Военные мемуары

У нас в отряде была достопримечательность. Обезьяна по кличке Чита. На севере Афганистана, где располагался наш отряд, обезьяны не водились.

Читу, нам в подарок, привезли вертолётчики. Я думаю, что они от неё просто, таким образом, избавились. Зловредная была «дама».

С начала она была любимицей всего отряда. Ей сшили брюки, неприлично даме среди мужиков с голым задом дефилировать, ну и конечно тельняшку.

Чего только она не проделывала. В отряде было несколько собак, среднеазиацких овчарок, так она любила покататься на них верхом. Это уже был цирк.

Один барбос воспылал к ней любовью и решил заняться сексом. Чита, блюдя свою женскую честь, так укусила его за мужское достоинство, что бедняга, недели две, ходил по городку в раскоряку.

Прилетающие вертолётчики, первым делом, спрашивали, где Чита? Они привозили не большие зеркальца и вручали ей.

И тут начинался концерт. Чита, увидев себя в зеркале, с начала жутко удивлялась, а затем свирепела и пыталась ударить того, кто находился по ту сторону зеркала. Она решила, что прибыл конкурент. Злобно шипя, подпрыгивая, она пыталась ударить или укусить этого конкурента. В результате зеркальце падало и разбивалось. Она поднимала самый большой осколок, и всё начиналось с начала.

Жила Чита в одном из вагончиков офицерского городка. Офицеры комнаты, где она жила, мужественно переносили её самые безобразные выходки, но когда, прейдя в комнату, обнаружили изодранные в клочья вещи, её выгнали на улицу.

Чите нравилось всё пробовать на зуб. Но женщина есть женщина, она вошла в доверие к жильцам другой комнаты и они, пожалев её, приютили.

Уже через пару дней, они об этом пожалели, она разодрала в клочья пачку чеков.

Чеки это дополнительные денежные знаки, которые выплачивались в Афганистане. В Союзе, в магазинах «Берёзка» на них можно было приобрести дефицитные вещи, которых не было в торговой сети.

Чита снова оказалась на улице.

Была зима, и что-то надо было делать. Чита на ночь пристраивалась к дежурному по лагерю. Всю ночь скромно сидела, дремала около печки, не проявляя ни какой агрессивности. Но как только вставало солнце, хватала со стола дежурного ручку, разгрызала её и победно удалялась из палатки.

Она постоянно с кем ни будь, конфликтовала. Сама привяжется, напросится на руки, а потом не с того не с сего, укусит человека за ухо. И дня три он ходит с оттопыренным, багровым ухом, являясь предметом насмешек товарищей. Чита всё делала по максимуму, кусать, так кусать.

Она ни кого, и не чего не боялась. Если на неё замахивались, пытаясь отогнать, она могла учинить драку, бросаясь на обидчика, как собака.

С ней было только одно средство борьбы, надо было схватиться за кобуру, мы всегда ходили с пистолетами. Чита моментально, громадными прыжками, по крышам, давала дёру.

Но так долго продолжаться не могло, зимой и днём довольно холодно. Читу не спасала та тёплая одежда, которую ей сшили. И очередной своей жертвой она, почему-то, выбрала меня.

Животных я всегда любил, и в Афгане у меня была собака.

Читу часто угощал чем-нибудь вкусным. И она устроилась ко мне жить, именно устроилась.

Сделала она это своеобразно. В выходной день, лежу у себя в комнате, читаю. Открывается дверь и на порог садится Чита. Сидит молча, минут пять и смотрит на меня.

Видя, что я на её появление ни как не реагирую, заходит в комнату, и садится на кресло у входа. И опять пять минут молчаливого созерцания.

Затем перебирается на прикроватную тумбочку. После продолжительной паузы, залазит на кровать и начинает изображать поиск насекомых в моей голове, но делает это очень аккуратно, слегка касаясь головы.

Видя, что я продолжаю читать, она делает вывод, что её приняли и уже не выгонят. После этого начала хозяйничать в комнате, но в рамках приличия. И всегда, когда, за какие то проделки, я её наказывал, убежав, она возвращалась именно таким способом. А проделок было предостаточно.

Стою утром, бреюсь. Чита сидит сзади и наблюдает за процедурой. Только положил помазок, она его хвать и уже сидит на крыше домика и мажет мылом свою морду. Прошу отдать, чёрта с два. Что делать? Не могу добриться. Приходится идти в домик за пистолетом. Увидев оружие, она бросает помазок и даёт дёру.

Провожу совещание с офицерами и вдруг сзади мощный удар по голове, у меня искры из глаз посыпались. А офицеры в истерическом хохоте. Я ни чего понять не могу. Оказывается, Чита подкралась сзади, и, шарахнув со всего размаха меня кулаком по темени, сбежала.

Ездила она со мной и на боевые операции. У нас был трофейный японский джип, я, переодевшись в афганскую форму, садился за руль, Чита устраивалась рядом.

Она тоже была в форме, тельняшка и брюки. Сзади сидело четверо солдат, но их не было видно с дороги, у джипа не было боковых окон. Сидящие сзади выходили через заднюю дверь.

Мы ехали впереди, а сзади, на расстоянии 1 км, шёл БТР, он всегда был готов подскочить на помощь. Я надеялся, что душманы остановят машину для досмотра, и можно будет их взять. Но после первой же поездки я, от такой авантюры, отказался.

Дело в том, что нас на самом деле остановили люди с автоматами, в национальной одежде, но оказалось, что это отряд самообороны. Хорошо, что мы ещё не постреляли друг друга.

Так вот во время этой поездки Чита, сидя на переднем сидении, очень бурно реагировала на идущие, на встречу машины. Она вставала на сидении в полный рост и, уткнувшись мордой в стекло, строила гримасы. Водители встречных машин, чуть ли не вываливались из кабин, от удивления.

Была Чита и на блокировке одного из кишлаков. Операция была не сложная, и я остался в лагере. Тут прилетает генерал-майор Кузьмин, советник зоны «Север», осмотрев лагерь, он изъявил желаннее посмотреть на ход операции. Подъехали мы к сопке и стали втроём подниматься, генерал, я и Чита. Только поднялись наверх, нас обстреляли, сначала из стрелкового оружия, а затем не далеко разорвалась мина. Смотрю, Читы рядом нет. Видя такой оборот дела, она моментально сбежала вниз и залезла в БТР. Только глаза торчали поверх люка.

Чита погибла как солдат, месяца два спустя она подорвалась на мине.

Я был в отпуске и эту печальную весть мне сообщили по приезду.

