dobroe.utrom

Ангел рассмеялся, - Да нет никаких купидонов!  Это просто я однажды так неосторожно свалился на землю.

Ангел покраснел, вспомнив, как летел стремглав на землю, запутавшись в крыльях и своем белом хитоне. Сверкал своими ножками, до тех пор, пока, на глазах изумленной публики не угодил в городской фонтан. Слава богу, удалось распутаться и, подняв, сотни брызг взлетел обратно, правда случайно зацепил лук от статуи, который потом рухнул и, разлетевшись на мелкие осколки, поразил всех вокруг любовью. Ну, было такое…

- Ладно, мне надо закончить, сами то они не могут! – Ангел снова пристально уставился сквозь облака и зашептал яростно -  Песню! Песню ей спой! Ну, ты же знаешь, как ей нравится! Письмо напиши! Да знаю я, что тебе неловко теперь! Решайся!  Она ждёт так, что ты представить не можешь! Ну и что! Да она делает вид, что ей уже всё равно!  Это же женщины, у них настройки такие. Там перевод нужен! Мануалы!

Ангел повернулся к Домовому, - Самое сложное примирять влюбленных, но расставшихся. Или стыдящихся признаться себе и другому.

Последний раз, я так старался с упрямым Драконом. Трижды фея приходила. Хотя, она тоже себе такая… настырная. Могла и без меня справиться. Наверное.

- А меня? Меня ты тоже влюблял? – прищурился Домовой.

- А то как же! – ухмыльнулся Ангел, - Только с тобой ещё повозиться пришлось, пока до тебя дошло!

- А они? – вдруг спросил Домовой и показал рукой на вселенную, - Они то знают, что им помогает любить Ангел?

- Неа, не знают. Они чувствуют это. Когда мне удаётся верно угадать любовь, то она, например, думая о нём, словно невидимо, обнимает его. И он эти объятия чувствует даже за тысячи верст.  

Домовой задумался, вспоминая легкие прикосновения надежды, что всё получится, всё будет хорошо, даже когда казалось, что всё будет плохо. В него верили, любя…

- Зачем стираешь сообщение! Не стирай, балда! – вдруг заорал Ангел, топая ногами и потрясая кулачками,  - Она должна его прочитать! И всё будет хорошо!!!

Ангел вытер пот со лба, нелегкое это дело, заново влюблять обреченных друг на друга..

Там дело было в огурцах и глухой, годами копившейся неприязни.

Мама Любы была уважаемым доктором, заведующей отделением больницы.Тогда тоже было лето, но такое, на закате. Как сейчас. Мама Любы мариновала огурцы. Выходной день, они вдвоём со свекровью.

А свекровь уже преклонная годами и инвалид. Могла только лежать и сидеть. Тучная женщина, но крепкая сердцем и горлом, как выяснилось. Соседи рассказали, что зычный голос свекрови, не стесняющейся в выражениях, слышали из раскрытых окон довольно часто. Она звала невестку на разные, не очень уважительные лады.

Как рассказала мама Любы, закончив мариновать огурцы, дослушав очередной поток критики от свекрови, она подошла к ней и вылила ей в рот оставшийся от готовки уксус.Потом, положила ей на лицо подушку, душила до завершения, собственно, умысла.

Мама Любы не запиралась, не скрывала ничего, просто устало рассказывала, как ненавидела свекровь и больше не смогла выслушать ни единого слова от неё. Она же и рассказала, что Люба после трагической смерти ребенка развелась с мужем.

Так я побывала в этой семье дважды.

В другой семье я была четыре раза. Все четыре раза - случаи суицидов несовершеннолетних и совершеннолетних детей.

В каждой предсмертной записке было о том, что они устали от такой жизни.  Семья была неблагополучной. Мать родила всех от разных и случайных пап. Которые не задержались в её жизни, равно как и в детской.

Она не пила, вроде как работала. В доме минимальный запас еды, чистенько, но очень – очень убого. Детки среднего и старшего возраста, все пятеро жили с ней. Трое были уже совершеннолетними. Образования получить не смогли, работали, где придется. В отличие от мамы, спиртного не чурались вовсе.

