Ragnarokonline

https://vk.com/wall-94006730_4818

Часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7.

Сограт, сентябрь.

- Что-то мне... плохо, - кисло заметила Хьордис, глядя на подбирающуюся к лагерю "табуретку". Из всего многообразия местной нечисти эти, по ее мнению, отличились особо. Человеческое тело с неестественно вывернутыми конечностями и слепым, искаженным лицом, глядящим в небо - бывали монстры и поуродливее, но тошнило только от этих.

- Смотри мне, только попробуй заболеть, - Кшистоф, засучив рукава епископской сутаны, колдовал над котелком, - не то, чтобы я особенно беспокоился о твоем здоровье, но твоя болезнь нам финансово невыгодна.

Архимагесса и паладин только переглянулись.

- Высокие...

- Высокие отношения, - хмыкнул лорд Натаниэль, - хотя тебя же я как-то терплю.

- Что значит, "терплю"?

- София, пожалуйста...

- Нет, ты поясни!

- А может, эту хрень, наконец, кто-нибудь убьет?! - не выдержала сталкер.

Пронтера, май.

Посвящение Кшистофа в епископский сан проходило торжественно, хоть оба напарника и сопротивлялись этому, сколько могли. Однако друзья Дамьена не позволили им на этот раз прятаться в темному углу: "Это ж один раз в жизни бывает!" - глубокомысленно сообщила Лима.

И день тогда был солнечный: в первый раз на памяти Хьордис погода соответствовала настроению. Сталкер уже куталась в свои волчьи меха, страдая по невозможности привычно встать рядом с напарником, что причиняло какое-то почти физическое неудобство. Ей даже не дали встать в первом ряду, тонко намекнув, что представителям ее профессии лучше особенно не светить своими персонами в храме. Хорошо было убийцам, они для себя эту проблему решили давно и теперь развлекались вовсю, в ожидании начала церемонии бродя по залу невидимыми, оттого гостей то и дело заставляли нервничать смешки и шутливые реплики, доносящиеся из пустоты.

А потом вдруг стало спокойно. Свет лился в зал сквозь высокие окна - одинокие пылинки в нем словно сияли сами по себе. Был полдень, хрустальные голоса поющих послушниц казались доносящимися если не с небес, то, по крайней мере, из этого солнечного марева. И все ощущалось почти так же правильно, как в тот момент, когда Хьордис пила одну на двоих чашу вина с главой Гильдии Разбойников, принимая от него отороченную волчьим мехом куртку.

Она не видела Кшистофа уже несколько дней: соблюдая положенные ритуалы он постился и проводил время в одиночестве и молитвах. Хьордис, впрочем, и без него нашла, чем заняться, успела навестить всех, кого хотела, выпить с Рене и ее танцовщицей, которую уже и маленькой-то назвать было сложно - хотя эта ослепительная красавица и пряталась по привычке за спину убийцы, теперь гордо носящей пояс с черепом. В общем нет, сталкер не тосковала.

Было просто не по себе, будто вышел из дома без ножа и лука.

Кстати да, изменив любимым даггерам, Хьордис не расставалась с арбалетом, меняя его исключительно на крепкий и тяжелый орочий лук, доставшийся в наследство от дяди. иногда ей казалось, что она даже понимает охотников и их тягу к смертельной точности: в шипении летящей к цели стрелы было что-то, от чего замирало сердце почти как прикосновений ее священника.

Или вот, как сейчас, если смотреть, как в сиянии совершается обряд.

- ... и мне по-прежнему жаль, брат, что вы не выбрали путь экзорциста. Что же, вероятно, Господь таким образом наставляет вас в смирении, коего вам по-прежнему не хватает, - едва заметно улыбаясь, говорил кардинал.

Коленопреклоненный Кшистоф лишь опустил ресницы.

- Сначала, - сказал он потом напарнице, - мне было стыдно. Я все время думал о тебе, а не о Боге. Но раз Бог - это любовь, то мне нечего стыдиться.

Они все так же не расставались. Доходило до смешного: до привычки держаться за руки даже в походе. Впрочем, оба знали, что у каждого основательную часть души съела мысль о возмездии и глухая ненависть - но может быть именно поэтому они и "приросли" друг к другу, по отдельности просто не ощущая себя целыми.

Кшистоф больше не кашлял. И, кажется, сам до сих пор не верил своему счастью, иногда по привычке пытаясь отказаться от участия в каком-нибудь походе, потому что "там воздух плохой". Хьордис избавилась от всех своих шрамов - впрочем, в недолгий срок обзавелась впечатляющей коллекцией новых, заодно обнаружив у себя дядину привычку жмуриться и хихикать в воротник. Епископ поначалу ворчал: "У меня такое ощущение, что я с Дамьеном сплю, это нездорово!"

Их даже спутники по походам воспринимали, как одного человека. Они восторженно внимали феерическим скандалам, которые напарники ухитрялись закатывать друг другу, посмеивались над дежурной руганью, порой даже подливали масла в огонь, но всегда понимали, что если один из этих двоих говорит "я решил", то в девяти случаях из десяти это означает "мы решили".

И они ждали, затаившись, словно змеи перед броском, набираясь сил и опыта. Порой один из них терял терпение, но всегда был второй, чтобы одернуть и удержать от опрометчивых поступков. И когда Кшистоф говорил "Я больше не могу ждать, идем", Хьордис часами уговаривала его повременить. Бывало, что срывалась она, и тогда епископ буквально держал ее за руки.

Убить? Убить врага они могли и сейчас. Но Кафра не дала бы ему умереть окончательно, а если и так - безумец Эмер все же не был трусом, и убивал не только беззащитных. Он попал бы в Вальхаллу - при одной мысли об этом напарники одинаково белели.

Рядом с их родителями? Рядом с Альбертом и Дамьеном?

Никогда.

Пронтера, сентябрь.

- Мы замышляем великое зло, - устало сказала Хьордис, наблюдая за глашатаем, который выкрикивал призыв в команду Эмера. Кшистоф поймал на ладонь упавший с сентябрьской липы лист и медленно сжал его в кулаке.

Епископ смотрел на свою женщину и взгляд его был до ужаса, до одури спокоен.

- Нет. Просто Господь воздает ему по делам его. Нашими руками.

- И мы же будем за это наказаны.

- А это уже как водится. В этом мире, душа моя, только кроткие блаженны.

Потом оказалось, что так же тихо и так же терпеливо ждали не только они. И это была даже не Рене, давно возблагодарившая Кафру за возможность снова и снова убивать Эмера на пронтерской арене - даже ее, убийцы, не хватало на такие планы, которые строили напарники.

Зато вполне хватало злонамеренности и воображения у архимагессы Софии Геффенской. Лорд Натаниэль, ее супруг и паладин, не одобрял даже мысли об этом... ровно до тех пор, пока не стал свидетелем очередной выходки Эмера и его отряда.

Тогда они, собственно, и встретились все вчетвером.

Проклятый монастырь, июль.

- Господи, что это?..

- Смотри! В глаза смотри! Не спать, кому говорю! - колдунья железными пальцами держала танцовщицу за подбородок, не позволяя той опускать голову. Священницу сняли с поддерживающих ее веревок и уже уложили на длинный стол, ветхий, но вполне выдерживающий вес человеческого тела.

- Сюда вторую, - махнул рукой Кшистоф, и Хьордис перерезала веревки, на которых висела окровавленная танцовщица - та рухнула на руки высокому паладину в черненых доспехах.

...Поход в Проклятый монастырь оказался успешным, но после того, как команда отправилась в Пронтеру, епископ и сталкер решили остаться и поохотиться вдвоем, в конце концов, попытка - не пытка. И выходило даже вполне успешно, так что и проведенным здесь вдвоем временем оба остались вполне довольны, насколько это определение относилось к выматывающей нервы непрекращающейся бойне в коридорах.

Хотя нельзя сказать, что напарники ожидали легкой прогулки. Да и само призвание путешественника обычно порождает странное отношение к походам - если один из них вдруг оказывается легким, то потом всегда кажется, что чего-то не хватало.

Об этом сказать что-то подобное язык бы не повернулся.

Слабые стоны из закрытой комнаты первой уловила Хьордис. Истребив всю нежить в одном из северных коридоров, напарники сидели в полной тишине, и только поэтому звук вообще достиг ее ушей. Зато следом за этим послышался звонкий женский голос с металлическими нотками, таким бы приказы отдавать... и вот его уже невозможно было не расслышать.

Они влетели в комнату, чуть ли не выбив дверь, и застали весьма двусмысленную картину.

- Что вы здесь делаете? - напряженно спросила Хьордис, натягивая тетиву. Стрела замерла, отыскивая цель.

В захламленной комнате первым, что бросалось в глаза - были два истерзанных тела, привязанных к потолочным балкам, на манер жутких марионеток. Зрелище, знакомое до боли. Судя по ошметкам одежд, это были священница и танцовщица, кажется, совсем еще юные. Последняя еще даже могла открыть неестественно блестящие на изуродованном лице глаза.