Автор - Стодеревский Игорь Юрьевич

http://artofwar.ru › stoderewskij_i_j › text_0010

3 мая, возможно 4го, наш 152 с.д и вся 28 армия оставили Берлин и двинулись по автостраде в Чехословакию. Стояла отличная погода. Сияло солнце, обдавая всех теплом, цвели деревья, посаженные по обочинам шоссе. Сердце наполнялось радостью от того, что едем хоть и не домой, но в ту сторону, ближе к дому и не с пустыми руками, а с Победой, хотя и не окончательной. Все мы знали прекрасно, что до полной Победы остается всего несколько дней. На многие километры вперед, пока видит глаз, автострада представляла собой живой поток людей и техники. Колонна за колонной, полк за полком, все двигались на восток, не обгоняя друг друга, сохраняя определенную дистанцию. А навстречу нам, по проселочным дорогам, тоже шли войска. Это вели немцев-военнопленных. Местами виднелись груды трофейного вооружения. Наши пехотные полки не шли пешком, а ехали на автомашинах из самого Берлина. Такое удовольствие для них – редкость. А для командования фронтом – оправданный военно-тактический расчет. Не прошло и суток, как 28 армия, преодолев местами расстояние до 500 км, оказалась в Судетах и Чехословакии.
Если бы в начале войны наша армия обладала такой подвижностью и маневренностью, то наверняка победа пришла бы раньше, возможно, не дошла бы война и до Сталинграда.
Вечером 4 мая наш полк занял огневые позиции в Судетах. Утром, 5 мая, должно было начаться наступление 152 с.д. Еще до начала артподготовки стало известно, что противник оставил позиции и отступил в сторону Праги. Дороги заминировал. Местами устроил лесные завалы. Это были уже предгорья Карпат и известных в Европе курортов, в т.ч. Ойбинских.
Дороги оказались узкими, крутыми с опасными поворотами. Поэтому войска продвигались медленно.
Помню, вечером 8 мая штаб артполка расположился на ночлег в населенном пункте недалеко от курортного местечка Ойбин. В тот же вечер полковая радиостанция перехватила передачу из Берлина или из Москвы, что подписан акт о безоговорочной капитуляции Германии перед войсками антигитлеровской коалиции. Отечественная война советского народа против фашистской Германии и ее союзников в Европе победоносно завершилась. Фактически это был и конец 2 мировой войне в Европе.
Радости нашей не было конца. Сначала все встали и кричали "ура". Начали обнимать и целовать друг друга. Потом все вышли на улицу. Началась стрельба из оружия вверх, кто какое имел. Говорили, что на батареях хотели стрелять и из пушек, но не оказалось холостых зарядов. Праздничный бум, шум и гам продолжались до тех пор, пока не распили последнюю бутылку спиртного.
Церемония подписания акта о капитуляции состоялась 8 мая 1945 года в 23 часа 30 минут в Карлсхорсте, восточном пригороде Берлина, в здании бывшего военно-инженерного училища. На церемонии присутствовали ведущие советские военачальники, в том числе маршал Советского Союза Жуков, со стороны германии акт подписал генерал-фельдмаршал Кейтель. Президиум Верховного совета СССР объявил 9 мая днем Победы, праздником.
Утром 9 мая, штаб артполка переместился на несколько километров вперед и расположился в курортном местечке Ойбин, Судетская область Чехословакии. Его жители приспустили на своих домах белые флаги, выражающие поддержку капитуляции Германии. Санчасть заняла весь второй этаж большого деревянного дома, который ранее использовался как ресторан и жилое помещение. Дом принадлежал судетскому немцу. Он с семьей давно уехал. Имущество охраняла женщина средних лет, по национальности скорее всего венгерка. Недалеко от нас, на шоссе, был организован пункт по сбору оружия от пленных. Их тогда приходило много. Некоторые шли без конвоя, самостоятельно, небольшими группами. Из оружия сбрасывалось в кучу все, от пистолета до миномета и легкой полевой пушки. Через несколько дней на том месте выросла гора оружия. Лица многих военнопленных светились улыбкой. Первый раз за всю войны я посетил офицерскую столовую, которую командование полка разместило на первом этаже дома. Кормили три раза в сутки, в горячем и холодном виде. Даже было меню для выбора блюд. Денег с нас за питание не брали. Да их еще и не было в обращении. Возможно, потом удержали из нашей зарплаты. Скорее всего, что нет.
Буквально в метре от дома проходила пограничная полоса, отделяющая Судетскую область от Чехословакии. На фото этого дома, которое у меня сохранилось, она хорошо просматривается.
Мы остановились там в разгар весны. Для меня это был райский уголок. Такую красоты природы я видел впервые в жизни. Жаль, что такая жизнь продолжалась недолго. Через месяц спустя мы уже шли пешком домой, в Россию. Сердце наполнялось радостью о предстоящих встречах с родными и близкими людьми. Знали, что жизнь там трудная и тяжелая. Кругом разруха. Однако это не пугало солдата. Он было готов начать жизнь даже на пустыре. Победа заслоняла все предстоящие трудности.
Уже впервые после войны в санчасти полка появились свои неприятности, которых никто не ждал. И это в то время, когда в полку началась "кампания" по представлению к правительственным наградам. Практически представляли всех, кто не имел их до этого. Я не представлялся к наградам с конца 1943. И естественно рассчитывал на то, что не буду обойден вниманием. Однако случилось так, что обошли.
Неприятность принесли профилактические прививки от тифа. Они в середине мая делались всему личному составу полка. Чистого спирта-ректификата у нас не оказалось, и ст. врач полка капитан Чарин распорядился использовать для стерилизации иггл "чистый" авиационный бензин. Иглы после прививки повторно не кипятились, а бросались в бензин. И через несколько минут использовались вновь.
С виду этот бензин действительно казался чистым, но на самом деле содержал небольшое количество технических масел. Инъекция делалась в подлопаточную область, подкожно. Через несколько дней у некоторых солдат и офицеров введенная сыворотка почему-то не рассосалась. Начался воспалительный процесс. Потребовалось хирургическое вмешательство в условиях медсанбата. Туда стали поступать больные, и это встревожило начальника медико-санитарной службы дивизии, и он пожаловал в артполк лично.
Он сделал большой разгон доктору Чарину. За нарушение медико-санитарных правил. Сам я при этом не присутствовал, понял из разговора с Чариным. Он сказал, что дело принимает нехороший оборот, и что от этого еврея (начсандива) надо чем-то откупиться. Вероятно, начсандив во всем обвинил Чарина. Почему он тогда пошел на такой риск с бензином и посчитал его чистым – непонятно до сих пор. При необходимости можно провести стерилизацию игл путем кипячения в воде. Конечно, потребовалось бы больше времени, но зато надежно от всякого рода осложнений.
В разговоре я сказал Зосиму Васильевичу, что готов передать в дар начсандиву отличное трехствольное охотничье ружье. Его центральный ствол был предназначен для стрельбы пулей, как у винтовки. В ложе ружья имелось место для хранения одного комплекта боеприпасов. После такого подарка гнев начсандива смягчился. Все разрешилось благополучно.
Вскоре после отъезда начсандива мне стало известно, что в медсанбате умер от столбняка ст. сержант взвода связи 2го артдивизиона. Фамилию его не помню. Знаю, что он украинец из Винницкой области. Знаю еще, что год назад он имел два ордена Славы. Помню, в Берлине, 28-29 апреля во время боя он пришел в санчасть и попросил перевязать руку. У него было легкое осколочное ранение одного из пальцев кисти. Рану я перевязал и предложил ввести противостолбнячную сыворотку. Он отказался и уговорил меня не делать этого. Кто мог подумать, что травма без сыворотки и инъекции станет смертельной. В то время от столбняка мало кто выживал. Я нарушил инструкцию Минздрава СССР обязательном введении каждому раненому противостолбнячной сыворотки. Я чувствовал свою вину перед ним и перед законом. Готов был ответить. Но такого вопроса передо мной тогда никто не ставил. Морально я и до сих пор чувствую себя ответственным за смерть уважаемого мною человека.
После таких служебных проступков ни мне, ни ст. врачу полка Чарину не приходилось рассчитывать на правительственные награды.
И напрасно мл. врач нашего полка ( новичок, фамилию которого я забыл ) убеждал доктора Чарина представить меня к правительственной награде. Орден "Красной Звезды" он, как и я, уже имел. Не исключено, что представления делались, но их заблокировали в полку или в дивизии.
Что касается меня, то замполит полка полковник Козлов вряд ли бы поставил свою подпись под моим наградным материалом. Мое неподчинение приказу освободить дом вряд ли было забыто.
Ни тогда, ни теперь я ни на кого не в обиде. Сам во всем виноват. Приказы не обсуждаются, а исполняются. Даже в том случае, если он кажется тебе незаконным и несправедливым.
В начале июня 1945 полк и дивизия покинули Чехословакию и направились домой пешком. Прошли города Ченстохов, Радом, Люблин, Брест и повернули на свои старые квартиры в дер. Щерчево, Пружанского района. Это были наши построенные тогда землянки.
Шли счастливые, довольные своей судьбой. Всех опьяняла победа, одна на всех.
Примерно 2.08.45 на подходе к Бресту, на одном из железнодорожных переездов мы около часа ждали, пока не пройдет поезд. Только после прохода третьего пассажирского состава шлагбаум открылся.
Оказывается, советская делегация во главе со Сталиным возвращалась домой с Потсдамской конференции глав великих держав. Три поезда один за другим с интервалами в минут 12-15 прошли от нас на расстоянии около 300 метров. В каком из них ехал Сталин трудно было определить. Скорее всего, что во втором.
В Брестской крепости сделали большой привал с ночлегом, около Кобринских ворот, ныне они убраны.
В деревне Щерчево санчасть расположилась в прежнем доме. Через несколько дней поползли слухи, что возможно, дивизию отправят на Дальний Восток, где ожидалась война с Японией. СССР выполнил свои обязательства перед союзниками, данные на Ялтинской конференции в марте 1945.
9 августа 1945 советские войска вторглись в Манчжурию. В тот же день США сбросили на г. Нагасаки вторую атомную бомбу. Первая поразила Хиросиму.
Стало очевидным, что 152 с.д. останется здесь, в Белоруссии.
В сентябре наш полк приступил к восстановлению и строительству квартир на территории бывшего монастыря в г. Березе. Пехотные полки заняли корпуса бывшей тюрьмы. Штаб 152 с.д. расположился в Березе, а штаб 128 с.к. в городе Бресте по улице Леваневского в нынешнем здании городских судов. В 1970-80 там работал Брестский горисполком.
В г. Берёзе вместе с начальником химслужбы полка Томилиным Костей мы сняли для жилья квартиру на Блуденских хуторах. Фамилия хозяина дома была Витязь Владимир, глухонемой и очень добрый человек. Он имел две дочери, в том числе Ольгу, которая проживает в поселке Первомайское (ст. Береза-Картузская) под фамилией мужа Езерского Николая.
Началась совершенно иная, однообразная и скучная жизнь. Скучная оттого, что сидели на одном месте днями, месяцами и никуда не переезжали, как было ранее. Стал тосковать о своей деревне Мстишино, о матери, о родных, которых не видел более трех лет. После смерти отца в феврале 1945 она осталась одна. Правда, вскоре к ней перебралась из д. Редкое моя сестра Сима с дочерью Тамарой. Ее муж, Николай Ильич, еще с осени 1941 не подавал весточки, не значился ни в живых, ни в мертвых. Пропал без вести. И маме и тяте я помогал материально всю войну. Еще в марте 1942 я выдал им аттестат на получение от меня ежемесячно 500 рублей из моего должностного оклада 1200 рублей в месяц. В то трудное и голодное время и эти небольшие суммы для них много значили.
Остальные суммы финансовая служба полка зачисляла на мою сберкнижку и отчисляла в госдоход в погашение облигации государственных внутренних займов. Так что еще оставалось не более 500 рублей в месяц. За три с лишним года, к отпуску 1945 все же собралась приличная сумма. Потом в ходе демобилизации, в 1947 г. было выплачено единовременное пособие за три с половиной года пребывания на фронте. Наверно, не менее 10000 рублей. Родители пользовались моим аттестатом почти четыре года. Иногда посылали небольшие переводы моему брату Дмитрию, который на Дальнем Востоке рядовым.
И вот в середине октября 1945 мне дали очередной отпуск на 45 суток.
Радости моей не было конца. Еще за несколько дней до отъезда я собрал свой фронтовой чемодан с барахлом, чтобы уехать, не теряя времени. Однако, не учел главного – сумею ли по воинскому требованию получить на вокзале билет и уехать в тот же день, когда мне удобно. Оказалось, чтобы получить билет на станции Береза-Картузская, надо было ждать несколько суток.
