Шаолинь

Алексею Карпову 31 год, он из Санкт-Петербурга. Его биография – цепляющая история, как жить не по шаблону, а следовать внутреннему чувству:

• В 2015 году он оставил работу (начальник отдела маркетинга НИИТ), чтобы отправиться в Шаолинь для изучения боевых искусств.

• Первые две недели жил в палатке рядом с монастырем и без знания языка искал себе мастера. Он не считает это время сложным: «Не хочу драматизировать, потому что не было самого сложного времени. Было просто время. Я либо рад, либо не рад. Конечно, это сложнее, чем первый день в школе».

• Раз в полгода он возвращается в Россию. Недавно к нему в Китай приехал отец: жил две недели, тренировался у мастера и проникся атмосферой Шаолиня.

• Сейчас Карпов учится в магистратуре философского факультета университета в Пекине, ведет онлайн-проекты, организует тренировки и экскурсии в Шаолинь и занимается в школе мастера Ши Янчена.

– Мой прадед с товарищами из Китая приехал в Россию на заработки и оказался в Красноярске. Они поехали на золотые прииски и разбогатели. У него были свои плантации помидоров – достаточно богатый дворянин. Видимо, из-за этого в годы репрессий приехали дяденьки в плащах и сказали: «Вам нужно проехать с нами». Прабабушке сказали за сутки покинуть дом. В этот момент она была беременна моим дедушкой.

Дедушка никогда не видел своего отца. Прабабушка по национальности – татарка, поэтому со стороны мамы русских там нет вообще. В 2015 году появилось какое-то ощущение, что если ничего не сделать, то это останется непонятной историей: правда или вымысел. Нет ничего: ни фотографий, ни документов. У детей прадеда даже не указано, кто их отец. И нет доказательств, что они его дети.

Единственный способ не потерять корни – окунуться в культуру Китая. Возможно, кровь потянула.

Алексей с родителями

– Когда приехал в Китай, искал какие-то сведения о прадеде?

– В Китае это сложно. Было бы легко, если бы я знал его имя на китайском языке. Почему у них история в пять тысяч лет? Потому что они все записывают и хранят. У меня нет ни его имени, ни иероглифов. Со слов дочери моего прадеда, его имя произносится как Тя Чан Си. Эти три слога в мартирологе мы нашли. По описанию все подходит, потому что он там один такой. Год рождения тоже подходит. Других вариантов, кто это может быть, у нас нет.

Его имя на русском языке в Китае ничего не значит. Мы произносим и записываем имена не так, как это происходит в Китае. В Китае записываются фамилия и имя, а у нас – имя и фамилия. Когда китаец представляется, он начинает с фамилии.

Иногда китайские имена меняли местами: сначала писали имя, потом – фамилию. Когда мы говорим Тя Чан Си, непонятно, что здесь имя, а что – фамилия. Если Си – фамилия, то она совпадает с фамилией сегодняшнего правителя Китая [Си Цзиньпин].

– Ты учишься в магистратуре в Пекине. Ка-а-ак?

– Я поступил только в сентябре. Это очень легко. Есть специальный сайт. Китайское правительство спонсирует и выделяет стипендии иностранным студентам. Есть несколько вариантов стипендий. Главный – когда все оплачивает правительство: учеба, проживание, ежемесячная стипендия. Вообще ни за что не плачу.

Чтобы ее получить, даже экзамены сдавать не нужно. Основная сложность – попросить преподавателей из университета, который уже закончил, написать рекомендательное письмо. Это письмо необходимо перевести хотя бы на английский язык и разослать. Никаких экзаменов нет.

За учебу я не плачу. Мне выплачивают стипендию 3 тысячи юаней – это 30 тысяч рублей. Странно, что у нас таких стипендий нет. Здесь учеба очень интенсивная, почти нет свободного времени, постоянно учусь. Я еще и учусь на двух курсах одновременно. Официально поступил на факультет философии по специальности «Китайская философия». Почти 20 пар в неделю. Некоторые дни учусь с 8 утра до 8 вечера. Остальное время – домашнее задание. Еще как-то работу успевать. Мне нравится.

Моя цель – поступление в университет, чтобы учить китайский язык. В сравнении с другими иностранцами я говорю неплохо. Но не хватает словарного запаса, грамотности. Если делать большую работу с китайцами, неграмотность не помогает.

Университет хороший. Люди хорошие. Все удобно и обустроено. Еда хорошая. Не нужно тратить время на готовку, можно дешево кушать. Не нужно тратить время на стирку. Простые бытовые вещи, но очень облегчают жизнь.

