Tabibu

Вот ссылка на положение в турнире после 11 тура:
https://chess-results.com/tnr964627.aspx?lan=11&art=1&rd=11

Это было очень напряженное противостояние. Так поздравим же победителей!

Среди девушек лучшей стала @Aleerar, поздравляем!
Она не только прекрасная шахматистка, но и очень благородная девушка! Она уступила свое место в блице против Александра Грищука ребенку. Думаю, лет через десять он сам напишет пост о том, как добрый поступок в далеком детстве определил его будущее. Возможно, это будет пост нового чемпиона мира!

Лучшим среди игроков без ID стал @sergadin, поздравляем! Он ушел сразу после турнира, не дождавшись награждения, но я все равно выследил его на следующий день и наградил по полной!

Третье место с боем взял @Svetlyi.Igor, поздравляем!

Второе место заслуженно получил @Lavrik87, поздравляем!

И абсолютный чемпион Пикабу, а по совместительству замечательный пикабушник @kartviller, поздравляем!

Вы большие молодцы и настоящие шахматные крутыши!

Еще 14 человек попали в сеанс одновременной игры, поздравляем!

Из 14 партий гроссмейстер выиграл 12 и еще 2 сыграл вничью. Порадуемся за пикабушников, ничья с Грищуком - это мощно!
@user5809740, @Glintvein81, поздравляем!

На youtube канал Pikabuchess я уже загрузил видео с блиц-партиями, скоро там также появится запись сеанса, интервью и короткий итоговый ролик. Также будет транскрипция ответов на вопросы, заданные Александру в этом посте и из зала. Ответы были очень интересные!

А теперь немного фоток

Турнир прошел отлично, общение с Александром - великолепно. Казалось, что 11 туров с контролем 5+3 - многовато. Но в последних турах не покидала легкая грусть, что вот-вот все должно закончиться, а хочется еще играть и играть. Живая доска и живые шахматы - это непередаваемые ощущения, совершенно другой уровень концентрации во время партии, совершенно иная ценность победы и поражения. Азарт и адреналин захлестывают с головой, часы бездушным палачом отсчитывают секунды до смерти и мозг судорожно ищет варианты спасения или пути к победе. Это действительно нечто незабываемое и удивительное.
Надеюсь, мы еще не раз встретимся, чтобы яростно сокрушить эго друг друга в суровой, кровавой и бескомпромиссной войне под названием шахматы!

Огромное спасибо всем, кто присылал донаты!

Особенно:
@Science.freak291,
@Bezrazryadnik
@krilov1982
@iforge82,
@alexeytimushev,
@Ukonvasara
@kartviller
и всем, всем, всем! Без вашей помощи ничего бы этого не было!
Спасибо!

Отдельное огромное спасибо @pikabu! Дизайн призов и сами призы, информационная поддержка, помощь с организацией - это огромный вклад, мы вам очень благодарны!

Спасибо школе имени Петросяна за предоставленный турнирный зал и судейство

И, конечно же, выражаю благодарность руководству шахматной школы "Олимп" https://schoololimp.ru! Благодаря их помощи удалось пригласить самого Грищука. А это было непросто! Они были готовы подстраховать с инвентарем, если бы пришлось проводить турнир не на шахматной площадке. И именно там работает наш победитель, @kartviller, а вместе с ним и другие лучшие тренера Москвы. Если вы хотите подтянуть свои шахматные навыки или отдать ребенка заниматься, лучшего места не найти! Я сам там некоторое время занимался и буквально за несколько месяцев вырос примерно на 150 пунктов, плюс получил серьезное фундаментальное понимание многих неочевидных без тренера вещей. Так что могу с чистой совестью рекомендовать эту школу, там здорово.

А по центру заброшенной ярмарки - высокий шатер. Единственное, что здесь уцелело. Вымокшая грубая ткань с белыми и красными полосы, висящие неопрятными тряпками флажки перед входом, зато в косом провале входа - свет и, надеюсь, тепло. В предвкушении возможности согреться стараюсь быстрее хлюпать по расползающейся жиже под ногами.

Внутри шатра действительно светло и не так зябко. А еще шумно. Полукругрыми рядами расставлены грубо сбитые скамейки, на которых плотно сидят дети в знакомых монашеских рясах. Их тут человек пятьдесят, со спины не видно лиц. Дети периодически хлопают и дружно охают от происходящего в центре шатра. А там в самом разгаре представление кукольного театра. Невысокий постамент, задрапированный пестрой тканью, за которым прячется кукольник. Залатанные кулисы из видавшего виды, выцветшего красного бархата обрамляют потертую сцену с грубо размалеванным задником, изображающим довольно современную комнату: два стола с компьютерами, кровать, небольшая кухня с электрочайником и микроволновкой. На сцене три деревянные фигурки в одежде, неумело сшитой из лохмотьев и обрезков ткани. Красная крылатая фигурка падшего, белая крылатая фигурка ангела и черная фигурка человека с мечом. Они попеременно трясуться, показывая тем самым, кто из них сейчас произносит свою реплику. Падший говорит низким голосом Геннадия, ангел - высоким голосом Геннадия, а человек - обычным его голосом. Низкий голос получается так себе, ребенку сложно выдавать такие звуки и он периодически дает петуха.

Ангел, высоким голосом:
-Отпусти, молю! Мы любим друг друга и никому не причиним зла!

Человек, обычным голосом:
-Я пришел вас убить!

Падший, низким голосом:
-Иди с миром, человек. Я отказался от насилия и хочу просто жить.

Человек:
-Мне нужны ваши души!

Падший:
-Тогда забери меня, а ее отпусти.

Ангел:
-Я не смогу жить без тебя!

Падший:
-А я без тебя!

Под утрированное чмоканье две фигурки начинают обниматься. Что-то очень важное мелькает в сознании, когда я вспоминаю, что на самом деле происходило в тот момент. Что-то, что нужно обдумать и понять. Никогда нет времени обдумать и понять… Представление тем временем продолжается.

Человек:
-Я убью вас! Убью!

кукольный человечек замахивается мечом и бьет целующихся. Меч рубит воздух в нескольких сантиметрах от фигурок, но из-под сцены послушно вылетают яркие красные ленточки, видимо, символизирующие кровь.

Падший, падая:
-Я люблю тебя!

Ангел, падая:
-Я люблю тебя!

Человек:
-Я пожиратель душ! Аха-ха-ха!

На сцене взрывается хлопушка, красная и белая мишура засыпает сцену, падает на пол перед ней, летит на зрителей. Человек скачет по сцене:
-Мое! Все мое! Я пожру ваши души! Я пожру все души! Ом-ном-ном.

Деревянные ручки человечка не могут сгибаться в локтях, но, судя по движениям, он пытается засунуть как можно больше мишуры себе в голову. Мишура рассыпается в стороны, липнет к кулисам, покрывает черные лохмотья человечка ярким густым слоем. Фигурка поворачивается к зрительному залу:
-Этот голод не остановить!

Он направляет меч на одного из застывших в молчании детей:
-Я пожру твою душу!

Переводит острие от одного зрителя к другому:
-И твою! И твою! И твою! Я пожру все ваши души! Аха-ха-ха!

Дети начинают пищать, визжать и бросать чем попало в сцену. Камушки, огрызки яблок, куски хлеба летят в сторону торжественно закрывающихся кулис.

Я подхожу ближе к сцене, смотрю на детей и вздрагиваю. Это близнецы. Несколько десятков Геннадиев кричат, свистят и забрасывают сцену всем, что попадет под руку. Из-за сцены тем временем выходит еще один Геннадий в засаленной косоворотке, грязных штанах и ярком красном картузе с цветочком, спрашивает:
-Ну что, ребята, вам понравилось представление?

Дружный возмущенный гул зрителей.

Геннадий карикатурно удивляется:
-Ой! А что же вам не понравилось?

Один из его близнецов встает и неуверенно говорит:
-Добро должно побеждать…

Геннадий-петрушечник звонко хохочет:
-Кому должно?! Никому не должно! Никто никому ничего не должен!

Геннадий-зритель садится обратно под таким напором, а Геннадий-артист истерично продолжает:
-Мы брошенные дети нашего небесного отца! Если он допустил смерть абсолютно светлого создания, то что ему мы? Куличики песка, расплывающиеся под дождем! Наши отцы предали нас, выбросили в монастырь, где мы забыли смех, забыли радость, забыли жизнь, служа новому отцу. Который тоже нас бросил. Обманул. Предал. Нам больше не во что верить!

Зрители затихли и поникли.
-Повторяйте за мной! Нам больше не во что верить!

Зрители молчат в нерешительности.
-Не хотите? Тогда ответьте мне, во что же нам верить?

Ребята молчат и переглядываются. Я подаю голос:
-В себя.

Все оборачиваются, на меня смотрят десятки пар одинаково удивленных глаз, будто только что заметили мое присутствие, хотя я не особенно скрывался. Продолжаю:
-Нельзя всегда надеяться, что кто-то придет и все решит. Однажды нужно взять ответственность на себя. Он дал вам целый мир, пользуйтесь. Хватить выпрашивать.

Передразниваю:
-Ой, папочка, избави нас от лукавого!

Показываю кукиш.
-Во! Пора взрослеть, Гена. Пойди и сам избавься. Создатель тебе все для этого дал.

Такая простая мысль, кажется, никогда не приходила ему в голову. Он молчит с выражением удивления и смущения. Подхожу ближе, кладу руку ему на плечо:
-Ты справишься, обещаю. Тебе есть во что верить.

Мир рвется, расплывается кусками мокрой бумаги, за которой сплошной белый туман. Я стою на белом песке, вижу только белое, клубящееся облако метра на три вокруг. Одежда сухая и температура вокруг ни высокая, ни низкая. Нормальная.

В этот раз получилось гораздо легче. Похоже, я примерно нащупал, как проходить эти мороки. Для начала проверочка.
Рисую свет. Рисую… легкий разряд тока бьет по руке, как будто статическое электричество от бабушкиного свитера. Туман немного сереет, одновременно со всех сторон раздается детский голос Геннадия:
-Откуда ты здесь? Зачем? - в этих словах нет выражения, как будто это автоозвучка.

Отвечаю:
-Пришел тебя лечить.
-От чего?
-Ты плачешь, хочу тебя успокоить.

Пауза. Терпеливо жду. Из тумана передо мной медленно появляется обнаженный силуэт ребенка в одной набедренной повязке с какими-то красными полосами и точками на лице и теле. Сгорбленные плечи, тоненькие ручки, хилая грудь. Этому ребенку не помешает какой-нибудь спортивный кружок.
-Тут недостаточно успокоить,-все так же без выражения говорит Геннадий. Он подходит все ближе и я с ужасом оглядываю его маленькую фигурку. Из его глаз по щекам и подбородку идут глубокие рваные борозды и продолжаются на груди, животе, ногах. Плоть окровавленными ошметками болтается по краям ран. Будто он плакал и везде, где слезы оставили следы, кто-то нанес эти кошмарные раны тупым кинжалом. Крови не течет, но плоть блестит, говоря о том, что раны свежие. Или незаживающие.
-Ну давай, успокой меня,-говорит Геннадий все так же без выражения.
-Больно?-мне хочется прикоснуться к нему, но я боюсь сделать хуже.
-Очень,-ребенок смотрит на меня не моргая,-но не телу. У меня нет тела, это образ, чтобы тебе было проще понять.

Немного успокаиваюсь.
-Крайне достоверный образ. Тогда как ты чувствуешь боль? Без рецепторов, нервной системы и всего остального?
-А как ты живешь без души?

Пожимаю плечами:
-Ну это как раз понятно. Органика, белки, вот это вот все. Блуждающему биороботу не нужна душа, он самодостаточен.

Геннадий копирует мое движение:
-Тут тоже все понятно. Божественная воля, небесная энергия, вот это вот все. Бессмертной душе не нужен биоробот, она самодостаточна.

Я озадаченно тру лоб:
-Не понимаю.

Геннадий также безэмоционально вещает:
-По всем законам мироздания мы оба должны быть мертвы. У меня было время над этим поразмышлять. Сама суть вашего договора - насмешка над замыслом творца. Но, тем не менее, он существует. И этот же или подобный механизм использовали и в моем случае. Только, в отличие от тебя, у меня не было даже права на исполнение желания. Я просто вынул свою душу и отдал, безвозмездно.
-Да как же безвозмездно? После смерти ты вознесешься и получишь вечность в раю. Это и есть твоя награда.

Геннадий кивает:
-Да, это и есть моя награда. Я тоже так думал, пока не убил ангела.
-Ты не убивал! Это я.
-Хорошо, если тебе так спокойнее. Я тоже так думал, пока не погиб ангел. Больше я так не думаю.
-Почему?

Геннадий некоторое время молчит, потом отвечает:
-Если честно, не знаю. Просто чувствую, что больше не верю. Что-то сломалось. Мне больше не за что каяться, нечего терять и не во что верить.

Невольно улыбаюсь. Он вслух повторяет этапы моего пути. И, кажется, я понимаю причины случившегося лучше, чем он сам. Похоже, я наконец дошел. Теперь все гораздо реалистичней и стабильней, без рассыпающихся образов и перетекающих друг в друга кусков пространства. Очень тяжело смотреть на эти страшные раны, тем более на теле ребенка, тем более, если лабиринты подсознания закончились и этот образ можно контролировать. Позволяю себе немного дерзости:
-Я понимаю, что тебе важно, чтобы я прочувствовал твою боль. Но, может быть, не будем заниматься манипуляциями с детьми? Это слишком. Я так же тебе посочувствую в твоем взрослом обличии.

Геннадий снова некоторое время молчит. Затем отвечает:
-Я не знаю, как бы я выглядел старше. Я покинул тело в тринадцать лет, то тело и показываю. Но манипуляции - не моя цель. Давай попробуем иначе.

Пока я пытаюсь осознать, что все те дети, которых я видел в монастыре, скоро отдадут свои души смертоносным железкам, туман рассеивается. Мы в моей квартире, за знакомым столом. Я сижу перед чашкой дымящегося кофе, Геннадий в белых льняных штанах и вышитой красными узорами косоворотке сидит на краю стола на том месте, где я обычно его укладывал во время завтрака. Ужасные раны по-прежнему покрывают его лицо и тело. Он с удивлением трогает один из висящих ошметков кожи:
-Прости, почему-то не получается убрать.

Отвечаю:
-Ничего страшного.

Тут же поправляюсь:
-Точнее, страшно, конечно! Даже представить не могу, что ты чувствуешь.
-Можешь. Ты же бывал на отработках долга, тебе прекрасно известна боль души.
-Не думал, что это можно сравнивать.

Геннадий молчит. Обиделся?
-Нет, я не обижаюсь, не переживай.

Читает мои мысли?
Геннадий кивает:
-Это непроизвольно. Помнишь, тот странный бородатый батюшка говорил, что мы взаимодействуем сознаниями напрямую. Я уже привык к бестелесному состоянию внутри оружия, а ты цепляешься за предыдущий опыт. На самом деле мы сейчас слиты в одно. Это беседа двух сознаний и одновременно разговор сам с собой.

-Ты видел все происходящее?
-Ощущал. Как ты верно заметил, у меня нет пяти человеческих чувств. Но есть шестое, которое объединяет их все. Я бы назвал его знанием. Я просто знаю, что происходит вокруг.
-А сейчас что там происходит?
-А сейчас не знаю.

Закрываю глаза и молчу. Пытаюсь вспомнить те ощущения, которые были при отработке. Вспоминается только боль. Адская боль. Думаю о другом. Вспоминаю, как меня распылило, при попытке атаковать бьющегося в полную силу падшего. Пустота и безвременье. У меня нет тела, только сплошной поток сознания без чувств и мыслей. Комнаты нет, кофе нет, ребенка рядом нет. Пустота и безвременье.
Не выходит. Стул все также давит на мои ляжки, кофе все так же пахнет горечью и бодростью, руки сжаты в кулаки, подушечки пальцев ощущают ладони, а ладони - подушечки пальцев. Открываю глаза и снова вздрагиваю при виде изуродованного лица ребенка. Он впервые улыбается самым краешком рта:
-Мне приятно, что ты так за меня переживаешь. Правда. И твое обещание что-нибудь придумать для меня очень ценно. Но здесь вряд ли что-то можно сделать. Нас учили, что только безграничная вера праведника делает его смертельным оружием для служителей ада. А с верой у меня серьезные проблемы, которые ты не сможешь решить. Тут некому рубить головы, нет кого-то, ради кого можно пожертвовать собой, нет подвига, который можно совершить на пределе возможностей. Я медленно отделяюсь от сосуда, в который меня заключили. И здесь нет твоей вины. Просто мне пора. Это больно, но это не изменить.

Мотаю головой:
-Но ведь они как-то лечат такое! Не просто так меня сюда отправили.

Геннадий кивает:
-Да, они как-то лечат. Об этом тоже говорит тот человек в свитере. “Нужно подавить его, тогда сможешь вернуть его в стабильное…”, а потом он увидел, что тебе нечем меня подавлять. Да ты бы и не стал. Ведь не стал бы?

Пытаюсь быть искренним, заглядываю в себя. Отвечаю:
-Не знаю. Иногда лечение может быть болезненным. А еще ты мне очень нужен. Поэтому не знаю.

Геннадий молчит.
-Слушай, по пути сюда я прошел шесть этапов. Шесть демонов, о которых говорили там, снаружи. Три твоих и три моих. И там все вертелось вокруг этой фразы “Мне больше не за что каяться, нечего терять и не во что верить.” Свою часть я прошел, повторив ее слово в слово. А твою, наоборот, убедив тебя в том, что тебе есть за что каяться, есть что терять и есть во что верить.

Геннадий молчит.
-На этом пути я многое вспомнил и многое понял. Когда меня спросили, что я хочу получить в обмен на свою душу, я пожелал быть со своей любимой. Когда меня спросили, действительно ли несколько лет с ней для меня важнее вечности рая, я своими руками выдрал пульсирующий шар из своей груди и отдал им. А потом мы были вместе. И не было у нас никакой благостной жизни в любви и согласии. Я даже не знаю теперь, любила ли она меня хоть немного, или использовала, чтобы вырваться из провинции. Тогда я этого не видел, а теперь вижу. Как будто заново прочел книгу, которую не понял в детстве. Но это все неважно. Если бы меня спросили еще раз, я бы ответил то же самое. Все что мне нужно теперь, это закрыть договор и вернуть свою душу. Тогда я смогу заложить ее снова, за возможность быть с ней еще несколько лет.

Прерываюсь на секунду, а потом продолжаю:
-Нет, не так. В этот раз если она не захочет, я не буду с ней. Мне нужно, чтобы она просто была.

Геннадий некоторое время продолжает молчать, потом произносит:
-Неужели можно кого-то так сильно любить? Кого-то, кроме всевышнего.

Я хочу ответить, но он прикладывает палец к моим губам:
-Подожди. Дай мне почувствовать.

Это очень странное ощущение. Как будто тебе массируют голову модным когда-то массажером из расходящихся веером проволочек. Только массируют изнутри. Щекотно, бегут мурашки, хочется извиваться и отпрянуть. Обхватываю голову руками, чтобы убрать эту штуку, но кости черепа мешают ее достать. Непроизвольно мычу от смеси наслаждения и раздражения. Мотаю головой, стучу рукой о стол. Это невыносимо! Ощущение резко обрывается. Геннадий смотрит все так же безучастно, но раны на его лице как будто немного бледнеют. Тяжело дышу, постепенно прихожу в себя. Ощущение щекочущих проволочек внутри головы проходит медленно, оставляя за собой неприятное эхо. Но если это поможет, то и ладно. Не самая страшная мука из тех, что мне приходилось испытывать. Геннадий молчит и тоже будто бы прислушивается к своим ощущениям. Произношу задумчиво:
-Знаешь, перед отправкой сюда я разговаривал с настоятелем. Он сказал, что бог везде вокруг. В шуме ветра, красках заката, добрых словах. Может быть, стоит поверить в это? Бросил он нас или просто решил вздремнуть пару тысяч лет, его часть все равно осталась здесь, с нами. Даже если он не услышит, есть смысл говорить ему спасибо. Даже если он не оценит, все равно есть смысл бороться со злом. Разве не в этом смысл веры? Не знать наверняка, но верить.