Я в этом убедился сразу же по приходу в билетную кассу вокзала. Время было около 17 часов. Людей было много, особенно военных, но билеты не продавались. Оставалась одна надежда – уехать скорым поездом Берлин-Москва, на который вообще не продавали билетов, и этот поезд шел переполненным.
Он уже стоял у перрона вокзала, и я принял решение уехать на нем любой ценой, любым способом. Война научила нашего брата многому, особенно настойчивости в достижении цели. Тогда я считал, что в жизни ничего невозможного нет. Иначе бы не решился на такой рискованный для жизни поступок.
Поезд стоял, но двери вагонов не открывались, никого из пассажиров не впускали. Я решил ехать на подножке вагона. В то время между вагонами не было сплошных тамбуров, переходы были открытыми и при необходимости можно было с подножки при остановке перебраться в вагон, если кто-то откроет дверь. Именно на это я и рассчитывал.
Но случилось то, о чем я не мог даже и подумать. Из двух зол пришлось выбирать самое скверное и опасное. На перроне, когда поезд тронулся, я стал на подножку вагона. В одной руке держал чемодан, другой держался за ручку двери или стояк, по которому пассажиры поднимались в вагон. Иногда чемодан ставил между ног на ступеньке. Минут через 30 езды, около Бронной Горы, я чувствовал, что устаю и далеко в таком положении не уеду. Стало темнеть, пошел мелкий дождь и похолодало. Из туалетного окна поезда, которое располагалось недалеко от подножки, меня, видимо, заметили. Вскоре окно приоткрылось, и в нем появился старшина. Затем он высунулся из него по плечи и говорит: "Товарищ лейтенант, влезайте, я вам помогу." И еще не дождавшись моего ответа говорит: "Давайте раньше свой чемодан". Его предложение помочь мне показалось настолько искренним и доброжелательным, что я согласился, не задумываясь о последствиях. Чемодан передать было проще. А как самому на ходу поезда оттолкнуться от подножки, ухватиться за край окна, подтянуться хотя бы до локтей, не сорваться под колеса вагона и дать возможность старшине за воротник шинели втащить меня в туалет.
Подумал и о другом: а что, если, получив чемодан, меня не пустят в вагон и закроют окно? На руках я долго не провисел бы. Можно было и вытолкнуть под колеса.
Но все обошлось благополучно. Всего за пару минут я оказался сначала в туалете, а потом в вагоне поезда. И я искренне благодарил старшину за внимание и помощь. Мое появление в вагоне никто из проводников даже и не заметил. Ночь продремал на чемодане, а утром пассажир – ст. лейтенант предложил мне свое плацкартное место. Итак, я оказался в Москве. До Вологды оставалось всего 500 километров.
В Москве на Ярославском вокзале я вновь столкнулся с теми же проблемами, что и в Белоруссии. Билетов нет в кассах, когда будут – неизвестно. Пришлось вновь проявить смекалку и настойчивость, чтобы уехать в тот же день. Поезд Москва-Архангельск через Вологду отходил через 30 минут. Он уже был подан на посадку. Билеты проводники проверяли у всех, даже у военных. Обратил внимание, что многие военные идут на посадку группами и не каждый предъявляет билет. Видимо, их проводил старший. И я не преминул воспользоваться этим. Пристроился к группе военных, впереди которой шел старший офицер, кажется, полковник. Все предъявляли билеты, а когда дошла очередь до меня, я замешкался, остановился, полез в карман с намерением предъявить на билет воинское требование и попытаться уговорить проводника пропустить в вагон. Но проводник не стал ждать предъявления билета и разрешил идти следом за остальными. Так я оказался в вагоне пассажирского поезда. Подсчитал, что через 18 часов буду в Вологде, в родном городе, в котором не был около трех лет.
Родителям и родным об отпуске не писал, хотелось сделать сюрприз и приехать домой неожиданно. Душевно я волновался, ночь спал плохо, часто выходил в тамбур, покурить. И там тоже думал о предстоящих встречах. Казалось, что не был дома целую вечность. Мысленно представлял, как будет проходить сама встреча. В дом будут приходить односельчане. Будут поздравлять с возвращением с войны живым и здоровым. Другие тоже поздравят, но со слезами на глазах, потому что их сыновья, мои ровесники, погибли на фронте или пропали без вести.
В нашей маленькой деревушке Мстишино, где до войны насчитывалось около 30 дворов, почти в каждом доме пролилась кровь. Например, у Серебряковых погибло двое, у Задумкина Н., соседа, тоже двое ( Василий и Геннадий ) и т.д.
Нашей семье повезло. На фронте были четыре брата. Все остались живы. Старший брат Павел вернулся с войны инвалидом 2 группы.
Хотелось поскорее узнать, как живет деревня. Да и не только деревня, а колхоз, сельсовет и город.
В Вологду поезд прибыл после полудня. На вокзале, конечно, меня никто не встречал. Однако, проходя по перрону, я внимательно всматривался в лица людей. Вдруг увижу знакомого человека? Уже на привокзальной площади у ларька, куда я подошел выпить кружку пива, встретил Сигова из д. Богородское, ранее работавшего мастером на маслозаводе, которому мы с отцом сдавали молоко в 1937-38 годах. За компанию с ним выпил 100 грамм водки. На ночлег пошел к нашим дальним родственникам по отцу – Лукьянову Александру Дмитриевичу и Евдокии Капитоновне, его жене. Они проживали на переулке Завражеском, почти на окраине города, недалеко от вагоноремонтного завода, где долгие годы работал Александр.
Мой приезд их очень обрадовал. Разговор длился до глубокой ночи. Вспоминали не только войну, но и трудные, голодные годы 1933-35, когда за буханкой хлеба еще с вечера занимали очередь. И как помогали они нам в те годы, чтобы выжить и не умереть с голоду.
Еще с вечера я предупреждал, что утром пойду в деревню Мстишино. Моей попутчицей стала их дочь Вера, лет 14-15. Она решила проведать сестру матери Варвару в д. Данилово, в одном километре от нашей деревни.
Погода стояла мокрая, а дорога, как всегда, грязная. По молодости расстояние в 18 км мы преодолели за 3-3.5 часа, без отдыха.
По мере приближения к деревне мое волнение нарастало. Я предвидел радость встречи и знал, что прольются слезы. Чтобы не привлекать внимания односельчан, шел намеренно не по улице, а задворками. Мне хотелось появиться дома неожиданно, и это получилось.
Даже проходя по крыльцу в сени перед кухонным окном, я ускорил шаг. В сенях перед дверью в дом приостановился и прислушался. Казалось, дома никого не было. Но, как только переступил порог, передо мной оказалась сестра Сима. Мы оба крепко обнялись и не произнося ни слова, она заплакала. И вдруг побежала в сени даже не закрыв за собой дверь. Стала звать маму, которая, оказывается, доила корову в хлеве. Вместо того, чтобы сказать спокойно: "мама, Володя приехал", она от волнения и радости запуталась в словах и выпалила: "Мама, Пано, Сано, Володя приехал!" Павел и Александр мои старшие братья, они тоже были на фронте. Я не стал ждать, пока мама придет в избу, а сам вышел в сени вслед за сестрой. Смотрю, мама карабкается по лестнице из хлева в сени и говорит: "Господи боже, кто же приехал?" "Это я приехал, мама", - сказал я. И подхватил ее за руку. Мы оба крепко обнялись, целовали друг друга молча и плакали. Когда мама малость успокоилась, она сказала: "Я всю войну молилась за всех вас. Видно, Бог услышал и помог." Я уже говорил о Задумкиных и Серебряковых, можно сказать еще о Меркурьевых, не вернулись домой трое. Погибли Коровин Коля, Архипов Исайя и другие.
Весть о моем приезде моментально облетела всю деревню. Спустя час-два в дом стали приходить соседи. Первой пришла соседка Задумкина Гранислава Васильевна, женщина общительная и веселая. На этот раз она плакала о сыновьях Василии и Геннадии. Каждый высказывал свое горе и скорбь не только о своих детях, но и о родственниках, знакомых, жителях соседних деревень: Данилово, Токорево, Хохлово, Волнино, Богородское и других. Многих мы знали по фамилии и в лицо, особенно молодежь, потому что учились в одной семилетней школе. Я тут же узнал массу новостей, касающуюся судьбы моих знакомых.
В деревне, конечно, было скучно. Молодежи моего возраста из мужчин не было почти никого. Многие еще служили. Зато девушек хватало. Часть свободного времени я посвятил заготовке дров.
Зима в 1945 году началась поздно, ей предшествовала распутица. Еще в середине ноября снега и морозов фактически не было. В это время я объявил маме и сестре Симе о своем скором отъезде. В порядке вежливости навестил дома всех жителей деревни, с детьми которых я дружил и учился в школе. Уговорил маму и сестру не провожать меня до Вологды. Зная, что приобрести билет будет нелегко. И действительно, пришлось добираться до Москвы тем же способом, что от Березы до Вологды, имея на руках лишь воинское требование на получение билета.
На станции Вологда днем мне удалось сесть на открытую площадку между пассажирскими вагонами, рассчитывая, что в пути удастся пролезть в вагон. Со мной рядом стояли еще двое мужчин. Один, как и я, держал чемодан между ногами. Когда поезд тронулся и начал набирать скорость, мужчина в гражданском пнул ногой по чемодану, и он полетел на перрон. Следом спрыгнул и сам. Военный тоже спрыгнул на ходу, следом за ними. Чем закончилась их схватка, мне увидеть не удалось. Вскоре я все же просочился в вагон. На следующий день уже был в Москве на Белорусском вокзале. Ситуация прежняя. Надежды уехать законно, по билету – никакой. Дело осложнялось тем, что на перроне вокзала стояли военные патрули, при них садиться на подножку было бесполезно. Все равно снимут. Казалось, нет никакого выхода. Толкаться в кассах вокзала, возможно, не одни сутки, пока не получу пассажирского билета.
И я стал думать, на подножку какого вагона прыгать, чтобы не проезжать по перрону перед носом у патрулей. И выбрал вагон ближе к голове поезда. Тогда патруль не в состоянии будет помешать мне уехать. Я так и поступил. Вскочил на подножку на ходу, пока скорость была еще небольшой. В руке держал чемодан, но он был пустым, что облегчало мое положение. Однако я не учел, что мороз в Москве достигал 5-7 градусов... И не предвидел, что поезд Москва-Брест двигается без остановок первые два часа. Свой просчет я почувствовал буквально через 20 минут. Чемодан хоть и пустой, но мешал здорово. По мере удаления от вокзала скорость возрастала. Ветер и мороз пронизывали насквозь все тело, обжигал лицо и добрался до ног. Надо было делать постоянную разминку, переступать с ноги на ногу, растирать лицо... Чемодан мешал здорово, и я его чуть не выбросил. Уже стемнело, а поезд все шел и шел, не останавливаясь.
И я стал настраивать себя, чтобы не дать расслабиться. Выдержу, выдержу, говорил сам себе. Ведь бывало и хуже. Наконец, поезд сделал первую остановку. Проводник открыл дверь моего вагона, кого-то выпустил. И с большим удивлением сказал: "Да ты, браток, никак с Москвы висишь на подножке! Ну что же, проходи". Я понял, что он не хотел брать ответственность за мою жизнь. И если бы проводник не сжалился бы надо мной, то возможно я сошел бы с поезда. Позднее проводник сделал мне отцовское внушение. Ничего не оставалось другого, как виновато выслушать, принести свои извинения и поблагодарить за внимание. Конечно, я объяснил ему, почему я пошел на такой риск. Чтобы прибыть в часть вовремя, у меня не было иного выхода.
Прибыв в часть, я рассказал обо всем моим товарищам. Мои однополчане поначалу усомнились и не поверили. Пришлось показать им свое требование на билет. Оно было целехонькое, без всяких отметок о выдаче билетов.
В июне 1946 наша 152 Днепропетровская, Орденов Ленина, Красного Знамени и Суворова стрелковая дивизия расформировалась в г. Берёза, Брестской области. В то время я находился в командировке, в Ташкенте, сопровождая эшелон с демобилизованными солдатами. После командировки мне полагался очередной отпуск.
В Берёзу вернулся в конце июля 1946, когда наш 333 Гумбиненский, ордена Кутузова артиллерийский полк тоже был расформирован. Никого из однополчан я не встретил. Поехал в г. Борисов, в штаб 28 армии и там получил новое назначение: в 42й гвардейский полк, 12й гвардейской механизированной дивизии, на должность фельдшера медсанвзвода. Дивизион дислоцировался в южной части Бреста, рядом с деревней Вулькой-Подгородской. Там я встретил, познакомился и полюбил мою будущую жену, 17-летнюю девчонку Тоню Лукьянчук.
22 февраля 1947 мы зарегистрировали брак. В том же месяце я демобилизовался из армии. Началась для меня новая гражданская жизнь. Без войны, без тревог. С тех пор Брест и Белоруссия стали для меня второй родиной. В Бресте родились моя дочь Зинаида и мой сын Геннадий. Начала жизнь наша семья.

