Lindsey Stirling попрыгунья стрекоза со скрипкой)
но мне нравится...
Lindsey Stirling - Electric Daisy Violin
— Георгий, поздравляю с выходом альбома, расскажите про него.
— Спасибо!
Мы закончили работу над дебютным «Травоядным альбомом» — почти целый год, долгий и трудный процесс. Большое спасибо всем нашим друзьям и родным за поддержку, и всем музыкантам, принявшим участие в записи такой важной для нас пластинки.
Это скорее сборник, в него вошли 6 песен, написанные в разные годы, в разных городах, наконец-то обрели своё студийное звучание.
— Почему группа называется «Монстера», и почему «Бегемот»?
— «Монстера» — это тропическая лиана, очень популярное комнатное растение с широкими дырявыми листьями. Нас она привлекла тем, что, кроме своего устрашающего, узнаваемого внешнего вида, она ещё и ядовита, но люди всё равно хотят видеть это чудовище в своём доме.
«Бегемот» — это детское прозвище, которым меня дразнили друзья, и связано с длительным купанием в Обском водохранилище. Сначала я очень злился, но со временем привык.
— В «Монстере» достаточно необычный состав музыкантов, как это получилось?
— Концертный состав группы «Монстера» на данный момент — это барабаны, бас-гитара, акустическая гитара, фортепиано, скрипка и голоса. Совершенно осознанно мы отказались от использования электрической гитары в пользу струнных смычковых.
На студийных записях, кроме скрипки, также звучат виолончель, альт и вокальный ансамбль наших друзей. В сингле «Неудачный портрет» присутствуют даже банджо и губная гармошка!
— Что за музыкальный стиль у группы «Монстера»?
— Музыкальный стиль размывается среди этих направлений: поп-рок, акустик-рок, симфо-рок.
Однако песни группы «Монстера» бывают в разных жанрах: это и русский рок, и регги, блюз, кантри, рок-н-ролл, этно и даже акустический металл.
«Монстера» может создать напряжение и агрессивное «роковое» звучание без использования гитарного перегруза, уделяя больше внимания струнному квартету и гармоническому звучанию смешанного вокального ансамбля из 3–5 голосов.
— В этом году у вас вышел клип на песню «Гроза», очень необычная работа, расскажите о нём.
— Это наш дебютный клип, также дебютная работа режиссёра Марии Яцентковской. С помощью декораций и света мы переносимся в отдельный мир — маленький театр, в котором существует «Монстера». Это был масштабный проект, который получился только благодаря нашим друзьям, каждый из которых взял на себя часть этого большого дела.
Спасибо всем большое!
Клип получил несколько наград за 2025 год:
🏆 Специальный приз жюри Международного кинофестиваля «Zilant»: клип «Гроза» — за оригинальное художественное решение.
🏆 Финалисты Всероссийского кинофестиваля «Крылатый барс».
🏆 Победители Международного кинофестиваля URAL SHORTS в номинации «Музыкальное видео» сезона Весна 2025
— Вы испытали влияние зарубежных и русских музыкантов?
— Близкие мне музыкальные стили — это тяжёлая музыка и регги.
Из иностранного тяжёлого — это Cradle of Filth, Cannibal Corpse, Lacrimosa, Slipknot, Slaughter To Prevail, Dimmu Borgir, Marilyn Manson и другие. Не близок мне старый классический рок, впрочем, AC/DC, KISS и, конечно, The Doors.
Из регги — это, конечно, Bob Marley, Damian Marley, Alborozie, Capleton, из русских — Jah Division, Рома ВПР и «Аддис Абеба» и другие.
Сейчас я мало слушаю русской музыки, но в разные годы это были и «Кино», и «Гражданская оборона», и практически весь классический русский рок.
Отдельно хочется выделить как действительно оказавших влияние на меня — это группа Sopor Aeternus и Александр Николаевич Вертинский — великий учитель.
Вообще, мне не очень нравится идея играть ту музыку, которую любишь, потому что волей-неволей, оказавшись в рамках их стиля и под их влиянием, неизбежно заимствуешь частично, а иногда и полностью любимые приёмы и ритмы.
Поэтому я всегда это разделяю.
— Что такое растафарианство для тебя, или это шутка?
— Не шутка, но я и не религиозный человек.
