VadimFedorov

Кстати, диплом именно того института, куда меня не приняли, я всё-таки получил. Без дураков. Павел Павлович Павлов был принят на дневное отделение и все пять лет числился в учащихся. Правда, преподаватели его не видели, но оценки ставили. Так что диплом он защитил и вожделенные корочки получил. Но это было позже.

А той дождливой московской осенью я остался без гроша в кармане в этом богатом надменном городе. Иногда мне нечего было есть, и тогда я знакомился с женщинами, а их в Москве много, и все они кого-то ищут. Конечно же, ищут не такого, как я, бедного полустудента, но я мог привлечь внимание и скрасить вечер. Денег я никогда не брал. Нет. Я брал едой. Напрашивался в гости и ел, ел, ел. И парочка из этих уже пожилых мадам мне потом очень помогла в жизни.

В перерывах между стареющими бабами я занимался собачками. Ну, собачками, которые с хвостиками и тяфкают: тяф-тяф, тяф-тяф. Кобели, сучки, привитые, непривитые – мне это было неважно. Я искал объявления, где отдавали собаку. Тут или аллергия у ребёнка, или незапланированный приплод от дворового пса, или что-то ещё, но в основном аллергия и приплод. И вот я приезжал в эту семью, которая отдавала собачку в добрые руки, и рассказывал душераздирающую историю про своего ребёнка, больного раком, что он хочет именно вот такую собаку. Вот именно такую. Причём перед посещением дарителей я мазал ноги и руки колбасой. И вот я стоял у них в коридоре, рассказывал про раковые клетки, а собачка лизала мне руки и ноги. Хозяева чуть не плакали от умиления. Красота! Мне, естественно, отдавали собаку – прямо в мои добрые руки, намазанные сервелатом «Столичным». А потом на цветном лазерном принтере делалась очень красивая справка о родословной, и я продавал эту собаку. Дорого.

Красивая схема, красивая. Но муторная. Тем более эти собачки кусаются иногда. Да и вонища на съёмной квартире стояла – мама не горюй. Народ у нас безответственный. Прежде чем отдавать животное в добрые руки, надо приучать его к лотку, чтобы не ссало у новых хозяев где ни попадя.

Этот бизнес, которым мы занимались с моим приятелем Антошкой Сыроваткиным, продолжался чуть больше года и закончился для меня резко и больно. Так бывает. Тут никто ни от чего не застрахован.

В общем, притащил я щеночка в Крылатское. Мастиф. Точнее, помесь мастифа с дворняжкой. Сели на кухне с новоиспечённым хозяином. Я ему документы показываю. Рассказываю, что у меня дочь раком заболела и врачи запретили животных дома держать. Лошара слушает меня, головой кивает, собачку за ухом гладит. Дело движется к передаче денег, а я за мастифика штуку баксов запросил. И вдруг этот лох говорит:

– Я знакомого позвал. Можно он вашу собачку посмотрит?

– А где знакомый-то? – спрашиваю я.

– Да чё-то у него с желудком. В туалете застрял, – отвечает тот.

В этот момент у меня самого что-то в желудке заурчало, и подкатила лёгкая тошнота. Кухонная дверь открылась, и вошёл мужик, у которого я мастифа брал. В добрые руки.

– Здравствуйте, – говорю я ему.

– Привет, – отвечает он. – А я слышу, что голос вроде знакомый. Значит, говоришь, дочка у тебя раком болеет. А мне про больную жену рассказывал. Куда жену дел-то?

– Жена умерла, вчера похоронили. Рак у неё был. Последняя степень, – сообщаю я.

– И у дочки рак? – уточняет бывший владелец мастифа.

– Ага, рак. У нас это наследственное, – успеваю сказать я.

Били меня долго – минут двадцать или даже двадцать пять. Потом выкинули на улицу. Пригрозили, что в следующий раз собачкам скормят – мастифам. Я кое-как дополз до «травмы». Вызвали полицию. Я забашлял доктору, и он написал, что у меня разрыв прямой кишки, а ментам заявил, что меня не просто избили, а изнасиловали.

В общем, пришлось этим собачникам отмусолить мне по миллиону, иначе бы они поехали на зону с самой поганой статьёй, которую можно придумать. Каждый по миллиону мне заплатил, при затратах в полтинник. Хороший навар получился, хотя было очень больно. Но два миллиона на дороге не валяются. Деньги есть деньги.

Однако я завязал с собаками, что-то нервное у меня случилось. Я по-прежнему к ним хорошо относился, ведь это братья наши меньшие, а вот поглажу собачку по шерсти, и всё: рука краснеет, прыщи идут по всему телу. Врачи так и не определили, что это. То ли псориаз, то ли аллергия – непонятно.

И пошёл я в адвокаты. Вначале был на побегушках: кофе, чай, подай-принеси. Когда уже корочки получил, так и сам начал дела делать. А дела в Москве как делаются, а? Правильно, только через знакомства. И я вместо просиживания штанов в районной консультации начал ходить по выставкам, закрытым тусовкам, всяким мероприятиям. Как на работу, туда ходил. Профессия обязывает.

На разборках соседей-алкашей в панельном доме много не заработаешь. Надо публику побогаче искать, познаменитее. Я искал. И находил. Стал вхож, так сказать, во многие дома.

Первое резонансное дело было с известным художником Гуриновым. Художник он так себе. И как человек –дерьмо полное. Но был богат и славу любил. То член себе на лбу нарисует и на Красную площадь попрётся, то голым со шваброй между ног в театр отправится, подражая Сальвадору Дали. А когда он здание Московского арбитражного суда собрался поджечь в голом виде, его судить стали.

Взялся я его защищать. Три часа доказывал, какой он гений, этот Гуринов. Сыпал терминами. Рассказывал про импрессионистов, про передвижников, про всё, что знал и не знал, но узнал накануне. А в конце своего выступления заявил, что Гуринов – дурак.

Судья аж подпрыгнула в кресле. До этого она чуть не уснула, а тут вдруг оживилась и спрашивает:

– Как так? Вы же только что утверждали, что он гений.

– А в нашей стране эти понятия тождественны, – отвечаю я. – У нас каждый гений – при жизни дурак, а как умрёт, так гением становится. Так что давайте подождём, когда Гуринов умрёт, тогда и осудим его.

И я прошу приобщить к делу справочку, в которой написано, что Гуринов страдает психическими заболеваниями. Перечень этих заболеваний прилагается.

– То, что Гуринов – дурак, я вижу, – говорит судья, прочитав справку. – А вот что он гений, у вас справка есть?

– Есть, – отвечаю я и прошу приобщить ещё одну справочку, где написано, что Гуринов – гений.

Справку эту мне дал один владелец ночного клуба. У него хоть и бордель, но юридически оформленный на фирму с названием «Ассоциация культурологии и психологии духовно одарённых людей». Шутник! А название в итоге пригодилось.

В общем, дали Гуринову шесть месяцев условно, после чего он уехал в Чехию, где попытался опять-таки голым поджечь «Макдональдс». Чехи не стали разбираться, гений он или дурак, и заперли художника в тюрьму на пять лет. Хоть Чехия и называет себя демократической страной, но по факту она ещё тот оплот мракобесия и тоталитаризма.

Однако чешская история – это уже без меня. Я своё дело сделал. Пропиарился на все сто. Меня стали приглашать кого-то защитить, отстоять чьи-то интересы. Денег у москвичей много, очень много, и часть их стала перепадать мне.

