Приезжие всегда начинают искать в нашем городе хоть что-то, из-за чего здесь всё еще живут люди. Убедившись, что здесь почти некуда выйти в свет, они переживают фазу нервного поиска, потом отрицания результатов поиска, потом смирения, после чего либо отбывают в другие веси, либо покупают квартирку и бурчат все годы «ну и дыра!» или «конечно, в нашем-то городе ого-го было».
Моя семья приехала в этот город из такого места, про которое как Алеше Поповичу, стыдно рассказать (анекдот под постом), поэтому новое место жительства не только не хаяли, но и до сих пор нежно любим. Хотя нет, вру, рассказывать про родное село я могу долго со слезой детской ностальгии. Это взрослым там было не очень, а вот детям зашибись. Где еще можно жрать тростник, ловить черепах в степи, закапываться в песок с головой и купаться в свежей грязи посреди улицы. Золотое время было.
Во-первых, здесь летом часто шел дождь (а не два раза за все три месяца), во-вторых, в старой части города размещалась станция юннатов. В родном селе каждая семья держала скотный двор и птицу, в степи бегали сайгаки и дрофы, но вот хомяков и морских свинок я впервые увидела здесь.
До 16 лет я постоянно тусовалась в кружках любителей позвоночных, и однажды ляпнула Игоревне, любимой руководительнице:
- Когда закончу институт, вернусь и буду работать здесь!
- Пожалеешь, - сказала суровая Игоревна. – Зарплата здесь одни слезы.
- Я и без зарплаты буду работать! – очень самонадеянно отбарабанила я, мечтая вырасти в смелого зверолова и зверовода, как Джеральд Даррел. И ведь как в воду глядела, пророк очкастый, потому что институт закончился в 1998 году, когда бюджетников государство низводило и курощало. Денег не давали. Но за время моего отсутствия станция юннатов превратилась в нечто под названием «Малый зоопарк». Хомяки и свинки остались в гомеопатических дозах, зато появились подкидыши из прогоревшего передвижного зоопарка, который был проездом и бросил всех питомцев. Там была какая-то темная история, о которой знала только Игоревна. За зверями приходили чужие люди, особенно хотели забрать Матильду, павиана гамадрила, взрослую злобную бабу, вроде как в счет долга того сгинувшего зоопарка. Игоревна за неимением других средств убеждения и защиты не без внутреннего трепета открыла клетку и предложила «Забирайте!». Гамадрилы по размеру примерно с эрдельтерьера, а по характеру представляют собой нечто среднее между Гитлером и бешеным огурцом. По внешности напоминают серого собакена, который решил эволюционировать в примата, но остановился, увидев в зеркале свои близко посаженные карие глаза и бакенбарды. Мотя вздыбила шерсть, уши у нее отъехали назад, а длинные желтые от курения зубы, наоборот, она выставила вперед. Чужие люди сказали «данунах» и ушли.
Кроме Моти, в зоопарке оказались поименованные волк Вовка, лиса Милка, песец Петрушка, енот Летиция, зеленая мартышка Чиконя и безымянные кенгуру, дикобраз, осоед, всякие попугаи. Как можно было отказаться и не отдать лучшие юные годы этому бестиарию?
Первое, о чем меня предупредили – не кормить их в полночь не совать в клетки уязвимые части тела. Особенно Моте. Совать что-то к Моте не пришло бы в голову ни одному здравомыслящему человеку. Мотя жила в благоустроенной клетке без подселения; посреди клетки торчало мертвое дерево, с которого свисали цепи и автомобильные шины на веревках. Иногда ей из добрых чувств подкидывали мягкие игрушки (со стороны то, что происходило дальше, в точности походит на кормление крокодилов цыплятами – вот сверху падает тушка цыпленка, а вот вода вскипает и крокодилы в секунду уничтожают птичку). Так что игрушки не задерживались. Целыми днями она сидела в засаде наподобие легендарной Сциллы, изображая полное отсутствие интереса к проходящим мимо людям. Иногда лениво ковыряла затирку между плитками на стене клетки, и в итоге отковыряла все плитки. Иногда оттягивала серую кожу на бедре, насыпала туда опилки и отпускала, чтобы опилки летели в разные стороны. Однако в ее похожей на собачью голове непрерывно шел расчет расстояния, на которое можно выбросить лапу и вцепиться в проходящего мимо сапиенса. Сапиенсы вопили, пытались вырваться, а Мотя со своей стороны изображала Чужого, лязгая зубищами и втаскивая человека через рабицу за скальп или одежду к себе. К счастью, волосы легко отрывались, а халат можно было снять.
