— Как думаете, почему программу свернули?

— Полагаю, потому что она утратила актуальность.

— Как утратила? Ведь контакта так и не вышло достичь?

— По крайней мере, его не вышло достичь у НИИ. Возможно, другие коллективы, работавшие с промышленными объектами и целиком расселёнными городами, такими как Северск-6, оказались более успешны. Да, были и такие. По совпадению это произошло примерно тогда же, когда начались повсеместные промышленные поставки Нормаферона.

Антон сунул руки в карманы и некоторое время шёл рядом с бывшим преподавателем, пиная подворачивавшийся под ноги мусор. Они достигли конца парка и, не сговариваясь, повернули назад.

— Отец не доверял им, верно? — нарушил тишину Антон.

— Доверять — это вообще было не про Александра. Он точно что-то подозревал, чем не хотел делиться, во всяком случае со мной.

— Почему вы ушли, когда он остался? — Антон тут же смутился. — Простите, я не хотел так…

— Ничего, закономерный вопрос. Я много думал об этом, когда… Знаете, Антон, у меня ведь тоже кое-кто, хм, ушёл к Соседям. Разница между мной и людьми вроде вас с отцом, вероятно, в том и состоит, что в критической ситуации я предпочёл отступить.

Сентябрь

Пролом, который отметил на обороте своего письма настоящий отец Антона, закрылся, лишь тонкая складка на гладкой, бугристой поверхности чёрного монолита отмечала то место, где прежде находилась трещина. Новый путь внутрь пришлось искать самому. Это оказалось проще, чем он опасался, потребовалось всего-то четыре ночные вылазки.

Три ночи Антон безуспешно бродил вдоль безглазых стен, пока не настал последний день сентября. Тёмные и тихие, оболочки домов казались безжизненными, словно раковины аммонитов, древних моллюсков, чьи обитатели давно обратились в прах. Однако стоя в их тени, дрожа то ли от нервов, то ли оттого, что ночи стали зябкими, он ощущал пусть не присутствие, но некое равнодушное внимание, направленное на него из-за спёкшейся лавообразной массы. А может, просто себя накручивал. Скорее всего. Но воздух возле домов не только казался более вязким, таким он и был, это Антон знал наверняка.

До «времени прилива» оставалось тридцать минут. Антон отыскал место, где прежде находилось окно их старой квартиры. Рама слегка потеряла форму, стекло заместилось куском эбонита. В правом нижнем углу барельефом отпечатался цветок, стоявший на подоконнике: кажется, алоэ в горшке. Если присмотреться, на каменной плите проступали даже очертания занавесок.

Антон глянул на часы и поднял громоздкий прибор. Диапроектор щелевого света, линза, зеркало от прожектора, коллимирующее пучок, и пергаментный экран, всё собрано на сварной раме и подключено к источнику питания в рюкзаке. На фокусе — лезвие ножа для бумаги с винтом для ручной настройки. Не настоящая шлирен-камера, но принцип тот же. Он щёлкнул тумблером и прищурился, на миг ослепнув: экран осветился. Плевать, никто в здравом уме не полезет в соседский квартал среди ночи, а если и увидят что-то с балкона, предпочтут зашторить окна и забыть. Люди всегда так поступают.

Антон шёл возле стены, медленно водя прибором по короткой дуге, не отрывая взгляда от экрана, где клубились и складывались в таинственный узор полупрозрачные тени. Ночь выдалась удачно безветренной. Он должен был отыскать жабры дома. А закреплённый на штанге в пучке параллельного света, собранный им театр теней показывал, как движется воздух и вихрятся его струи. Всего-то и надо, что обнаружить аномально плотный поток.

На третьем обходе ему повезло. Складка, напоминавшая застывший наплыв ноздреватой магмы, начиналась в метре от земли и на уровне второго этажа становилась достаточно широкой, чтобы попробовать в неё протиснуться. Отверстия как такового не было, однако стена в этом месте неравномерными толчками испускала воздух: пригодный для дыхания, но словно липкий, такой густой, что плёнкой оседал на внутренней поверхности лёгких.

