Серия «Матрешка памяти»

— Значит, ты инсценировал собственное самоубийство, внедрил мне ложные воспоминания об убийстве, а теперь ждёшь... чего? Благодарности?

— Защиты, — ответил он просто. — NeuroCorp не из тех, кто принимает отказы. Когда я решил не продавать им технологию, они пригрозили мне. А потом прислали киллера.

— И ты решил, что лучший способ защититься — заставить меня думать, что я убила тебя? — я истерически рассмеялась. — Гениально, Лёша! Просто блестяще!

— Мне нужно было исчезнуть так, чтобы никто не искал, — сказал он, и в его голосе не было ни капли раскаяния. — Самоубийство идеальное прикрытие. Дело закрывают быстро, никто не копает слишком глубоко. А чтобы ты не выдала меня случайно, я внедрил тебе воспоминание о том, что ты причастна к моей смерти. Самозащита, ты бы никогда не рассказала полиции, что сомневаешься в моём самоубийстве.

— А те 43 записи? Зачем было показывать их моим подписчикам? — я стряхнула пепел, не попав в пепельницу. Серые хлопья разлетелись по террасе.

— Это не я, — Алексей нахмурился. — Я создал записи как страховку, но никогда бы не стал их публиковать.

— Тогда кто? — я повернулась к Кириллу, который молча сидел в стороне, наблюдая за нашей перепалкой.

Он поднял руки в защитном жесте.

— Я просто выполнял инструкции Алексея. Когда NeuroCorp начала двигаться к запуску модифицированной версии «Эмошеринга», он активировал протокол безопасности.

— NeuroCorp? — я моргнула, пытаясь понять. — Но я не продавала им технологию после твоей... инсценировки.

— Нет, — согласился Алексей. — Но они всё равно её получили. Три месяца назад они запустили собственную платформу памяти NeuroShare. Используя нашу технологию, наш код.

— Как? — я недоуменно смотрела на него. Неужели кто-то из нашей маленькой команды предал нас?

— У них был доступ к моим устройствам, — мрачно сказал Алексей. — Я недооценил их. Думал, что мои системы защищены, но они каким-то образом взломали облачное хранилище. Украли всё — чертежи, код, даже результаты тестов. И теперь продают её по всему миру.

— Для чего?

— Как ты думаешь? — он горько усмехнулся. — Идеальные допросы без пыток. Внедрение ложных воспоминаний о преступлениях. Создание идеальных шпионов, которые сами не знают, что работают на спецслужбы. — Он сделал глоток чая. — Представь себе мир, где полиция может заставить тебя "вспомнить", как ты совершал преступление, которого не было. Где политические оппоненты могут "вспомнить" свои предательства и публично в них признаться. Где твои воспоминания о вчерашнем дне могут быть перезаписаны без твоего ведома или согласия.

Я почувствовала тошноту. Это был кошмар, антиутопия, достойная Оруэлла.

— Нужно остановить их.

— Именно, — кивнул Кирилл. — Поэтому мы и активировали протокол. Единственный способ дискредитировать технологию — показать миру, насколько она опасна. И кто лучше справится с этой задачей, чем известный блогер с миллионом подписчиков?

— Так это была... демонстрация? — я сощурилась, чувствуя, как внутри закипает гнев. — Вы использовали меня? Разрушили мою репутацию, мою карьеру, заставили думать, что я убийца — всё ради вашего грандиозного плана по спасению человечества?

— Мы использовали твою платформу, — поправил Алексей с той же невыносимой самоуверенностью, которая всегда выводила меня из себя. — И да, прости за методы, но нам нужен был скандал. Нужно было показать миру, что воспоминания можно подделать. Что нельзя верить ничему, что человек «помнит».

— И теперь что? — я откинулась на спинку кресла, чувствуя смертельную усталость. — Все думают, что я убийца. Моя карьера разрушена. Рекламодатели разорвали контракты. Подписчики отписываются тысячами. Что дальше?

— Но ты можешь стать первой, кто расскажет правду, — сказал Алексей, подаваясь вперёд с неожиданным энтузиазмом. — О том, как корпорации хотят контролировать нашу память. Нашу реальность. О том, как технология, созданная для развлечения и эмпатии, превратилась в оружие.

Я смотрела на него. На его горящие глаза, на жесты, которыми он подчёркивал каждое слово. Алексей всегда был таким, одержимым идеями, готовым пожертвовать чем угодно ради "высшей цели". В том числе и другими людьми.

— Почему я должна тебе верить? — спросила я тихо. — Откуда мне знать, что это не очередная манипуляция? Что прямо сейчас ты не внедряешь мне новые ложные воспоминания?

Он помолчал.

— Никак, — наконец признал он. — В этом вся проблема с технологией, которую мы создали. Однажды поставив под сомнение реальность, невозможно вернуться к слепой вере.

Кирилл подошёл к ноутбуку, открыл какой-то файл.

— Но есть кое-что, что может помочь, — сказал он. — Алексей создал антидот. Программу, которая блокирует возможность внедрения ложных воспоминаний. Она работает как файервол для мозга.

— И ты хочешь, чтобы я её опробовала? — я усмехнулась. — Нет уж, спасибо. С меня хватит экспериментов.

— Не просто опробовала, — Алексей подался вперёд. Его глаза горели тем же фанатичным огнём, который я видела много раз, когда он рассказывал о своих идеях. — Распространила. Бесплатно. Для всех. Сделала открытым исходным кодом. Это единственный способ защитить людей от того, что готовит NeuroCorp.

Я смотрела на них двоих — на живого мертвеца и его верного помощника. В их глазах горел огонь праведной миссии. Они верили, что спасают мир.

А я? Во что верила я?

Когда-то, в самом начале, я верила в силу эмпатии. В то, что наша технология поможет людям лучше понимать друг друга, чувствовать то, что чувствуют другие. Преодолевать барьеры непонимания и предрассудков.

Но теперь... теперь я не была уверена даже в собственных воспоминаниях.

— Знаешь, что самое страшное? — сказала я. — Я до сих пор не уверена, была ли я в Париже. Эти воспоминания о рассвете над Сеной, о кафе на Монмартре, они кажутся такими реальными. А теперь ты говоришь, что они искусственные.

— Они настоящие, — тихо сказал Алексей. — Я солгал тебе тогда, в квартире. Это был тест — проверка, поверишь ли ты, что твои самые драгоценные воспоминания могут быть ложью.

— И я поверила, — я горько рассмеялась. — Что это говорит обо мне?

— Что ты мудрее, чем думаешь, — ответил он. — Ты понимаешь, насколько хрупка граница между правдой и вымыслом. Особенно теперь, когда технологии позволяют стирать эту границу одним нажатием кнопки.

Я встала, подошла к краю веранды. Солнце почти скрылось за соснами, окрашивая небо в глубокий оранжевый, как тот закат в Париже, который я помнила. Или думала, что помню.

Внизу расстилалось тихое лесное озеро. Гладкая поверхность воды отражала последние лучи солнца и силуэты деревьев. Идеальное зеркало. И такое же обманчивое.

— Я не знаю, что реально, а что нет, — сказала я, не оборачиваясь. — Я не знаю, можно ли верить моей памяти. Или вам. Или себе самой.

— В этом и суть, — сказал Кирилл. — Мы стоим на пороге мира, где память перестаёт быть надёжным свидетелем. Где история может быть переписана не в книгах, а прямо в головах людей.

Я повернулась к ним.

