Страшные Истории Lucifera

Автор ( Денис Владимирович )
Ох друзья давно я сюда нечего не выкладывал..
Стоит дальше продолжать?

ТРИНАДЦАТАЯ ОСТАНОВКА — мистическая история, которая изменит твою реальность
Утро начиналось, как и всегда, с надоедливого сигнала будильника и пустоты. Лера открыла глаза, не сразу понимая, где находится. Свет падал сквозь жалюзи полосами на белую стену, и всё выглядело так же, как вчера, и позавчера, и сто дней назад. Однокомнатная квартира на седьмом этаже, запах кофе с чужих балконов, далёкий гул машин под окнами. Она медленно поднялась с постели, не торопясь. Будильник давно замолчал, но его звон как будто всё ещё висел в воздухе — таким же навязчивым ощущением пустоты, которое не проходило уже несколько лет.
Лере было двадцать семь. Работа — офис, цифры, отчёты. Коллектив, в котором никто не говорит о настоящем. Шеф с холодным взглядом и вежливой усталостью. Зарплата — «на жизнь хватает», но жизнь, по ощущению, шла мимо. Казалось, она существует как будто сквозь стекло: видит, слышит, дышит, но не чувствует.
В метро она часто ловила себя на том, что разглядывает не людей, а отражения в окнах. Иногда эти отражения менялись. Вместо собственной фигуры — чужая: женщина в чёрном платье, с причёской из позапрошлого века. Лицо — как будто её, но не её. Раз — и всё исчезло. Метро, толпа, реклама. Головокружение. Лера об этом никому не рассказывала. Ни друзьям, ни психотерапевту, которого бросила после второго сеанса. Она не верила, что кто-то поймёт.
Её всегда тянуло к старым улицам. По выходным она могла часами гулять по центру, там, где сохранились фасады XIX века. Камень под ногами, окна с облупленной краской, двери с потёртыми латунными ручками. Иногда ей казалось, что она уже была здесь. Не просто «была», как все мы бываем где-то — а именно жила. Знала запахи этих улиц, звуки, голоса. Могла почти с закрытыми глазами вспомнить, какой поворот ведёт к аптеке, где скрипит дверь в булочную, как пахнет в доме с колоннами.
Иногда ей снились сны. В них она шла по улицам, которых не существует. По мостовой, по которой стучат копыта. Вдыхала холодный, пахнущий гарью воздух. В её сне люди одевались иначе — плащи, цилиндры, перчатки. Они разговаривали с ней, называли её по имени, которое исчезало, стоило ей проснуться. Но лица… Лица были слишком знакомыми. Как старые фотографии, которые давно забыл, но почему-то сразу узнал.
Каждое утро после таких снов Лера просыпалась с комком в горле. Ей не было страшно — было больно. Как будто в другом времени осталась та часть её, что знала, зачем она живёт.
На работе Лера ловила себя на автоматизме. Она механически вбивала цифры, ставила галочки, отвечала «да, поняла», когда её просили пересчитать таблицу. Мир терял резкость. В наушниках играла старая музыка — чаще всего романс или медленные фортепианные пьесы. Современники слушали новинки, а она находила утешение в звуках, которые, казалось, помнили другое время.
Она пробовала себя в разном: рисовала, писала, ходила на занятия йогой. Ничего не помогало. Жизнь оставалась как будто выцветшей фотографией — с изображением, но без цвета. Она не умела радоваться малому. И не умела забывать. Хотя не знала, что именно должна забыть.
Подруга однажды пошутила:
— Лера, у тебя депрессия, как у русской дворянки. Только без усадьбы.
Лера улыбнулась, но не ответила. Потому что это было похоже на правду.
Чем больше дней проходило, тем сильнее внутри неё жила тоска — не по кому-то, а по времени. Как будто она опоздала в поезд, который должен был увезти её домой.
Но где этот дом — она не знала.
Вечер опустился на город тяжёлым одеялом серых улиц и жёлтых фонарей. Лера шла по тротуару, казалось, без конца перешагивая лужи и рытвины асфальта. В ушах гудел телефон — пустые уведомления от коллеги, неуклюжие просьбы закончить отчёт раньше срока. Ещё минута, и она бы наконец забыла о работе. Ещё миг — и наступил бы сон, где всё будет иначе.
На остановке загорелось табло. Номер автобуса и маршрут — привычная картинка. Лера подняла взгляд: «№ 42: Финансовый центр – Северный вокзал». Хорошо. Она задремлет в дороге, а дома зашьёт себе удовольствие: горячий душ, старая пластинка с фортепианным романсом и полчаса ничего-не-делания.
Автобус остановился, и Лера шагнула внутрь. Вереница кресел, приглушённый свет, запах пыли и чая — в салоне ещё не успели проветрить после предыдущего рейса. Она выбрала место у окна, лицо туда, где за стеклом мелькают фонари и ботинки прохожих. Водитель молча кивнул ей в зеркало. За стеклом его глаза казались слишком светлыми, почти бесцветными, и круг теней под бровями напоминал синяки.
