***
- Понимаешь, Виталик, как это у баб всё устроено, - объяснял Слава, - Мне и следователь говорил, и психолог. Каждой бабе нужны три вещи: колбаса, деторождение и доминация.
Иллюстрируя эти женские ипостаси, Мусорщик по очереди выложил на стол красную зажигалку, вилку и синюю зажигалку.
- То есть, бабе нужны бабло, секс и власть. Когда ты даёшь ей колбасу, ну то есть деньги, шубы и всё такое, и регулярно е*ёшь, то доминации в ней минимум. Но стоит только перестать давать колбасу, – Слава убрал красную зажигалку, - Как из бабы сразу же начинает лезть е*ля и доминация. Будет шлёпать тебя плёткой, тащить к каким-то трансвеститам, пытаться вые*ать тебя страпоном…
- Них*я себе! – испугался Громоззека.
- Слав? – перебил Бордо, - А ты знаешь, чем трансвеститы отличаются от пидарасов?
- Чем? – удивился Мусорщик.
- Трансвеститы – весёлые, а пидарасы – грустные.
- Пидарасы грустные, - задумчиво повторил Мусорщик, - Грустные пидарасы… Так вот: и тут, если убрать ещё и секс, - Слава забрал со стола вилку, - То у бабы останется одна доминация. Она будет тебя по-всякому чмырить, унижать, отбирать у тебя всё, изменять. Вообще, бл*дь, будет ноги об тебя вытирать. Потому что доминация! А потом уйдёт нах*й к другому, который будет давать ей колбасу и трахать.
- Но что интересно: вся эта ху*ня работает в обратную сторону тоже, - развивал теорию Мусорщик, - Если вот тебе попалась такая баба, которая тащит тебя к трансвеститам, которая вся такая нах*й в коже и с плётками, которая…
- Мы поняли, поняли! - вмешался Сергей.
- Короче, если такой бабе начать давать колбасу и нормально её трахать, то прям на глазах всё это пройдёт. Никаких плёток, никаких страпонов, них*я такого через месяц уже не останется. Давай ещё по сто пятьдесят?
- Я больше не буду, - отрезал Громоззека, - Ну вас нах*й, алкоголики. Я спать пошёл.
- Спокойной ночи, Серёга, - попрощались оппозитчики.
***
- Слав, я вот сейчас думаю про твои слова, и них*я не согласен! – вернулся к разговору Бордо.
- Почему? – удивился Мусорщик.
- Потому, бл*дь, что не все бабы одинаковые. Может, тебе по жизни такие попадались, но бывают совсем другие. Я вот хорошо знаю одну бабу, которой и колбасу предлагали, и замуж, и детей, а ей ничего не нужно, потому что, бля, свобода, мотоциклы, ветер в башке и шило в жопе. И вообще, Слав, а как же любовь?
- Виталик, какая, нах*й, любовь? Я тебе говорю: колбаса, секс и доминация. Девушка, ещё по сто пятьдесят.
- Девушка, мне сто. Завтра ехать, Слава!
- Ну хорошо, по сто. И льда ещё принесите.
- Так вот, Слава, я имею сказать за любовь. У меня случилось как-то… Уж такая любовь была! Кто бы рассказал – сам не поверил. Знаешь, встретил эту девочку, и прям с первой минуты… Только, вроде, имя своё сказала, а я уже чувствую, что знаю её всю жизнь, и так с ней хорошо, словно домой вернулся. Прям с первого взгляда, как в кино. И такая от неё эйфория! Не думал, что так буквально бывает.
- Да чего только не бывает…
- Ну да, наверное. Не знаю… Двое суток всего, и домой улетела. Понимаешь, не хотела она продолжения. Говорит: было клёво, мерси, до свидания. Парень ты хороший, но я сама по себе, не надо прилетать. А я не могу из головы её выкинуть, и всё тут. Просыпаюсь – про неё думаю, засыпаю – думаю. В лучшем случае – думаю, что не надо про неё думать. Очень хочется ещё раз такую эйфорию! Тут как раз один писатель затеял зимний мотопробег в ту сторону, ну я с ними рванул, на три тысячи километров. Они за славой ехали, а я – к ней. На финише прямо в их кремль закатились на трёх колясычах: с понтом, прессой и телевидением. Звоню, говорю: «Мы тут приехали, встречай героев». Если бы самолётом прилетел – не пришла бы, а так не могла не прийти.
