На мне очередь остановилась надолго. Врача что-то смутило. Подростки до меня не задерживались, на их осмотр хватало минуты, если не меньше, а я стоял, спустив штаны, уже минут пять. Сзади шушукались и смеялись, а я чуть не плакал. Слишком много внимания со стороны медработника к моим гениталиям – я даже думать боялся, что будет в классе уже после осмотра. А врач долго советовалась с медсестрой, задавала мне вопросы, я упавшим голосом отвечал. Наконец, прозвучало страшное слово – «операция».
Мне выписали направление в больницу. Неожиданностью для меня стало последующее сочувствие одноклассников. Никто не смеялся. Меня утешали и поддерживали, а я был в ужасе. Операция же. Зуб лечить – и то страшно, а тут меня будут резать и залезать внутрь, чтобы избавить мой организм от… а от чего, собственно?
Уже в больнице я узнал, что у меня варикоцеле. Что это частенько случается с подростками с сидячим образом жизни. Что ничего страшного, такую операцию делают быстро – и остаётся от неё небольшой шрам, почти незаметный. Нет, не на коже мошонки. Чуть ниже живота, слева.
Да уж, вам легко говорить «ничего страшного» – думал я. Не вас же будут оперировать.
Я боялся почти до обморока. Несколько дней я ждал своей очереди в палате, пребывая почти в панике. Не мог читать, не мог смотреть телевизор в холле отделения, даже разговаривал с соседями едва-едва – тусклым, осипшим голосом. Когда за мной пришла медсестра, я обречённо подумал: вот оно. Но та всего лишь завела меня в укромную комнатку и… выбрила мне пах. Изрядно при этом порезав кожу.
Ничего, кроме смущения и ужаса, я не испытал. Да, красивая, молодая девушка, может, излишне строгая, но я-то, во-первых, мелкий для неё, а во-вторых… скоро меня порежут. Не до фантазий.
Порезали меня на следующий день. Рано утром забрали из палаты, долго вели куда-то по коридорам. В пустой комнате с кафельной плиткой на стенах и полу велели раздеться совсем, сложив больничную робу на кушетку. Выдали что-то вроде ночной рубахи, прозрачную шапочку и бахилы. Дрожа всем телом, я облачился. Челюсть моя норовила уехать влево – никогда не думал, что такое бывает.
Меня привели в операционную и уложили на стол с холодным цветком ламп над ним. Люди в шапочках и масках, закрывающих лицо, начали надо мной суетиться. Меня укололи шприцем, живот мой и пах в порезах смазали чем-то тёмно-коричневым.
Один из хирургов сказал: «Ну, сейчас ещё одному богатырю яйца отрежем!», за что его мягко пожурили коллеги, мол, ты что, не пугай ребёнка.
В лицо мне ткнулась твёрдая маска с растущей из неё трубкой. И я исчез.
А появился уже в палате. Потолок надо мной вращался с дикой скоростью и норовил стать двумя, а то и тремя потолками. Я никак не мог собрать мысли в одно целое. Плакал. Звал родителей. Пытался встать. Сухонький и напрочь седой дедок, сосед по палате, тщетно пытался меня успокоить – и давал немножко попить.
Через некоторое время я додумался закрыть один глаз – и реальность перестала сама себя клонировать. А после ко мне пришёл папа. Увидев его, я разрыдался.
Не помню, сколько ещё дней я был в больнице. Где-то сутки я не выходил из горизонтального положения. После кое-как встал – в туалет. Шёл по коридору, держась за стенку.
Под повязкой набух твёрдый сгусток. Больно было, только если я смеялся. А у меня с собой – как раз смешная книжка. Уже вернувшись домой, я обнаружил, что мне больно лежать затылком на подушке. Несколько лет мне требовалось больше одной подушки, если я хотел полежать и почитать или посмотреть телевизор. И до сих пор затылок у меня частенько болит.
Кстати, значительно позже мне показалось, что я вспомнил, где был во время операции. В огромной пещере с хрустальными стенами, сталактитами и сталагмитами.
А может, и не там.
