, выбравшего музей в качестве сцены для демонстрации своей кровавой изощренности. Он уже был почти возле выхода, когда вдруг вспомнил про записку, которую накануне не столько написал, сколько выцарапал, едва не оставив следы на столе в своем кабинете. Бросившись к «Исполнителю желаний», Архиреев заметил, что те же грязные пятна, что были возле постамента, вели и к шкатулке из оленьих рогов; приглядевшись, с холодеющим сердцем он понял, что это отпечатки босых ног. Недолго думая, он вытряхнул шкатулку, торопливо расфасовал по карманам содержимое и, стараясь не смотреть по сторонам, побежал прочь, лишь в последний миг вспомнив о необходимости потушить свет.

***

Музейщик сидел на продавленном диване в своей «однушке», изо всех сил стараясь убедить себя, что отпечатки грязных босых ног, ведущие к чулану, где он совсем недавно хотел спрятать Прошку, оставил он сам накануне, когда разбирал завалы старой одежды. Сделать это было довольно сложно после прочтения выуженной из «Исполнителя» заляпанной грязью («Болотной грязью» - настойчиво твердил непрошенный голос в голове Архиреева) записки, или, скорее письма, написанного на помятом листе сразу под желанием Антона о том, чтобы Пономарев стал новым экспонатом.

«Письмо спасителю» - называлось послание, написанное кривым почерком с то и дело норовящими залезть друг на друга словами. Усугубляло читаемость и то, что автор пользовался дореформенным алфавитом, с буквами ять, ижицей и фитой. Поняв, что гораздо проще будет переписать текст, по мере возможности расшифровывая трудноразличимые слова, и прочитать его целиком, чем пытаться продраться сквозь него с ходу, Архиреев вооружился ручкой и через несколько часов уже по второму разу перечитывал получившийся результат.

«Когда я впервые понял, что нахожусь не в непроглядной болотной жиже, то первым делом подумал, что наконец-то умер и попал в какой-то необычный загробный мир, где потусторонние существа, выглядящие как обычные люди в странных одеждах, оценивают мои прошлые поступки и совещаются между собой о моей дальнейшей судьбе. Выглядело это именно так: они то и дело приходили, тыкали пальцами в мое полностью парализованное из-за многолетнего пребывания без движения тело, слепили яркими всполохами и что-то громко обсуждали. Возможно, я бы так и продолжал покорно стоять, в ожидании «решения» этого «небесного жюри» (а за то время, что я беспомощно лежал в сковывающей движения топи, то лучше всего научился ждать), если бы ты не начал объяснять мне ситуацию, в которой я оказался. Именно благодаря тебе я понял, что жизнь, спустя почти полтора столетия после моей «смерти», вновь дала мне шанс.

Для начала я хотел бы рассказать о том, как оказался в месте, где ты меня нашел. Зарабатывая на жизнь бугрованием курганов, я случайно наткнулся на захоронение вогульского шамана, в кургане которого нашел небольшую фигурку ласточки из чистого золота. Когда я шел к спиртоносу для продажи сей находки, то за мной погнались двое – может быть, такие же варнаки, как я, а может и мифические стражи мертвецов, которыми мне часто грозили в вогульских павылах. Как бы то ни было, я воспользовался способом, к которому часто прибегал во время своей деятельности, когда нужно было срочно спрятать ценный предмет – проглотил свою добычу, ободрав себе горло и едва не задохнувшись.

Когда я это сделал, то обнаружил, что погоня резко прекратилась: ничто не напоминало о том, что считанные мгновения назад за мной неслись двое, продираясь сквозь кустарник на своем пути. Возможно они решили, что испачканное желчью золото им не к чему, а возможно (и скорее всего) они добились, чего хотели: загнали меня на поросшую мхом обманчиво твердую поверхность полянки, оказавшейся, на самом деле, трясиной.

Коварное болото оказалось непростым: оно не только засосало меня быстрее, чем я успел сообразить, что к чему, но еще и настолько плотно обхватило меня своим вонючим, изголодавшимся по добыче нутром, что я совершенно не мог пошевелиться. Да, в последний миг я все же успел выбросить вверх левую руку, но пытаться дотянуться ей до спасительной коряги или ветки было бесполезно. Жижа мгновенно забила мне легкие, и я приготовился мучительно умереть, однако смерть, почему-то, так и не наступала, будто мне вдруг оказался не нужен воздух. По моим подсчетам, которые я первое время вел, прошел не один день, а мое тело, безразличное к воздуху и еде, все продолжало жить, пусть и будучи обездвиженным. Не знаю, было ли причиной бессмертия проклятье призрака шамана, обитавшего в том раскуроченном кургане, или же его давала золотая ласточка внутри моего живота, однако это стало наказанием хуже смерти: я понял, что мне придется вечность томиться в этой болотной тюрьме.

Со временем (которого у меня было бесконечно много) правда, я научился впадать в состояние некоего транса, и заново переживал радостные события моей жизни: знакомство с женой, женитьбу, рождение детей. Однако в конце концов видение заканчивалось, и мрачная непроглядная реальность вновь представала передо мной.