Особнав, что делают с ними еще двое - сероглазый паладин и ослепительно-рыжая архимагесса - Хьордис чуть виновато опустила лук.

Колдунья, шипя сквозь зубы, продолжала попытки влить в танцовщицу белое зелье, но та не могла глотать, а лишь давилась и кашляла.

- Господи, священник! Глазам не верю, - выдохнул паладин, укладывая на стол давно потерявшую сознание девушку, которой тут же занялся так и не сказавший ни слова Кшистоф.

- Витату забыла, - сквозь зубы пояснила колдунья, - хотя тут все равно руками собирать, а из нас с мужем медики, как...

- Мой напарник медик, - сказала Хьордис, роясь в сумке в поисках бинтов.

- Ну какие же сволочи, - устало сказал супруг архимагессы, подающий Кшистофу полотно, панацею и лекарства так, будто всю жизнь ему ассистировал, - убить мало.

- Действительно мало, - хмыкнула рыжая, вдвоем с Хьордис вытирая кровь со второй "находки", - а я вас помню, ребята. Вы у меня в Геффене были. Тоже "друзья" лорда Эмера?

Сограт, сентябрь.

Сталкер все никак не могла понять, на что рассчитывают Эмер и его друзья. Собранная им команда не могла стать для Шайтана даже забавой. Два архимага. Один паладин. Один епископ на всех... Ну сама сталкер еще вполне прилично наловчилась красть заклинания у колдунов. Эмер и оружейник, видимо, полагали, что пойдут вперед, но скорее всего упадут под первыми ударами. Айрни еще и его "Песнь о Браги".

Все.

Ни цыганки, ни профессора, ни охотников...

Хьордис казалось, что они и так идут на смерть, эти странные ребята с одним на четверых безумием. Может быть, Лорд-Рыцарь сам уже поверил своей лжи и тому, что спасет мир от Шайтана. Или слишком много наобещал своим поклонникам и пришло время пытаться исполнять обещания...

Так или иначе, они четвертый день бродили по некогда солнечной пустыне Сограт, среди руин и чудовищ, которые не шли ни в какое сравнение с теми, что обитали здесь раньше. Дрались, не отступая, и как же это было странно - прикрывать в бою спину смертельным врагам.

Впрочем, они не общались даже на привалах, обе четверки держались особняком, и Эмер беседовал с ними исключительно с помощью коротких приказов.

Безумцы шли умирать.

Просто они - и здесь Хьордис улыбалась особенно нехорошо - просто еще они не знали, как именно.

- Я так устала. Мне кажется, это никогда не кончится. Кажется, что мы всю жизнь бродили по этой проклятой пустыне...

- Выдохни, - София серьезно смотрела в лицо Хьордис, - осталось совсем недолго ждать. Натаниэль говорил мне когда-то, что перед рассветом всегда особенно темно. У нас все готово?

Сталкер улыбнулась, высыпая на ладонь колдуньи горсть мушиных крыльев и несколько крыльев бабочки.

- Это все, что у них было.

"Все-все-все-все..." - эхом зашелестел ветер в песке.

Когда Шайтан вышел на них во всем своем кошмарном величии, было даже как-то скучно. И самой сильной эмоцией, которую испытала Хьордис, было облегчение.

Ждать оказалось куда как сложнее. И с каждым ударом "Владыки Кармина", с каждым завыванием "Дыхания бури", с каждым словом молитвы, сорвавшимся с губ Кшистофа ей становилось все легче и легче. Лук гудел в руках - она не колдовала, хотя София и поделилась с ней заклинанием.

Вот смят несколькими тенями менестрель, но прежде, чем он успел исчезнуть, Кшистоф воскрешает его - и только морщится окровавленный паладин.

Не дать. Никому. Умереть.

не дать. Никому. Уйти.

И снова взвыла леденящая метель, укрывая битву, морозом обжигая каждый вдох. От заклинаний Шайтана тряслась земля - вон вылетел из седла Эмер, падая на сломанное копье, что-то вспыхнуло справа, даже сквозь мороз обдавая жаром - и тают на волосах ледяные кристаллики.

Кажется, до сих пор только она не получила никаких ран.

С каждой стрелой словно падали оковы ожидания с души. Все легче и легче, вот оно, наконец-то случилось, и не было никакой горечи от предвкушения скорого возмездия. Неправы оказались моралисты и сочинители духовных побасенок - это было прекрасно.

Прекрасно было даже знать, что эти чудовища, ничуть не лучше, чем Моррокские Тени, сейчас роются по карманам, не в силах отыскать хотя бы одно волшебное крыло, которое унесло бы их прочь от места битвы.

Эмер не бежал. Дрянь, но не трус - он кинулся на Шайтана сам, и был тут же схвачен громадной рукой. Архидемон поднес воителя к одному из своих глаз.

- Стой! Стоооой... - но кажется, Хьордис ошиблась в недавнем определении золотоволосого героя. Или страх все же добрался до него, но только в последнюю минуту, - я... я хочу служить тебе...

Надежно прикрытый очередным порывом метели за ее спиной Кшистоф открыл портал.

...Шайтан хохочет так, что от одного этого звука темнеет в глазах, сжимая ладонь, сминая Эмера, как игрушку - сталкер оборачивается и видит, как епископ со страшным блеском в глазах тут же оживляет Лорда-Рыцаря.

- Ты... будешь мне служить, - соглашается архидемон, прихлопывая другой ладонью полуживого Айрни. Менестрель что-то жутко кричит, но слов не разобрать. Тени в стороне терзают Говарда.

Оборвав "нить", Натаниэль швырнул в портал жену, готов шагнуть сам, и осталась только Хьордис.

А сталкер бросается в сторону, следом за архимагом Орисом, которого никто не заметил в суматохе - тот спешит прочь, роясь в сумке.

- Крими... забыла... не уйдешь!

Это был тот еще рывок. Сумка в мгновение перекочевала в руки Хьордис, чуть ли не одновременно с посохом и одеждами архимага - тот остался один, без оружия и артефактов, без карт и венца. Хьордис, издевательски улыбаясь, делает шаг назад...

И мир вспыхивает ослепительным пламенем с очередным взрывом демонского хохота.

Пронтера, три дня спустя.

- Так и не нашли?

- Нет. И наверняка уже не найдем.

- Господи... господи, забери и меня тоже, Господи...

- А что что он, пришел в себя?

- Вроде бы. Кажется, плачет.

...- И мы же будем за это наказаны.

- А это уже как водится. В этом мире, душа моя, только кроткие блаженны.

И это была невыносимая тишина: тишина постели, в которой ты один,

тишина собственной вины. Тишина, которая означает, что отныне жизнь

твоя наполовину пуста. И говорят, что Бог должен заменить тебе все,

но Бог - это любовь.

А твоя любовь умерла.

Пайон, сентябрь-октябрь.

Нет, он не потерял надежды, и это было самое страшное. Несказанное "а

вдруг?" жгло грудь как тот полузабытый кашель, на каждый женский

голос за спиной хотелось обернуться.

Ни на что другое Кшистоф не реагировал, и когда его вели обедать, то

не понимал, куда и зачем. Молился, прозрачным взглядом смотрел поверх

тарелок и уходил опять, сидеть на пороге, прислонясь виском к

дверному косяку.

А вокруг чашей ледяной родниковой воды застыла солнечная осень

Пайона.

- Сын мой, я могу выслушать тебя, если тебе есть, что сказать.

- Нечего, отец Ульф. Уходите, я сам... разберусь.

- Кшистоф, это гордыня. Я понимаю, тебе кажется, что у тебя никого не

осталось. Поверь, мы тоже скорбим, и...

- Вы скорбите, я верю. А я... кажется, умер.

На исходе второй недели он начал отходить от шока. Все так же почти

не ел, но уже говорил и даже садился играть в шахматы, правда, часто

бросая партию на середине. Ульф качал головой - "такие не живут",

огорчался, подолгу размышляя: обычных людей держали в мире многие

вещи. Прочные сети из знакомств, обязательств, романов, воспоминаний,

приязней и неприязней, важных вещей и всякой мелочи, что же до

Кшистофа, то он, сосредоточенный, как смотрящий в цель наконечник

стрелы, по мелочам не распылялся. У него были месть, вера и Хьордис.

И отец Ульф не знал, сможет ли теперь одна только вера удержать

альбиноса, и если да - то кто еще в этом пламени сгорит. Вера без

любви, знаете ли, страшная вещь.

Кшистоф снова лечил людей в Пайоне. В отряды его не звали, весть о

случившемся быстро разошлась среди путешественников. Не то, чтобы

даже уважали его горе, это было сродни страху прикоснуться к чему-то,

что не знаешь, как пережил бы, случись оно с тобой.