Впервые я уехал из Дэнфэна. Там живет 600 тысяч человек. Когда я приехал в Пекин, ощутил очень большую разницу. У нас есть предмет «Введение в Китай» – базовый курс о Китае. То, что там рассказывают, не очень сходится с тем, что я видел в Дэнфэне. У Пекина представление о Китае убежало немножечко вперед и отличается от того, что реально происходит в маленьких городах. Но разница, пожалуй, не такая большая, как у нас между Питером и Москвой.

Я не знал китайский язык, когда приехал, и жил с мастером рука об руку. Он брал меня везде: к друзьям, на застолья к другим мастерам. Я учился культуре не через язык и не через знания. Я был внимателен к разговорам, деталям, жестам. Впитывал, анализировал, спрашивал у мастера. Сейчас понимаю, что мой бэкграунд понимания китайской культуры достаточно глубокий и необычный. Пока не встречал того, с кем мог бы об этом поговорить на том же уровне. Культура в теории и культура на практике – разные вещи. Преподаватели удивляются, когда я говорю, что было вот так и вот так. Спрашивают: «Откуда ты это знаешь?».

Китайцы говорят, что китайская культура – большая рыба: она никогда не плавает сверху и не плещется на воде, находится в глубине, ее никто не видит. Китайская культура – глубокая, ее можно снимать слой за слоем и открывать новое. Даже на уровне иероглифов. На первом уровне изучения языка иероглиф означает что-то простое. Через 10 лет окажется, что у него очень много смыслов.

– Учеба сильно отличается от нашей?

– Кажется, что намного сложнее, но и намного проще. Наверное, просто по-другому.

Во-первых, американский тип. Я учился в Санкт-Петербурге. Там есть корпуса, есть общаги – все это в разных местах. Здесь же есть кампусы: все в одном месте и живут, и учатся. Студгородок.

Во-вторых, все постоянно учатся. Библиотека используется как читальный зал. Столы все забронированы. В 7 утра библиотека открывается, в 10 вечера – закрывается. Всегда битком набита. Кого куда ни позовешь, все говорят, что учатся. Даже если не так много пар, как у меня.

– В моем вузе учится много китайцев: они сидят с переводчиками, ничего не понимают, но их заставляют учиться. Объясни, как европейцу переместиться в другую среду и не потеряться?

– Моя культура обогащена изначально. Китайцу оказаться за рубежом – вообще шок. Иметь друга-китайца в Европе – считай, что избранный. Может, не все китайцы согласятся с моей формулировкой.

Иностранцы не всегда понимают разницу культур, что они приехали в гости, поэтому ведут себя немного нахально. Китайцы скромнее, всегда помогают, никогда не скажут «нет». Иностранцы этим пользуется. У нас нет такого, чтобы быть скромным. Бери, пока дают. Так и тянут. Многие иностранцы (в том числе русские) не любят китайскую культуру, китайский грязный воздух, китайскую еду, но почему-то учатся здесь и хотят работать. Такие люди мне не очень понятны.

– Есть ли какой-то отбор, чтобы попасть в Шаолинь?

– Никакого отбора нет. Есть монастырь Шаолинь. Просто загуглил: «Шаолинь». Выдало конкретный адрес, как и у любой организации. Понимал, что сразу не поеду туда, потому что не говорю по-китайски. Только как турист, где худо-бедно говорят с иностранцами.

Сначала я занимался в московской школе [2014 год, школа мастера Ши Янбина]. Вместе с ними поехал в Шаолинь. Это центр притяжения определенной энергии. Для футболистов такое место – футбольное поле, для практикующих боевые виды искусств – Шаолинь. Никакой магии здесь нет. Вся магия – заниматься каждый день по несколько лет без остановки и выходных.

Попасть в Шаолинь может каждый. Мы приходим, находим мастера, просим за отдельную плату примкнуть к школе. В первый месяц это стоит 800-1000 долларов. В зависимости от места: чем ближе к Шаолиню – тем дороже. В Шаолине – самое дорогое.

Шаолиньский монастырь находится в городе Дэнфэн. Шаолиньское кунг-фу практикуют более 60 тысяч учеников. Если любого спросить: «Где ты тренируешься?» – все ответят: «В Шаолине». Если бы он реально тренировался в монастыре, то сказал бы: «Я из Шаолиньского монастыря». Шаолинь означает просто место. Как район, если по-нашему.

