Однажды в наш лазарет привезли раненую собаку. Пес был похож на кавказскую овчарку - лохматый, темно-серый, ростом с доброго теленка. И кличка у него была какая-то размашистая - Разливай.
Мы удалили осколки, и раны стали быстро заживать. У собак хорошо зарастают раны.
Недели через две, когда Разливай выздоровел и мы собирались отправить его в строй, в лазарет пришел хозяин. Был он пожилой, кряжистый, с большим скуластым лицом, выбритым до синеватого глянца. Обращаясь ко мне, поднял к козырьку руку и представился:
- Ефрейтор Ткачук. Санитар-вожатый. Раненых возил. Трех собак миной уложило, а нас с Разливаем смерть миновала…
Мощный его бас гудел, как из бочки. «Вот, наверное, поет!» - подумал я. Левая рука у ефрейтора была забинтована и висела на перевязи. На широкой груди поблескивала новенькая медаль «За боевые заслуги».
- Я сейчас в медсанбате, - продолжал Ткачук, - в команде выздоравливающих. Хотели меня эвакуировать дальше, да я упросил оставить. Наша дивизия для меня - дом родной.
Мы сняли Разливая с привязи. Он подошел к своему хозяину и ткнулся мордой в колени. Даже хвостом не вильнул.
- Суровый ваш Разливай… - сказал я.
- Такой уж у него характер, - пояснил Ткачук, - неразговорчивый. Но хозяина не подведет. Я его взять хочу. Можно?
- Пожалуй, можно, но зачем он вам теперь, один-то?
- Я ему напарников присмотрел в деревне. Буду готовить новую упряжку, а Разливай вожаком будет. Он у меня опытный: школу окончил и пороху понюхал…
Прощаясь, ефрейтор озабоченно сказал:
- Меня весна беспокоит… Снег скоро сойдет, а тележки у меня нет. На волокуше по земле тяжеловато.
- Приходите к нам, - пригласил я, - у нас кузница есть, и кузнец хороший. Может, что-нибудь смастерит…
- Спасибо, обязательно приду. Отпрошусь у командира медсанбата и приду.
Наш лазарет располагался в совхозе. Жители находились в эвакуации, и мы были полными хозяевами. Конюшни и коровники превратили в лазареты для раненых животных, в кузнице подковывали лошадей и чинили повозки. Был у нас замечательный кузнец Григорий Демин, мастер на все руки: он и лошадь подкует, и повозку починит, и часы исправит. Встречаются в народе такие таланты.
Через несколько дней Ткачук пришел, и я познакомил его с Деминым - светловолосым и голубоглазым парнем.
- Тележка нужна, - сказал Ткачук, - только хорошо бы колеса на шарикоподшипники поставить. Полегче возить собачкам.
- Не знаю, смогу ли, - ответил кузнец, - не делал таких. Подумать надо.
Демин не любил много говорить и давать обещания. Недалеко от нас, в деревне, стояла автомобильная рота. Кузнец, не откладывая, съездил туда и привез шарикоподшипники.
Ткачук и Демин приступили к работе. Стоял теплый, солнечный апрельский день. От земли, только что освободившейся от снега, шел парок. Кое-где нежными иголочками пробивались травинки. В такие дни как-то особенно томила тоска о доме, о мирной жизни.
Ткачук прикрыл глаза рукой от яркого солнца и сказал со вздохом:
- Эх, какая благодать!… Теперь бы землицей заняться… Кабы не война-то… - Потом в раздумье посмотрел на свои могучие руки и опять взялся помогать Демину.
Иногда они пели вполголоса. Голос Ткачука гудел густо, а тенорок Демина словно вился вокруг баса длинной, тонкой ленточкой. Как-то мы попросили их спеть в полный голос. Ткачук ответил:
- Нельзя мне. Враги услышат…
Мы были в пятнадцати километрах от передовой, но в шутке ефрейтора была доля правды. Голос у него был необычайной силы.
