16.01

Те-Анау – Милфорд-Саунд – Куинстаун

Милфорд Саунд. Огромный фьорд, который Киплинг назвал восьмым чудом света. Мощные ледники миллион лет выгрызали эти девятнадцать километров в суше.

Дорога туда идёт по горам, вокруг которых, словно в невесомости, парят обрывки облаков; через тоннели с громадными неотшлифованными камнями, жутковато нависающими над машиной; сквозь дождевые леса повышенной сказочности – с блестящими от теплой влаги папоротниками, болтающимися воздушными корнями, мшистыми стволами.

Здесь чудесным образом сочетается несочетаемое: в одном кадре можно увидеть и горы, и пальмы, и снег, и сочно-зеленую траву, и море, и скалы с распластанными на них тюленями. Очень напоминает картины Фредерика Чёрча.

Это самое влажное место на земле – больше двухсот дней в году дожди. Но нам – вот неожиданность – повезло. Солнце и не собиралось прятаться в облака.

Прогулочных корабликов в Милфорд-саунде много, мы купили билеты на ближайший и поплыли вдоль залива в сторону океана. Сильный ветер с брызгами воды бил прямо в лицо. Сначала все туристы были на палубе, но минут через десять, по мере намокания и обветривания, энтузиазм поутих, и большинство людей перетекли в закрытую кабину.

Мы свободно стояли на носу. Кораблик то летел на всех парусах, то подходил прямо к берегу и замедлял ход, чтобы туристы могли оценить многочисленные водопады: тонкие бодрые ниточки, плоско стекающие по скале ручьи, мощные потоки. Они торопливо и весело сбегали с высоких скал, дробились о камни, и в водяной пыли над Милфорд-саундом плыли радуги. В некоторых местах ветер играл с водопадами: не давал струе упасть во фьорд – подхватывал ее и снова забрасывал на скалу. Удивительное зрелище: вода течет и вниз, и вверх!

Легкое марево, лежащее над фьордом, создавало ощущение фантастичности проплывающего мимо пейзажа. Казалось, дымка рассеется и вместе с ней исчезнут и лесистые горы с плешками голых камней, и белые струйки водопадов, и неподвижные полосы облаков над ними. Возможно, именно так исчезла мечта маори о вечной жизни после гибели древнего героя Мауи, который сражался здесь с богиней ночи за бессмертие людей. Неразлучная с ним птица пиопио металась в отчаянии между скал фьорда, оплакивая друга. Второе официальное название Милфорд-саунда – Пиопиотахи, что в переводе с маорийского означает «Одинокая птица пиопио». Вечной жизни у пиопио тоже не получилось: век назад их род полностью вымер.

Иногда кораблик зависал около колоний морских котиков, которые светски загорали на камнях. Один некрупный светлый котик с маленькой мордочкой томно лежал на боку, облокотившись на ласт, и смотрел на большого темного усача, который с камня чуть ниже, спустив зад в воду, тянулся к светлому, активно мотал головой и дергал плечами. Ну точно пляж Геленджика: только что прилетевшая отдыхать бухгалтерша компании «Веселенькие ситцы» из Иваново, которую в экспресс-режиме охмуряет бодрый старший механик автопарка № 3 из Нового Уренгоя, потому что у него предпоследний день отпуска.

Мы вышли в океан, вдохнули свежий ветер и снова нырнули во фьорд. Кораблик, понимая, что туристы на красоты насмотрелись и котиков обсняли, вплотную подошел к огромному водопаду. Мы фотографировали. Вот уже первые брызги – а кораблик не останавливается. Да он прям под водопад ныряет! Радужные струи воды падали с высоты десятиэтажного дома и с веселым шумом заливали палубу. Восторженные визги – турист доволен - кораблик отошел от водопада. А за ним уже лез купаться следующий – словно банный день в Сандунах.

Хорошо, мы быстро спрятали под куртки камеры и фотоаппараты. Мокрые до нитки, но с улыбками до ушей, стояли на палубе, сохли и даже не думали о том, что легко можем простудиться.

Да, здесь, уже когда мы возвращались к машине, нас атаковали какие-то мелкие гадкие кусачие мошки. Впервые в этой стране кто-то захотел нашей крови!

Из Милфорда мы отправились в Куинстаун. Вдруг впереди – затор. Смотрим – односторонний тоннель, горит запрещающий сигнал светофора. Ладно, подождем. Вдруг прямо к нам неспешной боцманской походкой от обочины направился крупный зеленый попугай. Мы выскочили из машины – надо же посмотреть на птичку. А птичка ничего не боялась, подошла вплотную и явно ждала еды.

- Таможенная пошлина! Или плата за проезд, - засмеялись мы, выдали Жене порцию печенья, и он с удовольствием покормил крылатого таможенника. Попугай взял большой кусок прямо из рук, не спеша отошел к обочине, где с горы струился ручеек, намочил печенье в воде и съел. Потом вернулся и выжидательно уставился на Женю. Тот присел и протянул руку с печеньем. У тоннеля собрались еще машины. После Жениного печенья попугаю предложили ягоды, бананы, хлеб. Нормальный такой обед.

Зажегся зелёный, кеа быстро убрался в кусты. Хитрая птица, видимо, приватизировала тоннель и берет с людей плату, как Остап Бендер за посещение Провала. Взамен позволяя с собой фотографироваться. Это высшая ступень эволюции платных фотографов: не мужик с обезьянкой или птицей, а сама обезьянка или птица.

Пока попугай ел, мы прочитали, что это – кеа. Они очень умные и кормятся на таких участках дороги: светофор означает, что машины гарантировано будут стоять столько времени, сколько хватит на легкий перекус маленькой птичке.

В Новой Зеландии все так: попугай запросто может парализовать движение, дерево посреди будущего тротуара не спилят, а, скорее, обойдут асфальтом; дорожки, указатели, ограждения – все сделано для того, чтобы сохранить природу нетронутой, такой, какой она была во времена расцвета маори.

14.01

Оамару – Тотара

Дороги в Новой Зеландии практически идеальные. И не столько из-за качества покрытия, сколько в силу своей совершенной незагруженности. После московских автопотоков хотелось спросить: позвольте, а где все? Казалось, это какое-то временное затишье, в стране объявлен день отказа от машин или где-то гигантская пробка из-за аварии, и, когда ее растащат, тысячи машин заполонят улицы. Мы проехали всю Новую Зеландию с севера на юг, но ни разу не попадали даже в подобие затора. Нет, один раз встали на выезде из Куинстауна по случаю концерта какой-то американской рок-звезды. Тащились целых 15 минут!