- Ну ты, блин, даёшь. За героизм!
- Да ладно тебе, героизм… Дебилизм! Так вот, значит. Приехал я красиво, она пришла, и вроде всё нормально, любовь-морковь, а только уехал, как всё снова-здорово. Сама по себе, не надо строить планов, никто ей не нужен. Я бы понял, если бы она другого любила, так ведь нет. Вот ты про колбасу… Другую можно было бы засыпать золотом и брильянтами, что было бы проще… и даже дешевле! Но только не эту – точно сразу нах*й пошлёт, причём окончательно. А вот я нож подарил с её инициалами, так у неё реально глаза мокрые были: сказала, что недостойна такого подарка. Веришь?
- И так я каждый раз придумывал что-нибудь невозможное, чтобы не могла она не согласиться. А потом опять всё с начала. Попал в такую, знаешь, спираль, каждый раз думал: сдаюсь или поднимаю ставку? А ведь каждый раз – нервы и мобилизация всех ресурсов. Дошёл вообще, нах*й, до края, уже на всё готов, а ей всё равно ничего от меня не надо. Доверять не хочет, привязываться не хочет. В общем, смотрю – совсем нездоровая ху*ня со мной творится: рука левая трясётся, десять кило минус, до метро дойти тяжело. Пора, думаю, завязывать, а то и сдохнуть недолго. Отвлечься: забухать, замутить с какой-нибудь подругой, съездить в дальняк…
- Да, это всегда помогает.
- А вот и не всегда. Понимаешь, какое дело: не хочется ничего. Того не хочется, этого не хочется. После такой эйфории всё какое-то совершенно безвкусное. В общем, решил заняться чем-нибудь действительно интересным, чтоб переключиться. Чем-нибудь пиз*ец как важным. Стал думать: что есть такое важное, что меня здесь держит, чтобы не сорваться и к ней не уехать совсем. Всё перебрал: родня, друзья, дом, работа, собака… В общем, когда собака моя пропала, вдруг оказалось, что ничего меня не держит. Всё готов бросить и оставить. Я это понял и никуда не поехал. И тут так, знаешь, получилось, что ничегошеньки у меня не осталось в жизни, за что зацепиться, потому что я сам только что всё мысленно предал, от всего отказался, а идти тоже некуда. Вот тут, Слава, я понял, что такое свобода. Нечего терять – не пустые слова. Полная, бл*дь, свобода: ничего не держит, некуда катиться. Очень, хочу тебе сказать, ху*вое чувство, эта свобода.
- Мда, свобода… А чего не поехал?
- Да не было смысла. Я же говорю: не хотела она меня.
- Что значит, не хотела? Надо было приехать и жёстко вые*ать.
- Ну, может и надо было… пожёстче себя вести, а то я размяк совсем. Хотя, вот как пожёстче? Это же мне нужно было, не ей. Мне нужно было в голову её залезть, в душу! Свет клином сошёлся, и всё тут. Я почему-то помнил каждый раз, когда с ней встречались: в чём она одета была, что говорила, как звали её очередного на тот момент мужика, чуть ли не каждое её слово. Не нарочно – просто помнил, и всё. Не мог забыть. А она не помнила. Не со зла, а просто не было до меня дела. Встретились – вроде рада, расстались – забыла. Говорит так ласково: «Мы же целый год не виделись», а я говорю: «В июне ещё виделись и в октябре. В июне я на твой день рождения на мотоцикле приезжал, помнишь?» - а я туда пять дней е*ашил и столько же обратно, - «Ты ещё в тот день договор на свой дом подписала, к нотариусу вместе ходили». Она говорит: «Конечно помню. А в октябре чего?», а я говорю: «Годовщину отмечали». Она спрашивает: «Какую годовщину?», а я отвечаю: «Нашу. Годовщину знакомства. Ты ещё своё платье зелёное надела». Вот и не поехал. Ты говоришь: колбаса, жёстко вые*ать… Как сделать, чтобы она про меня помнила?