Я умел договариваться и делился с кем нужно, а с кем можно не делиться, тех тупо кидал. Например, свидетели. Да, у меня был список из людей, желающих за малую долю стать свидетелями чего угодно, тем более что за это ничего не будет. Ну не работает у нас статья за ложь. Не работает. У нас вообще многие статьи не работают. Страна такая. Что поделать?

Моим самым крутым делом было дело Андрея Дегтярёва – знаменитого артиста, народного, заслуженного, лауреата всяческих премий. И всё это у него было, конечно же, в основном благодаря папочке, который также был обласкан властью, но, в отличие от сына, не гонял по ночной Москве в непотребном виде. А Андрюша гонял. И догонялся: влетел в «жигуль» с мужиком каким-то. Мужик – в лепёшку. Дегтярёв с рассечённым лбом вывалился из своего «Гелендвагена» и тут же уснул.

Менты, когда приехали, его разбудили, забрали документы и отправили в больницу. Из скорой-то Андрюха мне и позвонил – ума хватило набрать адвоката. Я попросил передать трубочку доктору, пообещал тому золотые горы. В итоге Дегтярёва привезли не в больничку, а ко мне. Доктор же написал, что пациент от госпитализации отказался.

Три дня Дегтярёв отсыпался у меня и приходил в себя. За это время я с ним и заключил договорчик на оказание адвокатских услуг. Заодно подготовил свидетелей. Вся Москва на ушах стояла: «Где Дегтярёв? Куда он пропал? Что с ним стало?» Про этого мужичка в жигулях и забыли все. Ну умер и умер какой-то плебей. Их каждый день вон сколько умирает. А Дегтярёв у нас один – единственный и неповторимый.

В общем, через три дня Андрюха вышел в свет со мной под ручку и на голубом глазу заявил, что он никого не сбивал и всё время был у меня на даче, где пил пиво и развлекался игрой в бадминтон. Я сразу представил пять свидетелей, двое из которых подтвердили, что «да, вот именно этот гражданин Дегтярёв все три дня играл в бадминтон». Играл до того самозабвенно и увлечённо, что даже лопнувшей струной ракетки порезал собственный лоб.

Это были два свидетеля игры в бадминтон: тётенька из Раменского и дяденька из Чертаново. У них около моей дачи проходило романтическое свидание, и они нас с Дегтярёвым видели. И ещё три человека стали свидетелями автодорожного происшествия и показали, что из машины выпал в невменяемом состоянии не господин Дегтярёв, а человек, очень похожий на него. Вот прям почти копия Дегтярёва, но не он. Мало того, один из свидетелей сказал, что лже-Дегтярёв грязно ругался по-армянски. А я тут же предъявил справочку из школы и из Щукинского училища, что мой подопечный армянский язык не изучал и знать не знает, как на нём разговаривать.

Андрею я сказал, что каждый свидетель стоит миллион рублей, и Дегтярёв тут же мне заплатил пять лямов. Свидетелям я пообещал кому двести тысяч, кому триста, а по итогу отдал каждому по сотке. А что? Хорошие деньги. Итак, ещё ничего толком не началось, а я на ровном месте поднял четыре с половиной ляма. Кто молодец? Я молодец.

Я приезжал на допросы и в суд на арендованном розовом кадиллаке, в костюме от «Версаче» и туфлях «Марио Бруни» на босу ногу. Причём больше всего народ бесил не розовый кадиллак и не мой костюм с вензелями, а босая нога.

Суд, конечно же, офигел от количества лжесвидетелей, но от них же просто так не отмахнёшься. Правильно? И дело встало, а я начал давать интервью. Я врал напропалую, ибо прав был мой любимый доктор Геббельс, который утверждал: «Чем безумнее ложь, тем она со временем кажется более правдоподобной». Я рассказывал, что моего клиента подставили. Договорился до того, что это инопланетяне хотели похитить Дегтярёва, а вместо него подселить на Землю его копию, но копия не справилась с управлением и совершила дорожно-транспортное происшествие, в результате которого погиб какой-то мужик.

Кстати, из-за этого мужика дело-то и развалилось. К Дегтярёву вдруг вернулась совесть. Значит, когда он виски жрал, как не в себя, и чёрт-те чем это занюхивал, совесть его куда-то ушла, а как мужика задавил случайно, так она вдруг вернулась. Да таких мужиков в России – сорок с чем-то миллионов. Их давить не передавить. Чё теперь, из-за каждого левого мужика собственную жизнь под откос пускать? Короче, Дегтярёв меня уволил. Покаялся. Сказал, что это он сбил того мужика. Мол, был пьян и под воздействием наркотиков. И получил десяточку колонии, идиот.

И что думаете? Мне от этого хуже стало? НИ ФИ-ГА! Наоборот, ко мне стали обращаться богатые люди. По Москве пополз слух, что я могу уладить любое дело. И я улаживал. Я стал вхож в кабинеты больших людей: с улыбкой, шутками, подарками и в дорогих ботинках на босу ногу. Я мог практически всё: где-то подмазал, где-то оказал услугу, кому-то помог советом или просто поприсутствовал. Я стал модным и богатым адвокатом.

Правда, меня несколько раз лишали адвокатской лицензии. И чё? Я ехал в какую-то область, договаривался с кем надо, передавал нужным людям конвертик с деньгами, и – опа! – у меня новая лицензия, выданная в какой-нибудь Тамбовской области. Лишат её, поеду в Магадан и получу там. В нашей стране много областей, лицензий не на одну жизнь хватит. Тут главное – не зарываться. Я и не зарывался, но случилась одна неприятность. Ну как, неприятность? Я бы сказал, недоразумение.

Обратился ко мне муж одной известной инфоцыганки по фамилии Шахов. Бабу его посадили в тюрьму за неуплату налогов аж на полмиллиарда рублей. Шло следствие. Варвара Шахова была под подпиской о невыезде, потихоньку выплачивала налоговую задолженность и вдруг решила отпраздновать свой день рождения в Дубае. Отпраздновала, а по возвращении её прям в аэропорту и приняли. И эта дура поехала в следственный изолятор –ждать окончания следствия.

Я посмотрел на дело, подумал и предложил верному мужу Варвары пойти на войну. Логика была простая: двое несовершеннолетних детей этой богатой парочки требуют ухода, так как мать в тюрьме, отец воюет. Я подам ходатайство, и Варвара поедет домой ухаживать за детьми.

Андрей Шахов сначала заменжевался: «А вдруг убьют? Война всё-таки». Но я его успокоил – сказал, что поеду служить с ним. Был у меня один человек в Минобороны. Он нам с Шаховым и устроил непыльную службу в пятидесяти километрах от линии фронта, но по документам мы были, как говорится, в точках боевого соприкосновения. Заплатил мне Шахов за это дело аж сорок лямов. А чё? У них денег, как у дурака махорки. Пятёрку, правда, пришлось отдать генералу из Минобороны. Но что поделать? Надо так надо.

А я на этом деле ещё и пропиарился. Мол, адвокат Павлов поехал Родину защищать, жизнью рисковать. Сейчас это модно – защищать Родину. Патриотизм нынче в тренде, и на этом можно неплохо сыграть.

Но я же просто так не мог сидеть в тылу и ничего не делать. Я организовал сбор средств для своей бригады, в которой «воевал». Имел с этого свой процент. Ну как, процент? Половину имел. Но я ведь работал: договаривался, с людьми беседовал, рассказывал о катастрофическом положении на фронте, об отсутствии самого необходимого в частях. Так что, можно считать, это была зарплата волонтёра.