— И вы хотите, чтобы я стала Кассандрой этого нового мира? Кричала о грядущей катастрофе, которую никто не воспримет всерьёз?

— Люди прислушаются к тебе, — сказал Алексей. — Ты построила карьеру на том, что делилась своими настоящими эмоциями. Ты заслужила их доверие.

— А потом предала его, оказавшись «убийцей», — я покачала головой. — Красивый план.

— Идеальная метафора, — не согласился Алексей. — Ты показала им, насколько иллюзорна граница между реальностью и вымыслом. Как легко создать фальшивую версию истории и заставить в неё поверить. Как быстро люди готовы осудить и отвернуться от того, кому ещё вчера поклонялись.

Я смотрела на закат и думала о природе реальности. О матрёшке памяти — слой за слоем, воспоминание внутри воспоминания, правда внутри лжи внутри правды. О том, как легко потерять себя в этом лабиринте зеркал.

Кирилл подошёл ко мне, протянул планшет.

— Посмотри, — сказал он. — Пресс-релиз NeuroCorp. Запуск платформы NeuroShare намечен на следующую неделю. "Революция в развлечениях", "новая эра цифрового опыта", "погрузитесь в воспоминания знаменитостей и исторических личностей". Они начнут с безобидных развлечений, а закончат контролем над сознанием миллионов.

Я просмотрела документ. Всё выглядело именно так, как они говорили. NeuroCorp действительно запускала платформу памяти, почти идентичную нашей, но с более амбициозными планами — "библиотека эмоций", "реконструкция исторических событий", "терапевтические воспоминания".

Я также заметила логотип в углу страницы — матрёшка с глазом внутри. Тот самый проект, о котором говорил представитель NeuroCorp в моей... внедрённой? реальной?.. памяти.

— Допустим, я соглашусь, — сказала наконец. — Что мне делать?

Алексей улыбнулся — в первый раз искренне за весь вечер.

— То, что ты делаешь лучше всего, Маша. Рассказывать истории. Только на этот раз самую важную историю в твоей жизни.

Я достала телефон, открыла приложение для стриминга. Аудитория сократилась, теперь всего двадцать семь тысяч подписчиков, остальные отписались после скандала. Но и этого достаточно для начала.

Двадцать семь тысяч человек ждали моего возвращения. Двадцать семь тысяч пар глаз, которые увидят правду.

Или то, что я считаю правдой в этот момент.

Я нажала кнопку «Прямой эфир» и улыбнулась в камеру:

— Привет, мои дорогие. Сегодня я расскажу вам историю о матрёшке памяти. О том, как технологии научились открывать её изнутри. И о том, почему это должно пугать каждого из нас.

А где-то на периферии сознания мелькнула непрошеная мысль, а что, если и этот момент — всего лишь очередной слой матрёшки? Что, если весь этот загородный дом, живой Алексей, миссия по спасению мира — просто ещё одно внедрённое воспоминание?

Что, если я до сих пор лежу в своей квартире, подключённая к нейроинтерфейсу, переживая искусственно созданный сценарий? Или сижу в какой-нибудь тайной лаборатории NeuroCorp, пока они тестируют на мне свои новейшие разработки?

Или, может быть, я в психиатрической клинике, и все эти воспоминания — лишь плод моего воображения, попытка сбежать от реальности, которая слишком болезненна, чтобы её принять?

Правда ли всё это? Или я сижу в своей квартире, смотрю в стену и воображаю, что пишу автобиографию, чтобы успеть зафиксировать реальность до того, как её сотрут?

Я не знаю. И не уверена, что когда-нибудь узнаю.

Матрёшка открывается изнутри.

КОНЕЦ

Голова кружилась от этого калейдоскопа.

Кирилл ждал в гостиной. Он предложил остаться на ночь — "для твоей безопасности", как он выразился. Я согласилась, хотя не была уверена, что его присутствие делает меня более защищённой. Скорее наоборот.

Но был и другой путь. Я могла просто выбросить флешку. Продолжать жить своей жизнью. Моя карьера, конечно, пострадала после инцидента в прямом эфире, но я всё ещё оставалась первопроходцем в мире эмоционального шеринга. У меня были деньги, слава, будущее.

Если только Кирилл не решит предать меня и не пойдёт в полицию с этими записями.

Чёртов Алексей. Даже после смерти он умудрился устроить мне ловушку.

Я вернулась в гостиную. Кирилл сидел, уткнувшись в свой ноутбук. При моём появлении он поднял голову, но ничего не сказал, только вопросительно поднял брови.

— Я кое-что нашёл, — сказал он, не дожидаясь моего решения насчёт флешки. — В коде «Эмошеринга». Странную строку.

Он повернул экран ко мне. Среди тысяч строк кода была одна, выделенная красным:

//MK-ULTRA_2.0: В случае успеха субъект M не будет помнить реальных событий. Триггер для восстановления: "Матрёшка открывается изнутри"

— MK-ULTRA, — пробормотала я. — Программа ЦРУ по контролю сознания. Алексей был помешан на теориях заговора.

— Или работал на спецслужбы, — заметил Кирилл, закрывая ноутбук. — NeuroCorp имеет контракты с правительством. Их технологии используются в военных операциях.

Я покачала головой.

— Это безумие какое-то.

— Хочешь проверить? — он посмотрел мне в глаза. — Скажи фразу.

— Матрёшка открывается изнутри, — проговорила я, чувствуя себя идиоткой. Что это должно было сделать? Вернуть мне память? Заставить меня признаться в убийстве? Превратить в секретного агента с навыками ниндзя?

Ничего не произошло. Ни вспышки озарения, ни внезапно вернувшихся воспоминаний.

— Видишь? — я усмехнулась. — Всё это...

И тут меня накрыло волной. Комната завертелась вокруг меня. В ушах зазвенело так сильно, что я не слышала собственного крика. Перед глазами замелькали образы, яркие, чёткие, болезненно реальные.

Я у Алексея. Кричу. Плачу. Он показывает мне контракт с NeuroCorp. Я хватаю нож для бумаг. Вижу, как он входит в его шею. Кровь фонтаном на мою блузку, на стену, на потолок. Я в панике. Тащу его в ванную. Лихорадочно стираю отпечатки пальцев. Инсценирую самоубийство, перерезаю ему вены его же бритвой, пишу предсмертную записку, имитируя его почерк. Запираю дверь ванной изнутри, выбираюсь через узкое окно. Бегу домой. Надеваю нейроинтерфейс. Запускаю программу, которую Алексей разработал для стирания памяти. "Ты никогда не была у меня сегодня. Ты была на конференции. Тебе позвонила моя сестра..."

Я закричала и упала на колени, сжимая голову руками, словно пытаясь физически удержать рассыпающийся рассудок.

— Господи, — прошептал Кирилл, бросаясь ко мне. — Сработало.

— Я убила его, — простонала я, раскачиваясь взад-вперёд. — Я действительно его убила.

Слёзы текли по лицу, но я едва ли замечала их. Перед глазами стояла та сцена — нож, кровь, моё искажённое от ужаса лицо в зеркале.

— Нет, — Кирилл положил руки мне на плечи, его пальцы сжались почти до боли. — Посмотри на меня, Мария.

Я подняла заплаканное лицо, с трудом фокусируя взгляд.

— Ты не убивала Алексея, — сказал он твёрдо. — Потому что Алексей жив.