Наверное, теперь ты можешь представить себе ту радость, что я испытал когда понял, что наконец покинул пределы Медвежьего лога (кстати, сам момент вылавливания моего окостеневшего и растерявшего всякие чувства тела я пропустил, в тот момент прогуливаясь с сыном по берегу речушки в своей голове) и оказался в том месте, что ты называешь «музеем». Поначалу, как уже говорил, я ожидал «приговора», но когда понял, что все также нахожусь в мире людей, то решил уйти, как только узнал из твоих объяснений достаточно о том времени, где оказался. Конечно, с моей нынешней внешностью придется вести тайную жизнь, но все же ее ни в коей мере нельзя сравнивать с тем бездвижием, недавно составляющим все мое жалкое существование.

Я буду всегда, сколько бы мне не осталось, помнить о своем спасителе. И в попытке выразить хоть толику той бесконечной благодарности, что ощущаю, я готов исполнять твои желания. Тебе нужно лишь написать желание и положить в ту замысловатую шкатулку из рогов; дальше я все сделаю сам.

Прокопий Симонов, в прошлой жизни Яков Чернохвостов».

Архиреев отложил письмо и взглянул на календарь - было двадцатое мая. Решив, что если он собирается проводить реновацию музея, то это нужно делать прямо сейчас, пока не началась пора летних каникул и отпусков, когда количество посетителей возрастает в разы, Антон написал возникшее после прочтения письма Прокопия желание, и начал собираться в музей, чтобы первым делом повесить на нем объявление о временном закрытии в связи с обновлением экспозиции.

На клочке бумаги, аккуратно сложенном пополам и бережно уложенном во внутренний карман пальто, было написано: «Сделать целую выставку из болотных людей».

Конец.

Заняв денег у людей, без долгих раздумий отправляющих нерадивых должников прямиком в реку кормить рыб, он выкупил заброшенный складской ангар, отремонтировал его проржавевшую местами крышу, установил внутри освещение, грамотно маскирующее неприглядные стены и фокусирующее внимание на стендах с экспонатами, получил нужные разрешения, смазав чиновничий аппарат длинным рублем, и начал рыскать по Исетской и соседним областям в поисках «редкостей». Об эксцентричном музейщике в округе довольно быстро узнали, и зачастую желающие поживиться проныры подсовывали ему уродцев из папье-маше и глины, но Архиреев скупал все, что было хоть сколько-нибудь похоже на настоящие «редкости».

«Дурная слава и правильное освещение добавят им реалистичности» - считал он. И, как показало время, поначалу его формула успеха оказалась вполне рабочей.

Уже спустя месяц после открытия музея, ручеек из посетителей быстро набрал силу и превратился в мощный поток. Вскоре Архиреев рассчитался с долгами и собирался уже было почивать на лаврах всю оставшуюся жизнь, как вдруг ловкий журналюга из местной желтой газетенки по имени Илья Пономарев сумел незаметно вытащить один из экспонатов из банки, как назло оказавшийся муляжом, и написал разгромную статью о «великом обмане Исетска».

После этого популярность музея «Редкостей» стала неумолимо клониться к нулю. Архиреев провел ревизию и выбросил подделки, к своему ужасу обнаружив, что экспонатов из бумаги и глины у него было куда больше, чем из костей и мяса. В сердцах свалив почти всю свою коллекцию в дальний угол, он оставил один лишь, якобы мансийский, артефакт – «Исполнитель желаний», стоявший в середине зала. Набросав записку с пожеланием «найти то, что станет спасением для музея», Архиреев, ничуть не верящий в силу «Исполнителя» и сильно сомневающийся в его аутентичности, опустил клочок бумаги в большую прямоугольную шкатулку из плотно сплетенных оленьих рогов, где записка присоединилась к десяткам столь же сокровенных желаний суеверных посетителей. Скрипя зубами от досады, он запер железные ворота бывшего ангара, повесив табличку «Временно не работает», и вновь поехал по глухим местам в поисках того, что не только бы вернуло интерес к его детищу, но и помогло бы смыть позор, навлеченный злосчастной статьей.

Как оказалось, известность Архиреева шла далеко впереди него – его узнавали чуть ли не в каждой деревне и селе. Поначалу приняв это за хороший знак, довольно быстро музейщик понял роковое значение своей славы: среди лихих людишек он прослыл человеком, на котором можно неплохо заработать. Каких только «франкенштейнов», сшитых из разных биологических видов не повидал Антон, за время своей экспедиции! Но теперь он не брал «редкости» неестественного происхождения, сколь качественно они бы не были сделаны, в то время как ему подсовывали сплошь и рядом один лишь «суррогат». И если в первые дни своей поездки он лишь вежливо отказывался от предложений настырных продавцов, то уже через неделю, когда транспортные расходы съели львиную долю его денег, а результат все также был нулевой, Архиреев был готов задушить каждого из тех, кто предлагал ему очередную подделку.

В сентябре две тысячи второго, когда Архиреев спешно покидал деревню Хреновку, где в стоящей возле леса потемневшей от старости и просевшей под своим весом избе полубезумная женщина пыталась ему всучить мумию «инопланетянина Петьки», сделанную из крысиных и беличьих костей, за что получила по лбу валявшимся возле печи поленом, на выезде ему попался одетый в заляпанный грязью камуфляж дедок, держащий на плече старое ружье.

