Серия «Простые мемуары»

Мои как раз где-то на подлете. Несколько раз перехожу от окна к окну, присматриваюсь - все спокойно. Не понятно, пьяный какой влез, или может подросток баловался, слишком все быстро произошло. Но мысль, что кто-то наблюдал за мной через окно неизвестно сколько времени прямо очень неприятная.

Чувствуя себя немного дурой, все равно продолжаю поглядывать в окна, сидя в полной темноте. Экран телефона держу так, чтобы он не отсвечивал. Вот и самолет приземлился, отсчитываю время на контроль и багаж, пытаюсь позвонить, телефоны не отвечают.

Время идет, вот уже и час ночи. Когда уже почти убеждаю себя, что можно больше не играть в эту засаду, замечаю какое-то движение во дворе соседей. У них горит только слабый свет на верхнем этаже, видимо все уже спят. Во дворе полностью темно, ничего не видно, только одну стену. Там у них кухня и кладовка. И вот возле окошка в кладовку появляются два мужских силуэта. В темноте можно понять, что один лысый/бритый, и оба вполне крепкого телосложения. Все, больше ничего не разглядеть. Камера телефона тоже бесполезна - далеко и темно, а телефон простенький и пожилой. И у меня дилемма: я выйду – а они ведь уже знают, что я дома одна, 45 кг весом, вдруг решат напасть? ХЗ же что у придурков в голове. И там, в доме только женщина и девочки-подростки. И мои никак трубку не берут, от чего я нервничаю даже больше, чем из-за грабителей (им машиной из аэропорта ехать не близко, за город). Открыть окно и покричать? И спустится моя соседка прямо к двум уродам во дворе. Со стороны, конечно, рассуждать уже легче, но в тот момент я действительно не знала, как лучше поступить. Не получалось заставить себя кричать, боялась сделать хуже. И не делать ничего тоже было нельзя.

В этот момент, видимо, боги были ко мне благосклонны, потому что послышался шум двигателя. Потом свет от фар осветил дорогу. Машина. Мои. Двое исчезли во тьме, так и не успев вскрыть окно. Повезло. Выхожу встречать, в руке нож, я с ним так и ходила, просто так для личного спокойствия. Рассказала про воров (телефоны они просто забыли включить), покричали соседям, рассказали все им. Что выяснилось уже утром: заднюю дверь соседи не запирали вообще, из комнаты пропала сумка и кошелек. Значит, заходили и вынесли. Зачем потом пытались влезть в окно кладовки, вот вообще не могу понять, может что-то там в темноте им приглянулось, а через весь дом пройти постеснялись. Кроме того оказалось, что они успели выкрутить все(!) лампочки из их фонарей, чтобы свет уже нельзя было включить. Я этого видеть не могла. В том месте, где мужик сбежал от меня в кусты, обнаружилась дыра – сетку открутили и отогнули. Ну и вишенкой на торте – на пустом участке рядом появилась деревянная лестница, которой раньше там не было. Такая вот история. Никакой больше иллюзии безопасности. 

Потом уже, когда новости распространились по селу, я узнала, что произошло несчастье. К моей подруге приезжали гости, и они всей компанией пошли на речку, отмечать. Папа ее вообще не дурак был выпить, для села обычное дело, но тут он, будучи уже в дрова, решил покатать на коне своего крестника – мальчика, на пару лет моложе нас. И не просто покатать, а форсировать верхом вместе с ним речку. Речка, она хоть и не широкая, но глубокая и холодная, с подводными корягами и толстым слоем ила, не для плаванья почти везде, кроме редких отмелей. И в ней уже тонули люди. Собственно, это произошло и сейчас. Подробностей уже никто не расскажет - из реки выбрался живым только конь, других свидетелей рядом не оказалось. Вероятно, в попытке спастись он скинул и утопил своих ездоков. Поэтому я встретила его на улице грязным и с порванной упряжью, потом уже подумала, что должна была догадаться, что что-то случилось по его дикому виду.