Двери захлопнулись, двигатель заворчал, и автобус тронулся. Лера вытянула ноги, нащупала в сумке наушники и включила телефон. Но вместо привычного плеера на экране всплыло предупреждение: «Невозможно воспроизвести файл». Она выключила гаджет и убрала в карман. Свет приглушился, разговоры пассажиров остались где-то далеко.
Через пару минут маршрут изменился. Обычно автобус свернул бы направо на Долгоруковскую — но он проехал прямо, к старому тоннелю под железной дорогой. Лера нахмурилась: этот участок давно закрыт для машин. Она поднялась с места, чтобы посмотреть на табло в салоне — там горели незнакомые остановки с названиями «Улица Сапожников», «Площадь Сокола», «Трамвайное кольцо». Ни одной цифры маршрута, никакого указания конечной.
Автобус проехал сквозь туннель, и за стеклом изменился пейзаж. Дома вдоль улиц стали выше, но их краска облупилась, как после сильного дождя. Фонари повисли на высоких кованых опорах — изогнутых, словно клюв. Лера прижалась к стеклу: никого не было вокруг, ни машин, ни людей, только мерцающие окна и древний брусчатый тротуар, словно мостовая XIX века.
Пассажиры молчали. Лера обернулась — мужчина с широким чёрным пальто, женщина в шляпке с вуалью, подросток с книгой в руках — все смотрели вперёд, не заметив, что мир вокруг изменился. Она прикоснулась к поручню: металл казался холоднее обычного, и по нему словно пробежал холодный мураш.
Автобус остановился. За стеклом горело табло:
13-Я ОСТАНОВКА
Оно мигало, будто задыхаясь, и в свете его странным образом вибрировали отражения в лобовом стекле. Лера вдруг ощутила тяжесть в груди — так, будто кто-то схватил её за сердце.
Водитель повернул голову к ней, не отрывая глаз от зеркала. Его голос прозвучал ровно и безразлично:
— Ты уже была здесь.
Лера сжала ремень сумки. Её сердце застучало ещё быстрее, и в голове проплясал один вопрос: «Где я?» Но он уместился лишь в виде тусклого эха, потому что пассажиры молчали, будто ничего не произошло. Она взглянула на водителя, на всплывшее табло и попыталась заговорить, но слова застряли в горле.
— Извините… — наконец выдохнула она, — куда мы едем?
Водитель вновь тихо кивнул и вернулся к дороге, а автобус медленно открыл двери. Лера поднялась, чувствуя, как под ногами дрожит пол, словно дыхание подземного монстра. Она сделала шаг наружу и услышала тихий скрежет порогов и стука копыт.
За её спиной шло закрытие дверей. Она не хотела оборачиваться, но не смогла устоять — и увидела в зеркале, как автобус, ёжась, исчезает в дымке ночного тумана.
Перед ней — улица, залитая ламповым светом фонарей. Ветер доносил запах сырого камня и старых дров. Где-то вдали скрипнула дверь, и ей показалось, что кто-то позвал по имени. Но голос был слишком далёк.
Она сделала несколько шагов вперёд, оставляя за собой крошечные отпечатки на каменной мостовой. Странное тревожное чувство подсказывало: это только начало пути. И она шла — туда, где нет дорог домой, но есть память, заключённая в каждом камне и каждом взгляде.
Гул автобуса стих, и мир замер в тревожной тишине. Лера стояла на каменной мостовой, вокруг медленно колыхался туман, густой и влажный, как пар в ванной после долгого душа. Свет фонарей был тусклым, жёлтым, как от керосиновых ламп. Он отбрасывал длинные тени, делая улицу похожей на театральную декорацию — слишком правильную, слишком знакомую.
Она сделала шаг вперёд. Каблуки её ботинок — простых, современных — глухо стучали по булыжникам, не вписываясь в звуки этого мира. Вокруг — дома с высокими потолками, узкими окнами и резными балконами. Стены из старого кирпича, выгоревшие таблички с названиями улиц. Имена — старинные: «Александровская», «Губернская библиотека», «Аптекарский переулок».
Но больше всего Леру поразило не это.
Она знала эти улицы. Не по путеводителям, не по книгам. Она знала, что, если сейчас свернёт направо, попадёт на тихую набережную с чугунной решёткой и фонарями, где пахнет рекой и рыбой. Если пойдёт дальше — увидит старую аптеку, за которой булочная с корицей и молоком. Она помнила, как скрипит дверь в хлебной лавке, как звенит колокольчик на входе. Пальцы сами нащупали бы дорогу, даже если бы ослепла.
Лера медленно пошла вперёд. На перекрёстке к ней подошёл мужчина лет пятидесяти, в длинном пальто и с тростью. Он вежливо приподнял шляпу:
— Добрый вечер, Елена Николаевна. Позволите проводить вас?
Лера замерла. Слова будто прошли сквозь неё.
— Простите… как вы меня назвали?