Через несколько дней тележка была готова. На деревянной раме крепились санитарные носилки. Они быстро и легко снимались, и на них можно было нести раненого. Ткачук был очень доволен. Прощаясь со мной, сказал:
- Золотые руки у Демина. Такой человек в хозяйстве - клад. - И добавил: - У меня сын вроде него, Сергей. Где-то под Ленинградом. Только что-то писем давно не пишет…
Санитар-вожатый увез свою тележку в медсанбат, и вскоре я увидел его за «работой».
В тележку были впряжены две пары разномастных собак: впереди, справа - серый Разливай, рядом с ним - рыжий Барсик, а в коренной паре - черный лохматый Жучок и белый Бобик. Все три новые собаки - простые дворняги, малорослые, но с растянутым мускулистым телом, как и подобает ездовой собаке. Видно было, что Ткачук подбирал их с умом. Рядом с ними крупный Разливай казался львом.
«Команда» у Ткачука была пока не дисциплинированная. Когда я увидел его «экипаж», Барсик, обернувшись, рычал, шерсть у него на холке дыбилась щетиной. Позади него волновался Жучок. Вот-вот сцепятся.
- Барсик! Нельзя! - И хлестнул злобного зачинщика.
Барсик взвизгнул и притих. По команде «Вперед!» Разливай двинулся с места. За ним пошли и остальные собаки. Но Барсик все никак не мог успокоиться. Повернув голову, он опять зарычал на Жучка. Наверно, ему казалось, что Жучок хочет на него напасть.
- Разливай! Фас! Жучок, тихо!
Разливай, не замедляя хода, схватил зубами Барсика за шею и тряхнул. Барсик заскулил, поджал хвост и притих.
Санитар-вожатый шел рядом с упряжкой. Команды понимал только Разливай, а другие собаки подражали ему. Иногда санитар укоризненно и строго покрикивал: «Бобик! Бобик!».
- Этот Бобик - большой лодырь и хитрец, - объяснил Ткачук, - от хода упряжки не отстает, а алык не натягивает. Крикнешь - тянет.
Впереди, недалеко от упряжки, шел солдат с автоматом. Вот он остановился и дал короткую очередь: тра-та-та-та… Собаки испугались, с визгом начали рваться из упряжи. «Стой!» - крикнул Ткачук. Разливай замер. Барсик и Бобик, глядя на вожака, тоже остановились и прижались к нему. А Жучок вскочил в тележку, ткнулся мордой в уголок и закрыл глаза. Ткачук начал успокаивать собак. Приговаривая и поглаживая их по спине, дал по кусочку мяса. А на Жучка крикнул:
Жучок нехотя вылез и потянулся за мясом. Ефрейтор отвел руку за спину и строго сказал:
Выздоравливающие солдаты, наблюдавшие эту сцену, начали посмеиваться:
- И чего ты, Иван, с этими трусливыми зайцами возишься!
- Собачья кавалерия! Перегрызутся все. Ничего у тебя не получится.
Но Ткачука не так-то легко было вывести из равновесия:
- Конечно, служебных собак не сравнишь с дворнягами, но и от этих можно толку добиться. Дайте только срок.
Потом ефрейтор приучал их ложиться. Команду «Лежать!» выполнял только Разливай. Остальных приходилось укладывать. Ткачук брал собаку правой рукой за передние лапы и вытягивал их по земле вперед, а левой рукой слегка нажимал на спину, приговаривая: «Лежать. Лежать!» Собака ложилась.
После тренировки вожатый водворил своих учеников в загончик, сделанный из прутьев, налил им в корыто супу, покрошил конины. Собаки бросились к кормушке и, ворча, стали торопливо хватать кусочки мяса. Ткачук ухмыльнулся:
- Ничего! Привыкнут из одной кормушки есть и в упряжке дружнее ходить будут.
Наблюдая за этой трапезой, солдаты не оставляли ефрейтора в покое.
- Автомобильно-собачья самоходка! Ты у нас, Иван Тимофеевич, как настоящий цирковой дрессировщик.
- Здесь тебе не цирк… Как трахнет снарядом, так и разбегутся артисты-то.
- Не разбегутся, - невозмутимо возразил вожатый.