Регги-музыка присутствует как жанровая краска в репертуаре «Монстеры», но никогда не станет доминирующей. Растафарианство — это очень близкая мне субкультурная ритмическая стилистика цвета и пульсации в музыке.
— Ты склонен к комедии в целом?
— Не думаю, я скорее грустный клоун, весёлые, а тем более смешные песни даются мне нелегко, их можно пересчитать по пальцам, хотя в жизни я чаще бываю в хорошем настроении.
— Согласен, что юмор — спутник мудрого человека?
— Да, это всё, что нам остаётся — сформировать защитную оболочку для своей психики из иронии и сарказма. Научиться не терзать себя и других бытовыми проблемами и не погружаться в чёрную дыру от неприятностей серьёзнее, особенно если сам не можешь повлиять на ситуацию — юмор единственный способ сохранить себя живым.
— Правда, что мощный творческий порыв похож на безумие?
— Пожалуй, да, когда приходит хорошая идея, не можешь больше ни о чём другом думать и ничем заниматься, даже если в итоге ничего из этого не выйдет, то всё равно это очень мощные ощущения.
— Альбом вышел, чем дальше займётся группа «Монстера»?
— Мы уже приступили к работе над вторым «Плотоядным альбомом», на котором будет учтён опыт первого. Мы планируем экспериментировать и расширять набор музыкальных инструментов, участвующих в записи, а также будем очень много и коллективно петь.
Кроме того, есть в проекте несколько идей для музыкальных клипов.
Ну и, разумеется, будем много выступать.
Приходите на концерты, подписывайтесь и слушайте нас на всех площадках!
Беседовала Анастасия Мурзич.
это Александр Демидов, талантливейший музыкант, композитор.
upd: информация в названии поста обновлена, срача итак хватает.
Qwen-Image: Макросъёмка, комар играет на скрипке, стоит на большой подушке около уха человека, человек спит на подушке, в кадре только комар и ухо, высокая детализация, маслом, 2D-рисунок
Моё детство прошло в коммуналках. В одной из них жила моя прабабушка Татьяна Матвеевна – светлая, почти невесомая старушка, в течение многих лет съедавшая в день один плавленый сырок «Дружба» и два бублика.
Тишина, которая стояла в её комнатке, похожей из-за выцветших полосатых обоев на внутренность старого чемодана, была какой-то оглушительной, нереальной. Даже шорох голодных тараканов звучал в ней как вагнеровский апофеоз.
Раньше вся огромная квартира, в которой вместе с прабабушкой жили еще восемь семей, принадлежала некоему Цурюпе – то ли профессору, то ли профессиональному революционеру, в общем, врагу народа. В наследство от врага прабабушке достался только бронзовый бюстик Робеспьера. На нём Татьяна Матвеевна наловчилась штопать носки.
Главным предметом прабабушкиной мебели была высокая железная кровать, со спинки которой я обожал скручивать блестящие никелированные шарики. Я играл ими в «биллиард», загоняя их тупым концом карандаша под этажерку. Однажды я такой шарик случайно проглотил. Прабабушка на меня обиделась. Она бегала за мной по комнате с горшком наперевес и сердилась, требуя возврата «красоты». Зря – ничего так и не вышло. До сих пор у меня сложно с красотой. Красивые слова исчезают во мне как тот волшебный кроватный шарик.
А вот у бабушки со словами всё обстояло замечательно. Говорила она чарующе, будто напевая, больше по-рязански, чем по-русски. Индеек она, к примеру, называла «каночки», а жившую в соседней комнате семью бывших одесситов нежным словом «живреи». Ещё более ласково в ее устах звучало название глазной болезни, из-за которой, якобы, прабабушка не могла читать. Она величала её «голубкома».
К любым буквам на бумаге прабабушка Таня относилась с уважительной опаской. Меня, обученного чтению в четыре года и с тех пор не расстававшегося с книжкой даже во сне, она, кажется, считала неисправимым вруном. Когда я на прогулке громко цитировал ей вывески магазинов, она недоверчиво поджимала губы. Мало ли, что я придумал, поди проверь, что именно там написано! Особенно она возмущалась, когда я читал вывеску «Гастроном» над бывшим магазином купца Курникова. «Курников» - строго поправляла она меня и при этом недовольно качала головой.
