Olifantoff

Забрёл в деревню, под Новый Год, отставной Солдат. Человек бывалый и много на своём веку повидавший. Заволновался народ, шутка ли, из первых рук узнать, что на белом свете деется, откуда напасти или радости ждать. Напекли пирогов, зелена вина выставили. Собрались, сидят Солдата слушают. Тот чарку выпил, огурчиком солёным осадил и давай хозяев историями потчевать. О походах славных, о подвигах геройских, о генералах бравых. А, помимо прочего, поведал, что есть за морями земли, где народ снегов-морозов отродясь не видывал. Царит там вечное лето, а урожай по три раза в год собирают. На деревьях птицы райские поют, в озёрах рыба плещет, в лесах зверя полным-полно. И не ведают люди, что такое сани, тулупы и дрова на зиму. Бьют там ключи с водой целебной, что любые болезни лечит.

Слушают Солдата, диву даются. Детишки глаза таращат, бабы обмирают, мужики в затылках чешут.

Засиделись за полночь.

Утром Солдат выпил отходную, поклонился хозяевам и дальше потопал. Мужики же призадумались.

- Отчего, - недоумевают, - несправедливость такая? Одним летнее солнышко, другим – зимняя стужа. Одним воды целебные, другим – лёд колючий.

И так прикидывали и этак. Решили за советом к старухе-ведунье идти. Бабка сто лет прожила, про такие времена помнит, что диву даёшься. Глядишь, даст ответ, чем они Создателю не угодили.

- Загадка эта проще пареной репы, - машет рукой старуха. – Поселился в наших землях Старик Мороз с внучкою Метелицей. И так им леса сосновые, да рощи дубовые приглянулись, что решили отсюда ни ногой. С весны до осени спят в ледяном поместье, сил набираются. Зимой же гуляют-куражатся. Снегом поля заметают, льдом реки сковывают, холодами зверьё прочь гонят.

- А, нельзя ли их как-нибудь прочь спровадить?

- Эх, милые, - вздыхает бабка. – Многие пытались, да никто не вернулся. Старик Мороз слушать никого не желает, а чуть что не так, на месте казнит. Только один раз за зиму, под Новый Год, к нему подступиться можно.

- Так самое время, - обрадовались мужики. – Новый Год-то, как раз на носу. Ты скажи, как Мороза узнать? На человека похож, на зверя или на вихрь снежный?

- Старик он, - отвечает старуха. - Одет в тулуп, дорогим сукном крытый. На голове шапка соболья, в руках посох чародейский. Борода седая до пояса и снегом искрится. Глаза волчьим огнём горят, брови супятся. Про внучку же, врать не стану, не знаю. Никто её не видывал, а кто встречал, тот навеки сгинул.

Нагнала старая жути, да ради вечного лета, решили мужики живота не жалеть.

Переночевали, а поутру сели в сани и в лес двинули. Старика Мороза с внучкой Метелицей искать, да уговорить Русь покинуть.

К полудню притомились, намёрзлись, решили привал сделать. Только костёр развели, узелки с провиантом развязали, глядят, идёт по дороге старик.

На голове шапка соболья, в руках посох чародейский. Борода седая до пояса и снегом искрится.

Заробели, православные. Скинули шапки, стоят шелохнуться боятся.

- Здравствуйте, ребятушки, - спрашивает Мороз. – Куда путь держите?

- И ты здрав будь, - отвечают, а у самих от страха зуб на зуб не попадает. – Вот, решили ноги размять, лошадок выгулять, сани новые попытать.

- Молодцы, - усмехается Старик. – Я тоже пройтись решил. Владения свои осмотреть. Всё ли справно, нет ли где озорства какого.

- Не серчает, вроде, - шепчутся мужики. И предлагают почтительно, - Присаживайся к нам. Годы-то немалые, чтоб по лесу ходить. Поди, спину ломит, да и ноги не те, что прежде.

- Не поспоришь, - соглашается Мороз. - Годы большие. И косточки побаливают, и сил поубавилось.

Подсел к костру, пирога отведал. Довольно головой покивал. За едой разговорились.

- Прознали мы намедни, - хитрят мужики, - будто есть в тёплых краях источники целебные, что враз от болезней избавляют. Старцам молодость возвращают, а хвори прочь гонят.

- Слыхал.

- Так, навести! Поди, пришла пора о себе подумать, не всё ж время в трудах проводить.

- Да уж, - кивает Мороз. – Вот и Софья Андреевна твердит, мол, надо на воды ехать здоровье поправлять.

- Это он про внучку Метелицу речь ведёт, - смекают мужики.

И давай галдеть наперебой про недуги с болезнями.

- За владениями твоими, не сомневайся, присмотрим. Поезжай с лёгким сердцем.

- А, что?! – расцвёл Мороз. – Считайте, уговорили.

- Дурного не посоветуем.

- Решено, - топнул ногой Старик. Встал, улыбнулся приветливо, – Приглашаю, ребятушки, ко мне на обед.

- Прости великодушно, но никак не можем. Домой пора. Скотину кормить, дрова колоть, сено ворошить.

Поклонились до земли, попрыгали в сани и покатили. Едут - радуются, песни поют. Верят, скоро мороз и стужа навсегда исчезнут.

А Лев Николаевич той же зимой на воды лечиться отбыл.