«Постой!» - взмахнул рукой хреновчанин, встав на пути «девятки» Архиреева, с трудом пробиравшейся по разъезженной дороге. «Слышал, всякие интересности ищешь?».

«Ничего не ищу!» - огрызнулся музейщик, готовый задавить старика, приняв его за очередного мошенника.

«А, ну значит, тебе болотный человек не будет интересен…» - лукаво ухмыльнулся незнакомец и пошел прочь.

«Постой!» - рявкнул Антон, едва не сорвав дверь с петель в попытке поскорее догнать старика; вываливаясь из автомобиля, он задел локтем клаксон на руле, от чего «девятка» возмущенно крякнула. «О чем это ты там говорил?!».

«Что, интерес вдруг разобрал?» - хмыкнул старик. «Ну, тогда слушай, на что я во время охоты недавно наткнулся…».

Представившийся Елисеем охотник поведал, что неделю назад, из-за нехватки дичи в привычных для него местах промысла, он рискнул сунуться в имеющий плохую славу среди хреновчан Медвежий лог, где хоть дичи всегда и было вдоволь, однако же куда большей вероятностью было нарваться на разъяренного хозяина леса, нежели вернуться домой с добычей. Тем не менее, старик решил испытать удачу и вдоволь настрелял зверя всего за несколько часов, когда вдруг услышал рядом медвежий рев. Знатно струхнув, он бросил добычу и рванул прочь с такой скоростью, «что аж косолапый растерялся». Тяжелое алчное дыхание с каждым мгновением раздавалось все ближе, и Елисей уже было попрощался с жизнью, как вдруг, преодолев частокол из молодого сосняка, оказался на берегу болотины размером с большую лужу, края которой заросли сфагнумом.

Он хотел было уже прыгнуть в топь, как вдруг увидел, что в середине не заросшего мхом участка темной неподвижной жидкости торчит рука, навечно застывшая в бесплодной попытке ухватиться за спасительный предмет. Решив, что теперь у него лишь два пути уйти на тот свет – застрять в густой жиже и медленно мучительно умереть в безлюдном логу или же быть разодранным медведем в считанные мгновения, Елисей выбрал второй, «быстрый» вариант. Каково же было удивление Елисея, когда оскаленная морда космача, появившаяся из-за заметно прореженного его грузным телом сосняка, при виде болотины недовольна фыркнула, а затем скрылась среди покореженных деревьев, потеряв всякий интерес к незадачливому охотнику.

«Никто, кроме меня, не знает, как эту топь с мумией найти» - подвел итог Елисей. «Я, хоть и боялся до трясучки, что вновь медведь за мной погонится, однако же вешки оставил кое-какие на обратном пути, чтобы в случае чего к тому бедолаге вернуться».

Архиреев видел, что старик что-то недоговаривает, однако все же решил ухватиться за единственный настоящий, за время его полной неудач экспедиции по поиску «редкостей», шанс.

Наняв к себе в помощь троих мужичков в соседней деревне Серебрянке (в самой Хреновке никто не соглашался сунуться в Медвежий лог ни за какие коврижки), Архиреев двинул вслед за Елисеем, настолько уверенно показывающим путь среди окутанных в золото деревьев, будто на самом деле он шел к отлично известному ему месту, а не туда, где оказался по несчастливой случайности. Спустя несколько часов пути, наскоро сколоченная из случайных людей экспедиция наконец вышла к сфагновому болоту, обманчиво твердые края которого начинали колыхаться, стоило на него наступить. Выстлав мостки из валежника, один из нанятых Архиреевым мужиков подобрался ближе к сердцевине мшары, в то время пока остальные двое, стоящие на берегу, крепко держались за концы веревки, обмотанной вокруг его пояса, и ловко накинул петлю на торчащую из тухлой жижи руку покойника.

Когда поразительно хорошо сохранившаяся мумия бедняги, неизвестно сколько лет назад попавшего в вязкую ловушку, оказалась на берегу, Архиреев понял, что его музей спасен. Он настолько был впечатлен видом настоящей редкости, наяву начав грезить о том, как экспонат с плотной темно-бурой, словно дубленой кожей, местами сливавшейся воедино с тем, что когда-то было зипуном из грубого сукна, будут с восторгом рассматривать посетители музея, приехавшие со всего света, что не успел опомниться, когда Елисей вдруг склонился над «болотным человеком», начав исследовать карманы покойника.

«Что ты делаешь?!» - взревел Антон.

«Ищу плату за успех» - нетерпеливо отмахнулся от него Елисей, с остервенением продолжая что-то искать. «А может, ты ее проглотил?» - задумчиво пробормотал он, после чего на глазах изумленных спутников выудил откуда-то охотничий нож и потянулся к животу мумии, явно намереваясь его вспороть.

Возмущенный столь вопиющим пренебрежением к найденной «редкости», Архиреев схватил старика за шиворот и швырнул его на болотный мох, скрывающий под собой коварную трясину, с готовностью вцепившуюся в свежую добычу. Привязав к дереву веревку и бросив один конец Елисею, чтобы он смог выбраться, музейщик вместе с серебрянцами и найденной «редкостью» покинул Медвежий лог под хриплые проклятья, зловещим эхом преследовавшие их еще добрые четверть часа.  