Мир вокруг меня замер. Время остановилось. Я смотрела на Кирилла, не понимая, не веря, цепляясь за его слова как за спасательный круг.

— Что ты сказал? — прошептала я, не узнавая собственный голос.

— Алексей Барков жив, — повторил он. — То, что ты сейчас "вспомнила" — ещё одно внедрённое воспоминание. Часть эксперимента.

Он помог мне подняться, усадил на диван, налил воды из графина. Я пила маленькими глотками, чувствуя, как постепенно возвращается способность дышать.

— Но... его похороны... — пробормотала я. — Я была там. Видела его в гробу. Видела, как его опускают в землю.

— Закрытый гроб, — напомнил Кирилл. — Из-за "характера травм". Удобно, правда?

— Его сестра... — я всё ещё не могла поверить.

— Знает правду. Она помогла организовать инсценировку.

— Зачем? Зачем всё это?

— Потому что Алексею нужно было исчезнуть, — сказал Кирилл. — После того как он отказался продавать технологию NeuroCorp, начались угрозы. Сначала намёки, потом прямые предупреждения. А когда он обнаружил, что кто-то взломал его компьютер и скопировал часть кода «Матрёшки»...

— Он решил инсценировать самоубийство, — закончила я, начиная понимать. — И использовал меня как часть своего плана.

— Не совсем, — Кирилл отвёл взгляд. — Первоначальный план был проще. Инсценировать самоубийство, исчезнуть, затаиться, пока не станет ясно, что делать дальше. Но потом он решил использовать ситуацию для... эксперимента.

— Эксперимента? — я похолодела. — Какого эксперимента?

— Он хотел проверить, насколько стабильны внедрённые воспоминания. Насколько далеко можно зайти в манипуляции с памятью. Ты была идеальным субъектом — уже использовала нейроинтерфейс регулярно, хорошо знала его особенности, доверяла технологии.

Я смотрела на Кирилла, чувствуя, как растёт ярость. Алексей использовал меня как подопытного кролика. Заставил меня поверить, что я убийца. Заставил пережить весь этот кошмар только ради своего эксперимента?

— Где он? — мой голос звучал почти спокойно, что пугало даже меня.

Кирилл колебался.

— Я не уверен, что это хорошая идея...

— Где. Он, — повторила я, чеканя каждое слово.

Он вздохнул.

— Я могу отвезти тебя к нему. Но ты должна понимать ситуация сложная. NeuroCorp всё ещё ищет его. И тебя тоже, если они поймут, что ты знаешь правду.

Я встала.

— Тогда поехали прямо сейчас.

Продолжение следует...

— Алексей был параноиком, — объяснил Кирилл, взламывая защиту. — Создавал резервные копии, тайники, секретные протоколы. Всегда говорил: "Если что-то можно взломать, его взломают. Нужно быть на шаг впереди".

Я наблюдала за его работой, поражаясь скорости, с которой он набирал код. Строчки текста на экране сменяли друг друга с головокружительной быстротой.

— Ты хорошо его знал? — спросила я, пытаясь понять, можно ли доверять этому человеку.

— Мы учились вместе в университете, — ответил он, не отрывая взгляда от экрана. — Потом вместе работали в исследовательской лаборатории. Он был гением. Видел связи там, где другие видели только хаос. Но у гениев часто бывают... странные идеи.

— Какие, например?

— Он считал, что память — это проклятие человечества. Что мы слишком зависим от прошлого, что оно определяет нас больше, чем следовало бы. "Представь, — говорил он, — что было бы, если бы мы могли выбирать, что помнить. Если бы могли стереть болезненные воспоминания или переписать их так, чтобы они не причиняли боль".

— Звучит гуманно.

— На первый взгляд, — согласился Кирилл. — Но где граница? Кто решает, какие воспоминания стоит сохранить, а какие изменить? И что происходит с человеком, когда его память становится... редактируемой?

Он замолчал, и в комнате повисла тишина. Я думала о своих воспоминаниях, о детстве в Саратове, о первой любви, о смерти отца, о переезде в Москву, о знакомстве с Алексеем. Были ли они настоящими? Или кто-то изменил их, подправил, отредактировал для своих целей?

— Готово, — сказал наконец Кирилл. — Вот она, последняя запись. Сделана в день смерти Алексея, примерно за час до... инцидента.

Я надела нейрогарнитуру, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле.

...Я, вхожу в квартиру Алексея. Ключ у меня был, мы всё ещё формально оставались партнёрами по бизнесу. В кармане телефон с сообщением от него: "Приезжай срочно. Нужно поговорить о будущем проекта". Настроение напряжённое, решительное. Я была готова к очередному раунду споров о будущем «Эмошеринга».

Квартира Алексея выглядела как обычно, творческий беспорядок, книги повсюду, на столе остатки еды на вынос, в воздухе запах кофе и чего-то химического. Типичное логово гения.

Алексей сидел за компьютером. Не обернулся, когда я вошла. На экране какой-то код, графики, диаграммы.

— Я всё подписал, — сказал он устало, не оборачиваясь. — Завтра «Эмошеринг» переходит к NeuroCorp. Они предложили тридцать миллионов.

Волна ярости накрыла меня с головой. Мы столько работали, столько сил вложили в проект и теперь он просто продаёт его корпорации, которая превратит нашу технологию в инструмент манипуляции и контроля?

— Ты не можешь, — мой голос звучал глухо. — Мы договорились, что решаем вместе.

— Ты не оставила мне выбора, Маша, — он впервые назвал меня так за долгое время. В университете, когда мы только познакомились, он всегда называл меня Машей. Потом, когда наши отношения стали более формальными, перешёл на «Мария». — Ты используешь технологию, чтобы строить личный бренд. А она может изменить мир.

— Или уничтожить его! — я подошла ближе. — Ты представляешь, что будет, если твоя технология модификации памяти попадёт в руки военных? Людям будут внедрять ложные воспоминания. Управлять их сознанием. Создавать идеальных солдат, которые не помнят совершённых зверств. Или свидетелей, которые "помнят" преступления, которых не было.

Он повернулся ко мне. Выглядел измученным, глубокие тени под глазами, осунувшееся лицо. На щеках щетина, которую он обычно тщательно сбривал. Волосы грязные, всклокоченные. Когда он последний раз спал?

— Я всё продумал, — сказал он, и в его голосе слышалась смертельная усталость. — В контракте есть пункт об этическом использовании. NeuroCorp обязуется применять технологию только в медицинских и терапевтических целях.

— И ты веришь, что корпорация будет его соблюдать? — я рассмеялась. — Ты наивен, как ребёнок. Как только ты подпишешь бумаги, они начнут делать с технологией всё, что захотят. И первое, что они сделают, уберут тебя из уравнения.

Он встал, подошёл к бару, налил себе виски. Руки дрожали так сильно, что алкоголь расплескался по столешнице.

— Знаешь, что самое забавное? — он сделал глоток. — Ты думаешь, что контролируешь свои воспоминания. Что решаешь, чем поделиться, а что оставить при себе. — Он горько усмехнулся. — Но система всегда записывает всё. Каждую секунду, когда ты носишь нейроинтерфейс. Просто ты об этом не знаешь.

Я почувствовала, как внутри всё похолодело. Это подтверждало то, о чём говорил Кирилл — Алексей модифицировал систему для постоянной записи, без моего ведома и согласия.

— Что ты сделал?