Геннадий кивает. На месте зиявших недавно ран незаметно возникли бугристые шрамы. Произносит:
-Забавно, что ты сам в это не веришь. Но заставляешь поверить меня.

Он снова делает паузу, как будто пытаясь что-то услышать, затем говорит:
-Мне больше не больно, мне… интересно?

Это первое слово, которое он произносит с выражением. Вопросительно-растерянно. Тянусь его обнять, он не сопротивляется, но и не отвечает на объятия. Сосредоточенно о чем-то думает. Тринадцатилетний подросток, который никогда не повзрослеет. Шепчу ему на ухо:
-Я постараюсь тебя вернуть, обещаю.

Геннадий неожиданно отстраняется, смотрит хмуро:
-Не нужно. Для этого тебе придется использовать тело какого-нибудь несчастного. Я этого не хочу.

Он грустно улыбается:
-Я ведь праведник. Чистая, безгрешная душа, своим гневом рассекающая исчадий ада.

Снова некоторое время молчит, потом произносит как-будто с трудом:
-Господь подбирает каждому крест по силам. Мой - вот такой и мне его нести. Если ты можешь так отчаянно верить в простую земную женщину… Мне должно быть стыдно за мою слабость. Ты прав, мне есть за что каяться, есть что терять и есть во что верить. Спасибо.

Открываю глаза. Я лежу в келья на твердой деревянной лавке, служащей монахам кроватью. Никаких камней, компьютеров и бородачей, только голые каменные стены и грубый дощатый пол. На соседней лавке лежит мой меч. Все прошедшее кажется далеким и нереальным. Разговаривал ли я с Геннадием или просто спал с яркими сновидениями? Шарю по карманам в поисках сумеречных линз, чтобы проверить пламя, но их нет. Рядом с моей лавкой стоит настоятель в своем торжественном голубом с золотым одеянии. Улыбается:
-Все получилось, он идет на поправку. Не знаю как, но у тебя получилось.  Кстати, твой бешеный кот разодрал мне рясу и утащил кадило.

Усмехаюсь:
-Он вам еще в ботинки нальет, поверьте.

Священник хохочет:
-Такой дурашка! У него ушко лысеет, не забудь накапать слез. У тебя есть или дать?
-Не откажусь.
-Ладно, я распоряжусь. Пока приходи в себя, пришлю кого-нибудь проводить тебя на выход.

Он некоторое время молчит, потом произносит:
-Ты сделал хорошее дело. Я был жесток с тобой и не все рассказал заранее, но иначе ты бы не согласился.

Усмехаюсь:
-Ложь во спасение.

Он кивает и собирается уходить, я говорю ему вслед:
-Вы уверены, что не согласился бы?

Священник оборачивается:
-Не знаю. Теперь - не знаю.

У меня мелькает мысль еще что-нибудь выторговать, но я ее отгоняю. В конце концов, я договаривался с отцом Антоном и должен выполнить договоренность.
-Еще кое-что. На прошлом заказе я видел битву двух нижних, очень сильных.

Настоятель возвращается и садится на табурет рядом с моей лавкой. Подробно рассказываю все, что видел тогда. Настоятель хмурится, задает уточняющие вопросы, в задумчивости чешет бороду. Когда я заканчиваю он молча встает и собирается уйти, но перед выходом снова оборачивается:

-Спасибо, то, что ты поведал, очень интересно и очень важно. Передать такую информацию и ничего не попросить взамен - это и правда благородно. Отец Антоний прав, что-то в тебе еще осталось. И отрок Геннадий не просто так тебя принял. На выходе тебе передадут монокль. Выкинь свои допотопные линзы, с моноклем сможешь видеть сразу и здесь и там. Сначала будет подташнивать, потом привыкнешь.

Растерянно благодарю. Настоятель улыбается и выходит из кельи. Встаю с лавки и подхожу к своему мечу. Беру его в руку. Потемневшее пятно и борозды на клинке неопрятно взбугрились, как будто по ним прошелся сваркой неумелый шабашник. А еще эти новые наросты похоже на те шрамы на лице Геннадия. Возвращаюсь к своей неудобной постели, ложусь и кладу Геннадия рядом с собой. Закрываю глаза, пытаюсь немного вздремнуть, положив руку на гарду. В сознании мелькают смутные образы, будто я пылаю белым огнем и с чудовищной скоростью несусь какому-то покрытому трупными пятнами жирдяю. Сталкиваюсь с его шеей, которая лопается и густо обдает меня черной гниющей кровью. Не останавливаясь ни на миг, сталкиваюсь с другим уродцем, крылатым, шипящим и плюющимся чем-то зеленым. Он также разваливается от моего толчка а я, покрытый новой порцией отвратительной жижи из его артерий, уже врезаюсь в следующего смердящего выродка. Хочу остановить этот калейдоскоп и открываю глаза. Геннадий, поблескивая сталью, лежит рядом. Тринадцатилетний ребенок, чувствующий каждую убитую им тварь, горящий изнутри от гнева и омерзения, но сумевший среди всего этого ужаса сохранить себя. А я еще жалуюсь на собственную тяжелую жизнь…

Щелкает, открываясь, дверь и в келью заходит знакомый молчаливый паладин. Делает приглашающий жест рукой и выходит. С кряхтением поднимаюсь, беру Геннадия и иду за ним. Мы выходим в знакомый коридор с рядами дверей в кельи и лавками между ними. На лавках сидят уже другие дети. Мы уже подходим к массивной двери, которую открывают два монаха, когда из одной кельи выкатывают две видавшие виды медицинские каталки. На одной лежит свеженький, будто только с витрины, автомат Калашникова. На другой миниатюрная посиневшая девочка, от шеи до щиколоток прикрытая простыней. Каталки буднично увозят в противоположную от нас сторону, дети на лавках осторожно косятся на происходящее, но больше никак не реагируют. Мы с паладином идем обратно тем же путем, которым пришли. Отроки с суровыми лицами все так же чему-то учатся в классных комнатах, занимаются в спортзале, чинно прохаживаются по коридорам и молятся в кельях. Райская кузня…

В небольшом помещении, в котором я очнулся, когда сюда попал, паладин снова касается моей руки и я проваливаюсь в темноту, чтобы очнутся с дикой жаждой в кабинете директора школы при церкви. Рядом паладин, снова в широком пальто, Антон в той же самой рокерской куртке и кот, который с отчаянным мрявом бросается к моим ногам и начинает с каким-то ожесточением тереться о них, вдавливая влагу сквозь джинсы в самую кожу. Паладин прикасается к моему лбу, жажда проходит и я наполняюсь энергией. Это уже не вызывает таких эмоций, как в первые разы. Привыкаю.

Антон с улыбкой протягивает мне небольшой картонный пакетик, украшенный изображениями крестов и разных храмов:
-Тебе просили передать.

Забираю пакет, складываю Геннадия в сумку для штатива, встаю и иду к выходу ни с кем не прощаясь. В теле море энергии, а голову как будто огрели здоровенным молотом. Антон и кот следуют за мной:
-Значит справился?

Со вздохом киваю.
-Сложно было?

Киваю снова.
-Ну пойдем, провожу тебя.
-Долго меня не было?

Антон смотрит на экран телефона:
-Часа четыре.
-А будто бы четыре дня…

Мы проходим по коридору школы и выходим за ограду. Уже рядом со своей искореженной машиной я оборачиваюсь к отцу Антону:
-Ты знаешь, что там делается?
-Где?
-В этой вашей райской кузне.

Антон отрицательно качает головой:
-Не знаю. И не говори. Мне пока не положено.

Вздыхаю:
-Блажен, кто верует.

Вяло жму священнику руку на прощанье и сажусь за руль. Кот прыгает мне на колени,  яростно мурчит. У него и правда облысело ушко, а еще пожелтели зубы и на шее волосы поседели пятном перца с солью. Эх, ну что я за хозяин? В подаренном пакете звякают два стеклянных флакона миллилитров на 50 и небольшой фиолетовый футляр, похожий на пудреницу или складное зеркальце. Кот с интересом смотрит, как я достаю один из флаконов, откручиваю крышку. Под крышкой удобный дозатор, так что я переворачиваю флакон и подношу к пасти кота. Он с удовольствием слизывает появляющиеся капельки. Чувствует, что ему это нужно. Пары капель достаточно, убираю флакон и достаю круглый футлярчик. Внутри стеклышко в золотой оправе. Прилажываю его к глазнице, подпирая щекой. Стеклышко смягчается и затекает на зрачок, мир немного сереет и вспыхивает голубыми пятнами внутри прохожих. Очень необычное зрелище. Я зажмуриваю правый глаз - все нормально, открываю правый и зажмуриваю левый - вид, будто я в сумеречных линзах. Открываю оба - мир разделяется надвое, перетекает сам в себя в разных измерениях. Зажмуриваю левый глаз и достаю Геннадия из сумки. Он пылает знакомым белым пламенем праведника, но в тех местах, на которых появились шрамы, будто включили газовую горелку - бьет коротий, но плотный голубой огонек. Как интересно…

Снимаю монокль, к нему нужно привыкнуть, а мне сейчас ехать. Новой аварии моя несчастная киа не переживет. Поалуй, вернусь в Мяу бар и побеседую еще раз с Петром Александовичем. “Знания нужно заслужить” - так он говорил. Ну что ж, посмотрим, как он сможет заслужить те знания, которые теперь есть у меня.

А рядом, будто две обезумевших мельницы, танцуют два меча двух суровых воинов. Один высокий, в белой тунике и с несуразно огромным золотым ключом на поясе. Второй маленький и тщедушный, в монашеской рясе из грубого льна. Кажется, этот небесный отряд способен сдерживать бесчисленные полчища неограниченно долго. Но тут по земле проходит ощутимая дрожь. Под ногами адских тварей возникают и расходятся в стороны глубокие трещины и служители сатаны с визгами валятся вниз, в жерло возникающего каньона. Огромная когтистая лапа появляется из пылающей пучины и хватается за край трещины, за ней поднимаются два рога размером со слоноподобное существо, только что казавшееся таким огромным, а за ними и голова обладателя исполинских рогов тоже показывается над землей. Пылающие огнем, криво посаженные глаза, провалы ноздрей на безносой морде, глубокие морщины, полная кривых зубов пасть - монстр вселяет в нападающих даже больший ужас, чем в защитников. Приспешники Люцифера разбегаются кто куда, многие оканчивают свой путь в продолжающих расходится в стороны трещинах. Существо с громогласным рыком лезет из провала. Его тело и широкие шипастые крылья покрыты спутанной и грязной козлиной шерстью, на груди в неопрятных проплешинах проглядывает дряблая, сухая кожа. Защитники замерли в изумлении. Монстр, пользуясь их замешательством, с размаху накрывает высокого и низкого воина огромной пятерней. Мир рассыпается на части и схлопывается.

Я сижу на белой траве, по небу плывут белые облака, с белых берез легкий ветерок срывает белые листья и несет их к  высокой золотой ограде, украшенной помпезными вензелями. В воздухе разлиты звуки арфы, хотя никто не играет. Так, стоп! Это же уже было! Откуда-то сбоку доносятся звуки битвы: звон клинков, крики боли, взрывы. Снова иду в ту сторону. Знакомая сцена начинается с того же момента - бескрайняя толпа монстров, небольшой отряд защитников, как бывалые работники мясокомбината, нарезают противников на стейки. Нужно помочь! Со всех ног бегу к ним. Земля уже начинает дрожать, а до ворот еще метров сто. Начинают расходится трещины, когда я преодолеваю половину оставшегося пути по белой, будто выкрашенной известкой, траве. Из пропасти поднимается рогатая голова и в этот момент я хватаю высокую золотую створку. Дергаю на себя, раздается мелодичный звон, створка трясется, но не открывается. Массивный навесной замок переливается золотом и не дает воротам открыться. Со всей возможной скоростью лезу вверх, чтобы перемахнуть высокие ворота. Уже касаюсь верхушки, остается только подтянуться и перемахнуть на другую сторону. Поток воздуха обдает меня вонью козлиной шерсти, это огромная лапа опустилась на землю, раздавив двоих защитников. Мир рассыпается на части и схлопывается.

Я сижу на белой траве, по небу плывут белые облака, с белых берез легкий ветерок срывает белые листья и несет их к  высокой золотой ограде, украшенной помпезными вензелями. В воздухе разлиты звуки арфы, хотя никто не играет. Вскакиваю на ноги и бегу. Полчища монстров, битва, золотые ворота в форме арфы. Ору изо всех сил:

-Откройте, откройте!

Высокий оборачивается на крик. Это старик с аккуратно подстриженной бородой и седыми, волнистыми локонами. Он смотрит с удивлением, но не торопится мне навстречу.

-Вас убьют! Откройте скорее!-бегу и ору. Высокий, после недолгого колебания, делает шаг навстречу. Но тут начинает дрожать земля и он оборачивается на звук. Я подбегаю к воротам и продолжаю орать, но ему не до меня - он вместе со своим маленьким напарником, задрав голову, смотрит на поднимающегося из расколовшейся земли гиганта. Продолжаю кричать и трясти ворота. Огромная лапа опускается на двух защитников. Мир рассыпается на части и схлопывается.

Вскакиваю с белой травы и бегу на звуки битвы. Что есть силы ору:
-Ради бога, откройте! Откройте, бога ради! Я послан богом! Меня послал бог!

На эти отчаянные вопли высокий реагирует быстрее. Разворачивается и идет к ограде. Мелкий тоже оборачивается. Это ребенок лет десяти со строгим и воинственным взглядом. Глянув на меня полсекунды, он отворачивается и возвращается к битве. Задыхаюсь и хриплю, пытаясь бежать и орать:

-Открывай! Открывай!

Бодрый старик с некоторым сомнением, но все же начинает возиться с замком, не реагируя на происходящее за его спиной. А там уже снова поднимается отвратительная рогатая морда. Когда я подбегаю к воротам, замок уже лежит на земле. Толкаю створку, она с мелодичным скрипом распахивается. Бросаюсь к маленькой фигуре, на которую уже падает огромная лапища. Отталкиваю маленького монаха, он кубарем отлетает в сторону, такой неожиданно легкий. Лапа монстра опускается на меня. Тело взрывается болью. Мое угасающее сознание успевает увидеть, как вторая лапа монстра опускается на ребенка в монашеской рясе. Мир рассыпается на части и схлопывается.

Я сижу на белой траве, по небу плывут белые облака, с белых берез легкий ветерок срывает белые листья и несет их к  высокой золотой ограде, украшенной помпезными вензелями. В воздухе разлиты звуки арфы, хотя никто не играет. Наслаждаюсь ощущениями в собственном теле. Трава мягкая, на ощупь похожа на бархат. Воздух свеж и наполнен легким цветочным ароматом. Где-то далеко слышны звуки битвы, но мне не до них. Падаю спиной на мягкую землю, любуюсь белым небом и плывущими по нему облаками. Прекрасная лебедь, миленький котик. А вот там, сбоку, будто бы табун лошадей резвится на лугу. Мир рассыпается на части и схлопывается.

Вскакиваю, бегу, кричу. Распахиваю створку, прыгаю к маленькому монаху, хватаю его в охапку и отскакиваю в сторону. Лапа монстра с грохотом опускается в нескольких сантиметров от нас. Вскакиваю на впечатавшуюся в землю лапу, рядом с грохотом бьет о землю вторая. Отбираю у ошалевшего ребенка меч, отталкиваю его в сторону, бегу по кисти к запястью, потом к локтю. Монстр поднимает руку, опора уходит из-под ног, лечу вниз. Сверху меня накрывает другая лапа с такой силой, что даже не успеваю почувствовать боль. Какое-то время падаю в пустоте, затем пустота рассыпается на части и схлопывается.

Вскакиваю, бегу, кричу, распахиваю, подхватываю, отбираю, отталкиваю, бегу по кисти, запястью, локтю. Монстр трясет одной лапой, второй пытаясь меня прихлопнуть. В шаге от локтя прыгаю, монстр бьет одной лапой по другой и воет от боли. Приземляюсь на локоть второй руки монстра, подтягиваюсь, ползу. Монстр взмахивает лапой вверх, в верхней точке взмаха отталкиваюсь, лечу к отвратительной голове адского отродья. Метко залетаю прямо в пасть чудовища, огромные острые зубы под аккомпанимент довольного урчания разжевывают мое умирающее тело. Чудовищными спазмами невыносимой боли мир рассыпается на части и схлопывается.

Вскакиваю, бегу, кричу, распахиваю, спотыкаюсь, падаю, умираю под гигантской лапой. Мир рассыпается на части и схлопывается.

Вскакиваю, бегу, кричу, толкаю не ту створку, не успеваю, лапа прихлопывает маленького монаха. Мир рассыпается на части и схлопывается.

Вскакиваю, бегу, кричу, распахиваю, подхватываю, отбираю, отталкиваю, бегу по руке, перепрыгиваю на другую, отталкиваюсь в верхней точке немного под другим углом, лечу ко лбу монстра, он задирает голову и у меня получается удержаться, ухватившись за его вонючую шерсть. Взмахиваю мечом и со всей накопленной за бессчетное количество попыток злобой вонзаю его в глаз твари. Рев. Монстр раздирает лицо когтистыми лапами, но я уже отскакиваю в сторону и вонзаю меч во второй глаз. Монстр валится на спину, бьется головой об острый край образовавшейся в земле трещины и падает в пылающую бездну. В последний момент успеваю ухватиться за край обрыва, подтягиваюсь, вылезаю. С довольной улыбкой машу рукой старику с ребенком и сгрудившимся вокруг них ангелам. Мир рассыпается на части и схлопывается.

Сижу на белой траве, по небу плывут белые облака, с белых берез легкий ветерок срывает белые листья и несет их к высокой золотой ограде, украшенной помпезными вензелями. В воздухе разлиты звуки арфы, хотя никто не играет. Сколько еще оборотов сделает эта странная карусель? И почему победа над монстром не разорвала это кольцо? “Отрок Геннадий”-так сказал настоятель. Здесь райские врата, а дед с ключом - это, видимо, апостол Петр. А мальчишка в балахоне - мой Генка? Мир рассыпается на части и схлопывается.

Вскакиваю с белой травы, по многократно повторенному маршруту распахиваю ворота и выдергиваю мальца из-под лапы монстра, трясу его:
-Гена, что происходит?

Голубоглазый малец смотрит с удивлением:
-Гена?

Тяжелая когтистая лапа накрывает нас. Мириадой осколков страдания мир рассыпается на части и схлопывается.

Новая попытка. Трясу мальца:
-Как тебя зовут?
-Афанасссмотри!
Мне незачем смотреть на падающую сверху лапищу. В этот раз уже не успею отпрыгнуть. Вулканом боли, к которому невозможно привыкнуть, мир рассыпается на части и схлопывается.

Я сижу на белой траве. Значит, Афанас или Афанасий. Может быть, это по-прежнему мое сознание и мои демоны? Встаю и иду в противоположную от поля битвы сторону. Рай, если это он, пуст. Безмятежный и мелодичный шелест березок от дуновения легкого ветерка, мелодичные звуки арфы, изысканные ароматы цветов, фруктов, трав. И никого живого. Метрах в ста впереди сквозь клубящуюся белую дымку очертания деревьев и травы постепенно блекнут и сливаются в сплошной молочный туман. Я подхожу ближе, но от этого не становится видно лучше. Мир рассыпается на части и схлопывается.

Вскакиваю и бегу в сторону белого тумана. На этот раз удается подбежать почти к самой границе видимости - деревья здесь не имеют плотности, они, как облака в небе, состоят из белесой дымки, просто более плотной, чем та, что их окружает. Рука спокойно проходит насквозь. А еще чуть дальше пространство собирается в сплошную упругую молочную стену. Не успеваю толком поиграться с ней, мир рассыпается на части и схлопывается.

