Серия «Обзоры фильмов и сериалов»

Лишь главный садовник Нарвел — вечно угрюмый и молчаливый — по-прежнему рад возне с хрупкой растительностью. Мужчина с почти армейской выправкой в любое время дня аккуратно причесан и опрятно одет, хотя, пока никто не видит, он не против зарыться лицом в свежеудобренную почву. За подобную самоотдачу подопечные платят ему уважением, сквозь которое все же виден страх перед суровым начальником.

Но для Нарвела куда важнее «отношения» с цветами, чем с людьми. Ради их благополучия он готов бросить крепкое словцо и в адрес властной хозяйки, ведь его авторитет в Грейсвуд Гарденс непоколебим. Да и сама женщина, отличающаяся старой закалкой, по-настоящему доверяет своему лучшему садовнику и другу, прекрасно понимая его рабочую требовательность.

Результаты собственного труда герой тщательно документирует в увесистом журнале. Туда же он помещает рассуждения о жизни растений и их роли в понимании человеком самого мироздания. Вопреки внешней черствости Нарвел пышет любовью ко всему цветущему, ведь каждая невзрачная семечка, что когда-нибудь станет элегантным бутоном, олицетворяет надежду на прекрасное будущее — даже если его корни окажутся скованы мрачным прошлым.

Это самое прошлое, невыносимо жестокое и немыслимо страшное, прячется прямо под носом у окружающих. Под робой молчаливого садовника скрываются бесчисленные грехи, сокровенные тайны и самая большая опасность для Нарвела. Его грудь и спина усеяны, словно руки старого садовника морщинами, нацистской символикой и слоганами, источающими ненависть ко всему живому.

Тема прошлого, преследующего человека повсюду и не оставляющего его даже на пути исправления, для сценариста и режиссера Пола Шредера является краеугольной в самопровозглашенной трилогии о «человеке в комнате». В «Дневнике пастыря» и «Холодном расчете» (см. наш текст) герои, скованные тяжелой ношей, ищут искупления, но находят едкую боль от вечного терзания незаживающих ран.

Но завершающий трилогию «Тихий садовник» впервые подходит к осознанию — прощение, в первую очередь самого себя, можно заслужить. Нарвел, несмотря на попытки памяти вплести в спокойную реальность тревогу ушедшего дня, все сильнее уживается с новой ролью в обществе. До тех пор, пока неожиданные чувства не разбивают привычный порядок.

Миссис Хаверхилл шрамы Нарвела нисколько не настораживают, скорее, будоражат ее воображение. Но, будучи уверенной, что старые ошибки давно закопаны в цветочные клумбы, она решает доверить ему задание посложнее. Ее внучатой племяннице, оставшейся без родителей и отбившейся от рук, нужны трудовая реабилитация и пригоршня заботы.

Вместе с дружбой с новоявленной подопечной неожиданно расцветают и семена непрощенных грехов, когда-то зарытые в землю — прошлое возвращается во снах и наяву в виде мимолетных вспышек. Садовник, что годами выстраивал хаотичные мысли в стройные записи, готов к спонтанным нападкам памяти, но сквозь его самообладание все же проступает жестокий оскал.

Девушка попадает в грязную разборку со знакомым наркоторговцем, из которой ее может спасти только твердая рука. А о насилии бывший воротила нацистской банды знает гораздо больше, чем о выращивании «анютиных глазок». Но и в этот миг картина отказывается идти по очевидным для режиссера тропам и не лишает героя желания заслужить место под солнцем честной и благочестивой работой.

Будучи сценаристом «Таксиста», Пол Шредер еще полвека назад начал исследовать «человека в комнате», что терзается демонами прошлого. И лишь теперь здоровому искуплению нашлось место в его фильмографии. Завершение трилогии постоянно балансирует в шаге от взрывной жестокости, но ожидаемого падения в нее так и не случается.

***

Пол Шредер не раз признавался в проблемах с алкоголем и строгим религиозным прошлым. Именно из-за них он возвращается к идее человека, запертого в клетке самоосуждения и ищущего способ бежать из нее. Но на восьмом десятке и, вероятно, в последней картине он все же примирился с былыми потрясениями и подарил немного спокойствия — если не себе, то одному из вечно страдающих героев.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о сериале «Барри», в котором наемный убийца решает стать актером, но вместо обретения гармонии размывает грань между добром и злом.