Не знаю, кто воспитывал Мотю, возможно бешеные огурцы, потому что в ее дикой жизни было несколько прикладных областей. Первая – ненавидеть детей. Едва завидев ребенка, Мотя начинала распухать. Она металась по клетке, дергала навешенные на дерево цепи, трясла автомобильные шины, кидалась на рабицу и визжала так, будто к клетке подошел не ребенок, а Мавроди, который выманил у нее все деньги и просит еще.
Во-вторых, Мотя ненавидела женщин, определенно видя в них конкуренток. Только три женщины из сотрудниц, включая Игоревну, могли чувствовать себя в безопасности, и то относительной –в клетку к Мотьке без необходимости никто бы не зашел.
Особенно Мотька неистовствовала, когда у ее клетки оказывались и ребенок, и женщина. Она могла усмирить своего внутреннего Халка, если женщина приносила какую-нибудь еду. Однако женщины, выросшие на мультиках про добрых обезьянок, танцующих с тигрятами или помогающих людям нести телевизоры, думали порадовать своих чад близким контактом с Мотькой. Поэтому у нее на глазах отдавали ЕЁ БАНАНЫ ненавистным мавродям.
Думаю, после этого дети развивали в себе критическое мышление раньше, чем утверждается в учебниках по психологии младшего дошкольного возраста. По крайней мере по отношению к Матильде. В гневе Мотька становилась похожей на агрессивного ротвейлера, к которому забрел грабитель - зубастого курносого ротвейлера с огромной красной жопой, рвущегося к грабителю через антимоскитную сетку, и орущего, как бабка с деменцией. О силе ее крика и его мистическом воздействии говорит один случай: однажды ночью Матильда вдруг заорала, и от этого крика мирно спящий в соседней клетке кенгуру отошел на радугу.
В-третьих, Мотя страстно обожала мужчин. При мужчинах она становилась заколдованной принцессой, изысканно вежливой, и только возможности голосового аппарата и отсутствие центров речи в мозгу не позволяли ей говорить по-французски. Ее самой большой любовью был электрик Сережа, который однажды в жаркую погоду разгуливал по зоопарку в майке и продемонстрировал ей, что сапиенсы тоже бывают мохнаты и завлекательны. До Сережи она общалась только с соседом Чикой, мелким дротистом с грустными глазами- но разве может Чика, недоросль размером с белку, соперничать с прекрасным Сережей? Завидев Сережу, утром идущего на работу, через окно зоопарка, Мотька спускалась с дерева, при этом вытягивала губы трубочкой и издавала нежное «ух-ух-ух». Надеясь на скромное женское счастье, Мотя предлагала всю свою не пригодившуюся в неволе любовь.
Я справедливо побаивалась цепких рук Мотьки. Ее клетка стояла торцом ко входу на кухню, куда волей-неволей требовалось ходить, чтобы пользоваться водопроводом для моего отдела аквариумистики. Злыдня терпеливо караулила меня, и однажды подсекла, как леща на рыбалке, впилась культяпками в халат и с торжествующими воплями потащила к себе. Сил у этой мадамы было как у капкана на медведя. Пришлось позорно выпутаться из халата и оставить его на растерзание. Так я и ходила до одного случая по широкой дуге, огибая нашу Сциллу.
В следующей части: шок и трепет! Свадьба Матильды или попранные мечты.
Анекдот про Поповича ( старый как Попович).
Встречаются как-то Илья Муромец и Алёша Попович.
- А откуда ты, добрый богатырь, да как зовут тебя? - спрашивает Алеша.
- Зовут меня Илья Муромец, а из места я из Мурома. А ты кто таков, да откуда?
-Звать меня Алеша Попович, а из какого я места, не скажу.
ПыСы: Фото не мое, и на нем не Мотя, но физиономия похожа.