Лев Николаевич поставил берёзовый чурбак на колоду. Примерился, что бы попасть колуном ровно в то место, где дерево, будто созрев, лопнуло. Занёс топор над головой и, шумно выдохнув, лихо разнёс полено на две ровные части. Подобрал разлетевшиеся половины и уже без особых усилий, с нарочитой небрежностью, разделался с ними. Вытер подолом рубахи вспотевшее лицо и с удовольствием оглядел гору наколотых дров.

— Vous êtes parfait, Leo! (Ты просто идеален, Лев), — довольно сказал граф. — Вот так и надобно встречать каждое новое утро.

Лев Николаевич с удовольствием вдохнул чуть сладковатый запах последних дней бабьего лета. Осень, словно стареющая дама собирающаяся выйти в свет, обильно опрыскивала себя духами. Окутывала ароматами из плодов дозревающей антоновки, чуть сопревшего сена и хризантем.

— Вот бы ещё бы неделю без дождя, — мысленно попросил он, глянув на всё ещё голубое, но уже без глубокой летной синевы небо.

Ещё раз окинул взглядом результаты трудов, и собрался было идти завтракать, как заметил спешащего к нему Мартынова, отставного солдата, воевавшего под командованием графа ещё в Крымскую кампанию. Случайно встреченный Львом Николаевичем, тот был узнан, обласкан и принят на службу в качестве работного мужика. Однако в скором времени превратился в некое подобие ординарца, занятого исключительно личными, а иногда и тайными делами барина. Мартынов, друживший с мужиками из окрестных деревень и завоевавший расположение дворни, знал о всём происходящем в имении, благодаря чему являлся бесценным помощником.

— Здравия желаю, ваше благородие, — этим неизменным приветствием Мартынов, словно каждый раз намекал на давнюю связь с графом.

— Здравствуй, — Лев Николаевич обрадовался, что наколотая сейчас груда дров ещё не снесена в сарай, а словно нарочно выложена напоказ. — Неплохо для такого старика, как я?

— Солидно, — уважительно покивал головой тот, но тотчас посуровел лицом и доложил, — Пелагея тяжёлая ходит.

— И что? — граф в глубине души даже немного рассердился. Зачем ему знать в так хорошо начинающееся утро о какой-то Пелагее?

— Незадача выходит, — туманно ответил Мартынов.

— Ну, погоди. Пелагея, та, что из Кочаков? Которая лошадей от ящура дёгтем лечит?

— То Прасковья. А Пелагея — вдовица. Белобрысая и в теле. Вы, ваше благородие, её на эту Пасху..., — тут Мартынов замялся, подбирая нужное слово, — навещали. Раз пять на моей памяти.

— Вот же дура-баба, — расстроился Лев Николаевич. — Точно знаешь, что понесла?

— По всем статьям видно, да и не таится.

— Ладно, — махнул рукой граф. — Подойдёшь после обеда. Решу, как поступить.

И направился в дом, рассуждая про себя, что надобно будет дать этой Пелагее денег.

— Как-никак траты немалые предстоят. За повитуху, за крещение, на пелёнки. Фельдшера неплохо бы. Соседям угощение выставить. Тут десятью рублями не обойтись. Пожалуй, придётся четвертной билет выложить. Или дать пятьдесят? Всё ж моё дитя. Тогда уж сразу сотню?

Прикидывая и так и этак, Лев Николаевич поднялся на крыльцо и тут его осенило.

— Спрошу у Софьи. Уж она-то в этих премудростях получше понимает. Пусть по жизни, как все бабы и глупа, но в деторождении с детоухаживанием соображает.

Граф прошёл в столовую, где распорядился подавать завтрак. Взял со стола утреннюю газету и, лениво перебирая листы, принялся ждать супругу.

Не прошло и нескольких минут, как в дверях появилась Софья Андреевна.

— Bonjour, chérie (Доброе утро, дорогая), — Лев Николаевич тотчас отложил газету. — Изволь помочь avec une situation piquante (с одной пикантной ситуацией). Не далее, как с полгода назад я, по глупости...

Тут граф запнулся. Посмотрел испуганными глазами на жену и, зажав рот ладонями, зашёлся в натужном кашле. Лицо его приобрело багровый оттенок, по щекам потекли слёзы.

— Что такое? Где болит? — бросилась к супругу Софья Андреевна.

— Пустое, — остановил её граф, всё ещё покашливая. — Перехватило горло.

— Может быть, вызову доктора?

— Ерунда, уже прошло.

— Так с чем просишь помочь?

— Э-э-э, — замялся Лев Николаевич, делая вид, что припоминает, — несколько месяцев назад я набросал статью для Общества любителей русской словесности. Знаешь ли, вопросы нравственного просвещения, ответственности автора и так далее...

— И?

— И, не могу найти! — обрадованно закончил граф. — Потерялась. Вот, хотел попросить тебя поискать. Вдруг, отдал переписать набело и забыл забрать.

— Разумеется, посмотрю.

— Славно, — хлопнул в ладони Лев Николаевич. — Сейчас же, прости, недосуг. Вели, что б завтрак в кабинет подали.

Граф легко встал и, напевая под нос, быстро поднялся на второй этаж. Захлопнул за собой дверь, рухнул в кресло и облегчённо выдохнул.