- Ну, это смотря как вые*ать. Только не говори мне, что она тебя со своими мужиками знакомила?
- Только с двумя. Оба, кстати, нормальные парни: я с каждым и выпил, и побазарил. Положительные, серьёзные. Тоже её любили. Чего она их выгнала?
- И тебя как? Не напрягало?
- Нет, не напрягало. Понял, что люблю сильней, чем обижаюсь. Сильней, чем ревную. И прошло.
- Вот я тебе говорю: это доминация. Потому что без колбасы…
- Слава, я же предлагал колбасу, и эти двое… Тьфу, бл*дь, опять ты со своей колбасой. Какая, нах*й, колбаса! Меня знаешь, как колбасило! Вот она мне на письма не отвечала, трубку не брала: неделю, две, три. Я уже весь извёлся, и надо бы давно уже нах*й всё послать, но никак… Я и таблеток попил успокоительных, и к доктору сходил: помогите, говорю, пожалуйста, пусть меня отпустит…
- Какому доктору?
- Ну, который мозги вправляет. Понимаешь, это же как голос из розетки…
- Какой, нах*й, розетки?
- Электрической. Когда начинаешь слышать голос из электрической розетки, то понимаешь, что голоса там нет. Но всё равно слышишь. Почему-то я её… как сказать? Чувствовал, что ли. За все эти тысячи километров чувствовал, и ничего не мог с этим сделать. Откуда-то знал, что с ней происходит, хотя ни слова за три недели. Что с мамой сегодня поссорилась, послезавтра мужика выгнала, а через неделю нового завела, или ещё что. Х*й его не знает, как такое может быть.
- Телепатия?
- Вроде того. И я этим пользовался. Так-то старался не навязываться, не лезть слишком часто, чтоб совсем не отпугнуть, ну и гордость тоже… Остатки гордости. А как почувствую, что с ней что-то неладное, так сразу дозвонюсь: пожалею, посоветую чего-нибудь мудрое, слов ласковых наговорю. И, не поверишь, всегда в точку, в нужный момент!
- Ну, будем здоровы! – сказал Слава и снова выпил.
- Да, Слава – будем! – Виталий тоже выпил, - И прям, понимаешь, больше всего на свете хотелось, чтоб ей было хорошо, чтобы она была счастливой. Всё готов отдать и сам сдохнуть, только чтоб ей было хорошо. Вот мы все, бывает, кого-то любим, но обычно это в большой степени для себя самого. Любовь – это здорово, но всегда ещё получаешь что-то взамен. Ну, там, хотя бы внимание, интерес какой-то, не говоря уже про регулярный секс и борщ. А тут у меня такая получилась абсолютная любовь, даже если мне ничего не будет взамен, даже если она меня не помнит, даже если я, может, и не увижу её больше никогда. Какой там, нах*й, борщ! Узнать бы, что живая, и уже счастье. Совсем для меня места не осталось: я уже в точечку маленькую превратился, почти исчез, а всё равно люблю. И вот тут я подумал, что если такой же любовью полюбить еще семь миллиардов человек, то реально станешь Богом. Это, конечно, бесконечно далеко, но из той же серии.
- Пиз*ец тебя накрыло!
- Да уж, это точно. Слушай, а ведь ещё одна невероятная хрень была! Хер с ним, давай ещё по сто грамм. Девушка! Сейчас расскажу… Был мне сон ох*енный, точнее даже видение.
- Рассказывай!