Брест – Санкт-Петербург

1995 – 2002 г.г.

1-й Украинский фронт.

Первым Украинский фронтом командовал генерал армии Конев И. С. Наступление на Берлин велось с востока и юго-востока. 1-м Белорусским командовал маршал Жуков Г. К. Фронт вел наступление правее, с востока и северо-востока. 2-й Белорусский фронт (командующий Рокоссовский К. К., генерал армии) наступал на Берлин с севера.
В распоряжении трех фронтов имелось 2.5 миллиона человек, 41600 орудий и минометов, 6250 танков, 7500 самолетов, а также часть сил Балтийского флота под командованием адмирала Трибуца В. Ф.
Наступательную операцию намечалось провести с 16 апреля по 8 мая 1945г.
Нашу 28 армию планировалось ввести в бой 20-21 апреля, по мере прибытия ее частей в район Форста, а затем и Барута. На направлении главного удара планировалось использовать нашу 28ю армию и 31ю армию. Предстояло форсировать реки Нейсе и Шпрее.
Из г. Познани полк прибыл к менсту назначения 19.04, когда войска фронта прорвали оборону противника и форсировали р. Нейсе. Приехали на автомашине штаба полка и все необходимое для раненых взяли с собой. Повозку оставили, и она передвигалась следом за нами с обозами полка.
На переправе через реку Одер внимание многих привлекли две огромные воронки, в которых мог бы поместиться деревенский дом. Оказывается, они образовались от разрывов снарядов ФАУ, а точнее, ракет, которые немцы запускали на Лондон в 1943-44гг. и причинили ему немалые разрушения, пока английская авиация не научилась сбивать их в воздухе. Ракеты, конечно, целились на переправу через реку Одер, но промахнулись всего на несколько метров.
Через реку Нейсе был построен понтонный мост. За ним сразу же обозначились следы большого сражения. Обгоревшие и искореженные деревья, изрытая снарядами и бомбами земля, и все это представало перед нами в виде большого и длинного коридора, и чем дальше в него углублялись, тем больше видели сгоревших и искореженных автомашин, танков, орудий и другой бронетехники.
Затем 152 с.д. сделала бросок из района Форста к г. Койне. Двигались вдоль фронта, в обход окруженной немецкой группы войск в районе Франкфурта-на-Одере и Губена. Нам противостояла 9я немецкая армия и другие части. Пытаясь прорваться для соединения с 12 армией, противостоявшей Советским войскам в Чехословакии и Австрии, немцы большими силами, беспрерывно, днем и ночью, атаковали позиции нашей 28й армии, введенной в бой 19-22 апреля 1945г.
В боях за Берлин 152 с.д. входила в состав 128 стрелкового корпуса, которым командовал генерал-майор Батицкий П. Ф. Дивизией командовал генерал-майор Рыбалко Г. Л. Кроме того, в корпус входила 161 стрелковая дивизия (командир – полковник Шацков А. Г.) и 130я стрелковая дивизия полковника Попова К. С.
В своих воспоминаниях о боях за Берлин маршал Конев писал: " 20.04.1945 я принял решение ввести в бой вновь прибывающую 28 армию генерала Лучинского А. А. Ей было приказано форсированным маршем на фронтовом автотранспорте, в ту же ночь, из района Фюрстенау двигаться вследза 3й гвардейской танковой армией генерал-полковника Рыбалко П. С. и с нею ворваться в Берлин…" (журнал Военная история 1965г. №5.)
Вечером 23.04 152 с.д. ворвалась на западную окраину Миттенвальда. А днем 24.04 она успешно отразила атаку войск франкфуртско-губенской группировки немцев, пытавшейся прорваться в Берлин и соединиться со своими войсками.
Естественным препятствием на пути к Берлину для нас стал канал Тельтов. Он представлял из себя водную преграду шириной 50 метров и глубиной 3 метра. Его берега облицованы гранитом. Преодолеть его с ходу танкисты не смогли. С рассветом 24.04 части 128 стрелкового корпуса вместе с танкистами начали наводить переправу на захваченные плацдармы. К концу дня саперы навели мосты, и переправа заработала.
Утром 25 апреля стрелковый корпус преодолел сопротивление противника, оттеснил от канала и стал продвигаться через южные пригороды Берлина к центру города. С этого дня бои в Берлине велись и днем и ночью.
24.04 войска 1го Украинского фронта встретились с войсками 1го Белорусского фронта, завершив окружение франкфуртско-губенской группировки противника и всей Берлинской группировки немцев. Уничтожение их продолжалось до 8 мая 1945г.

Командиру 128 с.к. генерал-майору Батицкому П. Ф. было приказано силами 61 и 152 с.д. наступать вдоль железной дороги от ст. Пристервег в центр города и овладеть Антгальским и Потсдамским вокзалами. Противник нашел участок в нашей обороне совершенно неприкрытый войсками в районе Барута. И с рассветом 26.04 пехота и танки противника начали наступление через леса севернее Барута на Лукенвальде. Общая численность группировки составляла около 50 тысяч человек. На какое-то время гитлеровцы перекрыли главную дорогу из Барута на Берлин, по которой доставлялись боеприпасы и продовольствие 28й армии и 3й танковой генерала Рыбалко. Создалось критическое положение.
29.04 противник вторично атаковал позиции 28й армии. Шел напролом в последней попытке вырваться из окружения и соединиться с 12й армией генерала Венке. Фашистам ценой больших потерь удалось приблизиться к Лукенвальду, пробив брешь в обороне 50й гвардейской стрелковой дивизии.
В результате трехдневных ожесточенных боев дивизии 3го гв. стр. корпуса разгромили прорвавшегося противника и взяли в плен 5.942 человека, большое количество техники и оружия. Потери противника были огромны. С франкфуртско-губенской группировкой было покончено. Для 28й армии были развязаны руки. Угроза с тыла устранена. Появилась возможность наступать на Берлин без оглядок назад.
Тем временем войска 128й с.к. продолжали вести бои в южной части Берлина, и в районе станции Савиньи встретились с войсками 2й гв. танковой армии генерала Богданова, 1го Украинского фронта.
2 мая 1945 года 152 с.д. 128го Гумбиненского с.к. очистила от противника района станции Савиньи и вышла на участок железной дороги между Савиньи и Шарлотенбургом. Части 28й армии выполнили свою задачу.
Накануне 1.05 Геббельс и Борман отклонили условия безоговорочной капитуляции, предложенные советским командованием. Боевые действия возобновились.
2 мая в 2 часа 50 минут немецкое командование предложило прекратить огонь и выслать парламентеров на Потсдамский мост, а в 6 часов 2.05.1945 гарнизон Берлина капитулировал. Сдался и командующий обороной Берлина генерал Вейндлиг. В плен взято 134 тыс. солдат и офицеров.

Теперь кажется пришло время рассказать о событиях, пережитых мною за период с 21.04 по 2.05.1945г , которые до сих пор сохранились в моей памяти. Многое, конечно, забыто. Забыто безвозвратно.