И тут я подумал: «Служить в действующей армии и не иметь ранений – это непорядок». Я договорился с одним медбратом, и он оформил мне ранение. Якобы это был вражеский беспилотник, который атаковал меня и ранил.

Я полежал в госпитале недельку, получил за ранение три миллиона рублей. Лям отдал этому медицинскому работнику. Съездил в Москву, поговорил со своим прикормленным генералом насчёт награды. Он мне предложил медаль. Но я, как Тёркин, от медали отказался. Мне орден надо. Конечно, он дороже медальки выходил. Но орден есть орден, его не каждому дают. Для ордена генерал мне посоветовал ещё одно ранение оформить и получить ходатайство от моего командира, что, мол, я герой и прочее.

Я вернулся на Донбасс. Поехал к своему медику, а его нет. Подхожу к его коллеге и спрашиваю:

– А где Шварц?

– А его убили, – отвечает тот.

– Как так? Кто убил?

– Послали на передок, – говорит медик. – Шварц раненых из лесопосадки вытаскивал. Всех уже в БТР погрузили, тут его и убило. Пулевое ранение в голову, несовместимое с жизнью. А вам он зачем?

Ну я и рассказал ему, зачем мне нужен был Шварц, и предложил немного заработать. Он как-то странно на меня посмотрел и пообещал подумать.

Да, война всё-таки меняет людей, меняет. И не в лучшую сторону. Вместо того чтобы взять и на ровном месте заработать лям, этот медик почему-то пошёл к военным ментам. Меня предупредили, что за мной придут. Я – в Москву. Там меня и приняли. Оказалось, что кроме показаний военного медика ещё и мой командир рапорт написал. Странный человек. Я ему гуманитарку обеспечивал, дроны, сети маскировочные, а он на меня – рапорт. И на Шахова. Его тоже посадили. А потом ещё и генерала моего на горяченьком взяли. Тот и про меня вспомнил, когда его прижали на допросах.

Короче, встрял я по полной. Попытался как-то откупиться – не получилось. Не в том смысле, что денег не хватило, а просто не брали. Смотрели, как на сумасшедшего, и не брали, а я хорошие деньги предлагал. Война всё-таки меняет людей, меняет. Да уж.

Но я не дурак. У меня на счетах чуть меньше миллиона было на момент ареста. Остальное лежит где надо. Когда выйду, будет на что жить. И неплохо жить, уж поверьте мне.

Итак, был суд, приговор, апелляция. И поехал я на зону.

Колония. А что колония? И тут я устроился. Здесь ведь тоже люди живут: кому-то что-то надо, кто-то чего-то хочет. А я могу посодействовать. У меня и с администрацией хорошие отношения и с сидельцами. Я могу договориться: с воли чего угодно передать или на волю. Цены, конечно же, тут совсем другие, не то что в Москве. Но порой это цена твоей жизни, а иногда чужой.

В общем, я тут как рыба в воде. Предлагаю разные услуги: адвокатские, услуги по разруливанию, услуги по доставке, редко сексуальные услуги. К тому же дорого. Поиметь модного адвоката – очень дорогое удовольствие. Очень!

Ну ничего, я всё это переживу. Отсижу, выйду по условно-досрочному за примерное поведение и вернусь. Я обязательно вернусь в мою любимую Москву. Я там нужен. Я приеду на розовом кадиллаке в ботинках на босу ногу, и уже я поимею всех вас, как имел раньше. Я вернусь. Ждите.

— А я вот до сих пор холост, — вздохнул Михаил, — всё никак у меня не получается жениться.

— А что так? — спросил я. — Вроде, ты не урод, да и не бедный, судя по внешнему виду.

— Однолюб я, — усмехнулся Михаил, — от этого-то и все проблемы.

— Расскажи свою историю, — попросил я, — до Праги далеко ещё. Всё равно делать нечего.

Михаил кивнул. Я достал парочку бутербродов, заботливо приготовленных мне сестрой. Поделился с собеседником. Молча съели их. Колёса за окном стучали: тук-тук, тук-тук.

Он начал рассказ с самого начала. С Питера. Как родился. Как рос на Московском. Как пошёл в школу. А потом в институт.

Именно в институте Михаил и познакомился с девушкой по имени Света. Познакомился и влюбился. На всю жизнь.

Но кроме Михаила в институте училось ещё очень много мужчин. В том числе один приезжий. С Украины. Красавец парень. Спортсмен. По имени Игорь.

В общем, сложился классический треугольник. Миша любит Свету. Света любит Игоря. А Игорь? А Игорь крутил роман со Светой, спал с ней, сводил ее с ума. Но не женился.

Вначале они учились. Потом Игорь уехал по распределению в Алматы. Откуда периодически слал телеграммы и несколько раз в год приезжал на побывку. К Светлане. Которая забывала обо всём на свете, когда появлялся он, её возлюбленный. Уже постаревший, но всё так же желанный.

Михаил признался в своих чувствах Светлане ещё в институте. Но получил ответ: я люблю другого.

— А он тебя любит? — задал второй вопрос Михаил.

— Не знаю, — честно ответила Света, — я думаю, что да. Он мне говорил, что любит. А с тобой мы останемся друзьями.

И они стали друзьями. Просто друзьями. Как говорится — без интима.

Миша после института устроился в Питере в частную компанию. Заработал небольшой капитал. И на переломе веков переехал в Германию. В Мюнхен.

А Света осталась в Питере. В однокомнатной квартирке на Петроградке. Куда приезжал Игорь. У него иногда были командировки в Санкт-Петербург. И он туда с удовольствием ехал. Останавливался у Светы. Экономя на гостинице и суточных.

— Ты когда меня замуж возьмёшь? — спросила его как-то Светлана.

— Возьму, скоро, — ответил Игорь, — обязательно. Вот только в Киев перееду, освоюсь там и приеду за тобой. Поднакоплю денег и приеду. Надоел мне этот Казахстан. Хочу на Родину. И чтобы не с пустыми руками. И чтобы свою жену в свой дом привести.

Света аж зажмурилась от удовольствия.

— Я люблю тебя, — прошептала она Игорю, — люблю тебя, мой единственный.

Единственный через некоторое время переехал в Киев. Командировки стали реже. Но обещания о скорейшем воссоединении двух любящих сердец продолжились.

— Вот ещё чуть-чуть — и мы будем вместе, — говорил Игорь, — потерпи немного.

И Света терпела. Ждала. Скучала. Сходила с ума от ревности. Плакала. Злилась. Но прощала.

И вот как-то Светлана решила сделать любимому сюрприз. Приехать в Киев. Ей удалось узнать адрес, где проживает её ненаглядный Игорь.

И она приехала. Прилетела. Ранним субботним утром.

В аэропорту поменяла деньги на незнакомые доселе гривны. Взяла такси. Долго ехали. В Киеве были пробки. Таксист ругал пробки, дороги и власть.

Доехали до улицы Эстонской. Но дом 17 оказался не многоэтажным, а частным зелёным домиком, стоящим среди таких же частных строений. Многоэтажки начинались чуть дальше.

Света растерянно прошла вдоль улицы. Игорь говорил, что он снимает квартиру. А тут дома. Маленькие, запылённые домики. И глухие заборы.

Светлана вновь подошла к дому номер 17. Заглянула в щель между воротами и калиткой. И увидела. Своего Игоря.