Продолжаем двигаться на юг. Одна ферма сменяется другой, тянутся бесконечные плетни, разделяющие широкие пастбища. Овцы, коровы, лошади, олени, опять овцы…

- Как-то неправильно мы путешествуем, - комаром зазудела я в уши впередисидящим джентльменам. – Страна ферм, а мы ни на одной ферме не были…

Новая Зеландия не изобилует музеями и выставками, здесь нет уходящих в века традиций живописи, скульптуры, музыкального творчества и других видов изящных искусств. К тому же нам давно хотелось посмотреть, как выглядит настоящая ферма. Кроме фрагментов крыш и стен в отдалении, с трассы ничего нельзя разглядеть.

- Хочешь – заедем, - согласился Богдан, который был за рулем, - ищи варианты.

Варианты не искались. Интернет молчал, как партизан.

Вдруг слева на высоком холме появилась стела с флагом: как памятник какому-то сражению. И почти сразу – указатель «Totara Estate». А дальше что-то меленько на английском…

- Вот вам ферма, - тормознул Богдан. – Поедем?

- А вдруг они не пускают… и вообще… - засомневалась я. Как-то вламываться в чужие владения…

- Написано же: первая ферма мороженого мяса! - он решительно свернул на ухоженную проселочную дорогу. Через пару минут подъехали к небольшому домику, окруженному загонами для овец и разнообразной сельхозтехникой. Овцы при нашем появлении нисколько не испугались, только лениво приподняли головы, не переставая жевать.

Навстречу из дома вышел очень колоритный пенсионер: тяжелые, видавшие виды джинсы, клетчатая рубаха с парой реальных дырок, архаичный жилет, на который спускается окладистая старообрядческая борода, соломинка в волосах. Типичный житель деревни Малые Ушехлопы Челябинской области. Я, было, расстроилась: помешали фермеру фермерствовать. Но вдруг заметила на груди бейдж, как у какого-нибудь офисного сотрудника. Оказалось, ферма – это нынче музей. А фермер Джим живет здесь и присматривает за небольшим стадом овец.

Заплатив по пять новозеландских долларов, мы отправились смотреть и слушать про то, как в тысяча восемьсот каком-то году шерсть, которую выращивали в Новой Зеландии, стала никому не нужна – цены на нее рухнули. А больше здесь ничего в промышленных масштабах не производили. Фермеры начали разоряться, страна – нищать. Тогда владельцы фермы "Тотара" рванули в Великобританию. Несколько месяцев от них не было ни слуху, ни духу. И вдруг в порт пришел корабль. А на нем – огромные рефрижераторы. Все свои деньги фермеры из "Тотары" вложили в морозильники. Здесь в них загрузили мясо, и до Европы оно доехало в прекрасном товарном виде. Рисунок с первым кораблем висит на ферме. Собственно, с этого начался экономический расцвет Новой Зеландии. А монумент, который мы заметили с трассы – памятник мороженому мясу. Представляете - не фермеру, не королеве, в конце концов, а мороженому мясу! Которое вытянуло экономику страны: сегодня Новая Зеландия – крупнейший в мире экспортер баранины.

Джим охотно рассказывал нам историю новозеландского сельского хозяйства, а Богдан переводил. Здесь климат умеренный, не бывает сильных морозов и жуткого зноя, поэтому скот практически всегда на натуральном корме. Мясо получается нежирное и мягкое, за что и ценится.

Изучив старые косилки-сеялки, осмотрев запыленную утварь и пожелтевшие фотографии столетней давности, мы подошли к овцам. Привыкшие к чужакам, незлобивые, они охотно давали себя гладить. Их шерсть оказалась на удивление плотной и густой. Рука сразу стала шелковистой и чуть липкой. Бородач жестом показал, что это надо размазать, как крем, и пояснил:

- Ланолин!

Точно, шерстяной воск, из которого делают крем. Я тут же послушно растерла его по рукам, а Женя аккуратно и почти незаметно вытер о шорты.

Фермер выдал нам специальный корм, чтобы не травить животных случайным фаст-фудом, оказавшимся в карманах туристов. Овцы оживились и начали тыкаться в ладони своими щекотными губами. Алеша удивлялся вдумчивому, но при этом отстраненному выражению их подернутых поволокой глаз.

Дальше прошли по пустым сараям и загонам. Все они представляли собой конвейер по переработке мяса: в этом овец убивали, в этом пускали им кровь и вычищали внутренности, в этом, где висели жуткие муляжи туш, их разделывали…

- А тут жили свиньи, - фермер показал на загон, в который из одного сарая выходили каменные желоба. – Как думаете, зачем?

Мы пожали плечами.

- Им сливали кровь, кости, требуху. Они все это ели.

- Свинки? Ели кости овец? – удивился Женя. Для него, городского жителя в пятом поколении, хрюшка – милое розовое создание из книжки. Для меня, впрочем, тоже.

- Конечно, - кивнул фермер. – Если бы такой мальчик, как ты, упал в этот загон, - и он шутливо подтолкнул Женю к ограде, - от него тоже за несколько часов ничего не осталось бы. Эти свиньи привыкли есть падаль.

Женя поежился и отошел подальше от пустой ограды.

Довольный, что нашел «индивидуальный подход» к экскурсанту, фермер оценивающе посмотрел на Богдана с Алешей:

- А что вы знаете про «Русского Джека»?

- Рулетка, в смысле? – переспросил Богдан.

- Нет. Того, в честь кого назвали вино. Он был из России.

- Пил много? – предположил Богдан.

- Нет. Он был свагером. Эти ребята, - бородач показал на рисунок позади себя, - бродили по стране в поисках сезонной работы. Все их имущество составлял сваг – котомка за спиной со свернутым свитком: курткой или постелью. Свагеры остались не у дел после того, как в Новой Зеландии закончилась золотая лихорадка, наступили голодные годы. Но Русский Джек – на самом деле звали его Иван – приехал в страну намного позже. Он был моряком, его корабль затонул у берегов Новой Зеландии. Иван нанимался на суда, чтобы заработать денег и уплыть, потом на фермы, а затем неожиданно решил остаться. Он был очень сильный. Высокий. Синеглазый. Много работал, много пил и курил. Он прошел пешком весь Северный остров, был очень опрятный, трудолюбивый, но нигде подолгу не задерживался – любил свободу.