— Старый болван, — улыбаясь простонал он. — К кому удумал за советом пойти. К Соньке! Вот бы анекдот вышел, не остановись я вовремя. Ах, жаль, что рассказать некому.

Граф посмотрел в окно на липовую аллею, налившуюся осенним золотом.

— Всё же хороший день, — заключил Лев Николаевич. — А бабе сто рублей дам. Вот так!

Калиф Харун аль Рашид известен, как искатель приключений. Тайно покидая дворец, он в драном халате бродил по улицам Багдада, ввязываясь во всевозможные истории, болтая с босяками и выпивая с караванщиками. Случалось, получал пинка от слуги какого-нибудь вельможи. Бывал бит в чайхане, дрался «стенка на стенку» в кварталах ремесленников, спасался бегством от городских стражников. Однако, вернувшись, переполненный адреналином, зла ни на кого не держал и ощущал себя абсолютно счастливым.

Совсем иные цели, «отправляясь в народ», преследовал Лев Николаевич Толстой.

— Видишь ли, — объяснял он супруге, — каждому, кто считает себя писателем, крайне полезно взглянуть на мироустройство с иной стороны. Не с высоты своего социального положения, а снизу. Из народных масс, за счёт трудов коих мы с тобой, Соня, и существуем.

— Прости, — робко возражала Софья Андреевна, — но наше благосостояние зависит именно от твоих трудов. Твоего искусства.

— Идеал всякого искусства, — неодобрительно морщился граф, — это общедоступность. Искусство лишь забава, а не важное дело, которому можно сознательно посвящать силы. Это всегда понимал и понимает рабочий, неиспорченный народ. И всякий человек, не удалившийся от жизни, не может смотреть иначе. Сколько зла от важности, приписываемой паразитами общества своим забавам!

Софья Андреевна, не желая считать себя «паразитом», робко соглашалась.

Лев Николаевич, скрывался в гардеробной, где c удовольствием осматривал специально сочинённый для походов «в народ» костюм. Усвоив со времён первых неудачных вылазок, что «встречают по одёжке», Толстой приобрёл хромовые сапоги бутылками, широкие штаны доброго сукна, пиджак с карманами и белый картуз с матерчатым козырьком. Одетый таким образом, граф смахивал на зажиточного мельника либо на управляющего в солидном хозяйстве. Встреченные мужики разговоры вели с почтительностью и уважением.

— Надо бы к зиме, — прикидывал он, — лисью шапку купить. В самый раз будет.

Проинспектировав гардероб, Лев Николаевич шёл на веранду. Требовал чаю. С лёгкой брезгливостью разворачивал свежий «Московский Листок».

Читал вслух.

«Степенен и одновременно лукав наш хлебопашец. Мы, господа, изоврались да оскоромились. Мужик же, честен, справедлив и чист душой. Только ему, живущему средь лесов и нив, понятен смысл жизни. Зачем мы на этой Земле? Куда идём? Дай ответ, народ богоносец! Прислушайтесь к нему, откройте сердца и познайте истину. Примите правду из мозолистых рук».

— А? Каково? — поворачивался Толстой к горничной. — Как считаешь, случилось наконец просветление в умах?

— На всё воля Божья, — отвечала та. — Вас, барин, на крыльце управляющий дожидается.

— Ну так зови.

Николенька, недавно взятый на службу выпускник Новоалександрийского института сельского хозяйства, из всех сил постарался придать голосу солидности.

— Извольте выслушать доклад за минувшую неделю.

Лев Николаевич кивнул.

— Вчера завершили уборку сена на Дальнем Лугу, — зачастил молодой человек. — Заменили пришедшие в негодность стёкла теплицы. Договорились о покупке двух дюжин саженцев для яблоневого сада.

— Славно.

— И, — Николенька зарделся от удовольствия, — истребован долг со скотника Матвея Зайцева. Пятнадцать рублей.

— Что так просто взял и отдал?

— Неделю стыдить и уговаривать пришлось. Судом грозили, да всё впустую. А как сняли с него портки, розги принесли и пороть начали, так вмиг деньги нашлись.

— Вот, — просиял граф. — В академии многому учат, да только главное упускают.

Толстой лукаво прищурился. Поднял палец.

— Прежде чем с мужиком дела вести, его понять требуется. У тебя, гляжу, выходит.

Гость.

Холода никогда не застигнут ямальского оленевода врасплох. Закружатся первые октябрьские снежинки, а дровяной навес уже заполнен хворостом; олени подкованы и готовы к откочёвке на дальние пастбища; чум накрыт просмоленным моржовым чехлом. Истекают янтарным жиром, развешанные тушки муксуна. Стоят в ряд кувшины с клюквенным соусом. Поблескивают в кадках маринованные яйца чаек. Высится гора мешков с мукой из оленьего рога. Кухонные полки ломятся от плиток чёрного душистого чая.

Выйдет оленевод из чума, взглянет на серое тяжёлое небо, притопнет новыми пимами.

- Здрав будь, Отец Снег. Маня ямб сехэрэвна хантава (Мы пойдём длинной дорогой).

Зима всегда приходит надолго.

