Серия «Волшебный лес»

"Какая же ты сирота?" — деревянные уста идола разверзлись и промолвили, будто гром ударил.

Я отступила на шаг, споткнулась и упала на спину.

"Прости старого дурака, девонька" — из-за истукана выступил высокий старик с белоснежными волосами: "Не подумавши, пуганул. Да-да. Ну какая ты сирота? Без отца — пол сироты, а без матери вся сирота. Да у тебя и мамка и папка живы-живехоньки. И день и ночь горючими слезами обливаются по своей дочурке единственной. Папка твой знатный купчина, из стран северных пушнину привозит, из земель южных шелка. Сам батюшка царь его жалует. Матушка твоя, Аксинья, первая красавица среди жен и среди невест. Умыкнули тебя вороги, выкуп за тебя просили. Не надобен клад, коли в семье лад. Привёз купец сундук в место означенное, так те не явились. Ищет он тебя, по всему свету, ищет. Что у тебя в котомке лежит?"

Я захлопнула рот, открывшийся от удивления, и скоро полезла в мешок. "Сейчас, сейчас, дедушка, милый. Вот плат яркий, красный, шёлковый. Вот медалька на цепочке золоченой. Самое ценное, что у меня есть. Больше-то, право, и нет ничего. А вещи эти были при мне, когда нашли меня на дорожке, у болота. Возьми, дедушка, тебе несу, в дар прими" — протянула я Нишке-Пасу свои сокровища.

"Убери! — отвечает тот, — И малый подарок не наклад, да тебе эти вещи пуще моего надобны. Дам тебе подсказку, по ней родню отыщешь. А по плату и медальке они тебя и признают. Ступай, девонька, ступай. Мои люди вас проводят".

В забытьи сделала я шаг с капища, потом опомнилась, возвернулась и бросилась старому богу в ноженьки: не вели казнить, дай слово молвить!

Не затем я шла, дедушка! Я ж пришла челом тебе бить, чтобы ты бабку мою, ведьму старую из Потерянного леса отыскать помог! Сгинем мы без неё, как пить дать, сгинем!

Рассмеялся в усы старик, всплеснул руками, и от движения его прошла волна по верхушкам старых дубов, зашумел лес. "Ступай, дитятко, бабка твоя дома заждалась, места себе не находит от волнений. Попросила её солдатка на ярмарке погадать, да поворожить, а государевы люди, исполняя указ, забрали ведьму в острог. Да отпустили уж давно! Ступай!"

Домой я шла одна в сопровождении жрецов из дубравы. Жанночку Нишке-Пас пожалел, вспомнив, как та дитем неразумным носила в святилище мед да молоко, и бабуньку её вспомнил. Позволил ей остаться служительницей при дубах, а та и рада-радехонька. Сява лететь отказался наотрез, встретил ворон любовь великую в лице вещей сороки, спутницы старого бога. Они уже и гнездо вить начали.

Эпилог

Бабка ждала меня дома вместе с Серебчиком. Схватилась было за розги, уму разуму поучить, да жрецы Нишке вмешались, не дозволили. Склонилась низко перед жрецами старуха и дала слово на будущую ярмарку свезти меня в город. Так и поступила.

На ярмарке меня нашли маменька с папенькой, родные мои, ненаглядные, к себе забрали, осыпали ласками да подарками. С ними теперь живу. Вышло, что никакая я не заморская принцесса, а просто купеческая дочка Мария Богатырёва. Бабку родители не обделили ни почестями, ни благодарностями.

А когда надоедает мне в купеческом тереме, седлаю я белоснежного тонконого конька, привезенного папенькой из-за моря-океяна, из-за острова Буяна, и скачу гостить в лесную чащу, где всегда ждут меня бабка, Пафнутьич, Буренка, конь Серебчик, Жанночка, старый бог Нишке-Пас и все-все-все. А Сява сам прилетает. С женой и детками. Странные это детки, если на духу, то ли воронятки, то ли сорочатки, но все как один в батю, бойкие да говорливые, ни слову их не верю!

Вернувшись домой, достаю бабкины книги заклинаний. Должно же быть такое, что развяжет узелок, привязавший утопленницу к ручью, и я его обязательно найду. Зябко мне без старой ведьмы, как былинке на ветру.

Средств много: песня при полной луне нам не подходит, нет времени ждать полнолуния, дарственная на Купалу, Купала миновала уж месяц как, ледовый танец совсем никуда, не дотянем... Уходит время, не догнать его. Вот же оно зелье, что даст свободу Жанночке на три дня и три ночи, и позволит на землю ступить. Пробежала я глазами по вязи строк и горько зарыдала. Зельице-то простенькое, да с условием невыполнимым. Прежде чем начать ворожбу, одну ночь и один день ведьма должна молчать как немая, "воды ни пити, хлеба ни исти, кос не чесати и на белый свет со двору не ступати". А как " не ступати", если у меня совсем-совсем ничего нет из нужного? Ни стынь-травы, ни землицы с могилы свежего упокойника, ни водицы из Чистых ключей? И слова молвить нельзя!