Значит, центр этого ожившего куска мятущегося подсознания там, среди битвы. Там и нужно искать ответы. Но там нет Геннадия. Или все-таки есть? В задумчивости дожидаюсь очередного витка.

Вскакиваю, бегу, кричу, распахиваю, пытаюсь рассмотреть оружие ангелов. У них почти одинаковые мечи с крупной золотой гардой и широким золотым навершием, клинки с ребром посередине. Геннадий не такой, он с маленькой иконки в нашей деревенской церквушке. На потемневшей от времени и копоти свечей доске в простой оправе слабо проступала крылатая фигура, занесшая меч над головой. Старенький батюшка Никон часто рассказывал, что это архангел Михаил зорко смотрит и решает, тьма или свет перевешивают у тебя внутри. Этот его меч, кое-где побледневший, кое-где потемневший, плоско и просто изображенный на иконе, я и вспомнил, когда распорядитель спросил, какое оружие я выбираю. Его мне и выдали в затхлом подвале, где я ошалело ощупывал грудь и живот, которые стали неуловимо и неизъяснимо легче. Простой и прямой стальной меч с аккуратными, начищенными до блеска гардой и навершием, обмотанной гладкой кожей рукояткой и неглубоким долом по центру клинка. Выдали в дополнение к деньгам, дворянству и свадьбе с Софией, о которой я так отчаянно мечтал.
Ни у ангелов, ни у старика с ребенком таких мечей нет. Мир рассыпается на части и схлопывается.

Сижу на белой траве. Почему? Почему победа над демоном не разорвала цепь? Может, не добил? Мир рассыпается на части и схлопывается.

Вскакиваю, бегу, кричу, распахиваю, подхватываю, отбираю, отталкиваю, бегу по руке, перепрыгиваю на другую, прыгаю на голову, пробиваю один глаз, потом второй. Монстр валится обратно в разошедшуюся трещину. Мир рассыпается на части и схлопывается.

Сижу на белой траве. В этот раз точно добил. Тогда почему? Ни одной мысли. Мир рассыпается на части и схлопывается.
Сижу на белой траве. Почему? Мир рассыпается на части и схлопывается.
Сижу на белой траве. Почему? Мир рассыпается на части и схлопывается.
Сижу на белой траве. Почему? Мир рассыпается на части и схлопывается.

Сижу на белой траве. Почему? Потому что это не демон! Монстр не тот демон, которого нужно победить. Демон - это что-то внутри. Что-то, что не дает жить. До этого были чувство вины, потери и, видимо, потребность в одобрении. Как-то так. Значит и здесь какая-то моя внутренняя заноза, которая не дает расслабиться и пройти фазу принятия. Или Геннадия. То, что не дает ему успокоиться и пустить меня. Монстр не демон… Мир рассыпается на части и схлопывается.

Вскакиваю, бегу, кричу, распахиваю, бросаюсь к одному из ангелов. Он увлечен битвой, поэтому легко выдергиваю крест из его руки, прыгаю к монстру. Рубящий удар в спину невиданной силы косо делит меня на две неравные части. Сквозь боль и гаснущее сознание вижу, как нижняя часть делает еще несколько нелепых шагов и заваливается на бок. Мир рассыпается на части и схлопывается.

Вскакиваю, бегу, кричу, распахиваю, выхватываю крест, кувыркаюсь в бок, еще раз в другую сторону, отталкиваю маленького монаха, уворачиваюсь от лапы и бегу по лапе монстра. Перепрыгиваю на другую, соскакиваю на плечо монстра и прикладыааю крест к его виску. Дикий рев. Бугристая, морщинистая кожа сереет и осыпается пеплом. Вместе с распадающейся грудой серой пыли падаю вниз, успеваю уцепиться за край пропасти, откашливаясь и отплевываясь от серой взвеси. Мир рассыпается на части и схлопывается.

Опять не так.

Вскакиваю, бегу, кричу, распахиваю, подбегаю к мальцу, отталкиваю его, но не трогаю меч. Прыгаю на лапу монстра без оружия, бегу, перепрыгиваю на другую, в верхней точки спрыгиваю, приземляюсь на плечу, подскакиваю к голове, обнимаю огромное ухо, с пробивающимися пучками воняющих козлятиной волос. Шепчу в покрытую зеленоватой серой дыру:
-Покайся, брат. Он простит.
Дрожь проходит по всему телу монстра. Он удивленно мычит. Повторяю:
-Покайся, брат. Тебе есть за что каяться.

Мир рассыпается на части и схлопывается.

Сижу на красной скале. Передо мной огромное плато, разделенное надвое золотым забором. За забором белая трава и белые деревья, перед забором замерли в пылу битвы ангелы, старый апостол, юный монах и бесчисленное море разномастных монстров. Рядом со мной сидит демоненок в монашеской рясе. Два крохотных рога еле-еле пробиваются у него на лбу, из-под рясы выглядывает кисточка хвоста. Его кожа не совсем кирпичная, скорее он мулат с легким оттенком ржавчины. И человеческие глаза - голубые, с белыми белками. У демонов часто зрачки красные, а белки пожелтевшие, будто от хронического гепатита.

Демоненок всхлипывает:
-Ты думаешь, я не каялся? Он не слышит.

Молчим. Я вспоминаю свои молитвы в родной деревне, демоненок тоже о чем-то думает. Говорю:
-Знаешь, это не всегда получается в одиночку. Даже самый лучший психолог не может лечить сам себя, методики просто не работают. Нельзя же, например, самого себя защекотать. Здесь тоже нужен второй. Кто-то, через кого бог увидит твое покаяние. Давай попробуем.

Демоненок недоверчиво смотрит на меня исподлобья, затем тихо произносит:
-Ты не священник, так нельзя. Я бы исповедался апостолу Петру, но он не станет меня слушать.

Смотрю на застывшего в боевой позе старца с огромным ключом на поясе. С такого расстояния он еле различим, маленькая белая фигурка вдали. Качаю головой:
-Это все морок. Настоящие здесь только мы с тобой. Так что я - лучшее, что у тебя сейчас есть.

Демоненок прикрывает рот руками, потом начинает пятиться от меня:
-Это ты, нечистый, сбил меня с праведного пути! Изыди! Изыди, дьявол!

Довольно странно видеть пятящегося от тебя демоненка, крестящего тебя и кричащего: “Изыди!” Мир вибрирует и идет трещинами.

Не так!

Передо мной внутренний ребенок личности девятнадцатого века. Все должно быть проще. Встаю перед демоненком на колени:
-Прости меня, Геннадий, ибо не ведал я, что творил.

Демоненок застывает и мир застывает вместе с ним. Осторожно продолжаю:
-Я принимаю этот грех и на страшном суде засвидетельствую, что твоя душа невинна, а все зло на мне.

Кожа демоненка светлеет, рожки медленно рассыпаются забавными русыми копнами волос, кисточка хвоста куда-то пропала. Передо мной ребенок лет тринадцати, по его щекам текут слезы, он говорит дрожащим голосом:
-Мне есть за что каяться.

Киваю:
-Тебе есть за что каяться, но не за это. И ты сможешь покаяться, обещаю.

Мир рассыпается на части и собирается снова.

Мы сидим на твердых камнях колодца во дворе небольшого монастыря. Прохладный ветер со скрипом шевелит ставни узких окошек. Здесь никого, кроме нас. Геннадий, все еще в образе тринадцатилетнего монаха, задумчиво смотрит вперед. Рискую спросить:
-Почему Афанасий?

Геннадий слегка дергает головой, будто стряхивает какие-то мысли. Странно смотрит на меня:
-Ты кто?

Значит, обнулились. Ладно, начнем все сначала.
-Меня зовут Игорь и я продал душу дьяволу.

Звучит, как приветствие на собрании анонимных чертей. Геннадий молчит, ждет продолжения. И я продолжаю:
-А ты Геннадий, мой праведник. Твоя душа заключена в меч, которым я рублю разных адских тварей.

Геннадий улыбается:
-Как же я в мече, когда я здесь? И какой же ты черт, черти рогатые и с хвостами. А ты усталый и одет как паяц.
-Как паяц?
-Ну а кто еще напялит полуробу и синие портки и будет говорить то, чего нет? Только дурачок площадный.

Оглядываю свою толстовку и джинсы. Значит, дурачок площадный, ну-ну. Переспрашиваю:
-Ладно, паяц так паяц. А все-таки почему Афанасий?

Геннадий хмурится:
-Что, “почему Афанасий”?

-У райских врат битву с дьявольской ордой приняли ангелы, апостол Петр и отрок Афанасий. Ангелы и апостол понятно, а почему Афанасий?

Геннадий хмурится:
-Не может случится битвы у райских врат. Бог не допустит.

Ироничное “бог мертв” чуть было не срывается с моих губ, но я успеваю остановиться на кривой усмешке и говорю другое:
-Что это за место?

Геннадий оглядывается:
-Эта наша обитель, здесь отроки готовятся принять великую службу во имя господа.

Уточняю:
-И в чем она заключается?
-Нас пока не посвятили. Нужно усердно молиться, не пускать дьявола в душу и истово верить. Тогда самых достойных из нас примут в ряды посвященных.

Молчим. Я не могу понять, в чем здесь демон. Ну обитель, ну посвящение. Просто воспоминания?

Тихо шелестит листва, кружась по вымощенному кривыми булыжниками дворику. Солнце белеет размазанной кляксой за темно-серыми облаками. Неровно чернеющие деревянные стены обители нависают со всех сторон. Будто это не внутреннее пространство монастыря, а дворик для прогулок заключенных.
-Тебе не хочется быть посвященным, да?

Геннадий смотрит с удивлением:
-Как можно этого не хотеть? Служение господу есть высшее блаженство и наиболее достойный путь земной пред жизнью вечной.

Киваю:
-Значит, переживаешь, что тебя не сочтут достойным?

Геннадий поджимает губы:
-Сочтут.
-Тогда что?

Маленький монах смотрит немного раздраженно:
-Что “что”?
-Что тебя тревожит.

Геннадий молчит некоторое время, потом смотрит мне в глаза:
-Меня ничего не тревожит, я отдал себя воле господа.

Непробиваемый. Геннадий бросает:
-Славная беседа. Но мне пора.

Встает и уходит в одну из дверей монастыря, чтобы тут же выйти из соседней, подойти к колодцу и сесть рядом со мной. Произношу:
-И снова здравствуй, Гена.

Ребенок сурово смотрит мне в глаза:
-Отрок Геннадий. А ты кто?

Ну поехали по-новой.
-А я Игорь.
-Почему ты здесь?

Пожимаю плечами. Геннадий говорит задумчиво:
-Здесь никого нет даже из братии. А ты чужой. Кто тебя пустил?

Снова пожимаю плечами:
-Видимо, ты.

Геннадий отворачивается и смотрит в серое небо:
-Я не мог, у меня нет ключей.

Думаю, что еще сказать. Геннадий встает:
-Славная беседа, но мне пора.

Встает и идет к одной из дверей, я за ним. Он заходит в дверь, я вхожу следом и выхожу во внутренний двор монастыря. Посреди двора каменный колодец, на его краю сидит странный человек в черной полуробе и синих портках. Право слово, будто блаженный на ярмарке. И взгляд такой, с чудинкой. Сажусь рядом. Кем бы он ни был, его пустили в монастырь, а значит он мне брат. Проявлю смирение. Чудак вопрошает:
-Почему Афанасий?

Причем здесь отрок Афанасий? Тоска сжимает мое сердце, я не в силах ответить, даже несмотря на все свое смирение, а потому произношу иное:
-Ты кто?

Странный человек отвлекается и отвечает:
-Меня зовут Игорь и я продал душу дьяволу.

И правда, блаженный. Что еще чудного скажет? И он говорит:
-А ты Геннадий, мой праведник. Твоя душа заключена в меч, которым я рублю разных адских тварей.

Не могу сдержать улыбку:
-Как же я в мече, когда я здесь? И какой же ты черт, черти рогатые и с хвостами. А ты усталый и одет как паяц.
-Как паяц?
-Ну а кто еще напялит полуробу и синие портки и будет говорить то, чего нет? Только дурачок площадный.

Он взирает на свое облачение, будто впервые его увидел. А потом переспрашивает:
-Ладно, паяц так паяц. А все-таки почему Афанасий?

Больно, гоню образы прочь, держу себя в узде, как учили:
-Что, “почему Афанасий”?
-У райских врат битву с дьявольской ордой приняли ангелы, апостол Петр и отрок Афанасий. Ангелы и апостол понятно, а почему Афанасий?

Что он несет?! Отвечаю:
-Не может случится битвы у райских врат. Бог не допустит.

Он шевелит губами, осекается и переводит тему:
-Что это за место?

Я и сам рад сменить тему:
-Эта наша обитель, здесь отроки готовятся принять великую службу во имя господа.

Он продолжает задавать свои чудные вопросы:
-И в чем она заключается?
-Нас пока не посвятили. Нужно усердно молиться, не пускать дьявола в душу и истово верить. Тогда самых достойных из нас примут в ряды посвященных.

Молчим. Может быть, побольше поведать ему о служении? Это для братии все ясно как день, а чужаку нужно разъяснять, будто дитю малому. Подумываю, с чего начать, но он спрашивает первым:
-Тебе не хочется быть посвященным, да?

Опять несусветная глупость:
-Как можно этого не хотеть? Служение господу есть высшее блаженство и наиболее достойный путь земной перед жизнью вечной.

Он кивает:
-Значит, переживаешь, что тебя не сочтут достойным?

Оскорбление или глупость? Он глупец, значит глупость. Бросаю короткое:
-Сочтут.
-Тогда что?

Уже хочется нагрубить, сдерживаю порыв и играю в его игру:
-Что “что”?
-Что тебя тревожит?

Ну да, так я тебе все и выложил. Ты не батюшка, чтобы тебе раскрывать сокровенное:
-Меня ничего не тревожит, я отдал себя воли господа.

Пора это прекращать. Встаю:
-Славная беседа. Но мне пора.

Иду к двери в коридор с кельями, чтобы немного передохнуть и обдумать этот разговор. Распахиваю дверь и выхожу во внутренний двор монастыря. Посреди двора на камнях каменного колодца сидят двое - черт Игорь и отрок Геннадий. Подхожу к ним с приветствием, но мои легкие исторгают лишь порыв ветра, который колышет скрипучие ставни. Не желаю слушать их странный разговор, взмываю вверх призрачной тенью, оставляя внизу монастырь, колодец и двух таких непохожих друг на друга собеседников. А там, наверху, меня ждут белые облака, бесконечная синь неба, космическая чернота, отблески далекого света в темной и мокрой трубе, отполированные водой камни, звуки вращающегося ворота, кое-где подгнившее деревянное ведро, обтянутое узкой полоской металла, смех двух мальчишек лет десяти, их лица, серые и неразличимые из-за яркого диска солнца за их макушками. Я вода, булькающая и немного выплескающаяся от ударов ведра о стенки колодца. Ворот скрипит и крутится, меня несет все выше. Тоненькие руки ребенка тянутся ко мне, я ощущаю их мягкость своими капельками, стекающими по стенке ведра. Две слабые ручки не могут удержать ведро со мной и им на помощь приходят еще две, такие же мягкие. Детские. В четыре руки мальчишки вытаскивают ведро из колодца, отвязывают и с трудом тащат на монастырскую кухня. Под суровым взглядом какого-то монаха они пыаются спрятать смех, но не могут сдержаться и прыскают снова. Монах качает головой и неодобрительно цокает. Один из мальчишек на ходу поднимает маленький камушек с земли и прячет его в кулачке. Остатки влаги на его ладошки смачиват камушек и я становлюсь им. Долго лежу в мягкой, теплой ручке. А потом мной рисуют на деревянной стене кельи. Верхний слой дерева сходит и я становлюсь соавтором прекрасного пейзажа. Там солнце, там река уходит за горизонт, там шумит хвойный лес. Там сидит белка размером с волка и медведь размером с хомяка. А в небе парят резкие галочки, то ли чайки, то ли грачи.

Потом мной стучат о стену в странном ритме. И с другой стороны кто-то отвечает на стук. Это похоже на азбуку морзе, но не она. Как-то проще. А потом меня пинают на пыльных булыжниках детские ножки. И снова детский смех, будто звенят колокольчики. А потом я снова в маленьком теплом кулачке и соленая влага сочится по мне сквозь детские пальчики. Теперь я слезы, смочившие кожу от глаз до подбородка. Шиканье монаха, мальчишка сдерживается изо всех сил. Не ревет, не хнычет. Но меня не сдержать, я солеными струйками теку по его щекам и яркое солнце сушит меня, рассыпаясь во мне тысячами отражений. А в них другой ребенок гордо целует крест и уходит в центре торжественной процессии, которую возглавляет настоятель в голубом одеянии, а замыкают монахи в черных робах. А я все теку двумя речками слез, высыхаю, рассыпаюсь отражениями и снова теку. Целое море слез. Я испаряюсь под солнцем, оставляя после себя маленькие кристаллики соли, собираюсь в темную тучу и выпадаю дождем на двоих, сидящих на краю колодца. Один маленький, задумчивый, настороженный. Другой высокий, с тоской в глазах и пощербленным ожогами лицом. Буду им.

Я неловко обнимаю сидящего рядом на краю колодца ребенка, он не сопротивляется. Слабый укол ревности немного отвлекает - ведь я с Геннадием больше двухсот лет, а плачет он по давно забытому другу. Но я отгоняю эти глупые мысли. Он меня и не знает человеком, а тот мальчишка стал другом, когда он был живой.
-Скучаешь по нему?

Геннадий отрицательно качает головой, хочет что-то сказать, но его губы предательски дрожат, а глаза блестят от подступающей влаги. Он прячет голову у меня на груди и беззвучно трясется. Я аккуратно глажу его по русой макушке. Из глубины моей толстовки доносится сердитое:
-Мне нечего больше терять.

Улыбаюсь и глажу взъерошенную макушку:
-Конечно же есть. Память о нем.

Сквозь всхлипывания слышу:
-Лучше забыть. Эта память мешает служению.

Глажу ребенка по спине:
-Ну-ну, как же мешает. А вдруг вы еще встретитесь.

Геннадий отстраняется и внимательно смотрит мне в глаза:
-А это возможно?

Киваю.
-А как?

Пожимаю плечами
-Не знаю. Но я тебе помогу, обещаю.

Маленький монах наивно и доверчиво обнимает меня. Повторяю:
-Тебе есть, что терять.

Коричневые стены, голубое небо, желтое солнце, серый булыжник. Цвета начинают перетекать друг в друга, образуя забавные узоры, и растекаются в стороны.

Продолжение

Все неправда, все у меня в голове. Значит, этим можно управлять.

Это мой мир! У меня за спиной мой верный меч! Шарю за спиной - пусто. Не так.

Это мой мир! Выхватываю свой верный меч из-за спины. Яркое сияние пламени праведного гнева освещает пространство вокруг. Отвратительная морда трупоеда, стремительно несущегося в мою сторону по огромному кургану из трупов. Трупоед замирает, его безобразное, покрытое струпьями и язвами тело дрожит, то ли от нетерпения, то ли от страха. Морда как у гигантской летучей мыши ощерилась двумя рядами острых клыков. Он издает еще один утробный рык и, пятясь, отступает. Осматриваюсь, не теряя монстра из виду. В глаза бросается камуфляж. Голова вдвшника пялится на меня неподвижными зрачками на посиневшем лице, тело в позе зародыша наполовину скрыто другими телами. Я его угомонил буквально вчера. Еще одно изуродованное гримасой боли знакомое лицо, этого выловил позавчера. Все лица здесь мне знакомы. Это мое личное кладбище. Как же их много! Искромсанные, окровавленые, покрытые кровью, грязью и гноем тела свалены горой, подножие которой теряется в зеленоватом тумане.