В Шаолине тренируются только туристы. Даже сами монахи больше тренируются не в Шаолине. Там очень много туристов, поэтому мало места для тренировок. Это больше аттракцион. Настоящие тренировки проходят за его стенами.

– Со скольких лет туда принимают? Ты писал, что встретил там 12-летнего русского мальчика, который сразу спросил: «Играешь в Dota?».

– Нет такого, что принимают. С любого возраста можно. Это как приехать покататься на сноуборде. Купил билет и пошел кататься с инструктором. Примерно такая штука. Только опыт получаем не как на сноуборде.

Помнишь фильм про Рокки? Он тренировался в деревне, поднимал бревна, возил тележку с грузом, а его напарник занимался в спортивном зале, оборудованном по высоким стандартам. Тут то же самое: в большом городе мы тренируемся в специальном зале, где есть коврики, сменная обувь. Тренируемся ровно 60 минут три раза в неделю.

В школе мы живем в тренировке. Тренировка всегда. Четыре-пять лет потренироваться иностранцу – жизнь не будет прежней. В тело придет опыт, который нигде больше не получить.

– Жизнь в Шаолине – почти армия?

– Можно так сказать. Главное сравнение с армией – режим и дисциплина. Но в армии совершеннолетние, а здесь все до 18 лет. С 6 до 16 в основном. Нет такого, что все приехали из разных мест на год. Все живут по несколько лет разных возрастов. Многие из одних и тех же деревень, поэтому друг друга знают и дружат.

– У тебя есть какие-то обязанности?

– Не опаздывать. Учиться усердно. Тот, кто не учится усердно, нехороший ученик. Быть дисциплинированным – заправлять за собой кровать и не опаздывать со звонком.

– Случались ли драки между учениками?

– Было. Замахивались. Но я не видел. Драка в школе – сурово. Особенно если старший ударяет младшего, просто потому что у него больше сил – сильное нарушение.

– Самое жесткое наказание в школе.

– Их нужно увидеть. На словах не описать. Нужно ощущение. Я на наказания не попадался. У меня другие цели. Они дети, а я уже очень давно не ребенок. Есть место, в котором свои правила. Эти правила нужно соблюдать. Дети этого не понимают. Установка: если ребенок получил двойку, я бью его ремнем – такого нет.

Ребята не убрали за собой после обеда, не договорились. Все ушли, и стол остался грязным. Мастер их позвал. Они прыгали вшестером со столом в руках. Туда и обратно. Они думали, что один раз пропрыгают – и все. Пропрыгали три-четыре раза. Понятно, что они оказались без ног. Можно ли назвать это наказанием?

– Вполне.

– Да. Но они прыгали и накачали себе ноги. Разве это наказание? И ребята благодарны мастеру. Тут же, а не через 10 лет. Завтра они так не сделают, потому что ноги будут болеть три дня. Не от пощечины и не от ремня.

Еще наказание. У нас нельзя использовать мобильные телефоны, потому что все семьи разные, доходы разные. Чтобы дети не мерились телефонами, не делили людей на хороших и плохих по дюймам диагонали экрана, их запрещают. Нужно позвонить – приходи в офис и звони домой. Телефоны на входе отдают. Бывает, что родители втихаря передают ребенку телефон. Но родители не понимают, что на самом деле не помогают.

Один раз у мальчика нашли музыкальный плеер. Он пронес его, ночью слушал музыку и создавал запретный плод – у него есть, а у других нет. Мастер построил всех и позвал этого мальчика. Тот вышел, встал напротив всех. Сказали принести плеер. Шифу сказал: «Бей об пол. Бери и кидай. Разбей». Он ударил сначала мягко – «Бросай сильнее». Начал бить изо всех сил. Плеер разлетелся. Мальчик заплакал. Он плакал, потому что причинял себе урон. Его никто не бил по рукам, мастер не разбивал. Мальчик сам разбил свой плеер. У нас такого примера я не видел.

– Каждый день занятия начинаются в пять утра. Почему так рано?

– Потому что солнце встает. Солнце встает и не спрашивает, хочется выспаться или не хочется. Если я хочу спать с утра, значит, я поздно лег.

Тренировки на рассвете дают так много энергии. Не было ни одной тренировки, после которой я бы не вернулся и не сказал себе: «О, как кайфово я себя чувствую». В этом ловишь кайф. Понимаешь, что по-другому быть не может.

