Шаламов, кажется, как-то сказал, что если 300 тысяч сели по доносу, значит были и 300 тысяч тех, кто эти доносы написал. И вот как-то так исторически сложилось, что отношение к людям с «активной гражданской позицией» до сих пор в обществе двойственное: с одной стороны, дело делают, вроде бы, нужное и государству полезное, а с другой - шкрябает тут что-то. И на то есть свои причины. Сложно бывает своекорысть отделить от благонамерения.
Почтмейстер, писарь и курьер Главной канцелярии Преображенского приказа, прообраза канцелярии Тайных розыскных дел и всех последующих спецслужб. Из работы-альбома А.Л. Бородулина "Армия Петра I".
С царствования Михаила Федоровича (1613—1645) каждый, кому становилось известно о злых умыслах по отношению к власти обязан был донести об этом, объявив «Слово и Дело государево». В Соборном уложении 1649 года, в первых статьях (ст.ст. I - частично, II – III полностью, далее - частично) конкретно определили то, что в дальнейшем на Руси (аж через безбожные Советы и до новой России, где, сгоряча и поначалу, политику из законодательства прибрали) будет называться «политическими преступлениями», а именно:
1) Преступления против личности государя (прямые покушения, колдовство то же считается);
2) Преступления против «государевой власти» (от «поносных слов» и до бунтов - покушений на престол. Сюда же «попрание веры православной», как краеугольного камня власти);
3) Преступления против «государева интереса» и казны.
Чуть напомню, что самой употребляемой статьёй из «политических» (буквально — по количеству дел) до 1905 года была ст. 103 последнего «Уложения о наказаниях» (вопросу посвящена вся глава третья, ст.ст. 103-107), которая рассматривала оскорбление членов правящей династии как серьезное преступное деяние. До восьми лет каторги мог получить человек, виновный
«...в оскорблении Царствующего Императора, Императрицы или Наследника престола, или в угрозе их Особе, или в надругательстве над их изображением, учиненным непосредственно или хотя и заочно, но с целью возбудить неуважение к Их Особе, или в распространении или публичном выставлении с той же целью сочинения или изображения, для Их достоинства оскорбительных».
В этой связи попался мне один интересный документик.
«Доносит государственной Вотчинной коллегии канторы регистратор Данила Федоров сын Воинов, а о чем мое доношение, тому следуют пункты.
Сего апреля 14 числа пополудни часу в 7-м был я, именованный, в квартире Медецынской канцелярии у щетчика Никифора Быкова. И в ту мою ж бытность случившейся у него, Быкова, отставной маэор Никифор Ефросимов говорил, что ваше императорское величество защитница ворам, и никто о вашем величестве не молит Богу, как толко одне воры, и при том употреблял такую речь, что пруской король будет здесь, и он никогда побежден быть не может.
И дабы высочайшим вашего императорского величества указом повелено было сие мое доношение в канцелярию Тайных розыскных дел принять и о вышеписанном на ваше императорское величество хулении кем надлежит розыскать.
А ежели помянутой хулник маэор Ефросимов станет чинить запирательство, то на изобличение ево повелено б было взять бывших при том хозяина Быкова да Санкт-Петербургской губернской канцелярии камисара Ивана Савина. Всемилостивейшая государыня, прошу ваше императорское величество о сем моем доношении решение учинить. Апреля … дня 1760 году.
К поданию надлежит в канцелярию Тайных розыскных дел. Доношение писал и руку приложил я, регистратор Данила Воинов».