Пламя меча начинает отрывисто мигать, как будто это светодиодная лампа, срок службы которой подходит к концу. Это мой мир! Не помогает, пламя мигает и медленно тускнеет. Я - настоящий герой, уничтоживший тысячи адских тварей. Это мой личный склад трофеев, я хочу рассмотреть их получше! Пламя вспыхивает с новой силой. Так-то лучше. Делаю уверенный шаг вперед, тело под ногой неподвижно, идти легко. Нужно дойти до края этой горы трупов и найти выход. Сбоку торчит песья голова. О, трофеи из цеха. Вспоминаю то сладкое чувство невероятной силы. Хорошая была охота. Иду дальше по плотной тропе из тел, которые будто специально выложены так, чтобы мне было удобно. Слева что-то белое. Крыло! Измазанные кровью перья среди груды тел. Ангел тоже это заслужил? Пламя резко гаснет, будто его задули. Непроглядная тьма. Торжествующее рычание слева, справа и снизу. Трусливые падальщики! Откуда в вас столько смелости, чтобы нападать на меня? Вы же жрете трупы!

Неужели и я?

Неужели этот ужасный запах разлагающегося мертвеца - от меня?

Не чувствую рук. В кромешной тьме кажется, что их у меня нет. Сгнили и отвалились. Пытаюсь кричать, но изо рта вырывается только хрип, бульканье и несколько зубов. Падаю на колени, потом на живот. Не могу пошевелиться. Над ухом чувствую дыхание монстра, слышу его довольное сопение в предвкушении трапезы. Она напала первая! Не помогает. Я могу попытаться обмануть настоятеля, но зачем обманывать себя? Я убил ее, чтобы получить лишнюю душу на счет и быстрее закрыть долг. Меня приподнимает и немного разворачивает. Падальщик отрывает кусок от моего бесчувственного тела.

Вижу твой взгляд.

Кровь ангела на моих руках?

Да плевать!

Я залью кипящей лавой и райский сад, и райский лес, и райский мегаполис вместе с его рафинированными обитателями, если это поможет вернуть тебя! Боль в руке, могу пошевелиться.

Мне не за что каяться!

Это мой мир! Рисую знак лечения, рисую знак огненной стены, рисую знак левитации. Взмываю вверх над горящей горой трупов и визжащими трупоедами. Руки и ноги на месте, боли нет. Огненное море подо мной волнуется и потрескивает. Где-то там, среди языков пламени, остался мой погасший меч. Огонь зеленеет и понемногу начинает спадать. Его языки переплетаются и сливаются в один. Зеленая прозрачность пламени густеет, становится плотной. Подо мной зеленая сплошная поверхность. Проглядывает трава, можно заметить маленькие цветочки. Левитация заканчивается и я медленно опускаюсь на залитый солнцем луг. Невдалеке опушка соснового леса, слышно журчание речки. Иду к лесу. Какие огромные сосны! Между стволов вижу пологий берег реки и какие-то фигуры в белом. Подхожу ближе. Это барская дочка с няней вышли на прогулку. Ей 9. Как и мне. Если отец узнает, что я опять сбежал, быть беде. Но я не могу ничего с собой поделать - каждый раз удираю с поля и подглядываю тайком, когда Софьюшка с няней выходят на прогулку. Она похожа на фарфоровую куклу - белая кожа, черные волосы, аккуратное платье в рюшечках. Нет, рыжие волосы. Или русые? Софьюшка оборачивается, будто что-то услышала и я любуюсь ее милым личиком. Карие глаза. Голубые глаза. Зеленые глаза. Какие у нее глаза? На берегу сидит, обернувшись на меня, керамическая фигурка размером с ребенка. На месте лица белая блестящая поверхность. Как я мог забыть? Карие глаза. На блестящей глазури будто бы неумелый художник блеклой акварелью выводит несуразные овалы глаз. Курносый нос? Нос с горбинкой? Широкий нос? Нелепые изображения лица, как с конкурса рисунка для старшей группы детского сада, сменяют одно другое. Все не то.

-Опять здесь?! Ирод!

Оборачиваюсь, но не успеваю увернуться от увесистого кулака бати. Мир взрывается болью в виске, валюсь с ног, темнеет в глазах. Детский крик, ругань няни. Отцовский голос, он путанно извиняется, что-то пытается объяснить. Сгребает меня за шиворот и волочет куда-то. Темнота.

Полупустой амбар. Я лежу на полу, надо мной нависла огромная темная фигура. Вокруг светло, но я не могу разобрать ни черт лица, ни одежды. Будто человек передо мной в сплошном слепом пятне, однако как я ни кручу головой, он не становится виден лучше. Только здоровенная рука с качергой, занесенная надо мной. И голос:

-Не понимаешь ты по-хорошему, да? Ешь, пьешь, а толку с тебя шиш! Ну я-то тебя научу уму разуму.

Рука с кочергой стремительно опускается. Боль в ноге, кричу не своим голосом. Скорее, верещу, как раненый хряк.

-Я-то тебя отучу от работы бегать.

Рука с кочергой опускается во второй раз. Кричать уже не могу, только сиплю. Да я тебя сам поучу! Рисую лечение. Рисую молнию. Рисую огонь. Ничего не происходит.

-Что ты мне машешь?! Не понял значит отцовского наставления?!

Рука с кочергой опускается в третий раз. Что-то хрустит, боль взрывается фейрверком и заполоняет сознание.

Красная темнота.

-Ах, Гришка, какая скука! Каждый божий день как день минувший! Чахну я здесь, умираю…

Софьюшка идет вдоль речки, ссутулив плечи. Ей 14, как и мне. Легкое голубое платье развевается на ветру, темные густые волосы собраны в аккуратную косу. Золотистые волосы? Русые волосы? Я не успеваю за ней,  рукой подталкиваю бедро, чтобы шустрее перекидывать ногу вперед, но получается несуразно и все равно медленно. Кое-как ковыляю вслед, пытаясь не упустить ни слова. А она уходит все дальше, не оборачиваясь. Громко говорю, надеясь, что она задержится, чтобы послушать:

-Ну что вы, барыня, вам жить и жить! Такое имение, за день из конца в конец не обойдешь! В столице бывали, в такие дома вхожи!

Она замирает, но не оборачивается:

-Вот и нянечка говорит, что нужно радоваться тому, что даровано господом. А я не хочу!

Она топает ногой:

-Не хочу!

Оханье где-то сбогу:

-Вот ты где дитятко! А я уж обыскалась, избегалась. Побереги старушку, Софьюшка!

Запыхиваясь и путаясь в листве сквозь густой лес торопится нянечка. А с ней конюх Федот и камердинер Арсений. Федот бежит ко мне:

-Тебе что барин велел?! Слов не понял, так я тебе делом поясню! Не приближайся к ней!
Огромный кулак молниеносно врезается в переносицу. Падаю в холодную речную воду. Софья даже не оборачивается. О чем-то препирается с нянечкой. Заволакивает красная тьма.

Мы сидим рядышком на холме, перед нами бескрайний лес. Солнце идет к закату. Легкий ветер обдувает лицо. Я так близко к ней, что дух захватывает. Мое плечо почти касается ее плеча. Ей 16, как и мне. Никого прекраснее я не видел в жизни! Сижу в оцепенении, боясь повернуть голову. Жадно вдыхаю запах ее цветочных духов.

-Клянусь, я наложу на себя руки! Мне теперь не мил белый свет! Вот прямо сейчас пойду и выпью мышьяка столько, чтобы тут же отдать богу душу!

Мое лицо пылает. По щеке катится слеза. Мне нечего ответить, кроме того, что если она это сделает, я последую за ней. Но ей до меня вряд ли есть дело, поэтому молчу. Ее сосватали старому генералу Рябцеву, до свадьбы всего две недели. Она теперь все время сравнивает себя с птицей, которую запрут в золотой клетке. Это невыносимо!

Она тихо плачет, закрыв лицо руками. Встает и, обхватив руками плечи, понуро идет в сторону усадьбы. Я поднимаюсь и ковыляю ей вслед. Она махает рукой:

-Ой, да оставь же меня. Привязался! Без тебя тошно.

Не смею возражать, чтобы не огорчать Софью иду в противоположную сторону. Слезы так и катятся по щекам, у меня нет сил их даже стереть с лица. Ковыляю в нашу деревенскую церквушку, чтобы хоть немного успокоится. Она чуть больше нашей семейной избы, только сверху высится украшенная крестом маковка. Зато внутри запах ладана и свечей умиротворяет и приводит в порядок мысли. У алтаря несколько небольших икон, бережно хранимых отцом Никоном. Среди них самая главная: из резного позолоченного оклада будто из окошка Божья матерь с младенцем печально смотрит на всех, приносящих свои боли и страхи. Она точно меня поймет! Она обязательно попросит у Бога за несчастную Софьюшку! Становлюсь на колени перед иконой, долго и путанно произношу все известные мне молитвы вперемешку с просьбами смилостивиться и спасти невинную душу. От мысли о том, что старый и толстый солдафон имеет право прикоснуться к чистой, невинной девушке у меня темнеет в глазах. Слова молитвы перемешиваются и звучат невпопад. Божья матерь все также печально смотрит на меня. Слышит? Не слышит?

-Ну хватит уже колени протирать, Гришенька. День деньской маешься. Богу молиться - это дело правильное, да только меру тоже нужно знать-мягкий голос отца Никона за спиной, -Знаю я твою беду. Тут уж ничего не попишешь. У самого сердце болит за девчушку, да делать нечего. Господь учит смирению.

Хочется закрыть уши руками, чтобы не слышать этот бубнеж про “на все то воля божья” и “неисповедимы пути”. Каждый день одно и то же. Сначала Никон радовался, что я так много времени провожу в церкви, но в последнее время стал прозладнее. Скоро, поди, прогонять начнет. Слезы застилают глаза, будто через мутное стекло вижу печальный и проницательный взгляд с иконы. Она так смотрит на всех! Хоть про неурожай жалуйся, хоть на дырку в рубахе, хоть на то, что мир рушится. Смотрит и ничего не делает! Бог учит смирению? Ну нет, не на того напали. Встаю с колен, произношу:
-Раз бог учит сидеть и ничего не делать, когда похоть жрет невинных, так пшел он к черту, такой бог.

Смачно плюю в икону. Оборачиваюсь к отцу Никону, он секунду не понимает, что произошло, а потом с ревом бросает на меня. Но что мне дряхлый старик? Легко отталкиваю его в сторону и под крики и проклятия ковыляю наружу. Здесь мне больше жизни нет. Мне вообще больше жизни нет. Нужно выкрасть коня, взять топор и расправится с негодяем Рябцевым. Его поместье недалеко, если действовать без задержек, то все получится. Иду в сторону конюшни, за спиной слышу крики. Отец Никон вышел из церкви и оглашает всю округу самыми отборными проклятиями. Время дневное, все в поле. Надеюсь, никто из мужиков его не услышит. А бабы… Ну что мне бабы? Нужно торопиться! Стараюсь ковылять как можно быстрее, я неплохо наловчился это делать в последнее время, стараясь поспеть за легкими ножками моей ненаглядной. Навстречу по пыльной дороге идет незнакомая бабка, сгорбленная, в коричневом балахоне. Мы странно идем навстречу друг другу - я хромая и подволакивая ногу, она кряхтя и опираясь на длинный посох. Из-под капюшона видна только нижняя половина лица, которую я различаю все лучше.  Подбородок покрыт короткой щетиной. Бабка или дед? Грубый мужской голос произносит:

-Значит, к черту такого бога?

Рву себя из немощного, хромого тела. Слишком больно это все вспоминать!  Темнота. Неужели все было так? В какие закоулки памяти я запрятал вот это все, оставив только теплоту ощущений в дымке забытья? Твой взгляд! Его я так и не вспомнил отчетливо, только грубо нарисованные каракули на фарфоровой голове. Но он же был! И это то, то я точно никогда не забуду! Или он тоже - только игра воображения? Тоже дорисован фантазией?

Я во фраке стою у стены бального зала, зубы скрипят от злости. София в пышном платье, выписанном из Парижа, кружится в танце с каким-то корнетом. Элегантно завитые золотистые локоны рассыпаны по плечам. Каштановые локоны? Русые локоны? Обдумываю колкость, которая приведет к дуэли с этим наглым мальчишкой. Ловлю взгляд любимой. Вот он! Это он? Смесь раздражения, насмешки и брезгливости. Как больно! Рву себя из тела. Темнота.

Неужели я столько лет себе врал? Это была любовь или просто крепостной крестьянин так и не смог стать чем-то большим, так и остался вечно ищущим одобрительного взгляда своей госпожи? Принявший презрение как вызов, вечно мечтающий доказать, что достоин… Я давно тебя лишился и уже никогда не найду. Демона прошлого нельзя победить, только отпустить.

Мне больше нечего терять!

И не за что каяться!

Все трясется. Что-то падает, кто-то кричит. Нет, не все трясется. Это меня трясут за плечо:

-Ну же, просыпайся!-взволнованный голос Димона. С трудом разлепляю глаза. Кровь на потолке. Кровь на стенах. Компьютерный стол перевернут, в углу привалился к стене вредный бородач, на его груди расплывается четыре красных пятна, стена за ним в дырках от пуль. На другой стене священник болтается на вогнанном в стену коротком мече. Петр Александрович рывком извлекает меч из стены и священник кулем валится на землю. У входа распластался обезглавленный паладин. Его головы нигде нет. Видимо, куда-то закатилась…

Петр Александрович улыбается:

-Очнулся! Ну все, валим.

Он делает изящный пасс рукой и в стене возникает мерцающий провал телепорта, на той стороне что-то темно-красное, какие-то фигуры. Конкретнее не разобрать. Димон прыгает первым. Я соскакиваю с гладкого камня, хочу взять лежащего рядом Геннадия, но Петр мотает головой:

-Нет, нельзя. Он всё. Выдадим тебе нового, пошли.

Ложбинки на клинке Геннадия углубились и стали трещинами. Он, действительно, все. Если возьму за рукоять, лезвие так и останется лежать на камне, рассыпавшись на осколки. Прыгаю в портал вслед за Димоном и оказываюсь в широком красном зале, полном демонов в черных доспехах, с пылающими бордовым огнем мечами. Меня подхватывает один из них, краснолицый с аккуратными рожками, и мягко отводит в сторону, расплывшись в одобрительной улыбке. Из портала выпрыгивает Петр и идет ко мне, а в портал тем временем плотным строем начинает заходить отряд демонов в черных доспехах и с пылающими красным мечами. Такого количества я еще никогда не видел. Один за другим они все идут и идут, пропадая в подрагивающем овале телепорта.

Оглядываюсь. Пол выложен бордовой плиткой, стены драпированы рубиновым бархатом, потолок расписан фресками. Смутно знакомые библейские сюжеты, только все они касаются адских мук. Вот в огненное озеро бесы бросают грешников. Вот черви грызут человеческие тела. Вот крылатые демоны гонятся за испуганными полуголыми людьми. Изображения пугающе детализировано, на лицах читается боль и страдание. Если бы Микеланджело взяли на работу сатанисты, он, наверно, примерно так бы расписывал их сатанинские храмы.

Петр Александрович панибратски кладет мне руку на плечо и хлопает по груди:
-Молодец! Игорек, молодец! Сколько лет мы искали райскую кузню, а в итоге они сами нас туда привели!

Димон ухмыляется и показывает большой палец.

Петр продолжает:

-Я уже доложил вниз, там такой переполох. Обещали, что нас пригласит кто-нибудь из руководства.

Петр Александрович с азартом потирает руки, Димон о чем-то задумался с мечтательной улыбкой. Строй демонов наконец заканчивается. Их зашло не меньше сотни!

Помещение, в котором мы находимся, напоминает какой-нибудь зал Эрмитажа, я так и вижу здесь очкастого экскурсовода, гнусавым голосом произносящего “Мы перемещаемся в рубиновый зал дворца Люцифера, здесь богатые вельможи преподносили связанных девственниц его превосходительству. А по праздникам в этом зале, выполненном в готическом стиле, устраивали сатанинские оргии. Кровавые жертвоприношения, межвидовые сношения, хруст костей и стоны рабов. Ах, какое было время! Какое время!” Открываются массивные двери и с другого конца зала к нам идет падший в деловом костюме, за ним следуют несколько демонов в доспехах и бесы, тоже соблюдающие новый адский дресс-код. Петр Александрович подталкивает меня в спину:

-Пошли, пошли. Это к нам.

Мы встречаемся в центре зала, здороваемся. Ладонь у падшего горячая, рукопожатие крепкое. Демоны безучастно смотрят, бесы лезут здороваться, но падший тихо гортанно рычит и они нелепо разбегаются и прячутся за спинами демонов. У падшего суровое, строгое лицо и абсолютная тьма в глазах, к которой я, наверно, никогда не привыкну. Кажется, стоит тебе задержать взгляд и ты утонешь в этой бездонной мрачной пустоте. Он с улыбкой произносит низким голосом с небольшой хрипотцой:

-Велено доставить к главному как можно быстрее. Проходите.

С этими словами он открывает очередной портал. В этот раз на другой стороне ничего не видно, только фиолетовое и красное мерцание. Падший предупреждающе машет рукой своей свите и один заходит в портал. Мы по одному заходим за ним и оказываемся на небольшом полукруге остывшей лавы. Невыносимо жарко, душно, воняет серой. Из-за копоти и черного дыма видно метров на пять вокруг. По сторонам пузырится и течет желто-оранжевый поток жидкого огня, перед нами белеет огромный позвоночник какого-то великана. Падший идет вперед и поднимается по позвоночным дискам, как по лестнице. Мы следуем за ним. Довольно скользко, я пару раз почти оступаюсь, но Петр каждый раз в последний момент удерживает меня.

Падший двигается намного быстрее и пропадает из поля зрения, мы оказываемся в вонючей черной дымке на лестнице-позвоночнике, по сторонам в темноту уходят исполинские ребра. Но вот они сменяются лопатками, потом ключицами, а мы все идем и идем вверх. Начинается шея, которая упирается в висящую в воздухе черную платформу. Я ступаю на нее и одновременно выхожу из вонючего серного облака. Здесь гораздо больше простора! Повсюду, насколько хватает взгляда, высятся красные скалы. В бордовом небе изящно кружатся падшие, демоны и другие крылатые твари. Посреди круглой каменной платформы на возвышении из черепов стоит трон, сложенный из костей и украшенный ошметками кожи и плоти. На троне гордо восседает кто-то в ослепительно белой тунике, у его ног полулежат соблазнительные демоницы. Встретивший нас падший обернулся и в полупоклоне приглашает нас подойти. Петр слегка подталкивает меня в спину и с Димоном идет вслед за мной. Чем ближе я подхожу, тем сложнее делать следующий шаг. Чем ближе я подхожу, тем отчетливей понимаю, кто сидит на троне. Аккуратная каштановая борода, волнистые волосы до плеч, всеведущий взгляд проницательных глаз. Это лицо я видел на сотнях икон. Всегда разное, всегда одно. Я вдруг понимаю, что больше не могу идти. Ноги трясуться, я их больше не контролирую. Спаситель встает с трона и степенно спускается по черепам, демоницы с полными вожделения стонами оглаживают его голые ступни и с тоской смотрят ему вслед. Он распахивает объятья, дрожь в ногах вдруг пропадает и я бросаюсь к нему.

-Спасибо, сынок,-от ободряющего бархатного баритона я наполняюсь счастьем до краев.

Его объятья похожи на возвращение домой после очень долгого путешествия. А сам он - найденный наконец отец, с которым разлучили в далеком детстве. Двести лет одиночества кончились, мне больше не нужно искать давно забытую любовь, не нужно переживать об ошибках. Я здесь, я с ним. Там, где всегда и должен был быть! Все врут, никому нельзя доверять! Только он не врет, только ему - можно.

Неужели может быть так хорошо? Неужели может быть так просто? Неужели меня могут любить. Ценить. Благодарить.