В компании таких же одиннадцатилетних непосед Маргарет уплетала жизнь бездонными ложками — плескалась в озере под лучами солнца, вечерами сидела у костра и под смех друзей румянила маршмэллоу, ловила светлячков и даже ходила в походы по дикой округе. Но возвращение домой готовило маленькую трагедию, еще мгновение и привычный мир пойдет прахом.

За летние каникулы родители Маргарет обзавелись машиной, на которой семья вот-вот покинет Нью-Йорк. Папа получил долгожданное повышение, ради которого нужно перебраться в соседний Нью-Джерси — на противоположный берег реки Гудзон, в частный дом в десятке километров от родной квартиры и, что больше соответствует крохотному миру героини, на другой конец света.

Для взрослых переезд оправданно выглядит мнимой проблемой. Но юной девочке, которая прежде жила только в Нью-Йорке, придется оставить позади привычный быт, друзей и любимую бабушку. Для шестиклассницы, что только учится принимать собственные решения и нести за них ответственность, это невероятные перемены.

Из-за несоизмеримости опыта и грядущих потрясений, героиня обращается за помощью к седовласому старцу, каждую беседу с которым начинает фразой — «Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет». Это простодушное сочетание слов не только озаглавило картину Келли Фрэмон, но и обозначило одну из ее ключевых тем — личные отношения с религией.

То ли вопреки, то ли благодаря демократии и высокому уровню свобод США являются одной из самых религиозных стран в мире. И это вполне закономерно, ведь в большинстве своем Соединенные Штаты основали переселенцы, покинувшие Европу именно в поисках религиозной свободы. К тому же при зарождении государства сплоченные коммуны были куда жизнеспособнее своенравных одиночек.

Помимо высокого уровня религиозности в целом Соединенные Штаты всегда отличались многообразием вероисповеданий — от привычных христианских течений до тоталитарных сект самого разного толка. К счастью, родители Маргарет не ждут прибытия летающей тарелки, которая доставит их в райские кущи, они всего лишь выросли в семьях иудеев и христиан. Но это порождает закономерный вопрос — к какому Богу обращается главная героиня?

Переезд, поначалу походивший на апокалипсис, оказывается не таким страшным. Вдобавок к гармоничным отношениям в семье Маргарет, вокруг нее появляются любопытные личности и проблемы, о существовании которых она только догадывалась. С подачи новых подруг в ее жизнь вторгаются интерес к мальчикам, не желающая расти грудь и прочие заботы «взрослых» двенадцатилеток.

«Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет» — это легкая и непринужденная история взросления, напрочь лишенная реальных невзгод. В этой идеализированной среде, когда помощь придет как от близких, так и от друзей с учителями, беседы со Всевышним выступают не серьезным теологическим изысканием, а первым столкновением со свободой выбора.

Для Маргарет религия и Бог, у которого нет ни нации, ни любимого вероисповедания, равносильны прилавку с конфетами. Они пестрят разными вкусами и оттенками, но по своей сути являются одним — самой обычной сладостью. Так и сбивчивые молитвы больше походят на возможность выговориться и осознать ценность выбора, не выбирая ничего конкретного.

Конец 1960-х и начало 1970-х, на которые выпало детство Маргарет, были полны тектонических сломов в жизни американцев. По стране прокатилась волна политических убийств, в Вудстоке прошел первый рок-фестиваль, война во Вьетнаме никак не хотела заканчиваться, а на горизонте маячил нефтяной кризис, благодаря которому на свет появился «Безумный Макс» Джорджа Миллера.

Если в «Лакричной пицце» (см. наш текст) эти тревожные события выступали фоном, то в истории Маргарет о них не упоминают даже вскользь. Они намеренно остаются за кадром потому, что Пол Томас Андерсон снял авторское кино, тогда как Келли Фрэмон только принарядила свою выхолощенную работу в наряд инди фильма. Парадокс в том, что это нисколько ее не портит.

***

«Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет» не создает драмы на ровном месте. Это забавное приключение, на поверхности которого лежит понятная и не лишенная смысла идея — свободе выбора нужно учиться с малых лет. А в какого Бога верить — дело десятое, ведь в действительности у каждого он свой. Седой и улыбчивый или серьезный и с пышным афро, главное, что с ним можно поговорить на любую тему.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о «Тихом садовнике» Пола Шредера, что борется с непреклонностью прошлого и завершает трилогию о «человеке в комнате».