Да он и не согласился бы. Гостей вежливо заворачивал от порога, с

пациентами молчал, и только раз проявил какое-то подобие эмоций:

когда встретил по дороге от лавки весело болтающую юную парочку -

аколита и воровку. Те благочестиво перекрестились, кланяясь

незнакомцу в старой сутане, но особенного внимания не обратили. А он

вздрогнул, прижимая к груди недовольного енота Хьордис, да так и

застыл, глядя им вслед.

Потом побрел домой, по щиколотку в опавших листьях.

В доме было холодно и пусто: вообще, строго говоря, это даже был не

дом. Ну... не его дом, хорошо. Старое пристанище Ульфа, где он давно

не появлялся, и в которое приволок младшего священника, как только

тот более или менее пришел в себя. Да там и оставил, пробыв с ним

пару недель. "Живи," - сказал он, - "вспомни, как это".

Кшистоф даже не пытался. Не ходил на второй этаж - неинтересно, спал

в большой темной кухне - там к огню ближе, и ходить далеко не надо.

Ничего не готовил - не хотелось, вполне хватало молока и свежего

хлеба, которые носили ему благодарные горожане. Ну, еще иногда

купленных в лавке овощей. Лечил, потом молился, потом служил в

местной церквушке - главное, чтобы ночью сразу упасть и уснуть.

А вот сегодня не повезло. Службы не было, больные чувствовали себя на

удивление хорошо, даже престарелая матушка Ирмине с ее артритом и

букетом других старческих заболеваний.

Но надо было что-то делать, так что священник, засучив рукава

холщовой рубашки и налив себе "на потом" холодного утреннего молока,

принялся за уборку.

Получилось немного шумно, но даже если бы и не получилось, прихода

этих гостей Кшистоф бы все равно не заметил.

Они умеют.

Альбинос разогнулся, вытирая предплечьем лоб: мокрая грязная тряпка в

руках, пол почти побежден. Осталось выплеснуть воду из ведра и...

Убийцы стояли у двери: оба совсем молодые и смертельно серьезные,

один еще немного пижон и не снимает маски, второй вместо нее надел

каменное выражение лица.

"Интересно," - безучастно подумал Кшистоф, - "что они скажут перед

тем, как..."

- Добрый вечер, - первый, светловолосый юноша, по голосу - откуда-то

из окрестностей Геффена, перекрестился, кланяясь, - благословите,

отче.

Второй эхом повторил и приветствие, и просьбу: поднимая руку, епископ

даже испытал какие-то отголоски удивления. Потом вздохнул, кинул на

пол тряпку, обтер о рубаху ладонь и повторил попытку.

- Отче, тут такое дело, - белокурый открыл дверь, - эта женщина...

вот она говорит, что она вас знает.

Сограт, сентябрь.

Нестерпимо ныл правый бок, на котором она лежала, и подвернутая под

себя правая рука - так, что хотелось кататься по песку от и кричать,

но она уже знала, что от этого будет только хуже: все тело, кажется,

превратилось в открытую рану и любое прикосновение обжигало болью. К

тому же, у нее просто не осталось сил - она даже не плакала уже,

потому что от соленых слез саднило обожженные веки и щеки, только

скулила тихо, зажмуриваясь и безуспешно пытаясь натянуть на голову

коротенькую курточку: отчего-то среди мутного бреда в голове засела

только одна четкая мысль - нельзя лежать с непокрытой головой,

заработаешь солнечный удар. Злое солнце Сограта кусало голые плечи и

ноги, жгло щеки - а разбойницу отчего-то бил крупный озноб, и она

начинала уже забывать, что находится посреди пустыни, но упрямо

натягивала куртку на голову.

Она звала Кшистофа и не понимала, почему священник не откликается;

потом смутно, сквозь пелену боли, вспомнила, как перед вспышкой

видела, как тот исчезает в сиянии телепорта - и что сама она вовсе не

там, где они повстречали Шайтана... а потом опять забыла, и снова

звала Кшистофа. Порой в бреду ей даже казалось, что священник все же

склоняется над ней, и когда на плечи легла неожиданная прохлада,

разбойница уверена была, что это он пришел - он же не мог не придти,

если она зовет - и Хьордис даже попыталась подняться к нему

навстречу, силясь разомкнуть обожженные веки.

- Кшистоф?..

- Лежи-лежи. - голос принадлежал определенно не альбиносу. - Эк ее,

ты посмотри...

- В храм ее, там подлатают.

Хьордис моментально обмякла: дрожащая рука подломилась и женщина

снова упала на горячий песок.

- А где... Кшистоф?..

- Не здесь. - лаконично ответили ей. - Пей вот.

Кто-то поднес к губам сосуд с какой-то жидкостью, от едкого запаха

которой Хьордис скривилась, но незнакомец настойчиво требовал, чтобы

она выпила - и она покорно пила эту дрянь, кривясь от горечи. Она все

никак не могла открыть глаза - ресницы слиплись от крови и любая

попытка разомкнуть их причиняла боль.

- Священники? - коротко поинтересовалась она.

- В некотором роде, - откликнулся второй голос.

На плечи разбойницы легла какая-то ткань, и Хьрдис мгновенно

заскулила и дернулась, пытаясь скинуть тряпицу - ожог на плече

вспыхнул ужасной болью - но чьи-то руки не дали ей сбросить накинутый

плащ.

- Лежи-лежи, - снова потребовал незнакомец, - сейчас подействует,

ничего чувствовать не будешь.

Боль и правда отступала - не сразу, но постепенно, а вместе с этим

голова наполнялась каким-то липким туманом, будто разбойница была

пьяна.

- Глаза, - полуразборчиво пробормотала она, - глаза... промойте,

пожалуйста... святые отцы.. веки не открыть.

Два склонившихся над ней ассасина удивленно переглянулись и один из

них вкрадчиво произнес:

- У тебя открыты глаза, сестричка.

...- Держи меня за руки. Пожалуйста, держи. Ты мне точно не

приснилась?

- Ты говорил, тебе больше не снятся кошмары.

- Перестань, пожалуйста. Хотя... теперь я точно знаю, что не

приснилась. Во сне ты обычно молчишь.

- Во сне я лучше, чем в жизни. - она смеется.

- Ты просто лучше всех, - он сидит на полу, обняв ее колени, -

говори. Говори еще.

- Эй, я тут слепая, а не ты.

- Я люблю тебя, - он сел рядом, гладит ее по голове, - ты... больше

не уходи.

- Я не уйду, - обещает она, - только...

- Только что?

- Я боюсь, что ты разлюбишь.

- Почему?

- Ну... нелегко жить с калекой.

- Ты не калека. Ты просто ослепла. Возможно... не навсегда. И да - ты

выйдешь за меня замуж. Заметь, это был не вопрос.

- Ты пользуешься моей беспомощностью, - она смеется и пытается

нашарить его руку, - но ты сейчас так говоришь. Потому что любишь,

потому что тебе меня жалко... а со временем ты устанешь. За мной

всегда надо будет присматривать... у нас уже не будет той жизни, что

была. Я перестану ухаживать за собой, потому что не вижу, как.

Превращусь в пугало - ты будешь смотреть на меня с жалостью и

отвращением и стыдиться отвращения, потому что... вроде как нехорошо

так думать о слепой.

- Мне не жалко тебя, женщина, - зло говорил он, - и потому что мне

тебя не жалко, я найду Рене и ты пойдешь у нее учиться, раз убийцы

дерутся вслепую и на звук метают ножи, то и ты сможешь стрелять. И ты

не превратишься в пугало, женщина. Я буду ухаживать за тобой. Я буду

тебя расчесывать, я научусь делать тебе прически и одевать тебя. Я

помню все зелья, которыми ты пользовалась, все штуки, которыми

умывалась. И когда настанет день, в который ты сможешь посмотреть на

себя в зеркало, ты будешь довольна. А до тех пор... я буду твоими

глазами.

- Кшистоф, но ты же не должен.

- Да. Я не должен. Я хочу.

Эпилог

Пронтера, июль.

Синие летние сумерки легли на столицу. Вот-вот начнут зажигаться

фонари, а пока фонарщики еще допивали вино в ближайшей таверне и

собирались на работу. Где-то кричал глашатай, объявляя очередной

набор в команду, на соседней скамейке мило щебетали две юные лучницы,

и вечер пах липовым цветом.

Все было прекрасно.

Крестоносец опустил взгляд на руки, некоторое время сидел так, а

потом не выдержал и обхватил ладонями голову, монотонно раскачиваясь

в такт собственным безрадостным мыслям. Среди них даже мелькало

"повеситься к девиручи", но уж этого-то он себе точно позволить не

мог. Даже не потому что это грех.

- Эй, парень. Эй?

Он вздрогнул - прямо напротив сидел на корточках убийца, снимая

маску. Асассин обеспокоенно хмурился, глядя ему в лицо.

- Случилось что?

Крестоносец вздохнул. Другой послал бы тебя подальше, зараза

моррокская, и правильно бы сделал. Но за спиной питомца пустыни

Сограт стояли еще двое - волшебница и священник - и тоже, кажется,

жаждали проявить сочувствие.