— Создал резервное хранилище, — он пожал плечами. — На случай, если ты решишь... устранить меня. — Он отсалютовал мне бокалом. — Знаешь, NeuroCorp предложили мне сделку ещё полгода назад. Я отказался. После этого ко мне стали приходить странные люди. Задавать вопросы. Следить за мной. Поэтому я создал страховку — всё, что происходит с тобой, записывается в зашифрованный архив, доступ к которому получат определённые люди, если со мной что-то случится.

Мое сердце бешено колотилось. Это было вторжение в мою жизнь, в мое сознание, нечто совершенно неприемлемое.

— Ты не имел права! — я шагнула к нему, чувствуя, как внутри поднимается волна гнева.

— И ещё кое-что, — продолжил он, игнорируя мой возмущенный возглас. — Небольшой эксперимент с твоей памятью. Тебе понравились новые воспоминания о поездке в Париж прошлым летом?

Я застыла. Прошлым летом я действительно была в Париже. Одна из самых популярных моих эмоциональных записей — «Рассвет над Сеной». Миллионы просмотров, тысячи восторженных комментариев. Люди платили, чтобы почувствовать то, что чувствовала я, когда стояла на мосту, наблюдала, как первые лучи солнца окрашивают реку в золотистые тона.

— Что ты несёшь?

— Ты никогда не была в Париже, Маша, — сказал он с какой-то нежностью в голосе. — Это внедрённое воспоминание. Идеальное путешествие, которого никогда не было. Мой подарок тебе и заодно тест технологии. Ты помнишь каждую деталь поездки, верно? Всё идеально, каждый момент, как из открытки.

Мир вокруг меня пошатнулся. Это невозможно. Я помнила запах свежих круассанов, прохладный ветер с реки, уличного музыканта, игравшего на аккордеоне у подножия Эйфелевой башни. Я помнила, как заблудилась в маленьких улочках Монмартра, как выпила слишком много вина в маленьком кафе и потом долго сидела на ступеньках, наблюдая за туристами. Я даже купила там берет тёмно-синий, бархатный, он до сих пор лежал в моём шкафу.

— Ты лжёшь, — прошептала я. — Это было по-настоящему. Я всё помню.

— Проверь свой загранпаспорт, — он пожал плечами с той же невыносимой небрежностью. — Ни одной отметки о пересечении границы в прошлом году. Проверь свою кредитную историю, ни одной транзакции во Франции. Проверь фотографии в телефоне, все они сделаны с помощью нейросети. Идеальные, слишком идеальные снимки Парижа. Без единого случайного прохожего, испортившего кадр, без единого размытого снимка, без теней от пальцев на объективе.

Я бросилась к нему, выбила стакан из рук. Виски разлилось по полу, стакан разбился вдребезги. Осколки стекла сверкали в свете настольной лампы, как крошечные бриллианты.

— Ты не имел права! Это моя память, моя жизнь! — я кричала, не контролируя голос. — Ты манипулировал мной, использовал меня как подопытного кролика!

— Наша технология, — поправил он, вытирая брызги виски с рукава. — И теперь она принадлежит NeuroCorp. Знаешь, они очень заинтересовались возможностью массового внедрения воспоминаний. Представь, можно пережить поездку на Марс, не покидая Земли. Или... вспомнить, как совершил преступление, которого никогда не было.

Я ударила его. Сильно, наотмашь. Голова Алексея дёрнулась в сторону, на скуле тут же расцвело красное пятно. Он пошатнулся, ударился о край стола. С полки упал нож для бумаг, тяжёлый, с костяной ручкой. Подарок от японских инвесторов.

Я подняла его. Холодная кость рукояти легла в ладонь, словно влитая. Лезвие тускло блеснуло.

Запись обрывалась на этом моменте. Я сидела, оглушённая, не в силах пошевелиться.

— Это всё? — спросила я Кирилла, снимая нейрогарнитуру. Руки тряслись так, что я едва не уронила дорогое устройство.

— Всё, что есть в системе, — ответил он. — Но этого достаточно, чтобы тебя арестовали. Мотив, возможность, орудие преступления. Если полиция получит эту запись...

— Но я не помню, чтобы убивала его! — воскликнула я, вскакивая с дивана. — Я бы запомнила такое!

— Потому что это воспоминание стерто, — тихо сказал Кирилл. — Система «Матрёшка» позволяет не только внедрять новые воспоминания, но и блокировать существующие. Создавать своего рода... слепые пятна в памяти.

— Это абсурд, — я начала расхаживать по комнате, как загнанный зверь. — Если бы я действительно убила его, были бы следы. Криминалисты обнаружили бы мою ДНК, отпечатки пальцев. Но все пришли к выводу, что это самоубийство!

— Ты профессионально продаёшь доступ к своим эмоциям, — заметил Кирилл с лёгкой усмешкой. — Ты актриса, мастер создания нужного образа. Думаешь, ты не смогла бы инсценировать самоубийство? Ты знала, что полиция будет искать. Ты знала, как запутать следы.

— А ты? — я резко повернулась к нему, чувствуя, как внутри растёт подозрение. — Откуда мне знать, что ты не причастен? Может, это ты убил его, а теперь пытаешься повесить всё на меня? Может, ты работаешь на NeuroCorp? Они получили технологию после его смерти?

Он искренне удивился.

— Зачем мне это?

— Не знаю! — я всплеснула руками. — Может, ты тоже хотел технологию себе? Или работаешь на конкурентов? Или..., — меня внезапно осенило, — или ты используешь ту же технологию, чтобы манипулировать моей памятью прямо сейчас? Внедряешь мне ложные воспоминания о разговоре с Алексеем, которого никогда не было?

— Или ты пытаешься найти козла отпущения, потому что начинаешь вспоминать, — тихо сказал он, глядя мне прямо в глаза. — Блокировка ослабевает, Мария. Настоящие воспоминания возвращаются.

Я застыла.

— Что?

— После... инцидента ты активировала протокол «Чистый лист». Программа стёрла твои воспоминания о событиях того вечера и заменила их фальшивыми, о конференции, о звонке сестры Алексея. Но такие блокировки не вечны. Мозг борется с вмешательством, пытается восстановить оригинальные нейронные связи. Чем больше времени проходит, тем сильнее эта борьба. Рано или поздно воспоминания возвращаются.

Он достал из кармана флешку, маленькую, неприметную, с логотипом нашей компании.

— Здесь программа, которую Алексей создал перед смертью. Она может восстановить подавленные воспоминания. Он отправил её мне за час до.... С инструкцией использовать, если с ним что-то случится.

Я смотрела на маленький кусочек пластика, который мог либо оправдать меня, либо окончательно уничтожить. Если Кирилл прав, и мои воспоминания были модифицированы, то эта программа покажет мне правду. Но готова ли я к этой правде?

Что, если я действительно убила Алексея? Что, если в приступе ярости я воткнула нож ему в горло, а потом хладнокровно инсценировала самоубийство? Смогу ли я жить с этим знанием?

С другой стороны, что, если всё это хитроумная манипуляция? Если Кирилл и есть настоящий убийца, а теперь пытается свести меня с ума или заставить взять вину на себя?

— Почему ты не пошёл в полицию? — спросила я, не сводя глаз с флешки. — С этими записями, с этой программой?

— Потому что хочу знать правду, — ответил он, и в его глазах я увидела что-то похожее на сострадание. — Потому что не верю, что ты могла хладнокровно убить человека. И потому что боюсь того, что NeuroCorp может сделать с этой технологией. Если они уже запустили проект массового внедрения искусственных воспоминаний...