***

Старик Назар, расстелив на пороге старую шкуру, возился с малокалиберной ТОЗ-8. Ранним утром он разобрал винтовку, проверяя, не износились ли детали. Отчистил ударно-спусковой механизм и удовлетворённый, что не обнаружил ни зазубрин, ни случайных попавших песчинок, сейчас устанавливал на планке оптический прицел.

- Изжога у меня, малец, от рыбьего жира, - подмигнул Назар Маленькому Вылке, с благоговением следящему за работой старика. – Гусиным, конечно, запасся, да только надолго ли его хватит? Вот и хочу недельку-другую поохотиться. А кто зимой в тундре самый жирный?

Вылка задумался, припоминая, встречал ли когда-нибудь толстого песца или полярного зайца.

- Не знаешь? Что ж, подскажу. Тот, у кого меха нет. Смекаешь?

Вылке пришёл в голову только тюлень. Он пожал плечами и виновато улыбнулся.

- Да сова же. Сова! - всплеснул руками Старик Назар. – Перьями в мороз не согреешься, вот осенью и жрёт в три горла, сало копит. До того отъедается, что никакая стужа не берёт. Ткнёшь пальцем в бок, так вся заколышется. Вот тут-то родимую и добывают. Но, знай, что дробью стрелять нельзя - жир выбьешь, потому бей из мелкашечки .

Он вскинул винтовку и, глядя в оптический прицел, повёл стволом из стороны в сторону.

- Однако, - Назар замер, - никак гость к нам пожаловал.

И действительно, вдалеке на вершине холма, Вылка заметил человека верхом на олене. Всадник остановился и, сложив ладони рупором, что-то прокричал.

- Чего хочет? – нахмурился Назар, рассматривая в прицел гостя.

- Просит, чтоб не стреляли, - прислушался Вылка.

- Ишь ты, - опустил винтовку Назар. – Пуганый значит.

- Не бойся! – помахал рукой Вылка. – Не будем стрелять!

Из чума, в горностаевой безрукавке поверх пижамы, вышел Дядя. Огляделся, потягиваясь.

- Что за крик поутру? – зевая, спросил он.

- Гость у нас, - указал стволом на приближающегося всадника Старик Назар.

- Утренний гость, как в горле кость, - усмехнулся Дядя. И уточнил, – Народная мудрость.

Тем временем незнакомец приблизился настолько, что стало можно разглядеть его рогатую шапку; медвежью шубу, украшенную костяными амулетами и огромный бубен, подвешенный за спиной.

- Шаман, - охнул Старик Назар.

- Привет из языческих времён, - недовольно буркнул подошедший Отец. – Что дальше? Пляски у костра? Или сразу человеческие жертвоприношения?

- Постой-ка, - шагнул вперёд Дядя, внимательно рассматривая всадника. – Да это же Вэвако! Я с ним по молодости на сейнере за навагой ходил.

И он, распахнув объятия, воскликнул, - Узнаёшь?!

- Дружище! – обрадовался гость. Легко соскочил с оленя и полез обниматься, - Вот так встреча. Оленей пасёшь?

- А ты, вижу, служитель культа?

- Шаманю понемногу, - несколько смутился Вэвако. – Это, брат, долгая история.

- Так поведай.

И потащил гостя в чум. Вылка с Назаром поспешили за ними. Следом, плюнув через плечо, нехотя двинулся Отец.

Дядя усадил Вэвако на почётное место у «буржуйки». Мама тотчас подала миску с горячими блинами из толчёного оленьего рога, а Бабушка – кружку чая.

- Давай, не томи, - нетерпеливо потёр ладони Дядя. – До смерти интересно, как люди шаманами становятся.

- Веришь-нет, - начал Вэвако, - да только я всего этого не хотел.

И рассказал, что ещё несколько лет назад беззаботно жил с родителями в дальнем стойбище на берегу Байдарацкой губы. Ловил рыбу, бил морского зверя на продажу буровикам и был вполне доволен жизнью. Даже подумывал посвататься к продавщице из Усть-Каре. Вот только человек предполагает, а духи располагают.

- Бог располагает, - немедленно поправил Отец. – Бог, а не духи.

- Пусть так, - пожал плечами Вэвако. – Слушайте дальше. Как-то возвращаюсь с промысла, а матушка и просит, мол, отнеси ковшик тюленьей икры шаману. Совсем старик занемог. Третий день в чуме лежит – не ест, не пьёт. Может быть, икорка его приободрит и на ноги поставит.

- Верное средство, - согласно кивнул Назар.

- Тут надо сказать, - продолжал Вэвако, - что шаман наш слыл мужиком душевным, сейчас таких не сыскать. Пургу мог прекратить или ветер вызвать. Зубы лечил, погоду предсказывал, роды принимал. Никому не отказывал. Ну а добром за добро платить надо. Потому мигом собрался и к нему. Захожу в чум, гляжу, лежит старик пластом и, кажется, отходит. Вокруг старейшины сидят-кручинятся, бабы слезу точат. Протолкался я поближе и говорю, мол, прими дедушка гостинец, подлечись. А старик за руку меня ухватил, пробормотал что-то, да тотчас в мир духов отбыл.

- Отдал Богу душу, - прошипел Отец.

- Как ни называй, - вздохнул Вэвако, - помер. И умирая мне силу шаманскую передал.

- Да почему тебе-то? – удивился Дядя.