Даже рядом с родными Кейт ощущает себя чужой. Сестры сторонятся ее в школьных коридорах. Мать больше волнует неубранное сено, чем то, что стеснительная дочь не может прочесть вслух и пары предложений на уроке ирландского. А отец, не знающий ни слова на местном диалекте, только и делает, что самозабвенно ругается по-английски.

Так что, несмотря на неминуемую участь, девочка не торопится покидать свое укрытие. Ведь созерцание спокойной и тихой природы, растворение в бесшумности и непоколебимости солнечного света — лучшее, что есть в ее жизни. Но умиротворение мимолетно, ведь вскоре придется вернуться к безразличным родителям, сестрам и одноклассникам.

Семейный быт тоже нечасто нарушает зловещую тишину — девочки боятся издать лишний шорох при отце, а изнемогающая от трудов и беременности мать способна лишь на ворчание. Царящему вокруг безмолвию далеко до безмятежности, оно навевает ощущение тревоги, присутствия невидимого врага и страха перед неминуемой бурей.

«Тихоня» Колма Байрида обращается к тем же турбулентным временам, что и «Белфаст» Кеннета Браны (см. наш текст). Но в далекой глуши, где живет семья Кейт, никому нет дела до ирландской «смуты», а здешняя жизнь будто замерла в Средневековье. К тому же фильм показывает мир глазами юной девочки, не способной понять проблем взрослых. Ее вселенная сокрыта в сельском домике, где даже двое родителей походят на толпу.

Режиссер помещает зрителя в тело ребенка, до которого доносятся обрывки бессвязных разговоров, не имеющих особого смысла. Из этих рваных реплик сочится только упадническое настроение взрослых, но не истинное значение их фраз. Тяжелая правда висит над ними дамокловым мечом, но Кейт, как и следующему за ней зрителю, она совершенно недоступна.

Однако впоследствии тишина все же оборачивается бурей. Родители решают на время отправить Кейт к дальней родне. Перемены страшат ее куда сильнее, чем привычное угнетение, ведь именно в тревожной рутине она нашла для себя небольшую отдушину. Теперь же нараставшая все это время тревога готова обрести форму.

Но злополучный переезд ничего не меняет в жизни Кейт. Другой мир, что находится на расстоянии целой автомобильной поездки от родного дома, оказывается привычной фермой посреди бурьянов, а временная семья — обыкновенной пожилой парой. Правда вместо кричащей скудности отцовской хибары здесь царит умиротворяющий порядок.

«Тихоня» таит в себе еще одну смену настроения, что тревожит своим приближением, но так и не поднимает волны в плавном повествовании. История Кейт движется к обрыву лишь для того, чтобы краешком глаза заглянуть в бездну и вернуться в привычную безмятежность — к шелестящему в траве ветру и мягкому солнечному свету, которым нет дела до человеческих волнений.

Картина Колма Байрида не поддается ожидаемым приемам, она вяло переливается из одного состояния в другое, не натыкаясь на подводные камни и не меняя силы течения. «Тихоня» нарочито полна символизма и метафор, которые, будучи наложены на простую историю, создают атмосферу загадочности. Хотя ничего таинственного в жизни девочки из бедной семьи не происходит.

Нет в ее злоключениях и особой трагичности — только печальная рефлексия ребенка из неблагополучной семьи. Но, под стать героине драмы «Солнце мое» (см. наш текст), Кейт видит мир сквозь призму собственного детства, увеличивающую повседневную тревогу до обжигающего страха. Картина медленно переплавляет недоверие девочки к опекунам в любовь, а затем охлаждает его, благодаря чему походит на ворох противоречивых эмоций сбитого с толку дитя.

***

«Тихоня» нечасто прибегает к диалогам, предпочитая молчаливое созерцание замысловатого мира взрослых. Многогранная тишина вторит и внутренним переживаниям героини, и полной символизма кинематографии. Для неторопливой истории не важен финал — обернись она громким разочарованием или порцией приторного счастья, гораздо важнее тихий внутренний мир одной маленькой девочки.

PS. Если понравился формат — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о комедийной драме «Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет», в которой юная девочка ведет забавные беседы со Всевышним в попытке осмыслить свои подростковые неурядицы.