“Мы зло, Григорий. Абсолютно зло и гордимся этим.” фраза распорядителя внезапной иголкой колет в висок. “А своего Генку просто закопайте в ближайшем лесу…”

Образ священника, висящего на коротком мече Петра Александровича. Если он куратор, то почему его праведник с ним? Освобождаюсь из обволакивающих, теплых объятий. Смотрю в полные благодарности и одобрения глаза. Слова Прометея: “Он цвета любви. Цвета печали.” В этих глазах можно увидеть все что угодно, но не печаль. Ну что ж, если ты и правда Люцифер, то у меня есть для тебя подарок! Вырываю руку и рисую полосу, дьявол вскидывает руки, пытаясь мне помешать, но я держу его второй рукой и, чтобы успеть завершить знак Х, бью лбом в нос. Нет объема, меня обнимает рисунок на гладкой стене, в которую я с размаху влетаю головой. Пространство рвется как бумага и я проваливаюсь в пустоту.

Мне не за что каяться.

Мне нечего терять.

Мне не во что верить.

Я сижу на белой траве, по небу плывут белые облака, с белых берез легкий ветерок срывает белые листья и несет их к  высокой золотой ограде, украшенной помпезными вензелями. В воздухе разлиты звуки арфы, хотя никто не играет. Все прошедшее было странным сном, таким реалистичным минуту назад и таким нелогичным сейчас. А происходящее в эту минуту - тоже сон? Видимо, я все-таки еще двигаюсь к слиянию с Геннадием. Как понять, на каком этапе я сейчас?

Откуда-то сбоку доносятся звуки битвы: звон клинков, крики боли, взрывы. Встаю и иду в ту сторону, поднимаюсь на небольшой белый холм. Передо мной раскинулось огромное поле битвы. Белая земля оканчивается золотыми воротами, створки которых напоминают по форме арфу, а за ними простирается изрытая воронками, перелопаченная земля. Перед воротами десяток ангелов сражается с полчищами демонов. И две бескрылые фигуры  у самых ворот - высокая и маленькая - спина к спине рубят мечами подступающую орду отвратительных тварей. В них летят огненные шары, но растворяются, столкнувшись с мерцающим куполом, накрывающем небольшой отряд верхних. Рисую первый пришедший на ум знак, молнию, но ничего не происходит. Это мой мир! Выхватываю из-за спины Геннадия, пылающего праведным гневом. Моя рука пуста, так тоже не работает.

Продолжение

-Воды...

Паладин качает головой и прикасается пальцем к моему лбу. Все проходит, я сыт,  напоен и переполнен энергией. Хочется бежать, делать что-то великое... Знакомое чувство, такой эффект на меня уже накидывала суровая блондинка из той же компании. Во второй раз справляться с нахлынувшей волной проще. Пружинисто вскакиваю с каменного ложа, укрытого тоненьким матрасиком. Мы в узкой келье, солнце с трудом пробивается через малюсенькое окошко под потолком.

Паладин делает приглашающий жест и выходит, я следую за ним.

Широкий по меркам монастыря коридор, десятки деревянных, потемневших от времени, дверей в другие кельи. Некоторые открыты, внутри молятся, читают, спят дети 6-7 лет в монашеских робах.

Проходим мимо большого помещения, в котором монах что-то рисует на доске, а несколько десятков таких же детишек сидят за партами и внимательно следят за ним. Все очень аскетично - камень, дерево, практически никаких предметов интерьера и икон. Разительное отличие от той школы, что я видел недавно. Снова кельи, за ними еще один большой класс, на этот раз для физических упражнений. Дети висят на шведских стенках, прыгают через козла, пинают мяч. Несколько монахов у стен наблюдают за происходящим с суровыми лицами. Что-то не так, но я не сразу понимаю, что.

Смех! Столько малышей и совсем не слышно смеха. У всех детей сосредоточенные, строгие лица. Это вообще возможно в таком возрасте?

Мой проводник открывает одну из дверей, по виду ничем не отличающуюся от очередной кельи, но внутри просторное помещение, большой стол, стеллажи с книгами, выцветшими и пожелтевшими. За столом сидит священник в вышитом серебряными нитями голубом одеянии. Ему лет сорок, у него очень сосредоточенный и строгий взгляд. Совсем как у местных детишек.

-Приветствую вас. Я настоятель этой обители. Мне доложили, что вы пожелали совершить благое деяние и позволить нам излечить праведника.

Я киваю, он продолжает:

-Готовы ли вы совершить еще одно богоугодное деяние и покаяться. Ибо без покаяния нет прощения.

Отрицательно качаю головой:

-Я здесь не за этим. У нас договор - информация в обмен на помощь Генке. Остальное не интересно.

Монах удивленно переводит взгляд с меня на паладина и обратно:

-Ах вот оно что... Ну хорошо. И какую информацию вы хотите получить в обмен на спасение нашего брата?

Поднимаю палец вверх, чтобы объяснить, что это я собирался расплачиваться информацией, но в последний момент выдаю невнятное:"Мууээээ... дайте подумать". Такой шанс нельзя упускать! Сажусь на жесткий стул перед священником и пытаюсь собраться с мыслями, паладин садится рядом.

-Вы не подготовили вопросы заранее?-в голосе настоятеля слышится раздражение.

-Я не думал, что вы согласитесь,-говорю первое, что пришло в голову,-вы ведь таких как я не очень. Думал, отберете меч и выбросите на помойку без парочки жизненно важных органов.

Паладин хмурится:

-Ложь есть серьезный грех. Вам, бездушным тварям, этого не понять!

Ухмыляюсь:

-Ага, а ложь во спасение - уже нет. Вы, святоши, всегда найдете, как выкрутиться.

Глаза паладина сверкают, он вскакивает, стул с грохотом отлетает и валится на пол.

Священник делает примирительный жест:

-Тише, брат Иоанн, не кипятись. Проявим смирение и терпимость к нашему гостю. Сомнения, закравшиеся в чистую душу праведника - нечто немыслимое. Покажем же нашу благодарность за помощь, пусть и не бескорыстную. Он привык к договорам и сделкам, в его мире нет места благим делам без награды. Но наш брат увидел в нем еще теплющийся божественный свет. Увидим же его и мы.

Он внимательно и благожелательно смотрит на меня, хотя и видно, с каким трудом ему это дается. Как будто соседский ребенок принес свои каракули и ты вынужден нахваливать это уродство, чтобы не обидеть малыша.

Я интересуюсь самым очевидным, чтобы выиграть еще немного времени на размышления:

-И сколько у меня вопросов?

Священник задумывается:

-Ты снова играешь в сделки и договора. Душа праведника бесценна, мы ответим на любое количество вопросов. Однако многие знания - многие печали. Ты не узнаешь того, чего тебе знать не следует.

-То есть все-таки не бесценна?

-Бесценна. Но мы не позволим тебе навредить большому, спасая малое.

Я снова задумываюсь. Какой-то день удивительных открытий. Я с таким трудом нашел распорядителя, который показал мне новый взгляд на реальность. После этого Прометей его перевернул. Теперь верхние по ошибке согласились сделать еще один оборот. Как будто открылся какой-то шлюз и новое льется на меня бурлящим потоком. Неизвестно, куда он меня вынесет.

-Ну хорошо, начнем с азов. Я многие годы честно выполнял свою работу, надеясь закрыть долг и освободиться. Мне не было дело до вашей войны добра со злом или как там еще...

Настоятель меня перебивает:

-Нет никакой войны. Есть бог и его свет, озаряющий землю. А есть диавол, как воплощение пороков и страстей. Он существует только там, где нет бога. Как тьма не существует сама по себе, тьма есть отсутствие света. Так и диавол есть лишь отсутствие бога. Мы не воюем, как не воюет дезинсектор с тараканами. Мы травим погань, плодящуюся по закоулкам и подвалам человеческих душ.

Хочется покивать, как кивают шизофреникам, чтобы не злить недоверием к их бреду. Но я все равно возражаю:

-Но силенок сходить в преисподнюю у вас нет. Там тараканы вас сожрут.

Священник качает головой:

-Среди бесконечности вселенной есть крохотная подвижная складка пространства, в которой диавол обустроил свое логово. Возвращаясь к метафоре, дезинсектор, со всей его химией, ядами и отравляющими веществами, не может до конца избавится от тараканов. Они прячутся самых маленьких щелочках и полостях, чтобы со временем выползти обратно. Мы - наместники бога на земле и именно землю взяли под свою опеку. Пути господни неисповедимы, а воля его непознаваема. Если он соизволил отвернуться от убежища диавола, то так тому и быть. Жизнь земная лишь испытание перед жизнью вечной, для каждого оно свое. У нас такое.

-Но количество прорывов растет?

Священник кивает:

-Настало безбожное время. Церкви пустеют, люди живут в праздности и безверии. Но наша история хранит периоды темного времени для человеческих душ, когда было значительно хуже. Поэтому волноваться не о чем, обуздать диавола в наших силах.

-Но ведь вы вынуждены заключать договора с нижними. Как минимум, мы с Геннадием тому доказательство.

Священник поджимает губы, но тут же расплывается в доброжелательной улыбке:

-Всевышний даровал нам бессмертную душу и свободу воли. Некоторые рабы господни распоряжаются его дарами бездумно. Диавол прячет выманенное обманом в зыбких складках реальности, откуда несчастным нет пути к жизни вечной. Мы не могли позволить бездушным созданиям бродить по земле и творить хаос, а потому приставили к каждому несчастному праведника. Это не договор, а ультиматум. Было множество редакций договора человека с диаволом, пока мы не пришли к окончательному варианту. Мы не вмешиваемся, пока у человека есть шанс на спасение и пока он пытается искупить свою ошибку служением.

-Служением нижним?

Настоятель улыбается:

-Какая наивность. Неужели тебя никогда не удивлял то, чем ты занимаешься? Гоняешься за ожившими трупами, беглецами из ада и прочей нечистью?

-Но мы же отправляем эти души в нижний банк, где их перерабатывают в темную энергию. В этом весь смысл!

Священник смеется:

-Как же вас там дурят! Никто не может управлять движением души и нет никакого нижнего банка. Есть лишь чистилище, где все окончившие свой путь на бренной земле ждут Страшного суда. Души грешников и правда нестабильны, диавол черпает из них свою силу в краткий миг перехода в мир иной. Он - паразит, живущий за счет страданий и страстей. Он выдумал много способов прильнуть к небесному свету создателя, извратить его и использовать в своих гнусных целях. Но он по сути лишь комар, назойливый и вредный, но не способный нанести ущерба божественному замыслу.

Вспоминаю встречу накануне:

-Я слышал, что раньше все души были серыми, Олимп, Стикс и все прочее из древнегреческих мифов когда-то существовали. А потом души стали голубыми и красными.

Священник прикрывает лицо рукой, как будто я сказал какую-то несусветную глупость:

-А вы сами-то видели эти серые души? Повторю за вами: есть мифы про Олимп, Стикс, древнегреческих богов и серые души. А есть реальность, которую вы видите каждый день. И чему стоит верить: тому, что вы видите или тому, о чем вам врут? Диавол и его приспешники вас так часто обманывали. Это просто еще один их обман. Это для нас ложь - грех. Для них - заслуга.

Смотрю на него и понимаю, что все сказанное стоит делить на десять. Намеренно он врет или по неведению, но это просто еще одна точка зрения, совсем не обязательно соответствующая действительности. Хочется спросить про другое:

-Кто-нибудь закрывал договор?

Священник делает паузу, похоже, подбирает слова. Наконец он произносит:

-Диавол коварен и хитер, а обманутые им несчастные, заключив сделку с нечистым, приблизили себя к геенне. Только искреннее раскаяние и вера может спасти эти заблудшие души.

-Ничего не понимаю… Договор-то кто-нибудь закрывал?

-На все воля господа. Лишь он в праве призвать душу к себе в райский сад или бросить в геену.

Меня это начинает раздражать:

-Вы не хотите отвечать или не знаете?
Священник вздыхает:

-Мы не ведем учет.

То есть святошам плевать на проданные души и их судьбу, им просто нужны шестерки для выполнения грязной работы. Интересный подход от “наместников бога на земле”.

-Мне несколько раз говорили, что бог мертв. Что это значит?

Священник морщится:
-Еще одна хлесткая фразочка приспешников Сатаны. Бог есть все сущее. Бог жив, пока жива сама материя пространства. Бог есть любовь. Бог жив, пока хотя бы в одном человеке теплится божественный свет. Сначала диавол убедил людей, что его нет. Теперь он пытается убедить людей, что нет бога. Хотя стоит открыть глаза, вдохнуть полной грудью, услышать шум ветра и можно почувствовать бога. Ну а вам, как посвященному в тайну небесной энергии, тем более странно сомневаться.

Смотрю на собеседника, на его участливую и благожелательную улыбку. Даже распорядитель отвечал понятнее.

-Мне нужно закрыть долг за этот месяц, но меня отрезали от приложения и не дают новых заказов. Как еще я могу заработать душ на ежемесячный платеж? Я могу работать на вас напрямую?

Священник снова морщится. Разговор со мной дается ему все сложнее:

-Мы не пользуемся вашим приложением, нам отвратительна сама мысль о купле-продаже божественного света. Мы полагаемся на веру и господа. Я не знаю, как вам помочь. Но если ваш наниматель сам нарушил договор, его ждут серьезные последствия. Уверен, он не будет этого делать. Обманет, запугает, купит. Но не нарушит.

Некоторое время молчу. Наконец перехожу к тому делу, за которым пришел:

-А почему праведник плачет?

Священник снова поджимает губы, но теперь уже не пытается совладать с собой и говорит резко и сурово:

-А как ты сам думаешь?-он как-то внезапно, но очень органично переходит на ты,- Каково тому, кто несет свет и отдал всего себя служению, причинить боль райскому созданию? Пусть оно и ослушалось, пусть оно и спустилось на землю без разрешения, не дело праведника судить ангела и выносить ему приговор. Праведник сопровождает заблудшего на его пути к искуплению. Но ты предпочел совершить непоправимое и уйти еще дальше от бога. И за что? За единичку на дисплее смартфона. Воистину, глупец!

Возмущаюсь:

-Она первая напала!

Священник кивает:

-Да. Поэтому мы с тобой сейчас разговариваем. А теперь попробуй объяснить это праведнику.

Удивляюсь:

-Это каким образом?

-Поговори с ним. Мы выполнили твою просьбу, теперь ты выполни нашу. Объясни отроку Геннадию, что в случившимся нет его вины. Покайся, уверуй. Покажи, что его служение приносит прльзу. Это будет первым этапом исцеления.

-Мне говорили, что починить его можно в райской кузне.

-Починить... Ты сейчас находишься в этой самой, как вы это называете, райской кузне. Здесь праведники знакомятся с тем вместилищем, в котором будут служить.

-А зачем эти сложности? Почему он не может быть человеком с мечом, например? Как ваши паладины.

-Несправедливость и несовершенство мира могут поколебать веру праведника. Святые воители так же, как и простые люди, подвержены сомнениям и искушениям. Праведник, источающий священное пламя - чистая душа. Ты же видишь, что бывает, когда в его душу закрадываются сомнения. Пламя слабеет и гаснет.

Раздумываю над услышанным.

-Ну ладно. Что нужно делать?

Священник улыбается с облегчением:

-Если ты закончил с вопросами, то следуй за мной.

Мы снова выходим в тот же широкий сводчатый коридор и идем вдоль дверей в кельи:

-Вы многое пережили вместе, отрок Геннадий вел твою руку в сражениях, ты указывал ему цель. Создать устойчивый контакт с праведником - очень сложная задача, ведь он полностью отдался служению. Успех здесь не гарантирован. Но сейчас его вера дрогнула, а значит мы можем попробовать достучаться. Для начала мы попробуем использовать уже существующую между вами связь, так больше шансов на то, что он позволит приблизиться.

Мы тем временем сворачиваем в другой коридор, подходим к тяжелым воротам, которые с трудом открывают двое монахов в серых робах и оказываемся в очередном безликом сводчатом коридоре с десятком дверей. Здесь на вид опрятнее и чище, камень на стенах хорошо отполирован, нигде нет ни соринки. Между кельями установлены деревянные лавки. На некоторых сидят дети лет десяти поодиночке, рядом с каждым небольшая картонная коробка. Монах в черной рясе открывает одну из дверей и мы проходим в просторный зал. Здесь нет окон, в каменных стенах выдолблены полки, на которых расставлены какие-то инструменты и папки. По центру зала на полметра от земли выступает белый полированный мраморный прямоугольник. В углу вполне эргономичный компьютерный стол, за которым в удобном офисном кресле сидит спиной к нам какой-то человек с широкой лысиной в центре растрепанной шевелюры и что-то набивает на логитековской клавиатуре. Вижу какую-то странность и сначала думаю, что дело в неподходящем этому место оборудовании. Но через секунду все-таки понимаю - нет проводов. Ни системник, ни монитор не подключены. Но монитор светится и изображение отзывается на действия человека.

Паладин выходит из-за моей спины, достает из чехла Геннадия и аккуратно кладет на мрамор. Настоятель обращается к парню в кресле:

-Отец Иннокентий, вот тот, кого мы ждали.

Тот нетерпеливо отмахивается, не оборачивается и продолжает что-то печатать. Священник жестом предлагает мне пройти к мраморному прямоугольнику:
-Ложись так, чтобы затылком прижаться к рукояти меча. Скоро начнем.

Я послушно ложусь и закрываю глаза. Мрамор холодный и твердый, но лежать довольно удобно. Спина расслабляется и как будто принимает самую правильную форму из всех возможных. Или камень обволакивает и принимает форму спины, оставаясь холодным и твердым. Я так устал, я могу проспать целую вечность…

-Молодой человек, не так быстро!

Сипящий раздраженный голос. Открываю глаза, надо мной склонился неопрятный бородач в очках с огромными линзами в толстой оправе. Он раздражающе щелкает пальцами прямо у меня перед носом:

-Потерпите минуту, нужно наладить канал.

Он задирает мне штанины и рукава, кладет на запястья и лодыжки что-то мокрое и холодное. Еще один предмет, я успеваю рассмотреть какую-то ржавую железку, оказывается у меня на лбу.

-Я смотрю, вы извне. Слушайте и запоминайте, я постараюсь выражаться так, чтобы даже вам было понятно. Психоэмоциональное взаимодействие с предметами - нестабильный и рискованный процесс. Он состоит из трех этапов. Первый мы называем принятием. Ваш жизненный опыт, ваши ценности и жизненные установки, а особенно ваши психологические травмы будут мешать наладить устойчивый канал связи. На первом этапе вы боритесь с самим собой. Это понятно?

Киваю и кусочек металла съезжает с моего лба на глаз, оставляя мокрую борозду. Бородач нетерпеливо возвращает его на место, вытирает глаз ворсистым рукавом своего свитера. Слышу голос священника:

-Отец Иннокентий, но у нас не слияние. Я вам говорил, помните.

Бородач поворачивается ко мне спиной, его растрепанная шевелюра забавно прыгает, когда он говорит, трясясь от раздражения:

-А что вы мне тогда голову морочите? Так бы сразу и сказали! Я еще думаю, зачем притащили такой экземпляр, он же по-любому крякнет. Только время потратим.

Дрожь проходит по всему телу. По-любому крякнет? Пытаюсь пошевелиться, но предметы на руках и ногах не позволяют, будто это магнитные оковы. Вскрикиваю:

-Эу-эу! Что значит, крякнет? Я не хочу!

В поле зрения появляется настоятель. Он смотрит на меня ласково и сочувствующе:

-Ты же любишь договоры. Изволь исполнить наш. Ты узнали все, что хотел. Теперь будем лечить Геннадия.

-Но вы не говорили, что это опасно!

-А ты и не спрашивал. Пожалуйста, успокойся. Иначе фазу принятия не пройти.

-А что будет, если не пройду?

Священник смотрит на бородача:
-Отец Иннокентий?