Отца подруги и мальчика искали в реке больше суток. Вроде бы затянуло их течением под корни на дне. Потом были похороны. Я, так как дружила с этой девочкой, пошла выразить поддержку. Вообще я собиралась просто постоять во дворе, а потом дойти со всеми до кладбища, но добрые тети стали проталкивать меня в дом – обязательно же надо попрощаться. В маленькой темной комнате стояло два гроба: с мертвым папой моей подруги и мертвым мальчиком. Меня подтолкнули поближе. Никогда раньше я не видела мертвецов так близко. Тем более утопленников. Зелено-фиолетовые пятнистые лица, неузнаваемые уже, после сколького времени в воде. Смотреть не особо хотелось, но пришлось. Народ вокруг тихо обсуждал произошедшее: на голове покойного можно было распознать обширный кровоподтек, видимо конь приложил его копытом, после того как сбросил, ребенку тоже досталось. Не так трудно представить себе их последние минуты борьбы за жизнь. Где были остальные взрослые в этот момент? Предположу, что отмечали, и вряд ли были в состоянии кому-то помочь. Сейчас я уже не могу вспомнить, пытались ли. Мне тогда сложно было уложить в голове это событие - как можно было такое допустить, как угробить ребенка, еще и чужого ребенка? Я того мальчика видела пару раз от силы, но все же.

Дальнейшая судьба Сокола мне неизвестна, надеюсь, его передали кому-то, а не на мясокомбинат, но в селе я его больше не видела. Такая вот короткая история из детства, запомнившаяся на всю жизнь.

Жить на берегу озера Кучане было красиво (но холодно). На другом берегу паслись на склоне коровы, зеленый луга перемежались сосновым бором, вечером закатное солнце окрашивало горизонт в нежнейшие оттенки розового и оранжевого, отражаясь в темной водной глади. В этом озере наш руководитель ЯГ предлагал меня топить, а потом ловить сетями. У меня длинные волосы, было бы живописно.

Берега у озера были топкие, илистые, заросшие травой и кустами, и мыться в нем было решительно невозможно. Если пройти дальше вдоль берега, можно было дойти до места с галькой, но все равно температура воды, да и воздуха, не слишком располагала к банным процедурам. Поплавать еще можно, но полноценно искупаться вряд ли.  Так что наш знакомый художник Петр любезно предложил нам свою баню. На 4-м курсе мы уже доросли до такой чести. Жил художник в глубине леса. В назначенный помывочный день, нам, четверым одногруппницам, была дана инструкция, как из нашего лагеря добраться до петиного хутора. Звучало она как-то примерно так: сначала по тропинке до последнего дома, где собака лает, обойти администрацию, потом через лес метров 500 на север (ориентируйтесь на мох), там увидите кусты, где еще кукушка кукует, сверните чуток налево и вскоре выйдете к избушке. Не знаю, каким чудом, но мы таки избушку нашли, видимо слишком велико было желание оттереть с себя недельную грязь. Баня была настоящая - деревянный сруб, внутри раскаленная печка, веники, и после желающих обливали ледяной водой из шланга. И предлагали отведать петину «зубровку». Я не пробовала, но эксперимент показал, что она способна пробуждать в организме скрытые вокальные способности.

По просьбе Пети в прошлую практику мы в соседней деревеньке Косохново разобрали и расчистили площадку, где давным-давно сгорел дом. На этом месте он хотел построить часовенку. И таки построил, два года спустя она уже стояла, я была внутри. Гугл мне подсказывает, что существует она и сейчас, может кто-то ее даже видел.

Кроме, собственно, живописи, художник Петя ваял скульптуры из дерева и вел подпольную театральную деятельность. В один из дней я отпросилась рано утром пойти в Пушгоры, чтобы позвонить с почты домой, и в нагрузку мне были даны листовки с анонсом петиных выступлений на злободневные темы, которые надо было расклеить в местах скопления людей (возле магазинов). Я честно все расклеила.

