Становление

Данная статья относится к Категории: Живопись, скульптура, дизайн

«Роден понимал, что всё начинается с безупречного знания человеческого тела. Медленно, пытливо продвинулся он до его поверхности, и снаружи вытянулась рука, определившая и очерчивающая эту поверхность извне так же, как она была определена и очерчена изнутри. Чем дальше он шёл своим удаленным путём, тем больше отставал от него случай, и один закон приводил его к другому. И, наконец, его исследование обратилось к этой поверхности. Она состояла из бесчисленных встреч света с вещью, и выяснилось, что ни одна из таких встреч не похожа на другую и каждая примечательна. Там они, казалось, сливались, тут неуверенно приветствовали друг друга или проходили мимо, как незнакомые. Счёту не было таким местам, и всюду что-то происходило. Пустота отсутствовала.

В это мгновение Роден открыл первоэлемент своего искусства, словно бы неделимую клетку своего мира. Это была поверхность, по-разному большая, по-разному подчёркнутая, строго определенная поверхность, из которой можно сделать всё. Отныне она стала материалом его искусства, материалом, над которым он бился, ради которого бодрствовал и страдал. Его искусство строилось не на великой идее, а на скромном, добросовестном осуществлении, на достижимом, на умении. В нём не было высокомерия. Он примкнул к невзрачной и тяжёлой красоте, которую мог обозревать и судить.

Другая, великая, должна прийти, когда всё будет готово, как животные приходят на водопой, когда ночь сгустилась и ничто чужое не докучает лесу.

С этого открытия, собственно, и начинается работа Родена. Только теперь утратили для него свою ценность все традиционные понятия пластики. Больше не было ни позы, ни группы, ни композиции. Было бесчисленное множество живых поверхностей, была только жизнь, и средство выражения, найденное им, как раз подходило вплотную к этой жизни. Теперь предстояло овладеть ею и её изобилием. Роден воспринимал жизнь, которая была везде, куда ни посмотри. Он воспринимал её в малейших проявлениях, он наблюдал её, он шёл за ней следом.

Он ждал её на переходах, где она мешкала, он догонял её, когда она бежала, и везде находил её одинаково великой, одинаково могучей и захватывающей. Не было незначительных, ничтожных частей тела: они жили. Жизнь стояла на лицах, как на циферблатах, легко читаемая, вся целиком показывающая время, - в телах она была более разрозненной, более великой, таинственной и вечной. Здесь она не притворялась, здесь она шла, у небрежных - небрежная, у гордых - гордая; сходя со сцены лица, она снимала маску и стояла, как была, за кулисами одежды. Здесь нашёл Роден мир своей эпохи, как в соборах он познал мир средневековья: сконцентрированный вокруг таинственного мрака, объединенный организмом, приспособленный к нему и ему покорный. Человек стал церковью, имелись тысячи и тысячи церквей, и ни одна не была похожа на другую, каждая жила. Но следовало показать, что у всех у них - один и тот же бог.

Год за годом шёл Роден дорогами этой жизни, чувствуя себя начинающим, смиренным учеником. Никто не знал его опытов, у него было мало друзей и совсем не было наперсников. За работой ради хлеба насущного скрывалось становление его творения, ожидавшего своего часа. Он много читал. В Брюсселе привыкли видеть его на улицах всегда с книгой в руке, но, может быть, книга служила лишь предлогом для того, чтобы углубиться в себя, в невероятную задачу, которая ему предстояла. Как всякий деятель, Роден чувствовал перед собой необозримую работу, и это возбуждало его, приумножало и концентрировало его силы. И если приходили сомнения, колебания, великое нетерпение растущего, страх ранней смерти или угроза каждодневной нужды, всё это встречало в нём тихое, прямолинейное сопротивление, упорство, силу, уверенность - пока ещё неразвёрнутые знамена великой победы. Может быть, в такие минуты на его стороне было прошлое, голос соборов, который он вновь и вновь ходил слушать. И в книгах многое было ему по душе.