Кроме Игоря там была его жена Тонечка. И их восьмилетняя дочка Настя. Семья собиралась обедать во дворе. Был накрыт стол. Под яблоневым деревом. Игорь разжигал мангал. Дочь ему помогала.

Светлана минут 10 простояла около этой щели, не в силах оторваться от семейной идиллии. От чужой семейной идиллии. Пока её не окликнула подошедшая к дому старушка. Светлана вздрогнула, отпрянула от ворот и, как пьяная, шатаясь, пошла прочь.

Поймала такси. Отстучала Мише смс: «У него в Киеве семья. Мне плохо».

И поехала в аэропорт.

— Я её из петли снял, — охрипшим голосом сказал мне Миша, — получил смс, бросил всё и полетел в Питер. Успел как раз. Она вешаться собиралась. На люстре.

Поезд замедлил свой ход и остановился. Дрезден. Печальный и красивый город.

Немки захлопнули свои книжки, ауфидерзейкнули нам и вышли. Мы остались одни.

— А у Игоря фамилия не Власов, случайно? — спросил я.

— Власов, — кивнул Миша, — а ты откуда знаешь?

— Догадался, — выдохнул я, — дорассказывай. Потом я тебе свою историю расскажу. Про бабью яму и про говорящий костюм.

Поезд дёрнулся. Дрезден медленно поплыл за окном. Тук-тук, тук-тук. Всё быстрее и быстрее.

Михаил пробыл в Питере чуть больше недели. Бросив всё в Германии, он выхаживал свою любимую, как раненую птицу. Кормил с ложечки, выгуливал по вечерам, таскал в театры и кино. Старался, чтобы его Светик забыла об Игоре, чтобы она дальше жила…

Он вернулся в Германию. Но через месяц прилетел вновь в Питер. Так и жил потом несколько лет. От поездки к поездке. Он прозвал это ГГБ — гостевым гражданским браком.

Звал Свету замуж. Официально. Но она отвечала: не сейчас, давай позже.

А время шло.

Время, как колёса у поезда, стучало на стыках. Тук-тук, тук-тук.

Вопросов о переезде Михаил уже не задавал. Приезжал раз в несколько месяцев к Светлане. В Германии у него была любовница. Соседка через два дома. К которой он захаживал раз или два в неделю. Бывшая соотечественница. И тоже одинокая. Та жить вместе не звала.

Два года назад Михаил в очередной раз прилетел в Питер. Осенью.

Света встретила его в Пулково. Приехали домой. Поужинали. Легли спать.

А наутро Света сорвалась на работу. Трубу у них там где-то прорвало. И затопило всё. Вот она и помчалась.

Михаил послонялся по квартире. Сходил в ближайший магазин, купил продуктов. Посмотрел телевизор. Так и прошёл день.

Светлана позвонила с работы. Извинилась. Рассказала, что спасают документацию, и будет поздно. Миша ответил, что всё в порядке.

Он ещё раз посмотрел телевизор. Какой-то глупый сериал про современную Золушку. Потом открыл Светин ноутбук. Проверил почту. Посмотрел новости.

Он не сразу увидел мигающий сигнал скайпа. И даже если бы увидел, то не обратил бы внимания. Это же не его скайп. И не ему кто-то сообщение написал.

Но краем глаза успел заметить, что сообщение от Игоря. И сразу понял, от какого Игоря.

Голова у него вдруг стала чугунной, руки онемели. Кровь застучала в висках. Тук-тук, тук-тук. Негнущимися пальцами кликнул по мигающей иконке. И стал читать.

Читать пришлось долго. Переписка длилась год с лишним.

Игорь рассказал, что развёлся с женой. Что всю жизнь он любил только Свету. Только её. И что женитьба на Антонине была ошибкой.

Он писал, что Тоня уехала с дочерью в Алматы. И что он один в Киеве. Один в доме. Со своими домашними животными.

Что он скучает и любит.

Он ждёт.

Свету.

Свою единственную.

Света вначале писала, что она тоже любит Игоря. Но не может простить ему обман. И боится, что он её опять обманывает.

Но со временем тон её посланий смягчился. Она вместе с Игорем стала строить планы на будущее.

«Есть одна маленькая проблемка, — писала она Игорю в последние дни, — но я её решу».

Михаил дочитал всё до конца. Вызвал такси. И уехал в Пулково.

Самолёт был только утром. Поэтому всю ночь Миша пил в местном баре. Его даже не хотели пускать в самолёт. Пьяного.

Но пустили. Потому что он был не только пьяный, он был несчастный. Так он вернулся домой. И ближе к обеду всё-таки уснул.

Разбудил его звук смски.

Смска была от Светы: «Сегодня ночью Игорь умер. От инфаркта. Мне плохо».

Тук-тук, тук-тук, стучат колёса.

Михаил замолкает.

Начинаю рассказывать я. Про Тонечку Власову, про её дочку Настю и про Алевтину Михайловну. Про свадьбу в Праге и вещи в Киеве. Про мою любовь и прозрение.

— Так не бывает, — испуганно говорит Михаил, — это невозможно.

— Не бывает, — киваю я головой, — я в поезде-то последний раз лет 10 назад ездил. Обычно до Берлина на машине добираюсь. А тут что-то вот решил прокатиться.

— Прокатился, — протянул Михаил, — вот уж прокатился так прокатился.

— Так чем у тебя-то всё закончилось? — спросил я его.

— Ничем, — ответил он, — Света в Питере живёт. Одна. Я в Мюнхене. Один.

Мы помолчали. Поезд подъехал к Праге. Мне надо было выходить.

— Приятно было познакомиться, — сказал я ему на прощанье, — всё у тебя будет хорошо.

— Я знаю, — улыбнулся он мне в ответ.

Я добрался до дома, где меня встретила жена. Моя Леночка.

— Мой руки, будем есть, — сказала она мне.

— У меня дело одно, — ответил я, — буквально 10 минут — и я вернусь.

Я спустился в кладовку. Нашёл костюм. Он был упакован в прозрачный целлофановый пакет, который на него надели после химчистки.

— Не надо, — послышалось мне.

— Надо, — сказал я в пустоту, — надо избавляться от старых вещей. А особенно от чужих старых вещей.

Я вышел из кладовки, волоча за собой костюм Игоря. Подошёл к мусорному баку. Открыл крышку. Бросил туда костюм.

Прислушался.

Тихо.

Никто ничего не говорит.

Лишь поют птицы, гудят за углом на улице машины.

И где-то там, далеко, от наших мусорных баков не видно, но слышно, едва слышно, как стучат колёса:

— Тук-тук, тук-тук.

https://www.litres.ru/book/vadim-fedorov-29062561/sumassheds...

© Вадим Федоров, Сумасшедшие истории

Вручил цветы, подарки. Попили чаю. Под пристальными взглядами новых будущих родственников коротенько пересказал свою автобиографию. Тонина мама задала несколько вопросов о социальном статусе и о доходах. Ответил. Пошутил, что не взял справку из налоговой. Судя по реакции, мой ответ понравился.

Ещё раз попили чаю. После чего я отбыл с Тонечкой в съёмную квартиру. Останавливаться в двушке будущей тёщи мне не было никакой возможности. По дороге Тоня мне рассказывала про свою маму, какой она была замечательный педагог и как она одна вырастила Тоню. Мою будущую жену. Мою любимую женщину. Рассказала заодно и про своего мужа. Как он не уделял ей внимания и не давал ей самореализовываться. И что теперь он сидит в своём родном Киеве и не даёт ей развод.