- Это легенда? – уточнил Алеша.

- Нет, он реально жил в прошлом веке, есть его могила.

- А почему Джек?

- Это все равно что «человек». Он не хотел иметь ни имя, ни национальность, ни дом. Он любил свободу, - терпеливо повторил фермер.

Мы потом посмотрели в интернете: да, Russian Jack реально существовал. Звали его, предположительно, Иван Крумен. Фамилия тоже не настоящая, явно придуманная или производная от клички. Он прожил в Новой Зеландии целых 56 лет, с 1912 по 1968 г.

Его любили за добродушие, вежливость, аккуратность, силу и выносливость. Он стал местной достопримечательностью. «Невинность сияла в его ярко-голубых глазах», - писали газеты. Его приглашали остаться на фермах навсегда, но он не соглашался. Он не нищенствовал. Нужны были деньги – работал, не нужны – отдыхал. Его много фотографировали, он не отказывал в интервью, охотно делился своими мыслями. Незадолго до смерти на вопрос журналиста, почему он выбрал такую жизнь, Русский Джек ответил:

- Man, oh man, I was FREE! Free to have a beer, have a smoke, happy what you can call all the time, you know. They was free days…

Позже ему поставили памятник перед библиотекой Мастертона и назвали в честь него новозеландское белое вино – «Russian Jack». Мы попробовали. Резковатое, как и любое из Мальборо, но мы пили и почему-то гордились – наш Джек, наш!

12.01

Крайстчерч – Маунт-Кук

В Новой Зеландии очень много не отелей, а мотелей – без автомобиля тут делать нечего. Мотель – это не что-то среднее между борделем и клоповником, это очень милые одноэтажные отели, но с большой парковкой. Везде – чайные принадлежности, в некоторых есть стиральные и сушильные машины. Еще одна местная фишка – матрасы с электроподогревом. Видимо, отопление тут не очень, и в холодную погоду они спасают.

Утром мы отдали дань уважения Джеймсу Куку, который, по существу, положил начало колонизации Новой Зеландии. Съели, кстати, великого мореплавателя не здесь и не у берегов Австралии, как пел Высоцкий, а на одном из Гавайских островов, древней родине маори. Произошло это не по причине исключительного аппетита аборигенов или аппетитности самого Кука, а в результате стычки небольшой группы белых и воинов островного племени. С корабля экспедиции туземцы стащили баркас. Кук, отличавшийся высокомерием и крутым нравом, решил баркас вернуть, а вороватое племя наказать, и взял в заложники вождя туземцев. У гавайцев же воровство было настолько в ходу, что даже и за преступление не считалось, поэтому капитана они не поняли. Вдобавок ко всему, вместо того, чтобы на лодке мирно отплыть с заложником на корабль, а потом вести переговоры, Кук зачем-то выстрелил в толпу туземцев, подписав себе смертный приговор. Гавайцев было намного больше. Один удар копья – и Кук упал. Несколько дней команда капитана пыталась получить тело Кука, чтобы похоронить его, ради этого даже разгромили деревушку гавайцев, и те вернули англичанам кисти рук и голову без нижней челюсти. Европейцы домой останки не повезли, а захоронили в прибрежных водах. Покоритель океанов покоится на дне океана…

От памятника Куку мы стартовали в сторону Маунт-Кука, самой большой горы в Новой Зеландии. Вообще-то приехали бы мы раза в полтора быстрее, если бы не пейзажи: то и дело машина съезжала на обочину, и мы вылезали в восхищении. Новозеландцы в местах панорамных видов предусмотрительно организовали специальные парковки – смотри, фотографируй, запоминай. Можно было бесконечно вглядываться в многомерные пейзажи: желтые поля, ряды темно-зеленых сосен, опять поля, сосны, холмы, далекие леса, синеватые горы на горизонте. Прозрачные озера – тончайшее сочетание оттенков голубого, зеленого. И все пронизано каким-то особенным светом, словно он не извне падает на природу, а является ее душой, наполняющей все вокруг, будь то камень, куст или облако…

Одно озеро, Текапо, было бирюзового цвета, а за ним виднелись темно-синие горы, белыми шапками снега отделенные от лазоревых небес. Здесь, в отличие от Северного острова, нет ядовитых вулканических красок, все яркое и чистое.

Потом было второе озеро, Пукаки, такой же красоты. О нем, кстати, есть легенда: обитали в этих местах два племени маори, которые страшно враждовали и наносили друг другу всяческий урон. Наконец, два вождя поняли, что еще немного – и племена полностью перебьют друг друга. Чтобы жить в мире, они решили женить сына вождя одного племени на дочери вождя другого племени. У молодоженов родился сын, Пукаки. Стал он править разумно, племена сразу пришли к процветанию и в его честь быстренько назвали безымянное озеро. На самом деле, говорят, интересный был товарищ, очень маори ему признательны, и у них часто можно видеть фигурки Пукаки - смешного толстенького человечка с торчащими ручками и ножками.

Но это мы еще не доехали до Маунт-Кука! Если бы фото до сих пор делались на пленку, мы бы разорились еще в первый день путешествия, и здесь в бессилии просто рисовали бы углем на камнях, потому что даже бумага и карандаши уже бы закончились.

Маунт-Кук, или Аораки (так гору испокон веков называли маори, и сейчас эти наименования возвращаются) – огромный национальный парк, поражающий сногсшибательными видами гор, водопадов, узенькими мостиками над потоками, пересекающими дорогу, и конечно, самой высокой и самой красивой вершиной Новой Зеландии.

