Исчезновение дона Руматы
Над Арканаром сгустились тучи, но дождь так и не пошёл — будто небеса, уставшие от крови, затянули раны облаками, но забыли, как плакать. Ветер, сухой и колючий, нёс пепел сожжённых библиотек, обрывки страниц, на которых когда-то писали историю, и пыль размолотых мечей. Города отстраивали заново, камни клали поверх камней, а в трещинах стен пробивалась трава — упрямая, как сама память. На площадях, где раньше жгли еретиков, теперь торговали зерном и глиняными табличками с азбукой. Но в воздухе всё ещё висел запах гари — он въелся в кожу, одежду, сны.
Антон, скинувший плащ дона Руматы, стоял у иллюминатора звездолёта, стиснув зубы так, что челюсть свело судорогой. Его отражение в стекле казалось чужим: глаза, провалившиеся в тени, губы, сложенные в жёсткую складку. Звёзды мерцали холодно, будто напоминали: Земля не прощает сомнений. Не прощает тех, кто слишком долго примерял маску бога. Он сжал ладонь — там всё ещё отдавалось тепло руки ребёнка, которого не успел вытащить из-под обрушившейся колонны. Маленькие пальцы разжались в последний миг, будто отпуская не его, а саму жизнь. Боги не плачут. Но люди — должны. Хотя бы во тьме, где никто не увидит.
На Арканаре остались могилы без имён и легенды о рыцаре, пришедшем из ниоткуда. Одни шептали, что он принёс чуму, наслав на страну огненных демонов. Другие клялись, что видели, как он в одиночку бился с целым отрядом серых на мосту через Смердячку, спасая старика-переписчика. Третьи плевали сквозь зубы: «Самозванец, который думал, что честью можно остановить топор». Но ветер истории дул, как всегда, слепой и безразличный, унося с собой имена, слова, боль. Даже память о Румате стала чем-то вроде детской сказки — страшной и смутной, как отзвуки давнего кошмара.
В трюме корабля лежали ящики с артефактами: ржавые шлемы, свитки с запрещёнными стихами, горсть семян местного хлеба. Учёные Земли будут годами разбирать их, спорить, составлять отчёты. Антон представил, как кто-то в белом халате станет изучать его доспехи, искалеченные ударами, — и не найдёт на них ни капли той боли, что въелась в сталь. Прогресс — не линия, а спираль, закрученная вокруг костра из книг и костей. Всё повторяется. Даже здесь, через тысячу лет, они снова изобретут порох, построят гильотины, начнут жечь тех, кто осмелится читать между строк.
— Возвращаемся? — голос корабельного компьютера прозвучал как удар хлыста.
Антон кивнул, не находя ответа. Как объяснить им, Земле, что самое важное не вписывается в графы отчётов? Что можно сохранить цивилизацию и потерять душу. Что иногда единственный выбор — между жестокостью и бессилием.
Звездолёт рванул в прыжок, оставив после себя лишь вибрацию воздуха, которую кто-то принял за раскат грома. А далеко внизу, в сердце континента, мальчик с обожжёнными пальцами поднял обломок ржавого меча. Он ещё не знал, что будет делать: точить клинок или перо. Править, убивать, писать стихи о звёздах, которых никогда не видел. Его ладонь, как когда-то ладонь Антона, сжалась вокруг металла — твёрдого, настоящего.
И вселенная, равнодушная и безмолвная, продолжала вращаться. Потому что даже боги — всего лишь люди, которые однажды решили не закрывать глаза. А люди — всего лишь искры на ветру. Но иногда, очень редко, из искры рождается огонь.
Больше рассказов на Дзене