Каждый следующий раз, опрашивая оставшихся я видела в их глазах недоумение и непонимание зачем он или она так сделали. Прямо вот отрицание подобного выхода для себя. Но, спустя год, я вновь ехала на этот адрес, где на чердаке повесился очередной из них.

Третья история леденила душу до самого спинного мозга. Она не была тематикой прокурорского следствия, но просто касалась моей знакомой.

Как - то ночью, один её сын, взяв машину отчима поехал кататься. Перевернулся и погиб. Занимаясь вопросами организации похорон, её другой сын, решил к вечеру помянуть брата, выпивая у друга.  Потом, собравшись домой, взял ключи от машины спящего друга и доехал только до ближайшего столба. Правда на скорости, не оставлявшей ему шанса выжить.

Мама хоронила обоих в один день.

В каждом таком случае я возвращалась к фразе, что бог дает каждому нести крест по его силам. И злилась, поскольку силилась понять, в чём смысл  таких сил?

Потом только дошло, что роптать не стоит о суете, что досаждает порой каждый день, она столь незначительна, что стоит радоваться и быть благодарной легкости собственной ноши.

Дракон тогда немало был удивлен, когда набрел на эту диковину в старой, заброшенной башне. Он жил в дремучем лесу на склоне черных скал, в абсолютном одиночестве, раздумывал как это так, никого не любить и не быть любимым.

Он поверил в том, что драконам такое не суждено. Одиночество безопасно для любого раненного в душу или сердце. Одиночество надежный панцирь, понадежнее драконьей чешуи будет. У тех черных скал было озеро. Чистое, прозрачное и с диковиными рыбинами.

Дракону нравилось часами любоваться озерными обитателями, а иногда, прилетая с дальних странствий, он приносил какую  - нибудь рыбёшку и выпускал в озеро, наблюдая как незнакомец занимает своё место в сообществе.

Наблюдал и думал о непохожести и принятии.

Однажды он заметил сорванца, что украдкой вылавливал рыбешку и бегом убегал в старую, заброшенную башню. Дракон удивился, он привык считать, что башня необитаема. Сорванца Дракон подкараулил со всей своей чудной, драконьей ловкостью. Мальчишка с разбегу уткнулся в свирепую морду Дракона и взвизгнул от неожиданности и испуганно прижал к себе трепыхающуюся, едва живую рыбёшку.

- Куда ты несешь моих рыбок? – прорычал Дракон.

Мальчишка был или чумазый, или просто смуглый. Сквозь вихры непослушных волос выглядывали маленькие рожки. Он немо потыкал рукой в сторону башни и, вдруг, заулыбался. Он совсем не боялся свирепого Дракона.

- Ну, пойдем, посмотрим! – Дракон лапой подтолкнул мальчишку в направлении башни и направился вслед за ним.

Башня была как все старые башни. Темная и сырая от вековой пустоты, винтовая лестница вела в сумрачную ввысь. Сорванец, прижимая к себе рыбку, бежал вверх по лестнице, не глядя под ноги. Дракон неспешно парил за ним, приятно, когда есть крылья.

Постепенно кромешная темнота отступала прочь, как будто черное полотно соскальзывало. Золотисто – голубоватый свет лился сверху и мальчишка замедлил шаг, вытягивая перед собой едва трепыхающуюся рыбешку.

Дракон онемел. В куполе башни, летали рыбы. Огромные и совсем маленькие, полупрозрачные и разноцветные, переливаясь радугой и звездами, легкие. Невесомые кораллы парили как невозмутимые патриции. Легкие, изумрудные водоросли извивались в танце призрачных волн.

Дракон отчетливо видел снизу поверхность воды, искры солнца, что играло лучами на поверхности. Но не понимал, как такое возможно.