- Не знаю. Наверное, помутнение на него нашло или спутал с кем сослепу. С тех пор и маюсь.

- Вот такими баснями язычники людям головы и дурачат, - громко сказал Отец.

- Погоди, - отмахнулся Дядя. – Ты что же теперь с духами разговариваешь?

- Пока только слышу. Толку от этого, правда, никакого – языка-то я ихнего не знаю. Зато со зверями легко, хоть в цирке выступай. Хотите, покажу?

Вэвако прижал палец к губам, призывая к молчанию. Прикрыл глаза и замер. Тотчас в загоне взревел олень, за ним второй, третий. Вскоре уже трубило всё стадо.

- Вот это номер! – захохотал Дядя.

- Т-с-с-с, - махнул рукой шаман. – Слушай.

Постепенно олений рёв начал обретать некое подобие мелодии. Одни голоса зазвучали громче и выше, другие, наоборот, ниже.

Бабушка, раскачиваясь в такт, начала прихлопывать себя по коленям.

- В лунном сиянье снег серебрится,

Вдоль по дороженьке троечка мчится, - узнав мотив, шёпотом подпел Старик Назар.

- Динь-динь-динь, динь-динь-динь

Колокольчик звенит, - подхватил Дядя.

- Этот звон, этот звон о любви говорит!!! - в добрую сотню глоток вывел олений хор.

- Сгинь, морок! – вскочил на ноги Отец, осеняя себя крестным знамением. – Сгинь!

Хор смолк. В повисшей тишине стало слышно, как стонет от сдерживаемого смеха Бабушка и тяжело дышит Отец.

- Простите, - прижал руки к груди Вэвако. – Вовсе не собирался никого пугать. Давайте лучше погоду на завтра предскажу. Или полечу кого?

- Зуб у меня, - всполошился Старик Назар. - С месяц как выпал, а осколок остался.

- Легче лёгкого, - шаман сцепил ладони, поднёс к лицу Назара. – Подуй сюда.

Тот, помявшись, осторожно дунул.

- Забирай, - на ладони Вэвако лежал грязно-жёлтый зуб.

Дядя уважительно потрогал обломок пальцем.

- Волшебник! – Назар расплылся в счастливой улыбке. И взглянув на Отца снисходительно добавил, - У одного бог в словах, у другого - в делах.

- Ерунда, - отмахнулся шаман, - Вот меня, месяц назад, к одной девице вызывали, так там действительно беда. Брови стали расти. Она поутру сбреет, а к вечеру брови так отрастут, что глаза закроют. Окружающим смех, а женщине горе.

- Это ты про Нинку бухгалтершу из Горнокнязевска? – оживился Дядя.

- Не важно, - нахмурился Вэвако. – Врачебная тайна.

- И Маму сможешь вылечить? – спросил Маленький Вылка.

- Разве она болеет? – удивился Вэвако.

Тут все, перебивая друг друга, бросились объяснять, что в детстве Мама мечтала вырастить огромного Оленя, такого большого, что на нём можно было бы доехать до Края Земли. Или переплыть Океан. Или добраться до загадочного города Салехарда! Нашла в стаде самого крупного оленя и принялась откармливать. Собирала сочный ягель, добавляла в питьё рыбий жир, кормила овсянкой с салом. Тот рос, бока раздувались, щёки начали лосниться. Увы, однажды оленя просто разорвало. Взрыв был настолько силён, что Мама оглохла.

- Говорят, что сломанный лук не склеишь, - Вэвако, взяв в руки шаманский бубен, легонько пристукнул по нему костяшками пальцев. Помолчал и, обернувшись к Вылке, закончил, - Может быть так, а может быть, и нет.

Он достал из внутреннего кармана шубы плоскую коробочку, погремел над ухом, проверяя содержимое и, отщёлкнув крышку, протянул Маме.

- Попробуй.

Та осторожно, двумя пальцами, взяла полупрозрачный розовый кругляш и положила в рот.

- Что там? Что? – вытянул шею Старик Назар.

- Леденцы «Fazer», - ответил Вэвако и спросил у Мамы, - Нравится?

- Спасибо, - улыбнулась она. Испуганно замерла и медленно повторила, прислушиваясь к звуку собственного голоса, - Спасибо.

- Заговорила, - выдохнул Дядя. – Что б я сдох!

Что тут началось! Вылка обнимал Маму. Отец плакал. Старик Назар требовал, что бы Мама быстро повторила за ним «В недрах тундры выдры в гетрах». Бабушка била ложкой в заварочный чайник.

- Три дня гулять будем! – завопил Дядя. – Вэвако, брат, твоим именем первенца назову. Дай обниму! Где ты?

Бросились искать Вэвако, а того и след простыл. Высыпали из чума наружу и увидели удаляющегося всадника.

- Великий человек, - прошептал Старик Назар.

А Отец украдкой перекрестил одинокого наездника в рогатой шапке и с огромным бубном за спиной.

Ночью.