Суетливый мужик в свитере грубой вязки все также раздраженно отвечает откуда-то сбоку под стук клавиш:

-Что будет, что будет… Нейронные связи спалим нахрен, вот что будет. Станешь овощем или отдашь богу душу.

Нервно усмехаюсь:

-В моем случае дьяволу.

Бородач ворчит:

-Ой, да без разницы. Так, готово. Слушай внимательно, я постараюсь объяснять так, чтобы даже ты понял.

-Это я уже слышал.

Бородач бьет кулаком по столу и взвизгивает:

-Не перебивай!-затем продолжает на тон ниже,- Не перебивай, а то собьюсь. Психоэмоциональное взаимодействие с другим сознанием - нестабильный и рискованный процесс. Он состоит из трех этапов. Первый мы называем принятием. Ваш жизненный опыт, бла-бла-бла, уже говорил.  Ты борешься с самим собой. Это понятно?

Отвечаю, чтобы не уронить железку:

-А если спалим нейронные связи, нельзя применить лечилку и восстановить.

Бородач передразнивает:

-”Низя плиминить личильку”... Нельзя, там скорость реакций такая, что для восстановления нужен кто-то не ниже митрополита. У тебя есть знакомый митрополит, который примчится тебя вытаскивать? Вот и у меня нет. По первому этапу понятно?

-Более или менее.

-Хорошо. Второй этап - проникновение. Ты окажешься среди демонов чужого сознания. Победи их, сбеги от них или помирись с ними - любым способом проникни как можно глубже. Вопросы?

Качаю головой, железка скатывается со лба на ухо и падает куда-то вниз. Бородач издает раздраженный то ли хрип, то ли рык исчезает из поля зрения. Откуда-то снизу слышу:

-Третий этап - слияние. Он может оказаться как самым простым, так и самым сложным. Ваши сознания плотно слились и вы можете общаться напрямую. При этом каждый из вас будет всесилен в создавшейся складке реальности, тебе нужно будет подавить его, тогда сможешь вернуть его в стабильное….

Он осекается:

-Так, стоп. Ты что, бездушный?

Бородач оборачивается к настоятелю:

-Вы себе это как представляете?

Голос настоятеля:

-Какие-то сложности? Я не в курсе технических нюансов, вы же знаете.

Бородач фырчит и исчезает из поля зрения. Слышен стук клавиш и ворчание:
-Вы знаете, какой бывает результат без внятного ТЗ? Вот вы мне пишите: “То-се, стабилизируем отрока, туда-сюда, подготовить оборудование, провести инструктаж.” Ваше сообщение? Где здесь хоть слово о том, что стабилизировать будет черт? Вы хоть раз сливали пустое тело с одушевленным предметом? Можете предугадать последствия?

Растерянный голос священника:

-Да у нас и с проблемными праведниками немного опыта. Поэтому мы вас и пригласили.

Я не вижу, но по голосу хорошо представляю, как бородач всплескивает руками и закатывает глаза так высоко, что видны одни белки:

-Это невозможно! Полная некомпетентность! Я отказываюсь так работать!

Топот, хлопок двери, оправдывающийся голос настоятеля. Я поворачиваю голову, железка скатывается со лба и со звоном укатывается по полу куда-то в сторону. В помещении остался только паладин, он с растерянным видом смотрит то на дверь, то на меня, то на экран монитора. Обращаюсь к нему:

-Видимо, на сегодня все. Может, отпустишь меня. А то ноги и руки затекли.

Тот отрицательно мотает головой. Выглядывает в коридор, возвращается обратно. Через секунду в помещение вихрем влетает вредный бородач, идет к компьютеру, тараторя:

-Только потому, что я уважаю вашу работу! И только под вашу полную ответственность!

За ним заходит настоятель и кивает. Бородач опять кладет железку мне на лоб:

-Да не вертись ты уже!

И исчезает из поля зрения. Снова удары по клавишам и ворчание:
-Я не могу предугадать результат эксперимента. Я снимаю с себя ответственность и за одного и за другого.

Громкое нажатие на какую-то клавишу, предметы на моих запястьях и лодыжках теплеют, железка на лбу начинает покалывать, будто бы слабыми электрическими разрядами. Растрепанный бородач снова склоняется надо мной:
-Теперь расслабься и закрой глаза.

Меня трясет, я пытаюсь вырвать руки, пошевелить ногами. Безуспешно. Верчу головой, но железка больше не падает, она прилипла ко лбу. Бородач хмурится:
-Расслабься, кому сказал! Кто-нибудь, держите голову.

Чувствую чьи-то сильные руки на висках. Запястья горят, будто их прижигают кочергой. На лбу слышу сильный треск, сквозь который пробивается голос бородача:

-Теоретически, все должно быть не так плохо. По первой и второй стадии, скорее всего, все то же самое. Там энергия не задействована, только сознание. Сейчас успокойся, чем спокойнее войдешь, тем проще пройти. Проблема в третьей. Ты в ней будешь бессилен, полностью во власти другой души. Чем это кончится я не знаю. Вплоть до того, что он заберет твое те...

…мнота.

Холодный камень подо мной как-то подозрительно мягок. Получается двигать руками, ощупываю что-то мягкое податливое, липкое. Какая отвратительная вонь! Пытаюсь встать, мягкое и склизское расходится под ногами, утопаю по щиколотку, будто среди обернутых ватой корней деревьев. Хватаюсь за что-то мокрое, все-таки встаю на ноги. Шарю по карманам в поисках телефона - его нет. Значит нет ни приложения, ни банального фонарика. Какая же вонища! Как будто залез в мусорный бак, который не вывозили месяц. Вонь и тишина.

Продолжение

Замечаю, что уже полчаса еду в одном и том же направлении, через пару поворотов будет НИИ Энергоизысканий. Последнее время все дороги ведут к Анфисе. Подъезжаю к знакомой проходной, Геннадия оставляю, а вот кота сажаю на плечо и иду к ней в кабинет. Тесная комнатка, пузатые мониторы. Анфиса смотрит с тревогой. Здороваюсь. Она кивает и ждет. Нужно что-то сказать:

-Как успехи в танцах?

Она отвечат коротко и сдержанно:

-Все хорошо. Вы что-то хотели?

Развожу руками:

-Мне сегодня в ночную смену, хотел выпить кофе и как раз ехал мимо. Рабочий день заканчивается, может быть составите мне компанию?

Оно задумчиво молчит. Немного смелею:

-Ну же. Я не кусаюсь. Просто посидим, немного поболтаем.

Анфиса кивает:

-Ладно. Подождите меня внизу, мне нужно собраться.

Попинываю траву перед входом в НИИ. Кот то удивленно нюхает побежденные травинки, то пытается ухватить ботинок и спасти газон. Но я не обращаю на него внимания, весь в своих мыслях. Очень странное чувство. Она милая и почему-то даже принимает мои неловкие попытки сблизиться. Она холодная и реагирует на мои попытки сблизиться, как на что-то обременительное. А что я сам делаю и зачем? Не знаю. Это что-то вне разума, клубок мотивов и порывов, в которых не хочется разбираться. У нас ничего не будет и быть не может, потому что меня ждешь ты. Ты в меня веришь. Я до сих пор жив только потому, что помню твой взгляд. Но эта девушка сразу мне понравилась. Хочется с ней говорить, хочется знать, чем она живет. Хочется услышать какую-то чудовищную дичь и сразу понять, что нам не по пути. И очень не хочется это слышать и понимать. А может быть, я теперь просто чувствую ответственность за ее жизнь? А еще эта ее работа. Диссертация, которую яндекс потребовал уничтожить, да еще и вывалил за это серьезную сумму. Что в ней? Почему так важно скрыть ее исследования?

-Куда пойдем? -Анфиса стоит у лестницы в институт в стильном светло-коричневом плащике, бежевых кроссовках и сжимает в руках громоздкую черную сумку, выбивающуюся из образа. Она натянуто улыбается, а глаза все так же тревожны.

Пожимаю плечами:

-Тут рядом есть какие-то “Кофе и вафли”. Можно туда.

Она кивает:

-Там уютно. Но туда топать минут двадцать, я на обеде обычно не успеваю, а после работы уже нет настроения.

Хочу предложить подвезти, но вспоминаю искореженный передок своей машины, остатки крови и грязи в салоне. Вряд ли поездка произведет хорошее впечатление. Говорю:

-Ну мы же сейчас никуда не торопимся. Прогуляемся.

Она разворачивается и уверенно идет вперед, я пристраиваюсь рядом. У нее необычная походка, очень стремительная. Немного наклонившись вперед, она делает широкие движения левой рукой, правой придерживая на плече неудобную сумку. Чем-то такая походка напоминает конькобежца. Как будто она не умеет гулять, вместо этого всегда летит к цели. Пытаюсь идти с ее скоростью, хотя это довольно непривычно. Кот семенит за нами. Ему тоже непривычно гулять с такой скоростью. Говорю, чтобы что-то сказать:

-Тепло сегодня.

Она кивает и молчит. Делаю еще одну попытку:

-Как работа? Вас легко отпустили?

Она снова кивает, в этот раз все-таки отвечает:

-Они как будто ждали моего заявления. Подписали день в день.

Нужно прилагать усилия, чтобы за ней угнаться. Он не смотрит на меня и ни о чем не спрашивает, просто идет вперед. Странная. Или есть какая-то причина?

-Что-то случилось?

Снова кивает, в этот раз молча. Так мы и идем. Я на полшага отстаю и размышляю, что бы такое еще спросить, чтобы не идти в гнетущем молчании. Пригласил даму на кофе, называется. Ничего не приходит на ум, да и болтать о чем-то в таком темпе довольно непросто. Так мы и идем, практически бежим, по серой улице под пасмурным небом. Действительно тепло, но порывы ветра и готовый сорваться дождь намекают на то, что теплу мы будем радоваться недолго.

Переходим одну дорогу, другую. С нами и навстречу нам куда-то идут прохожие. Мы их обходим, лавируя, как будто это какая-то гонка и нам нужно прийти к финишу первыми. Выходим на большую стоянку, впереди оранжево-стеклянный новодел. Анфиса идет ко входу, хотя нужной вывески я нигде не вижу. Она распахивает дверь и поднимается на второй этаж. Я подхватываю кота на руки и бегу за ней. А вот и кофейня. Уютное местечко, нужно сказать. Анфиса заказывает кофе и какую-то сладкую вафлю, не дает мне даже шанса заплатить за нее и идет с чеком за столик у окна. Я заказываю вафлю с яйцами и какими-то помидорами, огромный латте. На картинках выглядит аппетитно. Сажусь напротив Анфисы. Девушка смотрит в окно и комкает чек. Кот спрыгивает с рук и сворачивается мокрым клубком на стуле рядом со мной. Говорю:

-А здесь и правда уютно.

Она кивает и продолжает напряженно смотреть в окно. Снова болтаю какую-то пошлейшую чушь:

-Мне сегодня в ночь. Я бы убил за чашку вкусного кофе!

Она резко опускает руки с чеком, слегка бьет по столу и произносит таким голосом, будто готова расплакаться:

-Ну хватит. Это не помогает. Дайте мне минуту собраться, пожалуйста.

И продолжает смотреть в окно. Ее глаза блестят, будто там застыли слезинки, готовые в любую секунду сорваться. Очень похожа на одну из тех тучек за окном. Теплую, но способную в любой момент разрыдаться проливным дождем. Она нервно вытирает глаза, попутно немного размазав тушь. Теперь у нее совсем несчастный вид. Наконец она вздыхает и начинает говорить, с трудом контролируя срывающийся голос и делая большие паузы:

-Я не помню… Я ничего не помню… Половина моей жизни просто исчезла. И это точно связано с вами… Вы пришли, когда в институте объявили эвакуацию. А потом все как в тумане... Следующее что я помню - как пишу заявление на увольнение и ищу вакансию преподавателя танцев. Это не я! -она смотрит мне прямо в глаза, ее голос звучит тверже -Это не правильно, не рационально. Я должна довести свои исследования до конца, это дело всей моей жизни,-И вдруг срывается на плач,-Но я даже не знаю, о чем они!

Она некоторое время молчит, я жду. Наконец она выдыхает и произносит:

-От одной мысли о том, чтобы скачать копию диссертации из облака, меня трясет от отвращения. И от того, что я не могу ее скачать, меня тоже трясет от отвращения, но уже к себе,-слезы снова подступают,- Какие танцы? Я не умею… Я не хочу…

Еще одна пауза. Немного успокаивается:

-Мне казалось, это выгорание. Но нет, я могу работать. Я не устала, я не в депрессии. Больше того, я нахожусь в необъяснимой эйфории. Особенно когда танцую. Будто подопытная обезьянка, которой вкололи опиоид. Или собака Павлова. Я все записала, все проанализировала. То есть я точно не потеряла способность рационально мыслить. Я могу работать над любой темой, кроме той, на которую потратила столько лет. Это какая-то психологическая головоломка, которую нужно решить. И я ее решу, я уже серьезно продвинулась,-она снова внимательно смотрит мне в глаза, слезы подсохли,-Не верю в НЛП. Но тут все говорит именно об этом. И это сделали вы!

Последнее слова она произносит громко. Потом нервно хихикает:

-Болотный газ из метеозонда попал в теплые слои атмосферы и отразил свет Венеры? Я тоже смотрела этот фильм. Эта чудовищная ахинея ничего не объясняет, но я твердо верю, что именно в этом причина поломки моего компьютера.

Она снова молчит, затем твердо произносит:

-Это не вопрос веры. Если вера на подтверждается фактами я верю фактам. И факт в том, что все началось с вас.

Анфиса замолкает и внимательно смотрит мне в глаза:

-Что вы сделали?,-ее глаза сверкают:-Что? Что вы со мной сделали?!

В ее взгляде смесь обиды и гнева. А еще в нем столько боли! Поднимаю вверх указательный палец, хочу что-то ответить и не могу подобрать слов. Выдыхаю:

-Секунду. Теперь и мне нужно подумать. Принесу наш кофе.

Встаю и иду к стойке, где уже стоят две дымящиеся кружки, а бариста колдует над вафлями и с интересом смотрит на меня. Не знал, что “амнезии” можно противостоять без специальной защиты. Вот это сила воли! Мы, черти, вечно экономим крохи энергии, поэтому мало у кого есть защита от ментальных  воздействий. А кто побогаче обычно использует амулеты или пассивные блоки, потому что вскипятить мозг, сломав нейронные связи, проще и дешевле, чем лупить фаерболами. Лишить памяти, поработить, да просто сломать логику и восприятие - довольно заманчиво. Но это требует опыта, точности и довольно дорого, а защита, наоборот, дешевая и простая. Поэтому ментальные воздействия применяются редко, их используют чаще всего на непосвященных. И я еще ни разу не сталкивался с такими побочками. Обычно люди спокойно принимают любую чушь, которую им нагородили, и просто живут дальше. Здесь дело другое. Снять “амнезию” несложно, но к чему это приведет? Будет новый заказ, яндекс это так просто не оставит. Навесить еще одну “амнезию”, чтобы она вообще все забыла? Жестоко. И дорого, сейчас это мне не по карману.

Возвращаюсь с подносом, аккуратно расставляю тарелки с горячими вафлями и дымящимся кофе. Сажусь. Она терпеливо смотрит, кусает губы. Говорю:

-А вы раньше не чувствовали сложностей с вашими исследованиями?

-Какое это имеет отношение к делу?-немного резко отвечает Анфиса

-Я на вашей стороне, поверьте,-кладу руку на ее маленькую ручку, холодную и бледную. Она не отдергивает,-Я могу поклясться, что не воздействовал на вас с помощью НЛП или как-то еще. Я пытаюсь помочь. Подумайте над моим вопросом.

Она делает “пфф” и закатывает глаза:

-Да что тут думать? Сложности - это очень, очень мягко сказано. Никакого финансирования, как будто такие важные фундаментальные исследования никому не нужны. У меня несколько раз менялись научные руководители - никто не хочет со мной работать и заниматься этой темой,-она замирает и бормочет под нос: “Какой темой?”. Затем продолжает,-Я не могу пользоваться ресурсами наших лабораторий и проводить опыты - всегда есть что-то более важное. Да даже данные все время теряются, стираются, горят. Я одна, но я чувствую, что уже почти докопалась до чего-то. Я на пороге грандиозного открытия!

Она так воодушевленно это произносит! И вдруг останавливается и говорит задумчиво:

-Тут появляетесь вы и я больше не могу работать. Но мой разум четко знает, что это гормоны, гипноз или что-то такое. Разум обязательно победит. Обязательно!

Последнее слово она почти выкрикивает. Я киваю:

-Обязательно. И я правда хочу вам помочь. Вы не можете описать свою тему, но может быть я смогу? Скиньте мне ссылку, я распечатаю и все вам расскажу?

Она кивает, достает телефон, вдруг морщится, икает, закрывает рот рукой, вскакивает из-за стола и убегает в туалет. Через несколько минут возвращается. Раскрасневшаяся, волосы на висках влажные. Садится передо мной и жалобно произносит:

-Зачем вы так? Проверяете, насколько сильный блок поставили?

Молчу. Потом вдруг догадываюсь:

-Вы же сами себе не верите. Не верите, что во мне причина. Иначе не рассказывали бы мне все это.

Она смотрит в окно и молчит. Осторожно подбираю слова:

-Я понимаю, что вы сейчас чувствуете. Я правда никак на вас не воздействовал, но я был рядом, когда кое-что произошло. Я знаю мало, но это очень важно. Послушайте меня внимательно.

Она кивает. Я продолжаю:

-То, что ваша диссертация двигается так медленно, действительно не случайно. Я не знаю, что вы там такое нарыли, но это сильно не понравилось одной могущественной корпорации. То, что случилось - меньшее из зол. На другой чаше весов ваша жизнь. Это не угроза и я к этому не имею отношения. Я просто знаю, что, если вы не остановитесь, корпорация придумает еще какой-нибудь способ вам помешать.

Анфиса трет лоб и бормочет:

-Я была права. Какой-то гипноз… Воздействие на сознание…

Ее глаза сверкают:

-Спасибо, вы мне очень помогли. Теперь у меня есть цель. Больше никогда не приходите. Я вызову полицию, охрану, фсб. Буду кричать, царапать ногтями, швырять камни. Никогда. Не. Попадайтесь. Мне. На. Глаза!

Она хватает сумку, встает, произносит зло:

-Если, конечно, вы не захотите мне помочь, а не запугать.

А затем в своей стремительной манере она выбегает из помещения. Смотрю на кота в задумчивости, кот на меня с осуждением. Говорю с обидой:

-Зато она в безопасности! По крайней мере, пока не разгадает свою головоломку.

Кот отворачивается. Пью свой кофе, а затем и Анфисын, не чувствуя вкуса. Иду обратно к институту, сажусь в машину. Завожу, трогаюсь. Останавливаюсь, открываю дверь. Кот запрыгивает на переднее сиденье. Снова закрываю дверь и трогаюсь.

Открываю приложение, жму заказ.

“Охота”, 50 черткоинов.

Должно быть интересно, щелкаю “принять”.

Ого, гарпия. Не та ли, что сбежала с завода? Да, адрес тот же. Опять троллинг гребанного яндекса. Жму газ, нужно поторопиться, пока эта крылатая тварь не убралась слишком далеко. При свете дня она не решится летать, но уже темнеет и потом лови ее по всему городу!

Завод все еще оцеплен, паркуюсь на том же месте. Показываю монаху возле красной ленты экран телефона и прохожу, на этот раз захватив и кота и Геннадия. Метка на карте показывает цех чуть поодаль от тех, где я рубился всего пару часов назад. Попов уже нет, техника разъехалась, но служек как будто стало больше. В черных рясах до щиколоток и черных же чепчиках они суетливо снуют по территории завода. Видимо, зачищают следы. Своей суетливостью чем-то похожи на бесов, но только это люди. Интересно получается, у нижних на посылках творения ада, а у верхних люди. И вряд ли они все посвященные. Просто нижний кадровый состав ближайшего монастыря приволокли сюда делать грязную работу. На меня пялятся, но не задают вопросов.