А я любил Тонечку и хотел взять её в жёны. Любил безумно. Она была самой желанной, самой красивой, самой умной женщиной на свете. Я не мог жить без неё. И хотел, чтобы мы были вместе. И чтобы она никогда ни в чём не нуждалась.

— Тоня, ты переедешь с дочкой ко мне жить в Прагу? — спрашивал я её.

— Конечно, милый, — отвечала она, — с тобой хоть на край земли.

И я таял, я млел от счастья. Мы сидели в съёмной квартире на Байзакова и пили чай.

— Но я не могу бросить маму на произвол судьбы, — сказала Тонечка, — ей надо сделать ремонт в квартире, у неё кухня развалилась вся. Ты сам видел.

Я всё это видел, и про кухню Тоня мне говорила уже в прошлый раз. Я, как факир, быстрым движением достал из кармана куртки пакет с деньгами и передал Тоне. Пять тысяч долларов — на новую кухню.

— Ты такой милый, — Тонечка бросилась ко мне и начала целовать, — ты самый лучший.

В итоге вместо чая мы оказались в спальне, где спустя час Тонечка сделала новое заключение:

— Да ты отличный любовник, — потягиваясь, мурлыкнула она.

И я вновь растаял. Как сахар в чае, который мы так и не допили.

Оделись. Поймали на улице такси и поехали к моей сестре в гости, где нас ждал шикарный стол: бешбармак, манты, плов… Было такое впечатление, что сестра решила нас замучить едой. Мы сидели за столом, ели, рассказывали о своих планах. Как переедем в Прагу, как будем жить вместе в любви и согласии. Мы были вместе и светились от счастья. Сестра с мужем умилённо смотрели на нас.

И вдруг у Тонечки зазвонил телефон. Она посмотрела номер, нахмурилась и вышла в коридор. Прошло несколько минут. Тонечка вернулась. Вся бледная, как будто из неё за эти несколько минут выкачали всю кровь.

— Игорь умер, — тихо сказала она, — сегодня днём, от инфаркта.

Сестра охнула и, усадив Тонечку на кушетку, бросилась наливать в стакан воду.

— Какой Игорь? — не понял я.

— Муж мой, — ещё тише сказала Тонечка, — Игорь. Который в Киеве. Вот теперь и разводиться не надо. Я вдова.

Сестра пыталась накапать что-то в стакан, всё время ошибалась, потом плюнула, вылила воду и налила вместо неё коньяка. Тонечка залпом выпила коньяк, шумно выдохнула и стала собираться. Вид у неё был потерянный. Я боялся, что она расплачется, но она держалась молодцом, моя девочка. И только лишь в квартире на Байзакова в коридоре прижалась ко мне крепко-крепко и спросила:

— Ты теперь на мне не женишься?

— С чего это вдруг? — возмутился я. — Обязательно женюсь, я же люблю тебя.

И я поцеловал её. Потом ещё раз. И ещё. Взял на руки и отнёс в спальню, где мы занялись любовью. И когда Тонечка уснула на моём плече, я гладил её волосы и думал: «Я сплю с вдовой, как странно. Конечно же, всё это формальности. И фактически они уже давно не муж и жена. Но она вдова, которая скоро выйдет за меня замуж. А её муж лежит в Киеве в морге». С этой мыслью я и уснул.

Утром Тонечка вскочила и поехала к маме сообщить ей и дочери страшную весть. Была она спокойной и решительной. Нежно поцеловала меня в щёчку и пожаловалась на дороговизну билетов до Киева. Я заверил её, что решу этот вопрос. Надо только все их паспортные данные.

Данные я получил на мейл через двадцать минут. Тонечка мне потом рассказала, что она вначале заехала на работу и отправила их со своего компьютера. А уже потом поехала к маме домой.

Заодно я поменял и свой билет на более раннюю дату. Торчать в Алматы без Тонечки не было никакого смысла. Летел я вместе с ними до Киева, где они оставались, а я продолжал свой путь в Прагу.

В Праге меня ждали дела, в которые я успешно окунулся. Любовь любовью, а на «покушать» надо заработать. И я работал. К непосредственному зарабатыванию денег прибавились хлопоты по организации нашей с Тонечкой свадьбы. Тем более дата этой свадьбы уже была определена и не зависела ни от кого и ни от чего. Я был разведён, Тонечка была вдовой.

Спустя пару дней я стукнулся к Тонечке в скайп. Моя любимая выглядела усталой и увядшей. Организация похорон и разбор вещей бывшего мужа заняли у неё много сил.

— Представляешь, — пожаловалась мне она, — он нам ничего не оставил. Вообще ничего. Только долги по аренде. Я договорилась с хозяином, что в качестве платы за последние три неоплаченных месяца он заберёт мебель, которую мы вместе покупали десять лет назад. Остальные вещи мы с мамой рассортируем и отправим при ближайшей возможности в Алматы.

— Может, не надо ничего отправлять? — робко спросил я. — Ведь всё равно ты переезжаешь в Прагу. Зачем тебе вещи бывшего мужа в Алматы?

— Ты не понимаешь, — раздражённо ответила Тонечка, — там же не только его вещи, там наши вещи тоже. Мои платья, мамины книги, дочкины дневники из начальной школы. Это всё память. Это всё нам дорого.

— Хорошо, хорошо, — постарался успокоить я любимую, — чем я могу помочь в данный момент?

— Ты такой милый, — протянула Тонечка, — такой заботливый. Я так тебя люблю. Я скучаю по тебе. Хочу быть с тобой вместе. Вадик мой.

И я вновь растаял. Договорился со своими киевскими партнёрами об аренде небольшого контейнера на несколько месяцев для Тонечкиных вещей. Для меня сделали хорошую скидку. Отправка в Алматы стоила каких-то сумасшедших денег. Поэтому решили, что пока вещи полежат в Киеве. Тем более, что этих вещей набралась почти тонна. Отрапортовал Тонечке. Она сказала, что я лучший.

Потом Тонечка с семьёй уехала в Алматы. А я продолжал готовиться к свадьбе. Заказал зал, договорился с фотографом, собрал необходимые документы, купил билеты в Прагу и обратно Тонечке, её маме и дочке.

Свадьбу сыграли в декабре. Гостей набралось 25 человек. Было по-домашнему мило и уютно. Несмотря на дождик, моросящий за окном. И несмотря на угрюмые физиономии Тониной мамы и её дочки.

Я лез из кожи вон, стараясь, чтобы все были довольны, чтобы вечер запомнился гостям. И мне это удавалось. Тонечка светилась от счастья. Свидетели заводили гостей шутками. А когда начались танцы, то в пляс пустились все. Кроме Насти и Алевтины Михайловны. Этакие две скалы уныния среди океана веселья.

— Что-то не так? — осторожно спросил я у тёщи.

— Всё нормально, — отозвалась старшая скала, — у нас с Настёной голова разболелась. Отвези нас домой, пожалуйста.

— Так я вроде главное действующее лицо здесь, — попробовал отшутиться я.

Скала грозно сверкнула глазами.

— Главное действующее лицо здесь Антонина, — холодно ответила она, — свадьба всегда в первую очередь играется для невесты. Так ты отвезёшь нас с ребёнком домой или нам на автобусе добираться?