Он не закончил фразу, но я поняла. Это было бы катастрофой. Концом частной жизни, концом свободы мысли, концом самой концепции объективной реальности.

Он протянул мне флешку.

— Выбор за тобой. Хочешь узнать правду или предпочитаешь жить с удобной ложью?

Я смотрела на маленький кусочек пластика. Такой неприметный, такой обыденный. И такой пугающий.

— А если я скажу "нет"? Если выброшу эту флешку и продолжу жить, как жила?

— Тогда ты никогда не узнаешь, убила ли ты Алексея, — сказал он просто. — И никогда не будешь уверена, что твои воспоминания действительно твои, а не внедрённые кем-то для своих целей.

Я колебалась. Каждый вариант казался одинаково ужасным. Узнать, что я убийца. Или жить в постоянном сомнении, не доверяя собственному разуму.

— Я должна подумать, — сказала наконец.

Он кивнул, положил флешку на кофейный столик между нами.

— Конечно. Но не долго. NeuroCorp уже получила технологию. И если они поймут, что ты начинаешь вспоминать...

Он не закончил, но и не нужно было. Если корпорация узнает, что блокировка памяти нестабильна, они сделают всё, чтобы защитить свои инвестиции. Включая устранение потенциальной угрозы.

То есть, меня.

Продолжение следует...

Но были и другие. Более тревожные.

Я, яростно спорила с Алексеем в его квартире. Дата — за три дня до его смерти. Он в потёртых джинсах и растянутой футболке с логотипом какой-то инди-группы. Всклокоченные волосы, воспалённые глаза, не спал несколько суток. На столе остатки китайской еды, батарея энергетиков, раскрытый ноутбук с графиками нейронной активности.

— Ты не можешь продать технологию! — кричала я, стуча кулаком по столу так, что подпрыгивали палочки для еды. — Это же всё равно что продать людей! Их воспоминания, их личные переживания станут собственностью корпорации!

— А что ты делаешь? — огрызался он. — Торгуешь своими эмоциями, как... — он не закончил фразу, но я почувствовала, как меня обожгло непроизнесённое слово.

— Я контролирую, чем делюсь! Это моё решение! — я ходила по комнате, как тигрица в клетке. — Люди знают, на что подписываются, когда покупают мои эмоциональные записи. Они не проникают в мою голову без разрешения!

— Твоё решение? — он истерически рассмеялся, и в этом смехе было что-то пугающее, нездоровое. — Ты правда так думаешь? — он подался вперёд, глядя мне прямо в глаза. — А откуда ты знаешь, что все твои решения — действительно твои? Откуда ты знаешь, что твоя память — это то, что происходило на самом деле, а не то, что тебе удобно помнить?

— О чём ты вообще говоришь? — я замерла.

— О следующем этапе эволюции «Эмошеринга», — сказал он, внезапно успокоившись. — О возможности не только считывать воспоминания, но и записывать новые. Создавать искусственные эмоциональные паттерны и внедрять их в сознание.

— Это невозможно, — я покачала головой. — Мозг так не работает. Ты не можешь просто... перезаписать чужие воспоминания.

— Не могу? — он усмехнулся. — А ты уверена? Уверена, что я не делал этого с тобой? Что часть твоих воспоминаний — не те, которые я создал?

На этом запись обрывалась. Я сидела перед экраном, чувствуя, как подступает тошнота. Этого разговора я не помнила. Совсем. Но он казался таким реальным, каждая интонация, каждый жест, каждая эмоция. Это были мои эмоции. Моя ярость, моё недоумение, мой страх.

Я перешла к следующей записи. Я в своей ванной, отмываю что-то с рук. Вода розовая. На запястьях брызги крови. Лицо искажено от ужаса. Дата — день смерти Алексея. Время — 22:43.

Я лихорадочно тру руки мылом, смотрю на себя в зеркало остановившимся взглядом. "Что я наделала, — шепчу я своему отражению. — Господи, что я наделала?" Руки трясутся так сильно, что мыло выскальзывает, с глухим стуком падает в раковину. Я вздрагиваю от этого звука, словно от выстрела.

Потом я выключаю воду, долго вытираю руки, проверяя, не осталось ли следов крови под ногтями. Достаю из шкафчика бутылку водки, делаю большой глоток прямо из горлышка. Закашливаюсь, сгибаюсь пополам. Вытираю выступившие слёзы.

"Он заслужил это, — говорю я, выпрямляясь. — Он бы уничтожил всё, над чем мы работали. Он бы превратил людей в марионеток. Я не могла позволить."

Запись заканчивается тем, что я снимаю окровавленную блузку, комкаю её и запихиваю в мусорный пакет.

Но я не была у него дома в тот день. Я точно помню... или мне кажется, что помню?

Или нет?

Внезапно все эти воспоминания стали зыбкими, как отражение в ряби на воде. Я не могла с уверенностью сказать, что делала в тот день. Образы расплывались, детали ускользали.

Самое страшное, что эти записи не выглядели поддельными. Я чувствовала каждую эмоцию, каждую мысль, они были моими. Но я не помнила этих событий.

«Может, у меня раздвоение личности?» — эта мысль преследовала меня. Что, если есть вторая Мария, которая делает вещи, о которых я не подозреваю?

Или что, если моя память была каким-то образом изменена? Что, если Алексей действительно создал технологию, способную не только считывать, но и перезаписывать воспоминания?

Тогда как я могу доверять чему-либо в своей голове?

В одной из записей я нашла момент, который точно помнила, моё выступление на конференции. Я рассказывала о перспективах «Эмошеринга», отвечала на вопросы журналистов. Всё совпадало с моими воспоминаниями... до определённого момента.

После выступления ко мне подошёл мужчина в сером костюме. Представился как Игорь Дмитриевич, руководитель отдела инноваций NeuroCorp. Предложил обсудить "взаимовыгодное сотрудничество" за ужином. Я согласилась.

Мы поехали в ресторан на его машине, чёрный представительский автомобиль с тонированными стёклами. Он говорил о потенциале нашей технологии, о глобальных перспективах, о финансировании. Упомянул сумму с шестью нулями.

А потом разговор принял странный оборот.

— Ваш партнёр, Алексей Барков, — сказал Игорь Дмитриевич, разрезая стейк. — Он не совсем тот, за кого себя выдаёт.

— Что вы имеете в виду? — я насторожилась.

— Скажем так, у него есть... другие интересы, помимо монетизации вашей технологии. Интересы, которые могут навредить национальной безопасности.

— Это какая-то шутка? — я рассмеялась.

— Я бы предпочёл не вдаваться в детали в публичном месте, — он поднял бокал с вином. — Но скажу так, ваш партнёр экспериментирует с определёнными аспектами технологии, о которых вы не знаете. И эти эксперименты... потенциально опасны.

— Если вы пытаетесь посеять раздор между нами, чтобы легче было купить технологию, то это не сработает, — сказала я холодно.

— Вовсе нет, — он улыбнулся. — Просто предупреждаю. В ваших же интересах внимательнее присмотреться к тому, чем он занимается в лаборатории по ночам. Особенно к проекту "Матрёшка".

Этого разговора я тоже не помнила. Более того, я была уверена, что ужинала в одиночестве в гостиничном номере, а не в ресторане с представителем NeuroCorp.

Что ещё я забыла? Или, точнее, что меня заставили забыть?