Роден прочитал в первый раз «Божественную комедию» Данте. Это было откровением. Он видел перед собой страждущие тела иного племени, видел за всеми днями столетие, с которого сорваны одежды, - видел великий, незабываемый суд поэта над своим веком. Тут имелись картины как раз по нему, и, читая о плачущих ногах папы Николая Третьего, Роден уже знал, что можно плакать всем телом, когда слёзы выступают изо всех пор. От Данте он перешёл к Бодлеру. Тут не было суда, не было поэта, рука об руку с тенью поднимающегося к небу, - человек, один из страждущих, возвысил свой голос над головами других, словно для того, чтобы спасти их от гибели. И в этих стихах попадались места, выступающие из книги, не написанные, а как бы изваянные, - слова и группы слов, расплавленные в горячих руках поэта, строки, чувствующие себя рельефами, сонеты, которые, точно колонны с неистовыми капителями, несли бремя тревожной мысли. Роден смутно чувствовал, что это искусство резко обрывалось, наталкиваясь на начатки другого, что оно жаждало того другого; он чувствовал в Бодлере предшественника, одного из тех, кто не дал обмануть себя лицам, кто искал тел, в которых жизнь была более великой, жестокой и беспокойной.

И впредь эти два поэта оставались близкими Родену; он обгонял их мысленно и возвращался к ним. В дни, когда его искусство формировалось и зрело, когда жизнь, его наставница, была лишена наименования и значения, мысли Родена бродили по книгам поэтов, обретая там прошлое. Позже, когда он - теперь уже творчески - соприкоснулся с этими пластами материала, их образы восстали в нем, мучительные и реальные, как воспоминания из его собственной жизни, и вошли в его создание, словно возвращаясь к себе на родину.

Наконец, когда минули годы уединённой работы, Роден предпринял попытку выступить со своим произведением. Общественному мнению был задан вопрос. Общественное мнение ответило отрицательно. (Это примерно было в 1864 году – Прим. И.Л. Викентьева).

И Роден снова замкнулся - на тринадцать лет. В эти годы, по-прежнему неизвестный, как и прежде работая, думая, экспериментируя, незатронутый влиянием безучастного к нему времени, Роден становился зрелым мастером, виртуозно владеющим орудиями своего ремесла. Может быть, как раз благодаря тому, что всё его развитие шло само по себе в нерушимой тишине, сохранил он могучую уверенность впоследствии, когда о нём спорили, когда противоречили его творению…»

Райнер Рильке, Огюст Роден / Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи, М., «Искусство», 1971 г., с. 94-98.

Источник — портал VIKENT.RU

Изображения в статье

Image by Matteo Orlandi from Pixabay

Image by FelixMittermeier from Pixabay

Image by larahcv from Pixabay

Не прекрающийся конфдикт между поколениями. Единственный сын. Родители вечно недовольны моими доходами. Вон у сына лучшей подруги сын работает в прокуратуре. А Лидки сын успешный бизнесмен. А сосед зарабатывает миллионы в органах, а ты дом достроить не можешь.

Я делаю всё что в моих возможностях, пашу на двух работах. Построил магазинчик для родителей, небольшой, но он кормит семью. Строил в кредит, ассортимент загружал сам. Доходов с него не получаю. Кредит закрыл. Ипотеку практически закрыл, перевез родителей к себе. Живём в небольшом домике, пока основной строится. Деньги которые копил несколько лет родители попросили у меня, чтобы дать в долг тете. Обратно денег не увидел.

Всегда равняют меня со всеми, все лучше меня. А тех кого ставят в пример, если чего-то и достигли то благодаря исключительно родителям, тот же прокурор, тот же сосед. Ну может не все.

Школу окончил на медаль, универ бюджет на красный, второе образование оплатил сам. Свадьбу сам. На работу никто не устраивал. Были разные предложения как и из столицы Родины, так и из штатов, спекулировали на том, что куда ты бросишь мать с отцом.

Так же было и с универом. Поступил в ГУУ в Москве, не отпустили. Теперь будучи обремененым якорем жизни, который сам лично взвалил на себя, оборачиваясь назад думаю: Насколько сильно мы обязаны родителям, чтобы жить в их угоду, а не так как хотим этого мы?

Своих детей не буду обременять обязательствами. Буду поддерживать их начинания.

