Зачем мы хотим, чтобы художник голодал, чтобы писатель мучился, почему отрицаем их право хотеть того, чего все хотим – кушать? Зачем нам режиссерские слезы?
Может, потому что писатель для нас – все еще инженер наших душ? Оракул?
Потому что мы от него ждем причастия таких таинств, которые нам, смертным, неведомы и недоступны?
Ждем от них ответов на вопросы, которые терзают нас с колыбели и до гробовой доски – и не каждый сможет найти эти ответы без их помощи?
Ведь кто, как не писатель, умещающий мир, населенный живыми людьми, меж двух картонок, должен все про этот мир и про человека знать?
...
Они назвали себя патриотами, а нас – либералами. А мы согласились, смирились с этим, схавали это разделение, это противопоставление, как будто все так и есть, как будто или одно – или другое, как будто быть либералом значит не быть патриотом своей страны.
Для меня любить Россию значит – желать ей экономического чуда, подобно немецкому, японскому или китайскому. Желать России скорейшего возвращения в ранг мировых держав с нынешней галерки банановых республик. Быть патриотом – значит, делать все, чтобы каждый гражданин моей страны чувствовал себя защищенным – прежде всего от своего государства, а потом уж от других, уверенным в своем завтрашнем дне, образованным и здоровым.
Я за свободу – поэтому я либерал. Но с какой стати я не патриот?!
Патриоты – те, кто поддерживает присоединение Крыма?
Но этот шаг стоил нам отношений со всем цивилизованным миром. Стоил нам нового железного занавеса, губительной экономической изоляции, превращения в страну-изгоя, которая вместо ООН будет скоро состоять в клубе людоедов вроде Сирии, Венесуэлы и Северной Кореи.
Радоваться тут можно только одному: в людоедском клубе мы будем председателями. Вы не патриоты, вы троглодиты, не умеющие и не желающие просчитывать свою жизнь на шаг вперед.
Патриоты – те, кто за создание «Новороссии» и за развал Украины?
Потому что так вы якобы восстанавливаете СССР?
Нет, войной в Украине вы хороните надежду однажды вернуть Россию в былые имперские границы.
Вы настраиваете против нас на столетия самый близкий братский народ и распугиваем все остальные народы, которые нас окружают.
Это вы толкаете украинцев в объятия НАТО – вы, сами.
Вы обрекаете нас на пожизненное прозябание в самой большой одиночной камере в истории человечества.
Вы крушите наши мечты о могучей, современной России в прежних границах.
Вы не патриоты, вы ностальгирующие маразматики.
Патриоты – те, кто предвкушает вторую Холодную войну, кто жаждет поквитаться с Западом за поражение в первой? Те, кто вечно меряется с проклятой Америкой всем - национальным достоинством, длиной баллистических ракет, размахом военных преступлений? Те, кто всегда спрашивает – если Америке можно, почему нам нельзя?
Вы хотите измотать силы нашей Родины новой гонкой вооружений, как это случалось всего-то четверть века назад, вы снова хотите плановой экономики, двухдневных очередей за мясом, народных выступлений и свержения правительства. Вы – не патриоты, вы – потерявшиеся в лесах партизаны, которые полвека спустя продолжают пускать под откос пассажирские поезда. И сбивать пассажирские самолеты.
Патриоты – те, кто оправдывает любые слова и дела текущего режима, чтобы не потерять свои преференции, чтобы остаться у кормушки – потому что лучший, если не единственный бизнес в нашей стране можно сделать, прильнув к кровотокам государственных денег. Вы не патриоты, вы пиявки.
Кто еще патриот? Те, кто гордо надевает майку с Путиным? Вы просто жертвы телевизора. Те, кто кричит о готовности жрать картошку вместо пармезана и никогда не ездить во Францию? Вы просто кретины.
Есть эффективные государственные модели. Несмотря на различия, все они зиждутся на одном: на свободе человека.
На свободе гражданской, политической, предпринимательской, личной.
Страны, вручающие каждому человеку свободу и ответственность за его жизнь, видят небывалый расцвет экономики и культуры. Примеры: Европа, США, Япония и даже Китай, рывок которого связан не с мракобесием Мао, а с экономической либерализацией Дэн Сяопина.