Вечером 21.04 артполк свернул с шоссе Барут-Цоссен на местную дорогу и выехал на большую поляну, вокруг которой рос молодой сосняк. Эта местность чем-то напомнила мне Белоруссию.
И вдруг перед автомашиной оказалась молодая козочка. Какое-то время она бежала впереди, потом метнулась влево, потом вправо и наконец понеслась по лесной поляне на опушку леса. Признаться, до того времени мне не приходилось видеть диких коз в лесу, на природе. Поэтому с удовольствием любовался ее грациозным бегом. И не только я, все, кто ехал в автомашине, произносили вслух: "Смотрите, козочка, какая красивая!" Оружие было у всех, но никто не выстрелил.
Тогда я подумал: война обошла ее стороной, теперь будет долго жить. А что ждет нас впереди, сегодня, завтра? Может быть, эта молодая козочка явилась для меня предвестницей жизни, а не смерти. Может, она и была моим ангелом-хранителем? Очень похоже.
В тот же день полк занял огневые позиции и начался бой. С того дня больше не приходилось ехать машиной, шли пешком следом за пехотой и танками. Вскоре нас догнала повозка санчасти, с которой уже не расставались до 3 мая 1945 года.
А наш карий мерин, впряженный в телегу, крутил вместе с нами по улицам и площадям Берлина. Здорово похудел, бедняга, от бескормицы, но выжил и вернулся домой с Победой. Вез нас потом от Берлина до Бреста, через Судеты.
22-23.04.1945 152 с.д. перерезала Берлинскую окружную автомагистраль и повела наступление вдоль нее на Миттенвальд, с задачей захватить Кенигс-Вустерхаузен и соединиться с войсками 1го Белорусского фронта.
Шоссе было запружено войсками. А навстречу нам из Берлина и пригородов шли толпы мужчин и женщин, стариков и детей разных национальностей, в том числе и немцев. Этому потоку людей, казалось, не будет конца. Шли в основном узники немецких концлагерей, освобожденные нашими войсками. Каждый держал в руках небольшой флажок своего государства, хотя форма одежды и ее цвет были одинаковыми. Их лица сияли радостью. Многие смеялись, другие утирали слезы от радости. Тех, кто не мог идти от истощения и болезней, вели под руки товарищи или везли на тележках. А некоторые несли в руках белые флажки. Это немцы, местные жители, таким образом выражали свое желание подчиниться новым властям и не сопротивляться. Лица их не выражали ни улыбки, ни радости, они опускали при встрече головы и отводили глаза. Только непонятно, что это – стыд или гнев. Время покажет.
Каждый из тех людей обязательно что-то нес, от флажка до перины. Местами вдоль дороги перья из перин носились в воздухе и кружились как снег. Твардовский, как никто другой, точно и образно описал эти события. Он был их очевидцем.
"И под грохот канонады на восток из мглы и смрада, как из адовых ворот, вдоль шоссе течет народ… На восток, сквозь дым и копоть, из одной тюрьмы глухой по домам идет Европа, пух перин под ней - пургой. И на русского солдата брат-француз, британец-брат, брат-поляк и все подряд, с дружбой будто виноватой, но
с сердечностью глядят. Бой идет святой и правый, смертный бой не ради славы – ради жизни на земле…" (Твардовский, "Василий Теркин")
Среди освобожденный узников лагерей оказался тогда бывший премьер-министр Франции господин Э. Эррио с супругой.
Там на шоссе, в Берлине, мне запомнился диалог между нашим солдатом или офицером и молодой украинкой, которая везла на тележке пожилую толстую немку. Везла под белым флажком. Как наши ребята вошли в контакт с девушкой, мне неизвестно. Обратил внимание в то время, когда ее спрашивали, кто эта женщина, фрау, и куда везете? Молодая барышня-хохлушка ответила им, что насильственно вывезена в Германию и работала у этой фрау более года. Она больная. Везу ее к родственникам за город. Ну и дура, девка, отвечали ей. Тебе что, мало, что унижали и называли быдлом, чтобы везти эту сволочь? Оставь ее! Пусть идет сама. Не унижайся хоть теперь, когда стала свободной.
Я не могу поступить так, как вы советуете, ответила она, тем более, что фрау серьезно больна.
Я оставил их, не ожидая конца разговора... И до сих пор мне кажется, что каждая из сторон по-своему права. Война разбросала в стороны миллионы людей. Одни попали в плен, других насильственно угнали в Германию, кого-то война согнала с обжитых мест и сделала беженцем, кто-то ушел в леса, к партизанам и взял в руки оружие, чтобы сражаться с врагом. А сколько людей погибло и пропало без вести? Сначала писали, что 20 миллионов, теперь говорят, что 26. Завтра могут назвать и больше. Ведь никто точно не подсчитывал и никогда не подсчитает. В то время у каждого из тех людей и у солдат тоже война что-то взяла и не вернула. Это была трагедия всего народа. И каждый из нас таил злобу на фашистов, на могилах своих товарищей по оружию клялся отомстить врагу.
В 1945 такая возможность мстить появилась наиболее вероятно. Могла пролиться кровь совершенно невинных людей, только потому, что они немцы. Противостоять этому было нелегко. В этом большая заслуга Советского руководства.
Немного позднее 152 с.д вышла в район улиц Берлина: Гильденбургштрассе, Регенсбургштрассе и примыкавшую к ним улицу Allee - видимо, аллея. В одном из домов по Гильденбургштрассе расположилась санчасть полка.
В огромном доме мы заняли на первом этаже всего несколько комнат. Мы стали сразу же в центре внимания его жильцов, которые не прятались от нас по подвалам, как было раньше, а охотно вступали с нами в контакт, даже заискивали в чем-то. Мне они все казались подозрительными, потому что относились к нам излишне вежливо и любезно. Некоторые из них свободно говорили по-русски. Помню, один мужчина убеждал меня в разговоре, что он никогда не поддерживал Гитлера и состоял членом не то итальянской, не то французской компартии. Обещал принести и показать свой партбилет.
Одна дама средних лет представилась русской эмигранткой 1918-20 годов. Она говорила свободно по-русски, даже без акцента. Между нами зашел разговор о власти в Германии, о фашизме и Гитлере. В политике тогда я был не силен. И моя собеседница удивила меня знанием этих вопросов. Гитлера и его окружение она осуждала сдержанно. О терроре и жертвах нацизма мало что знала или подавала только вид. Утверждала, что в германии, как и в СССР – социализм. Только свой, национальный. В подтверждение ссылалась на то, что капиталистов у них так мало, что можно всех посчитать на пальцах. Назвала Круппа и еще нескольких миллионеров того времени. Я подумал тогда, что в лице моей собеседницы имею дело с одним из членов немецкой национал-социалистической партии Германии, во главе которой стояли Гитлер и Борман.
Примерно 28 апреля 1945 г. между станциями Савинья и Антгальским вокзалом Берлина во 2м артдивизионе 333 артполка и ряде других подразделений произошла трагедия. На железнодорожных путях солдаты обнаружили несколько цистерн с метиловым (древесным) спиртом и посчитали, что он безопасен для употребления. Решили замочить скорую победу. Последствия массового отравления проявились только на вторые сутки после употребления в виде судорог и потери сознания. В то время от недостатка кислорода в крови наступало кислородное голодание организма. Спасти пострадавших можно было только путем замены крови или введения кровезаменителя. Ни того, ни другого в условиях фронта не было. Поэтому все они, а их было около полутора десятка, оказались обреченными на смерть.
На место трагедии, во 2й дивизион я приезжал вместе с медиками из медштаба дивизии, как представитель санчасти полка. Помимо медпомощи на месте, их интересовали сами емкости (цистерны), из которых набирался спирт. Взятие проб для анализа жидкости и устранение источника отравления.
Ст. врач направил туда именно меня потому что во 2м артдивизионе я прослужил почти всю войну, знал хорошо командный и личный состав, что облегчало выяснение обстоятельств отравления людей на месте.
Встреча с больными поразила меня. Помню, в большой комнате дома на полу лежало несколько человек, которые старались подняться на ноги. Среди них я узнал старшину 6й батареи Овчинникова. Он ползал по полу уже без сознания, скрежетал зубами и скреб пол пальцами рук, вероятно, от боли. Всех их мы отправили в медсанбат дивизии. К сожалению, как выяснилось потом, никто из них не выжил.
Уже после войны, будучи в г. Берёза, Брестской области, мой друг и однополчанин Пономаренко Николай признался, что тоже выпил тогда грамм сто разведенного спирта и ждал смерти. Но все обошлось. Для него выпитая доза оказалась неопасной.
Автомашина медсанбата с ранеными ушла совершенно в другом направлении города, и я остался один. Знал, что до санчасти недалеко. А как туда идти, да еще по пустым кварталам, да между развалинами домов, представлял себе не весьма четко. В дивизионе мне посоветовали идти напрямую, через какую-то площадь, а там, мол, совсем рядом. С таким предложением я согласился. Но почему пошел один, без провожатого, не могу понять до сих пор.
Время было за полдень, тепло, солнечно и сравнительно тихо. Канонада и перестрелка хоть периодами и слышались, но трудно было за домами точно определить место боя. Я чувствовал, что иду правильно. Вокруг не было никого. Примерно на середине площади или пустыря возникло желание поправить пилотку. И когда я поднял левую руку на уровень головы, почувствовал, что обожгло указательный палец. И одновременно спереди донесся глухой выстрел.
Инстинкт самозащиты сработал моментально. Упал на землю, а глазами впился в траншею, которая преграждала муть и находилась на расстоянии 100-150 метров. Стреляли в меня из нее, больше неоткуда было. Лежа на животе, я перевязал себе руку. И подумал: а что делать дальше? Ползти с наганом к траншее, чтобы застукать фрица, не решился. А вдруг он не один? И пока доползу, они меня раньше застукают. Выстрел был сделан из винтовки, а вдруг у них есть и автоматы? Главное, было неизвестно: один там или группа?
Спасение или выручка пришли неожиданно и нежданно. Ко мне сзади приближались двое наших солдат с автоматами. И вдруг раздался второй выстрел оттуда же, из траншеи. Я сразу же заметил, что у одного солдата по лицу течет кровь. Они оба устремились к траншее и одновременно обстреливали ее как бы с разных сторон. Прошло не более минуты, как наш враг поднял руки и вышел из траншеи.
Я сделал солдату перевязку. Ранение оказалось легким, касательным, в районе височно-теменной области. Пуля пробороздила кожу, не затронув кость. Когда я перевязал рану, солдат мне сказал: "Товарищ лейтенант, давайте мы его прикончим. Чего с ним одним возиться будем?"
Пленный стоял перед нами, опустив голову. Он не произнес ни единого слова. По годам ему было, видимо, за сорок, рост выше среднего, сухощавый. Винтовку свою он бросил в траншее.
Лично я не желал его расстреливать. Наоборот, уговаривал солдат не делать этого. Но они настаивали на своем, и я сдался. Только просил не делать этого здесь, на площади, публично, а завести в подъезд какого-нибудь дома. Так и договорились.
В подъезде одному из моих спутников захотелось напиться воды. Как раз в это время около колодца находилась женщина-немка. Солдаты приказали достать ведро воды. Оба солдата напились, и немка захотела набрать воды себе, но выпустила ведро из рук. Тот солдат, что был ранен, пнул ведро ногой, а женщина убежала в квартиру. Мы переглянулись друг с другом в ожидании исполнения решения. Немец никак не реагировал. Молчал. Возможно, догадывался, что решается его судьба, жизнь или смерть. Ему сказали: комм, то есть "иди" и указали в какую-то сторону. Когда пленный повернулся спиной и сделал несколько шагов, автоматная очередь прошила его спину.
Мне и теперь кажется, что мы обошлись с ним жестоко. Но как они обходились с нашими пленными? Они гибли миллионами. По документам Нюрнбергского процесса немецко-фашистские захватчики лишь на территории СССР уничтожили около 3.9 миллиона советских военнопленных.
2 мая 1945 года гарнизон Берлина капитулировал. Нам представилась возможность видеть своими глазами факт исторического значения. Вывод немецких военнопленных из одной станции Берлинского метро. Этот эпизод документально показан в кинофильме, кажется, "Падение Берлина". Я тогда стоял в нескольких метрах от проходившей колонны. Ее возглавляли немецкие генералы, затем шли офицеры согласно званиям, и все остальные. Для них тогда война кончилась. Для нас еще нет. Предстояло еще сделать бросок в Чехословакию, чтобы освободить ее от немецко-фашистских захватчиков и заставить Германию капитулировать.
Из всего, что можно было взять в качестве трофея в Берлине, я прихватил лишь карманные часы в футляре, карту Берлина и небольшой альбом для фото. В нем я в 1945-46 гг. описал свои воспоминания, которые использовал для написания этих мемуаров.