Тренировки не ад. Есть поле, его нужно вспахать, чтобы посадить овощи. Разве скажешь, насколько это трудно? Да, это трудно, но по-другому никак. Овощи же должны расти, мы хотим кушать.

– Сколько у тебя было травм?

– Есть один общий знаменатель. Первые годы за месяц перед отъездом я давал себе установку: «Все, я уезжаю, надо поднажать, чтобы приехать домой и показать всем класс». Каждый раз, когда я давал себе такую установку, что-нибудь себе травмировал. Я шел за грань с закрытыми глазами. Я шел не потому, что могу, а потому что должен. Поэтому получал травмы. Нужно тренироваться усердно каждый день. Но нельзя дотренироваться за пропущенный день.

мастер Ши Янчен

– Кунг-фу – это рукопашные бои, но и овладение оружием. Чем владеешь ты?

– Все зависит от опыта. Я брал в руки и тренировался с палкой, мечом, трехзвенной цепью, копьем, мечом со щитом. Но не думаю, что пока каким-то овладел. Или овладел всеми сразу. Смотря с кем сравнивать.

Считается, что палка – шаолиньский гунь – мама всех оружий. Практика с оружием начинается с палки. Одним из самых сложных считается почему-то копье. Ему уделяется особое внимание, среди оружий оно какое-то мистическое. Кажется простым, но и сложным. Ведет себя и как палка, и как плеть.

Оружие – интересная штука. Когда мы тренируемся без оружия, то овладеваем телом как инструментом. Когда берем в руку оружие, с мастерством продлеваем свое тело. Получается, овладев оружием, мы чувствуем его так же, как и свое тело.

– Есть любимое оружие?

– Наверное, нет. Раньше любил палку, но разлюбил.

– Монахи и ученики бреют головы. Дома ты тоже бреешься или отращиваешь волосы?

– С 2015 года ни разу не отращивал. Вошло в привычку. У нас это необязательно, у монахов – обязательно. Все подразумевают разное под словом «монах». Монах – не только тот, кто ходит в монашеской одежде, и не тот, кто лысый. Монах – тот, кто принял обет.

Монахи следуют заповедям и живут в монастыре. Есть послушники, монахи в миру. Ученики монахов имеют буддистское имя. В нем можно прочитать поколение. Первый иероглиф означает, что буддист. Второе – поколение. Третье – слово, с которым ты ассоциируешься у мастера.

– Стереотип или нет, что монахи Шаолиня – жесткие бойцы?

– Я думаю, исторически бойцы брали имя Шаолиня, чтобы быть более известными. Как марка. И необязательно, что они проводили все время в монастыре.

Не все монахи владеют боевыми искусствами в совершенстве. Есть те, кто только медитирует. Даже те, кто занимается боевыми искусствами, не владеют ими в совершенстве.

– Чем кормят в Шаолине?

– В плане еды мне все нравится, хотя знаю, что многие иностранцы не любят китайскую кухню. Считают, что там много масла, что нет обычного холодного салата. Сложно найти вегетарианскую еду, потому что везде много мяса.

В основе еды – пшеничная или рисовая похлебка на завтрак и ужин, рис или лапша – на обед. Все это снаряжается тушеными овощами. У нас общий стол. 4-6 человек за столом. В центре – тушеные овощи. У каждого индивидуальная тарелка с похлебкой или рисом/лапшой.

– Мясо?

– Бывает в макаронах немного. Бывает в тушеных овощах. Его не так часто дают, скорее, потому что оно дорогое.

– Набор продуктов каждый раз один и тот же?

– Не могу так сказать. Но, наверное, однообразен. На третьей неделе это чувствуешь, но не у всех. К нам приезжали русские и европейцы. Большинству нравится. Сладкое мы едим на выходных, когда куда-то идем.

Когда живешь в маленьком городе, рис всегда очень вкусный. Я ем рис у нас, и он не сравнится с тем, что есть в Китае.

– Чего сильно не хватает из еды?

– Всем иностранцам в Китае не хватает сладкого, потому что в китайской кухне отдельные десерты не приняты, как у нас. При готовке они добавляют немного сахара в еду, поэтому восполняют этим его нехватку. Не хватает вкусного шоколада, ватрушек, чего-нибудь с повидлом. Часто вспоминаю про творог. Самое интересное, что особенно нечего найти, если с собой не привезти.

– Что для Китая Шаолинь, кроме массового скапливания туристов?

– В Китае более-менее схожее с европейским представление о Шаолине. Фильм «Шаолинь» смотрели во всем мире примерно одинаково. Они считают, что Шаолинь – это невероятные способности тела, стойка на пальцах, «железная рубашка», вот это все.