- Вы только не волнуйтесь, - колдунья погладила его по голове, - все

хорошо будет. Мы можем вам помочь?

- Да как вы...

Брат Святого Ордена устало прикрыл глаза и - неожиданно для себя -

заговорил:

- Понимаете, - сбивчиво попытался объяснить он, - я... матери всегда

не везло. Сначала ее отец бросил, она вообще про него не говорила, я

только знаю, что Лорд-Рыцарь был, а потом отчим... сестренку оставил

и удрал. И я, идиот. Она хотела, чтобы я в Академии Юно учился, как

она. а я удрал в Излюд. Ну там... мечи, приключения. Я... вернулся, а

ее... нет уже. И даже дом отобрали - говорят, за долги, а какие

долги, я достаточно денег присылал, и сестренку... забрали, говорят,

что помолвлена с одним там. А я знаю, что она его терпеть не могла.

Только толку с того, его семья полгорода купила...

Путешественники переглянулись. Убийца хлопнул крестоносца по плечу,

по-кошачьи фыркнув на зажигающийся за спиной фонарь:

- Спокойно! У меня отец - епископ, я ему скажу и девиручи лысого твою

сестру кто насильно обвенчает. А если попытаются, то мама ее просто

выкрадет, и дело с концом. Не пойдешь же ты в одиночку там всех

убивать.

Воитель удивленно оглядел всю компанию.

- Убийца против убийства?

- Это потому, - наставительно заявил асассин, - что мы знаем цену

человеческой жизни.

- Ага, обычно - с точностью до зени, - хмыкнул рыжий священник, за

что тут же поймал подзатыльник от волшебницы.

- Габриэль!

- Конечно, я тут мировое зло, - развел руками святой отец, - но в

общем, сэр, он прав, этот пожиратель ядов. Мать вашу уже не вернешь,

конечно, но она любила вас наверняка - и потому простит. А сестру

вернем, а то чушь какая-то получается.

- Ребят, вы же меня не знаете совсем... - слегка опешил крестоносец.

Асассин рассмеялся:

- А больно долго это исправить. Где твоя пека, парень? Бери ее

пойдем, у нас дома ужин стынет, и предки мои заждались уже - если еще

задержимся, мама наши головы на заборе вывесит.

- Леди Хьордис может! - с готовностью подтвердила колдунья, - так что

давайте поторопимся.

Он как-то не понял, как его успели сдернуть со скамейки, когда

удалось объяснить, что верная гранд-пека квартирует в конюшнях

Святого Ордена, а потом еще попытаться запомнить имена всей троицы и

успеть назвать свое, пока вся компания буквально волочила его за

собой, строя по дороге планы.

- А мне говорили, - задумчиво сказал крестоносец, минуя круг

фонарного света, - что у Господа нет рук, кроме моих.

- Фигня все это, - отрезал священник по имени Габриэль, - так говорят

те, кто никогда не искал.

Часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6.

Конец сентября, Комодо.

Когда-то Хьордис сказала Кшистофу, что Комодо - город вечного праздника, поэтому в нем нельзя жить, только гостить время от времени, праздновать вместе со всеми - а потом возвращаться в родной город к будничным делам. После двух дней пребывания в Комодо священник уже склонялся к мысли, что в этом городе гостить нельзя тоже - во всяком случае Кшистофу точно, тяжелый, солоноватый и влажный морской воздух вызывал у святого отца приступы удушающего кашля, а атмосфера вечного праздника вызывала разве что желание предать анафеме всех празднующих сразу, если только этим уже не озаботились прозорливые священники Пронтерской церкви. К тому же, Кшистоф и Хьордис прибыли сюда не для того, чтобы веселиться: второй день они вместо того, чтобы танцевать до упаду, вспарывали животы злобным аллигаторам, обитавшим неподалеку от курортного городка. Твари были неожиданно для сонных рептилий быстры, да к тому же обладали ну очень острыми зубами - так что когда ободранные и израненные приключенцы возвращались домой, празднующий люд, обычно не обращающий внимание ни на что, кроме своей радости, даже шарахался от разбойницы и священника.

Сегодня, впрочем, день выдался полегче - настолько, что у Хьордис даже остались силы, чтобы немного потанцевать и затащить Кшистофа в соседний плавучий ресторан, потому что ей приспичило попробовать местное пальмовое вино. Так что домой они возвращались уже несколько навеселе... то есть разбойница была навеселе - а вот священник казался, пожалуй, даже мрачнее обычного, и походка его оставалась поразительно твердой, да и сам он на первый взгляд был трезв, как стеклышко. Приключенцы снимали домик на окраине селенья - едва переступив порог, Хьордис повалилась в гамак и блаженно зажмурилась.

- А тут ничего так.

- Дрянь, - короткий приговор беловолосого звучал, как та самая анафема, оставалось повторить еще два раза, чем преподобный и озаботился, после чего рухнул рядом, но вид его никоим образом не напоминал о довольстве жизнью. По правде говоря, у Кшистофа болело все, что только могло, и молитвы тут не помогали - едва-едва лечилась обгоревшая на солнце кожа, и то ровно настолько, чтобы не вопить, надевая сутану. Кроме того, от вина шумело в ушах: непривычный к спиртному священник все еще отлично себя контролировал, но отвратности ощущений это не сглаживало.

Девушка потянула Кшистофа за руку, заставляя опуститься рядом и, отогнув воротник сутаны, принялась придирчиво рассматривать обгоревшую шею священника.

- А вот это - дрянь, - сообщила она, - погоди, сейчас найду... я купила тут штуку от ожогов - там кокосовое масло и какая-то еще дрянь... вроде как помогает.

- Тебя что, на слове "дрянь" заклинило? - немедленно взвился преподобный, демонстрируя полное наплевательство на обет смирения, - кокосовое масло... хотел бы я знать, во что они здесь его НЕ кладут? В пирожных оно, с хлебом оно, рыбу на нем жарят... рыба! Всего второй день, а я ее уже видеть не могу. Рыба, кокосовое масло и голые девушки...

Кшистоф сердито стянул с головы шарф Морфея и, непочтительно скомкав, швырнул на циновку, продолжая сердито выговаривать в своем излюбленном стиле, словно с кафедры проповедовал. Каждое слово словно вбивало гвоздь в воздух, и почему-то даже не имело значения, что именно говорит беловолосый: когда на него находил, как говорила Хьордис, "стих", внимали даже бессловесные твари. А сейчас он явно нашел, даже обычный жестокий кашель временно пропал.

- ...и единственно из-за присущей мне тактичности я делаю вид, что не замечаю этих жутких одеяний из пальмовых листьев, которые ничего не прикрывают, и то, как ты танцевала с полуголыми развратниками в одних полотенцах...

- Это были набедренные повязки, я думаю, - разбойница, за время путешествий привыкшая к закидонам напарника, попросту давилась от смеха, проявляя мало почтения к проповедническому дару альбиноса. И вообще она сильно подозревала, что нынешнему сеансу сильно способствовал солнечный ожог, а так же тот факт, что в плавучем ресторанчике вокруг святого отца ходило слишком девушек в этих самых пальмовых листьях. Студентки местной академии танцев ошивались рядом с мрачным священником, глядя на того, как ребенок на мороженое, и Хьордис не могла их в этом винить. Она бы даже присоединилась, пожалуй, не знай она Кшистофа так хорошо, ибо это был тот случай, когда мороженое имело все шансы оказаться не только слишком твердым, но и совсем не сладким.

Опять же, разбойнице было, чем заняться, кроме напарника, "развратники в одних полотенцах" были чудо, как хороши, и характером не в пример легче священника... да и вообще Хьордис предпочитала живую красоту, а преподобный перестал походить на ледяную статую только когда как следует обгорел на солнце.

- Да мне чихать, как называются эти полотенца! - рыкнул Кшистоф, который приходил в ярость, если к его словам относились, по его мнению, недостаточно серьезно. Он, вроде бы, собирался добавить что-то еще, но вдруг выдохнул и махнул рукой, опуская белые ресницы. Даже, как будто, задремал.

Однако Хьордис спать совершенно не хотелось: алкоголь вызывал у разбойницы не сонливость, но жажду бурной деятельности, а так как собеседников, помимо священника, у нее сейчас не было, она не могла позволить Кшистофу так бездарно ее покинуть.

- Кшистоф, не спи. - она бесцеремонно толкнула святого отца в бок. - Ну-у-у? Кшистоф?

Напарник только неопределенно приподнял бровь - вящее неуважение к разбойнице, с которым та мириться не собиралась ни при каких обстоятельствах. Ах он не обращает на нее внимания?!

- Кши-и-стоф!

Губы священника на вкус отдавали кровью - однако высокопарность этого факта принижало знание о том, что это вовсе не кровь его врагов, но собственные недовыплюнутые легкие. Преподобный сонно улыбнулся, притягивая боевую подругу ближе: это был самый вдумчивый поцелуй за весь опыт Хьордис и самый, пожалуй, нежный. Скажи ей кто, что нечто подобное можно получить от этого беловолосого выморозка...