Бэтмен узнал, что Пугало планирует распылить нейротоксин по всему городу, как раз после мытья бэтмобиля. Обычно этим занимался Альфред, но тогда супергерой самолично пропылесосил салон, выковырял из покрышек горстку зубов и покрыл кузов несколькими слоями воска. Не было ни малейших сомнений — Бэтмен любил свой автомобиль, стоивший как подводная лодка.

Когда депрессивный миллиардер добрался до центральной улицы, мимо промчался взъерошенный велосипедист. Раздался скрежет, Бэтмен выскочил из бэтмобиля и увидел на боку огромную царапину шириной в палец. Верный друг был ранен — осознав это, Брюс Уэйн сорвал с себя маску и зарыдал навзрыд. На его счастье, бэтмобиль был китайской репликой, а потому обесценился всего на пару миллиардов иранских риалов.

За тысячи километров от рыдающего Бэтмена по персидской автостраде мчится автомобиль. На одном из боковых стекол красуются детские каракули, оставленные несмываемым маркером, а внутри виднеется небольшое семейство. Густо окрашенные сединой отец и мать, их старший сын, что цепко держится за руль, умирающая собака и шумный бесенок лет семи.

Всю дорогу малец никому не дает покоя. Он то ходит колесом по сломанной ноге отца, то пререкается с матерью, вознамерившейся отобрать у него мобильный телефон, то задирается к чересчур серьезному брату. Юный пройдоха, напоминающий неугомонного Абу, заполнил своей энергией все пространство. И наэлектризовавшись неиссякаемым запалом, на каждой кочке оно высекает искренние улыбки.

Несмотря на задорный смех, глава семейства со спутанной бородой выглядит чересчур серьезным, а его супруга тайком утирает слезы. Виной тому цель их поездки — они движутся к границе с Турцией не ради живописных пейзажей, а чтобы «выдворить» старшего сына из Ирана. Ведь с торжеством Исламской революции некоторым его жителям стало слишком опасно оставаться на родине.

Буквально первой сценой Панах Панахи обозначает лейтмотив своей картины. Младший из путешественников, у которого все-таки отобрали телефон и спрятали под камнем у обочины, призывает взрослых к ответу. Он искренне уверен — они нарушили его права и поставили под сомнение саму суть свободы. Нечто осязаемое, что принадлежит каждому по праву рождения.

Проблема в том, что население современного Ирана живет в ежесекундных поисках свободы. Они вынуждены высматривать лазейки, чтобы оставаться собой и не угодить при этом под каток репрессий. Власти и излишне религиозные добровольцы десятилетиями охотятся за инакомыслящими и ломают им жизни ради построения идеальной республики, благословленной Аллахом.

Но время, растягивающее страдания простого народа, сыграло злую шутку и с его мучителями. С годами иранцы приспособились к запретам, стремительной инфляции и нехватке привычных товаров — где-то благодаря черному рынку, где-то собственной смекалке. В итоге общество, которое планировали сделать ультрарелигиозным, сохраняет метастазы светского государства, передающиеся подрастающим поколениям.

Именно таким свободолюбивым меньшинством и являются главные герои драмы «В дорогу». Они воспитывают сыновей в атмосфере местечковой вседозволенности с возможностью выбирать, не оглядываясь на чужое мнение. Правда на старости лет это привело их к продаже единственного дома и машины, а дальнейшее существование окутала неизвестность.

Режиссер не раскрывает истинной сути происходящего и не пытается обличать репрессии в родном Иране или строить из себя жертву. Он просто намекает, что старший из сыновей попал в переплет. Возможно, из-за неуемной любви к мировому кинематографу, способному развратить даже самого истового мусульманина, или из-за неумения нормально водить машину, о чем постоянно бурчит его отец.

Если в большинстве цивилизованных стран о подобной ерунде мало кто задумывается, в Иране непослушание перед властным меньшинством может привести к смертной казни. Но не в назидание другим, а ради преклонения перед религиозно-бюрократической машиной, не желающей замедлять ход. И все же местный Бэтмен рыдает не из-за мнимой петли на шее, а из-за царапины на бэтмобиле.

Своим фильмом Панах Панахи оглашает очень простую истину — если политический режим не превращается в мясорубку, гроздьями перемалывающую собственных жителей, сквозь его запреты всегда пробьется жизнь и сопутствующая ей рутина. Главные герои, у которых нет явного прошлого, а будущее размыто тревогами, сожалеют не о потере дома и машины, и даже не об отъезде старшего сына.