Тайная канцелярия ХVIII века, славная предшественница «Кровавой гэбни»… Дела по «Слову и Делу»… Известные политические процессы — дела царевича Алексея и Артемия Волынского, князей Долгоруковых и Мировича, расправа с Радищевым, следствия о массовых народных выступлениях… А за громкими делами, за фигурами блестящих вельмож и самозванцев скромно стоят простые обыватели, ревностные доносители и подследственные…
В неграмотной стране доносы писали редко, но к середине столетия успехи просвещения уже были налицо. Образцы такого народного письменного творчества начинают встречаться в делах Тайной канцелярии всё чаще... Вот так однажды в апреле 1760 года несколько столичных чиновников коротали вечер в гостях и, естественно, под рюмочку чая, говорили про политику — начиналась очередная кампания Семилетней войны, где русские полки успешно противостояли армии Фридриха II Прусского. Вечер прошел в тёплой и дружеской обстакановке. Ho один из гостей, вернувшись домой, не стал долго откладывать и при свете свечи поделился с государством своими душевными сомнениями: коллежский регистратор Данила Воинов донес на отставного майора Никифора Ефросимова, с которым только что закусывал в гостях. Обычное дело! Тут всего интереснее дальнейшее развитие сюжета.
Коллежский регистратор все сделал правильно: изложил явные хуления, указал время и место их произнесения, показал на сущих очевидцев. Дело об оскорблении величества и восхвалении Фридриха II, которого Елизавета терпеть не могла, кажется, было ясным и благонамеренный доноситель, вроде бы, мог уже готовится к производству в следующий чин, но… Но следователи Тайной канцелярии свое дело знали. Они выяснили, что автор не случайно не указал дату доноса и вообще промедлил доносить целый день, поскольку, по его словам, внезапно сделался болен. Как раз в этот день указанный им свидетель Иван Савин пришел к Воинову домой, а сам Воинов при прощании поинтересовался у Савина, помнит ли он слова майора (таким образом он готовил почву для доноса). Так в ясном, казалось бы, деле стали проступать черты некоторого сговора, что не могло не насторожить следователей, по опыту знавших, что доносы часто делались из расчетов корыстных, к государственной безопасности отношения не имевших. К тому же оказалось, что Воинов почему-то забыл указать еще одного бывшего в том же доме свидетеля, на него позже сослался уже подозреваемый майор.
И хозяин дома, и Савин подтвердить в точности непристойные слова в адрес Елизаветы не смогли. По их показаниям, разговор о «ворах» и прусском короле был, а оскорблений в адрес императрицы, вроде бы, не было. А с каким же блеском держался на допросах сам Никифор Ефросимов! Старый солдат не прикрывался безмерным пьянством, хотя в устах 54-летнего драгуна отговорка выглядела бы куда как убедительно. Он стал рубить правду — и иначе расставил акценты: как же, точно говорили о великой милости императрицы к своим подданным (и сейчас оно звучит очень по-русски и очень современно :) )! —
«...государыня ко всем милостива, а паче к ворам, и они де, воры, за милостивую государыню Бога молят».
И о войне, конечно, беседовали, а именно о славных победах войск государыни! Конкретно же сам Ефросимов высказал опасение, что коварная бестия Фридрих может внезапно вторгнуться в беззащитную Польшу, а там и до российских границ недалеко!
Характерно, что следователи признали убедительными объяснения старого офицера, а не доводы молодой канцелярской крысы, и пришли к выводу, что лукавый канцелярист превратил майорское восхищение благодарностью верноподданных воров в неприличное указание на царицу — «воров покровительницу».
Итог: в то малогуманное время, доносчиков за «прибавочные слова» или намеренное искажение действительно сказанных речей бивали кнутом и отправляли в ссылку. Майора же Ефросимова освободили с выговором:
«подобных бесед ему вести весьма не надлежало...», так как «...подал тем де Воинову к доносу на себя притчину».
Бравый вояка, может, в сердцах и брякнул чего, но выбрал верную линию поведения — и не ошибся. Свидетели также повели себя грамотно. Разговор они не отрицали, что сразу сыскарей насторожило бы, но и хулений как-то не услышали. Следователи же, много чего повидавшие, майорскую простоту высоко оценили, поняли расчет доносчика и не стали копать с пристрастием — а ведь имели полное право!
Юный коллежский регистратор уж очень хотел выслужиться, сделать шаг наверх по чиновной лестнице, нo перестарался, переиграл… А ведь все так беспроигрышно было задумано-то…
Дисклеймер: чуть в другом виде статейка была ранее опубликована мною же на "альтхистори".