Ночью Маленького Вылку разбудил странный шум. Осторожно выбравшись из-под маминого бока, на цыпочках подошёл к окну. Прислушался. Незнакомый звук, напоминающий звон бубенцов, стал громче. Казалось, он шёл из глубины заснеженной тундры, залитой мертвенным светом северного сияния. Наконец Вылка разглядел тёмное пятно, стремительно увеличивавшееся в размерах. Мгновение - и в пятне вспыхнули два зелёных огонька. Маленький Вылка растерялся. Вдруг это Железный Лось, о котором рассказывал Старик Назар? Или Ледяной Волк? Он посмотрел на спящую Маму, думая, не разбудить ли её. Странное существо, тем временем, росло и Вылка уже смог разглядеть огромные сани, запряжённые оленями. В них восседал человек, чьи глаза так испугали его. Вылка зажмурился, а когда снова взглянул в окно, то увидел, что сани, проносятся совсем рядом. В свете луны стали отчётливо видны оленьи морды в хлопьях пены и старик в кроваво-красных одеждах. Лицо его, наполовину скрытое белой бородой, было одновременно безумно и неподвижно. Когда сани, объезжая стойбище, чуть накренились, глаза ещё раз блеснули и призрак исчез.

- Это Санта Клаус, - подошёл проснувшийся Отец.

- А к нам он не ворвётся?

- Не бойся, - засмеялся Отец. – Если попробует, то я его застрелю. Ложись спать, малыш.

Взросление

Перед откочёвкой стада на зимние пастбища родители ушли клеймить оленей, оставив Маленького Вылку со Стариком Назаром.

- Будешь за главного, - сказал Отец Назару. Строго добавив, - Со стойбища ни ногой. А станет скучно, помогите Бабушке напольные шкуры во дворе выбить.

- У меня дома своих дел по горло, - обиделся тот, хотя и собирался на болота за клюквой.

- Придётся, малец за тобой приглядывать, - повернулся Старик Назар к Вылке. – Пока не повзрослеешь.

- А сколько осталось до взросления? – спросил Маленький Вылка.

- Тут, дружок, дело не в возрасте, а в готовности. Пройдёшь «испытания оленевода» и будь себе на здоровье самостоятельным.

- Испытания?

- Они самые, - Назар принялся загибать пальцы. – Приручи волка. Дойди на лыжах до океана. Задуши полярную сову. Сделай лук. Разведи костёр без спичек.

- Как же без спичек? – удивился Вылка.

- Есть способ, - туманно ответил Старик Назар. – От поколения к поколению передаётся. Много чему ещё научиться придётся. Только всё это тебе отец, а не я поведать должен. Так испокон веков заведено. Сдашь экзамен и сможешь свой первый чум поставить. Учебный. Если сумеешь его в чистоте и сохранности содержать, то там и до собственного взрослого чума рукой подать. Начнёшь жить сам по себе.

Вылка представил, как он один сидит в чуме. За окном воет вьюга. Кряхтит во дворе, жалуясь на непогоду, простуженная сова. Возится под половицей полярная мышь.

А рядом, всего в нескольких шагах, в отеческом доме закипает чайник. Тлеет лампадка перед бумажной иконой Спасителя. Отец, покуривая трубку, вполголоса читает Евангелие. Мама стрижёт Бабушке ногти на ногах и та жмурится от удовольствия. Пахнет копчёной рыбой, жареным луком и ружейным маслом. И только его, Вылкино место пустует. Он теперь взрослый и живёт отдельно.

- Не хочу жить один, - решил про себя Маленький Вылка. И повторил, - Не хочу!

***

Через неделю Вылка всё же спросил у Отца, может ли тот научить его стрелять из лука и разводить костёр без спичек.

- Мы не индейцы, сынок, - ответил Отец, возясь со снегоходом.

Ресторан

Сентябрьским утром Дядя запряг восьмёрку собак и по первому снегу отправился в тундру.

- Всё молча делает, будто мы не семья, - заворчал Старик Назар. – Уехал, никому слова не сказал. Совета не спросил.

- Какого совета? – удивился Отец.

- А такого, что по молодому снегу в нарты собачек надо не попарно, а веером ставить. Ты, - обратился Назар к Вылке, - как бы упряжку собрал?

- Я бы посоветовался, - осторожно ответил тот.

- Во-о-от, - пропел Старик Назар. – Малец понимает. Сели бы у костра да без спешки обсудили. Может быть, мне тоже туда надо съездить.

- Куда?

- Неважно, - рассердился Назар. – В тундре живём. В краю белого безмолвия. А здесь, какой главный закон?

- Медведь хозяин! – выпалил Маленький Вылка.

- Сразу видно чьё воспитание, - расстроился Старик Назар. – Ребёнок с лемминга ростом, а шуточки, как у матёрого уголовника.

И махнул рукой, словно говоря - с вами только время зря терять.

***

Дядя вернулся к обеду. Лихо прогнав разгорячённую упряжку через стойбище, остановил собак у своего чума. Жестом фокусника сдёрнул с нарт брезент, явив сбежавшимся соплеменникам бурый от времени бивень мамонта.

Мама осторожно, носком пима дотронулась до находки.

- Красавец, - одобрительно покивал Отец. – Килограмм на восемьдесят потянет.

- В резчики по кости решил податься? – прищурился Старик Назар.

- В костогрызы, - ухмыльнулся Дядя.

И рассказал, что наткнулся на бивень ещё летом, когда собирал морошку на Белухином болоте. Попробовал тащить домой, да не тут-то было. Пришлось до снега схоронить от чужих глаз, завалив лишайником. Теперь же дело за малым – продать находку вертолётчикам.