Пафнутьич спрыгнул с подоконника на пол, а с пола на лавку, заглянул через моё плечо и говорит: "Чего девка плачешь? Это горе не беда. Сейчас вмиг соберем помощников". А я, дурища, и забыла совсем, что кот у нас учёный, грамоте обученный.

Вышел сердешный на двор, да как свистнет. Собралось зверья видимо-невидимо, малого и великого, всем дал Пафнутьич задания. Разлетелись-разбежались звери, а к утру воротилися, кто с чем. Михаил Потапыч принёс коры с дуба, где пьяница удавился в воскресную ночь. Мыши притащили скорлупу яиц сычовых и мха, крови впитавшего. Кто травку несёт, кто камушек, кто тряпицу. Все собрали что требовалось милые мои звери.

Выждала я сколько в книге указано, и принялась за дело. Зелье вышло на славу, не зря меня бабка крапивой порола.

IV

Зелье сработало. Собрав котомку и расцеловав Пафнутьича и Буренку, я наказала Лешаку беречь и холить моих товарищей. По первой росе вышли. По началу Жанночка прыгала, пела и забегала далеко вперёд, так её радовало пребывание на земле. Никак не могла она поверить, что снова ступает по травоньке на своих ножках. Вроде совсем взрослая, а вела себя как дитё малое, неразумное.

К обеду дорожка, петляя, стала почти невидимой среди бурелома, лес вокруг потемнел, пострашнел, ветер шептал недоброе в тысячелетних чёрных верхушках сосен, тут и там хороводились тени, а зверья не стало и вовсе. Утопленница подобралась вся, насторожилась и только озиралась по сторонам, будто принюхивалась.

И не зря. Из чащи появились они. Ни в одной из бабкиных книжек я о подобных не читала, и старая ведьма о них ничего не сказывала, знать не знала, да ведать не ведала, что у нас в чаще такая нечисть водиться. Да и как их опишешь? Длинные, похожие на ожившие коряги, шишковатые и тёмные. Движуться странно, скачками, тут пропал, глядь, а он уже на шаг ближе. Очертания чудищ дрожали и менялись, а глазищи так и пылали огняным заревом. Страшно, аж жуть! Взяла меня оторопь, так бы и сгинула, если б не верная Жанночка. Как завизжит моя попутчица, и от крика её вихрь поднялся. Потемнело её красивое лицо, лопнула кожа на девичьем челе и щечках, вылезли из под расступившейся плоти острые зелёные шипы. В растянувшемся рту блеснули иглами сотни зубов. Толкнула меня иная Жанночка в спину, обрастающей когтями, рукой, прошипела: беги, дура, задержу. Ты мне счастье подарила, пройти ещё раз человеком по земле-матушке, я этого в век не забуду. Беги, спасай бабку!

Я побежала вперёд, но не ушла, спряталась в старом дупле, думая как помочь подруге.

"Не на тех напали, — скрипела утопленница, —Испугать решили! Уууууууу!" — и шла на них неотвратимо и страшно, протягивая вперёд покрытые чешуёй лапы.

Но чудищ было много. Первых Жанночка смогла одолеть, но следующие навалились, смели, подмяли под себя, разорвали пополам. Думая, что это конец, бросили две части утопленницы, и повернули за мной вдогонку. Но рано радовались. Привстав на руках, дева из ручья окликнула их, разразившись скрипучим смехом. "Дурачье! — веселилась Жанночка, — меня нельзя убить. Я, почитай, пятьсот годков как мертвячка!" Подползла к нижней части своей, развернулась, и вот уже срослась, и вновь бросается в бой. Откинув очередного ворога, подняла утопленница голову, посмотрела точно на меня, хотя и не могла ведать, что я поодаль прячусь и крикнула: "За меня не бойся! Беги, нагоню позже."

Я спрыгнула с дерева и понеслась вперёд, себя не помня.

Бабка не вернулась с ярмарки ни вечером того дня, ни на завтра. Пафнутьич не сходит с подоконника, все глаза проглядел на тропку, ведущую к дому. Буренка отказалась от сена, и даже ворон Сява все всегда про всех знающий, слетав до Города, вернулся и развел крыльями: мол, ведьма как в воду канула. Так, в ожидании, пролетело два дня.