И вот теперь в «Музее Редкостей» возле постамента с тем, кого Архиреев назвал «Прокопием Симоновым – рудознатцем Акинфия Демидова» (на самом деле он, конечно же, ничего не знал о жизни «Прокопия», но нужно же было придумать хоть какую-то легенду мумии с болот!), - стояла восхищенная толпа людей, то и дело подмигивающая фотоаппаратными вспышками. Желающих полюбоваться необычной «редкостью» было столь много, что пришлось убрать несколько менее популярных экспонатов, временно выставив их на задний двор, чтобы освободить и без того широкое пространство.

На протяжении всей выставки, никто не обращал особенного внимания на невзрачного мужчину средних лет в поношенном коричневом костюме, периодически заходящего за ограду к постаменту с «рудознатцем» - все принимали его за рядового работника, следящего за состоянием экспоната, чье тело было подвешено, словно марионетка, прозрачной леской к креплению под железным потолком, из-за чего казалось, что Прохор стоит, снисходительно смотря своими застывшими черными глазами на людей внизу. На самом деле же этим «рядовым работником» был Антон Архиреев собственной персоной, то и дело взбирающийся на полутораметровой высоты постамент не для того, чтобы проверить надежность креплений, а для того, чтобы поговорить со своим фаворитом среди «редкостей».

Еще во время своей работы в муниципальном музее, не обладающем и десятой долей той популярности, которую ныне имело его детище, Антон привык вести разговоры со своими любимыми картинами. Привычка подбадривать бурлаков, тянущих по реке барку, или рассмешить понурого мальчика, опять получившего двойку в школе, поначалу была, как считал сам музейщик, безобидной попыткой побороть ужасную скуку, царившую  в пустых коридорах и залах, где он мог быть единственным человеком на протяжении многих дней. Однако со временем любитель перекинуться парой словечек с изображенными на полотнах людьми начал замечать, что те, будто бы, и сами ждут, пока он заведет разговор: бурлаки машут ему руками, а двоечник, стоящий в окружении строгих домашних, смотрит в поисках поддержки. Старательно убеждая себя, что эти безобидные галлюцинации лишь делают «беседы» более интересными, Архиреев продолжал рассеивать гнетущую тишину в музее, пока, наконец, однажды не услышал где-то совсем рядом чей-то тихий плач, задремав после обеда на стуле в зале с большой картиной Кабанеля.

Вскочив, музейщик начал озираться, решив, что слышал столь редкого в этих стенах посетителя, чем-то сильно опечаленного. Однако единственным человеком в зале был он. И плач мог раздаваться лишь от изображенного французским художником Люцифера, угрюмо глядящего на задремавшего работника из-за плеча правым глазом, из которого по полотну сочилась настоящая влага.

В тот день Антон Архиреев, во-первых, задумался о создании своего музея, где его не будет терзать густая тишина, а во-вторых, пообещал себе больше никогда не говорить с экспонатами, испугавшись, что эта привычка постепенно сводит его с ума. Но, как показало время, именно со вторым пунктом у него ничего не получилось.

Он считал, что никогда больше не вернется к тому, что про себя упорно называл «глупой блажью», ровно до тех пор, пока подвешенный за конечности прозрачной леской Прохор, освещенный яркими лампами, не оказался на постаменте. И тут с Архиреевым что-то произошло: он вдруг почувствовал, что разговаривать с Прохором, выглядевшим настолько хорошо, насколько хорошо может выглядеть закоченевшая в болотной зыби мумия, будет правильно.

«В конце концов, даже если галлюцинации вновь начнутся, то протянутая ко мне рука или осознанный взгляд мутных черных глаз – лишь малая плата за спасение дела моей жизни» - привел самому себе последний аргумент коллекционер «редкостей» перед тем, как начать вести «беседы» с умолкнувшим навсегда собеседником.

-Это фотоаппараты, - шепнул Архиреев Прохору, который, как ему казалось, каждый раз немного щурился, стоило мигнуть очередной вспышке. –В то время, когда ты жил, их, наверное, еще даже не существовало, а если даже и появились первые прототипы, то вряд ли рыскающий по глухим уральским урманам человек мог о них знать.

Так, изо дня в день, в каждый из которых «Музей Редкостей» настолько наполнялся посетителями, что, казалось, стены железного ангара скоро начнут выгибаться наружу, не в силах противостоять давлению людской массы, Архиреев периодически подходил к Прошке, чтобы то приободрить его, то посплетничать (правда, в одностороннем порядке), обсуждая какую-нибудь симпатичную зрительницу. Со временем Антон настолько прикипел к «редкости», ставшей его настоящим спасением, что начал оставаться после закрытия музея, вводя Прошку в краткий курс событий, произошедших с момента его смерти (знакомый специалист сказал музейщику, что мумии должно быть около ста сорока лет). Так, он сам не заметил, как начал относиться к экспонату как к живому, а когда понял, что сошел с ума, поддавшись «глупой блажи», то отнесся к этому совершенно спокойно, вместо похода к психиатру накупив книг об истории девятнадцатого и двадцатого веков.