Был. Поцелуй был, пока Кшистоф не открыл глаза. Белые брови взлетели до самой границы волос, священник пару раз хлопнул глазами и сердито отстранился:

- Хьордис, это была не самая лучшая мысль за вечер.

- Да я бы не сказала, - пораженно ответила разбойница, хлопая широко распахнутыми глазами.

И нахмурилась неожиданно, подбираясь.

- А что, противно?

Тяжелая тишина повисела в воздухе и оборвалась с обрывистой репликой альбиноса:

- Ненавижу твои шуточки, - он помолчал и добавил, зло прищуриваясь, - тебе-то не противно? У тебя губы в крови, платочек дать?

- А мне должно быть? - искренне удивилась Хьордис.

И облизнула губы. Кшистоф прожег ее взбешенным взглядом, даже вдохнул, судя по всему собираясь высказаться, но тяжелый влажный воздух дал о себе знать и священник зашелся в приступе кашля.

- Ради... Бога... - наконец выдохнул он, вцепившись в край гамака, - там в горо...де полно этих, в... полотенцах. Или... это особая разбойничья доблесть... мучать забавных уродцев?

- С девиручи ли уродцев?! - неожиданно взвилась разбойница. - Хватит издеваться надо мной, Кшистоф, кто из нас двох тут подслеповатый?! Я все время, пока за тобой таскаюсь думаю - где же ты штабеля девушек прячешь?! А что сама не красавица - и без твоих намеков знаю, спасибо большое, можешь не шарахаться показательно!

Беловолосый неровно вздохнул и откинулся назад, снова прикрывая глаза.

- Дура ты. И это... твой единственный недостаток. Ты красивая. А мои... эти... штабеля... я прятал исключительно во сне. Лет этак... в семнадцать. Я просто читал.

- Что ты читал? - не сразу поняла разбойница.

- Книги, - напряженно отвечал альбинос, как-то подбираясь, - дурацкие книги, в которых описано, как это делать. И только попробуй рассмеяться.

- Книги, - по инерции повторила за священником Хьордис, которая уже начала прозревать весь ужас ситуации.

Нет, она и не думала смеяться, так что опасения Кшистофа были напрасны: напротив, девушка только пораженно таращилась на напарника, и голос ее звучал неожиданно хрипло, когда она спросила:

- Так ты что... девственник что ли?

Напарник открыл глаза, чуть прищурился и ядовито заметил:

- Наконец-то, угадала. Это была здоровая логика, или проблески интуиции?

И Хьордис впервые не поспешила ответить колкостью на колкость: в комнате повисло долгое молчание, так что стали слышны приглушенно доносившиеся из-за тонкой бамбуковой стены звуки праздничной музыки - ночью праздник в Комодо был в самом разгаре. Оказалось, что в дальнем углу комнаты стрекочет то ли сверчок, а то ли заблудшая цикада...

- Ты идиот. - тихо и четко сообщила Хьордис. - Беспросветный.

- Мы все равно умрем, - эхом откликнулся священник, - вот закончим все и умрем, потому что лично мне больше незачем будет жить. Я знаю... я идиот, но я не могу так. Это как обещать и потом отобрать, а просто так я не могу. Понимаешь?

Кажется, он оправдывался. Ну, или это было очень похоже на оправдания - если делать скидку на то, что преподобный такого попросту не умел. Звенящая трель в углу оборвалась одновременно с его словами:

- И потом, я не настолько здоров, чтобы... ударяться в развлечения.

- Да идиот ты, - упрямо повторила разбойница, - и это единственная твоя проблема.

- Да слышал я, слышал, - отмахнулся Кшистоф, - а теперь, когда ситуация прояснилась, пойдем, наконец, спать?

- Угу, - неожиданно легко и послушно согласилась его напарница, - идем...

Гамак тихо и жалобно скрипнул: разбойница подбиралась к священнику будто к добыче.

- Спать...

Вкус крови на губах Кшистофа был еще отчетливее, чем в первый раз - наверное, из-за того приступа кашля. Теперь ему пришлось бы постараться, чтобы высвободиться: все же в их тандеме именно Хьордис отличалась завидной физической подготовкой, так что в спарринге у священника не было шансов. Тот дернулся пару раз - "Хьордис, больно", наверное, попросил бы прекратить, но уже ничего не сумел сказать, только отчаянно дрогнули белые ресницы. Краснел он тоже забавно, с фарфорового румянца в секунды до малинового оттенка всего лица.

- Хьордис, ты утром сама же... пожалеешь, - выдохнул Кшистоф, когда она ненадолго отстранилась.

- Я обещала показать шрамы, - серьезно сообщила ему разбойница.

И, отсранившись, принялась расстегивать потрепанный плащ.

- Вот это - смотри, на шее - это я стеклом битым порезалась, от окна, на первом ограблении, - свои действия она сопровождала комментариями. - Дядя тогда жутко ругался. А это у ключицы - я попалась тогда один раз, в Морроке. Повезло... ну в смысле мне, а не тому мужику.

Плащ шелестя опустился рядом с гамаком, а через мгновение рядом с ним упала легкомысленная тряпочка, символизировавшая у Хьордис деталь нижнего белья. Тихо потрескивал ночник у гамака, и в его рыжеватом свете кожа разбойницы, что склонилась сейчас над Кшистофом, казалась особенно загорелой.

- Вот это, - серьезно сообщила девушка, - вообще ужас, я тогда думала совсем без груди останусь... но только рядом чиркнуло. И слава Богу, богатство сомнительное, но жалко. А вот тут, - разбойница указала на белый рубец на животе, - это свежее, от того орка. Я же говорила, шрам останется.

Конец сентября, Комодо.

- Когда ты подстрижешься уже? - вздохнула Хьордис, в последний раз проводя расческой по волосам священника и принимаясь заплетать ему косу. Кшистоф дернулся и зашипел:

- Никогда! У меня на родине коротко стригутся только рабы и нищие, к Шайтану ваши северные привычки... и не трогай меня за спину, там кожи целой не осталось, царапаешься, как кошка бешеная! И вообще...

Альбинос неожиданно замолчал, повернулся и уткнулся ей волосы.

Разбойница неудержимо хихикала, положив напарнику голову на плечо.

Два дня в странном тумане, тяжелом, как этот влажный морской воздух. В глазах темнело от сумасшедшей нежности: но странным образом Хьордис пониимала, что за такое счастье придется расплачиваться. Страшно и очень скоро, потому что долго это тоже продолжаться не может.

Две ночи. Комок в горле - если проснешься, а его преподобие дрыхнет рядом, разметавшись под простыней и улыбается во сне, словно ему пять лет и завтра Рождество. Две ночи - открывать глаза утром у него на плече и звонко чихать, потому что белые волосы щекочут нос.

Ей казалось, что даже зеленый свет исцеления обнимает ее нежно.

А потом было утро третье.

Дверь грохнула, впуская в комнату легкий ветер, следом за ним влетела Рене. Сделала два шага и опустилась на колени, будто до сих пор двигалась на ниточках, как марионетка. Убийца была бледнее смерти, перемазанная копотью и кровью, она держалась за пропоротый бок и... кажется, плакала.

Разбойница и священник свалились на пол по разные стороны гамака, Хьордис дрожащими руками полезла за зельем, Кшистоф молился, поддерживая затылок асассинки одной рукой. Мир снова вернулся к ним во всей своей темной и устрашающей реальности. Зло напомнило о себе.

- Папа-а-а, - Рене лежала на полу и рыдала, глядя вверх, а слезы стекали к волосам, промывая на лице светлые дорожки. Хьордис сидела рядом и молча гладила ее по голове, не зная, что сказать: сейчас у нее все замерло внутри, застыло и временно перестало чувствовать. Она, впрочем, знала, что вот еще немного, и оно сломается, а тогда разбойница тоже будет реветь, как кузина, и забудет о том, что давно выросла.

Сейчас они обе были не взрослыми женщинами, убившими не одного человека и пережившими не одну чужую смерть. А просто маленькими девочками, потерявшими того, кто когда-то водил их за руку и кормил страшно дорогим мороженым из Люти.

На воспоминании о мороженом Хьордис сломалась. Закрыла руками лицо, скрипнула зубами - только не, только...

Кшистоф молча сгреб обеих в руки и гладил по волосам, даже не пытаясь что-либо сказать, потом, кажется, шепотом читал молитвы, а обе кузины ревели, как дети и проклинали, как взрослые.

Потом уже Рене, когда обрела способность говорить, рассказала, как медленно, но верно нарастала смута в Ракеле, с которой даже жрецы Храма не смогли справиться. Как появились там первые фанатики, и как...

Интерлюдия, Ракель.