Еще маленькая история про картошку. Картошка – прекрасный продукт, ее легко и быстро готовить даже на костре, она вкусная и в супе, и с тушенкой, и ее все любят. Но она тяжелая. Ее много не увезешь. Поэтому картошка быстро закончилась. Когда это случилось, ЯГ выдал нам бутылку водки и сказал, что договорился в селе с каким-то то ли Васей-трактористом то ли каким-то подобным персонажем, что он даст нам ведро старой картошки (июнь, новой еще не выросло). За водку, соответственно. Потопали мы искать то село, оно далековато было, за рекой, название уже не помню (но гугл поди знает). Нашли. Людей никого нет. Потоптались, покричали у одного дома, у другого. Пара старушек кое-где откликнулось. И началось: «Тракторист? Василий? Не, не знаем такого», «Тракторист? Васька что ли? Дык он помер под Новый год»… Местные вообще любили над нами поиздеваться, такое у них было развлечение. Мы уже начали догадываться, что ни с кем ЯГ не договаривался, но решили еще походить, попытать удачу. Тут стало понятно, почему не было людей – в конце улицы показались женщины с ведрами, был обед, они ходили к стаду доить коров. Мы спросили про картошку, вдруг кто продает? Пару дам было заинтересовалась, но когда узнавали, что в качестве платы у нас водка, мы были посланы. Прямо матом в известном направлении. Уже где-то на отшибе, ближе к мосту, у бревенчатого дома сидели на лавочке дед и бабка. Мы поздоровались, они ответили. Через пару общих фраз спросили их о картохе. «Да, - говорят, - есть картошечки немного, но она в подвале. Сгнила, правда, но выбрать можно. Вы только сначала все из подвала вытащите, и какая будет хорошая, всю можете забирать». И мы вычистили старичкам подвал от гнилья. Брать было почти нечего, насобирали пакет жухлой, но водку им все равно отдали. Картошку потом увлажнили на ночь, она напиталась и стала более-менее пригодной.

Перед отъездом администрация музея вручила нам сувениры – буклеты о музее, коробку сувенирных спичек и значки «Доброхот». Пока мы не увидели, как оно пишется, все произносили это слово как «доброход». Сейчас бы это, наверное, назвали волонтерством. Мы облагораживали территорию, что-то расчищали, что-то копали, что-строили, за возможность жить в музее-заповеднике (сейчас нам даже предоставили пару палаток).

Под проливным дождем, ночью, мы дождались автобуса, укрываясь с вещами в кафе «Березка». Там был павильон, который всегда был открыт. Потом - в Питер. Снова пошли в Эрмитаж, в этот раз нас едва пустили по нашей бумажке «внештатных сотрудников», но впустили. В музее на Мойке я не ночевала. Вечером мои одногруппницы проводили меня на вокзал и посадили на поезд до Москвы. Я ехала навестить своих бабушку и деда, а путь к ним был не близкий. 

Наш лагерь был не единственным в заповеднике, но с другими мы обычно практически не пересекались, т.к. весь день были чем-то заняты. Из соседей особенно запомнились студенты-художники, ходившие в однотипных балахонистых одеждах и с длинными волосами, что сильно затрудняло их половую идентификацию. Иногда мы находили одного, затаившегося в укромном уголке с мольбертом, и наблюдали за процессом работы.

Чаще всего нас посещал приятель нашего ЯГ - обитавший в местном лесу художник Петр и его пес Пират. Художник этот был в контрах с администрацией музея, поэтому дружили мы тайно. Однажды утром, проснувшись и выползши на завтрак, мы увидели на столе бутерброды с маслом. Со сливочным! Масла у нас в запасах не было, вечером никто в Пушгоры не ходил, утром бы не успел, откуда? ЯГ загадочно улыбался. Мы стрескали бутеры с маслом и чаем, как белые люди. Когда все съели, ЯГ поведал, что встал он, по привычке, с рассветом и увидел, как пес Пират что-то тащит в зубах мимо нашего лагеря. Добрая животинка плюнула свою добычу, так у нас появились бутерброды с маслом. Приятного аппетита.

