Еще не додумав эту мысль, начинаю оглядывать кузов у себя под ногами. Деваться этому чертову подствольнику просто некуда, он лежит где-то рядом, вот здесь, у борта. Или тут, под этой коробкой?
Я не вижу его ни у борта, ни под коробкой. Начинаю судорожно двигать ящики и коробки с сухпаем, пока не убеждаюсь, что в кузове его нет. Несмотря на жару, мой лоб покрывается холодным потом, по телу проходит волна озноба. Вид мой, наверное, сильно напугал колпаков, они смотрят, разинув рты, и ждут какой-нибудь бури.
А у меня язык приклеился, даже не могу разжать губ, чтобы сказать им хоть слово. Стою, как деревянный Буратино, и обливаюсь ледяным потом. Наконец, выдавливаю из себя слова, но звуки получаются хриплыми и свистящими:
- А ну, пацаны, передвигайте коробки. Сперва перекладываем все в тот конец кузова, потом возвращаем на место. Мне нужно четко пересчитать наши запасы. Таскайте, а я буду считать. Приступили!
Недоверчиво поглядывая на меня, они начинают возиться с коробками. Я с надеждой оглядываю открывающийся пол, но с каждой очередной коробкой, надежда моя тает, как догорающая свечка. Я с ужасающей отчетливостью осознаю, что старания мои напрасны, что в кузове подствольника просто нет, а лежит он сейчас в пыльной колее дороги, может в ста метрах, а может в десяти километрах от нас.
Что же теперь делать, где найти подствольник? Как мне обыскать дорогу на этих километрах, пройденных после поворота? Зачем я вылез из кабины, какого черта понадобилось мне в кузове? Почему, вообще, я оказался на этой операции?
Я должен давно быть дома! Как быть???
Для вида я еще тычу пальцами в коробки, и шевелю губами, будто и впрямь что-то считаю. Но коробки уже убраны, и я принимаюсь тщательно осматривать днище. Нет! Пусто! Пропал мой подствольный гранатомет. То есть, пропало боевое оружие. А это уже, точно трибунал...
Из последних сил надеваю на лицо слабую улыбку и выдавливаю слова:
- Порядок, пересчитал. Возвращайте коробки на место.
Они начинают работать, а я, с трудом перешагнув борт, прыгаю на землю, и сразу опускаюсь прямо в пыль и приваливаюсь к заднему колесу.
Вот так, старший сержант Смирнов! Вы потеряли личное оружие! Это - преступление.
И прав был наш ротный: развал дисциплины во взводе и нежелание заместителя командира взвода работать с личным составом ведет к тяжким проступкам и даже воинским преступлениям.
Трибунал. Да, это меня и ждет! Вот так закончится моя служба в этом проклятом Афгане! Вместо того чтобы ехать домой, я отправлюсь на несколько лет совсем в другое место. Я не хочу в дисбат. Но я не хочу умирать! А что остается? Принять все, как есть? Понадеяться на лучшее?
Нет, все однозначно, будут судить...
А отец? Что будет, когда он узнает об этом? Как он будет смотреть в глаза нашей родне и знакомым?
И мама? Она выдержит ли это?
Сестра Наташка, которая пишет мне столько писем, ждет, переживает, так гордится мной!
Это называется "Позор"! Пятно на всю семью и навсегда. Мама, ваш сын - военный преступник, или уголовник...
Господи, что делать?
Как быть-то мне, Господи?
Кого спросить, с кем посоветоваться?
Да и что тут советоваться, все и так ясно. Выход у меня только один, ведь не доводить же дело до трибунала...
- Колонна ушла по Кишимской дороге утром, а мы просидели до темноты в палатках, и вышли уже в ночь. Двинулись напрямую от полка, через горы. Под утро сделали привал на пару часов, а к полудню прошли перевал и были уже в долине, в Урочище Аргу, - продолжал Олег свой рассказ.
Рота вернулась в кубрики с послеобеденного построения. Дембеля и деды снова сидели на койках, а черпаки стояли рядом. Даже молодые незаметно подтянулись поближе и слушали, не смотря на то, что рисковали налететь на внеплановые работы сверх уже полученных от черпаков заданий.
- В первый день мы немного прошли по долине, прошмонали какой-то небольшой кишлак, а к вечеру поднялись на высотку и стали устраиваться на ночь.
Я как раз выкладывал из камней укрытие для ночевки, когда ко мне подошел взводной минометной батареи и спрашивает:
"Ты с первой роты? Есть у вас такой сержант Смирнов?"
"Есть, говорю. Это наш замкомандира первого взвода. А что?"
"А то, отвечает, что погиб ваш замок".
Как, что - никто тогда не рассказал. Сказали только, что погиб, что за ним приходила вертушка и отвезла в полк.
Уже после операции пацаны рассказали, что он весь вечер был как не в себе. Не разговаривал ни с кем, все сидел один. Да вот Султан там был, он на броне Второго батальона ходил, он пусть и доскажет конец этой истории.
- А что тут досказывать? - проворчал Султан, - Под утро услышали выстрел. Все повскакали, думали нападэние или обстрэл. Но все спокойно, больше стрельбы нэт. Смотрим, Володя лежит возле БээМПэ, в руках автомат. Прямо в сердце сэбе стрэльнул. Мы не поняли почему. А выяснилось все утром. Разведрота проходила мимо, рэбята подошли к нам и отдали подствольный гранатомет. Сказали, что нашли его на дороге, в пыли. Потом молодые с его машины рассказали, что сержант искал что-то в кузове, когда колонна встала на привал. Так и вычислили мы, что это был его подствольник.
- Только когда вертушка его забирала, он еще живой был. Не попал он себе в сердце. Уже потом, в госпитале умэр Володя. Жаль пацана. Хороший был. Глупо все получилось. Хотя бы он несколько часов подождал, хотя бы поговорил с кем. Нэт! Мужчина! Позора нэ захотэл для себя и родных.
- А верняк, родня его нэ знае, як он погиб, - проговорил задумчиво Коля, - Так я думаю и не нужно им рассказывать. Так и так он на боевых погиб! Знать, похоронку послали, что погиб, выполняя... Как его? Как они там, в письмах, пишуть? Интернациональный долг? Чи, как его, Олег?
- А сестренке его ты, Вась, напиши. Напиши, что помнят его в нашей роте, - подумав, сказал Олег.
- А мабут, и вправду кто из пацанов после службы поедет в этот город? - разгорячился вдруг Толик, - мабут, родаков его навестит?
- Может и так, - отозвался Олег, - Только для этого нужно, чтобы солдат тот Счастливым оказался. Чтоб отсюда живым выбрался... Выполнив этот самый, Интернациональный!