В глубине души их беспокоит судьба неугомонного малолетки, что постоянно шумит и вьется под ногами. Хотя он дарит им улыбки одним своим присутствием, рано или поздно ему тоже предстоит отправиться к границе с Турцией. И виной тому не столько запреты и репрессии, сколько цветущее чувство собственного достоинства и нежелание жить под чужую указку.

***

По мере приближения к заветной цели пространство вокруг безымянных героев все больше размывается, а их путешествие превращается из «заурядной» поездки в оживший миф. Переживания за будущее растворяются в осколках забавного быта и семейных пререканиях, так что персидский Аид остается ни с чем, и бородатая Эвридика выходит на свет — к свободе и без давящего галстука.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о драме «Тихоня», которая игнорирует взрывоопасный исторический контекст и сосредотачивается на трагедии маленького человека.

Так было и два года назад, когда героиня впервые оказалась на улицах Сеула. С Кореей ее связывала незримая нить — биологические родители оставили новорожденную Фредди в приюте, откуда она в раннем возрасте перекочевала с новой семьей во Францию. Тогда же Ен-Хи, что значит «скромная и жизнерадостная», обрела имя Фредерик Бенуа и на долгое время потеряла связь с родиной.

В прошлый визит девушка ничего не знала о своих корнях — ни координат родителей, ни собственного имени, ни названия родного города. Однако, приняв отмененный рейс в Токио за неуклюжий знак или давно искомый повод, Фредди полетела в Сеул без всякого плана, где с той же решительностью, с которой она осушила бокал вина, отправилась в приют и потребовала невозможного.

По поступкам героини трудно понять, хотела она отыскать настоящую семью, или это был спонтанный порыв, навеянный самим Сеулом. Фредди часто импровизирует, не позволяя сложностям и неудачам запятнать ее поступки сомнениями. Подсесть за стол к пьяной компании или затащить в постель незнакомого и не знающего ни слова по-французски парня для нее — раз плюнуть. Как и по щелчку пальцев решиться на кардинальные изменения в жизни.

Правда в тоскливом взгляде видна изрядная доля самовнушения — и рейс удачно отменился, и самолет до Сеула оказался кстати, и разговор с незнакомцами о биологических родителях зашел сам по себе. Из Фредди буквально сочится неудовлетворенность жизнью, которую она с типичной для современного общества самоуверенностью закапывает поглубже, чтобы со стороны казаться независимой.

В своей дебютной картине «Алмазный остров» французский режиссер с камбоджийскими корнями Дэви Шу превратил далекий, но все же родной Пномпень в яркое сновидение с помощью романтичной интимности. Так и столица Кореи в «Возвращении в Сеул» предстает красочным полотном в уютно-пастельных тонах, изображающем мечту, которая могла бы сбыться в другой жизни.

Впоследствии живописные и орошенные дождем улицы сменяют ощущение новизны щемящей тоской. «Чистокровная кореянка», попав в сердце родной страны, вдруг осознает, сколь далека от нее корейская культура. Хотя парижское детство Фредди остается за кадром, оно гораздо ближе чуждых ей вековых традиций и порядков.

Когда на связь выходит биологический отец героини, он оказывается бедствующим пьяницей, вокруг которого вьется заботливая и многолюдная семья. Фредди с ходу заключают в объятия и окутывают всевозможными обычаями, и если сначала семейные посиделки выглядят экзотической забавой, то вскоре в них вырисовывается нечто фундаментальное — связывающее местные семьи и общину. Но исключающее корейскую француженку из этой общности.

Иронично, что вопреки детскому имени, вместо скромной и жизнерадостной девушки Фредерик Бенуа предстает напористой и гонимой внутренними демонами. Вновь обретенная семья, подобно оставленной во Франции, не приносит удовлетворения. Любвеобильный отец и новоиспеченные знакомые пытаются увлечь ее собственной культурой, но только навязывают границы и правила.

Благодаря упрямому нежеланию принимать любое состояние за точку отсчета, девушка всегда старается подчинить обстоятельства своей воле. Картина переносится то на два года вперед, то на пять, и в каждой новой ипостаси она встречает Фредди беспокойной бунтаркой. Подобно героине «Худшего человека на свете» (см. наш текст), она чередует вкусы, взгляды и места обитания в попытке сжечь не устраивающее настоящее ради воздушных замков будущего.