Антон погасил теневой экран, сбросил рюкзак и записал время прямо на руке: «00:58». Затем осторожно коснулся стены, ожидая почувствовать холодную породу, но испытал ощущение странное, почти интимное. Это было как прикоснуться к морскому анемону: кончики пальцев погрузились сквозь губчатую плоть и разошедшиеся в стороны нежные ткани здания, за пальцами последовала ладонь: его засасывало, как если бы давление внутри было отрицательным.

В ушах зазвенело так, что на минуту Антон утратил всякое чувство направления. Прижался к стене щекой, рука до самого плеча оказалась внутри, голова трещала, зрение расплывалось. Представил, как стремительно падает сквозь плотный как патока воздух, будто нечто огромное там, в глубине, тянет его. Собравшись с силами, он выдернул из дыхательной щели руку, упал и как червяк отполз на пару метров. Полежал на спине, моргая, пока в глазах не перестало двоиться. Звуки ночного города постепенно вернулись, и всё стало как прежде.

В отдалении хлопнуло, закрываясь, окно: какой-нибудь полуночник благоразумно решил, что ничего не видел, а покурить сможет и утром. Антону же ничто не мешало: с кривой усмешкой он пошарил в карманах, достал сигарету и прикурил, не делая попыток встать. Облака поплыли к бездонным, усеянным яркими точками небесам, выдохи дома относили дым чуть в сторону. Пора было собираться, через пару часов начнёт светать, а ему ещё нужно подготовиться к завтрашней ночи.

Но перед этим у Антона оставалось ещё одно дело. Вернувшись домой, он закроется в комнате с телефоном и сделает звонок, самый последний. Передаст сообщение Оле, отцу, всем людям, запечатанным внутри гротескных обелисков. Короткое послание надежды: «я иду».

И снова октябрь

Уходить из дома пришлось со скандалом: отец достал из почтового ящика уведомление об отчислении. Был и другой повод спешить: ночью Антон забрал из гаража свой второй проект. Рюкзак с ним надо было как можно скорее спрятать где-то до наступления приливных часов, когда поры безликих соседских обиталищ раскрывались особенно широко, а радиоэфир на частотах домов заполнялся тревожным пульсирующим шумом.

НИИ подходил идеально, в выходные тамошнее население сокращалось до единственного человека: сторожа. А Григорий Денисович никогда, ни при каких обстоятельствах не приближался к мрачному комплексу зданий, соединённых надземными переходами, со ржавыми буквами «Слава труду!» на крыше. Кажется, сторож просто боялся того, что должен был охранять. Тем лучше для Антона.

— Здравствуйте, Григорьденисыч!

— Салют, молодёжь! — старик расплылся в улыбке, приподнялся на стуле и убавил громкость радио. Передавали футбол. — Опять работа? Скажи старшому, пусть в штат тебя берёт, что ли.

— Он уже предлагал. Посмотрим, может, ещё соглашусь. Ладно, пойду.

— Да погоди ты, у меня тут посылка, опять твоя красавица приходила. Щас, куда подевал-то… Вот, держи.

Вместо обычного термоса с бутербродами Григорий Денисович протягивал парню заклеенный конверт.

— Любовное послание, поди? — прищурился он.

— Не знаю… — Антон растерянно повертел письмо. — Ладно, спасибо. Хорошей вахты!

— И тебе, и тебе.

Старик грузно опустился на стул, чтобы вернуться к футбольному матчу и наполовину разгаданному кроссворду.

***

Тоша, здравствуй. Я звонила тебе домой, но, говорят, ты вечно где-то пропадаешь, а телефон архива, в котором ты себя похоронил, я не знаю. Много думала о будущем, о нас с тобой. Мне кажется, я совершила ошибку. Прошу, давай поговорим, у меня очень нехорошее предчувствие. Буду ждать тебя сегодня в полночь на крыше. Пожалуйста, пожалуйста, приходи! Твоя заучка.

P.S. Только оденься потеплее.

P.P.S. Я правда очень жду.

Антон растянулся прямо на кипах бумаг, устроив среди них подобие гнезда, и долго смотрел в потолок. Потяжелевший, угрожающе распухший рюкзак поставил рядом и машинально поглаживал его. Мысли спотыкались одна о другую, как ноги человека с паразитами мозга.

— Я вернусь и встречусь с ней. Завтра, — наконец, сообщил он потолку. — Обещаю.