Небольшое шале, в котором мы остановились, располагалось в ущелье между горами. Снаружи оно было похоже, скорее, на бытовку, чем на гостевой дом за оченьмного долларов в сутки. Оно стояло прямо у подножья гор, но вход в него был какой-то почти случайный, неказистый. Надо сказать, в Новой Зеландии очень скромная архитектура. Не то что ее нет вообще, в некоторых городах сохранились симпатичные здания 18-19 веков, построенные в европейском стиле, но с колониальным налетом. А вот современную архитектуру, причем, неважно, это город или небольшое селение, можно назвать термином простодомизм. Эти строения могут быть чем-то украшены, могут быть совершенно голыми – это не важно, в них нет ничего, что говорило бы о каком-то конкретном стиле или даже об эклектике, в которой можно угадать те или иные архитектурные направления. Новозеландцы не придают особого значения дизайну зданий. Интерьеры у них тоже довольно лаконичные. Белые стены, простая мебель, минимум нефункциональных предметов. Такое впечатление, что они не любят ничего фундаментального, как будто центр тяжести должен быть не у человека, а у природы. Ничто так не противно духу новозеландца, чем лозунг: «Мы не можем ждать милостей у природы, взять их у нее – наша задача». Скромные жилища без вычурности и безвкусицы, вписанные в пейзажи, не давлеющие над ними, незаметные на фоне окружающей красоты, очень бережное, даже трепетное отношение к природе, доброжелательность и открытость, с которой мы встречались практически везде, общая неспешность жизни в противоположность нашей привычной нервозной суете – все это настолько притягивает, что то и дело возникает мысль: а не бросить ли здесь якорь?..

Когда мы вошли в это скромное шале, ахнули: большая гостиная состояла из панорамных окон, выходящих на горы, а из нее выход вел на лужайку с потрясающим видом и… кроликами. На зеленой траве, не особо стесняясь, весело прыгали несколько ушастых.

Картинно выпив вина (местного и довольно приличного) на фоне заснеженного Маунт-Кука, мы отправились прямо по равнине на вечернюю прогулку к ближайшим скалам. Солнце еще не падало за горизонт, и невозможно было просто сидеть на месте в таких пейзажах. Каменистая почва, редкие и яркие альпийские цветы, шуршание куропаток в траве и далекие розовеющие горы. На скале перед нами русла селевых потоков нарисовали трех изысканных женщин в вечерних платьях, беседу которых заглушал шум горной реки.

Мы брели среди непривычных растений, из-под ног у нас то и дело вспархивали куропатки или выбегали кролики. Кое-где дорогу преграждали уже практически высохшие ручьи, которые можно было легко перепрыгнуть. Лягушки орали дурными голосами. Солнце убегало быстро, мы немного не рассчитали время. К счастью, огоньки в соседних шале были неплохими ориентирами: мы вернулись уже в полной темноте. А затем был поздний ужин на лужайке: стейк барбекю, жареные осьминоги, вино, разговоры и яркие крупные звёзды… (продолжение следует)

10.01

Веллингтон

Это была занятная ночевка: мы остановились в доме у Питера – старичка, который сдавал комнаты через Airbnb. Дом – большой, но сырой, запустелый, стоял прямо под поросшей лесом горой, на крутой и узкой улочке. Питеру явно было одиноко, он очень хотел поговорить. Богдан с ним мило общался, мы не понимали и трех слов и просто улыбались на заднем плане, как группа поддержки.

Мы заняли всю виллу, а Питер, натурально, уходил в какой-то чулан под лестницей. Скорее всего, это был проход во вторую часть дома, но выглядело эпично, словно седой домовой, который живет в своей каморке, однако уже по возрасту и заслугам не считает нужным прятаться от людей.

Утром поехали на киностудию Weta. Это как раз те, кто делал спецэффекты для фильмов по Толкину.

Надо сказать, что в Новой Зеландии второй после маори достопримечательностью является знаменитая трилогия. Причем иногда она выходит на первое место. Футболки, бейсболки, брелоки, магнитики, фигурки и скульптуры – вся туристическая индустрия страны эксплуатирует образы Толкина по максимуму. Кажется, что без «Властелина колец» Новой Зеландии и не было бы вовсе. Становится немного досадно, что новозеландцы такое значение придают этому фильму. Как будто у них нет замечательной, почти фантастической природы, как будто нельзя просто остановится на обочине и увидеть колонию тюленей, как будто, съехав с трассы к песчаному берегу, практически где угодно ты не можешь окунуться в холодные и чистые воды любого из двух океанов.

Но, конечно, и Хоббитон, и маленький музей на киностудии классные. На подходе тебя встречают чудовищные орки в полный рост.

А вот внутри фотографировать нельзя, хотя очень много интересного. Поэтому мы вам не покажем костюм Саурона, лук Леголаса, бороды гномов в ассортименте и многое другое (покажем только хоббичьи лапы, они настоящие, актеры-хоббиты сносили по несколько пар таких мохнаток). Зато расскажем, что все это – большая и красивая фикция. Пока не возьмешь в руки железных гномий шлем, не догадаешься, что он из легкого пластика. Лук Леголаса на самом деле вообще не стреляет: он тоже пластиковый, чтобы легко сгибался при натягивании тетивы, но стрелу из такого не выпустишь, поэтому на съемках эльф бодро тянул лапку к колчану, хватал воздух, делал вид, что он круче Робина Гуда, но все стрелы потом дорисовывали на компьютере. А, да, мечи у всех тоже гнутся и мнутся. Потому что, во-первых, тяжело металлическими так бодро махать, как требуется, во-вторых, актеры могли и увлечься. Так что на крупных планах меч правильный, а все батальные сцены сняты с оружием, которым только от комаров отмахиваться.

Здесь же на полках головы с вращающимися глазами, фигурки-миниатюры для съемок, уши и шлемы эльфов разного калибра.

Единственное, кого разрешили снять – Азога, вождя орков Мглистых гор.

А вот этот ученый в белом халате (точь-в-точь сумасшедший профессор из «Назад в будущее») показывал, как лепит динозавров для какого-то нового фильма. Он увлеченно рассказывал про уникальные технические устройства, придающие максимальную реалистичность героям фильма, и сложность лепки почти живых голов всех этих гоблинов и троллей.

За курение на территории музея грозит не штраф, а кое-что похуже.

11.01

Веллингтон – Крайстчерч

Утром нам надо было переплыть на пароме с Северного острова на Южный через пролив Кука. Мы сдали машину, хотя и арендовали ее на весь срок путешествия: их не перевозят между островами, а после переправы дают тебе такую же. Покидая Веллингтон, самую южную столицу в мире, оказываешься в проливе Кука между двумя островами. Кстати, все, что в Новой Зеландии носит Куково имя, названо совсем не им, он честно увековечивал и королеву Шарлотту, и еще кого-то, но потомки решили: да кому она нужна, эта унылая Шарлотта, когда есть такой бравый моряк. Именно Кук первым из европейцев пересек пролив, нанес на карты и доказал, что Новая Зеландия состоит из двух островов. Здесь всегда дуют резкие ветра, проходят сильные и непредсказуемые течения, поэтому плывешь, зная, что под тобой – кладбище погибших кораблей.