Со стороны никто не заметил особенных изменений в поведении музейщика, и прежде известного своей эксцентричностью: ну относится он к «рудознатцу» с особым тщанием – так что же удивительного в том, что он так печется о залоге своего успеха? Поэтому жизнь Архиреева текла своим чередом ровно до тех пор, пока в ней вновь не появился тот жалкий репортеришка, что все стремился разоблачить его «редкости».

Это была одна из пятниц второй половины мая, когда отработавшие пять дней подряд люди наконец-то едут на дачи «отдыхать» с граблями и лопатами в руках, согнувшись в три погибели над капризными культурами. Когда работа выставки подошла к концу, и скрипучие двери хлопнули за последним посетителем, музейщик облегченно вздохнул и подошел к Прошке попрощаться.

-Ты отлично отработал, дружище. Мне нужно будет уехать до воскресенья на дачу к матери – пообещал ей, что помогу с домом: крыша потекла. В понедельник с самого утра я уже буду здесь, а до того времени за тобой и остальными присмотрит наш сторож Михалыч, так что… - этот звучащий диковато в пустом зале монолог вдруг был прерван чьим-то презрительным смешком; резко обернувшись, Архиреев увидел позади непринужденно оперевшегося на музейную витрину с Кричащим камнем своего давнего знакомца, чья рябая рожа часто мелькала на страницах «Исетского придиры».

-Музей закрыт! – дрожащим голосом воскликнул Архиреев. –Приходите в понедельник!

-Чтобы еще раз полюбоваться, как вы достанете эту хитроумную безделушку, - Пономарев постучал по витрине с камнем ладонью, - и покажете, как она превращает произнесенные шепотом слова в громкий крик?

-Послушайте, я не знаю, что вам нужно, но…

-А дружок-то ваш, отвечает? – нагло перебил Пономарев, кивая на мумию. –Или вы слишком убедили себя в том, что ваша бутафория – это не плод трудов народных умельцев?

-Михалыч! – крикнул Архиреев, надеясь, что сторож в кои-то веки не опоздал и находится где-то в глубинах музея. –Иди сюда!

-Нет тут никого, кроме нас, - ухмыльнулся журналист. –Но будет очень много людей в погонах, если мы с вами не придем к общему соглашению.

-И что же вы хотите?

Пономарев немного помолчал, как бы придавая значимости своим следующим словам.

-В прошлый раз я заработал себе немного очков славы на вашем музее. Но теперь вижу, что вместо того, чтобы писать разоблачительные статьи, было бы правильнее, скажем так, прорекламировать вас. Это дополнительно подогреет интерес к вашему заведению, и вы получите дополнительный доход… который мы поделим напополам.

-Спасибо, я не нуждаюсь ни в какой рекламе в вашей газетенке!

-Ну а если так, - возвысил голос Пономарев, - то тогда будьте уверены: у правоохранительных органов в ближайшее время возникнет интерес к вашей мумии. Где же гарантии, что это не вы сами долбанули кого по башке, да не закинули в болото, промариновав там некоторое время?

-У меня свидетели находки есть!

-Это те, что в Серебрянке живут? Так будьте уверены: они ни одно из ваших слов не подтвердят.

«Подготовился как следует, гаденыш» - понял Архиреев. «Видать, не один день под меня копал».

-Ну а если у вас даже и получится как-то выкрутиться от обвинения в убийстве, то уж будьте уверены, что «культурные» чиновники позаботятся о том, чтобы столь ценный экспонат оказался в более подходящем, государственном музее – ведь это историческое наследие! В общем, подумайте над моим предложением на досуге, - с этими словами Пономарев крутанулся на месте, от чего полы его расстегнутого плаща взметнулись, словно черные крылья, и был таков.

Простояв без движения некоторое время, едва ли не парализованный от злости и от осознания тех проблем, что в ближайшее время могли свалиться на его голову, Антон бросился к себе в кабинет. Там он выхватил из принтера лист бумаги и написал одно предложение, столь сильно нажимая на ручку, что едва ли не выцарапал его на столешнице, после чего бросил сложенный вчетверо листок в мансийского «Исполнителя», как и прежде стоящего в центре зала на радость любителям полагаться на высшие силы в исполнении своих мечтаний.

«Кто знает, мало ли…» - подумал он.

На дачу к матери Антон не поехал, сославшись на простуду. Вместо того, чтобы латать крышу, он провел вечер пятницы, а вместе с ним и львиную долю субботней ночи в своей «холостяцкой» - однокомнатной квартире, - размышляя о том, как поступить дальше.

«У этого урода на поводу точно не пойду» - злобно думал он. «Пусть какие хочет козни строит, но денег от меня он не получит».

Продолжение.

Взглянув на валявшиеся у подножия идола ветви, Семен сразу же понял, почему Бахтияров потерял свой экспонат, хоть тот никуда и не девался с того места, куда он его установил: кто-то потрудился укрыть шигира лапами менква, способными сделать невидимым любой предмет для посторонних глаз.

«Наверное, они слетели с него от ветра» - подумал Семен, старательно гоня от себя мысль о том, что кто-то специально сделал идола видимым, чтобы привлечь внимание Семена.