На четвёртый день моего затворничества раздался звонок в дверь. Я вздрогнула. Никого не ждала.

Осторожно подойдя к двери, я посмотрела в глазок. На пороге стоял тот самый парень из стрима, менее взъерошенный, чем тогда, но с такими же воспалёнными глазами. Худой, бледный. На вид лет тридцать. Одет просто, тёмные джинсы, серая толстовка, потрёпанные кроссовки. В руках пакет из супермаркета.

Я замерла, не зная, что делать. Вызвать полицию? Но что я им скажу? "Арестуйте человека, который обвинил меня в убийстве, которого не было"?

— Я знаю, что ты там, Мария, — сказал он, глядя прямо в глазок. — Нам нужно поговорить.

— Как ты меня нашёл? — прошипела я.

— Ты сама дала мне свой адрес, — ответил он спокойно. — В одной из записей. Когда заказывала еду. "Большая Дмитровка, 12, квартира 73, код домофона 1505".

Конечно. Я настолько привыкла быть на виду, что даже не задумывалась о таких мелочах. Любой, кто просмотрел мои эмоциональные записи, мог узнать, где я живу, какой у меня пароль от домофона, какие привычки, страхи, слабости.

— Чего ты хочешь? — спросила я, не открывая дверь.

— Поговорить. Я программист. Работал с Алексеем над первыми версиями «Эмошеринга». Меня зовут Кирилл, — он поднял пакет. — Я принёс еду. Судя по количеству доставок за последние дни, ты питаешься одной пиццей и ролами. Решил, что овощи тебе не помешают.

Я колебалась. С одной стороны, впускать в квартиру человека, который обвинил тебя в убийстве, не самая разумная идея. С другой, если он хотел причинить мне вред, у него было достаточно возможностей сделать это за те три дня, что я изучала записи. Он мог обратиться в полицию, показать им эмоциональную запись с окровавленным ножом. Но не сделал этого.

— Пять минут, — сказала я, открывая дверь. — И только потому, что ты упомянул овощи.

Его звали Кирилл. Он рассказал, что Алексей привлёк его к проекту на ранней стадии, но потом они разошлись из-за разногласий по поводу этики. Он раскладывал принесённые продукты на кухонном столе, свежие овощи для салата, хлеб, сыр, бутылка белого вина. Двигался спокойно, уверенно, как будто был здесь не впервые.

— Я помогал писать первую версию кода для считывания нейронных импульсов, — объяснил Кирилл, нарезая помидоры. — Мы работали в гараже Алексея. Ни офиса, ни инвесторов, только энтузиазм и дешёвый растворимый кофе. Но потом проект начал расти, появились первые результаты. И Алексей... изменился.

— В каком смысле? — я наблюдала за ним, готовая в любой момент схватить нож, если он сделает что-то подозрительное.

— Он стал одержим идеей контроля над воспоминаниями, — Кирилл добавил в салат огурцы, посыпал зеленью. — Сначала это казалось безобидным. "Представь, Кирилл, — говорил он, — мы сможем помочь людям с посттравматическим стрессовым расстройством. Сможем смягчить болезненные воспоминания, заменить их более позитивными". Но потом его амбиции выросли.

— Во что?

— Алексей хотел создать нечто большее, чем просто платформу для шеринга воспоминаний, — объяснил Кирилл, сидя на краю моего дивана. Мы переместились в гостиную после ужина. — Он работал над алгоритмом модификации памяти.

— Что? — я почувствовала, как по спине пробежал холодок.

— Технология может не только считывать эмоции и воспоминания, но и записывать новые. Внедрять искусственные воспоминания в сознание. Алексей называл это проектом "Матрёшка" — память внутри памяти.

Я вспомнила странный разговор с представителем NeuroCorp из записи. Он тоже упоминал проект "Матрёшка".

Я рассмеялась.

— Это научная фантастика. Невозможно.

— Возможно, — возразил он. — Я видел прототип в действии. Алексей тестировал его на себе. А потом, кажется, и на тебе.

— Что?! — я вскочила, чувствуя, как кровь приливает к лицу. — Ты с ума сошёл? Я бы знала!

— В том-то и дело, что нет, — сказал он, глядя на меня с сочувствием, которое бесило ещё больше. — Если бы тебе внедрили искусственное воспоминание, ты бы считала его настоящим. А если бы подавили реальное — ты бы просто его не помнила. В этом вся суть технологии — создать настолько убедительную иллюзию, что мозг принимает её за чистую монету.

Я села обратно, ощущая, как земля уходит из-под ног. Если Кирилл прав, то я не могу доверять ни единому воспоминанию в своей голове. Всё может оказаться ложью, сконструированной Алексеем, или кем-то ещё, для неведомых целей.

— Зачем ему это?

Кирилл пожал плечами.

— Контроль? Эксперимент? Не знаю. Он стал одержим идеей совершенной памяти, без травм, без боли, только то, что ты хочешь помнить. "Представь мир, где люди могут избавиться от своих худших воспоминаний, — говорил он. — Нет ПТСР, нет депрессии, вызванной травматическим опытом. Только счастье, только позитив".

— Но эти записи... с кровью... с ножом...

— Да, это меня и пугает, — Кирилл посмотрел на меня внимательно. — Либо он внедрил тебе ложные воспоминания об убийстве, либо... ты действительно это сделала. В любом случае, играть с памятью опасное занятие. Особенно когда речь идёт о жизни и смерти.

— Нет, — я покачала головой. — Нет, это какой-то бред. Я бы не смогла...

— Уверена? — он посмотрел мне прямо в глаза, и его взгляд был странно гипнотическим. — Вы сильно поссорились перед его смертью. Он угрожал продать технологию военным. Сказал, что у тебя нет выбора. Что NeuroCorp всё равно получит то, что хочет с тобой или без тебя.

Я застыла. Откуда он знал о нашей ссоре? Я никому не рассказывала подробностей. Даже моему менеджеру Олегу я сказала только, что мы с Алексеем разошлись во взглядах на будущее компании.

— Откуда ты знаешь?

— Я видел записи, Мария. Все сорок три. И есть ещё одна, которую ты не нашла. Записанная за час до его смерти.

Продолжение следует...

Потом поехала в отель. Заказала ужин в номер. Посмотрела две серии "Короны". Уснула под бормотание телевизора.

На следующий день провела ещё две встречи, а вечером вернулась в Москву. Зашла в супермаркет, купила продукты на неделю. Приехала домой, распаковала чемодан. Запустила стиральную машину.

Когда я вернулась в Москву, мне позвонила его сестра. Рыдая, она сообщила о его смерти. Я помню, как сползла по стене на пол, как онемели пальцы, как не могла вдохнуть. Помню, как выронила телефон, и он с грохотом упал на паркет, как отлетела задняя крышка.

Но была ли я в его квартире в тот день? Нет. Точно нет. Я никогда...

И тут в моей памяти возникло странное мерцание. Как помехи на экране старого телевизора. Мимолётная вспышка: я стою у двери его квартиры, достаю ключ из сумки...

Нет. Этого не было. Не могло быть. Я бы запомнила.

Память — странная штука. Особенно когда ты зарабатываешь на том, что продаёшь её кусочки.

Три года назад мы с Алексеем создали технологию «Эмошеринг» — систему, позволяющую записывать не просто изображение и звук, а полный эмоциональный опыт. Мысли, чувства, тактильные ощущения — всё, что происходит в момент записи. Нейроинтерфейс считывал активность мозга и преобразовывал её в код, который можно было воспроизвести через VR-гарнитуру. Пользователь буквально проживал чужие воспоминания, как свои собственные.