Девушка безуспешно ищет удовлетворение от жизни в постоянных переменах, и вместе с ней преображается Сеул. Из неспешной и молчаливой романтики в духе Вонга Карвая он оборачивается шумом ночных клубов, а домашние гостиные чередуются с небольшими и уютными кафе, которые вдруг сменяются грязными подворотнями. Покоряя новые вершины, Фредди раз за разом оказывается на дне корейской столицы.

За счет кардинальной смены пейзажей и декораций «Возвращение в Сеул» напоминает череду разрозненных эпизодов. Свежесть первого впечатления, одиночество чужого города, тревожность ночной жизни или умиротворение от семейной заботы — все этапы, что проходит героиня, отражаются в кадре изысканной кинематографией Дэви Шу.

Подход героини к любой ситуации, как к возможности на ходу придумать новый план, достается ей дорогой ценой. С поразительным упрямством она делает неправильные шаги в поисках удовлетворения от жизни. Француженка и кореянка одновременно, Фредди стремится и к стабильности, и к свободе. В краткосрочной перспективе это позволяет с безразличием преодолевать неудачи, но в долгосрочной — лишает твердой опоры под ногами.

***

На протяжении всей картины героиня проходит недюжинный путь без четких целей и средств к их достижению. Но это путешествие не кажется топтанием на одном месте. Сеул, словно водная гладь в непогоду, постоянно движется и меняет форму, тем самым вторя трудностям девушки, что по крупицам пытается собрать обломки собственной жизни.

PS. Если понравился формат — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о трагикомедии «В дорогу», в которой шумная и забавная поездка к иранской границе превращается в оживший миф.

Пацаненку бы стоило оцепенеть, но он до такой степени хотел в туалет, что решил действовать. Если ты чернокожий парень из Атланты, то, напрудив в постель даже во время ночного кошмара, велик риск ходить посмешищем до серебряных висков. Черные братья, пережившие рабство, пекло на плантациях и сегрегацию, так легко не сдаются. Когда к ним приходит Фредди Крюгер, они в него стреляют.

С этими мыслями дрожащий Эрн вышел в коридор. Несмотря на темноту и незнакомый шорох, по сравнению с ожившей комнатой он казался родным. Пахло жареной курочкой бабушки, на стенах висели семейные фото, а в дальнем углу сидел здоровенный павиан и умиротворяюще сопел. Осталось спуститься с лестницы, потянуть за ручку и можно справлять нужду на радость всего района.

И все же Эрнест разочаровал близких. Когда он уезжал в Принстонский университет, на него возлагали большие надежды и рассчитывали, что этот малый перемахнет через забор из расовых предрассудков и ограничений. Но в итоге Эрнеста отчислили по сущей глупости — в очереди за обедом он повздорил с неким Гамбино то ли из-за произношения слова «zealot», то ли из-за последней порции блинчиков.

Так или иначе он вернулся в Атланту без образования и с пустыми карманами. Туда, где обаятельная девушка в одиночку воспитывает его дочь. Теперь всем своим видом некогда перспективный малый олицетворяет поражение перед равнодушной вечностью, словно в кошмаре к нему наведался не монстр, а двоюродный брат Альфред, который со смешком отвесил подзатыльник: «Приятель, ты слишком румяный для Принстона».

«А ведь он прав», — подумал семилетний Эрн и начал спускаться по ступеням. Вдруг половицы заходили ходуном, сквозь щели показались читающие рэп тараканы, а аккомпанировала им заводная обезьянка, фланирующая внутри стены и бьющая в тарелки. Когда паренек добрался до подножия лестницы, его ждал не прохладный пол, а распахнутая дверь, ведущая куда-то вниз — вглубь, казалось бы, знакомого дома.

Дариус развалился в потертом кожаном кресле и внимательно вглядывался в дверь на потолке. До третьего косячка ее там не было, но сейчас она соседствует с викторианской люстрой и норовит распахнуться в любой момент. Главное, пореже моргать, и тогда есть шанс не пропустить таинство. Правда дверь так и не открылась, зато ее позолоченные петли проскрежетали: «Однажды в Атланте родится абсурд, в ней же он скоропостижно скончается».