Под топорно залепленным мастикой небольшим отверстием посредине тулова, где под толщей затвердевшей под гнетом времен древесиной сотрудники Исетского музея во время исследований обнаружили костяную фигурку ласточки, были вырезаны рисунки, выглядевшие намного более свежими, чем остальные. Присмотревшись, Семен с удивлением отметил знакомые мотивы: три фигурки рядом с нартами; прыгавшего в овраг человечка, в следующем «кадре» становящегося медведем; двух собеседников, разговаривающих возле костра.

Поддавшись порыву, он провел ладонью по шероховатым рисункам, догадываясь, что их оставил тот человек, что теперь притворялся («А притворялся ли?» - мелькнула непрошенная мысль в голове Семен) Видящим. Стоило ему отвести руку, как солнечный свет вдруг стал много ярче; остатки еще не растопленного весенним теплом снега исчезли, уступив место сочной траве; Гадючий туман тихо шелестел, волнами накатываясь на берег под дуновением летнего ветра.

-Ну, что ты увидел? – спросил тихий голос позади.

Обернувшись, Семен увидел стоящего перед собой шамана в холщовом балахоне, с рукавов которого свисали беличьи хвосты; лицо Видящего было надежно спрятано под маской из кедра.

-Я увидел, - произнес Нелюбин детским голосом; слова будто бы лились изо рта против его воли, -что Змеевка выйдет из берегов после осенних дождей.

«Еще одно видение» - понял он.

-Больше ты ничего не видел? – спросил Видящий, сверля Сотра ярко-голубыми глазами. -Ничего более важного?

-Н-нет, - ответил Сотр, с трудом сдерживая нервную дрожь.

-Ладно, - кивнул шаман. -Иди в дом, отдохни.

Поспешно кивнув, юный манси пошел в стоящую возле сосны-трезубца щелястую лачугу, где он жил уже две недели, проводя бессонные ночи подле каменного чувала на лежанке из еловых ветвей. Он не раз пытался сбежать с Гадючьего тумана, но раз за разом лес словно бы сам выводил его обратно на берег с шигиром, а неизменно встречавший его Видящий укоризненно качал головой и говорил что-то о бесполезности «противостояния Судьбе». Но сегодня Сотр кое-что увидел, когда шаман, против обычного, вдруг предложил ему самому «увидеть грядущее», прикоснувшись к идолу: если бы увиденные им события сбылись, то он смог бы сбежать.

Сотр наблюдал за Видящим в одну из многочисленных щелей лачуги как раз в тот момент, когда на берег вышло трое одинаково одетых рослых мужчин: потрепанные колючками темные рубахи и штаны; грязные кирзовые сапоги. На первый взгляд, это были обычные советские мужики, заплутавшие в тайге, но когда над берегом раздался приглушенный пистолетный выстрел, от которого тело Видящего безвольно рухнуло на землю, а затем послышались отрывистые фразы на немецком языке, Сотр догадался, что эти люди – причина, заставлявшая Шакула и его боевых товарищей, прибывших «в отпуск», рыскать по округе.

Выскользнув из лачуги, он побежал в сторону Змеевки, вдоль которой намеревался добрести до родного павыла. Теперь морок, насылаемый Видящим, не действовал: он быстро оказался у реки, где наткнулся на замаскированную в прибрежных зарослях лодку, где лежал скарб диверсантов. Он собирался было спустить ее на воду, и уплыть прочь, как вдруг в его спину уткнулся ствол винтовки.

-Ни с места, - прорычал знакомый голос.

-Шакул! – чуть не вскрикнул от облегчения Сотр. -Это же я, Сотр!

-А мы уже чуть тебя было не пристрелили – думали, немцы вернулись, - растерянно произнес Шакул, к которому подошли товарищи, до того надежно прятавшиеся в камышах.

-Я знаю, где они! – воскликнул Сотр. -Возле Гадючьего тумана!

-Пойдем, покажешь, - отрывисто приказал Шакул. -Но вперед меня не лезть, шпионы Аненербе весьма опытные бойцы…

-Но что им могло понадобиться в нашей глуши?

-По нашим сведениям, по заданию Гитлера они ищут нечто, способное пролить свет на шансы фюрера на победу. Видимо, тот истукан и есть их цель, - вмешался стоявший рядом светловолосый контрразведчик по фамилии Кураков. -Ну, не будем терять времени попусту!

После этих слов, события начали разворачиваться перед внутренним взором впавшего в состояние транса Семена со все больше увеличивающейся скоростью: картина поимки контрразведчиками немцев, отпиливших от идола несколько больших фрагментов, сменилась переездом в Исетск через пять лет после войны, чтобы смениться той судьбоносной встречей на Рельсовой улице, где учащийся на последнем курсе радиотехнического института Сотр встретил возглавлявшего к тому времени следственный отдел КГБ капитана Куракова, с радостью согласившегося взять его к себе на службу.

-Ну что, ванынхум, вспомнил свою прошлую жизнь? – прервал калейдоскоп воспоминаний тихий голос позади.

Семен резко обернулся, едва не рухнув на землю от потери ориентации, вызванной резким возвращением в настоящее; в нескольких шагах перед ним стояла грузная фигура в звериных шкурах, сжимавшая в руках полутораметровый хорей из дуба, больше похожий на увесистую дубину, нежели на шест для управления оленьей упряжкой.