Вскоре ефрейтора послали в полк, а через два дня после этого я услышал о его подвиге.
… Попал Ткачук в третью роту. Рота сидела в окопах, в обороне. Для раненых была сделана землянка, к которой шли ходы сообщения от главной траншеи. Санитары доставляли раненых в землянку, а оттуда уже ночью отправляли их на батальонный медицинский пункт. Местность вокруг была открытая, противник сидел на высотах, и днем заниматься эвакуацией было опасно.
Санитар-вожатый со своей упряжкой прибыл в роту ночью и сразу же выкопал в траншее для каждой собаки нишу. Они сидели там, словно в норах. После этого Ткачук прикорнул немного, а когда рассвело, стал обозревать местность. Нет-нет да и выглянет из траншеи.
- Товарищ ефрейтор, чего голову выставляете? Подсекут снайперы, - строго заметил санинструктор старшина Вилков.
- Местность изучаю, товарищ старшина, путь эвакуации и систему огня противника.
- Систему огня… - усмехнулся старшина. - Все равно днем и с повозкой никуда не сунешься.
Старшина Вилков был опытным санинструктором, но собачьей упряжкой пренебрегал. Командиру роты он сказал:
- И зачем только собак прислали? Без них обходились… Да вдруг еще лаять начнут.
Но капитан Тихомиров уклончиво ответил:
Часов в двенадцать дня к санитару-вожатому подбежал посыльный:
- Ефрейтор Ткачук, к старшине в землянку. Живо! Пригибаясь, Ткачук побежал по траншее. В землянке без сознания лежал капитан Тихомиров. Гимнастерка в крови, грудь забинтована. Лицо бледное, нос заострился. Дыхание тяжелое, с хрипами.
Заместитель командира роты старший лейтенант Костерин сказал Ткачуку:
- Товарищ ефрейтор, капитан тяжело ранен. Дотемна ждать нельзя. Сможете отвезти его в санвзвод?
- Попробую, - ответил Ткачук и подумал: «Все как на ладони видно… Трудно будет проскочить…».
Старший лейтенант угадал сомнения ефрейтора:
- Мы вам поможем. Вас прикроют огнем наши пулеметчики и батарея. Я договорился с комбатом.
Пока доставили на место собак и повозку, огонь противника стал затихать. Наступали обеденные часы. «Это хорошо, - подумал Ткачук, - может, и проскочу, пока фрицы обедают…»
Старшина Вилков взглянул на собак и с досадой заметил:
- Эх, пеструшки… Демаскировать будут.
- Не беспокойтесь, товарищ старшина, я их замаскирую, - сказал Ткачук.
Сзади к раме тележки был привьючен мешок, саперная лопата, топор, брезентовое ведро. Ткачук достал из мешка маскхалатики и надел на собак. Оделся и сам.
Старшина Вилков остался доволен:
- Это хорошо придумано, - похвалил он, но тут же опять заметил непорядок. Кроме санитарной сумки на правом плече у Ткачука и на левом висела какая-то сумка.
- Товарищ ефрейтор, что это за торба? Лишний груз. Снимите.
- Нельзя, товарищ старшина, тут у меня ножик, шило, дратва, ремни. Вдруг что в пути случится?
Командира роты положили на тележку и, покрыв одеялом, привязали к раме, чтобы не выпал. Везти придется не по дороге.
Старшина Вилков стал объяснять санитару:
- Движение вон по тем ориентирам… Смотри. Кустик, снопы, канавка. Они бинтами обозначены. На полпути в воронке дежурный санитар. В случае чего, поможет. Ну давай.
Ткачук вылез из траншеи. В маскхалате ползти было трудно. Сумки, противогаз, автомат тянули, давили, мешали. Отполз от окопа метров на пятьдесят. Спокойно. Противник, видимо, не замечает его.
Ткачук обернулся и свистнул. Солдаты подняли на руках тележку с раненым и поставили около траншеи. Собаки выпрыгнули из укрытия и побежали к хозяину. В это время раздался сильный пулеметный треск. Это открыли стрельбу наши пулеметчики, чтобы отвлечь внимание врага.