Когда мы говорим по-русски «железная рубашка» или «алмазный кулак», есть некая магия в самих словах. В Китае это воспринимается не так. Очень крепкое тело или очень крепкий кулак – они понимают так. У них, скорее, нет мифического восприятия Шаолиня.

Визуальный навык, как головой разламывают металлические прутья, как иголка пролетает сквозь стекло – это все не фокусы, а отработанные техники. Это все реально.

– После приезда в Китай первое, что ты сделал – научился считать. За сколько времени выучил китайский язык?

– Мне кажется, я не знаю, выучил ли я базу. Не знаю, где она заканчивается. Не считаю, что китайский язык сложный. Проще, чем русский. Китайский язык кажется сложнее, потому что у него другой способ восприятия и передачи. В этом его сложность. Сам язык совсем не сложный, а в изучении очень интересный.

– Что самое тяжелое? Знаю, что в китайском языке очень важно правильно и четко произносить слова, иначе просто не поймут.

– Китайский язык – звуковой, тоновый. Китайцы говорят тонами. Это не проблема. Такое есть во многих иероглифических языках. Есть слоги, есть тоны. На нулевом курсе мы сразу начали говорить. Нам просто поправляли произношение.

Неловкие ситуации из-за языка случаются постоянно. Особенно у новичков. Мы что-нибудь говорим, а китайцы улыбаются и кивают головой, что поняли. Хотя понятно, что мы сказали что-то другое. Нужно пожить и побыть со стороны китайца, чтобы понять, что говорят приезжие.

В русском языке мы говорим вводные слова «ну», «это», «как его там», а в китайском это звучит как «нига, нига». Когда китаец так разговаривает с афроамериканцем, это выглядит смешно. Молодые ребята, которые слушают хип-хоп, сразу это замечают.

– Русских в Китае много?

– В университете есть целое комьюнити. У русских есть такая черта: за границей мы друг друга не любим. Нет причин не любить русского. Почему-то по умолчанию человек ведет себя так, как я не хотел бы, чтобы он себя вел со мной. Ощущение, что русский бьет себя в грудь, кричит матом – мне неудобно с ним стоять. Мне хочется, чтобы вне России мы любили, уважали, поддерживали друг друга. Так происходит с любыми малыми народами, которые приезжают в другую страну. Они объединяются.

Я приехал в университет. У нас есть чат для русскоговорящих, называется «СНГ». Там не было особой активности. Я предложил поменять название, потому что от «СНГ» есть ощущение разъединенности. Меня восприняли в штыки, что я пришел со своим самоваром. Я взял на себя активную позицию.

В середине декабря у нас был большой университетский вечер, где танцуют, пляшут, делают номера, создают команды. Я посмотрел и увидел, что в заявке указаны представители всех стран, что у нас есть. Даже малых народов. А русскоговорящей команды нет. Пишу в чат: «Ребят, какого фига? Давайте соберемся и что-нибудь сделаем». Отвечают: «А кто? А что? А зачем? Ты придумай, мы подумаем». Хорошо, что среди нас оказалась в прошлом профессиональный танцор Ольга. Она согласилась поставить номер − чтобы от нас была кадриль с костюмами, а не частушки.

Неудобно быть русским и заниматься объединением людей. У меня есть хороший друг Артем с Запорожья. Когда нас спрашивают, откуда мы, говорю: «Из России». Как бы он не обижается, но я его понимаю. Он хотел бы чувствовать, что он не из России, а из Украины. Получается, будто я не принимаю, что он живет в другой стране.

Понятно, что все русские говорят, что мы братья и сестры, но надо признать, что Украина – другая страна. Дай своему брату свободу, называй его по имени, например. Надо уважать то, что имеем, а не только помнить, что было. Мы, русские, привыкли кичиться заслугами прошлого, но пора делать новое. Я бы очень хотел оказаться на стороне украинца. Если бы я говорил «Мы украинцы», называя и себя, и русских, русские бы поняли, что я имею в виду. Украинцы стесняются это говорить.

Как сказать красиво? Мы русскоговорящие.

– Ты говорил, что принцип семейственности и уважения друг к другу – один из главных в Китае. Несколько примеров проявления этого.

– Да, сыновья почтительность. Это основа конфуцианства. Уважение к старшим, к родителям: сначала к отцу, потом – к матери. Вся культура Китая на этом стоит. Помнишь же какие-нибудь фильмы про боевые искусства? Мастер заходит в тренировочный зал, идет к стойке, кланяется, ставит свечку мастеру или отцу.