Эта мысль не оправдала надежд Дариуса. Он ждал, что за где-то там притаилось его счастливое нигерийское детство или, на худой конец, лимитированные кроссовки Nike. Все же Дариус понимающе кивнул, поднялся с садового кресла и отправился на кухню — готовить обещанные Альфреду блинчики, чей дом он оккупировал из-за отсутствия собственной крыши над головой.

В это же время Альфред сочинял рэп, который был для него единственной возможностью обрести достаток и положение. Единственной после продажи травки, но с ней он почти завязал. Так что этот грузный менестрель походит на полную противоположность Эрнеста, ведь он прошел типичный путь от мелкого преступника до рэпера, борющегося теперь с депрессией из-за неминуемой популярности.

Некоторое время Эрн смотрел под ноги, вглубь зазывающей двери. Тараканы уже замолчали и ждали, что решит мальчуган, но обезьянка настырно гремела тарелками. Эрн зажмурил глаза и закрыл двумя пальцами нос, будто стоял перед городским бассейном, что пахнет хлоркой и самую малость мочой, после чего нырнул в смольную прорубь.

Он приземлился в, заставленной стеллажами, и не было им ни конца, ни края, а к верхним полкам повсюду тянулись телескопические лестницы. По правую руку Эрн приметил табличку, на которой красовалось незнакомое имя — Франц Кафка. А ниже плясали несколько строчек: «Король бюрократического абсурда — мира, в котором индивид ничего не стоит, а воля подобна зыбкому туману».

Через пару шагов показалась другая табличка. «Кобо Абэ. Король сиротского абсурда — мира, в котором у индивида нет никого, а близкие подобны зыбкому туману». Даже пятилетний малец бы заметил, что фантазия у составителей подобных эпитафий давно иссякла, а почти взрослый Эрн расколол этих пройдох в два счета. Но ансамбль из букв, сложившихся в незнакомый «абсурд», он все же запомнил.

Юный исследователь долго шел меж стеллажей, которые оказались заставлены книгами без авторов и названий. Казалось, прошло не меньше пары часов, но за это время он увидел лишь одну фамилию, которую почему-то обделили унылым пояснением. Зато на полу немного поодаль от этого Вернона Салливана лежала музыкальная труба из жженой резины.

В итоге Эрн уперся в гладкую стену, в которой красовалось идеально квадратное отверстие. В глубине виднелись очередные буквы, но теперь они были выложены из лампочек размером с персик: «Сериал “Атланта”. Автор идеи Дональд Гловер». «Опять какой-то незнакомый хрен», — подумал Дариус, переключая радио, и перевернул очередной блинчик.

Эрн думал, что бродит в одиночестве среди пыльных полок и под светом ламп, почему-то похожих на кадки для цветов. Но из-за стеллажа, у которого лежали причиндалы джазмена, выехала дама на инвалидном кресле — в руках она держала штопор, а ее глаза воинственно лучились. И без того напуганный Эрн не стал дожидаться приезда незнакомки и нырнул в каверну. Лампочки погасли, вокруг вновь повисла тьма, но на этот раз не тревожная, а убаюкивающая.

***

Эрнест проснулся на лужайке перед домом Альфреда, под ним был потертый кожаный диван, а солнце задиристо выглядывало из-за облаков. Он потянулся и пошел в дом, где Дариус возился с блинчиками. Когда несостоявшийся выпускник Принстона добрался до зеркала, там его ждали привычная щетина, седой волос и тоска в глазах. Но теперь сквозь них проступили новые очертания — полные рефлексии и абсурда, из которых, как выяснилось, состоит каждый проулок Атланты.

PS. Если понравился текст — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о «Возвращении в Сеул» молодой кореянки, что выросла во Франции, но гонимая внутренними демонами отправилась на родину.

Семейство Соле обитает в этих краях испокон веков, бессменно взращивая персики и новые поколения домочадцев, что однажды сменят стариков в фамильной эстафете. Под взором солнца, застилающего золотом всю округу, десятки тружеников по-родному спорят, обрывают спелые фрукты, укладывают их в бездонные ящики или просто поддерживают домашнюю атмосферу.

