Я присыхаю к вещам. Это бессознательно, и я ничего с этим поделать не могу.
В детстве у нас дома была ложка. Десертная. По размеру — что-то среднее между чайной и столовой. Сказать, что она была моей любимой — не сказать ничего. Я прямо ревновал, когда ей кто-то ел. Мама, если готовила что-то такое, что я недолюбливал, клала на стол у тарелки обычную столовую ложку. Я кочевряжился и не хотел есть, допустим, манную кашу. Мама делала МХАТовскую паузу и доставала мою любимую ложку. Ненавистная каша залетала за милую душу.
В садике у меня приключился роман. Никогда до, да и после, у меня не было такой пылкой любви. Звали любовь Мариной. Марина была не по-детски крупна и по-детски кривонога, что никак не сказалось на моих чувствах, ибо любовь — зла. Сама Марина не испытывала ко мне никаких чувств, была холодной и неприступной. О холодности я узнал на тихом часе, когда подёргал её за руку, чтобы сообщить ей что-то чрезвычайно важное. Тогда же я узнал и о её неприступности — так как она даже не проснулась. И какая тут, к чёрту, любовь может быть в таком случае?
Помимо неописуемой красоты, кривых ног и крепкого сна, у Марины был ещё один плюс — очки. Так как поведать о своих чувствах ей мне так и не удалось, дома маме был объявлен ультиматум с требованием дать мне очки, иначе в садик не пойду. А мама не знала о бушующих страстях и пылком романе трёхлетнего сына, и со словами: «Дима, какие ещё очки, мы опаздываем в садик» — взяла меня за руку и попыталась выйти из квартиры.
Так как я смирился с неразделённой любовью, лишиться очков было бы второй трагедией в моей жизни подряд, и я устроил забастовку в виде истерики. Мама была сильнее физически и разогнала во мне демонстрацию протеста. Мой внутренний профсоюз оказался сильнее мамы, и через два дня я в прекрасном настроении шёл в садик в оправе от очков без стёкол. Где мама её добыла — история умалчивает, но я ходил в сад в очках до тех пор, пока не влюбился без памяти в тётю Нину из соседнего подъезда. А она прекрасно видела.
Ребёнком я рос романтичным и совершенно не агрессивным, но однажды мой лучший друг, тоже Дима, пребывая в сомнамбулическом состоянии, по ошибке надел моё пальто и вышел мятым упырьком на прогулку после тихого часа. Я настолько был не в восторге, что решил донести информацию о его роковой ошибке детской сковородочкой по сонному лицу. Он случайно повернул голову, и я зарядил ему сковородой в затылок.
Бывший уже на тот момент лучший друг оказался злопамятной сволочью — ко всему, и прямо перед ежегодным приходом фотографа, той же сковородочкой не промазал. Возмутительное поведение предателя осталось не только в моей памяти, но и на первой цветной фотографии в моей жизни.
Ничего, в глобальном смысле, не поменялось и во взрослой жизни, разве что я не ношу очки без стёкол — хоть и по-прежнему влюбляюсь и не бью сковородами покусившихся на «моё». Хотя, желание никуда не пропало.
Меня по-прежнему бесит, когда кто-то ест из моей любимой тарелки. Я рискую совершить преднамеренное убийство с отягчающими обстоятельствами, если кто-то надевает мои вещи.
И я безумно скучаю по моей десертной ложке, безвозвратно исчезнувшей вместе с детством.
Казалось бы — что за ностальгические потуги вдруг ?! Красноречивое фото кружки — прилагается. Убить готов.