В конце февраля - начале марта шли ожесточенные бои за города Восточной Пруссии: Фридланд, Хайллигенбайл, Гросс-Егендорф и Центен. 152 с.д. медленно пробивалась на города Пиллау и Кенигсберг, к морю, чтобы рассечь группы армии "Север", изолировать друг от друга и разбить по частям.
Чувствовалось приближение весны. Морозы ослабли. Часто стояли густые туманы, которые мешали артиллерии вести прицельный огонь. Часто бездействовала и авиация. Все это было на руку противнику и во вред нам. Однако время торопило.
Войска 1го Белорусского и 1го Украинского фронтов освободили уже большую часть территории Польши и вышли на реки Одер и Нейсе, захватив плацдармы для наступления на Берлин.
Помню одну из мартовских ночей 1945г. Повозка санчасти ушла вперед еще с вечера, а мне приказано было ждать автомашину. В полночь на автомашине "студебеккер" (грузовой) приехал замкомполка по тылу майор Кукуруза. Он сообщил, что берет с собой меня и еще двух оставшихся солдат.
В доме при свете спичек он раскрыл топографическую карту этого района Восточной Пруссии и уточнил маршрут движения. Сам сел в кабину машины, а мы залезли в кузов. Дорога была прекрасная, асфальтированная, слегка прикрытая снегом. Было заметно, что по ней уже проходили машины. На развилке дорог майор вылез из кабины и объявил вслух, что поедем прямо, куда вел лишь один след автомашины. Машина шла на ближнем свете, не подфарниках. Через несколько минут мы въехали в лесочек. Перед нами взлетела вверх белая осветительная ракета. Водитель остановил машину. Видимо посоветовавшись с майором Кукурузой, стал ее разворачивать. Однако на узком шоссе ему не хватало места. Между деревьями пришлось немного спуститься в кювет. При выезде машина стала пробуксовывать, создавая вой и шум. И в это время по нам ударил немецкий пулемет. Все, кто был в кузове, выскочили на землю и легли у колес. Пулемет замолчал, а "студебеккер" еще сильнее взвыл на подъеме и, набирая скорость, скрылся за деревьями. Пришлось догонять.
Вернулись на прежнюю развилку дорог. Майор открыл дверцу кабины и, стоя на подножке, спросил: "Все живы, никто не отстал?" И добавил: "Еб твою мать, ну и влипли! Хорошо, что все живы и цела автомашина." Выяснять, почему приехали немцам по нос, и где была наша пехота, что не остановила нас, не было ни времени, ни желания. Все перенесли на потом.
На новом участке дороги мы были не одиноки. Шли другие машины. В пути следования нас догнала легковая автомашина, американский "виллис", на которой ехал замкомполка майор Денисов Александр. Мы оба хорошо знали друг друга. Увидя меня в кузове грузовика, он сказал: "А, доктор! Садитесь в мою машину, там еще есть место." И все тронулись. Близился рассвет. Видимость плохая. Поэтому двигались с небольшой скоростью, километров 60 в час. Чувствовалось, что едем вдоль переднего края обороны, потому что там взлетали осветительные ракеты и слышалась перестрелка. Вижу, майор Денисов повернулся к водителю и что-то шепнул. Машина сбавила скорость и стала выезжать на другую дорогу. В это время под ее передними колесами раздался взрыв. Машину подбросило, и она съехала в кювет. Мина взорвалась под правым колесом, где сидел Денисов. И мы поняли, что его ранило. Кроме Денисова, все вылезли из машины. Я перевязал ему правую ногу. Получила повреждение стопа в виде рваной раны и перелома костей. Легковая машина серьезно не пострадала. Ее взяли на буксир, а самого Денисова вместо полка отправили в медсанбат нашей 152 с.д. Сейчас не помню, вернулся он в наш полк в 1945 году уже после окончания войны, когда 333й артполк располагался в г. Берёза Брестской области.
Последним, сильно укрепленным пунктом на подступах к Кенигсбергу для нашей дивизии стал г. Центен (или Цинтен). Недалеко от него в г. Мельзаке (Польша) 18.02.1945 был убит командующий 3м Белорусским фронтом генерал армии Черняховский И. Д. В память о нем г. Инстенбург был переименован в Черняховск. А похоронен он в г. Вильнюсе. Командование фронтом принял маршал Советского Союза Василевский А. М. Получив эту печальную весть, его войска усилили свою активность и мстили врагу за смерть любимого генерала. Помню, в час его похорон была проведена на нашем участке непродолжительная артподготовка. Это вроде салюта по покойному. Из всех генералов и маршалов Черняховский был самым молодым. Ему было только 39 лет.
По мере приближения к Кенигсбергу и побережью Балтийского моря сопротивление противника усиливалось. В середине февраля сильнейшему обстрелу подвергся штаб нашего артполка. Несколько снарядов разорвались под окном дома. Был убит помощник начальника штаба полка. Несколько человек ранило. Среди них оказался и ст. врач полка капитан Чарин. Но ему повезло больше других. Осколок снаряда распорол борт его шинели на уровне груди и сердца. Но не повредил тела.
В феврале 1945 под г. Цинтеном я получил из дома письмо, в котором сообщалось о смерти моего отца. Не знаю почему, но вдруг появилось желание поехать на родину, во Мстишино, и проведать мать, которая оставалась дома одна в возрасте 62 лет. Четверо ее сыновей находились на фронтах Отечественной войны. Появилась мысль написать об этом рапорт на имя ст. врача и командира полка.
Однако, поразмыслив и оценив обстановку, решил, что это пустая затея и не нужно морочить голову ни себе, ни другим. Позднее даже устыдился самого себя. Известно, что в действующей армии, на фронте, не давали отпусков никому. Не иначе как под личную ответственность вышестоящих командиров мог кто-то получить не отпуск, а разрешение на побывку. Всего на несколько дней, исключая дорогу. Знал, что подобная ситуация не раз возникала и моих однополчан, но никто из них отпуска не просил. Более того, многие годами не знали о судьбе своих родителей, жен, детей и родственников. Все терпеливо ждали развязки, конца войны. Если всех обиженных судьбой, подумал я, отпускать, то и воевать станет некому. В дальнейшем до конца войны у меня не было желания простить об отпуске.
Немного позднее получил письмо от мамы, которая сообщала, что к ней приехали на жительство моя сестра Сима с дочерью Тамарой. И это обрадовало меня.
Зимой 1945 Ставка Верховного разрешила солдатам и офицерам действующей армии в Восточной Пруссии высылать домой, к родным, посылки за счет добытых трофеев (только вещи). Этим правом я воспользовался дважды и выслал два пальто, мужское и женское и еще кое-что по мелочи. Барахла хватало. Тем более, что города и фольварки остались совершенно безлюдными, и вернуться ли их жители обратно, не знал никто.
В начале марта 1945 полки дивизии продолжали вести бои, и некоторые части вышли к морю. Основные силы фронта вели бои за овладение Кенигсбергом. И его судьба была уже предрешена. И пришло время, как распорядиться войсками двух фронтов, которые не сегодня-завтра там уже будут не нужны. Поэтому в марте 1945г. была отведена в тыл 28 армия, куда входила и 152 с.д.
К тому времени войска 1го Белорусского и 1го Украинского фронтов заняли исходные позиции для наступления на Берлин. И мы все знали, что для нас нет другой дороги, как принять участие в историческом сражении за Берлин.
4.04.1945 полк стоял под г. Гумбиненом, ожидая погрузки в эшелон. В ту же ночь на платформы товарного состава погрузили все три артдивизиона и дивизион самоходных пушек. Личный состав разместился в товарных вагонах. Первым городом на пути стал Вильнюс, затем Белосток, Варшава и Познань. Эшелонам дивизии был дан зеленый свет. В пути останавливались редко. Дольше всего простояли в Варшаве, на пригорке, под парами, так как вокзал был полностью разрушен. И не только он, все кругом, как видел глаз, лежало в руинах. Это результат жестокой расправы фашистов с варшавянами, восставшими в августе 1944.
В Познань приехали на рассвете примерно 12 апреля. Разгрузились быстро, но выехали только на следующий день. Поэтому было время хоть немного ознакомиться с городом. В отличие от Варшавы он мало пострадал. Большинство жителей города, вероятно, не покидало его, потому что наступление наших войск было стремительным и быстрым. Да и уходить им было некуда. В Германии их не ждут, там своих беженцев хватало. Теперь известно, что в это время вся 28 армия находилась на марше. Главная автострада Познань-Бреслау-Барут была забита войсками, двигавшимися на реку Одер. Город и крепость Бреслау тогда находилась в окружении наших войск. Нам пришлось ее объезжать. Лишь 6 мая после падения Берлина, ее гарнизон капитулировал. Гарнизон насчитывал тогда около 40 тысяч солдат и офицеров.
Произошло интересное совпадение. Бреслау окружала наша 6я армия, куда входила наша 152 с.д. в 1943 году. Гарнизон Бреслау входил в состав той самой 6й немецкой армии, которой командовал генерал Паулюс под Сталинградом (до 1917 года - Царицын). С падением Бреслау прекратила существование и 6я немецкая армия.
Как известно, к тому времени фашистская Германия осталась без союзников. Под ударами наших войск еще в 1944 г. вышли из войны Финляндия, Венгрия, Румыния, Австрия, Болгария и Югославия. Англо-американские войска изгнали немцев из Италии, Франции и Бельгии, приближались к Берлину, до которого оставалось 60 км. Нашим войскам предстояло пройти 120. Нашим союзникам было легче. Им противостояло 60 дивизий, а нам – 214 дивизий и 14 бригад, численностью около миллиона человек.
В Берлинской завершающейся наступательной операции приняло участие три фронта. Все остальные фронта от Баренцева до Черного моря самоликвидировались, выполнив свои задачи.