Иногда нас навещал местный парень – если я не путаю, работал он на конюшне. Однажды принес нам улов рыбы – каких-то то ли пескариков, то ли еще что-то такое мелкое. С какой же радостью мы это все почистили, поджарили и слопали. А еще у него был конь.

Еду готовили по двое, т.к. нас было довольно мало, дежурства выпадали часто. В обязанности дежурных входило встать раньше всех, развести костер, приготовить завтрак. Потом отмыть кастрюли, притащить дрова и приготовить обед: первое, второе и чай. Снова отмыть кастрюли, снова притащить дрова и приготовить ужин. Потом натаскать воды для следующей смены. Кроме того надо было всегда находится в лагере и быть в курсе, кто куда пошел. Звучит не так сложно, но на деле на это уходил почти весь день. Водой в озере мы не пользовались, ее приходилось таскать из кафе «Березка» с другой стороны леса. А еще ЯГ был против чистящих средств, поэтому котелки и кастрюли мы оттирали травой и ветками. Пустые жестяные банки обжигались на костре и закапывались в яму. Кстати, тогда еще не было этих открывающихся банок с «язычком», консервы вскрывались обычным ножом. Больше особых отходов не было. Все сыпучие продукты и макароны еще дома пересыпались в бутылки из-под воды, по мере опорожнения эти бутылки использовались снова под воду. Стеклянные банки были под запретом. Из страшного – в этот раз у нас не было стационарного туалета. Вернее он был, но в таком состоянии, что сходив туда однажды, никто не отваживался рискнуть второй раз. Поэтому ходили «девочки налево, мальчики направо» (с саперной лопаткой).  

Однажды на дежурстве я выползла из палатки ранним утром и оказалась непонятно где. Весь мир вокруг был скрыт в плотной пелене тумана. Не видно было даже своей вытянутой руки. Никогда раньше и никогда после я не видела тумана подобной непроглядной густоты. Ощущения весьма своеобразные, словно висишь в некоем осязаемом белесом пространстве без верха и низа, не видно ни направления, ни каких-то ориентиров, ни собственного тела. Продуктовую палатку и костер искали с напарницей на ощупь, местами передвигаясь на четвереньках, а потом постепенно туман рассеялся.

Те, кто не был на дежурстве, шли работать. В этом году нам выпали работы на территории вокруг музея. Сначала обрезка сирени, потом сбор сена. Происходило это обычно по одному сценарию – днем мы сгребали сено, вечером шел дождь, поэтому следующим утром мы сено раскидывали, днем сгребали, а вечером шел дождь... И так по бесконечному кругу. И каждый день, т.к. работали мы там, где ходят туристы, какой-нибудь «Петросян» обязательно спрашивал, сколько нам платят за массовку в виде крепостных. Это была очень оригинальная и свежая шутка, все три недели.

После работы была обязательная культурная программа, поход в музеи-усадьбы или в Пушгоры.

Однажды даже провели футбольный матч с соседним лагерем. А временами случалось страшное – нас посещала она. За давностью лет я не вспомню имя этой дивной женщины, но она была обязательным элементом каждой экспедиции. Местная поэтесса и эксперт по Пушкину. Она приходила вечерами, садилась у костра и вещала. Про жизнь А.С., про его ссылки, про то, как и где он умирал, в особенности про то, в каком году, кем и сколько раз эксгумировались его останки. «Вы приставляете, там, на черепе, даже сохранились волосики!»… Иногда ее заносило, и она начинала простираться мыслею в какие-то совсем дикие дебри, повествуя про ужасное будущее. Про грядущий апокалипсис, в который нашему поколению предстоит выжить, про псковских монахов, которые на жалея живота своего денно и нощно строчили особую молитву, могущую защитить нас от грядущей катастрофы, от прихода дьявола, чумы, войны и т.п. Явка на эту лекцию была обязательна. Мы страдали, зевали, преисполнялись чувством тленности бытия и умоляли ЯГ больше ее не звать, но она приходила снова.