Ветер мы ощутили – нас с этого парома чуть не сдуло. Часть пути мы отсиживались в крытом помещении. Да и смотреть особо было не на что.

Зато потом из пролива Кука входишь в красивые фьорды Мальборо: изрезанные берега, покрытые сосновым лесом, невысокие горы, камерные уютные пляжики с одинокими отдыхающими, и ближе к Пиктону – паруса, паруса, паруса, как стайки чаек.

В порту, словно отец с двумя маленькими детьми, возвышался огромный бело-синий паром, по бокам которого стояли маленькие красные катерки.

Дорога в Крайсчерч шла вдоль берега. Мы смотрели на легкие волны, крупные скалы, ползущие камни… ползущие камни? Тюлени! Мы тормознули, съехали на обочину и по камням кинулись к воде. Это было целое тюленье поселение! Оступаясь на скользких валунах, мы осторожно подбирались к животным.

- Тюлеши, маленькие! – пищал Женя.

- И-и-и! – в тон раздалось у него из-под ног.

- Стой! – прошептала я и нагнулась. Прямо под камнем, на который мы спрыгнули, сидели два тюлененка.

- Ой, какие милахи! – Женя умильно рассматривал круглые мордочки в гроте, которые «страшно» пищали, чтобы нас отпугнуть.

- Пойдем-ка быстрее отсюда, сейчас мама этих милах придет, весом с нашу машину, и мало не покажется, - я забралась на соседний камень, подала ему руку, и мы ушли от малышей – на всякий случай.

Тюлени нас совсем не боялись. Алеша снимал их и в фас, и в профиль, и группами, и поодиночке, и на камнях, и в воде – разве что сам не нырнул туда. Но эта беспечность была кажущейся. Стоило ему пересечь некую невидимую черту, милые увальни открывали пасти с мощными клыками и угрожающе рычали: смотреть можно, трогать нельзя.

- Женя, иди сюда! – Алеша поставил сына на фоне особо крупного тюленя – но все же на расстоянии метров десяти. Тот недовольно заворчал. Алеша отошел, чтобы сфотографировать. Тюлень смолк. Алеша сделал шаг вперед. Тюлень заворчал. Алеша отошел. Тюлень смолк.

- Пап, ты скоро? – устал стоять Женя.

- Подожди… я не тебя фотографирую… тут такая морда красивая…

- А я?

- Щас-щас, - Алеша отвернул бейсболку козырьком назад, в полушпагате расставил ноги для устойчивости, затаил дыхание, прижал фотоаппарат к носу и щелкал, щелкал…

- Все, уходи, - наконец, скомандовал он. – Солнце на тюленях лежало хорошо. Но тебя я тоже сфотографировал, не переживай.

Одного тюлененка наша группа заинтересовала всерьез, и он неотрывно наблюдал за нами с невысокой скалы.

- Наверное, думает: какие странные и нелепые создания – и по скалам лазить не умеют, и слишком тщедушные, прямо совсем обезжиренные для обитания в ледяных океанических водах, а главное – не обладают такими длинными и красивыми усами, как любой хоть сколько-нибудь себя уважающий тюлень, - Алеша шел за нами, пытаясь поймать еще какие-то кадры.

Сам факт, что можно не в зоопарке или заповеднике, а в естественной природе на расстоянии от силы десяти метров увидеть тюленей, просто невероятен! Нет никаких заграждений, нет даже предупредительных табличек. Новозеландцы доверяют как своим гражданам, так и тюленям заботиться о безопасности друг друга. (продолжение следует)

8.01

Роторуа – Вакареварева – Вай-о-Тапу – Таупо – Тонгариро

Накануне вечером мы подъехали к мотелю Pohutu Lodge в Роторуа и сморщились: в воздухе отчетливо пахло тухлыми яйцами.

- А как вы хотели – жить на гейзерах и не нюхать испарения, - оправдывалась я. Это же мне хотелось «переночевать на вулкане», я сюда всех и затащила. Но вскоре носы привыкли. Было темно, ничего не видно, поэтому мы с чистой совестью заснули, а утром, наскоро перекусив, побежали быстрее вниз, потому что из окна было видно, как на заднем дворе нашего мотеля пыхтит гейзер, крупнейший в Новой Зеландии – Похуту. Выше и ниже по течению поднимались еще десяток струек. Гейзер неутомимо выбрасывал то высокие, то низкие плевки.

- А вот там – отели, в которых можно купаться в горячих водах, - показал куда-то в дым Богдан. - А мы туда не пошли. И остались без купания в горячих водах… Может, хотя бы измажемся грязью? Прямо здесь…

Пока все стояли и смотрели на мощные струи пара, Алеша опустился и лег на землю:

- Она теплая! Я греюсь на земле. Главное, чтобы гейзер прямо здесь не прорвался. А то будет копченая тушка. Женя, ложись рядом!

Женя опасливо посмотрел на него и отошел подальше.

- Подойди на минутку! Дай руку, встать не могу!

Женя сделал шаг вперед, протянул ладошку, и Алеша стянул его вниз, к себе.

- Доверишься папе, а он тебя на землю уронит, - пробурчал Женя, с интересом трогая теплую траву.

Мы упали рядом с ними: правда – есть полы с подогревом, а есть земля с подогревом. Валяться можно легко и без опаски: в Новой Зеландии ни змей, ни смертельно ядовитых пауков, ни хищников. Здесь вообще никто не хочет тебя сожрать. Даже комаров – и тех мы не встретили.

Но у этой гейзерной красоты есть обратная сторона. Мы пошли выселяться, чтобы ехать в деревушку маори, и администратор отеля рассказал, что здесь под землей все время образуются огромные бездонные пустоты. Отель чуть подальше уже в такую ухнул. Соседний отель – нынче призрак, хозяевам пришлось его бросить, потому что под зданием тоже возникла пещера, так что оно провалится под землю в любой момент. А потом и до них дойдет очередь. Но не сразу.

Так что жить на вулкане – это не фигура речи.

Несколько деревень маори прямо на вулканах и стоят. Одна из них называется... сами прочитайте нижнее слово на табличке.

Если покороче – Вакареварева. Ее домики расположены между кипящих озер, глубина которых неизмерима в буквальном смысле слова – ни один прибор не способен достигнуть дна извилистой раскаленной бездны. Дым затягивает деревушку, словно здесь повсеместно жгут костры. Курится и булькает вода в озерах, тут и там бьют струйки горячего пара, их просто ограждают, чтобы дети близко не подходили. Где-то внезапные провалы: ровные круглые ямы, над которыми слабо вьется дым.