Разработка заняла два года. Сначала были бесконечные эксперименты, тесты, неудачи. Алексей, гениальный нейрофизиолог с докторской степенью, создавал алгоритмы декодирования нейронных сигналов. Я отвечала за интерфейс, за то, как пользователь будет взаимодействовать с технологией. Мы работали по 16 часов в сутки, забывая есть и спать. Алексей шутил, что наши мозги настолько синхронизировались, что мы скоро начнём читать мысли друг друга без всяких интерфейсов.

А потом наступил прорыв. Первая успешная передача эмоционального опыта от одного человека к другому. Алексей записал своё воспоминание о первом прыжке с парашютом, а я, надев гарнитуру, пережила его, свист ветра в ушах, головокружительный восторг свободного падения, короткий момент паники, когда дёргаешь кольцо, и внезапное облегчение, когда купол раскрывается.

Это было... волшебно. Впервые в истории человечества кто-то буквально побывал в шкуре другого. Не метафорически, не через описание или изображение, а по-настоящему.

Мы поняли, что создали нечто революционное. Нечто, что изменит самоосознание человечества.

Я стала первым публичным «донором памяти». Моя аудитория могла почувствовать, каково это — выступать перед тысячами людей, летать на параплане, влюбляться, расставаться, радоваться мелочам. За три года количество моих подписчиков выросло с нуля до миллиона.

Разумеется, возникли и этические вопросы. Что если кто-то использует технологию, чтобы записывать интимные моменты без согласия? Что если эмоциональные записи будут использоваться для манипуляций? Что если технология попадёт в руки маркетологов, которые будут продавать не просто идею товара, а чувство счастья от его использования?

Мы с Алексеем разработали строгие протоколы безопасности. Система работала только с добровольного согласия. Записи можно было редактировать, удаляя слишком личные моменты. Каждый пользователь имел полный контроль над своими эмоциональными данными.

Конечно, я не делилась всем. Система позволяла редактировать записи, удалять слишком личные моменты. Я создавала аккуратно отфильтрованную версию своей жизни, яркую, насыщенную, но безопасную. Мои подписчики могли пережить восторг от красивого заката, но не депрессию, которая накрывала меня тёмными зимними вечерами. Они чувствовали моё волнение перед важной встречей, но не панические атаки, когда я просыпалась в три часа ночи, задыхаясь от беспричинного ужаса.

По крайней мере, я так думала.

Внезапно зазвонил дверной звонок. Я вздрогнула. Три часа ночи кто мог прийти в такое время?

Осторожно подойдя к двери, я посмотрела в глазок. Никого. Может, показалось?

Я уже повернулась, чтобы уйти, как вдруг звонок раздался снова. Короткий, настойчивый. Я снова глянула в глазок — пусто.

— Кто там? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

Тишина. Затем шорох, как будто кто-то провёл пальцами по двери.

Я тихо отступила в глубь квартиры, схватила телефон. Вызвать полицию? Но что я скажу? "Кто-то звонит в мою дверь и не отвечает"?

Звонок раздался в третий раз. Теперь настойчиво, без пауз — дррррррррр!

Я подпрыгнула от неожиданности и выронила телефон. Экран треснул.

— Чёрт! — я наклонилась, чтобы поднять его.

И в этот момент мой телефон завибрировал, вырывая из панического ступора. Сообщение от неизвестного номера, высветившееся даже на треснувшем экране:

«Загляни в свой аккаунт. Раздел «Скрытые записи». Пароль: А1ех1us_В».

Я похолодела. Это был наш с Алексеем секретный пароль для тестовых версий программы. Тот, о котором знали только мы двое. Мы использовали его на ранней стадии разработки, когда только экспериментировали с передачей эмоций. А1ех1us — его никнейм из студенческих времён, В — первая буква моей фамилии.

Дрожащими пальцами я разблокировала ноутбук и вошла в административную панель «Эмошеринга». Там было множество разделов — "Опубликованные записи", "Черновики", "Аналитика", "Монетизация". И в самом низу списка "Скрытые записи". Раздел, который я добавила по настоянию Алексея как резервное хранилище на случай технических сбоев. В нём должно было быть пусто, я никогда не использовала эту функцию.

Но там было 43 файла.

Я в недоумении уставилась на экран. 43 записи, о которых я ничего не знала. Первая датирована днём запуска платформы, последняя вчерашним днём.

Самый свежий файл датирован вчерашним днём, 22:17. Я в это время была дома, готовилась к стриму. Или нет?

Почему-то мне вдруг стало трудно вспомнить, что именно я делала вчера вечером.

С колотящимся сердцем я нажала на воспроизведение последней записи и надела нейрогарнитуру, тонкий обруч с электродами, который считывал активность мозга и передавал эмоциональные сигналы.

...Мгновение дезориентации, и я оказалась в своей спальне. Я смотрела на себя, спящую. Ощущение было жутким. словно я парила над собственным телом, наблюдая со стороны. Моё лицо во сне выглядело расслабленным, почти детским. Я перевернулась на другой бок, что-то пробормотала.

В голове звучал голос, но не мой. Мужской. Знакомый до боли.

«Она ничего не подозревает. Думает, что контролирует систему. Но это я создал алгоритм. Я внедрил параллельную запись. Каждое её воспоминание дублируется в облаке, к которому есть доступ только у меня. И у тебя, если ты смотришь это. Если со мной что-то случится — ты знаешь, кого винить. Моя милая Мария не такая безобидная, какой кажется».

Я сорвала гарнитуру, задыхаясь от ужаса и отвращения. Это был голос Алексея. Запись, которую я никогда не делала. Запись, о существовании которой даже не подозревала.

Но технология работает только с мозгом владельца нейроинтерфейса. Невозможно записать чужие эмоции. Если только...

Если только Алексей не модифицировал систему так, чтобы она могла делать записи без моего ведома. Чтобы нейроинтерфейс работал в пассивном режиме, постоянно считывая данные моего мозга, даже когда я не активировала запись.

Это было бы грубейшим нарушением всех этических принципов, на которых строился наш проект. Вторжением в личное пространство, которое я не могла ему простить. Если, конечно, это действительно сделал он, а не кто-то другой, получивший доступ к системе.

Я проверила метаданные файла. Он был создан с моего аккаунта, с моего устройства. Но я точно не делала эту запись.

А что, если я сделала её... и не помню?

Что, если Алексей каким-то образом модифицировал не только систему записи, но и мою память?

Эта мысль была настолько абсурдной, что я рассмеялась вслух. В пустой квартире мой смех прозвучал неестественно громко, почти истерично.

— Ты сходишь с ума, Мария, — сказала я своему отражению в тёмном экране ноутбука. — Технологии не могут стирать воспоминания. Это научная фантастика.

Но голос в моей голове, тот самый голос сомнения, который поселился там после обвинения в убийстве шептал: "А что, если могут? Что, если всё, что ты помнишь, лишь то, что тебе позволено помнить?"

Я снова надела нейрогарнитуру. Нужно было просмотреть остальные записи. Все 43. Только тогда я смогу понять, что происходит.

Только тогда я смогу быть уверена, что не убивала Алексея.

По крайней мере, я надеялась на это.

Продолжение следует...