Самая тяжелая работа лежит на главе семейства Киме, что перенял пальму первенства у отца — молчаливого Рохелио. Молодежь же спешно рвет персики с кустов, за что получает нагоняй от опытных женщин, ведь в корзинки должны попадать только созревшие плоды; чумазая детвора исподтишка подъедает упавшие дары природы, а умудренные опытом бабушки травят байки о десятилетиях работы на плантации.

Но нынешнее лето выделяется на фоне остальных. Среди героев разгораются страсти, которые лишь на время меркнут на фоне тяжелой работы. Незадолго до сбора урожая Киме узнал, что наследственная земля, на которой десятилетиями трудились его родные, принадлежит им на основании устной договоренности. Теперь бывший владелец вопреки данному слову решает выкорчевать деревья и усеять благодатные поля солнечными панелями.

«Земля Алькаррас» каталонского режиссера Карлы Симон построена на грезах о родной фермерской провинции. Именно в «отчем доме», где множество судеб попали под каток технического прогресса, но вместе с тем были рождены мириады счастливых воспоминаний, разворачивается история семьи Соле, чей вековой уклад вокруг «вишневого сада» скоро безжалостно разрушат.

Старик Рохелио, до конца не признающий перемены, хочет воззвать к совести владельца земли, что когда-то обещал не трогать семейную плантацию. Тем временем другие родственники присматривают работу на «полях» солнечных панелей, а Киме желает им помешать. Хотя он руководствуется благими намерениями, из-за его сложного характера дружный клан превращается в скандалящую свору.

Раньше пестрые и своевольные родственники дополняли друг друга, но теперь разошлись по углам ради партизанской войны. Молодые парни пытаются вырастить среди деревьев марихуану, а дети, у которых бульдозер отобрал брошенную ржавую машину — любимое место для игр, — саботируют сбор урожая. В свою очередь взрослые продолжают спорить, как относиться к переменам — со смирением или бунтарством.

Тем не менее по вечерам семья собирается вместе, чтобы на веранде разделить заслуженный ужин и вспомнить сотни раз рассказанные истории. Седовласый Рохелио, что подобно олимпийскому богу наблюдает за родными, обязательно заведет песню ушедшей молодости. А младшая Айрис, которая в течение дня вьется вокруг дедушки, устроит театральное представление.

Герои словно не понимают, что счастье — не в извечном урожае персиков, не в сплоченной работе и даже не в семейных традициях. В их случае оно кроется в том, что близкие никуда не денутся даже после приезда бульдозеров и грузовиков. Ведь многоголосье характеров, что разделило общину на части, когда-то было изюминкой, благодаря которой жизнь в полях казалось яркой и неповторимой.

Сюжет картины будто замер в ожидании. Герои узнают неприятные новости в самом начале и все последующее время продолжают повседневную рутину, ругаются по мелочам, воспитывают детей и держат в руках свой рассыпающийся образ жизни. Иногда кажется, что их будни, над которыми навис дамоклов меч, никогда не закончатся. В действительности каждый прекрасно осознает, что печальная развязка близка.

Карла Симон изобразила жизнь на плантации крайне реалистичными мазками. В качестве актеров она выбрала обыкновенных жителей фермерской общины, чьи привычки и акценты добавляют происходящему правдивости. А место искусственного освещения заняло палящее солнце Каталонии, что придает кадру медовую золотистость испанского лета. Того самого лета, что запечатлело трагедию отца и дочери в драме «Солнце мое» (см. наш текст).

Благодаря не просто вялотекущему, а буквально замершему повествованию картина совмещает в себе документальные черты и ирреализм мифологической притчи. Вопреки тому, что Киме зачастую пребывает в центре истории, он всегда показан со стороны — то ли холодного взгляда камеры, то ли озорной нимфы Айрис, то ли оценивающего взора Рохелио, который выступает местным Зевсом.

***

Карла Симон изобразила родную Каталонию не обычной плантацией, на которой веками взращиваются судьбы ее обитателей. Для местных жителей клочок земли, обдуваемый средиземноморским ветром, это поколения воспоминаний, десятилетия дружной работы и безусловной любви, вечные традиции и семейный быт. В напускной примитивности этих будней кроется куда больше жизни, чем видно чужакам, которых «Земля Алькаррас» гостеприимно пускает к себе домой.

PS. Если понравился формат — ищите нас в Telegram.

Либо заглядывайте на сайт, там уже можно почитать о том, как сериал «Атланта» заигрывает с абсурдом и тем самым создает свою собственную вселенную.