Мужчина посмотрел на неё с удивлением, но не с недоверием.
— Елена Николаевна… вы сегодня как будто не в себе. Всё хорошо?
Она не ответила. Просто кивнула. Лицо его показалось ей знакомым — он был как из сна, как из старой фотографии. Его голос был таким же, каким она его слышала… тогда. Когда — она не знала. Но знала, что уже слышала.
Они шли вместе — мимо вывесок «Портной Захаров», «Мануфактура Салтыкова», «Фотографъ Груберъ». В витринах — длинные платья на манекенах, часы на цепочках, книги в кожаных переплётах. Все прохожие одеты странно: женщины — в шляпках и перчатках, мужчины — в костюмах, и никто не держит телефон. Дети играют с обручами, не со смартфонами.
Когда Лера остановилась, чтобы перевести дыхание, к ней подошла девушка — молодая, лет двадцати.
— Елена Николаевна, мы сегодня ждём вас в музыкальной гостиной. Неужели вы забыли?
Губы Леры дрогнули.
— Простите, вы… кто?
— Варвара Андреевна, — та засмеялась, — боже, да вы точно устали. Отдохните, милочка, не взваливайте на себя столько.
Она отошла, оставив Леру одну. Снова — имя. Снова — узнавание. Они все знают её, и никто не задаёт лишних вопросов. Никто не удивляется, что она растеряна, молчит, что на ней одежда не из их времени. Наоборот — будто всё на своих местах, и всё так и должно быть.
Лера остановилась у витрины — внутри стояло зеркало, старое, с потемневшей рамой. Она взглянула в него — и на мгновение замерла.
В отражении была она, но немного иначе. Волосы — чуть длиннее, тёмнее. Платье — высокое, с воротником. В ушах — серёжки, которые у неё никогда не было. Но лицо… лицо было её. Чуть мягче, чуть взрослее. Как будто на миг она увидела ту, кем была здесь.
И в этот момент что-то внутри щёлкнуло. Ей не было страшно. Не было паники. Было ощущение… возвращения.
Она прошла дальше. К дому с колоннами, с коваными перилами. Не зная, зачем, но зная, что он ей родной. Она поднялась по ступеням. И прежде чем постучать, дверь распахнулась сама.
На пороге стояла женщина — седая, в старом чепце.
— Господи, дитя моё, вы вернулись…
И Лера впервые не стала спрашивать: кто она. Потому что почувствовала — знала её. Словно родную няню, которую потеряла в детстве.
— Вы же к обеду обещали, — сказала та, — а у нас суп остывает, и господин доктор уже вернулся из приёмной.
Лера прошептала:
— Доктор?..
И шагнула внутрь.
Дом встретил её тишиной и запахом воска. Скрип половиц, щелчок закрывающейся за спиной двери, мягкий свет ламп под абажурами. Стены в сдержанно-бежевых тонах, картины в тёмных рамах — пейзажи и портреты. Всё было будто из сна, и при этом — так до боли знакомо, что у Леры сжалось горло.
Женщина в чепце — нянюшка? экономка? — взяла её пальто, не задавая вопросов.
— Ваш кабинет открыт. Хотите туда, Елена Николаевна?
— Да… — прошептала Лера. — Да, пожалуйста.
Она не знала, зачем согласилась. Просто знала, где находится этот кабинет. Её ноги вели её туда, как будто по следам прошлой жизни. Дверь с матовым стеклом. Круглая ручка. За ней — просторная комната с письменным столом, пианино и книжными шкафами. На столе — чернильница, перо, тонкая записная книжка. Всё стояло именно там, где должно быть. Не иначе.
Лера медленно опустилась в кресло. На секунду прикрыла глаза — и увидела.
Вспышка. Комната — та же. Только в окне светло, слышен лай собак и колокольный звон. Она сидит за тем же столом, но в другом теле — в платье с высокой талией, волосы уложены в тугую причёску. Пальцы чертят что-то в записной книжке. За дверью слышны шаги.
— Леночка, — раздаётся голос мужчины, — мне нужна твоя помощь.
И снова темнота. Она открыла глаза. Сердце стучало как после пробуждения от тревожного сна. Всё затихло. Только дыхание. Только стук внутри груди.
Она поднялась. Подошла к пианино. Провела пальцами по клавишам — и вдруг сыграла короткий отрывок старинного романса. Пальцы помнили. Мозг — нет.
— Я… не умею играть, — прошептала она в пустоту. — Не умею.
Но пианино отозвалось, и в его звуках был голос её прошлого.
В дверь кто-то постучал. Она не испугалась. Мужчина в белом халате, в очках, с добрым лицом. Волосы чуть вьются, на висках — седина. Он улыбнулся:
— Ты выглядишь уставшей, Лена. У тебя был трудный день?
Лера онемела. Он был ей знаком. Каждая черта лица. Этот голос. Это тепло — родное, до дрожи. Но она не знала, откуда.
Он подошёл, осторожно коснулся её плеча.
— Что с тобой?
— Кто вы? — едва выдохнула она.
Он замер.
— Глупости… — сказал почти шёпотом. — Ты в порядке? Это снова…
Он не договорил. Просто присел рядом. Взял её за руку.
— Я рядом. Не бойся.