Мальчик протянул руки вверх, держа рыбку на краешках пальцев. Одна из зеленых лент водоросли наклонилась, обняла рыбку и подняла к поверхности, солнечные лучи обняли её и покачивали, словно убаюкивали.  Через минуту рыбка осветилась  серебристым цветом и, помахивая плавником, устремилась к радужным рыбкам.

Весь этот мир двигался неспешно, в своём, личном ритме.

- Что это!? – наконец обрел дар речи Дракон.

- Это просто озеро! – спокойно ответил мальчик и, вдруг, погладил Дракона по свирепой и недоуменной морде.

- Это озеро для тех, кому больше нет места в том озере.  Я собираю их и приношу сюда.  Посмотри, как им нравится! – мальчишка с рожками засмеялся, присел на ступеньку, положив голову на руки, стал наблюдать за танцем радужных рыбок..

- Подожди, тогда вот почему я никогда не видел, что бы рыбки мои погибали? Ты их уносил?

Мальчишка покивал головой, не отрывая глаз от озера над своей головой.

- Ты всегда это делал?

- Сколько себя помню, - ответил мальчик.

-А кто ты такой? – не унимался Дракон.

- Разве это так важно?  - удивился вдруг мальчик,  - Я приношу рыбок и они живут дальше. Они меня любят, а люблю их. Это самое главное! – мальчик вдруг очень серьёзно посмотрел на Дракона,  - Конца нет! Ничего не заканчивается, понимаешь ты это, Дракон?

***

Башня стояла на том же месте, заброшенная и темная. Люсик безмерно удивился и стал тревожно переминаться с ноги на ногу, он никогда не отлучался так далеко от своего Царства тьмы.

- Пойдем, я тебя кое - с кем познакомлю! – Дракон подтолкнул нерешительного Люцифера к башне.

Наверху по - прежнему лился свет и плескались волны волшебного озера. Мальчишка всё также сидел на ступеньке и разглядывал, задрав голову обитателей, что счастливо парили в лучах и теплых волнах.  Иногда он помахивал рыбкам рукой, и они подплывали озорными стайками к нему.

Дракон с удовольствием наблюдал за вытянутым лицом Люсика, который не сводил глаз с озера и таких знакомых рожек на голове мальчишки.

- Как тебя зовут? – наконец спросил Люсик у странного сорванца, замирая от осенившей его догадки.

- Люцифер, - улыбнулся ему смугловатый мальчик с рожками и с тонкими ручками.

***

Дракон вышел из башни и полетел обратно к своей волшебной скале,  - Конца нет, как нет и одиночества!

Теперь он это точно знал.

P.S. я люблю тебя

Это он потом узнал, что существо называется девочкой, а вначале напугался этого существа с вытаращенными глазами, белыми камешками во рту, пухлыми ручками без перепонок, да так, что все его три сердца заколотились, вопреки обыкновению, в такт.

Девочка оказалась храброй и визжала только полчасика, пока не пришли еще более ужасные великаны и не убаюкали её на своих руках без перепонок.

Существо наблюдало из -под кровати, как великан носил всхлипывающую девочку, а потом заунывно пел странные  слова.

Истрепавшиеся всеми нервами его три сердца наконец забились вразнобой и он, измученный, уснул. Открыв свой глаз, увидел пред собой два. Пристальных и любопытных.

Девочка залезла под кровать, улеглась ничком, подперев пухлыми ручонками любопытную мордашку и внимательно, почти не мигая, рассматривала инопланетянина.

Так они и подружились.

Девочка назвала его Мефистофелем и он страшно гордился. Научился его шипеть на разные лады. Он ходил с ней садик, где было огромное количество девочек и других маленьких, странных существ, на девочек не похожих. Его девочка сказала, что это тоже инопланетяне, просто очень похожи на людей.

Потом прятался в букете первосентябрьских цветов, и едва успел запрыгнуть в бант, иначе был бы подарен улыбающейся великанше, которая каждый день потом командовала и смирно сидящими девочками и похожими на них инопланетянами - мальчиками.