— Конечно же, отвезу, — пообещал я, взглянув на стоявшую невдалеке Тонечку. Моя новоиспечённая жена сияла. Она была безумно красива и весела. Бежевое платье с открытым верхом подчёркивало её лебединую шейку. А умело наложенный одним из лучших стилистов Праги макияж скрывал её настоящий возраст. Она походила на повзрослевшую принцессу из сказки. На очень счастливую принцессу.

Я отвёз новоиспечённых родственников домой. По дороге попал в пробку. И в общей сложности отсутствовал на собственной свадьбе два с половиной часа. Вернулся. Злой как собака. Но увидел Тонечку и растаял. Ведь я был женат на самой лучшей женщине на свете.

А после свадьбы, спустя несколько дней, Тонечка и её семья улетели в Алматы. Я задержался на неделю по делам в Праге. Перед отъездом Тоня очень серьёзно поговорила со мной.

— Ты должен найти общий язык с Настей, — строго сказала мне она, — тебе жить в нашей семье, и у тебя должны быть хорошие отношения со всеми членами семьи. Я же не одна живу. У меня дочь и мама. И с мамой ты должен быть мягче, она тобой недовольна.

— Конечно, родная, — ответил я, — я найду общий язык. Всё для этого сделаю. Но это же Настя со мной не разговаривает. А не я с ней. Я понимаю, что не смогу заменить ей умершего отца, но и она должна понимать, что я теперь твой муж. Поговори с ней, пожалуйста. И с мамой своей поговори. Я не могу зависеть от её настроения и менять свои планы из-за того, что у неё внезапно начинает болеть голова.

— Я со всеми поговорю, — кивнула Тонечка, — но ты должен найти общий язык со всеми членами нашей семьи.

И она улетела с этими самыми членами. В Казахстан. А я остался. Решать дела и заодно думать о том, как найти этот самый общий язык. Думал, думал, но так ничего и не придумал. Время покажет, решил я. Но время ничего не показало.

Когда я приехал в Алматы, Настя так же демонстративно игнорировала меня, Алевтина Михайловна же всё время пыталась выяснять отношения. При этом она постоянно требовала от меня извинений за мою невнимательность к ней и к её дочке. Тонечка же заняла нейтральную позицию, не вмешивалась, но, когда мы оставались наедине, требовала от меня наладить отношения с тёщей и падчерицей. Но не объясняла как. А я не знал, каким образом наладить эти проклятые отношения с выжившей из ума старухой и подростком в самом начале гормональной перестройки организма. И поэтому я очень обрадовался, когда наконец-то уехал из насквозь загазованного, пыльного Алматы в свою любимую домашнюю Прагу. Жаль, что один. Но в ближайшем будущем Тонечка должна была решить все свои дела и переехать ко мне жить. Она же была моя жена. А в этом случае она без проблем получала трёхмесячную визу в чешском консульстве в Астане, а потом уже в Чехии вид на жительство. Для себя и для своей дочки.

Но с визой всё никак не удавалось. То справку на работе ей не давали. То праздничные дни наступали. То у Тонечки вдруг не оказывалось нужной суммы на визовый сбор. Что было странно. Так как я оставил своей молодой жене приличную сумму на жизнь и на все эти организационные сборы. Однажды утром поймал её по скайпу и спросил о том, куда девались деньги. И получил удивительный ответ: раздала долги. Спросил про долги. Очередной ответ: оплата обучения дочери в престижной французской школе и репетитора французского языка. Спросил, почему французского языка, а не чешского. А в ответ: потому что они с семьёй планируют жить во Франции. Когда-нибудь. После этого Тонечка отключила скайп и убежала на работу.

Я обалдел. Сидел перед монитором и пытался понять, не сплю ли я? И что произошло с моей благоверной? Почему всё, о чём мы договаривались до свадьбы, благополучно стало игнорироваться одной из сторон сразу после свадьбы?

Вечером вновь связался с Тонечкой по скайпу. Состоялся разговор, в котором Тонечка жаловалась на дороговизну жизни и на то, что я ей совсем не помогаю. А у неё мама и ребёнок. И она по мне очень скучает. И хочет меня. Сильно. И Тонечка даже частично разделась перед камерой. Для меня. Для своего любимого мужа.

Наутро я перечислил Тонечке на её карточку 500 долларов с пометкой: на визы и на курсы чешского. Деньги дошли в течение двух дней. После чего я получил в скайп уже знакомое сообщении: ты самый лучший. И я вновь стал счастлив. И вновь стал ждать свою ненаглядную.

А в это время в Киеве закончилась аренда склада, где лежали вещи из квартиры умершего Тонечкиного мужа. Платить бешеные деньги за перевозку каких-то старых вещей в далёкий Алматы не хотелось. А тут как раз подвернулась оказия почти за бесплатно перевезти их в Прагу. Сообщил об этом Тонечке. Получил добро. Договорился с украинскими товарищами о погрузке и отправке ценного груза и стал ждать.

Спустя три дня раздался телефонный звонок. Звонил водитель машины, перевозившей киевские вещи. Усталым голосом он рассказал, что груз арестован бдительной украинской таможней. Из-за наличия в нём антикварной швейной машинки Зингер. Я тут же позвонил Тонечке.

— Что за ерунда? — возмутилась Тоня. — Эта машинка не работает. Там половины запчастей нет. Она никогда не работала. И её починить невозможно, мы пробовали.

— А зачем мы её тогда перевозим? — задал я логичный вопрос.

— Эта машинка дорога маме, — холодно объяснила Тонечка, — она её на киевской барахолке купила. Хотела научиться шить. Но эта машинка оказалась сломанной. Но мама к ней привязалась. Это память…

Память так память. Я пожелал любимой жене спокойной ночи и отключился.

На следующий день я уже сам позвонил грустному водителю. Тот сообщил, что эксперт сегодня не приедет, но доблестные украинские таможенники готовы решить вопрос всего за каких-то 300 евро.

— Денег не давать, — строго сказал я, — за кусок железа 300 евро как-то очень дорого.

— Дорого, — согласился водитель, — только я тут вторую ночь в таможенной зоне в кабине своей машины сплю. Не выпускают до решения вопроса. Ни в Польшу, ни в Украину.

Вопрос решился на следующий день. Когда я позвонил, повеселевший водитель сообщил мне, что приехал эксперт, обматерил таможенников и выдал заключение, что данная машинка Зингер не представляет никакой ценности. Ни для кого. Копию заключения выдали водителю и отпустили из ставшей родной таможенной зоны.

На следующий день под вечер приехала и сама машина с грузом.

Груз представлял собой коробки из-под бананов разной степени изношенности. Пахло от них, мягко говоря, не очень. А если честно, то пахло кошачьим ссаньём и пылью. Водитель помог перетаскать это богатство в гараж. Получилось тридцать коробок, из них три развалились при разгрузке. Из развалившихся коробок выпали журналы мод за 2000 и 2001 годы и какие-то застиранные пелёнки. Многострадальная машинка Зингер была засунута в большой чёрный целлофановый пакет. С первого взгляда было ясно, что она уже никогда никому ничего не сошьёт. Так что я сразу же согласился с мнением эксперта об украинских таможенниках.

Когда все коробки были аккуратно уложены в гараже, водитель передал мне какой-то полиэтиленовый чехол. Дал расписаться в сопроводительных документах. Поблагодарил за полтинник евро, врученный за беспокойство, и отбыл далее по маршруту. Я вернулся в гараж.