Антракт.

Чтобы мы не загрустили без работы, нас отправили помогать работающей на территории заповедника группе археологов. Они вели работы вблизи усадьбы Тригорское и городища Воронич. Сами археологи копали внутри фундамента разрушенной церкви, наверное, там я впервые увидела настоящие человеческие скелеты. Но копать скелеты нам не доверили, хотя смотреть не запрещали и даже показали свежевскопанное украшение из бисера, которое рассыпалось в руках (главное правило - не наступать на край раскопа!). А еще продемонстрировали яму с очагом IX века.

Все фото сделаны еще пленочным фотоаппратом. Поэтому так.

Руководил раскопками питерский археолог С.В.Белецкий (прочитала недавно, что он умер в 22-м) и его собака Машка. Для нас он придумал работу – сделать пробный прокоп за пределами церковной территории в попытке наткнуться на фундамент более ранней церкви, которую он мечтал найти. Для этого надо было сначала спилить и вынести огромную липу. Липу нам спилили и разрезали, а бревна надо было перетаскать в лагерь археологов – далеко, за овраг. Нас 6 -7 тощих студенток и гигантская липа. Часть липы мы скинули в овраг, каюсь, очень уж она была тяжелая, а у нас даже тачки не было, все вручную. Потом к нам приставили «старшего» из студентов-археологов, сделали разметку, и мы приступили к созданию собственного раскопа. Процесс мне так понравился, что я обменялась дежурствами, чтобы вместо варки супа из вчерашней «фасоли по-лондонски» махать лопатой и перебирать грязь. Менялись со мной охотно.  

Смысл был такой – траншея раскопа делилась на квадраты. Вся выкопанная земля перебиралась руками, все, что находилось, аккуратно складывалось возле своего квадрата, потом перебранный грунт выносился и выкидывался. Обычно попадались просто камни, куски кирпичей, иногда с клеймами, фрагменты посуды разной степени сохранности (были и хорошей), раз нашлась гильза. Осматривал и вел записи найденного наш «надсмотрщик». Я его так называю, потому что он был прямо человек-машина, но не потому, что копал, как робокоп, он вообще не копал, а потому что все делал строго по часам минута в минуту – 50 минут копаем, 10 отдыхаем. Все четко по команде. Копаем-отдыхаем-копаем-отдыхаем. И так часов до 3-х дня, потом мы уходили к себе на обед, экскурсии и отдых.

Бонусом к жизни на территории заповедника шла возможность посещать все объекты культурного наследия бесплатно (мы тогда не знали, что для студентов это и так бесплатно), а еще свободно гулять по парку, даже когда часы посещения уже заканчивались. Так что мы бродили по пушкинским  аллеям, тропинками и отдаленным уголкам в полном одиночестве.

Музей-заповедник – это красивейшие места, простор, холмы и древние крепостные валы, старинные городища, каменные кресты - все буквально пропитано историей. Рядом зловещее озеро с утопленниками. И зловещий сосновый лес, гуляя вдоль которого компанией мы однажды услышали жуткие звуки. Словами это описать сложно, но звучало примерно так, как если бы маньяк пытал инопланетян бензопилой. Какой-то гул, треск, замогильные подрывания, кваканье и вопли. Я вообще не могла приставить, что нечто на нашей планете способно издавать подобную какофонию. Я пошла посмотреть. Вечерело. Пошел ли со мной кто-то еще? Нифига. Обещали за меня отомстить, но я что-то сомневаюсь. Я влезла в гущу высоченных сосен, и там, на высоте среди ветвей увидела их – птеродактилей. Огромную колонию с множеством гнезд. В гнездах орали птенцы. Орали родители, прилетающие их кормить. Серые цапли – еще одна достопримечательность Михайловского.