...они стояли у ворот дома, беспомощные, как новички или младенцы. Со всем своим оружием, с венцами и чарами, с магическими доспехами и волшебными кольцами, со смертельным ядом - все равно беспомощные.

День был удивительно теплый даже для солнечной осени Арунафельца. Сквозь сухие виноградные листья свет падал на мостовую, изредка касаясь еще чернеющих кое-где гроздьев. Было так тихо, что все отчетливо слышали, как поет где-то ошалелая синица - она, наверное решила, что в город вернулась весна.

Они стояли, стремительно вспоминая, что такое бледность от непередаваемого, непереносимого ужаса, а в лицо им смотрел почти весь город.

- Они с радостью пожертвуют собой ради искоренения зла, - мягко улыбался Эмер, - ибо знают, что тогда попадут в Вальхаллу. Они, а не недостойные грешники и дьяволопоклонники, как большинство путешественников. Как вы.

- Это я дьяволопоклонник? - слегка поднял брови отец Ульф. Лорд-рыцарь улыбнулся:

- И как продажные корыстные епископы.

Дамьен молча опустил руку на плечо священника, но тот и не думал двигаться с места - взгляд его был прикован к маленькой девочке на руках у безумца.

- Так что сложите оружие и сдайтесь, а иначе каждый из них с радостью умрет за Добро.

- Я сейчас тебя сам убью. И потом еще раз. И еще...

- Лис!

- Ну ты же еще не совсем зверь, морокканец? - Эмер, не прекращая улыбаться, положил руку на горло ребенка, - сдавайтесь.

Синица пела, словно в последний раз.

- Женщин отпусти, псих, - медленно сказал рыжий кросс. Сталкер ухмыльнулся:

- Лис дело говорит. Если их кто тронет, я, пожалуй, на весь город наплюю с колокольни.

Горожане молчали, стоя плотной толпой, и казалось, что это не живые люди уже, а зомби из Пайона и Гластхейма, с потухшими глазами и подгибающимися коленями.

Лима расплакалась - кажется от жалости к этим несчастным. Рене сжимала кулаки.

Некоторое время зачинщик этой дикой сцены молчал, обдумывая слова Дамьена, но все же нехотя кивнул:

- Пусть уходят. Сдавайте оружие.

- Меня тошнит от беспомощности, - это сэр Альберт.

- Сейчас у тебя будет куча других поводов, - отец Ульф вытаскивал из уха серьгу с картой смоки так небрежно, словно раздевался перед сном.

- Мы не причиним вам вреда.

- Да пошел ты на...

- Лис!

- А ну да. Простите, дамы, - рыжий снимал катары, - держи, милая.

Цыганка в золотом и белом не плакала и ничего не говорила, только крепко взяла за руки Рене и Лиму.

- Я не пойду, - дернулась убийца. Ответом ей была звонкая пощечина от женщины в белом.

- Пойдешь, - жестко сказала та, исчезая с обеими подругами в сиянии телепорта.

Рене покачивалась, обхватив руками колени. Истерика прошла, Кшистоф уже отпоил обеих чаем с травами и даже сумел каким-то чудом накормить убийцу, выяснив что с того времени прошло уже трое суток, а та до сих пор и крошки во рту не держала.

- В общем, тетя Лима с тетей Арти отправили меня в Сограт. Пока я там паниковала, собирала всех, пока Безымянному жаловалась... я дураа... я неудачницаа...

- Цыц! - рыкнул священник, убивая новый приступ в зародыше, - дальше?

- Мы... пришли... разогнали всех, знаешь же, нашим не всем есть дело, мирный там или нет, а их... их там, оказывается, этой же "мирной" толпе и отдали. И убивали, потом убивали, и еще убивали, и опять... и в конце папа с сэром Альбертом уже не смогли уже вернуться.

Чашка Хьордис со звоном разбилась о стену.

- Ну, все.

Когда в Ракеле хоронили Дамьена с Альбертом, они тряслись в углу на втором этаже лабораторий Лайтхайзена, и Кшистоф перевязывал напарнице рассеченное плечо.

Когда в Пронтере подходила к середине зима, и белый снег скрывал даже пепелища от костров, на которых фанатики сжигали книги, Хьордис снова резала анолианов во влажной жаре болот Комодо, а священник еле стоял на ногах от кашля, но молчал.

А потом пришла весна. На улицах Юно таяли сосульки, разбиваясь о каменные плитки мостовой, небо было синее моррокской бирюзы, а они стояли перед валькирией, держась за руки - и пытались вспомнить, что такое улыбка.

- Ты, главное, не забудь...

- Такое не забывают.

... - Зачем ты пришел, священник?

- За перерождением.

- Ты хочешь начать все сначала? И месть тоже?

- Я просто хочу ее, наконец, начать.

- Тебе известно, что это грех?

- У Господа нет рук, кроме... наших.

... - Зачем ты пришла, разбойница?

- За перерождением.

- Начать все сначала?

- Не сначала, а заново. Это другое.

- Ты ведь вовсе не войны ищешь...

- Она сама меня нашла.

Пронтера, сентябрь.

- Благородный и доблестный лорд Эмер со своей командой объявляют Злу войну! - наемный глашатай в который раз устало выкрикивал слова с пергамента, - каждый, желающий участвовать в поединке с самим Шайтаном...

Священники сторонились площади, как чумы. Остальные тоже не проявляли энтузиазма, несмотря на громкие слова и красивые обещания: все уже знали, кто такой этот "благородный и доблестный", и сколько людей погибло по его вине.

Но желающие нашлись. Даже сразу четверо.

- А примите нас, пожалуй, - епископ в золотом венце неслышно шагал даже по сухим сентябрьским листьям, держа за руку статную женщину в волчьих мехах. Та сдула с лица выпавшую из прически седую прядь и с издевательской улыбкой уставилась в лицо Лорда-Рыцаря. Паладин и огненно-рыжая архимагесса, шедшие следом, молчали: колдунья - надменно, ее спутник - угрюмо.

- Ты же сам сказал, "каждый желающий", - улыбалась сталкер, поглаживая разряженный арбалет, - вот мы... желающие.

Она развернулась на носках и звонко крикнула:

- Эй, люди, тут в команду принимают, говорят всех, а нас заворачивают, тоже мне геро...

- Замолчи! - рыкнул Эмер, - я принимаю всех.

Хьордис все еще улыбалась. Остальные тоже.

- Я за вами слежу.

- Конечно, - сладко согласилась женщина, хихикнув в волчий мех воротника, - проследишь. София, поколдуй, а? Я заклинание украду.

Часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5.

Сентябрь, поля Геффена.

- Боль...но, - Хьордис обессиленно закрыла глаза, но даже под веками плавали тошнотворные белые пятна. Боль была такой сильной, что разливалась из живота по всему телу тяжелыми волнами, невозможно было не то, что корчиться, но даже пальцы согнуть, потому что вместе с болью пришла слабость.

Кшистоф что-то быстро говорил над ней, и разбойница только понимала "не вздумай уснуть". Куда там, уснешь тут, тонкие пальцы священника вонзались в живот подобно раскаленным кинжалам. Ну,то есть, ей так казалось.

- О-ох..

- Лежать!

Казалось, это длится вечность, хоть на самом деле не прошло и минуты. А потом закончилось, и Хьордис села, опирась на дрожащую руку.

- Все пальто в крови, - невнятно пожаловалась она напарнику, который сидел рядом с руками по локоть в той же самой жидкости и пытался рукавом сутаны вытереть пот со лба.

- Могло быть и хуже, - буркнул Кшистоф, - и, может, еще будет, если я твои кишки неправильно сложил. Думаешь, бессмертная, или что - такую толпу собирать?

Раньше, наверное, разбойница обиделась бы. Ну, во всяком случае, слегка надулась. Сейчас у нее не было сил и, если честно, желания тоже не было. Она молча привалилась к плечу альбиноса, и тот, помедлив, обнял ее одной рукой.

Это шла вторая неделя охоты на высших орков, которых Хьордис со свойственным ей черным юмором именовала "покойничками" - надо думать, что за цвет кожи и печальную судьбу. Ей самой казалось, что они с Кшисем уже переночевали в каждом кусту этого негостеприимного края, в каждом заброшенном доме и даже - верх наглости - в орочьих хижинах, пока их хозяева где-то бродили. Сентябрь выдался солнечный и теплый, но по ночам уже подмораживало, орки озверевали прямо на глазах, а грязь, казалось, имела свойство самопроизвольно зарождаться на одежде. Все, о чем мечтала разбойница чуть ли не с начала этой эскапады, сводилось к горячей ванне и нормальной постели, но доступны были только холодная вода в реке (тут было важно хорошенько разгрести тину у берега) и один на двих спальный мешок. Не то, чтобы они бедствовали не могли себе позволить второй (скорее наоброт), но так было всяко уютнее, хоть альбинос и ворчал, что напарница пинается во сне.