И тогда случилось второе — более яркое — воспоминание.
Она — в этом же доме. Горит. Везде дым, треск пламени. Она кричит: «Где он?! Где он?!» Кто-то тащит её, вырывает. В руках у неё маленькая курточка, а сама она — босиком, в сорочке. Плачет. Орёт.
Пожар. Визг. Треск. Сухой кашель. Мужской голос:
— Ты должна выйти! Ты спасёшь его в другой раз, Лена!
И она бежит, спотыкаясь, срываясь с лестницы. Но в спине — ощущение: что-то не завершено.
Глубокий вдох — и возвращение в комнату.
Лера тяжело поднялась, выскользнула из-под руки врача.
— Это было… — она пыталась собрать себя, — пожар. Я… я кого-то не спасла.
Он замер. Смотрел на неё долго, не отрываясь.
— Ты вспомнила?
— Нет… не всё. Но я видела мальчика. И я его не спасла. Я убежала. Я испугалась.
И в этот момент, впервые за всё время, у неё забилось сердце по-настоящему.
Она вспомнила глаза. Детские. Испуганные. Глаза, которые смотрели на неё сквозь дым.
И она знала. Слишком хорошо. Даже в этой жизни.
Она отпрянула, схватилась за край стола.
— Это… он. Это был он.
Мужчина молчал. Она выдохнула.
— Это был мой… отец.
Врач поднялся. Осторожно. Почти с поклоном.
— Иногда мы возвращаемся туда, где не успели что-то завершить.
— Что это значит?
— Значит, ты здесь не случайно, Елена. И не впервые.
Лера закрыла лицо руками. Всё вихрем в голове. Пожар. Мальчик. Врач. И он… её отец. Только тогда он был маленьким мальчиком, которого она не спасла.
Значит, теперь она вернулась, чтобы понять почему. И, возможно, сделать иначе.
Лера сидела у окна в старинной комнате и смотрела, как на улицу ложится туман. Мир вокруг был тихим, будто вырезанным из другой эпохи. Всё здесь было красиво, логично, укрыто мягкой пеленой прошлого. И всё же внутри неё росло странное беспокойство.
Это не её время. Не её жизнь. Но и не совсем чужая.
С каждым часом воспоминания становились ярче. Имя "Елена Николаевна" уже не вызывало удивления. К ней подходили люди — соседи, слуги, дети с улицы — и говорили с такой теплотой, с таким доверием, будто знали её всю жизнь. И внутри Леры теплилось это чувство — что да, они правы. Она была здесь. Жила. Любила. Боялась. Сделала ошибку, которую до сих пор носит в сердце.
Она подошла к зеркалу. Увидела в отражении женщину — не только из другой эпохи, но и с другим взглядом. Глубже. Тише. Мудрее. Лера коснулась стекла пальцами.
— Кто я теперь?
Словно в ответ за окном раздался детский смех. Она обернулась, выглянула. На мостовой стояли двое детей. Один из них — мальчик в длинном пальто, с открытым лицом и ясными глазами. Он посмотрел на неё. Их взгляды встретились.
И Лера замерла.
Эти глаза. Те самые.
Он.
Она вышла из дома, не чувствуя ног. Подошла, опустилась на корточки перед мальчиком.
— Как тебя зовут?
— Алексей, — ответил он. — А вы кто?
У неё пересохло в горле.
— А сколько тебе лет, Лёша?
— Семь, — гордо сказал он.
Лера сжала губы. Это он. Тот самый ребёнок из воспоминаний. Мальчик, которого она не спасла. Мальчик, который в её нынешней жизни стал отцом. Тем, кого она ненавидела. Тем, кого боялась. Тем, с кем не разговаривала уже десять лет.
Он посмотрел на неё с доверием. Так, как дети смотрят на тех, кто важен, хоть сами ещё не понимают почему.
И тогда всё стало яснее, чем когда-либо.
Она не просто вернулась в прошлое. Она не просто живёт чужую жизнь.
Она стоит на перекрёстке, где завязался кармический узел. Где страх породил трагедию, а трагедия — разрыв на поколения вперёд.
Лера поняла: чтобы освободиться — ей нужно не убежать отсюда, а дойти до конца. Прожить то, что не смогла. Выбрать не страх, а любовь. И тогда, может быть, что-то изменится не только здесь, но и там — в настоящем.
Она обернулась на дом, в котором только что чувствовала себя в безопасности. И впервые поняла: это не уют. Это — ловушка.
Её сердце ещё принадлежит той, другой Лере. Но здесь, в теле Елены, она должна сделать выбор. Не повторить. Не спастись. А спасти.
Она посмотрела на мальчика, и впервые в жизни — внутренне простила. Себя. Его. Всех.
Он не знал, кем она была для него. Но она знала. И этого было достаточно.
Лера сидела на краю кровати в комнате, где когда-то спала Елена Николаевна, — теперь уже не было сомнений, что это одна и та же женщина. Только в разное время, с разными именами, но с одной болью, пронесённой сквозь жизни.
В голове — звенящая ясность.
Мальчик — её отец.
Пожар — её страх.
Тот выбор, когда она отказалась вернуться в дом, в огонь, потому что испугалась, стал точкой, в которой сломалось что-то важное.
Она не спасла. Не дожала. Не смогла.