Заставленная стеллажами комната не ответила, она до сих пор надёжно хранила свои секреты. Через минуту Антон уже спал неглубоким, беспокойным сном. Ему снились вывернутые наизнанку города, где многоэтажные чёрные башни опускаются сверху, полные таинственной скрытой жизни и прохладных голубых огней, движущихся в темноте, а под ногами распахнулась бездна миров, у каждого из которых некогда было название. Название, которое он забыл.

***

На сей раз путь от института до Жилмаша показался особенно длинным. Было по-осеннему зябко. Город спал, присыпанный первым снегом, в котором почти не встречалось свежих следов. Как-то рановато все решили расползтись по квартирам, разойтись по спальням и выключить свет: может, тоже, как Катя, чувствовали что-то. Старый рюкзак, лямки которого безбожно врезались в плечи, становился тяжелей с каждым шагом, словно напитывался массы. Всё важное, что ещё могло произойти, вынуждено было случиться в пределах гравитационного колодца, создаваемого рюкзаком.

По левую руку остался дом, в котором Антон вырос, его крыша показалась над прочими, узнаваемая благодаря пиратским радиоантеннам. Где-то там его ждала сейчас Катя. «Твоя заучка»: в груди кольнуло так неприятно и резко, что сбился шаг. «Предательница», бросил он ей в лицо, и это было подло. А как назвать то, что сам он делает прямо сейчас? Подъезд был вот он, рукой подать, он мог хотя бы попрощаться, но хватит ли ему сил после этого уйти?

Уже слишком поздно. И Катя, и родители, все бывшие друзья и ректор, научрук и сторож Григорий Денисович — все они остались для Антона снаружи горизонта событий. Ему же оставалось продолжать движение к точке сингулярности. Интересно, слушает ли сегодня дома дядя Костя? Если так, у него будет шанс записать кое-что интересное.

Дорога вела по знакомым с детства улицам и дворам, мимо детсада, в который Антон ходил, хоккейной коробки, где он однажды получил шайбой в лицо и возвращался домой в слезах, потому что мама отругает за испорченную кровью из носа дублёнку. За магазином «Хлеб» показался кинотеатр «Октябрь», соцреалистическая мозаика на глухой стене которого до сих пор была различима, пусть и утратила краски.

Ни кванта света не пробивалось из-за этих почерневших стен, но почему-то Антон был уверен, что внутри идёт закрытый кинопоказ, а лучи проектора оживляют странные картины. Быть может, похожие на те, что он недавно видел на самодельном теневом экране. В воображении парня лучи света тоже были чёрными, хотя он не знал, как такое возможно. Складная стремянка, которую он тащил с собой, больно ударила по ноге, на время вернув парня к действительности.

Антон наклонился и, цепляясь одеждой за проволоку, пролез в дыру ржавого сетчатого забора, первого из двух, окружавших соседский микрорайон. Фонари на столбах почти нигде не светили: электричество было, но перегоревшие лампочки меняли нечасто. Он включил фонарик, и жёлтый луч мазнул по кучам неубранной опавшей листвы. Возле урны валялся полуспущенный резиновый мяч, забытый кем-то из детей, игравших здесь ещё летом.

Антон углубился в квартал. Безжизненные на первый взгляд громады домов окружили его, воздвиглись со всех сторон, похожие на выступы скальных пород, если бы не их правильная форма. Повернув на углу у заброшенной автобусной остановки, Антон подошёл к дому номер двадцать три. Время на часах сравнялось с полустёршейся надписью синими чернилами на ладони: «00:58». Ещё ни разу в жизни он не ощущал настолько отчётливо, что готов. Впрочем, это чувство осталось с ним ненадолго.

***

Всё оказалось до нелепого просто. Антон прислонил лестницу, взобрался по ступеням и, не давая себе шанса передумать, двумя руками погрузился в размягчившийся под нажимом камень. Первым в стену вошёл фонарик, свет сразу пропал, с жестяного корпуса сорвалось несколько медленных чёрных капель. Дом выдохнул ему в лицо затхлостью, и в горле запершило. Антона будто потянули за руки изнутри: всё происходило в точности как в прошлый раз. Наверное, Оля тоже через это прошла.