Справедливости ради нужно заметить, что ворчал он постоянно и по любому поводу, так что Хьордис уже привыкла и не реагировала. Одобрение Кшись вообще высказывал крайне редко и в форме "даже странно, как это у тебя могло получиться что-то стоящее", и на это тоже она научилась не обижаться: ну просто пример христианского смирения.

Хотя задушить его все еще иногда хотелось.

И все равно, это все: и омерзительная тина, и вонючие орочьи хижины, и даже сегодняшняя жуткая рана в живот - были гораздо лучше воспоминаний, бессильной злости и страха.

- Пойдем, - Кшистоф, наконец, легонько тряхнул ее за плечи, - надо дойти до реки, хоть ополоснуться.

День был солнечный, для середины сентября, пожалуй, даже жаркий. Разбойница вдумчиво поболтала рукой в воде, зайдя по колено, и нашла в себе силы отстирать пальто, покуда кровь окончательно не засохла. Потом отскребла живот, с огорчением констатируя, что одним безобразным шрамом стало больше и, развесив мокрую одежду на ближайшей ветке, решилась нырнуть. Всяко, хуже уже не будет, а священник уже сидел, мокрый, у костра, кашляя и фыркая, словно упавший в ванну кот. Девушка пробовала запретить ему лезть в холодную воду, но тот мрачно зыркнул и заявил, что те времена, когда грязь почиталась великой добродетелью, давно прошли - и слава Богу. Хьордис только ухмыльнулась: бзик морокканцев на личной гигиене был ей известен еще на примере дяди и некоторых его друзей, вроде Лиса, и как бы те ни задирали нос по этому поводу, но право слово, иногда до смешного доходило.

Или до опасного, это как посмотреть. Поэтому прежде, чем уйти к воде самой, разбойница развела костер и сунула Кшисю в руки фляжку с остатками незаменимой в таких случаях "Пронтерской перцовой". Остатками - это потому что вчера ночью развести костер не получилось (поблизости шныряло с десяток орков), и путешественники грелись тем, что у них было.

Утро было просто очаровательным, как нетрудно догадаться, если учесть, что на двоих они вылакали почти пинту дряни с ароматом жуткой сивухи.

Хьордис выбралась из воды, стуча зубами, быстро натянула то, что при некотором снисхождении, могло считаться ее одеждой (честное слово, колготки в сеточку даже и не думали рваться, мистика какая-то) и буквально бегом припустила к костру. Солнце солнцем, а после такой "ванны" хорошо бы поближе к огню и в теплое одеяло.

Кшистоф сидел, по уши закутавшись в то самое одеяло, о котором мечтала разбойница. И, что интересно - не один: напротив него восседали юноша-крестоносец и молоденькая рыцарша. Поодаль смирно стояли две ездовые птицы, изредка переступая с лапы на лапу.

Священник чихнул и заметил тем самым кротким тоном, который выдает не первое повторение:

- Нет, дети мои, я понимаю все приведенные вами аргументы, но я уже занят в походе.

Разбойница затаилась - надо же, становилось все интереснее. Несмотря на охватившее ее возмущение, Хьордис решила дослушать беседу до конца, а потом уже выйти и сказать все, что думает о "благородных господах", позволяющих себе нагло сманивать чужих священников. А еще мечи нацепили.

- Нам очень жаль, святой отец, - сдержанно сказала девушка в рыцарских доспехах, - и не слушайте Рейнара, он просто расстроен. Мы понимаем, что...

- Мы не понимаем! - возмутился крестоносец, - какое может быть оправдание для священника, который отказался помочь в борьбе против Зла? Какой крестовый поход мы могли бы устроить!

- Ну, значит, я плохой священник, - пожал плечами Кшистоф. И, на удивление, даже ничего ядовитого не добавил. Хьордис в своем укрытии только удивленно подняла брови. Как оказалось, преждевременно, не стоило недооценивать злонамеренность напарника.

- А почему вы думаете, что я не сопровождаю одного из братьев Святого Ордена? - с доброжелательным любопытством поинтересовался Кшистоф. Судя по физиономии юного сэра Рейнара, он и правда упустил такой вариант из виду. Медленно залившись краской под укоризненным взором своей спутницы, он рассыпался в извинениях и просьбах не держать на него зла, а священник даже не сделал попытки его прервать и явно наслаждался спектаклем.

- То есть, не думали, да? - так же вежливо уточнил он, когда крестоносец сделал паузу. Рыцарша сердито зыркала на друга.

- Н...нет, - вздохнул тот, видимо понимая, что его ждет еще один нешуточный нагоняй.

- И правильно, - добродушно сказал альбинос, - Хьордис, выйди наконец, хватит в кустах сидеть.

И Хьордис вышла. Вышла, как умеет выходить только очень злая на всех разбойница, у которой пальто сохнет на ветке, а напарника пытается сманить какой-то восторженный юнец с отблесками Истинного Света (чтоб его) и Божественной Справедливости (ее туда же) в глазах. Ее, конечно, не подвели ни те самые колготки в сеточку, ни драные шорты, поверх которых болтался клепаный оружейный пояс, заметно шире этих самых шортов... и легкомысленная тряпочка там, где у приличных людей бывает рубашка, тоже не подвела.

Потом разбойница очень жалела, что некому было зарисовать лица гостей.

- Вот у меня такая же проблема всегда, - не меняя сочувствующего тона, заметил Кшись, глядя, как юный Рейнар стремительно багровеет, - окунитесь, сэр, вода достаточно холодная. Представляете, а я с ней работаю!

Рыцарша издала странный звук, будто поперхнулась. Потом еще один - и, наконец, расхохоталась в голос, хлопнув по спине спутника. Попыталась что-то сказать, но только и смогла, что выдавить сквозь смех:

- Рейни... окунись, ага... что-то ты нынче и правда... облажался.

Хьордис села рядом с напарником и с облегчением рассмеялась тоже. Приятно неожиданно встречать нормальных симпатичных людей, даже несмотря на ее предубеждение против рыцарей пронтерской кавалерии. И даже сэр Рейнар, когда превратил извиняться и краснеть, на проверку оказался не таким уж напыщенным уродом, просто очень стеснялся, а потому и нес всякую чушь. А еще у леди Ирганы оказался с собой чай, так что через полчаса они вчетвером уже наслаждались почти цивилизованным ужином.

И да - у них были новости.

- Что? - не поверила своим ушам Хьордис, - секта?

- Ага, - кивнул все еще смущенный крестоносец, - ну вы, наверное, пока были в Шварцвальде и Арунафельце, не слышали, а эта бесовщина тут уже с месяц-полтора творится.

- Ходят такие, в балахонах, - подхватила Иргана, - и все несут какую-то пафосную чушь про Корону Ужаса. Тоже придумали название, ну ни сесть, ни встать... и гадости пророчат. Их бы в тюрьму всех, да вроде не за что пока. Они вроде никому плохого не делают, ходят только, песни там распевают, вроде даже о бедняках заботятся, дескать, пусть хоть перед самым концом порадуются. А все равно... бррр... противные они какие-то.

- А что за гадости? - осторожно полюбопытствовал Кшистоф, грея руки о чашку. Рейнар пожал плечами:

- Да бред какой-то. Вот, дескать, вся церковь дьяволу продалась, и придет какой-то Белый Священник, принесет эту Корону Пафоса... или как там ее, и настанет всем сразу полный и неотвратимый. И мир, конечно, спасет какой-то хре... простите, тип на белой пеке и флагом в зубах. Ну не всех, а опять же, избранных. Чтобы стать избранным, надо - ну разумеется - отдать все имущество им и смиренно работать на пользу общего дела.

- Ба, знакомые все лица... - тихо буркнула Хьордис, - а Корона Ужоснаха эта самая, не иначе, как Шайтана по всему Мидгарду гулять пустит?

- Это озарение, или логика? - хмыкнула рыцарша, - именно, что... И все ведь верят! Кстати, путешественников они обзывают Шайтана с Вельзевулом первыми слугами. А у меня, между прочим, отец на Безымянном сгинул!

Благородная леди саданула по бревну кулаком в бессильной ярости и добавила:

- Уроды, короче. Поубивала бы.

Разбойница и священник молча переглянулись.

- Знаешь, что... - начал альбинос.

- Пора в Геффен, - закончила Хьордис.

Сентябрь, Геффен.

- Слушай, а ты точно не помнишь, где этот Шлем? - задумчиво спросила Хьордис, когда вечером в Геффене они пытались доесть остывающий ужин. Священник чуть не подавился салатом и долго кашлял, бросая на разбойницу яростные взоры, но та это вытерпела стоически - ибо подобным экзекуциям подвергалась по пятнадцать раз на дню, а у Кшистофа вечно был виноват кто угодно и в чем угодно, но только он сам ни в чем и никогда. Впрочем, альбинос быстро успокоился, потыкал вилкой в свою жареную рыбу и со вздохом признался:

- Я... не помню.