И эта невыраженная вина стала фундаментом их будущей жизни. Где она — дочь, выросшая без отца. Где он — отец, не умевший любить. Где между ними — стена.
Она вспомнила всё.
Дым. Крик. Мальчик, которого звали Лёша, запертый на верхнем этаже.
И как она вышла. Позволила себя увести. Позволила спастись — но не его.
— Я испугалась, — прошептала Лера. — Господи, я просто испугалась.
Страх тогда был живой, физический. Она слышала, как трещат балки, видела, как пламя облизывает обои. Кто-то тащил её за руку, кричал: «Поздно! Уходим!»
И она ушла.
Но в каждом сне, в каждой боли её нынешней жизни жил тот момент.
Она пряталась от него — за упрёками отцу, за холодом, за молчанием. А он, мальчик, ставший взрослым, чувствовал это как необъяснимую обиду, которая гнила между ними, как заноза из другого времени.
— Он ненавидел меня, потому что знал, — прошептала Лера. — Он чувствовал, что я его когда-то бросила.
Теперь всё становилось на свои места.
Почему она тянулась к старинным домам. Почему ей снились чужие улицы. Почему при взгляде на старую фотографию незнакомой женщины у неё наворачивались слёзы — это была она. И почему голос отца всегда звучал, как эхо упрёка, который он не мог объяснить.
Она сидела, обняв себя за плечи, и в этот момент не было боли. Была только ясность.
Она не жертва. И он — не тиран.
Они оба — последствия одного выбора, сделанного в страхе.
Но что, если есть шанс выбрать иначе? Сейчас. Здесь. Если это место — не просто сон или ловушка подсознания, а петля, в которой ей дали второй шанс? Развязать. Изменить. Исцелить.
В зеркале, висевшем над комодом, отразилось лицо — не юной Леры и не чопорной Елены, а той, кто встала между.
Женщина, которая больше не хочет бежать.
Она встала. Подошла к окну. Там застывший город, мрак и ожидание. Внизу стоял мальчик. Он снова поднял голову, посмотрел прямо на неё.
И тогда она поняла: пожар ещё впереди.
Ей снова дадут этот выбор.
И на этот раз она не будет убегать.
Лера стояла на краю улицы, когда вдруг в воздухе повисла странная тишина — будто город затаил дыхание. Туман вокруг начал сгущаться, превращая улицы в зыбкий лабиринт света и теней. Звуки исчезли. Только сердце билось громко, словно барабан в груди.
Вдалеке раздался запах дыма — тот самый, который она знала с детства, тот самый, который жёг её душу.
Она побежала.
Дома вокруг начали мерцать, растворяясь в пламени, словно воспоминания горели на глазах. Но в её руках — не страх. Не холод ужаса. Там была решимость.
Мальчик Лёша стоял у окна верхнего этажа. Его лицо — бледное, испуганное, замершее в панике.
Лера поднялась по лестнице. Дым щекотал горло, глаза слезились. В каждом шаге — вся её жизнь, вся та боль, что она пыталась забыть.
Она увидела его — мальчика, который был её отцом, ребёнка, которого она когда-то не спасла.
— Лёша! — крикнула она, чувствуя, как голос дрожит от волнения и надежды. — Я здесь. Я забираю тебя!
Он повернулся. Его глаза встретились с её, и в них мелькнула искра доверия.
Лера взяла ребёнка за руку и потащила вниз. Пламя вокруг сжималось, угрожало поглотить всё. Но она не отпускала его ни на секунду.
Взрыв жара. Крики. Скрежет дерева. Но Лера не оглядывалась. Только вперед, к спасению.
Она выбежала на улицу. Мальчик дрожал, но был жив. Они оба дышали глубоко, глаза искрились слезами облегчения.
И в этот миг город начал таять. Стены и крыши, мостовые и фонари — всё растворялось, словно туман утром.
Лера почувствовала, как мир перезагружается. Внутри неё что-то щёлкнуло, сломался старый круг, затянувший сердца.
Она смотрела, как город исчезает, и тихо улыбалась. Не страхом — принятием.
Лера открыла глаза. Автобус ехал по привычному маршруту. Водитель посмотрел на неё через зеркало — обычный человек, обычный маршрут.
Она встала на своей остановке. Ночь была тёмной, но в душе — свет.
Телефон в руке неожиданно зазвонил. На экране — номер отца. Они не разговаривали целых десять лет. Сердце застучало сильнее, но теперь не от страха, а от надежды.
Лера взяла трубку.
— Алло? — тихо сказала она.
С другой стороны раздался неловкий, но тёплый голос:
— Лера? Это… я. Я давно хотел позвонить, но не знал как. Ты… ты жива?
Она улыбнулась, и слёзы радости заблестели в глазах.
— Да, папа. Я жива. И я хочу начать всё сначала.
— Я тоже, — ответил он. — Мне очень жаль за всё.
— Всё впереди, — прошептала Лера. — Давай попробуем быть вместе.
В тот момент тишина ночи наполнилась теплом — теплом долгожданного прощения и любви.
Лера посмотрела на звёзды. Круг замкнулся. И началась новая жизнь.