Когда кончик носа коснулся поверхности, голова словно оказалась в эпицентре солнечной вспышки. Антон зажмурился и задержал дыхание, пока тестообразная масса обволакивала тело, стремительно теряющее чувствительность. Мысли путались, он стал мошкой в капле янтаря, запечатанной на чудовищной глубине под километрами базальтовых пород. Гаснущее сознание успело уловить смутное ощущение полёта, прежде чем темнота хлынула в рот и пробралась под веки, затапливая изнутри.

***

Он очнулся, лёжа ничком на пыльном паласе в чьей-то квартире. Шерстяная нитка, вылезшая из особенно протёртого места ковра, щекотала нос, и он чихнул. Поднялся на четвереньки, ощутил на спине успокаивающий груз: рюкзак остался на месте. А вот всё прочее было каким-то неправильным. Звон в ушах нехотя затихал, и Антон осмотрелся. Он ожидал увидеть почти что угодно: побережье смоляного моря внутри циклопического икосаэдра, трубчатую грибницу, во всех направлениях пронизанную узкими норами, словно червивое яблоко, даже каких-нибудь светящихся тварей на потолке. Вот только к увиденному ничто его не готовило.

За тюлевыми занавесками чернела ночь, но хрустальная люстра разгоняла мрак, заменяя его чахоточной желтизной. Радиола в углу мягко светила лампами через шкалу с частотами разных городов, однако динамики издавали только шипение: игла вхолостую скользила по пустым дорожкам пластинки с логотипом завода «Мелодия». На лакированном платяном шкафу сидел игрушечный медведь с траченной молью шкурой, из которой в паре мест уже начали высыпаться опилки. Его карие глаза-пуговицы, безжизненные, как у трупа, уставились куда-то в потолок.

Антон медленно обошёл комнату по кругу, ежесекундно переживая дежавю. На книжной полке тикали массивные малахитовые часы, каким место на столе партийного начальника средней руки. Диван аккуратно застелен клетчатым пледом, кровать стоит у противоположной стены (подушка поставлена треугольником и накрыта кружевным платком), на стене же — ковёр с семейством медведей и поляной в лесу, а на комоде, рядом с дисковым телефоном, забыта шахматная доска с незаконченной партией.

То была самая обычная квартира, каждая вторая в Екатеринбурге выглядела так же. Антон не узнавал её, он совершенно точно никогда тут не был. И всё же заранее знал, что за приоткрытой на пару сантиметров дверью скрывается прихожая, где над вешалкой приколочены оленьи рога и висит возле зеркала отрывной календарь. Воздух пах пылью, книгами и непонятно откуда взявшейся уверенностью, что здесь давно никто не живёт. И никогда не жил: всё это место было лживым насквозь.

Антон подошёл к медведям и провёл пальцами по жёсткому ворсу. Ковёр не мешало выбить, а лап у самого маленького медвежонка было шесть. Снял со стены чёрно-белую фотографию в рамке и поднёс к глазам. Симпатичная, может, слегка полноватая девушка со взбитыми в пышную причёску кудрями смеялась в камеру и двумя руками обнимала гротескное смоляное чучело, бесформенную двуногую фигуру, склонившуюся над ней. Подпись гласила: «Ялта, 1971». Антон узнал фон: широкие ступени, паруса на горизонте. Расстегнул куртку и достал из кармана фотографию отца, чтобы убедиться: оба снимка сделаны в один день.

Антон бросил рамку на кровать и проверил книжный шкаф: корешки только издали были похожи на настоящие. Названия и имена авторов невозможно было прочитать, бутафорские книги слиплись обложками. Внутри малахитовых часов отсутствовал механизм, секундная стрелка дёргалась на месте, и он отломал её. Дверь в прихожую, на вид приоткрытая, не поддавалась, под ударами ног она лишь пружинила и прогибалась, словно толстый лист резины. Стены вели себя так же, эту уютную комнату невозможно было покинуть.

Он подошёл к окну, сорвал занавеску и выглянул наружу. Никакого города там, разумеется, не было. В окне Антон увидел самого себя, стоящего среди непроглядной тьмы в круге света от фонарика, который всё ещё сжимал в опущенной руке. Голова безвольно свесилась на грудь, лицо заслонили давно не стриженые волосы, одежда покрыта шевелящимися пятнами липкой чёрной дряни.