Фундамент церкви мы так и не нашли. Скелеты после извлечения сложили вместе в большой ящик и перезахоронили. Не просто закопали, а позвали священника, который провел настоящий обряд похорон. И я там присутствовала, свечку держала. Перед отъездом археологи организовали для нас «посвящение в археологи» с песнями, обрядом инициации и торжественным вручением каждому копавшему настоящего кованого гвоздя с раскопок. Отрывки песен засели в памяти отдельными строками: «Тот, кто был в экспедиции, тот поет этот гимн…», «А в это время женщины копали, и продвигались женщины вперед…» и «Кровью эллина смочу, да, смочу, древний меч Ареса…».

После 3-х недель экспедиции лагерь был собран и погружен в автобус, увезший нас в Санкт-Петербург. Где у нас был свободный день, ночь, а на потом вокзал и поезд обратно. Конечно, мы сходили в Эрмитаж, погуляли по центру, без мобильных телефонов достопримечательности искали по карте (покупать карту денег не было, поэтому мы смотрели и запоминали маршрут в книжных магазинах). Из еды нам выдали по одной вареной картошке на брата (или сестру). И шли мы по северной столице, жуя свою картоху, воняя костром, как дикари, немного обалдевшие от резкой смены: тихий лес - шумный город.

Гуляли до самого вечера, и гуляли бы и дольше, но надо было возвращаться на ночлег, пока музей не закрылся. Да, ночевали мы в музее, Пушкина, само собой.  Правда, как-то полуофициально, нас украдкой впустили после закрытия музея для посетителей. Было бы прикольно спать прямо среди экспонатов, но нет. Нас запустили в гардеробную и закрывали снаружи. Опять же, вести себя надо было очень тихо. После трех недель ночевок на болотных кочках спать на ровном полу казалось верхом блаженства. До сих пор помню этот несравненный кайф. Плюс было не холодно, нигде не затекало, не жрали комары, и имелся нормальный туалет и раковина. Шикарный пансионат, после палатки. На следующий день мы, обвешанные рюкзаками, котелками, спальниками и палатками (но уже без веса продуктов) выдвинулись на вокзал, и даже покатались на метро, что было тем еще квестом. Потом снова двое суток под мерный стук колес и здравствуй, теплый душ и родная кровать. Но это еще не конец истории. Через два года меня ждала следующая экспедиция и новые впечатления.

Очень давно, больше 20 лет назад, во времена занимательной студенческой жизни, мы, студенты-филологи, выезжали летом на практику. Куда же еще отправиться филологу, как не в Alma mater русской словесности – к Пушкину. А точнее, в музей-заповедник «Михайловское» Псковской губернии. Я ездила на эту практику дважды, на втором и четвертом курсе.

Три недели жизни с палатками в лесу – тут есть о чем вспомнить. Чтобы не вышел магапостище, наверное, разделю этот опус на какие-то вменяемые отрезки. Поэтому начну по порядку.

Готовились к поездке заранее, т.к. жить предстояло практически на полном самообеспечении, каждый получал подробный список продуктов, которые предстояло потом сдать в общак. Плюс, конечно, вещи личного пользования, с расчетом на 3 недели. К моменту выдвижения на вокзал тащить свой рюкзак я могла только волоком, снизу к рюкзаку был примотан выданный руководителем практики (далее ЯГ) увесистый ватный спальник времен Колчака. Ехать поездом предстояло почти двое суток.

На нужную нам станцию поезд прибывал ночью и стоял около одной минуты. Сонным студентам предстояло вытряхнуть свои пожитки, палатки и прочий общественный скарб, уложившись в этот короткий промежуток. Здесь родилась очень бесившая впоследствии ЯГ шутка:

Растолканная для высадки студентка спросонья решила, что мы приезжаем поездом сразу в Михайловское.

-О, а это дом Пушкина? - спросила она, щурясь на темнеющее здание станции.

-Ага, Пушкина, в вон и домик няни виднеется.

Домиком няни, конечно, оказался туалет. И с того момента каждый раз мы называли отхожее место именно так, хотя ЯГ каждый раз оскорблялся за попрание памяти Арины Родионовны.