На третий я отправилась к ручью, в надежде, что Жанночка мне что-нибудь присоветует. Не выживем мы без бабки, пропадем. Да и жалко, хоть и вредная, но своя, родная.

Жанночка заохала, едва я вышла на бережок, Сява, болтун этакий, успел таки до меня. Он часто залетает к Жанночке, та кормит его рыбой и жирными улитками. "Бедняжка ты моя, сиротинушка горемычная" — нараспев страдала утопленница, и мне стало себя жалко-жалко, так, что слезы брызнули из глаз. Отплакавши, я все ей рассказала: и про кота, и про Буренку, и про гибель нашу неминуемую и скорую.

Задумалась утопленница, насупила брови. Её синее и беспечное лицо потемнело, как грозовое небо. "Знаю, говорит, деточка, голубка ты моя ясная, к кому нам за помощью бежать, кто один нашей беде помочь сможет".

"Кто, — спрашиваю,— Жанночка, кто посоветует как мне бабку найти да вернуть? Я бы босиком по осоке пошла, знать бы куда. Лишь бы бабуленьку целой и невредимой добыть".

"Можно найти, — молвит та, — но дороги тебе ни за что не сыскать, а я к омуту этому судьбой своей пуще цепи прикованна. И помочь тебе не смогу".

"Расскажи, — прошу я, — расскажи милая, и мы вместе что-нибудь да придумаем!"

"Ну, садись, слушай, — начинает свой рассказ утопленница. — Давным-давно жил в этих лесах старый бог Нишке-Пас. Любили его люди, а он подсоблял им в делах их несложных, следил, чтобы зверье и ягоды в лесу не переводились, рыба в реке плодилась, и дождь шёл ровно, как ему положено. Но пришли чужаки на эту землю, вырубили леса, построили свои церквы. И забыли люди своего бога, повернулись к новым богам. Осерчал Нишке-Пас и залег в спячку. С тех пор видели его лишь дважды. Но люди сказывают, что коль кто в тайное место придет со своей бедой, шепнет заветное слово, до принесет дар, то, что дороже всего сердцу дарящего, то пробудится Нишке-Пас, не откажет страдальцу. Любое желание исполнит".

"Жанночка, миленькая, — бросаюсь я на коленки у самой воды, — где место то тайное? Что за слова такие заветные, научи! А я для тебя все-все-все сделаю! Гребень подарю тот, со сверкучими камушками, на который ты глаз положила! Косу тебе каждый день буду чесать, заплетать, да цветами лесными украшать! Бабку упрошу, она с ярмарки тебе батистовую рубаху привезет, алыми маками вышитую!"

"Словам научу, не велика наука. Только тайное место одной тебе ни за что не сыскать! На то оно и тайное, что найти его может лишь тот, кто уже бывал там".

В отчаянии заламываю я руки: "а тебе, тебе, Жанночка, доводилось бывать в тайном месте спящего бога Нишке-Паса?"

Утопленница, подперев щеку кулаком, смотрит куда-то вдаль, вздыхает и начинает рассказывать совсем другим, непохожим на её, голосом. "Бывала, — говорит она, — с бабунькой родной ходила, гостиницы относить". По щекам утопленницы катятся крупные слезы.

"Маленькой жила я в деревне, что на том берегу реки, в которую впадает ручей. Мамки с папкой у меня тоже не было, холерой померли, я их и не помнила. А была у меня бабунюшка, ух, как я её любила. А она меня пуще жизни. На деревне бабуньку уважали, была она знахаркой. Травки заварить умела от хвори, скотину подлечить, младенца принять. Жила я в её доме, горя не знала, сыто, весело и привольно. А потом выросла и обернулась в красивую девку. Парни ко мне сватались, только бабунька гнала их со двора: мала ещё Жанночка, да и не чета вам будет!

А потом пришла моя очередь скотину на выпас гнать, а в пару мне выпало идти пареньку одному... Глаза у него были красивые, цвета спелой черешни. И влюбилась я, эх, влюбилась! Себя позабыла".

"Жанночка, так ты от несчастной любви на себя руки наложила?"— перебиваю я.

Зашипела утопленница, заплескала на меня водицей: молчи, слушай, не перебивай!

"Нарушила я бабунькин запрет, встречалась с парнем тем за околицей, у опушки. Слушала речи его сладкие, гуляла с ним об руку по лесу. Загулялись мы в один из дней, в самую чащу забрели и не заметили. А в чаще-то медведь! Съел он в один миг миленького мово, и за мной погнался. Я к ручью выбежала, хотела по камушкам на ту сторону от медведя перейти, да поскользнулась, упала и головой ударилась. Вон там, на броде. И воды то там галке по сикалке, да мне утонуть хватило. Такая судьба мне выпала страшная, Машенька, такая судьба..."