Коробки стояли нестройными рядами и пахли. Я подошёл к ним, окинул взглядом свой преобразившийся гараж, который превратился в склад подержанных вещей, и раскрыл лежащий поверх коробок чехол. Внутри находился костюм. Старый, с потёртыми лацканами пиджак, весь в кошачьей шерсти. Штаны тоже представляли собой печальное зрелище. Этот костюм было проще выкинуть, чем тащить его из Киева в Алматы или в Прагу. Да и вообще, что это за странный костюм? Чей он?

И тут я понял, чей этот костюм. Я даже сел от неожиданности на ближайшую коробку. Это был костюм Тонечкиного покойного мужа, Игоря. Но вот зачем она его захотела забрать? Ответ мне на ум не приходил. И даже каких-либо вариантов не было. Разве что на память. Я был в полном недоумении.

Я посидел ещё минут пять. Сходил, попил водички. Начал разбирать коробки. Моё недоумение усиливалось. В коробках были старые книги, журналы, какие-то ношеные вещи — как детские, так и взрослые, как мужские, так и женские. Женские, судя по всему, принадлежали Тонечке, мужские — Игорю. Была старая радиола, магнитофон кассетник, целая коробка изношенных туфель, несколько пледов, которые раньше вешали на стену, школьные тетрадки Насти и прочее барахло. И поверх всего этого лежал старый облезлый костюм мёртвого человека. И вдобавок всё это воняло.

Для чего это всё надо было паковать и везти за тридевять земель? Я не знал.

Вечером во время привычного сеанса связи с любимой женой по скайпу я спросил об этом у Тонечки. И узнал, что когда Тонечка с Настей покинули Игоря, он завёл себе двух кошек и добермана. Чтобы не было грустно одному. Этим объяснялся запах вещей.

— А для чего было везти всё это барахло? — спросил я.

— Это наши вещи, — ответила Тонечка, — мои и мамы. И мама, кстати, тебе очень благодарна за то, что ты их забрал из Киева. Ты лучший.

— Спасибо, — ответил я, — а когда ты приедешь? Что с визой?

— Визу я получила, — обрадовала меня Тонечка и затем тут же расстроила, — но прилечу я только на неделю. У меня работа и вообще.

— То есть? — не понял я. — Мы же договаривались, что ты переедешь жить ко мне в Прагу. Мы же женаты уже почти три месяца.

— Но ты же не нашёл общий язык с Настей, — возразила мне Тонечка, — она не хочет в Прагу, она хочет во Францию. А я не могу бросить ребёнка одного с бабушкой. У неё выпускной класс через год. Надо учиться. Как она будет без матери?

— Мы же договаривались, — как попугай, бубнил я.

— Договаривались, — согласилась Тонечка, — я и не отказываюсь. Вот закончит Настенька школу, и перееду я к тебе. А сейчас можно ездить друг к другу в гости. Я к тебе на недельку, через месяц ты к нам. Это гостевой брак называется. Подружишься с моей дочкой, и переедем к тебе. Может быть, раньше. Всё же от тебя зависит, любимый.

И Тонечка улыбнулась мне во весь экран. Потом пожелала спокойной ночи и отключилась. А я остался сидеть у погасшего экрана и думать: «Что за бред? Что происходит? Где моя прежняя любимая и любящая Тонечка, которая собиралась со мной на край земли?»

Так и не найдя ответов на свои вопросы, я отправился спать. Долго ворочался, не мог уснуть. В голове вертелось одно и то же: что происходит?

Наконец, уснул. Но ненадолго. Часа в два ночи проснулся. Встал. Спустился на кухню попить воды. Включил свет и вздрогнул. На двери на вешалке висел костюм.

— Доброй ночи, — вежливо сказал костюм.

— И вам не кашлять, — по привычке отозвался я и затем, поняв идиотизм ситуации, добавил: — Что за хрень? Ты кто?

— Костюм я, — отозвался костюм, помахав пустым рукавом, — хозяина Игорем звали, он бывший муж вашей жены.

— Это сон, — догадался я, — блин, тут во что угодно уже поверишь, мир с ума сошёл.

— С миром всё в порядке, — отозвался костюм, — а насчёт сна ты прав, это сон.

— А чё это мы уже на ты? — спросил я.

— Да ладно, — отмахнулся костюм, — свои же все, общие знакомые и прочее.

— Тебя хозяин прислал ко мне? — задал я очередной вопрос.

— Меня никто не присылал, — обиделся костюм, — это моя собственная инициатива, а хозяин мёртв, как он меня может послать? Он уже ничего не может, бедняжка.

— Ну-ну, — усмехнулся я, — бедняжка. Такую женщину просрал твой бедняжка.

— Он не просрал, — тихо сказал костюм, — это она его бросила. Сначала одна умотала, оставив с ребёнком и тёщей в Киеве. А через год и их забрала.

— Ну-ка, если не трудно, — попросил я, — расскажи мне про хозяина и про Тонечку. А я пока чаю попью.

Я поставил чайник, заварил чай, достал подаренную Тонечкой красивую чашку и стал слушать костюм. А костюм не торопясь, с чувством и с расстановкой стал мне рассказывать про своего хозяина и про Тонечку. Его жену. То есть мою жену. То есть про его бывшую, а теперь мою настоящую жену. Короче, про Тонечку и Игоря.

Давным-давно Тонечка работала в отделе кадров одной небольшой нефтяной компании. И когда в компанию пришли анкеты новых сотрудников, то она первая получила к ним доступ. Она выбрала из списка анкету будущего начальника одного из департаментов этой самой компании и сказала: вот этот будет моим мужем, он очень симпатичный. Сказала — сделала. «Случайно» познакомилась, вызвалась показать город, затем приглашение в кафе посидеть, в кино, встречи под луной, ЗАГС. Игорь влюбился в молодую неглупую девушку со всей страстью. Влюбился на всю жизнь. И поэтому полностью доверил свою судьбу Тонечке, которая через годик родила ему доченьку. И стали они жить-поживать. Вначале молодые жили отдельно, снимали квартиру. Но когда родился ребёнок, то к ним переехала Алевтина Михайловна. Помогать. Да так и осталась. А потом Игорь перевёлся в родной Киев на более прибыльную работу. И всё семейство переехало на Украину. Сняли дом.

Получал по тем временам Игорь ну очень приличные деньги, которые все отдавал жене. До копейки. Потому что любил и доверял. А Тонечка с финансами не очень дружила. Тратила их на всякую ерунду. Но одевались прилично и кушали хорошо. В ресторанах в основном. Дома готовила тёща. Она и командовала в семье, всегда в спорных вопросах принимая сторону Тонечки. Это же её дочка, которую она одна выкормила и вырастила. И Тонечка помнила об этом. И была благодарна маме за поддержку.

Игорь попытался в самом начале своей семейной жизни утвердиться на должности главы семьи. Но потерпел сокрушительное фиаско. Его обвинили во всех мыслимых и немыслимых грехах. И указали на дверь. Точнее, указала Тонечка. Но инструкции, как себя вести с мужчинами, она получила от мамы по телефону. Игорь вышел в указанную дверь, три дня поскитался по знакомым и потом приполз обратно в семью. Потому что безумно любил Тонечку и не мог без неё жить. Его пустили обратно, но на жёстких условиях…

— Трэш какой-то, — не выдержал я, — он мужик или кто?

— Человек он. Очень хороший человек он был, — печально отозвался костюм, — ты сам-то вроде недавно под ту же дудку плясал. И не перебивай, вопросы и замечания потом. Ок?

— Хорошо, — согласился я, — не буду.

Но замечание про дудку меня задело. А костюм продолжил свою повесть.