На станции нас ждал автобус. Перетащив вещи и вповалку погрузившись в старенькую развалюху, мы выдвинулись в сторону конечной дислокации. В пути нам было дано строгое указание: на месте вести себя как можно незаметнее, не топать, не смеяться, не шуметь, между собой общаться телепатически и вообще всячески соблюдать тишину. В темноте и безмолвии мы покинули автобус, привезший нас на какую-то поляну, и по тропинке ушли в лес, муравьями перетаскав вещи. Пока мы наощупь ставили палатки, в лагерь прибежал местный охранник - оказывается, на въезде есть камера, и он увидел автобус, вышел посмотреть, кто там и заметил очень подозрительную группу, тихо скрывшуюся во тьме деревьев. Да, о нашем приезде, конечно, знали, все было согласовано заранее, просто он не ожидал такой вот тайной высадки.

В первый мой приезд лагерь располагался на опушке соснового бора, практически на болоте. Комары, обрадовавшиеся свежей крови, обгладывали нас нещадно, жаля сквозь джинсы и противомоскитный крем. Особо зверствовали они при походе в «домик няни». Жили в палатках, еду готовили на костре. Уже на месте у нас возник вопрос – зачем было тащить с собой полный запас продуктов, если здесь за часик-полтора можно дойти до Пушгор, где есть магазины и все купить? Но ЯГ был непреклонен, и в следующую экспедицию мы снова загружались по полной.  Кушать готовили сменами по двое, что характерно, только девочки, что нас, девочек, весьма злило, ибо опыт готовки на костре был равный у обоих полов. Воду таскали из колонки в селе. Но в целом жили достаточно обособленно и никому не мешали.

Из-за непосредственной близости к Питеру, погода часто радовала нас затяжными дождями. Если во время приготовления пищи накрапывало, блюдо автоматически получало дополнительное название «по-лондонски». Например, «фасоль по-лондонски», «перловка по-лондонски» и т.п. До сих пор у меня висит вопрос. Зачем брать в лес эту богомерзкую перловку, уважаемый ЯГ, который наставал, что без нее вообще никуда? Не иначе, как в качестве наказания для бедных студенток, вынужденных варить из упрямой крупы что-то хотя бы отдаленно съедобное. Есть же прекрасные гречка, рис и макароны. Фасоль, кстати, туда же, к разделу карательной кулинарии. Готовить получалось, честно, не очень. В основном мы ели некую массу, разбавленную дешевой исчезающей тушенкой. Но из-за постоянного голода съедалось и это. А то, что не съедалось, на следующий день становилось супом.

Мылись в первый год в речке Сороть. Температура которой могла доставит радость только моржам, а цвет имел насыщенный ржавый оттенок. «Она чистая, это просто окислы железа» - утверждал ЯГ. Мы, стуча зубами, кивали и кипятили воду в ведрах, чтобы хотя бы раз в 10 дней помыть голову.

Дело было в июне. Ночами мы зверски мерзли. Дореволюционный ватный спальник быстро набирал влагу, и каждый день приходилось просушивать его на улице, что ввиду особенностей погоды было достаточно проблематично. Однажды ночью начался ливень. Проснулась я от того, что меня трясет от холода. Оказывается, вода протекла внутрь палатки, и мой спальник полностью промок в районе ног. Я разбудила свою соседку, и мы спешно переложили вещи, чтобы спасти то, что еще оставалось сухим. Скрючившись в половинке спальника, я кое-как дождалась утра. Потом палатку вокруг мы окопали надежнее.

Утро, если ты не на дежурстве, начиналось с команды ЯГ «рота подъем!». Слегка заторможенные студенты медленно выползали из палаток, шлепали через болото в «домик няни», умывались ледяной водой из бутылки и подтягивались к костру, кушать овсяную кашку с чаем, заботливо приготовленную дежурными. После чего отправлялись отрабатывать практику. Куда? Конечно же, на археологические раскопки к городищу Воронич, это же абсолютно логично для филологов. Впрочем, годом ранее филологи строили мост через речку, так что я была вполне довольна таким раскладом.

Большая простыня вышла. Пока хватит.