И есть модели неэффективные. Основанные на подавлении частной инициативы, на оболванивании народа, на круговой поруке коррупции, на паразитарной экономике, на семейственности и клановости власть предержащих, на подмене свободомыслия штампами идеологии.
Страны, подавляющие личность, заменяющие свободу порядком, стагнируют и деградируют. И если в прошлом они могли существовать столетия, то в сегодняшнем бурно развивающемся мире любая задержка в развитии может привести к стремительной деградации страны. Примеры: Иран, Венесуэла, Северная Корея.
Нет никакого особого пути России. Особый путь – чучхе – есть у Северной Кореи. И мы видим (пока мы еще способны это видеть), куда он ее привел. А нам надо выбирать между свободой и несвободой. Между будущим и прошлым. И настоящий патриот должен выбирать будущее.
Нас пытаются убедить, что либералы развалили Россию. Нет. Империю развалил бандитский грабительский капитализм, основанный не на свободе и не на честной конкуренции, а на феодально-криминальных принципах.
Нам говорят, что либеральный Запад пытается разграбить Россию. Но только после введения санкций мы узнаем, что крупнейшие наши компании, да и все государство – живет взаймы, живет на деньги проклятой Европы.
Ничего особенного: нам просто опять врут.
Нас называют либерастами и русофобами, хотя мы желаем своей Родине процветания, освобождения от коррупционной грибницы, жизни по закону, прав и свобод для каждого человека, а не только для человека Системы, и интеграции в цивилизованный мир, где Россия была бы могучей свободной демократической державой. Да, я хотел бы, чтобы моя страна была похожа на США и соперничала с Америкой на равных – но в чем тут русофобия?
Я люблю Россию, и поэтому я желаю ей лучшего. И поэтому я ругаю тех, кто сегодня рулит ей: одного хитрого политика и его бесхитростных одноклассников. Группу случайных, в общем-то, людей, с которыми я не хочу и не буду отождествлять свою Родину.
Пусть все те, кто сегодня придумали называть себя «патриотами», подвинутся. Для них есть столько более точных наименований: националисты, шовинисты, мракобесы, популисты, реакционеры. А слово «патриоты» теперь занято нами.
...
Победа в Великой отечественной войне, являясь, по сути, единственным триумфом России/СССР за последние полтора века, остается непревзойденной в своем влиянии на умы и сердца. Проблема в том, что взывать к мифу о Победе можно лишь на протяжение одного месячного периода в год: с апреля по май; после ракетно-бронетанковой кульминации на Красной площади 9 мая возбуждение и духоподъем естественным образом проходят.
Накрашенные старухи плохо смотрятся на пропагандистских плакатах.
Россия бряцает ядерными ракетами на Красной площади каждое 9 мая, Россия никак не хочет поверить в то, что Вторая Мировая война давно кончилась, Россия отчаянно выискивает фашистов во всех своих бывших республиках, Россия Вторую Мировую войну берет и возобновляет – атакуя Украину и присоединяя Крым, чтобы он – внимание – не достался нацистам!
Россия после этого вводит своих «ополченцев» – то есть, как бы добрых бородатых партизан из снимающегося в России тоннами Кино Про Великую Отечественную Войну – в советский, в общем-то, Донбасс – чтобы как бы не дать его в обиду «бандеровцам» и «карателям» из того же бесконечного Кино.
Россия, несколько накаляя и без того нервную обстановочку, обещает превратить Запад в радиоактивный пепел, жужжит у Запада над ушами ядерными бомбардировщиками, а Российский Президент при этом прямо заявляет Федеральному собранию: Гитлер пытался нас развалить – не вышло! И у Запада – не выйдет!
Простите, что? Запад, конечно, присылал на Майдан двух польских министров, одного еврокомиссара и директора ЦРУ, но вот чтобы спонсировать украинский фашизм – нет: на это денег у нас нет, нам очень жаль; и оружием снабжать его Запад тоже не готов: может, хотите вместо оружия камуфляж почти не ношенный или бинокли?
В общем, Война На Уничтожение России видна только из России.
...