— Сегодня вы получите доступ к моему волнению перед встречей, той сладкой тревоге, когда ты примеряешь семнадцать нарядов и проклинаешь зеркало, — я улыбалась в камеру своей фирменной полуулыбкой, которую отрабатывала перед зеркалом три недели, пока мышцы лица не начали помнить её лучше, чем я сама. — Помните, что эти эмоциональные слепки доступны только участникам «Платинового клуба». Специально для вас, чувство, когда он впервые берёт тебя за руку, и ты не знаешь, отдёрнуть или...

Внезапно экран моего ноутбука мигнул. Комментарии застыли, словно река, схваченная внезапным морозом. Секунда тишины. Две. Три. В наушнике раздался странный треск, будто кто-то рвал бумагу рядом с микрофоном.

Я нахмурилась. Технические сбои в моих трансляциях были редкостью, я вкладывала значительную часть доходов в оборудование премиум-класса. Не то чтобы я понимала в нём, но мой IT-специалист Вадим был фанатиком безопасности и стабильности сигнала.

— Простите, друзья, небольшая техническая...

А потом появился он, растрёпанный парень с воспалёнными глазами и трёхдневной щетиной. Его лицо заполнило весь экран, вытеснив и мой образ, и ленту комментариев. Технически невозможная ситуация. Мой стрим был защищён шестью слоями шифрования, и даже ФСБ понадобилось бы не меньше суток, чтобы взломать его. По крайней мере, так утверждал Вадим, когда брал с меня космические деньги за настройку системы.

— Ты убийца! — выкрикнул незнакомец, тыча пальцем в экран. Его изображение дрожало, будто он снимал себя на допотопный смартфон, и это почему-то пугало ещё больше. В эпоху идеальной картинки такая "неотретушированная реальность" выглядела почти непристойно. — У меня есть доказательства, Мария!

Я замерла. Пятьдесят три тысячи пар глаз. И все они видели этого сумасшедшего. Видели его обвинение. И моё застывшее лицо с расширенными от ужаса зрачками. Макияж "без макияжа" за две тысячи рублей не мог скрыть, как я побледнела.

Часть меня — та, что всегда анализировала контент и метрики — отстранённо отметила: "Отличный драматический момент. Охваты взлетят до небес". Другая часть лихорадочно соображала, как выкрутиться из ситуации.

Он поднёс к камере планшет. На экране была я с перекошенным от ярости лицом, держала в руке окровавленный нож. Моя рука, мои любимые серебряные кольца на пальцах, моя родинка на запястье. Лицо искажено гневом, но узнаваемо. Под видео пульсировала подпись: «Эмоциональная запись #4382, приватная коллекция». Тот же формат, что я использовала для своих "эмоциональных слепков".

— Это подделка, — мой голос звучал неестественно спокойно, как у робота. Даже для меня самой. — Очевидный фейк. Современные нейросети творят чудеса.

— Это твой собственный формат записи! — он истерически рассмеялся, и в этом смехе слышалось что-то болезненно знакомое. Будто я уже слышала его раньше, в другом контексте. — Я купил твой премиум-доступ, Мария. И нашёл то, что ты не хотела показывать.

В чате началась буря. Комментарии летели так быстро, что превратились в размытую полосу. «ЧТО ПРОИСХОДИТ?», «ОНА РЕАЛЬНО КОГО-ТО УБИЛА?», «ПОКАЖИ ЕЩЁ!», «ЭТО РОЗЫГРЫШ?», «КОГДА ВЫШЕЛ НОВЫЙ СЕЗОН ЧЁРНОГО ЗЕРКАЛА?»

Я сглотнула, пересохло в горле. Мысли метались, как испуганные птицы.

— Это провокация, — сказала я, лихорадочно пытаясь отключить незваного гостя от трансляции. Мои пальцы печатали на клавиатуре, но ничего не происходило. Как будто кто-то перехватил контроль над моим собственным компьютером. — Очевидная манипуляция. Жалкая попытка...

— Дата записи 17 июня прошлого года, — продолжал он, не обращая внимания на мои слова. Его глаза лихорадочно блестели. — Место: твоя квартира. Жертва: Алексей Барков. Твой бывший партнёр по бизнесу. Официальная версия: самоубийство. Но я знаю правду, Мария. Я прожил твои воспоминания. Я был тобой в тот момент!

Моё сердце остановилось. На мгновение мне показалось, что я умерла, настолько оглушительной была тишина внутри меня. Алексей действительно покончил с собой прошлым летом. Мы вместе начинали проект «Эмошеринг», но разругались из-за финансовых разногласий. Он хотел продать технологию корпорации, я настаивала на независимости. Через месяц после скандала его нашли в ванной с перерезанными венами. Классический суицид в запертой изнутри ванной, предсмертная записка, пустая бутылка виски рядом.

Я никогда... я бы никогда...

— Я никогда... — начала я, но экран снова мигнул, и незнакомец исчез так же внезапно, как появился.

Прямой эфир продолжался, как ни в чём не бывало. Только теперь в чате творился настоящий апокалипсис. Сообщения сменяли друг друга со скоростью пулемётной очереди: обвинения, вопросы, теории заговора, гифки с попкорном и шокированными лицами. Кто-то уже создал хэштег #МарияУбийца, и он набирал обороты.

Я сделала глубокий вдох. Десять лет в сети научили меня одному, никогда не показывай страх. Как акулы чуют кровь, так толпа чует слабость. И набрасывается с ещё большей яростью.

Я улыбнулась, словно ничего не произошло: — Простите за технические неполадки, друзья. Кажется, кто-то очень хочет прославиться за мой счёт. — Я нервно рассмеялась, стараясь, чтобы это выглядело как искреннее веселье, а не приступ паники. — Что ж, завтра я выложу обещанную эмоциональную запись, а сейчас мне нужно связаться с техподдержкой. И, возможно, с адвокатом, — добавила я. — Хотя клевета — слишком громкое слово для такой топорной подделки.

Я завершила трансляцию нажатием кнопки и уронила голову на руки.

Что, чёрт возьми, только что произошло?

И кто этот человек, который знает о моей жизни больше, чем должен?

Я схватила телефон, набрала номер Вадима. Гудки, гудки, гудки. "Абонент временно недоступен". Прекрасно. Когда IT-специалист нужен больше всего, он растворяется в киберпространстве.

В комнате вдруг стало слишком тихо. Я включила телевизор, просто чтобы заполнить пустоту. Диктор новостей рассказывал о запуске новой платформы виртуальной реальности от NeuroCorp. Я машинально сделала звук громче.

"...революционная технология позволит пользователям делиться не только изображениями и видео, но и полным сенсорным опытом. Компания уверяет, что все эмоциональные данные надёжно защищены и не могут быть использованы третьими лицами..."

Я горько усмехнулась. Знакомая история. Именно так мы с Алексеем начинали три года назад. Только у нас была этика. По крайней мере, я в это верила.

Телефон завибрировал, сообщение от менеджера. "Что происходит? Акции падают. Звони немедленно". Следом пришло уведомление, рекламодатели начали отзывать контракты.

Я выключила телефон. Потом ноутбук. Потом вытащила из розетки телевизор.

Тишина. Благословенная тишина.

Я подошла к бару, налила себе двойной виски. Руки дрожали. Капли янтарной жидкости расплескались по столешнице.

— За тебя, Алексей, — прошептала я, поднимая бокал. — Где бы ты ни был.

И за то, что я точно, абсолютно точно не убивала тебя.

По крайней мере, я хотела в это верить.

Продолжение следует...