Мальчики, как выяснилось, спустя годы, нравились девочкам. Он сделал такой вывод, когда увидел сколько воды выливается из глаз и как они высыхают, когда звенят смешные коробочки, а девочка счастливо улыбается, глядя на эту коробочку.

А потом он узнал, что такое крик и злость, ярость и пустота.  И почему - то девочка перестала улыбаться и смеяться. Перестала смотреть на него своими глазами, а все больше молчать. Великаны, уже не такие большие, а побелевшие и согнувшиеся, не могли больше убаюкать девочку, а потом и вовсе – пропали.

Эта ночь стерла из его видимости и девочку.

Мефистофель забрел в снежный парк, ежась от первого снега, он пошел к озеру. Однажды, очень давно, девочка его водила туда посмотреть на луну и звезды. Они были так высоко и далеко, что Мефистофель впервые загрустил о несбыточном. Но потом он заметил, что в озере луна и звезды гораздо ближе и значит вполне себе досягаемы.

Мефистофель добрёл до озера, надел на себя вторую пару бусиков, натянул полосатый носок на голову, в нем он спал все эти годы, и приготовился скользнуть к такой близкой Луне, пока она еще не исчезла в рассвете нового дня. Он хотел домой.

Мефистофель закрыл глаза и было сделал шаг к луне, когда по перепонкам его лапки что – то ударило.

Это было большое, оранжевое солнышко.

Мефистофель заозирался вокруг и увидел стоящую у кромки берега женщину с пакетом апельсинов. Пакет порвался и маленькие солнышки рассыпались по обледеневшему берегу.

Женщина растерянно рассматривала раскатившиеся апельсины, пока её взгляд не уткнулся в Мефистофеля.

Существо зажмурилось и  приготовилось к привычному визгу, вместо этого оказался в пушистых рукавичках. Женщина с безмерным удивлением смотрела на существо и от теплоты её дыхания у него засеребрилась шкурка, как алмазик.

- А я  знаю, кто ты! - улыбнулась вдруг женщина, и не дав ему прошипеть его имя, ответила сама – Ты счастье! Я тебя наконец – то нашла!

А у Счастья забилось все три сердечка, теперь ему не надо было на Луну, у него снова появился дом.

Спустя пару часов я почти забыла про дурную примету, как звонок на домашний телефон оборвал неспешный и одинокий ужин голосом Александрыча.

Зловеще и мстительно он сообщил, что убиенный лежит в погребе по неизвестному адресу, но по известной улице в известной деревне. «Выходи. Опера за тобой поехали».

Я судорожно напихала куски батона, майонеза и сервелата в пакет, туда же сунула нож и разделочную доску. Обещала же бутерброды.

Тут ремарка. Не знаю, где как, а меня жестко приучали держать слово. То есть прямо вот держать. Даже по мелочам. Сказала – делай. Это хорошо работало и в другую сторону, когда я слышала от кого-то обещание, то не сомневалась в его выполнении.

Правда, позже, подобный безусловный рефлекс веры в слово мужчины сыграл со мной злую шутку, но история не об этом.

Так вот, мчу я из подъезда навстречу оперской карете с чемоданом и пакетом с колбасой. Цейтнот, конечно, такой себе. Не на пожар, но всё ж таки следовало пошевеливаться. Бутерброды я решила нарезать по дороге.

История, конечно, не о бутербродах. Опера сменили гнев на милость разговевшись бутерами, поэтому сыто и спокойно посвящали меня в предстоящее приключение по поиску трупа.

Женщина позвонила в милицию и захлебываясь криками сообщила, что «убила его и сбросила в погреб». На вопросы где, кого и прочее сопутствующее, не отвечала, а только верещала. Удалось узнать в какой деревне и улице. Всё. Остальное оставалось узнать самим Пинкертонам.

Приехали в деревню по ночи. Деревня сплошь из этнических немцев и фонарями оснащена педантично и нарядно. Видимо, это национальное что – то.