-Кто ты? – прохрипел Семен, глядя в светящиеся в прорезях кедровой маски голубым цветом глаза, столь сильно похожие на те, что он видел на этом же месте семнадцать лет назад.

-Ты знаешь, - последовал ответ.

-Не знаю, - возразил Нелюбин. -Тот, под чьей личиной ты прячешься, погиб много лет назад от немецкой пули!

-Меня невозможно убить так просто, - усмехнулся Видящий. -Я же не человек, а лишь воплощение шигира…

-Зачем ты убил этого студента? – перебил шамана Семен. -Неужели лишь для того, чтобы я оказался здесь?

-Я не хотел его смерти, - шаман незаметно сделал пару шагов по направлению к комитетчику, - но Тан-варп-эква не соглашалась помочь мне без новой пряжи для себя. А для свершения именно того варианта будущего, где ты окажешься здесь, ваша встреча с ней была необходима, как и превращение Тепана в вортолнута. Не случись этих событий, и я мог потерять удачную возможность отомстить тебе…

-Ну, хватит разговоров, - выдохнул Семен, доставая оружие, заряженное новым магазином с восемью патронами. -Ты – лишь задержавшийся на этом свете безумец. Бросай палку, что у тебя в руках, и топай в сторону Хорын павыла, держась передо мной – и не вздумай бежать, пуля враз догонит!

Вместо того, чтобы подчиниться требованиям представителя власти, шаман двинулся на него, угрожающе замахиваясь хореем; попятившись было назад, вскоре Нелюбин обнаружил, что уткнулся в край покрытого тонким льдом озера – возле берега ледовое покрытие было особенно ненадежно, полно широких промоин с черной, обжигающе холодной водой. Видя, что шаман продолжает решительно приближаться с хореем, конец которого, увенчанный металлическим набалдашником, был заляпан кровью, Семен сделал предупредительный выстрел в воздух, а когда убедился, что это не возымело эффекта, выстрелил Видящему по ногам.

-Так вот значит, как ты решил остановить бессмертное создание? – захохотал шаман. -Боюсь, что маловато твоего пугача будет! – с этими словами он ринулся вперед.

Изумленный Семен по инерции отступил на несколько шагов, после чего споткнулся о камень и полетел спиной назад прямиком в полынью, на автоматизме выбросив руку с пистолетом вверх, чтобы не замочить его. К счастью, возле берега было не настолько глубоко, чтобы там утонул взрослый мужчина, однако от ледяной озерной воды грудь Семена словно сжало обручем, от чего он не мог вздохнуть несколько мгновений.

Он успел встать на ноги ровно в тот момент, когда шест обрушился на то место, где прежде была его голова, ломая край полыньи и разбрызгивая воду. Не намереваясь рисковать попусту в схватке, грозящей стать гибельной для одного из них, Семен выстрелил в грудь шаману, а когда тот, пошатнувшись, начал вновь замахиваться хореем, выпустил в него еще две пули, от чего Видящий, чьи глаза в прорезях маски резко побледнели, медленно осел на землю, выронив свое оружие.

Выбравшись на берег, Семен по дуге обошел неподвижное тело в звериных шкурах, отказавшись от заманчивой идеи переодеться в сухие одежды мертвеца, вместо этого решив как можно быстрее добраться до Хорын павыла, где можно было бы получить помощь и вызвать на место происшествия следственную группу. Хлюпая холодной водой в кирзовых сапогах, он двинулся по широкой тропе, местами отмеченной вешками на деревьях, сделанными, судя по всему, сотрудниками этнопарка. Несмотря на быстрый темп ходьбы, Семен начал неизбежно замерзать; на спине внешняя часть шинели покрылась тонкой коркой льда.

Чтобы не окоченеть посреди тайги окончательно, он перешел на легкий бег – спустя некоторое время лес впереди начал расступаться, показались окутанные молочной дымкой строения Хорын павыла, внушавшие надежду на скорое спасение. Прибавив скорости, тяжело дышащий комитетчик, в груди которого начали клокотать натужные хрипы, наконец преодолел последний отрезок тропы… выбежав прямиком на берег Гадючьего тумана.

Изумленно озираясь по сторонам, Семен понял, что вновь оказался рядом с изрезанным рисунками истуканом, а приземистые постройки, издали принятые им за юрты парка, оказались клубами тумана, складывавшимися в обманчивые миражи под воздействием неведанных сил.

«Морок» - понял Семен. «Каким-то образом шаман продолжает воздействовать на меня, хоть уже и мертв. Впрочем, он должен был быть мертв уже много лет…».

Он жутко замерзал, однако не имел возможности развести костер, промочив зажигалку и спички – хотя в прежние времена, во время жизни среди «лесных людей», он нашел бы способ разжечь нодью с помощью подручных средств. Семен был уже согласен облачиться в шкуры мертвеца, однако оглядевшись по сторонам не увидел тела Видящего.

«Вот и конец» - понял Нелюбин, бессильно садясь на землю; его тело начало охватывать обманчивое тепло, накатилась дрема.