Служить в санчасти было намного легче. Сама по себе, она всегда находилась под боком штаба полка, располагалась в населенных пунктах. Там не было проблем, как скоротать ночь и не замерзнуть. Можно было залезть в спальный, "ватный" мешок и переспать на улице, даже зимой. Нередко даже спали вдвоем с санинструктором Павловым или санитаром Шакарем Иваном Ивановичем из г. Краматорска. По возрасту он был мне отцом, а на службе заботливым и внимательным человеком. Перед войной он работал на Краматорском металлургическом комбинате в должности зам. директора по хозяйственной и коммерческой части. Комиссией признан негодным к строевой службе в военное время и, видимо, потому оказался у нас. Ему было под пятьдесят. В таком же возрасте был ездовой санчасти, из-под Гомеля, по национальности еврей, его звали Аркадий, Аркаша. На редкость скромный, исполнительный и честный, но совершенно беззащитный человек. Мне и теперь кажется, что по своему характеру никогда не выстрелил в своего врага. Не мог и обидеть человека. В коллективе был сдержанным, тихим и немногословным. Чаще занимал позицию слушателя. Часто приятно улыбался. Его уважали все.
В 1942 году старшим врачом 333 артполка был Хлебников, врачом Мустафаев, видимо, азербайджанец. Он хорошо исполнял лезгинку. В 1943 они оба ушли на повышение должности. Чарин Зосим Васильевич пришел в полк на должность врача, через какое-то время вступил в должность старшего врача. По национальности он коми-пермяк. Мединститут закончил накануне войны, 1918 года рождения. Как и все северяне, немногословен. Прост и открыт при обращении с подчиненными. Не командовал, а требовал, больше учил и убеждал. Я уважал его и старался без напоминания исполнять все его указания и распоряжения.
В 1943 в медсанчасть пришла медсестра Лепехина Лена, уроженка Саратовской области, кажется г. Фурманово. Между Чариным и ею вскоре сложились особые ( любовные ) отношения, внешне мало кому заметные. Продолжались до конца войны и завершились образованием семьи. Ныне они проживают в г. Сыктывкаре, ул. Пушкинская, 66, кв. 22.
Передислокация 152 с.д. из д. Щерчево заняла двое суток. Мы преодолели расстояние до г. Мариамполя ( Литва ) за два ночных перехода. Пехотные полки, естественно, отставали. Чтобы скрыть от противника передвижение целой армии, двигались только ночью. Это не так просто. Машины шли друг за другом большой колонной, соблюдая интервалы безопасности, с выключенными фарами дальнего света. Дорогу освещали только подфарники. Иногда останавливались, ожидая отставших. Команды по колонне передавались вполголоса.
Прибыли на границу с Восточной Пруссией, когда до начала наступления 3го Белорусского фронта оставалось две недели. Оно началось 17.10.44 и мне запомнилось. Во-первых, потому, что война переместилась на территорию нашего заклятого врага – фашистской Германии. На границе с Литвой уже стояли новые указатели: "Вот она, проклятая Германия" или вроде таких, как "Папа, убей немца", "Отомсти за поруганную землю". Призывы аналогичного содержания, конечно, раньше всего появились в нашей печати, а уж потом оказались на границе с Пруссией. В свое время Илья Эренбург особенно содействовал такой пропаганде. И получил замечание "сверху". И правильно. Хоть и война омерзительна и жестока, неправильно духовно и нравственно возрождать в народе и пропагандировать кровную месть. Особенно опасно поднимать ее на уровень политики государства.
Мне также хотелось увидеть эту землю, ее людей. Как они поведут себя теперь перед нами, победителями? Как будут смотреть нам в глаза после того, как их солдаты и офицеры в концлагерях замучили миллионы ни в чем не повинных советских людей, а многих угнали насильственно, чтобы работали на Германию?
Да и знают ли они об этом всем?
Наступление 7.10.1944 запомнилось еще и потому, что я участвовал в нем уже в другом качестве: находился в полку, а не в артдивизионе. Наконец, вызывала восторг и сама наступательная операция. Я заранее был уверен, что она принесет нам успех и победу. А выглядела она примерно так: с утра было тепло и солнечно. Сотни орудий и минометов около часа потрясали и землю, и воздух. Кругом грохотало, наше укрытие ( блиндаж ) ходил ходуном. Пахло дымом и гарью. Чтобы объясняться друг с другом надо было орать или говорить на ухо. Тем более, что рядом стояла 6я гаубичная батарея 2го артдивизиона, из которого я только что ушел. Командовал ей ст. лейтенант Демидов. Когда смолкла артиллерийская канонада, ( в это время пехота старается ворваться в траншеи противника и овладеть ими ) в небе над нами, почти на бреющем пошли штурмовики ИЛ-2. Сверху их прикрывали истребители. Их было много, очень много. Как на параде, они шли волнами, одна за другой. Счет можно было вести на многие десятки. А под ними, на высоте около километра, шла большая группа, и не одна а несколько, бомбардировщиков типа "Петлякова" и других. Их тоже сопровождали истребители. И вот эта авиационная армада неожиданно навалилась на немцев. Такое я видел один раз в жизни, там, в Восточной Пруссии. То была демонстрация силы. Над передним краем обороны немцы открыли по бомбардировщикам мощный заградительный огонь. Разрывы зенитных снарядов хорошо просматривались рядом с самолетами. Но они шли и шли, не меняя своего курса. И вдруг один самолет задымился, пошел вниз, и от него отделилось что-то темное и круглое, над ним стал просматриваться купол парашюта. Он падал явно на территорию фашистов.
Здесь под Гумбиненом, я впервые за войну почувствовал и ощутил, что такое шрапнель. Снаряды и бомбы противника всегда разрывались на земле, поражая осколками. А тут снаряд разрывается в воздухе, у тебя над головой и тоже осыпает тебя металлическими осколками или чем-то наподобие их. Я просто растерялся, как от них скрыться. Если ляжешь на землю, то увеличишь риск быть пораженным. Такая же участь ждет тебя в траншее или ровике. Можно защититься под большим деревом. А где же ты его найдешь? И тогда я вспомнил и всерьез оценил каску, которую мы почему-то игнорировали всю войну. Противник применил шрапнель в то время, когда шла наша штурмовая авиация и бомбардировщики. Возможно, немцы стреляли по ним, а осколки падали на нас.
После нескольких дней ожесточенных боев Гумбинен ( ныне Гусев ) был взял. Помню, на обочине шоссе, в кювете, увидел трупы немецких солдат. Они лежали цепью, на животах, как в свое время, в таких же позах лежали наши солдаты после боя 1.01.1944 на Украине, под Лысой горой и селом Терноватка.
В Гумбинене не задерживались. Следующим городом на нашем пути стал Шталлупенен. Совершенно безлюдный, пустой. И даже на следующий день на его улицах мы не встретили ни одного человека, кроме дряхлой старушки, решившей, видимо, умереть на чердаке собственного дома.
Здесь мы впервые отведали продукты немецкого производства: консервы мясные, рыбные, овощные, колбасы и т.д. в том числе и домашнего производства. Первоначально боялись. А вдруг отравлены? А потом разобрались, что все эти продукты немцы готовили лично для себя, а не для врагов. Просто не смогли увезти с собой. Надеялись и на то, что еще со временем вернутся. Но судьба их сложилась так, что ни один житель Восточной Пруссии больше к своему родному очагу не вернулся никогда. По условиям Тегеранской ( 1943 г. ), Ялтинской и Берлинской конференций ( 1945 ) глав государств антигитлеровской коалиции Рузвельта, Черчилля и Сталина, часть земель бывшей Восточной Пруссии отошла Советскому Союзу. А часть – Польше.
С тех пор у нас не было проблем с питанием. И никто никогда не пострадал. Жизнь настала, что надо. Отменные дома и квартиры с мебелью и одеждой, кладовые и подвалы с продуктами, а иногда и вином – всему этому ты хозяин. Без права распоряжаться этим имуществом, за исключением удовлетворения своих личных потребностей ( пища, белье и не более ). Признаться, от нас ушли даже вши. Все от того, что перестали общаться с местным населением. Имели возможность сменить белье. В лучшую сторону изменилось питание в войсках. Водку зимой выдавали только солдатам и офицерам передовой линии, в ротах, батальонах и дивизионах. При переходе в полк я перестал пользоваться такой "льготой". Зато тыловым частям от полка и выше перепадала большая часть трофейных спиртных напитков, даже иногда цистерны и целые заводы. Конечно, они брались под охрану и доступны были не каждому.
Помню, в одной и емкостей винзавода, кажется, в Г. Прейсиш-Эйлау, утонул и погиб солдат. Вино черпали ведрами. Но через какое-то время его трудно было достать. Солдат потерял равновесие и нырнул в емкость…
В боях за Гумбинен и Шталлупенен наша 152 с.д. отличилась особо и были удостоены благодарности верховного главнокомандующего Сталина И. В. 333й артполк стал именоваться Гумбиненским и награжден орденом Кутузова 3й степени.
3м Белорусским фронтом в то время командовал генерал армии Черняховский И. Д. А с 20.02.1944 – маршал Василевский А. М.
Восточную Пруссию немцы превратили в глубоко эшелонированный укрепленный район. Каждый населенный пункт, фольворк ( хутор ) господский дом представлял из себя мощный очаг обороны. Подвалы имели бетонные перекрытия, окна построены по типу амбразур в дотах и использовались в этих целях. Такие огневые точки трудно подавить или разрушить.
В конце октября 1944 года санчасть полка разместилась в одном из таких господских домов. К нему примыкало еще несколько домов поменьше, кирпичных под черепичной крышей. И только один, меньше других, стоял на отшибе, как сирота, покрытый соломенной крышей. Оказывается, он строился позже других для русских, украинских и белорусских невольниц, насильственно вывезенных в Восточную Пруссию для работ на фермах частных землевладельцев. Это был первый и последний дом под соломой на всю Пруссию. Второго не встречал.
Отступая, немцы угоняли за собой не только коренных жителей, но и своих рабов – советских граждан, как дешевую рабочую силу. Однако мало кому удалось уехать дальше городов Пиллау, что на косе недалеко от Кенигсберга. Красная Армия перехватила пути отхода по суше и морем. Блокировала эти порты.
В одном из таких фольворков мы встречали 27 годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Даже выпили за успехи на фронтах и за нашу скорую победу. А она находилась на пороге нашего дома. День за днем мы чувствовали ее приближение. И были уверены, что весной 1945 мы разделаемся с Пруссией, а затем и с Берлином.
Огромный фронт от Баренцева и Черного морей суживался и укорачивался на наших глазах за счет выхода из войны союзников гитлеровцев: Финляндии, Румынии, Венгрии, Болгарии и Югославии. И все дороги войны вели в одно место – Берлин. В логово фашистского зверя.
За праздничным столом мы делились впечатлениями о Пруссии, ее природе, быте и жизни народа. Не скрою, нравилось многое из увиденного, если не все.
Запомнился октябрь 1944, теплый и солнечный, конец "бабьего лета". Березовые рощи, одетые желтой листвой, луга, опутанные паутиной. Аккуратно распаханные поля. Асфальтированные дороги и многое другое, чего у нас на Руси видеть не приходилось. Видать, у них все строилось надолго, на века, расчетливо.
И я не могу не вспомнить свою вологодскую матушку-Пошехонку, что веками связывала Вологду с городами Рыбинском и Ярославлем. Где глухой осенью с трудом пройдешь пешком или проедешь на телеге.
И действительно, в те годы мы отставали от Запада в экономике, культуре производства и земледелия не менее как на 50 лет.
Шел разговор и о том, что не хватало немцам в жизни, если пошли войной на Россию. Наверно, рядовому немцу хватило бы и того, что есть, что достигнуто. Но вождям, вроде Гитлера, не хватало жизненного пространства на востоке, чтобы сделать Германию великой державой за счет славянских народов, которые подлежали истреблению.
В ноябре-декабре 1944 дивизия и артполк дислоцировались в районе Гумбинена. Фронт несколько стабилизировался. Шли бои местного значения. Шла подготовка к новому наступлению на г. Инстенбург и выход к побережью моря.
Противник чувствовал это и принимал меры к укреплению своих позиций. На отдельных участках обороны небольшими силами атаковал наши войска, стремясь занять более выгодные для себя позиции.
Однажды, перед рассветом, мы были разбужены сильным ружейно-пулеметным и артиллерийским обстрелом, примерно в одном километре от нас. Оказывается, наш передний край обороны был атакован женщинами из батальона "мстительниц за своих мужей". Атака была отбита, но не без труда и стоила жертв. Потом шутя, а то ли всерьез, прошел слух, что взято в плен несколько этих женщин ( это действительно имело место ),и что наши солдаты уговаривали командиров разрешить им поиграть с немками в "любовь". Но им не разрешили.
Вокруг этого случая еще долго ходили всякого рода шутки. Видать, не от хорошей жизни вермахт стал формировать, обучать и посылать на фронт женщин.
Осенью 1944 в Германии была объявлена тотальная мобилизация. Призыву подлежали мужчины от 16 до 60 лет и женщины-добровольцы. На восточном фронте против Красной Армии действовало около ста ополченческих формирований ( фолькштурм ). В основном же они несли патрульно-постовую службу в тылу.
Новый, 1945 год встретили в приличном особняке, скромно, по-фронтовому. Нашлось немного и спиртного. На это имели санкцию командования полка.