Нехитрыми способами опера нашли дом. Собственно, просто они изловили звонившую тетеньку. Она бегала одна по улице, под фонарями, заламывая руки. Что удивительно, зевак не было. Присмотревшись, оказалось, что все, кто мог прильнули к окнам.

Тетенька, плача и причитая рассказала, что окаянного толкнула, он упал в открытый погреб и, по всей видимости, сломал себе шею. Потому как лежит недвижим и на извиняющийся зов супруги не отзывается.

Пошли глянуть в погреб.  Посветили фонарями. Труп действительно лежит в очень неестественной позе.  Такая поза красноречиво орала о преждевременной и трагичной смерти.

Описывать труп? Но, ээээ как.. Надо извлекать. То есть сначала описать всё, что наблюдается, по возможности максимально. Потом извлечь труп, отметив это в протоколе и продолжить потом описывать трупные явления и прочее.  Первый этап занял примерно час. Потом опер Дима полез в погреб за трупом.

Сказать, что я услышала визг, который может разбить стеклянные изделия своими децибелами, ничего не сказать. Мои барабанные перепонки выскочили из ушей и били меня по щекам, что бы я побыстрее скрылась прочь от источника и дала им шанс выжить.

Дима орал истошно, как двадцать восемь котов. Любопытные соседи сгинули от окон, рождая в воспаленном воображении истории для потомков.

Следом за криком Димы их погреба метнулась тень. Вернее, Дима.

Он был белый как снег и вдруг очень спокойно сообщил «Он меня обнял», а потом упал без сознания.

Сан Саныч (судмед) флегматично начал возвращать Диму в сознание. Он умел, да. Точно знаю. Хых. Но, об этом я расскажу в следующий раз.

А мы наблюдали как из погреба вылезает нечто.

Это я сейчас нагнетаю, конечно.  На деле ничего там страшного не было. Труп просто вылез из погреба. И оказался вполне себе живым «окаянным супругом», но в стельку пьяным.

Говорят, пьяным – море по колено. Но, как оказалось им еще доступны чудеса акробатики на дне погреба.

Ночь закончилась славно. Никого не убили. Приметы работают. Фонари от децибелов Диминого крика тоже не пострадали.

А на утро меня ждала проверка из областной прокуратуры. Штош.

И да, больше я никогда Александрычу не говорила «до свидания»!

- Я хочу домой! – прохрипел он в пустоту квартиры, а вдалеке призывно застучали колеса поезда.

Звяканье ключей, привычный рюкзак на плечо. Поджатые немым упреком женские губы, переставшие улыбаться уже давно. Чужого цвета глаза, полные невысказанных обид и претензий. Горло саднило от кашля и дежурное: «Я позвоню» упало в привычную и равнодушную тишину

***

Запах креозота, жаренных семечек и нагретого солнцем перрона разбудило ощущения и даже согрело предвкушением. В руках хрустнул бумажным, глянцевым боком билет в детство. Шипение дверей выпустило теплое нутро поезда и, словно, приглашая за собой, состав внезапно и нетерпеливо вздрогнул.

Вздрогнуло и его сердце, голову обожгло незнакомым теплом, усилие сделать шаг стало самым главным в эту секунду..  

***

Звяканье ложки в граненом стакане, уютно угнездившемся в серебристом подстаканнике. Край белой салфетки на откидном столике покачивается крылышком, а где – то слышен приглушенный смех. Щелчок двери купе. - Ваша остановка! Сдавайте бельё! – проводница улыбнулась и зачем - то протянула ему его билет.

Поезд выпустил его из себя почти охотно. Уже ставшее привычным тепло его нутра сменилось вихрями воздуха родного города. Гомон вокзала до боли знаком, тем самым простодушным и провинциальным говором, отринувшим пафосность и сдержанность безликих, пластиково -стеклянных платформ.  Шаги дались легко, а рюкзак за спиной качнулся и слегка толкнул вперед.

Знакомая улица распахнулась заборами и домами. Гравий шуршал под кроссовками едва слышно шептал: «Привет!» или ему это слышалось. Впрочем, звуки этой улицы всегда отзывались знакомыми голосами.  Зеленый переулок… зачем переулок, когда это улица. Парадоксы незаметные никому.