Маори купаются в термальных источниках: из озера вода вытекает по скалам, несколько охлаждается и падает в прямоугольные выдолбы в камнях – ванны. К ним даже перила приделаны. В них и моются, и стирают. Готовить можно, просто закопав еду в землю: она запекается не хуже, чем в духовке. Или завернув в пакет и отправив вариться в озеро, как на этой фотографии.

Дома – деревянные, с соломенными крышами. Раньше их углубляли в землю: климат холодный, а гейзеры дают естественный подогрев. Таких традиционных домиков в деревне немного, в основном, построенные позднее, в колониальном стиле. Но все они очень маленькие.

В центре деревни – общинный дом, где жители собираются для решения насущных вопросов. Он украшен красными резными планками, на которых много человечков с высунутыми языками. Те, у которых язык прямо, глаза выпучены, а ноздри широко раскрыты, должны проанализировать, что за человек собирается войти, с добром он пришел или со злом. А те, у которых язык на сторону, как бы говорят: «Добро пожаловать!» Над всем этим – христианский крест. Причудливо.

Если подняться повыше, увидишь магазинчик с сувенирами: ничего особенного, купили Жене брелок в его коллекцию. За ним тату-салон, говорят, с полной загрузкой. Татуировки у маори до сих пор в почете и наполнены глубоким смыслом, причем, лица раскрашивают и женщины тоже. Это вам не дельфинчики на попе, это своеобразный паспорт на лице: завитушки, линии и точки отражают твои личные заслуги и твой статус в обществе. Женщины украшали подбородок и губы, мужчины – все.

На самой высокой точке деревни – кладбище. Хоронить тут в земле невозможно, выкопаешь что-то – яма сразу наполняется кипятком, получается суп из трупа. Поэтому погребают усопших в могилах из камня, которые сооружают на поверхности земли, типа саркофагов.

Сразу за кладбищем – дорога к гейзеру Похуту. Мы на него еще раз посмотрели – вид примерно такой же, как из отеля.

И везде по деревне стоят красные резные статуэтки с высунутым языком: охрана от злых духов и недобрых типов.

Гид-маори утверждает, что быт здесь за 300 лет не изменился, разве что ништяков стало больше: деревянные дома теперь красят в пестрое, еду можно готовить на сковороде, появился телек.

После экскурсии мы отправились смотреть представление – Маорийский государственный ансамбль песни и пляски имени Дж. Кука (шучу, не знаю, как он называется) исполнил маорийские народные блатные хороводные, а напоследок – их знаменитый боевой танец хаку, главный элемент которого – высунутые языки.

Маори были племенем не просто воинственным, а чудовищно воинственным. Даже сейчас, когда смотришь на хаку в исполнении актеров, мурашки бегут по коже. Лица потомков маори во время танца искажаются злобой и готовностью мгновенно пожертвовать всем, включая жизнь, лишь бы уничтожить врагов. Движения сопровождаются громкими криками и восклицаниями. Очень долго маори людоедствовали. Даже не надо гадать, почему: в Новой Зеландии практически не было животных, которыми можно питаться.

Маори отчаянно сопротивлялись колонизации, которая шла десятилетиями. Сначала до них доплыл Абель Тасман – и они его почему-то не съели. Потом Джеймс Кук обошел острова и составил их карту – его съели, но не они. А затем в 1840 году англичане охмурили вождей маори и подписали с ними договор, по которому – внимание – острова переходили в управление Великобритании, в обмен на это маори сохраняли свои права и получали покровительство. Да, и продавать землю маори могли только Великобритании. То есть, говоря по-русски: вы останетесь свободными, но земля ваша станет нашей. А мы вас за это защитим. И одарим стеклянными бусами. А затем англичане начали строить свои колонии. На что маори отвечали градом камней и стрел. Европейцы пускали в ход ружья.

Вот что писал Жюль Верн в «Детях капитана Гранта», которых мы, конечно, читали вслух:

«- А многочисленны ли маорийцы? - спросил Джон Манглс.

- За последние сто лет количество их очень сократилось, - ответил географ. - В 1769 году Кук определял число их в четыреста тысяч человек. А в 1845 году, согласно переписи туземного протектората, количество маори уменьшилось до ста девяти тысяч. В настоящее время, несмотря на болезни, водку и избиения, производимые англичанами-«просветителями», на обоих островах все же насчитывается девяносто тысяч туземцев, в том числе тридцать тысяч воинов, которые, по-моему, еще долго будут наносить поражения английским войскам».

Войны с маори продолжались до конца 19 века. Англичане, конечно, их подмяли. А в 21 веке, как теперь модно, раскаялись: быть маори сегодня выгодно - Новая Зеландия поддерживает коренное население, предоставляя ему большое количество льгот.

После танца можно было сфотографироваться с маори, непременно высунув язык. Что мы и сделали. По-дурацки, но прикольно.

Обратно шли в привычном дыму. Уже не обращали внимания на ямы и бульки. Привыкаешь…

Гид говорил, провалы множатся. Вакареварева с каждым годом все больше уходит под землю. Еще лет сто, и деревня растворится, как мираж, в клубах гейзеров Роторуа.

После деревушки мы поехали в парк гейзеров Вай-о-Тапу, он тоже рядом. Это и плюющиеся горячие фонтаны, и корявые леса, и кислотного цвета озера. Грязь булькает, вода кипит, проломы в земле рокочут, все пузырится, затягивает паром – этакий макет ада.

Вот это большое озеро – Палитра художника. Красок, и правда, много. Мы шли над ним по практически лежащему на воде деревянному мостику и всматривались в булькающее, чавкающее, задорно кипящее оранжевое, голубое и серое…

Самое красивое – Ванна с шампанским: мелко пузырящееся, искрящееся, словно трубу на заводе Абрау Дюрсо прорвало… «Шампанское» здесь, правда, чуть холоднее кипятка – 75 градусов.

А тут – чавкающая лужа грязи, словно какой-то гряземен сейчас соберет свое ползущее тело, встанет из этой смерди, обтекая коричневым, откроет губошлепый рот… и мы все равно его не поймем, потому что я и англичанский английский разбираю с трудом, а новозеландский английский для меня – словно вьетнамский.