-Надо достать ласточку у него из грудины и разломать, - раздался хриплый голос где-то совсем рядом.

Начавший было засыпать Семен резко открыл глаза и увидел сидящего в нескольких шагах от себя припорошенного нетающим на холодном теле снеге Петьку Васильева, мутные глаза которого смотрели на идола. Мертвец попытался было поднять руку, чтобы указать на шигира, однако она, будучи лишенной сухожилий, лишь безвольно дернулась.

-Ну, ты понял, - слабо улыбнулся Петька почерневшими губами.

При этих словах, в вяло работавшем сознании Семена что-то блеснуло: он вспомнил незавидную судьбу удалого двадцатилетнего Килима, в попытке обрести божественную силу разломавшего костяную ласточку, заключенную в деревянное тело шигира, стоявшего на вершине Пурамунитура. Бедняга, возвратившийся в павыл седобородым стариком, постоянно разговаривал сам с собой, практически не замечая никого вокруг – со временем он начал пить мухоморные отвары, с его слов помогавшие заглушить «второй голос». В конце концов он умер в жутких мучениях, когда его тело перестало справляться с отравой, с каждым днем все в большем количестве заливаемой в нутро.

-Посторонний голосок в голове или холодная смерть? – словно прочитав мысли Семена, произнес Петька. -Действительно, сложный выбор, - съязвил он.

С трудом шевелясь, Нелюбин подполз к шигиру, опираясь на него встал на непослушные ноги, несколько раз ударил рукояткой пистолета по хрупкой мастике, после чего, просунув руку в появившееся отверстие, выудил на свет небольшую костяную фигурку ласточки.

«Была не была» - зажмурив глаза, он с легкостью разломил напополам ее податливое тело.

***

-Так значит, шигир теперь стоит на месте? – уточнил Бахтияров.

-Да, - кивнул дрожащий от застрявшего в теле холода Семен.  

Он все никак не мог согреться, несмотря на теплый плед, кружку горячего чая в руках и пыхавший жаром очаг в доме ученого, куда он в конце концов добрался, обморозив пальцы на ногах и сильно застудив легкие. Впрочем, пока он из последних сил преодолевал путь до парка, холода он не чувствовал: поселившийся в голове вкрадчивый чужой голос притупил чувства своим рассказом.

-Жаль, конечно, этого студента, - задумчиво произнес Бахтияров. -Это же надо: безумный убийца жил все это время практически у меня под боком! Чем он руководствовался, когда совершал свое злобное деяние?!

-Чужая душа – темный лес, - развел руками Семен. -На службе я еще и не с такими делами встречался. Впрочем, в поступках Тепана нет ничего загадочного – он сошел с ума: ему показалось, что некий шаман приказал ему разобраться со студентами; он даже записал свои безумные мысли в дневник. Идола он каким-то образом умудрился выкопать в одиночку, оттащил в сторону, а когда убедился, что вы его потеряли, и не будете искать на прежнем месте, вернул обратно, чтобы потом совершить там ритуальное убийство. Он настолько потерял связь с реальностью, что даже напал на меня, замотавшись в медвежью шкуру…

-Настоящее безумие, - пробормотал Бахтияров. -Подождите, - вдруг воскликнул он, -но насколько я понял из разговоров местных милиционеров, у Тепана был сообщник!

-Не было никакого сообщника, - твердо ответил Семен. -Испуганная, дезориентированная, измотанная студентка Иванова неправильно трактовала происходящие события, а последовавшие потрясения окончательно расстроили ее разум.

Бахтияров молча кивнул, больше тревожась не о гипотетическом сообщнике Тепана, на сумасшествие которого указывала записная книжка, найденная в его домике, а о криминальной ауре, витавшей теперь над парком.

«Мне не терпится поскорее убраться отсюда» - произнес голос в голове Семена. «Я совершил все эти злодейства, потому что это был единственный способ дать свершиться тому будущему, где я заполучил новое тело, способное удерживать две души разом… но они претят моей природе».

-Ты не заполучил его, - прошептал Семен. -Ты можешь лишь наблюдать за моей жизнью, но вмешиваться в нее ты не посмеешь.

«Я согласен» - немного помолчав, ответил голос, похожий на тот, что звучал из-под кедровой маски. «Я настолько засиделся в этом деревянном истукане, что согласен на любые условия… и все же, я буду тебе иногда давать определенные советы, если ты не против».

-Не больше, - ответил Семен.

-Что вы сказали? – обернулся Бахтияров.

-Ничего.

-Ага, - озадаченно произнес ученый. -Там следственная группа приехала, - он указал за на двор за окном.

Одевшись в просохшую шинель, Семен направился к выходу, чтобы встретить возглавляемую Худяковым следственную группу. Он несколько раз прокрутил в голове ту версию, что уже изложил Бахтиярову, и теперь готовился представить ее и милиционерам, будучи уверенным в том, что они в нее безоговорочно поверят. Но даже в том случае, если бы они начали задавать вопросы, на которые он не продумал заранее ответ, Нелюбин мог быть уверенным, что чужой голос в его голове не бросит его на произвол судьбы.

Ведь тот, кому принадлежал этот голос, знал гораздо больше о тайге и ее законах.

Конец.