- Продать? - всплеснул руками Старик Назар. – Скоро все распродадим и по миру с протянутой рукой пойдём.

- Да он уже миллион лет валяется.

- И пусть бы дальше лежал. А раз нашёл, будь добр – музею передай.

- Так и сделаю, - легко согласился Дядя. – Только в этом случае придётся ресторан отменить.

- Какой ресторан? – насторожился Старик Назар.

- Коля Заика с сестрой открыли, - ухмыльнулся Дядя. – Под национальную кухню народов Севера закашивают. Сначала в Лабытнанги обосновались, да оказалось что там без них своих самоедов хватает. Теперь кочуют меж стойбищ, трудовую копейку зарабатывают. Уже неделю близ Центрального стойбища кухарничают. Вот я и нацелился у них находку обмыть.

- Сразу бы и сказал, - оттаял Старик Назар. – Меня рестораном не удивишь, а вот женщины пусть денёк от готовки отдохнут.

***

Вечером прибыл вертолёт.

Пилот расцеловался с Дядей; уважительно пожал руку Отцу; вручил букетик янтарно-жёлтой родиолы Маме; шутливо откозырял Старику Назару; принял от Бабушки кружку горячего чая и порывшись в карманах куртки, подарил Маленькому Вылке зажигалку «Cricket».

Затем лётчик привязал к брюху машины бивень и улетел в сторону Салехарда.

- Завтра культурно гуляем, - Дядя потряс пачкой денег. – Мужчинам бриться, женщинам прихорашиваться.

- Галстук на входе требуют? - заволновался Старик Назар.

- Без него никак, - серьёзно ответил Дядя. И, подмигнув Вылке, добавил, - Если нет, то для такого случая одолжу. Из горностаевого хвоста.

Бабушка засмеялась и ушла заваривать вечерний чай.

***

Утром следующего дня стойбище «чистило пёрышки».

Бабушка смазала волосы Мамы можжевеловым маслом и, расчесав, собрала в пучок на затылке.

- Как-то непразднично, - покачал головой Отец.

И ловко заплёл Маме три косы, перевив волосы чёрной, жёлтой и белой лентами.

- В цвет имперского флага, - пояснил он.

Сам Отец ещё с вечера побрился, оставив только усы, свисающие концы которых аккуратно подкрасил смешанной с тюленьим жиром сажей.

Дядя облачился в новую парку из стриженого пыжика с вышитой на спине надписью «Yamal».

Старик Назар, растопив снег в котелке, вымыл бороду и бережно высушил над костром. Затем, накалив щипцы для завивки оленьей шерсти, попробовал соорудить себе казачий чуб, но здорово обжёгся и ограничился чисткой зубов.

Маленький Вылка, хотевший было украситься бусами из глаз муксуна, передумал и отдал их Бабушке.

- Вижу, что готовы, - Дядя придирчиво осмотрел родственников. – Запрягаем олешек.

Погрузились в семейные сани, которые выкатывались из ангарного чума всего два раза за зиму. Для новогоднего объезда стойбища и для поездки на День Оленевода.

Дядя посадил к себе на колени Маленького Вылку, вручив вожжи от упряжки. Следом, попарно спиной к спине, опустив ноги на полозья, устроились Отец с Мамой и Старик Назар с Бабушкой.

- Пошли, родные! - Дядя огрел хареем коренного. – Вот Коля Заика гостям удивится.

- А, почему его Заикой зовут? – спросил Маленький Вылка.

- Это, парень, история, что называется, леденящая кровь. Случилась, когда Кольке было столько же лет, как тебе сейчас. Уж не знаю, что на небесах стряслось, но только в том году лето наступило минуя весну. Прикинь, тундра в снегу, земля в вечной мерзлоте, а солнце жарит так, что хоть голышом ходи. В чумах окна и двери нараспашку, народ снаружи пузы греет. На второй день ручьи побежали, на третий - тундра в озёрный край превратилась. Ну а раз такое дело, то решил Колька искупаться. Парень он был озорной и до приключений охочий. Ушёл тишком из стойбища, разделся и прыг в бочаг.

Дядя достал из кармана компас, сверился с направлением и удовлетворённо хмыкнул.

- Плещется Колька, ныряет молодым тюленем, как вдруг, - Дядя перешёл на зловещий шёпот, - вода за его спиной будто вскипела. Забурлила! Со стонами полезла из глубины спина чудовища. Чёрная, блестящая, в шипах да в наростах. Хотел Колька заорать, да куда там. Горло словно невидимая рука сдавила. Бросился прочь из воды, а сзади зверь невиданный ближе и ближе, вот-вот когтистой лапой ухватит.

- Мамочки, - пискнул Маленький Вылка.

- Вот только чудище обычной корягой оказалось, - рассмеялся Дядя. – Лежала себе в вечной мерзлоте тысячу лет, а тут в тёплой водичке оттаяла и всплыла. Колька же, от пережитого, почти месяц говорить не мог, но потом отошёл. Заикаться, правда, начал. И из стойбища с тех пор ни ногой. Мужчины на охоту уйдут или олешек пасти, а он с женщинами кашеварит. В то же время, нет худа без добра, готовить научился.

- Ты сам-то его стряпню пробовал? – спросил Отец.