Моя Родина превращается стремительно, всего за считаные месяцы, из зависшей в переходном периоде какбудторыночной какбыдемократии с разрушенными, допустим, гражданскими свободами, но хотя бы с нетронутыми свободами личными – в жуткую, озлобленную, параноидальную, словно бешенством укушенную Северную Корею, у которой вечно взор красной пеленой затянут, и голод, и лихорадка, и слюна с клыков. В страну, в которой политических врагов псам скармливают заживо. Где есть ядерное оружие и баллистические ракеты, но вечно не хватает риса на прокорм не видавшего уже полвека ничего другого запуганного народца.
Почему, спрашиваю я себя, россияне с такой готовностью и радостью отказываются от свободы? Почему хлопают бурно, когда им запрещают собираться больше трех и когда собираются сажать за репосты критических заметок в соцсетях на пять настоящих человеческих лет? Когда вводят интернет-по-паспорту?
Почему счастливы до слез, когда пришпандоривают нам бессмысленный Крым, хотя всего-то полгода Крым этот самый никому не нужен был даром? Почему с такой детской доверчивостью вдруг снова верят в самую бездарную, грубую, топорную ложь из телевизора, будто бы не их учили весь поздний СССР не верить государственному вранью?
Почему готовы до смерти биться за карманные банки президентских друзей? Почему радуются тому, что в наказание врагам президент запрещает нам есть?
Почему так жаждут схватки с Западом, откуда вообще ненависть к нему такая, откуда такое недоверие и такое желание мстить? За что ему мстить?
И почему ради этой мести готовы поступиться и свободой говорить, что вздумается, и свободой ездить за границу, и банальной жратвой, и только-только забренчавшей в карманах мелочью?
Я говорю – с моими соседями, с моими школьными друзьями, с попутчиками в поездах и самолетах, с бабками у подъезда, я интересуюсь у них: не рехнулись ли вы? Я очень хорошо понимаю, зачем вся эта канитель с Новой Холодной Войной группе лиц, находящейся у власти: чтобы как можно дольше находиться у власти.
Но почему народ, жизнь которого в грядущей Северной Корее будет голодна и несвободна, так рвется туда, почему так манит его ледяной и угрюмый мир за колючкой?
Говорю я с соседями, бабками, ментами, бизнесменами, финансистами, патриотическими писателями, пропагандистами из ящика, и понимаю: идиот я все-таки.
Это мне, идиоту, казалось, что моей любимой стране станет хорошо, если государство снимет с граждан ошейник. Если вверит каждому его собственную судьбу. Если позволит людям жить, творить, обеспечивать себя и своих близких, и – строя свои жизни изо всех сил – вместе строить и новую страну, свободную, берегущую своих граждан, потому что из них состоящую – и могучую.
А людям, понимаю я, плохо было в рыночной демократии.
Людям было тоскливо без смысла, который был бы в миллион раз больше бытового житейского смысла их коротких диванно-огородных существований.
Людям было страшно все решать за себя самим в бушующем мире потребительского капитализма. Люди искали Вождя, и в первобытном смысле, и в индейском, и в коммунистическом – потому что им тяжко было искать дорогу самим.
И было непривычно и неумело самим думать – и они мечтали, чтобы за них думал телевизор. Наконец, людям нужен был враг, потому что без врага и без Вождя жить также непросто и непонятно, как без смысла.
Потому что демократия наша, пусть и вьетнамского пошива, и свобода наша, пусть и случайная, отчаянная, как у сорвавшейся с привязи дворовой собаки, и рыночная экономика наша, пусть и происходит она от гнилого Черкизовского рынка – все равно были людям огромны, жутки и пусты, как космос.
Мы побегали-побегали по тундре, а к вечеру вернулись к своему чуму и сели у входа. Нечего нам оказалось делать с этой свободой. Мы и не просили ее, кстати: просто веревка перетерлась.
Но раз убежали – готовы принять хлыст и поглядеть виновато в строгие хозяйские глаза, и принять удар плетки, и упасть на спину, подставив пузо, чтобы помиловал, чтобы по-хозяйски пожалел.
Потому что сами знаем: заслужили.
Выдерет, а потом простит, и будет все, как прежде. Мы ведь, наворачивая дурацкие круги по тундре, скучали по хозяину, и по ласковой руке его, и по плети, меж которых лежит узкий и понятный мир наших опций.
Мы хотим хозяина, и хотим вожака, и общую упряжку, и чтобы в ушах ветер, и в голове ветер чтобы, и волков рвать в клочья, и драться за мороженую рыбу, и чтобы рядом теплый бок друга, и мчаться до бесконечности в ледяной закат.