- Это как? - опешила его напарница, круглыми глазами уставясь на Кшистофа. Тот помолчал - что ощущалось тягостно даже в шуме нижнего зала таверны. Пауза так затянулась, что Хьордис было решила не переспрашивать, и вообще оставить эту тему в покое, уж больно странное лицо было у священника в этот момент. Но он все-таки заговорил.

- Когда они пришли... долго спрашивали. Я, знаешь, не понимал, в чем дело, но родители говорили мне, что это тайна, и я сначала молчал потому что... Ну, знаешь, все мальчишки думают, что мир - это одна большая игра. А потом такое творилось, - вопреки смыслу своих слов, альбинос говорил ужасающе спокойно и просто, будто рассказывал, как в детстве лепил куличики, - и меня на этой мысли заклинило. "Я не помню". А когда все закончилось, я понял - и правда, не помню.

Разбойница нахмурилась. Она, грешным делом, собиралась предложить извлечь инфернальную дребедень из ее тайника, раз уж пошла такая пьянка с сектами, и уничтожить к Шайтана матери, но склероз напарника эти планы скушал, как конфетку.

А секты, между тем, действительно существовали, не обманула их парочка благородных: первое, что увидели путешественники, прибыв в город магов - это упитанный тип в балахоне, вещающий толпе под фонарем. Его круглое, похожее на ноздреватый блин, лицо тряслось всеми подбородками в религиозном экстазе, и с точки зрения Хьордис это было скорее смешно. Тем более, что нес он непередаваемую чепуху.

А горожане кушали и не давились, разбойница только и успела, что цапнуть за локоть Кшистофа, чьи глаза даже в сумерках явственно загорелись. Потом пришлось силой волочить упирающегося священника до гостиницы, ибо не то, чтобы Хьордис сомневалась в проповедническом таланте альбиноса, но не была уверена, что его послушают эти оголтелые фанатики, а Геффен - город цивилизованный...

Был цивилизованный, то есть. Из-за беспорядков, как оказалось, Академия предписала студентам даже в дневное время ходить по трое, как минимум, а после заката и вовсе не появляться на улицах. Дипломированные волшебники, которые были не столь беззащитны, еще рисковали, но крайне неохотно. Все же монстры - это одно, а мирное население - совсем другое, пусть даже оно мирное уже только по названию. Стража сбивалась с ног, но все равно не могла успеть повсюду, даже с помощью специально нанятых путешественников. Ходили слухи, что совет Академии в отчаянии обсуждает, не обратиться ли в Гильдию Убийц, дабы те прислали команду профессионалов и навели порядок: Кшистоф невесело пошутил что-то об идеальном порядке, который царит на любом уважающем себя кладбище. А пока в городе то и дело что-то случалось, и для одиноко прошедшего по улице волшебника работал принцип рулетки - либо он мог пересилить себя и был порицаем за убийство граждан, либо... либо его долго выхаживали священники совместно с работниками Кафра Сервис.

Таких, как последние, Хьордис с ходу обозвала прекраснодушными идиотами и долго аплодировала рыжей волшебнице, которую они встретили по дороге к гостинице. В синих сентябрьских сумерках она вжималась в фонарный столб, отгороженная от разъяренной толпы стеной огня. Разбойница было собралась вмешаться, когда Кшистоф с неожиданной силой дернул ее в сторону, разворачивая спиной к действу. Да еще и глаза рукой зажал.

Серию вспышек, впрочем, девушка видела даже сквозь веки и ладонь напарника, аж поплыли под веками электрически-белые пятна да заложило уши от грохота Владыки Кармина.

Запах паленого мяса преследовал напарников до самой гостиницы.

В общем, новый Геффен разбойнице решительно не нравился. К тому же ей показалось, что в одной из громящих все подряд компаний она заметила менестреля Айрни.

- Не, так дело не пойдет, - веско заявила разбойница, допив свое пиво. Потом оперлась на локти и наклонилась вперед, заглядывая в лицо беловолосому священнику, - надо, чтобы вспомнил. Пойдем к колдунам, они хоть и паскуды, но мозги вправят.

Как и ожидалось, белобрысый взвился так, что скандал затянулся далеко за полночь.

В коридорах Академии царила торжественная тишина. И казалось, что до лампочки им тут, что в городе творится. Впрочем, по озабоченным и хмурым лицам встречных волшебников можно было понять, насколько это неверно. И по портретам в траурных рамках - в каких-то случаях работники Кафра Сервис оказались бессильны.

Полтора часа напарники проблуждали по коридорам, пока не нашли "аудиторию номер семь", куда отправил их привратник. Аудитория оказалась не слишком большой комнатой, сплошь заставленной стеллажами, книги на которых не умещались, и горами громоздились в углах. У окна кое-как был втиснут письменный стол, заваленный пергаментом, свитками и сломанными перьями

- Что вам нужно? - холодно поинтересовалась давешняя рыжая волшебница, не отрываясь от пергамента. Хьордис объяснила. Кшистоф хмуро молчал, всем своим видом выражая недовольство ее закидонами. И был, как оказалось, прав. Магесса вскинула рыжие брови, ухмыльнулась и сказала:

- Я даже не знаю, кто вам такую чушь сказал. У нас тут проблемами памяти не занимаются, вот если бы это заклинание было... Впрочем, если вы хотите, у меня есть пять минут, могу проверить.

- Это не заклинание, - отрезал священник. Разбойница ткнула его в бок.

- Давай попробуем, ну? А вдруг и правда?

- Нет!

- Ну Кшис...

Что-то неярко сверкнуло золотом.

- У меня мало времени, - сообщила рыжая, - и еще меньше желания слушать ваши споры. Видишь, святой отец, это было не больно.

- А что, уже? - искренне удивилась разбойница, с любопытством оглядывая сияющий жезл.

- А что, ты думала, я тут с бубном плясать буду, как орочья шаманка? - передразнила хозяйка аудитории, - нет на нем никаких заклинаний, вызывающих блоки памяти. Молитв куча, перчатка с картой енота... и... амм... однако.

Рыжая озадаченно нахмурилась и резко указала на стулья, тоже погребенные под грузом разнообразной писанины.

- Следят за тобой, священник. Давно следят, много лет уже. И я знаю, кто.

- С чего бы это вдруг?

- Ну видишь ли, это заклинание знает он... и знаю я. Я тебя вообще в первый раз вижу, так что извини, да и блондинчики - не моя специализация. А мастер Орис...

- Орис?

...и насмешливый архимаг, который вечно крутил в руках одну из своих перчаток...

- Не говорите, что вы с ним знакомы. Его здесь не любят.

- А что так?

- Ну, скажем, за то, что я единственная его ученица, оставшаяся в живых. Так понятно?

Выходили они из Башни Магов со смешанным чувством тревоги и недоумения. То есть, понятно, зачем волшебник еще тогда, в детстве, заклял альбиноса. на тот случай, если он вспомнит, надо полагать, чтобы потом привел на место всю честную компанию. Но зачем тогда было ходить следом, наступая на пятки и неубедительно делать вид, что пытаются убить?

В отдалении, на тихой некогда площади, бесноватая компания поджигала костер из книг - к ним уже спешил патруль из рыцарей пронтерской кавалерии. Хьордис сплюнула:

- Смотреть на это не могу...

- Не смотри, - жизнерадостно посоветовал воздух, из которого тут же соткалась знакомая фигура. Голос разбойница узнала, как узнал и Кшистоф, а потому напарники даже не дернулись.

- Рене...

Дочь Дамьена, черноволосая и пронзительно голубоглазая адептка гильдии Убийц, покосилась в сторону уже разгоняемых фанатиков и ухмыльнулась.

- Ребята, у меня дело есть, выручайте. Чесслово, денежное.

- Ну если только так... - буркнул священник, убедительно делая вид, что никогда не слышал об обете бедности и нестяжательства. Хьордис расхохоталась.

- Вам смешно, - скривилась асассинка, - а у меня контракт в Комодо, хороший такой контракт. А тут я просыпаюсь, и меня Безымянный пинком под зад вместе с кучей оболтусов сюда, в Геффен, работать бесплатно на благо Гильдии.

Напарники переглянулись и облизнулись, понимая, на что намекает Рене. Та согласно кивнула:

- Да хочу передать контракт. Разрывать жаль. Двадцать процентов мне.

Кшистоф прищурился, и разбойница поняла, что сейчас начнется...

Закончилось в полдень. Голодная и злая Хьордис дремала на скамейке, привратники Башни аплодировали, а Кшистоф бурно радовался контракту, с которого Рене получала вполовину меньше, чем рассчитывала. Скорее всего потому, что внезапно куда-то заторопилась и, бросив на ходу: "ладно, десять", унеслась в сторону центрального поста Кафры.

Разбойница еще заметила, как кузина на ходу подхватила в руки хрупкую светловолосую танцовщицу, награждая ту совсем не сестринским поцелуем.

- Вот это, - сказал Кшистоф, - когда-нибудь погубит асассинов. Я имею в виду любовь к искусству.