Вот голубое, вот оранжевое – вы только обычной воды не найдете. Речка малахитового цвета, с прожилками – нормально. Зеленое-зеленое озеро – вообще отлично. Но самое яркое – вот это лимонное. Оно, действительно, такого цвета, не фотошоп.

Очень красиво, но жутковато: везде запрещающие таблички – не ходить, где-то температура воды обозначена – кипяточек. Если бы тут писали наши сказки про купание в трех водах, живым бы не вышел даже непобедимый главный герой.

Кстати, про сероводород: я – нюхливая, поэтому заранее намотала на шею бандану, чтобы прикрываться от мерзкого запаха. Так вот, она мне не понадобилась: запах не такой тошнотный, как от тухлого яйца на кухне или вареных холодных яиц в советском поезде: он вроде и более объемный, но как-то легче и разнообразнее, что ли… к нему быстро привыкаешь, и он – часть пейзажа.

После всего заехали на озеро Таупо, легендарное, о котором еще Жюль Верн писал. Огромное, спокойное, не то что булькающие лужи. Алеша ушел снимать каких-то уток, я залезла на булыжник недалеко от берега, а Женя взял беленький камушек, кинул в озеро…

- Мам, он не тонет!

- Кидай еще, - я подумала, разыгрывает. Женя кинул. Камень не утонул. Я слезла с булыжника, дошлепала до берега, взяла такой же камень, легонький и пористый, кинула – он закачался на воде, как кораблик.

- А, я знаю! Это пемза! Вулканический камень! Мы в моей юности такими пятки терли, чтобы гладкие были! – дошло до меня.

- Камень – и не тонет! Давай, возьмем с собой? – обрадовался Женя.

Да, вы правильно поняли: мы приперли в Москву пару круглых красивых кусков пемзы с озера Таупо.

То ли сероводород Алешу взбодрил, то ли гейзеры, то ли чудесные порошки индуса (у нас я такие не нашла, как ни искала), но он был вполне жизнеспособный, только уставал быстрее обычного.

Впрочем, за этот насыщенный день утомились все. Нас ждал мотель у подножья Тонгариро, и мы понеслись к нему, поскольку наивно рассчитывали там нормально поужинать. (продолжение следует)

6.01

Окленд

Итак, мы у антиподов, в Новой Зеландии. Ходим вверх ногами, голова немного кружится с непривычки, но пока с Земли не падаем, только высоко прыгать все-таки побаиваемся. Здесь желтое небо и красная луна. Говорят, из-за пожаров в Австралии. И пахнет неопознанной сладкой гадостью. В общем, все совсем не так, как у нас. Но вода все же сливается против часовой стрелки. Я дважды проверила.

Проснулись мы рано. Алеша, верный своей привычке – бегать всегда и везде, переобулся в кроссовки, поддернул спортивные шорты и рванул пугать спящий Окленд.

Те, кто спорт даже по телевизору не смотрят – то есть, оставшиеся мы, пошли медленно, с наслаждением пить утренний кофе с круассанами. Видите ли, это особенно приятно – знать, что в этот момент кто-то бежит, обливаясь потом, его мышцы напрягаются и болят, грудь пыхтит, встречные скунсы зажимают носы и шарахаются в ужасе, а ты сидишь в тепле, ловишь уголком глаза солнечный луч, пьешь ароматный свежесваренный кофе и лениво обсуждаешь антропологические особенности маори.

Тем не менее, мы громко повосхищались Алешиной силой воли (втайне подумав, что сидеть с чашечкой кофе было все же лучше) и, покормив бегуна, пошли кСкай-тауэр – местной Останкинской башне, чтобы обозреть город с высоты птичьего полета.

Ощущения от улиц странные. Вроде как Европа, но не совсем Европа. Исторических зданий почти нет; оно и понятно, Новая Зеландия – страна, прежде всего, фермерская, жизнь городская в ней началась относительно недавно. Тротуары очень чистые, деревья аккуратные, газончики и клумбочки выглядят максимально естественно. Несмотря на чистоту и разумность устройства, в Окленде не возникает чувства, что, если ты случайно нарушишь какие-нибудь местные правила или традиции, то за этим непременно последуют осуждающие взгляды разгневанных граждан. Все очень ненапряжно, но при этом цивилизовано и удобно.

Скай-тауэр – совсем невысокая, всего триста с лишним метров против пятисот с гаком Останкинской. Но виды красивые. Правда, Алеша как-то заметно скуксился – его начало слегка потряхивать. Мы пофотографировали, спустились вниз и уже готовились ехать в местный океанариум, когда наш бегун признался, что ему нехорошо.

- Все беды от спорта! – сказал Богдан.

Мы отправили Алешу в отель, наказали лежать в постели, пить чай и акклиматизироваться, а сами рванули смотреть пингвинов и прочих местных рыбозверей.

К «Подводному миру Келли Тарлтона» надо ехать на автобусе – он находится на особом полуострове. Этот самый Тарлтон был аквалангистом. И решил показать сухопутным лошпедонам то, что видит он сам, погружаясь в морские глубины. Только в более концентрированном виде. Выкупил старые огромные сточные баки, придумал, как вмонтировать в них акриловые прозрачные листы, чтобы получился длинный изогнутый подводный тоннель, сделал отдельные аквариумы для редких экземпляров – и готово. Турист пошел.

Пингвины, акулы, скаты, пестрые и незаметные рыбы – всего понемногу. Не самый лучший и разнообразный океанариум, но сходить можно.

Когда мы вернулись к Алеше, нас ждал сюрприз. Его реально трясло – температура была не меньше 39 градусов, и нурофен ее не сбивал. Термометр я не взяла, но все было понятно и без него. Богдан достал какие-то свои лекарства, но и это не помогало. Я пошла в местную аптеку.

По-английски я говорю на уровне «Хау мач вотч эт ёр клок?» - сколько ни пыталась выучить, без практики это – как по самоучителю начать танцевать сальсу.

Пройдя по паре улиц, увидела вывеску, зашла. Долго пялилась в незнакомые названия, потом отыскала знакомое – что-то типа терафлю. Видя мои мучения, индус-провизор вышел мне помочь. Я на английско-пальцевом объяснила, что у хазбенда высоченная темпреча, поэтому надо что-то столь же сильное, как Шварценеггер, только из мира таблеток. Он закивал, выложил на витрину какую-то пачку и объяснил, как по часам принимать порошки. Я уточнила, точно ли это самое ядреное?