- Сейчас и узнаем, - беззаботно откликнулся Дядя. – Считай приехали.

Сани поднялись на холм, и он указал хареем на два стоящих вплотную друг к другу чума. Один - огромный, человек на тридцать, был украшен разноцветными лентами, сушёными букетиками вереска и перьями чаек. Второй выглядел скромнее.

Дядя аккуратно подвёл упряжку к массивным дверям первого чума, увешанным табличками:

«Бобровая струя только на вынос», «Лёд для коктейлей во дворе», «Оставляйте собак на парковке», «Просьба повара не отвлекать» и «Семя горечавки по акции».

- Выгружаемся, - скомандовал Отец.

- Что за акция на горечавку? – заинтересовался, вылезая из саней, Старик Назар.

Дядя потянул на себя отполированную ручку двери и весело гаркнул, - Есть кто живой?!

Вылка первым бесстрашно шагнул внутрь и замер оглядываясь.

Увы, ничего особенного он не увидел. Пол, застелен циновками из тростника. Исходящая жаром «буржуйка» в центре. Окна, завешенные берестяными фартуками. Необычным было только обилие подушек, разложенных вдоль стен; десяток масляных светильников, свисающих с потолка, да вторая дверь, ведущая в соседний чум. Впрочем, дверью её назвать было бы не совсем верно. Скорее шторой, состоящей из множества белужьих чешуек, нанизанных на цветные нити.

- Там кухня, - пояснил Дядя.

Чешуйки зашелестели, впустив девушку в ослепительно белой парке. С волосами цвета спелого льна, пушистыми ресницами, чёрными глазами – она была настолько хороша, что у Вылки перехватило дыхание, а Дядя за спиной громко икнул.

- Здравствуйте, гости дорогие, - зазвенел серебряным колокольчиком голос. – Я Маяне. Располагайтесь, чувствуйте себя как дома.

Старик Назар, протолкавшись вперёд, занял место поближе к «буржуйке». Вслед за ним робко расселись и остальные.

- Что будем заказывать? – обратилась девушка к Назару.

- Сначала дамы, - указав на Маму буркнул тот. И, повернувшись к Дяде, прошептал, - Кухня, может быть и национальная, а девка, по всем статьям, городская. Непорядок.

Дядя промолчал, зачарованно рассматривая Маяне.

- Готовы сделать заказ? – улыбнулась девушка Маме.

Та, закивав, приложила ладони с растопыренными пальцами к макушке, а затем похлопала себя по правому боку.

- Отличный выбор, - похвалила Маяне и крикнула в сторону кухни, - Оленья печёнка. Один раз.

Там тотчас загромыхали посудой.

Бабушка заговорила было про чай, но Отец, перебив, попросил для неё пельмени и солёные грузди.

Старик Назар выбрал рыбу.

- Без костей, - перечислял он. – Попостнее, но не сухую. Масло, естественно, сливочное. Капельку красного перца. С моим метаболизмом…

- Котлетки из пыжьяна, - прервала Маяне. – Пять штук. Обещаю, останетесь довольны.

Старик Назар солидно кивнул и гордо огляделся, давая всем понять, что именно так цивилизованный человек делает заказ в ресторане.

- Мужчинам рекомендую фаршированный хвост моржа, - подошла Маяне к Отцу и Дяде. – Порция большая, так что советую взять одну на двоих.

Дядя хотел было что-то спросить, но лишь опять громко икнул.

- А чем хвост фарширован? – поинтересовался Отец.

- Сейчас уточню, - Маяне юркнула в кухонную дверь и, через секунду вернувшись, с улыбкой ответила, - Самим, знаете ли, моржом и фарширован.

- Молодому человеку, подадим копчёных заячьих рёбрышек, - девушка склонилась к Вылке. – Не оторваться какая вкуснотища.

Тот согласно затряс головой.

- Кажется, мы забыли, - обрёл, наконец, голос Дядя, - о напитках.

- Увы, - опечалилась Маяне, - без лицензии не можем. Однако, - она перешла на шёпот, - не возражаем, если гости приносят своё. Вижу у вас с собой пятьсот грамм клюквенной настойки?

- Сколько в большом графине? – деловито поинтересовался Старик Назар.

- Как раз пятьсот.

- У нас два графина, - решил Дядя.

- Благодарю дорогих гостей за сделанные заказы, - чуть поклонилась Маяне. – Теперь же, пока готовятся блюда, послушайте музыку.

И она, притопывая в такт пимами, запела.

***

По пути домой Мама с Бабушкой, укрывшись медвежьей шкурой, спали. Мужчины спорили о Маяне. Отец настаивал, что Дяде пора задуматься о жене и детях, а краше девушки на Ямале не найти. Дядя же, вздыхал, что не того он полёта птица. И поля ягода. Где бедный оленевод и где прекрасная официантка?

- Прекращай! – горячился изрядно захмелевший Старик Назар. – Завтра же ночью украдём девку. Рожи сажей вымажем и на трёх нартах пойдём. Эй, малец, помнишь главный закон тундры?

Маленький Вылка, не отвечал. Он сидел, прижимая к груди свёрток с недоеденными заячьими рёбрышками, и вполголоса мурлыкал песню Маяне:

- Маня мел некоцява

- Маня мал пэдавава…