Друзья все мои Авторские истории есть на ютуб канале 13 ТАЙНА..
https://youtu.be/W_-izDpY3Zk?si=nGEBukt8rJxJlFH8

Мне было лет восемнадцать, а моей двоюродной сестрёнке всего тринадцать. Лето мы, как всегда, проводили у бабушки в её стареньком доме в деревне под Ярославлем. Дом был тёплый, пропахший полевыми травами и старым деревом, с тяжелыми половицами, скрипевшими под ногами, с маленькими оконцами, высоко посаженными в толстых бревенчатых стенах.

Только на этот раз лето было другим — тяжёлым, полным тихой печали. Совсем недавно умер наш дедушка, Евгений. Мудрый, добрый человек, опора всей семьи.

В тот вечер мы сидели в горнице — бабушка, я и сестра. Горница была полутёмная: все зеркала по старому обычаю были завешены белыми полотнами, а единственный керосиновый светильник отбрасывал длинные дрожащие тени по стенам. За окнами уже давно стелилась густая деревенская ночь — тёплая, липкая от запаха трав и земли.

Мы вспоминали деда — его рассказы, смешные истории из юности, его неизменную доброту. Бабушка тихо всхлипывала, но лицо её было спокойным, будто она уже всё приняла. Время будто замедлилось в той комнате, где рядом с запахом воска и старого дерева витала память о нём.

И вдруг — резкий стук в окошко.

Мы замерли. Стёкла дрогнули, и звук был не от ветра, не от ветки — уверенный, четкий. Как будто кто-то лёгкой рукой трижды постучал: тук-тук-тук.

Те, кто бывал в деревенских домах, знают: окна там высоко от земли, почти на уровне груди взрослого человека. Ребёнок или случайный прохожий не достал бы. Мы переглянулись. Сестра побледнела, вцепившись в подол бабушкиного платья.

Прошло несколько секунд, и стук повторился, но уже в другое окно — будто кто-то тихо обходит дом, не спеша, словно зовёт, приглашает выйти.
Бабушка поднялась тяжело, устало, посмотрела на нас, а потом твёрдым голосом произнесла в темноту:

— Уходи, Женя… Спи спокойно. Мы дверь тебе не откроем.

Её голос звучал как заклинание.

Но стук не унимался. Он был не резкий, не злой — настойчивый, мягкий. Как будто дедушка, растерянный и грустный, стоял там, по ту сторону стены, желая вернуться хоть на минуту. Нам стало так жутко, что даже воздух в комнате как будто сгустился, и каждое дыхание давалось с трудом.

Бабушка приказала:

— Читайте “Отче наш”! Без остановки!

И мы, заикаясь от страха, начали шептать слова молитвы. Губы дрожали, сердце колотилось в груди, а голос срывался. С каждым прочтением страх отпускал понемногу, а стук становился всё реже, тише, пока, наконец, не стих окончательно, будто растворился в ночи.

Мы ещё долго сидели в тишине, прислушиваясь. Потом бабушка тяжело вздохнула и тихо сказала:

— Это душа Женечки приходила. Проститься хотел…
— А почему он стучал? — прошептала сестра.
— Искал, как вернуться домой, — ответила бабушка. — Но нельзя. Его время здесь прошло.