Я думал, мы люди. А оказалось – мы лайки.
...
Россия в Европу влюблена давно, беззаветно и несчастно, обреченно и упрямо, так, как кемеровский преступный авторитет может быть влюблен в недосягаемую монакскую княгиню. Россия влюблена в Европу и жаждет взаимности; хочет насладиться ею; мечтает, чтобы та отдалась ей вся – и не телом, как мы видывали в вашем Амстердаме, а душою. Чтобы Европа полюбила Россию в ответ.
Русский уж давно сбросил старую свою кожу и треники, давно облачился в лучшие итальянские костюмы сдержанного темно-синего цвета – а в нем все видят не бандита даже, а хмурого бородатого дикаря в бараньей шапке, вываливающего перед шведским послом тюк пушнины и цыкающего щербатым ртом: «Ну, немчура, уел я тебя?».
Россия ведь и тогда думала, и сейчас пробует за эту пушнину Европу нанизать, напялить, отжарить – но именно потому так зло и так бездушно, таская ее за волосы и не заботясь о ее оргазме, что за пушнину Европа русского не полюбит. Родства душ нет. Европа требует знания придворного этикета – а мы с ней на дворовой распальцовке. Она с кюре через решетку откровенничает – а мы с богом через купола на спине общаемся. Она в Древней Греции родилась – а мы в Золотой Орде.
Конечно, не боится Россия ни Эстонии, ни Литвы, напялившими натовскую форму; тут другое – ревность. Почему эту мелюзгу, этих чистоплюев – приняли как своих, пустили в теплое свое лоно сразу, а нас – держат на расстоянии, отталкивая холодностью, надменностью, презрением этим своим, которое в каждом коммюнике сквозит?
И когда ощетинивается Европа ПРО – мы ведь потому переживаем это так лично, что знаем: это она ляжки сдвигает свои мраморные; чтобы мы со своим тяжелым перегарным духом даже и не думали. Зато американские контингенты – даже крохотные, символические – принимает в себя со сладострастными вздохами. Ревность, конечно!
Не любят, не любят нас! Сколько бы ни брали мы их вилл в Антибе, сколько ни швыряли бы их высокомерным официантам в харю пятисоевровые купюры в Куршевеле, сколько бы ни обучали своих детей в их Швейцариях, сколько б ни тянули им руку дружбы, все-то они к этой руки приглядываются, принюхиваются: нет ли на ней крови какого-нибудь туземного народа? Или, может быть, мы этой же рукой и подтираемся?
И вот мы рассказываем сами себе, что не очень-то и хотелось, что у самой-то Европы рожа крива, и прыщи ее разглядываем под лупой, и подмышки ее волосатые высмеиваем, феминизм называется, и в разврате уличаем – любви вы чистой не хотите, значит, а причиндалами своими дряблыми под Бранденбургскими воротами трясти хотите!
И вот, от невозможности добиться любви от вожделенной монакской принцессы, от одиночества своего космического – снимает себе Россия проституток, покупает близость за кредиты, оружие, за скидки на нефть и скидки на газ, за индульгенцию любых прегрешений.
Платим, насилуем со злости, потому что не те, не та, не так – выкручиваем руки, кусаем, путаем нарочно точки доступа – чтобы побольней им, проституткам – за то, что они не наша настоящая любовь, а эрзац, и за то, что они только притворяются влюбленными – а если вдруг перестанут они притворяться влюбленными – тут уж мы вовсе выходим из себя, яримся, караем жестоко и изощренно – потому что нельзя с нами так, нельзя напоминать нам про доплату, что время вышло – сейчас, когда мы только было начали забывать, что это все не по любви.
И стонут соседи, и бегут от нас в НАТО, и обрастает Россия снаружи коркой из ракет и противоракет, и, не в силах вынести унижения, и, чтобы не кололи на границах натовские штыки и санкции, изнутри обрастает мозолями колючей проволоки, замыкается в себе, бубнит сама себе спасительное вранье, чтобы больше ничего не слышать, порывает с реальностью и уходит в запойный штопор.
...
Жизнь на земле организована так, чтобы все люди обязательно попали в ад.
Особенно в России.
"Интеллигенция - не мозг нации, а ее говно" (с) В.И. Ленин