- Ес, ес! – активно закивал индус. Он говорил еще что-то, я по скудоумию не поняла, поблагодарила и пошла вливать в несчастного Алешу снадобье. Положение было безвыходное: конечно, мы взяли с собой медстраховку, но пролететь полмира, чтобы лечь в больнице или в отеле на все время отпуска – так себе удовольствие.

Алеша был цвета пододеяльника и очень вписывался в черно-белый интерьер. Им можно было топить лед на Южном полюсе. Что за хвороба такая, у которой из симптомов – только температура?

Дальше я разводила порошки по инструкции – то каждый час, то раз в два часа. Он безропотно пил. И даже ночью мы вставали по часам, чтобы глотнуть горячее лекарство. Хорошо, в номере был чайник.

Я мало верила в адское зелье, если честно, но надо же было что-то делать…

7.01

Окленд – Хоббитон – Роторуа

Однако к утру Алешу отпустило. Он был слаб, температура все еще держалась около 37 с хвостом, но это было уже терпимо. Мне хотелось побежать и поблагодарить индуса, но пора было ехать.

Мы взяли машину в рентакаре и двинулись на юг. За две недели путешествия нам предстояло проехать всю Новую Зеландию.

Водителем сел Богдан – Алеша не отсвечивал и попивал свои порошки, а я категорически отказалась вести машину, у которой руль в неположенном месте.

По обеим сторонам дороги раскинулись бесконечные холмистые поля, пересеченные плетнями. Кое-где – островки деревьев. Их немного: для фермера главное – максимально занять свои площади полезными культурами. Да и овцы молодые деревца съедают. Сочетание полей, отдельных деревьев и волнообразного рельефа создает особый ритм, уводящий взгляд к самому горизонту. Такие пейзажи часто встречаются на картинах художников эпохи Возрождения.

«В земле была нора, а в норе жил хоббит».

Мне кажется, это одно из лучших предложений в мировой литературе. Так начинается «Хоббит» Толкина. И я никогда, никогда не думала, что буду стоять, смотреть на эту нору и понимать: ёлки-иголки, по-другому и не скажешь.

Это первый пункт нашего путешествия – Хоббитон. Деревня хоббитов, которую выстроили специально для съемок «Властелина колец», а теперь поддерживают в практически жилом состоянии. Боги, какое это все классное! Тут белье сохнет, маленькое, хоббичье, здесь какие-то мелкие топорики из бревна торчат, там табличка на двери «Ушёл ловить рыбу», а в соседнем садике корзина, до середины наполненная грушами, и лесенка маленькая к дереву прислонена – хоббита срочно жена позвала, но он сейчас выйдет из домика, ворча и покачивая головой от досады, что его оторвали по пустяку, и дособерет урожай. Все сделано так, чтобы создавалось впечатление: хоббиты здесь, просто ненадолго отлучились по делам и вот-вот вернутся. Как ни странно, деревня создает большую иллюзию существования маленького народа, чем сам фильм. Здесь все по-настоящему – и забытая метелка, и дымок из какой-то трубы, и запах хлеба, и бегающие по лужайке крольчата. Захотелось остаться до вечера и подождать, когда придут постояльцы домов, сесть с ними у костра с чаркой душистого эля и послушать истории о Гендальфе, троллях и покорении Мордора.

«Входная дверь в нору, круглая, точно люк, со сверкающей медной ручкой посредине, была выкрашена в зеленый цвет». И правда, кругленькая, уютненькая, а перед домом – садик с цветочками, дорожка мощеная, калиточка аккуратная… А выше, над норой Бильбо Бэггинса – огромный дуб. Настоящий великан. И это единственное, что здесь не натуральное. Не было в округе такого дерева, да и не пересадишь его. Поэтому заказали искусственное, которое обошлось в миллион долларов. Мы долго смотрели на дуб в поисках «десяти отличий», но так ничего и не обнаружили. Дерево как дерево. Разве что большое. Рядом растет похожее, только поменьше, но при этом бесплатное.

А вот все остальное: домики хоббитов, мельница, скамейки, фонари, кафе – сделано для фильма и осталось таким, каким было во время съемок. Режиссер Питер Джексон путешествовал по Новой Зеландии и искал место для деревни Шир. Нашел красивую ферму с хорошим рельефом: луга, овечки, группки деревьев, пруд. Выкупил землю. И начал строить реальную деревню – он не хотел делать компьютерные декорации, ушел бы уютный дух старины. В работу включилась армия Новой Зеландии: солдаты выстроили дорогу, мост, сделали четыре десятка хоббичьих нор. А потом пришла другая армия – декораторов. Они создавали двери и окошки, состаривали доски и экстренно проращивали мох на камнях, чтобы все выглядело обжитым. Ландшафтные дизайнеры мастерили садики и живые изгороди, рельефные дорожки и скамеечки. Всенастольно детализировано, как будто создатели увлеклись и начали играть в сотворение реального мирка.

Я готова была остаться работать уборщицей у хоббитов. Или садовником. Судя по лицам, большинство из нашей группы – тоже. Но вот проблема: норы – это муляжи. Двери открываются только у некоторых, за ними – небольшая пещерка, и все. Хотя садовники здесь все же есть, они реально ухаживают за посадками.

Ходить здесь, кстати, можно только с экскурсией. Но это не мешает, времени достаточно.

Внизу у пруда – мельница и бар «Зеленый дракон», в котором наливают хоббичий эль, детям – безалкогольный. Мы отведали эля, сели на берегу пруда… и так грустно нам стало. Уезжать не хотелось, аж комок к горлу подступил. Я не фанат Толкина, но мне захотелось остаться здесь и провести лет десять. А потом уйти вместе с гномами к эльфам.

Хоббиты умеют жить и любят жизнь: у них и дома, такие уютные и соразмерные, и отношения, такие добросердечные и милые, и мечты, такие светлые и созидательные, и еда, такая вкусная и обильная. Разве можно по доброй воле уехать из почти рая, где каким-то неземным спокойствием и тишиной проникнуто все вокруг. Тропинки, речка, круглые двери и окна, зеленые лужайки в теплых пятнах предвечернего солнца, даже облака, которые здесь будто другие, по-хоббитовски домашние – все это почти сразу становится родным и еще очень долго не отпускает, напоминая о том, что, вопреки козням разных троллей, можно создать на земле островок настоящего счастья. (продолжение следует)