Калитка скрипнула по сердцу как детские пальцы по струнам первой гитары. Она, стоит в углу его комнаты. Ждёт.

Запнулся внезапно и холодом обняло всего целиком, внутри что – то закричало отчаянным воплем,  -  Папа!?

Отец собирал яблоки, взобравшись на лестницу. В руке старая корзина, ощерившаяся мелкими прутиками. Отец обернулся на голос и его лицо исказила боль, он на секунду замер и потом, выдохнув, улыбнулся одними губами.

- О, привет, сынок! – отец слез с лесенки, поставил корзину с яблоками и обнял повзрослевшего сына и похлопал таким знакомым жестом по вдруг окаменевшей спине.

- Папа… - Он смотрел во все глаза и старался дотронутся рукой до его руки. С такими знакомыми морщинами и часами с металлическим браслетом.

Ему казалось, что если не осязать его прямо сейчас, вот тут, то он исчезнет.  По-детски решил не моргать - не спугнуть видение.

- Папа…- у него не было больше слов, будто ему уже не больше сорока, а всего годик и только научился говорить первые слова.

Глаза отца вдруг заулыбались лучиками сквозь очки, седина была такой привычной. Он рано  поседел, но ему шло.  Слезы потекли из глаз, пришлось, вопреки загаданному, сморгнуть, стряхивая с ресниц соленые капли. Досада долей секунды обожгла  - Только не исчезни!

Отец был по- прежнему тут и похлопал сына по плечу ещё раз, - Как ты вырос, мой мальчик! Пойдем в дом!

Он шел по мощеной плиткой тропинке к знакомым дверям в детство, глядя в спину отца и зачем - то пытаясь различить цвета его клетчатой рубашки.Эту рубашку ему купила мама, а папа немедленно её надел и сказал, что красивее одежды не видал. Мама заливисто смеялась и краснела. Таких рубашек был полный шкаф, но эта игра забавляла их обоих.

Внутри дом оказался всё тем же. Скатерть на столе кокетничала бахромой. Легкие занавески кивали в такт августовскому ветерку. Любимые чашки в красную крапинку, подаренные бабушкой на их свадьбу, гордились своим возрастом и сохранностью на полке буфета. Он украдкой потрогал спинку стула, осторожно, будто нечто хрупкое.

В горле застывали очень страшные вопросы, они так жгли всё его существо, что руки становились липкими и холодными.

- Папа, а где мама? Где братья? – вырвался наконец вопрос, показавшийся ему самым нейтральным и спасительным. Вопрос, ответа на который он не хотел, как и на те, что раскаленным огнем плескались в голове.

Отец обернулся от самовара, который снаряжал к чаепитию. Он любил самовары как нечто, хранящее тайну чая. Церемония чаепития становилась почти ритуалом. В августовском саду, говаривал отец, самовар поёт временем и покоем.  Пить такой чай, означает пить время и покой.

- Мама? Мальчишки? – Отец махнул рукой, - Наверное в магазин ушла, а пацаны на реке, как обычно.  Они ещё не скоро придут!  - Зачем-то добавил он и грустно улыбнулся.

- Помоги мне, - Отец протянул ему самовар и жестом пригласил в сад. Достал с полки буфета чашки в красный горошек и тарелку с ещё теплыми оладьями.

Зноя не было, воздух едва слышно стрекотал сверчками и суетливыми воробьями. Лился аромат смородиновых листьев, скошенной травы с горькой ноткой полыни.

- Папа, - наконец решился он, - Мама знает, что ты жив?!

Спросил и пустота разлилась льдом, загасив пылающую лаву страха узнать ответ. Обратной дороги в незнание больше не стало.

Отец качнул головой  - Нет. Не знает. Это всё потом. Ты пей чай! – самовар зажурчал медленной струйкой в чашку. Он подвинул ему тарелку с оладьями,  - Бабушка с утра напекла. Выпьем сейчас чаю, отоспишься, а утром, пораньше, пойдем на реку. Встретим рассвет, как ты любишь!