Той ночью мы уснули все втроём на бабушкиной кровати, тесно прижавшись друг к другу, под старым стеганым одеялом, слушая, как за окнами шуршит ветер в травах и далёкие собаки лают в тёмных перелесках. И где-то там, в глубокой ночи, возможно, дедушка действительно шёл своей дорогой — туда, где ждёт вечный покой.

Хочу вам рассказать историю, из за которой у меня появился огромный страх спать одному, да и в общем бояться любого шороха.

Дело произошло когда мне было лет 10-12. Я жил с отцом и с мамой, но после их развода, мы переехали к бабушке.Жили с мамой сначала в зале, а потом переехали в ту комнату, где жила моя прабабушка. Когда моя бабушка скончалась мы переехали в ее комнату. Сделали небольшой ремонт, купили 2х этажную кровать и шкаф. Но не смотря на это, после ее смерти в той комнате осталось ее старое, большое, винтажное зеркало. Получилось так, что моя кровать стояла прям напротив него.

Прошло несколько месяцев с нашего переселения. Была обычная ночь, и ни с того ни с сего я проснулся. Я пытался уснуть, но не получалось. И в один момент я повернулся на другой бок, где было зеркало. И тут я а**ел.
Как буд то бы с другой стороны зеркала, мне было отчетливо видно лицо моей прабабушки, которое смотрело на меня. Я его помню даже до всех пор. Тот день я особо не запомнил из за шока и стресса. Но никого об увиденном не рассказал.

С того момента я начал бояться спать один. Хоть убей, один в комнате я ни за что не мог уснуть. Моя бабушка и мама не могли понять почему я так боюсь спать один.

Через некоторое время, бабушка сказала маме что надо вести меня к знахарке(или как их там называют), чтобы почистила меня. Мы ездили туда довольно много раз, но я все равно боялся.
И в один момент знахарка предлагает бабушке, чтобы она приехала к нам домой и почистила его.

В тот день когда она приехала, она попросила всех нас выйти из дома, а бабушку попросила остаться. Сидя с дедом в беседке, он попросил меня, сходить за лимонадом на кухню. Когда я зашел в квартиру, все зеркала были занавешаны тканью(туалет, прихожая, бабушкина комната), кроме нашей. Идя на кухню я услышал слова знахарке моей бабушке: "От этого зеркала надо избавляться, в нем обитает сущность". В тот день зеркало она разбила и от него мы избавились.

По нарастащей, я перестал бояться даже ночевать один дома. Но иногда мне кажется, что когда я посмотрю снова в какое то зеркало, за мной окажется прабабушка...