Настоящий Антон, Антон-за-окном, не отвечал на крики. Он подёргивался, как человек во сне, который очень хочет, но не может проснуться. Как застывшая в витрине марионетка, из которой неведомый мастер готовится сделать новую смоляную куклу.

***

Телефон продолжал звонить, Антон продолжал игнорировать его, как и пузырёк чёртовых витаминов: тот всякий раз оказывался в поле зрения, куда бы Антон ни посмотрел. Впервые увидев бутылочку, которой не было на комоде минуту назад, он с удивлением поднял её (внутри пересыпались таблетки), осмотрел этикетку со смазанным логотипом НИИ Контакта, названием «Нормаферон» и показаниями к применению. Размахнувшись, швырнул в окно. Стекло отпружинило. Повернулся, и вот она опять, стоит на книжной полке.

За склянкой последовала сломанная пополам грампластинка, сорванная полка грохнулась на диван, радиола врезалась в стену от удара ноги: внутри что-то разбилось, и настроечная шкала потухла.

— Я не буду глотать эту дрянь, понятно? Не дождётесь, суки! — прокричал Антон и отметил про себя, что уже второй раз за день обращается к потолку.

Он загнанным псом кружил по комнате. Поиски выхода или чего-нибудь полезного среди обломков мебели продолжались, невозможно было сказать, сколько прошло часов и далеко ли до рассвета. Антон-за-окном вёл себя беспокойно, его почти целиком затянуло нефтяной плёнкой, а выпавший из руки фонарик откатился в сторону. Похоже, времени у него оставалось совсем мало.

Он вытащил из-под кровати округлый деревянный сундук, открыл защёлки, и верхняя часть снялась целиком. Внутри оказалась швейная машинка. Точнее, набросок машинки, примерный её контур со смазанными до неразличимости деталями. Некоторые крутилки и рукоятки были просто нарисованы на объёмной болванке. Кто бы ни пытался создать для Антона иллюзию знакомой среды, он не слишком-то постарался. Они что, решили, что в привычной обстановке он легче пойдёт на контакт? Фальшивая квартира его родителей, как это тупо. Телефон зазвонил опять.

— Да хватит уже трезвонить! Ну? Алло! — в трубке неразборчиво шипело, раздался щелчок.

— Оля? Оль, это ты?

Голос пришёл издалека, искажённый, но узнаваемый.

— Оль, я иду, слышишь?

— Её здесь нет, дурак…

Но в динамике уже звучали короткие гудки. Он кинул трубку мимо рычага, подобрал банку таблеток, стоявшую возле телефона, перебросил из руки в руку. «Способствует снижению адаптационного стресса». Никогда не задумывался, что это значит. Если выпить их, всё прекратится? Во всяком случае, хотели от него именно этого. Но у Антона была идея получше: он подошёл к рюкзаку, который оставил в центре комнаты и начал расстёгивать лямки.

На свет появился результат многих дней кропотливого труда в гараже, его настоящая дипломная работа: семь толстых запаянных цилиндров из обрезков водопроводных труб, перевитых проводом и сваренных меж собой. К корпусу бомбы крепился ярко-красный китайский будильник. На отшлифованном боку одного из цилиндров — заметная, глубоко процарапанная надпись: «вы пожалеете».

***

— А, то есть теперь вы зашевелились!

Антон выставил стрелки на 00:58, а будильник — на час.

На полу рядом с ним появился, сплавился из досок и мусора бобинный магнитофон, очень знакомый на вид. Лампочка возле кнопки ▷ призывно мигала. Телефон тоже надрывался без остановки, в дверь настойчиво стучали.

— Что такое? Я-то думал, вам на всё насрать. Было очень похоже!

Он с трудом перевалил тяжеленную бомбу набок, взялся за торчавшие из будильника провода и крокодильчиками подцепил их к выведенным наружу клеммам взрывателя, соблюдая полярность.

Не дождавшись его реакции, магнитофон включился сам собой и сразу на полную громкость. Из динамиков раздались закольцованные, исполненные отчаяния крики и рыдания Негонова-старшего.