Только сначала расскажи мне, как ты? – отец посмотрел в глаза взрослому ребенку. Взрослому, но очень ещё ребёнку.

Он стал рассказывать обо всём, что случилось за эти годы, после того, как папа так рано умер.

Рассказывал о неудачах и удачах. Об успехах и сомнениях. О пустоте и жажде чего - то другого. О том, что успел, а что ещё хотелось успеть. Об уроках, которые обожгли до горелой корки его сердце. О демонах, что живут в нём, и как он пытается их укротить, что бы не испугались окружающие. А если он их не удерживает однажды, то потом с тоской и злостью смотрит на итоги, не решаясь их исправить. О том, что ещё можно разрешить себе счастье, но это так страшно, потому, что надо решиться на него.

Отец слушал внимательно и разглядывал сына. Наконец он замолчал и спросил последний, самый мучительный вопрос, - Пап, это конец?

- Подожди, - сказал вдруг отец и ушел в дом.  Вернулся с гитарой в руках и протянул её сыну,  - Знаешь, о чем я очень – очень скучал? Я хочу, что бы ты мне спел..

Он взял гитару в руки, теплую и родную. Сотни песен зазвучали в голове одновременно, тех, что были сочинены другими, но были о нём. Зазвучали стихи, разученные в детстве и пропетые под аккорды этой гитары.

Неизвестные никому песни, спетые разве что зеркалу, пустоте, любимой собаке и той, которой они до сих пор, важнее всего на свете.

- Какую спеть, пап? – Он перебирал струны.

- Реши сам.

Струна запела, облекая музыкой единственно возможные слова:

« …Усталость, ненависть и боль

Безумья темный страх

Ты держишь целый ад земной

Как небо на плечах

Любой из вас безумен, в любви и на войне

Но жизнь – не звук, чтоб обрывать она сказал мне..»

Отец слушал, закрыв глаза и качал головой, улыбаясь своим мыслям. Дослушав последние аккорды, сказал -  На реку сходим другой раз, она никуда не денется, впрочем, как и я…

***

Голова вдруг взорвалась незнакомым окриком – Разряд! Было зажмуренные от неожиданности глаза его распахнулись в слепящий свет и банально белый потолок. Вокруг разноголосо пищала аппаратура и упорядоченно метались фигуры в белом. 

Одно лицо склонилось над ним в маске, глаза вдруг заулыбались лучиками сквозь очки и шепнули – Пока ты жив, не умирай!

***

- Мам! – его голос в трубке звучал сильно и уверенно, - Всё позади. Меня выписали, я скоро приеду! Поставь папин самовар, будем пить чай!

В руках хрустнул бумажным, глянцевым боком билет в детство.

Демон путает в пальцах нитки, демон смотрит на ведьму косо - ту шатает, но взгляд упрямый и поджатые тонко губы.

"Ведьма, слушай, скажи мне прямо - ну зачем ты себя так губишь? "

Та вздохнула, присела рядом, тихо-тихо слова чеканя. Шли минуты за стенкой градом, демон взглядом ее буравил и, как только девица стихла, он понятливо усмехнулся. Демон многое видел в жизни и со многим уже столкнулся, но такое судить не брался - знал, что есть у всего предел.

Демон к ведьмы губам прижался, демон в ведьмы глаза глядел, и еще раз, на всякий случай, уточнил, сделку кровью крепя.

Ведьма пожала плечами, устало вздохнула:

"Тебя"

Она оставила право себе умолчать детали. Шагает неспешно дьявол за ней будто привязали, и если она захочет - все станет чертовски хлипко. Она же присядет на бочку, на палец мотая нитку, и темной, безлунной ночью, с чужой колдовской улыбкой оглянется и серьезно, не путаясь, не тая, проронит: "Чего же ты, демон, хочешь?"

И демон поймет.

"Тебя" (с)

Автору респект.