Итак, молодая семья и пожилая тёща переехали в Киев. Игорь работал, вечером приходил домой, к любимой жене и дочке, где его очень часто ждали или скандал, или семейные разборки. И очень часто в результате этих разборок он отправлялся спать на диван в зал. В качестве наказания. В результате у Игоря появилась на работе интрижка с сотрудницей. Эта интрижка была раскрыта бдительной тёщей, и Игорю в очередной раз указали на дверь. Он, как и в первый раз, поскитался три дня чёрт-те где и приполз обратно. Был принят, но завиновачен по самое не могу. Стал бухать. За это был опять наказан отлучением от тела. На полгода.

А потом один Тонечкин одноклассник, недавно севший в очень уютное министерское кресло, предложил ей работу в Алматы. Одноклассник был женат, но в своё время очень неровно дышал в сторону Тонечки, чем она и воспользовалась. Сообщила о работе Игорю. Об однокласснике, естественно, умолчала. Игорь был против, но ему припомнили измену, пьянство и прочие грехи, и он заткнулся. Тонечка уехала.

Год она прожила одна, без ребёнка, мужа и мамы. Одноклассник к ней охладел, но работа осталась. Да и новый воздыхатель появился. Банкир. К сожалению, тоже женатый, но богатый и щедрый. Тонечка встала на ноги, купила машину, квартиру. И перевезла к себе маму и Настю. Игорь остался жить в Киеве. Где пил и надеялся, что его любимая одумается и вернётся. Тем более она всё ещё оставалась его женой.

Банкира через некоторое время застукала жена с Тонечкой. Был скандал, после которого Тонечка зареклась встречаться с женатыми мужчинами. И встретилась с неженатым. Со мной.

— Остальное ты знаешь, — хрипло закончил костюм, — Игорь узнал о том, что Тонечка с ним разводится, и сердце не выдержало. Бухал много, курил. Хотя дядька был спортивный. А тут инфаркт миокарда. Раз — и всё.

— То есть, ты хочешь сказать, что его Тонечка убила? — осторожно спросил я.

— Аха, — просто ответил костюм, — она. Фактически сам себя довёл. Но если покопаться, то причина в ней и только в ней.

— Нормально вы тут стрелки переводите, — усмехнулся я, — так до чего угодно договориться можно. Он мужик или маленький ребёнок был?

— Ну-ну, — усмехнулся костюм, — а кто тут месяц назад вешаться хотел от безумной тоски по Тонечке?

— Ну не повесился же, — огрызнулся я.

— Не повесился, — согласился костюм, — и Игорь не повесился. Его твоя любимая до естественной смерти довела.

— Но почему? — вновь спросил я. — Почему она так? Зачем? Она же умная и красивая женщина. Она же не бандит с большой дороги. Логики в её действиях нет совсем. Даже сейчас, почему не едет в Прагу? Тут же намного лучше. И по уровню жизни, и для возможности дальнейшего развития ребёнка, да и я не бедный человек, в конце концов.

— Какая логика? — костюм замахал на меня пустыми рукавами пиджака. — О чём ты? Это же бабья яма. Это в мозгу прошито, что мужик нужен только для получения денег и для продолжения рода. В бабьей яме у тёток только девочки рождаются. И живут вместе несколько поколений женщин, не давая друг другу выбраться из этой ямы. Мужикам там не место. Мужиков там на завтрак съедают.

— Но Тонечка… — начал было опять я.

— Что Тонечка? — перебил меня костюм. — Что она? Тонечка своего отца ни разу в жизни не видела. У Тонечки никогда не было в юности примера нормальной полной семьи. Она воспитывалась мамой. Которая за всю жизнь не могла ни с кем ужиться. Потому что дура и тварь. И такую же тварь воспитала.

— Ты поаккуратней со словами, — попросил я его.

— Извини, погорячился, — покаянно произнёс костюм, — это не моё дело — выводы делать. Я только рассказал, что знаю. Что и как, решать тебе. Мой хозяин был хорошим человеком. Жалко его. И тебя жалко. Так же кончишь.

— Не ссы, костюмчик, — улыбнулся я, — нормально я кончу.

— Костюмы не ссут, — поддержал мою шутку костюм, — их моль съедает.

Я посидел задумавшись. Допил чай.

— Слушай. А зачем ты мне всё это рассказал? — поинтересовался я.

— В обмен на любезность, — немного помолчав, ответил костюм, — просьба есть одна.

— Вот я так и знал, — воскликнул я, — всем чего-то от меня надо. Что за просьба?

— Сдай меня в химчистку, — жалостливо попросил костюм, — нету у меня уже никаких сил терпеть этот кошачий запах.

Я рассмеялся.

— Сдам, — пообещал и отправился спать.

Наутро никакого костюма в кухне, естественно, не было. Он висел в гараже. Над грудой вонючих коробок с бесполезным барахлом. Висел и молчал. А я думал. О Тонечке. О моей любви к ней. О нашей быстрой свадьбе. Об Игоре. О его внезапной смерти. И при этом я продолжал любить Тонечку. И одновременно с этим начинал понимать, кем является моя возлюбленная на самом деле.

Это было очень больно. Больно и обидно. Я не спал ночами. Я скучал по Тонечке. Я ненавидел её. Я любил её. Я сходил с ума. Я не мог понять, как такое возможно? За что? Что я ей сделал плохого? И любит ли она меня?

И самое лучшее, что я придумал — это уехать в Африку. В то самое время, когда Тонечка собиралась ко мне приехать на пять дней. И когда она сообщила о своём решении и попросила купить ей билеты, я ответил: денег нет. Родная, на билеты тебе ко мне у меня нет в настоящее время средств. То есть денег. И умотал в так вовремя подвернувшийся тур по Марокко.

Тур назывался «По следам Саида» и проходил по бывшей трассе Париж — Дакар. То есть почти по бездорожью, которое мы преодолевали на Тойотах Прадо. Целых 12 дней. Целых 12 дней я без интернета и очень часто без телефонной связи куда-то мчался, шёл, летел на воздушном шаре, ехал верхом на верблюде. В пустыне жара была +45, на высокогорье по ночам спускалась до 0. По ночам мне никто не снился. Ни Тонечка, ни костюм. Я падал и спал как убитый. Моё тело отдыхало. Мой мозг отдыхал.

И лишь однажды ночью в пустыне я проснулся. Вышел из палатки, где мы ночевали. Светила полная луна. Стояла изумительная тишина, иногда прерываемая шорохом осыпающегося песка. Тёмное небо и яркие звёзды делали картину фантастической. Барханы, несколько шатров между ними. И бездонное небо. Яркие изумрудные звёзды. И кругом песок.

Я стоял, запрокинув голову, и думал, что я такая же песчинка в этом прекрасном мире. И что нужно продолжать жить дальше. Несмотря ни на что.

Постоял. Послушал песок. Ещё раз взглянул на прекрасное африканское небо. И отправился спать.

Через несколько дней я вернулся в Прагу. И продолжил жить дальше, вычеркнув Тонечку из своей жизни. Иногда вспоминаю её, но уже не с чувством горечи или жалости о несостоявшейся семейной жизни. Нет. Она у меня вызывает одно чувство — брезгливости.

А костюм я, как и обещал, сдал в химчистку. Он до сих пор у меня висит в шкафу. Выкинуть как-то рука не поднимается.

https://www.litres.ru/book/vadim-fedorov-29062561/sumassheds...

© Вадим Федоров