Не обращая на них внимания, Антон достал батарейки и по очереди зарядил ими будильник. Вставляя последнюю, зажмурился, но ничего не произошло. Вернее, не произошло взрыва, а вот секундная стрелка пошла вперёд. У него оставалось секунд сто двадцать, плюс-минус. Очень мало, когда речь идёт о том, сколько тебе ещё жить, зато теперь игра шла по его правилам.

— Вы точно пожалеете, это я… это мы с отцом обещаем.

Получится ли? Если бы речь шла о простой пятиэтажке, силы взрыва хватило бы, чтобы целый подъезд мелкими фрагментами обрушился в подвал. Повредит ли это Соседям хотя бы немного? Как знать. Насколько Антону было известно, на них никто никогда не нападал. Самое время это изменить.

Крики становятся громче, теперь они раздаются прямо в комнате, а не исходят из магнитофона. К ним присоединяется девчачий плач, который Антон узнаёт, потом всё больше новых голосов, уже незнакомых. Медведь спрыгивает со шкафа, стены и потолок выгибаются внутрь, стараясь дотянуться до человека в центре комнаты. Но посреди разгрома всё так же ясно и чисто щёлкает секундная стрелка будильника, слишком реальная для этого места. Склянки с витаминами катятся к ногам со всех сторон, их сотни, высотой куча достигает щиколоток. «Съешь меня!», требуют они.

— Нет уж, твари, я вам не Алиса, и мы не в стране чудес.

Антоном овладевает кристальное, ледяное спокойствие, крепнущее с каждым тик обратного отсчёта. Он не блефует. Расталкивает пузырьки Нормаферона и садится на пол.

— Либо вы отдаёте мне сестру, либо я взорву ваш грёбаный дом с собой в придачу. Другой сделки не будет.

И тогда всё прекращается разом. Крики, грохот, ход последних секунд на часах — всё поглощает неодолимая тишина. Искажённые, как дурная оптическая иллюзия, стены в полосатых обоях осыпаются, словно смываемый прибоем замок из чёрного песка. Уцелевшие предметы мебели окончательно теряют форму, люстра падает на пол, плавится, но продолжает гореть. В стене уже зияет провал, и в нём Антон видит маленькую фигуру, протягивающую к нему руки.

Секундное головокружение. Антон открывает глаза, отирает с лица вязкую массу, подбирает фонарик: теперь он — Антон-за-окном. Только никакого окна больше нет, декорации для щадящего контакта, если это были они, исчезли. Вокруг — пустое и гулкое пространство, лишённое света. Однако он не один: маленькая фигурка всё так же стоит напротив, едва различимая в темноте. Непонятно даже, лицом стоит или спиной.

— Оля? — Антон направляет на неё фонарь.

Это действительно Оля, но Антон по-прежнему не знает, повёрнута ли сестра лицом к нему. Потому что разница между лицом и затылком невелика, когда смотришь на смоляную куклу.

— Что они с тобой сотворили…

Фигура делает нетвёрдый шаг, тогда игра света и тени обнажает на плоскости «лица» две незрячие впадины там, где у человека должны быть глаза. Антон протягивает руку и касается прохладной поверхности, он гладит сестру по «щекам» и лысому утолщению «головы», почти ощущая под пальцами все эти кавычки, проговариваемые в уме. Челюсть истукана опускается, и под глазами появляется третье углубление: это рот.

— Мммммм, — произносит Олька. — ММММММ!

***

Антон не очень хорошо запомнил, что случилось потом. Предпочёл бы совсем забыть, как чёрная, без деления на пальцы ладошка взяла его за руку, словно чтобы куда-то отвести. Но они никуда не пошли. Вместо этого уши заложило от тишины, когда само пространство реконфигурировалось, создав подобие тоннеля в невидимой стене.

Он помнил и то, как на дальнем, невероятно далёком конце тоннеля зажёгся и начал быстро приближаться голубой свет. Будто фара метропоезда, который вот-вот тебя собьёт. Так и вышло, с той разницей, что это сама каверна, где стояли Антон и Оля, вывернулась наизнанку и прыгнула навстречу летящему свету, на миг обнажив свои тошнотворно правильные геометрические грани.

Налетевшая вспышка бритвой взрезала глаза, презирая закрытые веки: ни они, ни кости черепа не стали для света препятствием. Снизу и сверху, вокруг и даже внутри, всюду были теперь только они. Соседи. Это имя их устраивало, их устроило бы любое. Разум Антона перебирал эпитеты тому, что атаковало органы чувств, не находил языковых эквивалентов и начинал сначала. От этого казалось, что голова сейчас взорвётся сильнее, чем могла бы бомба.