Где эта грань, которая отделяет меня от родителей? Кто я? Продукт чрезмерной опеки или продукт эгоизма родителей. Вправе ли родители требовать от своих детей того, чего они дать не могут, т.к. детство, юность и отрочество проходило сугубо по их плану?

Родителей люблю, очень. Но считаю что дети не должны быть рабами родительского миропонимания.

#comment_148443388

Привет. Очень удивилась, когда утром открыла пикабу и увидела несколько комментариев на предыдущий пост. Было круто! Хотела прыгать от детской радости, когда бежала на работу)) Очень приятно, что появилась связь с частичкой мира)) Ведь это мой первый пост. ) Ладно, теперь не об очень приятном..
Значит, день сегодня хреновый, потому что снова я наткнулась на то, что я никто и ничего мне не надо. Это и есть та самая плесень внутри, о которой я говорила. Я жалкая, но ничего не меняю. Какого черта? Возможно об этом себя спрашивают миллионы людей.
Недавно меня удивила интересная мысль о том, что чем умнее человек, тем дольше он будет рационализировать свои провалы и находить себе оправдания. Он использует весь свой интеллект на выстраивание защитного механизма для своего хрупкого эго. Это касается и меня. В моей голове постоянно кипят мысли, утверждения, вопросы, упреки, и особенно часто включается поиск способов преуспеть в жизни действуя по меньшему сопротивлению.. Действительно, на тугие мысли тратится огромная куча энергии. Если я не делала ничего целый день, но грузила себя мозговой атакой, к концу дня я просто тряпка. Меня заварживает процесс обдумывания чего-то. Поэтому я люблю писать различные тексты о себе или выдуманные истории. Особенно стихи)) Но моя склонность к пессимизму тащит меня вниз.
Можем ненадолго окунуться в прошлое. В детстве мое ощущение мира было практически таким же как и сейчас. Я была тревожным ребенком. Но поначалу, с того момента, как себя помню, мне было интересно всё: каждое движение природы, звуки, музыка, необычайные переходы цвета, и особенно творчество. Я была необыкновенно чуткой и живой. Некоторые вещи заставляли меня дрожать от радости. Но вскоре я поняла, что меня очень легко ранить. В школе надо мной издевались, дома был бардак и скандалы. Моя внутренняя гармония растворялась в кислоте этой реальности. Сотни ночей я проводила в слезах. Когда прибегала домой, пыталась спрятаться в кровати, закрывая глаза и как можно сильнее представляя то место, где все было бы хорошо. После травли одноклассников, абсолютного разногласия в общении с мамой, я постепенно становилась потерянной, разбитой и будто бы никому не нужной. Было очень тяжело, я не понимала что делать и как дальше жить. Спасали меня мои способности и таланты: стремление к спорту, умение рисовать, писать стихи, тонко чувствовать. Сама я начала себя губить или это что-то другое, я не знаю. Может быть мое поведение никому не нравилось...я не понимаю. Обычно я была тихой и погруженной в себя, но после долгих школьных байкотов, я замолчала. Общение с кем-то из сверстников в школе стало огромной редкостью. Я боялась даже отвечать на вопросы учителей во время уроков. Я чувствовала огромный гнет над собой, я чувствовала злость этих людей..
Прошли годы. На сегодня я вижу себя неполноценной, похожей на мать, никчемной и безуспешной. Это укоренилось во мне. Напряжение увеличивается с годами, изредка происходят приступы паники и страха. Я редко с кем-то общаюсь, у меня нет друзей. А главное, что мне это будто бы не нужно, но из-за дефицита я страдаю..Нет меня как личности, как человека, строящего свою жизнь. Нет меня настоящей. Она испугалась и спряталась. Ощущение что я выполняю чье-то повеление, живу как хотят другие..это плесень, друзья. Ее надо как-то убить.

Растет большая плесень
В моей больной душе,
А вид кругом прелестен:
Все то, что нужно мне.
Мерцают птицы в небе,
Огнем блестит витраж.
Шелка и блюдца мне бы,
Уют и антураж.
Любовь к земле и свету,
Подарки и цветы.
Но плесень пляшет где-то
На дней моей души!