Среди подступающей темноты стены цеха тоже уже не столько синие, сколько серые. Захожу внутрь и надеваю сумеречные линзы. Никаких красных точек, хотя метка на карте четко говорит о том, что цель рядом. Спряталась. Смотрю на кота, сидящего на плече. Точнее, на его нос и усы, уткнувшись в мокрую шерсть. Произношу:

-Ну что ж, братишка, вот и тебе нашлась работенка. Чуешь что-нибудь?

Кот зевает и начинает облизывать лапу. Лентяй!

Снимаю его, ставлю на землю и слегка хлопаю по попе, подталкивая вперед. Кот делает два шага, брыкается на землю и продолжает вылизываться. Потрясающая беспечность!

Достаю Геннадия и начинаю медленно обходить помещение, заглядывая под станки, в глубокие емкости, бочки, двигаясь по периметру и постепенно перемещаясь к центру. Кот лениво следует за мной. Замечаю необычную фигуру за одним из рабочих столов. То ли манекен, то ли одежду небрежно бросили на стул. То ли… В темноте блестят глаза. И никаких светящихся сгустков внутри. Кричу:

-Ты из наших?

Фигура отрицательно качает головой, затем делает приглашающий жест рукой. Осторожно иду вперед, крепко сжимая Геннадия, готовый в любой момент кувыркнуться в сторону. Приближаюсь к фигуре и могу лучше рассмотреть детали. Это человек лет сорока с аккуратной черной бородой, одетый в серый спортивный костюм, капюшон скрывает волосы и часть лица. Мощный подбородок, резкие скулы, широкий нос с горбинкой. И эти глаза. Выцветшие, но выразительные. Как будто бы он на этой планете от её самого зарождения, ещё когда только Солнце только-только сформировалось как звезда, будто он на этой Земле уже почти пять миллиардов лет живет и знает её вдоль и поперёк.

Человек произносит:

-Добрый вечер. Сейчас я уберу пелену, не удивляйся.

Он не шевелится, но я хорошо чувствую расходящуюся вокруг волну, а внутри у него возникает отчетливое серое сияние. Никогда такого не видел! И в глубине цеха на одном из мостиков появляется красная точка. Так вот где гарпия. Она не пряталась, это ее спрятали! Кот пригибается к земле, навостряет уши и походкой охотника утопывает в сторону возникшего огонька. Спрашиваю:

-Кто вы?

Человек улыбается, вроде бы участливо, но при этом раздражающе высокомерно:

-Когда-то одни обезьяны посмотрели вокруг, взяли в руки камень и стали людьми. Другие обезьяны посмотрели в себя, усмирили огонь внутри и назвались богами. Сейчас говорят, что это были импульсивные, завистливые, эгоистичные боги. Но тогда они об этом не знали. Они просто жили и получали удовольствие от своего могущества. Эхо их безбашенных развлечений до сих пор звучит в памяти человечества. И был один, который пошел против своих. Он дал людям возможность приблизиться к богам. Люди назвали этот дар огнем, потому что не знали, как еще его именовать.

Шепчу:

-Прометей…

-Злые, мстительные боги не могли допустить такого, они забрали великий дар, а предателя жестоко наказали. Потом простили, но он уже никогда не смог стать прежним… А потом случилось то, чего не мог предвидеть никто. К людям пришел не самозваный бог, а истинный создатель, зачем-то назвавшийся собственным сыном. Он научил вас любить, он научил вас прощать. Он показал вам, как идти вверх, а как спускаться вниз. И вы убили его за это.

Он криво усмехается:

-Какая ирония. Жестокие, эгоистичные боги наказали предателя, а потом простили. Добрые, смиренные люди убили своего милосердного бога, по образу которого сам были созданы.

Я первый раз могу поговорить с кем-то, кто видел. Не могу не спросить:

-Какой он… внутри?

Мой собеседник задумывается:

-Таких цветов нет в спектре. Он цвета любви. Цвета печали. Все, способные видеть, падали ниц и опускали головы, потому что не могли выдержать этого сияния. Тогда великая река и разделилась надвое. Нет больше серых теней, бродящих по закоулкам подземного мира. И нет лодочника, который за пару монет поможет добраться до цели. Теперь вы плывете сами. Наверх, с трудом, против течения, за призрачной наградой. Или вниз. Легко, без усилий, в бурном потоке, но с полным пониманием того, что в конце вас ждет водопад.

Киваю:

-Банки душ.

Он смотрит с насмешкой:

-Банки? Ну хорошо, пусть будут банки. Знаешь в чем главная разница между тем, как было и тем, как стало?

Отрицательно мотаю головой. Он объясняет:

-Раньше можно было вернуться. Теперь нет.

Я пытаюсь осмыслить услышанное. Возражаю:

-Но ведь возвращаются! Элвис, Меркюри, Децл…

Он поднимает бровь:

-Децл?-затем качает головой,-это не то. Над ними вьются ушлые торгаши, обещающие бессмертие. Они заранее заключают договор и не уходят по-настоящему. Просто ждут новое тело в хранилище. Там же, где сейчас ждет тебя и твое сияние.

Он долго молчит, потом все-таки произносит:

-Я знаю, ради кого ты отдал свой свет. С кем ты все время разговариваешь. Но нить твоей судьбы вот-вот порвется.

Он замолкает на секунду, потом поправляется:

-Нет, она уже порвалась. Но один наглец в силу собственного высокомерия и глупости связал разорванное, причем так неаккуратно, что оставил отпечаток своего неумелого вмешательства. И теперь я могу сделать на этой нити небольшой узелок. Я преподнесу тебе дар. Можешь назвать его огнем Прометея. У тебя будет только один шанс им воспользоваться. Вернуть все обратно. Туда где у каждого есть право спорить с богами. Побеждать их ради любви.

Задаю возникший у меня вопрос:

-Но ведь создатель снова вернет все как было.

Мой собеседник снова улыбается, на этот раз злорадно:

-Мертвый бог ничего никому не вернет.

Его глаза  вспыхивают ярким пламенем. Не успеваю кувыркнутся в сторону. Больно! Жмурюсь, падаю на колени, тру глаза. У меня будто выжгли огромную Х на самой сетчатке. Теперь темнота разделена этой Х на четыре части. Боль отступает, открываю слезящиеся глаза. Сумрачные линзы не пострадали, но серость передо мной так же как и тьма поделена пульсирующим иксом. Он насмешливо произносит:

-Ну-ну, все пройдет. Это чтобы ты не забыл символ.

Глаза чешутся и слезятся. Не знаю, как реагировать. Хочется высказать все, что я думаю про такие методы. И не хочется злить этого странного благодетеля. Спрашиваю первое, что пришло на ум.

-Две скрещенные линии? Так просто?-боль действительно почти утихла, глаза чешутся и слезятся.

-Вы напридумывали разных витиеватых узоров. Раньше все было иначе. Круг, линия, ромб. Кое у кого, между прочим, главный символ еще проще.

-Крест?

Мой собеседник кивает.

-Теперь у тебя есть мой знак. Используй его, когда придет время. И цени мою щедрость. Прийти сюда через тартар, прячась в потоках распадающегося пространства, искривляемого битвой двух амбициозных малолеток, было непросто и довольно рискованно. И все ради одной частички света, которую нужно вернуть. В мое время было много красивых историй про возвращение из царства мертвых. У тебя хватит сил и смелости написать еще одну? Такую, о которой будут помнить спустя тысячи лет? Подумай.

Он с улыбкой смотрит на меня. Должно быть, моя ошалевшая физиономия и правда выглядит забавно. Нужно задать столько вопросов, но в голове только один, максимально тупой:

-Это действительно возможно?

Мой продолжает улыбаться:

-Не знаю. Никто не может видеть будущее или прошлое. Любой, кто будет убеждать тебя в обратном - шарлатан. Мы можем менять многие законы этого мира, но не этот. Зато мы можем создавать обстоятельства и предпосылки. Я дал тебе возможность, воспользуешься ты ей или нет - уже твое дело. Действительно ли ты хочешь того, о чем целыми днями твердишь, или это просто нытье.

Мы некоторое время молчим, потом он произносит:

-А теперь мне пора. Скоро небо и бездна почуют мой визит и здесь станет тесно от преследователей.

Хочу спросит, как работает этот его знако, но моего собеседника не стало. Ни движения воздуха, ни других эффектов. Был и нет. И если бы не пульсирующий фиолетовым икс перед глазами, я бы усомнился в реальности случившегося разговора. Меня немного трясет от происходящего. Моя жизнь стала похожа на американские горки со сломанным стоп-краном, мне суждено скакать вверх вниз на бешеной скорости, пока неуправляемая вагонетка не сойдет с рельсов и не разобьется о землю вместе со мной. Нужно остановиться и подумать. Составить план. С кем-то посоветоваться. Понять, что он вообще нес. Такое впечатление, что он говорил какие-то очевидные вещи. Но не для меня! Нужно разобрать и действовать. Вот только это будет бессмысленно, если я не закрою платеж и отправлюсь вниз.

А впереди горит красная точка, напоминая, зачем я сюда пришел. Великий воин, беседовавший c Прометеем о боге, способный изменить правила этой вселенной, сейчас будет ловить облезлую когтистую макаку. Перехватываю меч поудобнее и иду в сторону красной точки. Она неподвижна. В нескольких метрах от нее маленький голубой огонек - скорее всего, кот. Но рассмотреть в полумраке пока не получается. Еще несколько шагов и среди серости еле видно проступают обезьяньи очертания гарпии, сидящей на перилах мостика над цехом. Осторожно поднимаюсь по металлической лестнице и пригнувшись медленно приближаюсь к адскому созданию. С другой стороны мягкими движениями крадется кот. Его зрачки расширены, поза напряжена, хвост бьет о землю. Гарпия спит, сложив крылья за спиной и безмятежной позой напоминает больше курицу, чем обезьяну. До нее уже меньше трех метров. Поднимаю меч над головой, мой смелый мокрый друг подкрался еще ближе и уже поигрывает бедрами, готовясь к прыжку. Шаг, еще шаг. Еще немного и я ее достану. Шаг. Металл громко скрипит под ногой. Кот тут же прыгает на гарпию. Я делаю рывок вперед и бью сверху вниз, чтобы достать ее, даже если она резко взлетит. Гарпия неподвижна, ее глаза закрыты. Она скорее похожа на очень достоверное чучело самой себя. Кот вцепляется ей в крыло, Геннадий опускается на голову гарпии и с хрустом разрубает ее пополам. Легкие и хрупкие кости этого летающего существа крошатся под мечом, который застревает толь в районе груди существа. Кровь не брызжет фонтаном, а струйками стекает вниз. Гарпия продолжает крепко держаться за перила, такая же неподвижная. Похоже, она давно мертва и мы могли забрать ее душу без всяких предосторожностей. Еще один дар моего странного собеседника?

Кот тоже разочарован. Он отпускает добычу, спрыгивает на мостик и снова начинает вылизываться. Забираю красный сгусток смартфоном, получаю зеленую галочку и причитающиеся 50 черткоинов. Эх, побольше бы таких заданий - быстро и легко!

Но у алгоритмов яндекса своя логика. Оставшуюся ночь я гоняюсь за очередным несогласным отправится в нижний банк по заброшенной стройке за те же 50 черткоинов. Бывший вдвшник отлично дерется, быстро бегает и совершенно не доверяет странному человек с чехлом от штатива, так что угомонить его удается только с первыми лучами солнца, от которого он прячется в сыром подвале без второго выхода. Это гораздо больше похоже на мою обычную рутину, даже немного приятно сделать передышку и к ней вернуться. Потом душ и долгожданная мягкая, уютная кровать. Опускаю ресницы и тут же вижу твое лицо. Твое ли? У меня нет ни фото, ни портретов. Только память. Насколько она исказилась за эти годы? Есть только один способ узнать - вытащить тебя из банка душ обратно на твердь. И я это сделаю, даже если придется разрушить этот мир до основания! Я напрягаю память, чтобы увидеть хоть что-то из прошлой далекой жизни, но воспоминания плывут и перемешиваются, я готов провалиться сон.

Дребежжание телефона под ухом. С трудом раздираю глаза, это батюшка Антон. Он бросает короткое:

-Руководство назначило встречу по твоему вопросу, есть время перед утренней литургией. Подскакивай, я скину локацию.

Продолжение

И комменты в ютубе такие добрые. Хочется писать еще!

Если не работает ютуб - https://ricktube.ru/watch/je9FaHNn5_E

А здесь рассказ в тексте Помогите!

Молнии над алтарем тем временем превращаются в огромный сияющий шар, который медленно опускается. Внутри можно увидеть очертания каких-то серых ям и кратеров. Портал! И куда-то очень-очень далеко, раз для его открытия нужно приложить такие силы!

Пение становится громче, падший в нетерпении переступает с ноги на ногу. Невидимости бывают разные, от пародии на маскхалат до искривления пространства вокруг и цены на них тоже очень разные. Я быстро покупаю дешевенькую на основе отзеркаливания, с которой уже имел дело, рисую знак в воздухе и исчезаю. Стараясь не шуметь, медленно и осторожно по широкому кругу крадусь в сторону падшего. Геннадий по-прежнему в сумке. Не знаю, скрыла ли его пламя невидимость, а разбираться нет времени. До огромной мускулистой спины и сложенных крыльев метров пятнадцать. Четырнадцать. Тринадцать.

Раскат грома невероятной силы откуда-то справа на секунду оглушает. Приникаю к земле, а падший уже парит в двух метрах над ней.

Сфера портала замирает и покрывается трещинами. Возглас разочарования вырывается из пасти падшего. Через миг его уже нет, только призрачный след дает понять, что он умчался в ту сторону, откуда раздался гром.

Фигуры в балахонах продолжают молиться, трещины на сфере медленно и тяжело, но все-таки постепенно зарастают. Пока падший занят, нужно быстро разобраться с его прислужниками. Осторожно крадусь поближе. Они так заняты процессом, что моя невидимость, кажется, и не особо нужна - можно подойти и станцевать канкан, а они не заметят. Однако неизвестно, что висит на них самих и нужно проявлять осторожность.

Троих можно стукнуть с дистанции железками, четвертому отрубить голову, выскочив из темноты. Остается пятый, на него докупаю банальное оглушение чтобы после четвертого сразу метнуться к нему. Еще беру три дешевенькие лечилки на всякий случай.

План есть, а это уже половина дела. Ускоряюсь и рисую в воздухе один за другим четыре символа. Гарпун нептуна, град стрел, мясорубка, оглушение. Пространство над тремя из молящихся сгущается. Никогда не видел действия заклинаний в такой замедленной съемке. Из темноты появляется десяток стрел с красивым белым оперением. Ржавая ванночка для охлаждения деталей взрывается брызгами и оттуда показывается острие гарпуна, которое во много раз крупнее самой ванночки. Куски металла, разбросанные по полу, собираются в клубок острых как бритва лезвий. Вижу все это краем глаза, а сам резким рывком выпрыгиваю в сторону ближайщего прислужника, выхватывая меч из сумки. Белое пламя Геннадия озаряет серую мглу помещения. Его острый клинок с неистовой скоростью несется к шее существа в балахоне и со свистом разрубает пустоту в сантиметре от фиолетовой ткани. Моя жертва успевает пригнуться и отпрыгнуть в сторону. Наша скорость огромна, но относительно друг друга мы движемся почти одинаково. Я приземляюсь на пол, он вскакивает из кувырка. Бросаю взгляд на три фигуры, атакованные заклинаниями. Гарпун и стрелы только воплотились и набирают скорость, а эти ребята уже крутят что-то защитное. И только пятый прислужник застыл с воздетыми к формирующемуся порталу руками. Видимо, сработало оглушение. Прислкжники отвлеклись, так что сфера над ними лопается и испаряется легкой дымкой.

Бросаюсь к увернувшемуся в отчаянном рывке и с размаху рублю сверху. Вижу черное лицо, испещренное фиолетовыми знаками и символами с горящими ярким огнем глазами. Прислужник закрывается запястьями. Звон металла о металл, сноп искр, пламя Геннадия на миг краснеет и снова становится белым. За прожженым рукавом на запястьях прислужника блестят бордовые браслеты с затейливыми письменами. Бью сбоку, соперник блокирует одним запястьем, другим бьет меня в грудь. Мощный поток чего-то плотного взрывается на солнечном сплетении и отбрасывает меня на несколько метров. Пустое пространство на груди расходится трещинами. Каменная кожа выдержала удар, но надолго ее не хватит. Через миг невидимость скрывает трещины. Кувыркаюсь в сторону, бросаю взгляд на остальных прислужников. Над ними раскинулось фиолетовое сияние. Стрелам и гарпуну не причинить им вреда. Мясорубка собралась в клубок острого металла и застыла перед одним из прислужников, покрытая жужжащей сетью, бьющих молний из его рук.

Вновь бросаюсь к ловкому противнику в разорванной мантии. Делаю ложный замах, оставляю  меч в левой руке и бью в шею, правой чертя заклинание. Клинок мчится с невероятной скоростью, но прислужник не менее быстр. Он вскидывает руку, чтобы отбить. Заканчиваю рисунок, ззамедление времени срабатывает, все замирает. Немного меняю траекторию меча, тот слегка касается браслета и проходит дальше, срубая руку и половину головы прислужника. Время тягуче и вязко. Голова прислужника еще даже не распалась на части, а я уже бросаюсь к следующему, сковавшему мясорубку молниями. Кажется, даже световые частицы превратились в плотный кисель. Мое тело расбрасывает в стороны зазевавшиеся молекулы кислорода, те сталкиваются между собой и вспыхивают пламенем вокруг меня. Рецепторы не успевают передать информацию в мозг о том, как мне горячо. Геннадий проходит через шею прислужника не встречая никакого сопротивления. Я рвусь к следующему и пламя вокруг меня становится еще ярче. Замахиваюсь Геннадием для нового удара, но этот взмах оказывается слишком резким. Меч будто стал весь мегатонну и даже со всей свой силой я не могу остановить его движение, только замедлить. Он выскальзывает из руки и улетает куда-то за спину, я же продолжаю нестись вперед и даже не могу контролировать направление. Покрытый огненной коркой задеваю одного из оставшихся прислужников, тот вспыхивает и отлетает в сторону, я же продолжаю двигаться в своем направлении. Повернуть не могу, выставляю вперед левое плечо и бросаю себя об землю. Бетонный пол вздыбливается, ломается песочным печеньем, чернеет и горит, металл лестниц, переходов и станков плавится, разбрызгивается в стороны. Я в огромном шаре из огня, каменной крошки и раскаленного металла пробуравливаю широкую колею в бетонной полу цеха, будто упавшая с неба комета. Сетка трещин в пустоте у ключицы складывается в дрожащие ромбики и осыпается отдельными кусками. Замедляюсь и все равно рецепторы не успевают донести информацию о чудовищной боли, а обоняние не успевает зафиксировать запах горелой плоти. Но сквозь невидимость проступает кожа, мясо и кость, чернеющая и крошащаяся в пыль. Рисую по памяти лечилку и проваливаюсь в пустоту.

Успел!

Лежу в узкой борозде, заканчивающейся кратером, который проделал я сам. Сверху медленно оседает пыль. Вокруг уродливо торчит арматура, валяется искореженное железо. Не вижу себя, не чувствую левую руку. Замедление времени, вроде бы, закончилось. Но моя скорость еще со мной. Выскакиваю из кратера и кувыркаюсь за ближайший станок. В том месте, где я только что был, через секунду возникает маленькая черная дыра, всасывает все вокруг на расстоянии метра и исчезает, оставив после себя аккуратненько срезанный бетон в форме полусферы. Ого! Даже представить страшно, сколько такое может стоить.

