После перепрофилирования городской психушки в ковидный центр больных массово выписывали, освобождая обжитые палаты. Пациентов, не входивших в разряд выздоравливающих и оказавшихся без помощи родных, оформляли в психоневрологические интернаты. Троих счастливчиков по настоянию родственников, напуганных условиями ПНИ, правдами и неправдами, привезли пожить в усадьбу. Оформили им временное проживание с надеждой на скорое возвращение в стационар на долечивание. Никто тогда предположить не мог, что карантин затянется на долгий год.
Наши новые постояльцы оказались беспокойными требующими к себе особого внимания людьми. Петр Петрович плакал и жаловался, что его никто не любит. Никакие пилюльки, выданные психиатрами, его не успокаивали и даже напротив, делали нового жильца плаксивым и раздражительным. Старик садился на пол под окном за шторами и громко ревел, привлекая внимание персонала и соседа по комнате. Мокрое от слез лицо вытирал краем занавеси, тер уже и без того распухший томатный нос, сморкался, старательно сминал материю в комок, потом распрямляя снова находил место посуше и, снова заливал ее слезами пока чистая выглаженная штора не превращалась в мокрую замусоленную тряпку. Затем не вставая скользил на попе к следующей занавеси и все проделывал заново. Шторы пришлось в срочном порядке снять, а Петру Петровичу выдали ворох нарезанных из старой простыни платков. На целый день это его обескуражило и заняло делом. Старик не перестал реветь, но теперь он это делал беззвучно, почти театрально промакивал воспаленные глаза лоскутами, складывал их стопочкой, обрывал свисающие по краям нити и рассовывал по карманам. Потом, конечно, это ему наскучило и приходилось нянечкам искать новые и новые утешалки, выслушивать, жалеть, гладить по лысой голове и обнимать за плечи.
Самый спокойный из троицы новеньких, Василий Степанович, войдя в комнату, выделенную им для проживания потянул шумно носом, скривился и выдал: - «Трупаком смердит».
Развернулся и направился к выходу. Еле уговорили его остаться в комнате.
– Не могу я тут быть, – жалобно шептал он, отталкивая удерживающие его руки, – тут кто-то окочурился недавно, мне тут нельзя.
– Да у нас же богодельня, родимый, тут все рано или поздно умирают. – пыталась успокоить его сердобольная нянечка. – Иди, иди, не придумывай себе ничего, устраивайся и живи спокойно. Показали ему кровать, поставили на тумбочку кружку и разложили вещи.
– Вот- Петр Петрович ты его знаешь, сосед твой будет. Никого чужого, видишь, все живы.
Никто не придал значения словам Степаныча, ну мало ли что болтает сумасшедший мужик, привезенный из психушки.
Василий Степанович обиделся. Насупившись сел на кровать, замолчал и просидел так до самого вечера. Смотрел на плачущего Петра Петровича, кривился и не вставал с кровати.
Спустя три дня, Степаныч снова стал беспокойным. Он ходил по комнате, заламывал руки, время от времени кривился от боли, пронзающей его худое, высушенное больничной пищей тело. Выкрикивал ругательства и звал медсестру.
– Там, – показывал он в потолок, – кто-то умирает. Кирдык кому-то. – и уже шепотом, – смерть там, смерть. Больно мне, смерть там, отпустите меня, мне нельзя тут.
На глазах не старый мужчина превращался в сгорбившегося страшного деда с дергающимся глазом. Он метался по комнате не переставая ходить между кроватями. Напугал успокоившегося Петра Петровича. Уже засыпавший старик вскочил коленями на подушку, вцепился в спинку кровати и заревел с новой силой громко всхлипывая и подвывая. Жуткая картина. Психушка как есть.
Не специализированное у нас учреждение, нет в усадьбе круглосуточных штатных психиатров. Нет у нас возможности для скорой специфической помощи в таких случаях. Конечно дежурная медицинская сестра сделала обоим укольчики, постаралась уложить в постель, успокоить, не напугав остальных проживающих на этаже. Многие и так были недовольны, что им пришлось жить рядом с пациентами психушки, мало ли…
Ну, а утром на планерке сообщили, что во «Втором Милосердии» умерла старушка от пневмонии, ее комната находилась как раз над комнатой Степаныча. Совпадение? Ну, как-то не хочется верить в то, что человек может на столько чувствовать смерть. Тогда, действительно, нельзя ему жить среди престарелых людей, где смерть частая и естественная гостья. Такие приступы посещали Степаныча трижды, потом, приглашенный доктор сменил ему курс терапии и мужчина стал спокойнее. Все больше лежит, предсказаний больше не делает. После снятия карантина вернется в клинику. Там ему, на самом деле, станет лучше под присмотром врачей.
С Верой Николаевной особых хлопот не было. Тихая печальная некрасивая больная женщина. Широкое квадратное одутловатое от постоянного лежания лицо, полностью седые собранные в тонкий нечесаный хвост волосы и почти бесцветные линялые глаза, блестящие от подкативших слез. Совсем, что ей предлагали или говорили медсестры она соглашалась никому не перечила. «Что воля, что неволя» - все прекрасно. Главное, чтобы не оставляли в комнате одной.
Не могла Вера находиться в одиночестве. Вечные девять лет она провела в клинике. На вид казалась безвредной и слабой, а санитары, сопровождавшие ее в усадьбу, проговорились, будто она случайно убила ребенка.
Очень там интересная, загадочная история произошла. Об этом я потом напишу отдельный рассказ. Скудной информации, пока недостаточно, чтобы сложилась полная картина. Внешне Вера не похожа на сумасшедшую пока не начинает разговаривать сама с собой. Вот в такие минуты явно видно, что разговаривает она с кем-то невидимым, кается, просит прощения, плачет. Долго разговаривает, пока раскаяние не выливается в гнев, а слезы в ярость. Все заканчивается страшным приступом, уколами, капельницами…
В очередной раз рассказывая о наших постояльцах говорю, что мистики у нас в усадьбе нет. Случаются интересные необычные люди. Поживут немного, всколыхнут сонное царство старости и уходят навсегда. Оставляя за собой шлейф историй, пересудов и долгих споров.