По традиции прошедших лет, по позиции противника ровно в 24 часа сделала огневой налет наша артиллерия, полковая и дивизионная. Он длился недолго, всего несколько минут. Потом все вышли на улицу и стреляли вверх из огнестрельного оружия, что каждый имел при себе. Через два часа немцы предприняли ответную процедуру. Разница во времени была как раз два часа. Однако она у них проявилась слабо и не шла ни в какое сравнение с нашей. Чувствовалось, что враг значительно слабее.
Теперь уже известно, что к тому времени мы имели численное превосходство: в живой силе – в два раза, по орудиям – в три раза, по танкам – в пять раз, по самолетам – в четыре раза.
Генеральное наступление войск 3го Белорусского фронта, куда входила 28 армия и 152 с.д. началось 13 января 1945 года. Накануне тылы нашего полка в том числе санчасть подтянулись ближе к передовой. Погода стояла скверная, холодная и туманная. Для самолетов нелетная. Периодами шел небольшой снег.
Несмотря на непогоду, мы пригнали свою повозку с имуществом своевременно и выгрузили в один из небольших домов недалеко от штаба артполка. К рассвету были готовы закончить работу по приему раненых. Ст. врача к тому времени с нами почему-то не было.
В это время ко мне подошла рядовая по имени Шура, повар полковой кухни, а на самом деле сожительница зам. командира полка по политической части подполковника Козлова, и передала его распоряжение освободить дом. Голодный и холодный после длинной дороги, я не сдержал себя и неожиданно выпалил: Я не могу выполнить его распоряжение, потому что нет других помещений.
Когда Шурка ушла, я вдруг подумал, что отказался выполнить приказ своего вышестоящего начальника. И это на фронте. Последствия для меня могут стать непредсказуемыми и ужасными. Трибунал и самое малое – штрафная рота. Все зависело от решения замполита Козлова.
И зачем, подумал я, ему понадобился занятый под санчасть дом? Для личных удобств его и Шурки или нечто более важное? Особенно повлияла на меня бесцеремонная выходка подполковника Козлова. Ведь мог бы вызвать для объяснения положения, а не передавать приказ через ППЖ (походно-полевая жена), которых многие из нас не уважали. Заодно и поинтересоваться, насколько санчасть готова к завтрашнему бою.
Так я мыслил после получения приказа и моего отказа выполнить его.
Тогда мне не хватило мудрости и рассудительности, чтобы выйти из кризисной ситуации. Нужно было пойти к нему самому, объяснить положение вещей, а заодно извиниться за дерзость. Я не сделал такого шага и получил новое приказание: явиться к нему лично. Он устроил мне разгон, грозил трибуналом и почти не выслушал моего объяснения. А потом встал со стула и приказал: немедленно отправляйтесь на командный пункт командира полка майора Кравченко, в его распоряжение."
Я понял, что пойду на передний край обороны, в пехоту, а там найду и комполка. Это от расположения пехоты противника метрах в 250-ти, может, немного больше.
Потом вызвал кого-то из связистов и в моем присутствии приказал: "Проводите лейтенанта на командный пункт командира полка Кравченко, сейчас же!" Я взял под козырек по стойке "смирно" и повторил свое желание выполнить его приказание. По дороге зашел в санчасть и прихватил санитарную сумку с перевязочным материалом. Без нее мне там нечего было делать. Ст. врача Чарина З.В. все еще не было. Сообщил, что отправляюсь на КП полка. Время было около 20 часов. Было темно, туман. Видимость впереди метров 15-20. Мой проводник оказался опытным солдатом. Днем раньше тянул связь на КП полка. По телефонному кабелю он привел меня к месту назначения минут через 20.
Противник вел себя неспокойно. Передний край то и дело освещался белыми ракетами. Становилось светло, как днем. Часто приходилось ложиться на снег и пережидать, когда ракета погаснет. Короткие пулеметные очереди то с нашей стороны, то со стороны противника сменяли друг друга. Перед самой траншеей нас окликнул часовой и потребовал пароль. Его мы назвали.
В небольшом, тесном блиндаже с мягким перекрытием находились майор Кравченко, командир взвода разведки полка, несколько разведчиков и связистов. Со штабом нашего и пехотного полка имелась телефонная связь. Кроме того, работала переносная радиостанция. Я сразу же доложил командиру о прибытии в его распоряжение по приказу подполковника Козлова.
Командир отнесся ко мне дружественно, о недомолвке со своим заместителем ничего не спрашивал и не подавал виду. Возможно, замполит и не сообщал ничего о нашей недомолвке, а просто проявил личную инициативу в целях безопасности на время проведения наступательной операции. Истинные мотивы его мне неизвестны до сих пор.
От блиндажа к месту наблюдения за противником проходила глубокая траншея. Там стояла стереотруба, через которую просматривалась оборона немцев. Ночью никто из нас не спал, да и негде было. Дремали сидя. Томительно ждали утра. 13 января 1945 г. На 9 утра была назначена артиллерийская подготовка. Все с нетерпением ждали телефонного звонка "сверху".
Первые залпы Катюш возвестили о начале артподготовки. К ним присоединились сотни орудий и минометов. Через наши головы к траншеям противника пролетали с шумом и визгом сотни и тысячи снарядов и мин.
Командир полка и командир разведки заняли место возле стереотрубы, наблюдая за ходом артподготовки. Тогда у нас на каждом квадратном километре стояло и работало около трехсот стволов. Около двух часов горела земля под ногами немецко-фашистских захватчиков. Любопытство брало верх. И все, кто был на КП полка, старались своим глазом увидеть, что происходит впереди нас. Не упустил возможность и я. Передний край обороны противника был изрыт разрывами снарядов и мин. Траншеи и блиндажи из-за дыма едва просматривались. Никакого передвижения солдат. Вроде нет там больше живых.
И вот поднялась и пошла во весь рост наша пехота. И тогда наша артиллерия перенесла огонь с переднего края немцев в глубину их обороны. Для тех солдат противника, кто остался жив, было лишь два выхода. Уходить в тыл от нашей пехоты и попасть под огонь наших батарей… Или сопротивляться, не уходя из траншей и блиндажей, если они уцелели, и тогда погибнуть. Была еще возможность сдаться в плен. Большинство так и поступило.
Не прошло и получаса после окончания артподготовки, как появились первые пленные. Кто-то из наших сказал тогда: Молодцы, братья-славяне, успеха!" В конце дня командир полка дал команду дивизионам занять новые огневые позиции. Вечером того же дня мы расположились в подвале дома, расположенного от прежнего КП примерно в трех километрах. Пока было светло, командир и разведчики вели наблюдение с чердака. На ночь спустились вниз, в подвал. Там мы были в полной безопасности.
В период ужина командир приказал своему адъютанту налить каждому по сто грамм спиртного. После ужина многие перешли на ночлег в комнаты дома, где даже нераздетому было холодно. Ночью я предпочел вернуться в подвал и там коротал ночь.
Утро 14.01 выдалось на редкость хорошим. Туман рассеялся, сияло солнце, потеплело. Подтянулись ближе к переднему краю и наши дивизионы. На занятом рубеже вновь разгорелся бой. На этот раз нашей пехоте активно помогала наша штурмовая авиация. Она наносила мощные удары по позициям противника. К концу дня пехота потеснила врага и продвинулась вперед на 3-5 км. Нам предстояло новое передвижение вслед за пехотой.
И тут произошла неожиданная для меня встреча с коллегой по Киевскому военно-медицинскому училищу Кецко Иваном Георгиевичем. Он оказался в этом же подвале, но в другом отсеке. Он разговаривал с одним из раненых, и я безошибочно узнал его по голосу. У него был чисто белорусский акцент, и он мне запомнился. На мой отклик он немедленно отозвался и подошел. Служил он тогда в 130 с.д. 28 армии. В этом подвале он организовал медпункт для раненых своего батальона. После войны он остался в г. Бресте, жил с семьей на улице Добрая, и мы с ним часто встречались. И конечно, вспоминали лихие годы войны. Теперь его нет в живых.
Наш разговор прервала команда майора Кравченко: "Собирайтесь, уходим!" Следом за ним я вышел на улицу. При луне я сразу определил, что около самоходной пушки стоит командир дивизиона самоходок капитан Фатьянов, Герой Советского Союза, получивший эту награду при форсировании Днепра, когда командовал 1м артдивизионом 33го артполка.
Он предложил командиру полка садиться. Приготовился к этому и я. Однако он сказал буквально следующее:" А вы, доктор, возвращайтесь к себе. Убить могут при вас и без вас. И ничем не поможете." "Есть возвращаться", - ответил я. Признаться, я не ожидал такого распоряжения и в душе был доволен подобным исходом. Стал вопрос, когда возвращаться: теперь или ждать рассвета? Вернуться в санчасть ночью, полем, по бездорожью, да еще через передний край обороны, где еще вчера шел бой, казалось мне шагом рискованным. Вполне возможно оказаться на минном поле одному, и тогда все может кончиться плохо. Оставаться на ночь не хотелось. Там, в санчасти, можно и обогреться и выспаться в тепле.
Решил поискать попутчиков из числа связистов, которые еще оставались. И нашел. Двое связистов будут возвращаться в штаб полка в связи с их заменой. Они должны были смотать кабель между КП комполка и штабом полка. Лучшего не придумаешь. И вот мы втроем двинулись в полк напрямую, полем.
Снегу было мало, а ночь лунная, светлая, поэтому шел уверенно. Не прошли и полкилометра, как под ногами шедшего справа раздался хлопок. Солдат запрыгал на одной ноге, а потом ухватился за травмированную. Все мы остановились и стали внимательно смотреть под ноги.
Оказалось, что взорвалась противопехотная мина, напоминающая толовую шашку (кубик). Рядом нашли еще несколько подобных "игрушек". Там же сняли с солдата сапог, и я перевязал рану. Пришлось возвращаться обратно в фольворк, откуда только что ушли. Раненый оказался на редкость терпеливым и спокойным. Повредило стопу с переломом кости. Предстояло поваляться в госпитале лишних два-три месяца. Связались по телефону со штабом полка и получили разрешение отправить раненого по прибытии повозки, а мне, если желаю, возвратиться в полк не ожидая утра.
Решил идти один. Почему эта мысль влезла в голову, не могу объяснить и теперь, спустя 55 лет. Начал с того, что вернулся на прежнее место, где лежали концы провода, и шел по нему. Где-то перед траншеями немцев провода не оказалось. Видимо, оборвало во время артподготовки. Возможно, сам я его потерял, так как смотрел не под ноги, а больше по сторонам. Опасаясь, как бы не встретить на пути немца, пролежавшего в блиндаже двое суток, а потом решившего, что пора догонять своих. Осторожность и осмотрительность нужны были и потому, что при мне не было такого более эффективного оружия, как наган. Поэтому в душе я хотел избежать любой встречи. Однако не удалось.
Сначала я услышал разговорную речь. Принадлежность ее разобрать было трудно. А затем увидел двух человек, которые приближались ко мне, но чуть левее. Я прыгнул в воронку от снаряда и вслушался в разговор. Кто они, наши или немцы? На всякий случай приготовился к выстрелу. Решил пропустить их, независимо от того, кто они есть. Если, думал я, они меня заметили, то сами будут выяснять, кто я. Оказалось, что шли наши, и они меня не видели. Слава богу, подумал я. Что все обошлось нормально. И прибавил шагу.
О своем возвращении с передовой заместителю командира полка Козлову докладывать не стал. Да и не обязан был делать это по Уставу. Спустя несколько дней, 22.01.1945 наши войска овладели Инстенбургом, важнейшим опорным пунктом противника на подступах к Кенигсбергу, столицы Восточной Пруссии.
Наша 152 с.д. получила благодарность от Верховного главнокомандующего И. Сталина. Бои носили упорный и кровопролитный характер. Об этом свидетельствует тот факт, что г. Инстенбург дважды переходил из рук в руки.
10 февраля дивизия заняла Прейсиш-Эйлау и получила вновь благодарность Верховного.
В середине февраля 1945 мне пришлось пережить два опасных для жизни события. Штаб полка и санчасть меняли место дислокации и весь день находились в движении. Шли пешком следом за повозкой. Вечером, когда уже стемнело, мы въехали во двор большого имения. Часть строений уже были заняты штабом полка и другими службами. Нам еще предстояло определиться и с работой и с ночлегом. Двор был заасфальтирован и не вызывал никаких подозрений. Тем более, что было темно. Когда я удалился от повозки метров на пять, то почувствовал, что падаю в пустоту и в силу инстинкта самозащиты выбросил руки в стороны, чтобы ухватиться за что-либо. И мне это удалось. При падении ударился грудью о бетонное кольцо колодца, край которого торчал выше земли на несколько сантиметров, а также успел ухватиться за него руками. И вот я завис. Чувствую, что на пальцах рук долго не провишу и вот-вот упаду вниз. Попытка подтянуться не получилась. И тогда я крикнул: "Помогите!" Кто-то взял меня за воротник шинели и вытащил из колодца. Кто был моим ангелом-спасителем, так до сих пор и не запомнил. Скорее всего, забыл. Перелома грудины не было, но болела она несколько месяцев. Все перенес на ногах и в медсанбат за помощью не обращался. Утром выяснилось, что колодец заполнен водой только на одну треть, поверху плавали какие-то доски. Глубины его хватило, чтобы утонуть человеку.
В январе 1993 у меня в гостях в г. Бресте был фронтовой друг Павлов Федор Александрович с женой Антониной Кузьминичной. Тогда он спросил меня, помню ли я тот случай. Федор тогда занимал должность ст. фельдшера 3го артдивизиона. Конечно, ответил я. Такое не забывается. Но только не помню, кто оказался рядом со мной и спас от беды. Скорее всего, это был Федор, но из скромности он не признался.