«Взрыв!», — возликовал рассудок и начал как бешеный накручивать лингвистическую паутину поверх найденного зерна. Соседи — это вечно длящийся взрыв, статичный коллапс, закольцованная на себя многомерная скорлупа бутылки Кляйна. Они оказались материальным воплощением математического принципа, которое проще описать через то, чем оно не является. Антон осознал, как нелепа была его бомба, весь его наивный бунт. Подорвать Соседей? С тем же успехом он мог пытаться поцарапать отвёрткой аксиому. Он изначально был способен навредить лишь себе, но по какой-то причине им этого не хотелось.

«Что это такое?», — вопил и бился в черепной коробке перегруженный разум. И тогда Соседи повиновались механистическому закону, согласно которому на вопрос неизбежно должен следовать ответ: они показали себя. Или, вернее сказать, явили.

— Вы… Вы всё-таки живые!

▒ [да] / [нет] | [~]

— Да и нет? Не понимаю, как это?

▒ [как][?] : [протокол][исполнение] / [белок][вирус] / [структура][кристалл] | [аналог]

— Ладно, отложим, сейчас мне нужны ответы. Так много надо узнать...

▒ [запрос=ответ] | [принцип]

— Вы хотя бы разумны. Я не был уверен, что ваши дома обитаемы.

▒ [алгоритм=разум][?] [система=разум][?] ⇒ [да] ; [я=разум][?] ⇒ [нет] ; [разумны][?] :[информация][самоорганизация] | [~]

— Кажется, я вас понимаю. О боже.

▒ [боже] : [да]

Антон не ощущал рук и ног и лишь надеялся, что сохранил до сих пор своё тело. Как будто стал обнажённым мозгом, плывущим в вихре светящегося планктона. Его захлёстывал шторм синестезии: цвета кричали, глаза слышали музыку, а кожа чувствовала страх. Хотелось паниковать, но он заставил собраться то малое, что от него осталось.

— Зачем вы прибыли? Чего вам от нас надо?!

▒ [вас][надо][?] : [нет] / [0] ; [выживание] / [существование] | [цель]

— Для чего вам наши дома? Которые вы захватили.

▒ [граница][присутствие] / [порог][инвазия] | [постройки]

— Откуда вы пришли?

▒ [время][после] ; [возможность][мало]

— Будущее? Маловероятное… будущее?

▒ [возможность][мало ^ мало][1/∞][ε]

Рябь пробежала по кипящему голубому свечению, из которого не то чтобы говорили, но транслировали смыслы Соседи.

▒ [ограничение][канал] ⇒ [запрос][демонстрация][?]

Отец прямо предостерегал от этого в своём письме. И долго рыдал на плёнке после того, как согласился сам. Но есть то, что мы можем изменить, и всё остальное: Антон просто не был бы собой, предпочти он не знать.

— Хорошо. Покажите мне.

Какое-то время за этим был только свет, такой же яркий, как луч проектора в кинотеатре «Октябрь».

Продолжение >>

Утром 5 сентября в Астафьево привезли бульдозер марки Caterpillar, прибыли журналисты, а через полчаса приехал и сам глава региона. Он лично сел в кабину машины и проехался по винограднику, принадлежащему частному предпринимателю Савельеву. Последний вызвал полицию, но прибывший подполковник заявил ему: «Ты что, не видишь, что это губернатор?», и после непродолжительного совещания с главой региона приказал отправить бизнесмена под административный арест за хулиганство.

«Торговцы смертью нам здесь не нужны. Сегодня была показательная акция, но остатки виноградника я распорядился вырубить, – прокомментировал свою инициативу сам Филимонов. – Так называемый предприниматель утверждал, что делает виноградный сок, но все мы знаем, во что превращается виноградный сок уже через несколько недель, если добавить дрожжи и поставить в погреб, потом в нужное время добавлять сахар, снимать осадок, и подавать с белым сыром и оливками при температуре не больше 15 градусов... Получится дьявольский напиток, я хочу сказать, просто дьявольский. Этого нам здесь не надо».