- Слушай. Сплю я, значит, и вижу, что я в зелёном таком парке спускаюсь вниз по мраморной лестнице. Смотрю под ноги – а на мне платье светлое, до пола длинное, причём натурально так с каждой ступенькой надувается, когда воздух попадает. Я, знаешь ли, никогда в платьях не ходил, но выглядело очень натурально. И вот, поднимаю глаза и вижу огненные цифры: слева восемнадцать, справа – девяносто три. И проснулся.
- И всё?
- Нет, не всё. Слушай дальше. Проснулся я, сел на кровати, смотрю перед собой – а темно, как у негра в жопе. И вижу вдруг её, как во сне, но только я ведь не сплю: сижу и глаза открыты. То есть такое продолжение сна, только наяву. Видение, как ещё сказать? Вижу, значит, её прям перед собой в таком красно-синем, из толстого сукна двубортном мундире с золотыми эполетами, и пуговицы в два ряда.
- И что это значит?
- Да х*й его знает. Можно, наверное, по-разному толковать. Мне нравится думать, что я вспомнил кусочек из прошлой жизни. Что мы с ней уже встречались в 1893 году, и она тогда была мальчиком.
- А ты, выходит, тогда бабой был, что ли?
- Выходит. Ну и что? Хорошо, что не тараканом. Это же в прошлой жизни, а в этой я мужик.
- Херня какая…
- А знаешь, что совсем странно? Я ведь никогда, клянусь тебе, не интересовался историей военного мундира. Честное слово! А тут стало любопытно, полез в интернет. Короче, выяснил, что у них в армии мундиры всегда, всю историю были однобортные со стоячим воротником, пуговицы в один ряд. А тут двубортный с отложным воротником и два ряда. И оказалось, что именно, бл*дь, в 1893 году была какая-то заваруха в Индокитае. И вот, за всю историю только экспедиционный корпус в Индокитае в том самом, бл*дь, 1893 году носил двубортные красно-синие мундиры, как в моём сне. Больше никто и никогда. Как вот, бл*дь, объяснить такое?
- Да, интересная история. Под грибами похожая ху*ня бывает. Мне всё-таки кажется, Виталик, что ты каким-то пиз*остраданием занимался.
- В общем, согласен, – друзья опрокинули стаканы, - Так вот, представляешь, накрыло на старости лет. С другой стороны, я же не просто на диване страдал. Я такие вещи делал! Такие, бл*дь, подвиги совершал! Было круто. И главное, настоящие чудеса творились, какое-то полное волшебство: я прям мог силой мысли управлять миром, мне на помощь вдруг полезли какие-то знаменитые художники и писатели на «Уралах» с колясками, какой-то полный бред, если подумать – и только потому, что я очень сильно захотел. В общем, я в таком состоянии ровно два года прожил: вижу цель, не замечаю препятствий. Даже сравнить не с чем. Очень крутое состояние, круче любого кайфа.
- А сильно похудел, говоришь? Это плохо. У меня несколько знакомых было, кто вот так, на нерве или с депрессухи, сильно худел: большие проблемы потом были со здоровьем. У кого-то совсем большие.
- Да уж. Нельзя всё время жить на форсаже.
- Ну, а потом чего?
- Да ничего. Ровно через два года отпустило – семьсот сорок дней. Прям как рукой сняло. Нет, я её и сейчас очень люблю, конечно: столько всего связано, да и человечек хороший, дорогой. И вообще, мы же сто двадцать лет знакомы – родная душа, куда деваться. Но вот это наваждение прошло, слава богу.
- А она чего?
- Ну, как оно бывает: теперь сама звонит, пишет. Куда пропал, люблю, скучаю, приезжай в гости. Мне, говорит, хочется иногда кому-нибудь сказать «люблю», а кроме тебя - некому. Планы строим на разные покатушки. Всё-таки влез я в её жизнь! Я же упрямый. Приручил, в общем, дракона. Нормально всё.
- Девушка, ещё по пятьдесят. Ну, за любовь!
- Да, Слава, за любовь. Чтоб не дай бог больше никогда!