Мы кланяемся богу, Иисусу – у нас это религия. Мы молимся всевышнему, трансцедентальному. Вера нам помогает. А они кланяются тем, от кого научились, кто передал им знания, на кого они полагались при жизни, кто дал им жизнь физически реальную. В конфуцианстве, даосизме это религия, по-русски – философия.

Уважение к старшим проявляется везде. Обычно дети слушают, куда поступить, куда идти на работу. В 25-30 мы можем работать в другом городе и созваниваться с родителями. Китайцы заботятся, отправляют деньги даже с первой зарплаты. Хотя плохой пример…

Встретить Новый год в Китае без родителей вообще нереально. Это праздник с родителями. Здесь лепят пельмени за одним столом. Лепка пельменей в Новый год – знаковое действие: есть процесс, который всех объединяет. В России нет ощущения, что Новый год – праздник с родителями. У многих из окружения пропадает ощущение праздника.

– Что есть в китайцах, чего нет в нас?

– Главное отличие – китайцы больше мыслят категорией «вместе». В Китае это всегда благо семьи. Мы больше думаем о себе, о личном благе. Представь: ты идешь по улице, у тебя развязался шнурок. Я иду за тобой, и вдруг ты нагнулся, чтобы исправить свое неудобство и завязать шнурок. Я, скорее всего, подумаю так: «Отойди с дороги. Видишь, я иду. Сел посреди дороги, вот надо было тебе сейчас это сделать, когда я иду?».

Китайцев так много, что у них нет времени ждать, пока кто-то завяжет шнурок. Они просто обходят молча. Они следуют потоку, как вода. Вода просто обтекает камни. Даже если я стою на входе в метро с большой сумкой. Никто слова не скажет. Нет, они не терпят. Просто у них нет мысли, что я делаю что-то неправильно. Пространство общее. Я человек, я гость – они, скорее, даже уступят.

– Жизнь до и после Китая: что кардинально поменялось?

– Я точно поменялся. Ощущения от тела поменялись значительно. Когда я просто стою, я чувствую, что стою. Когда иду – чувствую, что иду. Что двигается, что не двигается, как двигается. Я тренируюсь, когда стою в очереди. Двигаю телом, чтобы почувствовать инь и ян. Всего этого не было.

– Человек, который изменил тебя больше всего.

– Я отражение мастера, его действий. Мастер становится вторым отцом. Он часто говорил «тоже можно». Я спрашиваю: «Как лучше?». Он говорит: «И так, и так можно». Он не отдавал предпочтение одной из сторон. Говорил, что возможны варианты для обеих сторон. Если есть выбор, можно так и так.

Еще говорил «нет проблем». Он не тратит время на разбирательства: почему так, почему не так. Не страдает, если происходит не так, как он планировал. Следовать потоку.

Например, заходишь в парк. Есть тропинки, есть трава, есть заборы. А есть тропинки, которые вытоптали люди через забор. Почему так? Большинству людей здесь идти удобно. Это и есть фэн-шуй. Потому что это место сбалансировано – поток концентрируется там. Эту тропинку я вижу в своем теле, сами тропинки мы можем переделывать.

Еще одно отличие наших наций. У нас тропинки никто не ремонтирует. Ставят забор, говорят «нет», понимаешь? «Нет, по плану здесь тропинка, а там забор. Вот и ходите там». В Китае уберут забор и на месте тропинки положат камни, чтобы не топтать траву. Китайцы следуют потоку, а мы – плану.

– Китай и Шаолинь для тебя – временная история? Что дальше?

– Они уже не временные. Китай и Шаолинь – основы, на которых я стою. Они не будут в прошлом никогда, даже если я сюда больше не вернусь. Я всегда буду отражать это в себе.

Я бы хотел быть полезным между Россией и Китаем, помогать в налаживании отношений. Чтобы мы учились у китайцев, а китайцы – у нас. У Китая есть большое уважение, что партия Китая научилась у СССР методам, которые вывели страну на новый экономический уровень. Но кто знал, что для этого нужно работать и проявлять усидчивость.

Я думаю, пока мы не ударимся об дно, нас не переубедить, но проблема для русских в том, что дна для нас не существует. Мы в этом смысле безлимитные, потому что можем раствориться среди других культур и принести новые культуры к нам, поэтому момент удара бесконечно оттягивается.

Источник