Вижу пылающего Геннадия метрах в двадцати от себя, но чтобы его забрать, нужно сделать широкий круг или пройти насквозь через врагов. Трое прислужников всматриваются в темноту, один из них лишился половины балахона и предстал во всем своем великолепии: черный, весь исписанный фиолетовыми символами, скрюченный и худой. Они точно видят и по эту сторону и по ту, но по эту сторону я скрыт невидимостью, а по ту при мне нет души и Геннадий теперь не выдает мое местоположение, так что найти меня им непросто. Один вызывает волну прозрения, фиолетовый туман расстилается от него по полу во все стороны. Когда фиолетовое густое облако достигает меня, я выскакиваю из-за станка и бегу по большому кругу, оставляя в явный силуэт в клубах заклинания. Ловлю глазами движения их рук. Когда оно оканчивается прыгаю в сторону, кувыркаюсь. За спиной слышу взрывы, холодная волна настигает меня, снег сыпется на голову и шею. Там, откуда я отпрыгнул, блестит ледяная глыба. До Геннадия остается метров десять. Кувыркаюсь и прячусь за очередным станком. Один из прислужников чертит круг и точку в нем. Не успеваю уйти из поля зрения и искажение светового потока рассыпается на мне зеркальными брызгами. Сбили невидимость, умники. Двое других чертят что-то боевое.  Ловлю окончание движения рук и отпрыгиваю в сторону. Сбоку полыхает и тут же схлопывается. Еще одна маленькая черная дыра оставила ровную полусферу вместо бетонного пола, забрав с собой и весь огонь второй атаки. Кувыркаюсь и прячусь за следующем станком. Один из прислужников поднимает руку и закрывает мантией движения другой руки. Моя маленькая хитрость больше не работает, я не вижу, когда и что они чертят.
До Геннадия метров пять, один рывок. Но не сразу. Отработанным движением разблокирую магазин в телефоне, беру копеечный толчок и прыгаю в сторону за другой станок. Столб огня взрывается на том месте, где я только что был. В этот раз почти попали! Выскакиваю из укрытия в сторону меча, через два шага меняю направление и перекатываюсь в сторону, призывая при этом толчок по своему оружию. Воздушный поток отбрасывает меч на два метра в сторону, а на его месте через миг возникает еще одна черная дыра, сбоку от меня опять взрывается холодом и огнем. Мазилы!

Ныряю к мечу, одновременно чертя второе замедление времени, подхватываю оружие и мир замирает. Двое прислужников оказываются один за другим, третий в опаленной мантии чуть в стороне. Ну что ж, провернем еще раз фокус с кометой. Надеюсь, от каменной кожи хоть что-то осталось. Мое левое плечо, повреждения на котором я только что сам первый раз увидел, бугрится шрамами и ожогами от предыдущей попытки. Лечилка срастила что-то внутри, а снаружи осталось месиво из запеченой кожи и мяса. Выставляю вперед меч и толкаюсь что есть сил в направлении врагов. Молекулы воздуха вновь с ужасом разбегаются, сталкиваются между собой и вспыхивают вокруг меня ярким пламенем. Рывок, рывок, еще рывок. Пламя вокруг ярче, а я рядом со стоящими один за другим прислужниками, застывшими с озлобленными черными рожами на середине начертания своих знаков. Это не замедленная съемка, они совсем не двигаются. И я пылающей стрелой пробиваю одного за другим. Фонтан горящего фарша застывает позади, а я снова бросаю себя о землю, выставив вперед другое плечо, свободной рукой чертя лечилку. Удар, хруст, скрежет, языки пламени, все вместе и все кувырком. Каменная кожа крошится и сыпется, в этот раз намного быстрее. Огонь, рваная кожа, запеченая кровь, ломающиеся кости. Лежу в воронке и вижу, как лечилка криво и медленно начинает сращивать месиво из плоти на месте моего плеча. Чудовищная боль прошибает сознание. Время замедлено, тело ускоренно, боль одновременно острая и длящаяся, бесконечная. С воем рисую знак отмены, время ускоряется и боль под действием лечилки стихает. Кожа срослась безобразными лоскутами, рука не двигается в стороны, но хотя бы работают пальцы. Ими и буду рисовать, а Геннадия возьму в левую. Вскакиваю и оглядываюсь.

Последний прислужник опять что-то чертит, на него опадает дождь из крови, кишок и каких-то черных кусков - все, что осталось от тех двоих. Сил нет совсем, но нужно еще раз собраться и добить. Прыгаю в сторону и прячусь за очередной перевернутый станок. Оттуда сразу перекатываюсь дальше, опять меняю направления и на сантиметр миную мощный и густой поток зеленой кислоты, опадающей и шипящей на полу. Несколько капель все же попадаю мне на ногу и пузырятся, пытаясь пробить ослабевшую защиту. Делаю последний рывок и рублю прислужника левой рукой снизу, без замаха. Тот блокирует удар браслетом на левой руке, правой бьет в грудь, но в этот раз я готов. Откланяюсь вправо и ухожу от удара, снова рублю, теперь сверху. Снова звон и вспышка красного пламени, переходящая в белое. Бью ногой, он отбивает и выдает мощный хук справа. Уклоняюсь и втыкаю меч ему в бок, но пробиваю лишь пустоту и получаю мощнейший удар по лопаткам. Падаю, кувыркаюсь, разворачиваюсь, ухожу от нового огненного потока. Рывок, удар, звон и пламя, уворот. Нужно как-то пробить его защиту. Рывок, удар, звон и пламя, уворот. В сознании мелькает подвал под торговым центром и ржавый сундук. Рывок, удар, звон и пламя, уворот. Делаю финт, замахнувшись сверху, но изменив траекторию и ударив сбоку. Он наготове, в короткий миг смены траектории бесхитростно бьет меня раскрытой ладонью в грудь. Удар вминает внутрь остатки каменной кожи, меня отбрасывает на два метра назад. Хрустят позвонки и ребра. Боль невозможная, но я все же умудряюсь начертить знак “вспышка”. На наших скоростях это не секундная озарение помещения, а ярчайший взрыв света, медленно затихающий. В этой сплошной белизне пламя Геннадия сливается с окружающим и я резко бросаю его вперед. Клинок летит к темному силуэту среди белизны и по рукоять вонзается в грудь противника. Тот растерянно хлопает черными глазами, пламя в них гаснет и он заваливается на спину.

Вот и все. Я не торопясь подхожу к трупу и вытаскиваю Геннадия из тут же рассыпающейся в труху мумии. Свет вокруг гаснет.

Я стою в центре полуразрушенной пятиконечной звезды из ящиков и коробок. Вокруг дым, кислота, куски льда, рытвины, воронки, обгорелые лоскуты фиолетовой ткани, горки черного пепла. По углам цеха жмутся испуганные бесы. На мне обрывки толстовки, которая не скрывает отвратительные бугры и наросты уродливо сросшейся кожи и мышц на плечах. Грудь глубоко вдавлена, будто я страдаю от рахита. Все открытые участки кожи в ожогах и шрамах. Меня ярко освещает пылающее пламя праведного гнева моего напарника. Его рукоять удобно лежит в левой руке, правая скрючилась, готовая чертить символы. У меня не осталось бесплатной энергии, зато есть два талона аднаркома и уверенность, что теперь даже падший мне по плечу. Готовься, нелепая летучая мышка, я иду.

Собираю энергию с мертвецов и, слегка пошатываясь, направляюсь в ту сторону, где скрылся падший. Ускорение так вросло в меня, что я даже не удивляюсь замедлившимся бесам, когда я прохожу мимо.

Соседний цех хорошо освещен. Огромная мартеновская печь разворочена, ее содержимое разлилось вокруг и почему-то не застыло черным месивом, а продолжает ярко гореть, будто лава в вулкане. Глубоко внутри печи видны черные скалы и красное небо. Похоже, здесь и случился прорыв. Перед печью среди негаснущего жидкого металла вижу два силуэта. Один, огромный, выставил вперед здоровенные когтистые лапища и нервно подергивает перепончатыми крыльями. Другой - невысокий человек с аккуратными сантиметровыми рожками в футболке и шортах, сложивший руки на груди, стоит в расслабленной позе. Похоже, они о чем-то спорят на повышенных тонах. Слышу громоподобный рев падшего и еле слышные ответы ему. Тихо поднимаюсь по лестнице на один из арочных переходов, чтобы лучше рассмотреть. Невидимости больше нет, но они так заняты друг другом, что не замечают совсем ничего вокруг. Похоже, разговор зашел в тупик. Напряжение растет, две фигуры напоминают героев вестернов - внимательно смотрят друг другу в глаза и поигрывают пальцами. Вдруг пространство вокруг густеет и идет волнами, будто в речку бросили камушек. Волны становятся чаще, а затем сливаются в сплошное жужжание. Материя распадается на куски, будто это конструктор лего, детали которого сложены в случайном порядке. Здание цеха расходится в стороны крупными квадратами, но свет солнца не заливает все вокруг, а падает на землю крупными каплями. Если бы не пассивка на скорость, все произошло бы за доли секунду, но сейчас я успеваю видеть хоть что-то. Волны переходят в подергивание, будто смотришь на раскаленный солнцем асфальт. Кожа падшего светлеет, а на лице его соперника появляются глубокие морщины и мелкие рожки проступают выше. Соперники начинают быстро мерцать, то исчезая на миг, то снова появляясь на своем месте. Воздух вокруг них вскипает и тут же выпадает кусочками льда, взрывается вспышками и окутывается красноватым дымом. В каких измерениях они ведут битву? Их обволакивает красный вихрь темной энергии, видны лишь очертания, а через секунду взрывается крупным шаром и они оба остаются висеть в воздухе над огромной воронкой, будто им и не нужна земля для опоры. Падший совсем бледен, его крылья все в дырах и шрамах, на коже огромные язвы, сочащиеся кровью. Его соперник похож на ожившую мумию, череп плотно облеплен кожей, руки и ноги истончились и высохли. Падший вспыхивает столбом огня, его соперник покрывается льдом. А это уже что-то знакомое. Как же они ослабли, если бьют такой ерундой! Стены цеха сходятся обратно, свет из густой жижи снова становится потоком частиц. Эти двое вдруг падают внутрь образовавшейся воронки. Там все взрывается, покрывается льдом, заволакивается клубами зловонного газа. В воронку падают огненные сгустки, оттуда взлетают в разные стороны куски скал и какие-то шипящие брызки. Телефон в моем кармане вибрирует. Смотрю на экран: “Высокая верояность провала!”

Так, похоже кто-то кого-то сейчас заборет. Но кому я должен помочь? Этот щеголь в шортах и футболке гораздо больше похож на топа яндекса, который давал мне задание, чем классический падший. Да и, судя по всему, именно падший сбежал через прорыв, а щеголь его преследует.

Ну что ж, Геннадий, пришло твое время. Спрыгиваю с перехода и бегу в сторону воронки, на дне которой рубятся эти двое. В вихре взрывов и вспышек угадывается массивная фигура падшего. Взмахиваю мечом, прыгаю ему на спину и распадаюсь на атомы.

Пустота и безвременье. Я бывал здесь несколько раз, когда не успевал закрыть долг. Сейчас будет так больно, как не было никогда прежде и не будет никогда после. Это парадокс, сродни парадоксу о том, может ли бог создать камень, который сам не может поднять. Может создать, он же бог. И может поднять, он же бог. Эти гады тоже каждый раз могут сделать так больно, как не было никогда прежде и не будет никогда после. У меня больше нет тела, так что эта боль будет длится вечно. И даже немного дольше.

Собираюсь из атомов. Лежу на дне воронки, среди оплавленных кусков металла и догорающих осколков льда. На глазах обрастающий мясом скелет легко выпрыгивает из воронки и исчезает за ее границей. Падшего нет, от него остались только ошметки кожи, мяса и костей. В воронку запрыгивают несколько бесов в аляповатых офисных костюмах и начинают суетливо собирать останки. Один из них смотрит на меня со смесью зависти и уважения:
-Ооо! Отдать жизнь за хозяина - высшая награда для раба! Властелин изволил вернуть тебя на твердь - бей поклоны Властелину днем и ночью, помни о его милости и служи ему хорошо!

Голова гудит. Спрашиваю:
-Это что, был Люцифер?

Бес хохочет:
-Ай, дурачок. Твердь не выдержит поступи главного!

С этими словами бес отбегает в сторону и пытается оторвать кусок кости, плотно вваренный в металлический брус.

Тошнит, трясет, ноги не держат. И все-таки осталось самое главное. Кое-как на четвереньках ползу к краю воронки, медленно и тяжело бросаю себя выше и выше. Ноги скользят, под руками осыпается грунт. Минут пять мне требуется для того, чтобы вылезти наружу. Где моя сила, которой было так много совсем недавно? Похоже, пассивки слетели вместе со смертью тела. Единственное целое, что у меня осталось - это телефон. Даже экран не поцарапан.

После ухода этого странного “властелина” металл вокруг печи остыл и почернел, но в глубине по-прежнему видны скалы и красное небо. По подсказкам в приложении рисую сложный узор печати апостола. Несколько раз сбиваюсь, слишком много завитушек и сложных переплетений. Бесы суетятся, стараются быстрее закончить свои дела и убежать в открытый пока проход. Психую, каждое движение изуродованной рукой дается с трудом. Просыпается боль во всех криво сросшихся частях тела. С шестой попытки наконец удается точно повторить узор. Последний бес скрывается в провале, когда пробивающиеся с потолка лучи солнца обретают плотности и как пластырь налипают на зияющую дыру в глубине мартеновской печи. за нимие ще два пластыря упругим хлыстом светового потока падают на портал в преисподнюю. И еще два. Подергивающиеся лоскуты света срастаются в один упругий комок, вспыхивают и воплощаются начищенным щитом из нержавейки, покрытым сияющими письменами.

На экране телефона возникает зеленая галочка, на счет зачисляется 5 душ. Это было непросто, но я смог.

Без сил опускаюсь на ближайшую ступеньку, обхватываю голову не потерявшей подвижность рукой. Закрываю глаза.

Не знаю, сколько прошло. Слышу веселый голос:
-Гляньте, чертенок приуныл.

Поднимаю голову и вижу трех парней в начищенных до блеска серебряных доспехах с двуручными мечами в руках. Двое смотрят с брезгливостью и презрением, один с насмешкой произносит:
-Ну, рассказывай, как обгонял, как подрезал.

Рефлекторно пожимаю плечами, но те отзываются острой болью, так что меня перекашивает:
-А вы с какой целью интересуетесь?

Насмешливый серьезнеет:
-Слышь, черт, вопросы здесь задаю я.

Пренебрежительно отмахиваюсь:
-Не бери на понт, мусор.

Паладин что-то хочет сказать, но я встаю и иду обратно к воронке. Там, на дне, блестит мой забытый Генка. Съезжаю по крутому склону, беру друга и лезу назад. Снова с трудом, еще и одна рука занята. Когда я кое-как добираюсь до края и закидываю руку с мечом наружу насмешливый хватает меч за гарду, с силой выдергивает из моей руки и забрасывает обратно на дно воронки.
-Ой, уронил. Помочь спустится?
-Да как-нибудь сам… А вы где были, пока я тут рубился с нижними? Начищали друг другу маслом кинжалы в качалке?

Паладин бледнеет, потом багровеет. Я съезжаю обратно, беру Геннадия и пытаюсь выбраться с другой стороны. Паладин вразвалочку обходит воронку и снова встречает меня на подъеме.
-Этих фиолетовых мы выносим пачками, а ты устроил третью мировую из-за пяти дохляков. Их задача открывать порталы, а бойцы они никудышные. Куда вел портал? И кто в него хотел уйти? И ушел?

Я закидываю руку с мечом, чтобы выбраться из воронки, пытаюсь уклониться, но у паладина столько силы, что мои ослабевшие руки снова легко отпускают рукоятку. Геннадий снова летит в воронку и со звоном падает в центре. Опять съезжаю вниз за ним. К паладину подходит его товарищ и что-то шепчет. Тот кивает и громко говорит мне:

-Мне тут сделали замечание. Некрасиво разбрасываться праведниками. Он хоть и добровольно согласился служить черту, но он все-таки свой. Давай ты так же добровольно расскажешь, что видел, и мы тебя отпустим.

Поднимаю Геннадия. Смотрю на холеную рожу в пафосной броне. Эх, сейчас бы сюда мои пассивочки. Нужно просто нажать кнопку в приложении. Или потратить то, что заработал с таким трудом. Как же хочется фигачить черными дырами налево и направо, а не выбирать лечилку подешевле!

Насмешливый уточняет:
-Че пялишлся? Говорить будешь?

Усмехаюсь в ответ:
-Ведьмаку заплатите чеканной монетой…

Паладин удивляется:
-Пфф, еще чего. Мы чертей не содержим.

Киваю:
-Ну да, вы платите яндексу, а он платит нам.

Насмешливый уже не так насмешлив:
-Да там все не… Стоп. Ты чего мне зубы заговариваешь? Говори, что видел! У меня заканчивается терпение.

Я понимаю, что он кроме визгов ничего мне не сделает. Видимо, у них там тоже свои штрафы. А потому отрицательно мотаю головой, снимаю рваную в лоскуты толстовку, делаю из нее петлю, в которую продеваю меч. Эти импровизированные ножны закидываю за спину и снова карабкаюсь по стене воронки. Вредный палыч с ненавистью буравит глазами мою спину, но больше не пристает. Наконец выбираюсь наружу и иду прочь из всех этих цехов. Котейка, все это время тревожно наблюдавший за происходящим из темного угла, подбегает и важно идет рядом со мной. А правда, куда падший хотел смытся от своих и за что его уничтожили? И почему портал нужно было открывать на тверди?

Так много вопросов и так мало ответов.

Снаружи завода служки сдувают мобильные храмы и грузят их в зилы, а попы разбредаются по майбахам. Знакомый батюшка приветственно машет рукой:
-Как здорово, сын мой, что этот прорыв был таким простым. Дикие нижние и пяток прислужников - это большая удача. Странно только, что твердь разверзлась с такой невиданной силой, что пришлось городить такой огромный купол. Ну, всякое бывает. Где-то бахнет еле-еле, а лезет густо. А где-то, оказывается, наоборот.

Усмехаюсь:
-Вам же не рассказывают, что происходит на прорывах.

Батюшка важно оглаживает бороду:
-Сие была ложь во спасение, сын мой.

Разворачивается и немного суетливо топает к своему мерседесу. Я же сажусь в свою замученную киа, которую нет времени починить. Смотрю на время. Весь заказ занял меньше полутора часов, еще даже не стемнело, а ощущение, что я неделю непрерывно рубился с монстрами. Скрепя сердце выбираю лечилку подороже, но все-таки не самую дорогую. Пятьдесят черткоинов улетают в ненасытную пасть гребанного яндекса, я рисую узор, откидываюсь на сиденье и закрываю глаза. Через несколько минут мои кости уже правильно срощены, грудь выгнулась обратно, мне больше не больно и руки двигаются свободно. Но плечи по-прежнему в буграх от ожогов, все тело покрыто мелкими белыми шрамами от огня, холода и кислоты. Смотрю на себя в зеркало заднего вида. На лице тоже осталось несколько бугорков и рытвин. Когда-нибудь я смогу покупать хорошее и дорогое. Когда-нибудь. Включаю телефон и долго смотрю на кнопку согласия с новой офертой. Закрываю телефон. Когда-нибудь, но не сегодня. Впереди еще целая смена, нужно работать. Но сначала нужно набрать новому знакомому. Хорошо, что я сразу забил его номер в телефон и не надо искать визитку. На том конце торжественный голос:
-Слушаю.
-Антон, привет. Это Игорь, я помогал изгонять беса. Быстро скажу, послушай. Вашим тут нужна информация, которая у меня есть. Они не хотят торговаться, а просто так я ничего не скажу. Передай там выше, что мне нужно в райскую кузню, чтобы починить праведника. Пустите меня, а я вам все расскажу в подробностях. Идет?

Пауза. Затем батюшка произносит своим обычным голосом:
-Я это не решаю. Уточню и перезвоню.

И вешает трубку. Ну что ж, братишка, может мне самому и не спастись, но хоть тебе помогу. Хоть что-то исправлю.

Продолжение