Когда упряжка достигла своего вожатого, Ткачук, не поднимаясь с земли, взмахнул рукой и приглушенно крикнул: «Вперед!» Собаки промчались мимо. Ткачук вскочил и, пригибаясь, побежал вслед. Вероятно, немецкий наблюдатель заметил Тка-чука и его упряжку. Справа упала мина и крякнула взрывом. Слева разорвалась вторая. «В вилку берут», - подумал ефрейтор.
За снопами залегли. Собаки прижались к хозяину. Все они подрагивали от напряжения и волнения, а Бобик вдруг нервно, с визгом залаял. «Тихо!» - приказал Ткачук, и Бобик умолк.
Ткачук устал. Сердце у вожатого колотилось так сильно, что удары отдавались в висках.
Раненый капитан глухо застонал. «Здесь мы хорошо укрылись, - думал Ткачук, - но долго нельзя задерживаться. Пристреляют и эту точку…».
Вражеский наблюдатель, очевидно, проглядел, куда они скрылись. Снаряды стали рваться далеко впереди. Наша батарея открыла огонь, и вражеские позиции закурились дымом. Удобный момент. Теперь надо как можно быстрее добежать до лощинки. Не поднимаясь с земли, Ткачук приказал: «Вперед!» Первым вскочил Разливай и потянул за собой остальных собак.
Когда упряжка была от снопов метрах в пятидесяти, впереди нее разорвалась мина. Собаки бросились назад и сбились кучей у тележки. Подбежав, Ткачук увидел, что Барсик убит, а Бобик ранен. Ефрейтор перерезал алык Барсика и крикнул: «Разливай, вперед!»
Три собаки потянули тележку под уклон к лощине. Бобик прихрамывал, но не отставал. Капитан Тихомиров бормотал в бреду: «Куда вы?… Куда вы?… Нельзя отступать!… Вперед!…» Из всего, что говорил капитан, собаки понимали лишь одно - «вперед» - и ускоряли темп. Ткачук бежал вслед за упряжкой.
Позади разорвался снаряд. Ефрейтору будто топором подсекли правую ногу. Он упал. На миг из-за боли и головокружения вожатый потерял из виду свою упряжку. Потом удалось чуть приподняться. Упряжка неслась к лощине. Ткачук собрался с силами и громко, во весь голос закричал: «Вперед, Разливай! Вперед!», но своего голоса почему-то не услышал. Он еще и еще раз прокричал команду, но по-прежнему ничего не слышал.
Когда собаки спустились в лощину и скрылись из глаз, а на том месте, где только что была упряжка, снаряд взметнул столб грязи, Ткачук глухо простонал: «О-ох!» - и потерял сознание. Он уже не чувствовал, как санитар подполз к нему, взвалил на спину и потащил в убежище-воронку. Там он остановил кровотечение и перевязал рану.
Ткачук будто сквозь сон слышал слова:
- Ну что ты, браток?… Очнись. Собачки твои молодцы. Наверно, проскочили. Очнись.
… В тот же день в наш лазарет привезли раненых Разливая и Бобика. Мы удалили у них осколки, и я поехал в медсанбат проведать Ткачука. Ему уже сделали операцию, и он лежал на носилках в палатке, где находились другие раненые, подготовленные к эвакуации в тыл. Ткачук был бледен, на лице у него обозначилась густая серая щетина, на лбу выступил капельками пот и слиплась седая прядка волос. Он показался мне постаревшим и очень усталым. Ранение было тяжелое, с открытым переломом бедра.
- Ничего, Иван Тимофеевич, выздоровеешь. И помощники будут живы - раны у них не тяжелые.
- Я все перенесу… эвакуируют меня… Я не хотел бы из своей дивизии… Разливая поберегите. Пригодится…
- Иван Тимофеевич, вам нельзя много говорить. Берегите силы.
- Я не буду… Капитан живой?
- Живой. Спасли. Вас спрашивал. Поблагодарить хотел.
Бледное лицо Ткачука озарилось улыбкой.
- И еще, - попросил он. - Грише Демину поклон передайте. Золотые руки. На моего Сережу похож…