Прабабушка водила меня гулять туда, где вывесок почти не было, например, в запущенный парк за музеем Советской Армии. Не ведая грамоты, она знала деревья, цветы, ручей, песок, собаку, небо – всё то, что само говорило за себя, и для понимания чего не нужны были буквы. Мы покупали батон и вместе кормили уток, искали клад в песочнице, вращались на скрипучей карусели, запускали бумажные кораблики, которые наверняка через месяц «доплывут до Волги».
Лишь однажды она нарушила принцип безбуквенного гуляния и повела меня на кладбище – принести цветы к памятнику, под которым должен был лежать, но не лежал, её старший сын, шестнадцатилетний Ваня. Ваня пропал в 1941-м под Москвой, в гиблых снегах, откуда ни живые, ни мёртвые не возвращались.
Бабушка, показав на свою узкую и гулкую, как скрипичная дека, грудь, объяснила мне, что именно сюда Ване попала «разливная» пуля. «Разрывная» - машинально поправил я и принялся читать надпись на гранитной плите. Там было написано: «Героически погибшим защитникам Москвы». Тут бабушка неожиданно для меня одобрительно кивнула и всю дорогу домой то и дело гладила меня по голове.
Всё же, она была моим антагонистом. Кроме букв, она ещё не любила цирк, который я обожал. Ну и что с того, если её муж сбежал с цирковой танцовщицей на канате, оставив на прабабушкино попечение детей? Может, она ему тоже запрещала читать вывески?
После очередного отказа повести меня в цирк я залез в её громадный полурассохшийся шкаф, чтобы представить дело так, будто меня украли злые люди. Татьяна Матвеевна должна была испугаться моей пропажи, а я, подождав немного, выскочил бы из шкафа с хохотом. Однажды я уже напугал ее до полусмерти тем, что заменил ее вставную челюсть, которую она на ночь клала в стакан с кипяченой водой, нанизанными на нитку белыми пуговицами.
В шкафу я обмотал себя полами какого-то пыльного, пропахшего табаком, мужского пальто и стал ждать, когда прабабушка вернется с кухни. Вдруг вешалка оборвалась, деревянная перекладина больно ударила мне в темя, потом обрушилась верхняя полка шкафа, просыпав на меня ворох каких-то старых бумаг и целый десантный батальон голодных тараканов. Я завыл от брезгливости, выкатился на пол и стал, рыдая, стряхивать с себя насекомых. «Баа-уу-шкааа!» - вопил я в испуге и унижении. Но нашу комнату от общей кухни отделял коридор длинною в половину экватора, коридор с восемью соседскими дверьми, за которыми осуществлялась громкая коммунальная жизнь. Прабабушка, конечно же, ничего не слышала.
Прогнав тараканов и уняв бесполезные слезы, я увидел на полу кожаный футляр в виде сильно вытянутой восьмёрки. Там лежала скрипка. Она казалась мне беспредельно красивой и пахла так, как в моих детских мечтах пах настоящий парусник. Струны были похожи то ли на снасти корабля, то ли на тетивы луков, готовых принести смерть неведомому врагу. Если дёрнуть за струну пальцем, раздавался звук только что вонзившейся в щит стрелы, когда она ещё не перестала звенеть и вибрировать. Мне, пятилетнему трусу и книгочею, вдруг показалось, что если этот звук прекратится, то прекратится и моя жизнь.
Но струна не затихла, не остановилась, она до сих пор свербит и дрожит во мне, как канат под коварной цирковой разлучницей, как когда-то прабабушкино сердце в её гулкой и узкой груди, как сразившая Ивана «разливная» пуля над заросшим бурьяном подмосковным кладбищем.
Я давно понял, что искать нужные слова стоит, только прислушиваясь к миру и сверяя его звучание с голосом той струны. Он – этот голос – знает деревья, цветы, ручей, песок, собаку, небо, любовь, смерть: всё то главное, для понимания чего не нужны буквы. Он знает, как на самом деле называются вещи, явления и люди. Знает, вопреки вранью вывесок и витрин.
Почему я в этом уверен? Потому что на внутренней стороне крышки скрипичного футляра, как на никому не видимой изнанке моей души, дрожащим как струна почерком человека, не умевшего читать и писать, горьким на вкус химическим карандашом было выведено: «Ване, сыну. На 16-летие».
И пока я это помню, пока слышу, длится моя горькая, как химический карандаш, и прекрасная, как прабабушкин почерк, – жизнь.
Автор: Сергей Протасов. Источник.