Это произошло в феврале утром. Я тогда стоял у окна с кружкой кофе в руках. Пребывал я в глубоких раздумьях, думая, чем платить за очередной месяц коммуналки. Так как сводил концы с концами, еле-еле хватало на еду. Ну хоть квартира была своя, досталась от покойных родителей. К слову, умерли они не так давно, год назад. Олег прикрыл глаза.
Из моих мрачных мыслей меня вырвал стук в окно — это был голубь. Никогда не любил голубей, они напоминали мне попрошаек, тех, которые клянчат еду на вокзалах. Честно говоря, в детстве я боялся этих опухших птиц. Омерзительная птица смотрела на меня полумёртвыми глазницами, вздымая разбухшую грудку. Смотрела она так, будто я обязан дать ей чем-то поживиться, а если не дам, то она не прочь сожрать и меня. Я застыл: она не просто села на моё окно, она смотрела точно на меня, мне в глаза. Я не мог оторвать взгляд, что-то в этом сгустке перьев было не так. Тут я заметил: белая пелена на глазах почти скрывала зрачок, из клюва каплями спадала красная жидкость на оконную раму. Птица приоткрыла клюв, оттуда посыпались опарыши. Кружка выскользнула из рук, разбиваясь о пол звонким грохотом. Я перевёл взгляд на осколки с брызгами уже остывшего кофе. Когда посмотрел опять в окно, там уже никого не было. Я подумал, что мне всё это привиделось, если бы не капли крови вперемешку с опарышами, свидетельствовавшие о том, что птица здесь была.
Весь по следующий день я не вспоминал об этом, так как на работе был полный завал, и было не до полоумных птиц, смотрящих в моё окно.Но вскоре мой новый знакомый дал о себе знать. Я шёл с работы уставший и голодный, было около 11 часов ночи. Я любил такие минуты, у таких моментов был свой особенный вайб: тишина,спокойствие и безлюдье. Но вот дойти спокойно до дома мне было не суждено. Я услышал собак: кто скулил,а кто-то протяжно выл. В этом собачьем визге было что-то пугающее и предупреждающее. На до мной закружили голуби.
Я снова будто очутился в детстве, в тот злополучный день. Играя в своём дворе около площадки, я наткнулся на разбухшее тело местного алкаша, и вокруг этого тела как стервятники, кружили голуби. Они клевали своими мерзкими клювами разбухшую и сочащуюся гноем плоть, довольно курлыкая.
Я отшатнулся и упал на свою пятую точку. Все птицы, как по команде, перевели свой голодный взгляд на меня. Меня и мёртвого алкаша дядю Сашу нашли родители. Я орал как не в себя, мой крик услышал весь двор. Успокаивали меня около часа. Как выяснилось позже, у алкаша случился сердечный приступ, по этой причине он и скончался.
Рой голубей кружил вокруг меня, разжигая во мне страх детства.
Я увидел того самого голубя с пеленой на глазах. Он приземлился в двух-трёх метрах от меня, птица всё также смотрела прямо на меня. Меня окутал ужас, когда рой этих жаждущих плоти птиц ринулся на меня. Я кинулся бежать, пытаясь отбиваться от них. Твари клевали меня, попутно отрывая кусочки плоти, прикрывая свои глаза, понимая, что если решусь их открыть, мне точно конец. Я бежал, не обращая внимания на боль и радостное курлыканье. До моего подъезда оставалось пару метров. Я споткнулся обо что-то, благополучно полетев лицом об землю, разбив себе нос в кровь. Я посмотрел, обо что споткнулся. Там лежало что-то большое и разбухшее. Присмотревшись, я понял, что это - тело. Я узнал почти потерянные черты лица того самого алкаша дяди Саши.
От трупа воняло тухлятиной, гнилью и чем-то ещё. Его тело было покрыто язвами и пятнами трупных пролежней. Я уловил движение, из его груди начало что-то пробираться наружу.
От туда лезло нечто, отдалённо напоминающее птицу.
Первой показалась голова этой твари: лысый обтянутый череп с клювом, следом показалось и туловище. Черты человека и птицы сделали эту тварь непохожей ни на что. Вывернутые ноги и суставы, чёрные как смоль глаза, в них не было ни радужки, ничего.
Худощавое, с длинными конечностями, оканчивающимися птичьими когтями, с трупной серой кожей. Оно смотрело на меня, моё тело парализовал тягучий и липкий страх.
Тварь хищно оскалила морду, наслаждаясь последними минутами жизни и страха парня.
5:33 утра было найдено тело 23-летнего мужчины. По данным экспертизы, у мужчины случился сердечный приступ, что в последствие привело к смерти.

Представите ситуацию, что есть параллельные вселенные, они абсолютно идентичны нашей, с разными вариантами нас.
В моменты дежавю, происходит миг-соединение вас и вас в другой вселенной, так как именно в этот момент вы совпали полностью и действием и мыслью.
Представим что таких вселенных 16.
И вот случилось мне это познать, и посчитала я сие дикой ебаниной %) и высказала это двум первым сынам Бога богов, белому и чёрному пламени. И решили мы это исправить, совместить вселенные по идентичным личностям. Так как их жизни и поведение совпадают, но оказалось что мышление разное в одних и тех же ситуациях.
Я предложила сделать отдельные планеты и снять контроль по подбивке поведения с другими, ангелов оставить только в одном мире и только в добровольную работу. Ругани было очень много по этому поводу. Даже сам Бог им сказал, что они ебланы со своим расслоением.
начали совмещать идентичных на 100%, формируя их в одну вселенную, это как правило оказались интроверты одиночки.
Потом начали разделять миры в единую плоскость но без наслоения.
Ведь все личности разные, даже внешне они были не похожи из за влияния внешних факторов.
Потом меня отправили доживать свою жизнь в своей вселенной.
- А как мы узнаем которая из Маш, именно наша?😭
- Прежде чем уйти, сделай что нибудь необычное, что то, что ты хочешь как правитель?😇
И мы пошли в ад к зря(демон жуткий шо пиздец)
Я встала перед ним и говорю:
- Здравствуйте господин, можно к вам обратиться с вопросом?
- Что тебе?
- А вы можете меня пытать, только без болевых ощущений?
- Могу, а тебе это зачем?
- Если вдруг мне придётся пытать людей, я хочу знать, что предлагаю.
- Будешь рассказывать мне о своих ощущениях. Но у меня тоже есть условие.
Тебе заблокируют эти воспоминания и ты даже знать не будешь, за что тебя так извращённо пытают.
Я задумалась.
- Она не выдержит!!!! Он сведёт её с ума!!!
- Блять...я в кои то веке с тобой согласен...
Я долго думала, оценивала свои возможные реакции.
- Я согласна.(даже если не выгорит стать правителем, из меня сможет получиться не плохой палач.) Давайте начнём с сожания на кол, так что бы вышло через рот?
- Согласен.