До этого дня Ира ни разу не плакала. Разве что в детстве, но то были слёзы капризов, ребяческих обид. Так что нет, не в счёт. Всё-таки, когда были весомые поводы, Ира не проронила ни слезинки. Она не плакала во время последней встречи с отцом в больнице. Не плакала на похоронах, глядя на рыдающую мать и причитающих родственниц. Глаза Иры не заблестели на свадьбе, когда её друг детства клялся в верности. И подтвердивший беременность врач не увидел её слёз, и тот, который поставил диагноз малышке, – тоже. И через полтора года, когда муж собирал вещи, чтобы уйти к другой женщине, Ира сохраняла свой обычный спокойный взор, сухой и холодный, как вершины скал над волнующимся морем.
Она не отворачивалась, если замечала сочувственные взгляды мамаш на детской площадке. Дыхание её оставалось ровным, когда соседские ребятишки поначалу косились на ползающую в песочнице четырёхлетнюю девочку, сторонились её. Ира не взорвалась в истерике после совета матери избавиться «от такого ребёнка». «Пока молодая ещё, пока всё ещё впереди», – говорила мама. Ира не обиделась тогда и не растрогалась после, когда эта уставшая, постаревшая одинокая женщина просила прощения.
Она не плакала, пока везла дочь в больницу и обратно домой. В поликлиники, в госпитали, в терапевтические центры… Ира не плакала, когда в тысячный раз по лестнице тащила на себе сорокакилограммового человечка. Когда в автобусах и у подъездов не оказывалось пандуса. Когда рядом не находились и находились мужчины, готовые помочь.
С ледяной строгостью Ира встречала жалобы дочери. Та везде быстро уставала: на тренировках в зале и бассейне, на конных прогулках и городских пленэрах, на репетициях в музыкальной школе и хореографическом классе. Ира невозмутимо смотрела, как её дочь ревёт от боли во время разминки перед первым уроком танцев. Девочка кричала, что хочет домой, что больше не может, что ненавидит маму...
Ира ни разу не заплакала.
Но только ради того, чтобы сделать это, когда её двенадцатилетнюю дочь и других «таких детей» выкатили в колясках на сцену и на четверть не заполненного зала. Ира глубоко вздохнула, когда ребята, которые совсем недавно самостоятельно могли только по полу ползать, встали на ноги. Она задышала часто и почувствовала головокружение, когда ребята сделали всего-то пару десятков простых неловких движений под «Маленького принца». И наконец, когда её девочка вернулась в свою коляску, засияла улыбкой и стала посылать воздушные поцелуи немногим зрителям, Ира заплакала. Слёзы побежали по щекам быстрыми тёплыми ручейками. Они давались без труда, не встречали сопротивления и вовсе не жгли кожу. Эти слёзы шли так легко, словно человек рождён для того, чтобы плакать. Словно и горе, и беды, и усталость, и предательства, и одиночество, и боль, сплошная невыносимая боль, – всё это позади.
Но это, конечно, не так. Ира смахнула ладонью слёзы, катившиеся по лицу. Уже этим вечером, после выступления, ей с дочерью на коляске предстоит возвращаться домой, как и прежде, по неровным тротуарам, по разбитым, перерезанным трамвайными рельсами дорогам, ждать того же автобуса без пандуса и тащиться по этой проклятой лестнице из сотни ступенек. И это надо будет делать изо дня в день ещё много-много раз. И сдерживать слёзы каждую секунду. А если и плакать, то только от счастья.
