Отец умер молодым, когда мне ещё не было и семи лет, мама очень горевала по отцу, поэтому посещение кладбища для меня было также естественно, как для других детей поход в зоопарк.
Если мама вечером ласкала меня, поглаживая по голове и приговаривая: «Копия — отец», я точно знал, завтра поедем на кладбище.
Но через несколько лет мама вышла замуж, я повзрослел, ощущение невосполнимости утраты прошло, и мы всё реже и реже стали бывать на кладбище. Теперь ездили только два раза в год: годовщина смерти и день рождения. И обихаживали могилу отца уже не вдвоем, а втроем. Отчим хорошо заботился не только о живых, но и о мертвых: каждый год он подновлял ограду, укреплял памятник, постоянно повторяя при этом: «Это не ему надо, а нам, чтобы не оскотиниться». Пока отчим занимался могилой, я бродил по кладбищу и останавливался у тех могил, в которых покоились люди, дожившие до семидесяти. Меня завораживала именно эта цифра, потому что 70 лет были недоступны и далеки от меня, как какая-нибудь планета. Производя нехитрые арифметические подсчеты, я тихо радовался: у меня ещё впереди больше пятидесяти лет. А потом 40, 30, 20… Прожить ещё двадцать лет. Это, конечно, не пятьдесят, но всё равно я смогу ещё пять раз увидеть Олимпийские игры, четыре раза не принять участия в выборах президента и успеть два раза жениться. Так получилось, что мои жёны выдерживали меня ровно десять лет.
Мама прожила с отчимом почти сорок лет. И хотя они дожили до старости и умерли почти в один день, это не было похоже на достойное завершение жизненного пути. Вскоре после замужества мама поняла, что совершила ошибку. Она предприняла несколько попыток разойтись с отчимом, но каждый раз что-то мешало: то я ещё не подрос, то лучше такой, чем никакой, а потом уже, что народ смешить на старости лет. Только смерть всё расставила по своим местам. Сначала в больнице умер отчим, не дожив до семидесяти одного дня, а через неделю — мама, в сумасшедшем доме, успев перешагнуть этот возрастной рубеж. Маму я подхоронил к отцу, а отчим, через несколько рядов, упокоился в могиле своих родителей. Мои родители и отчим в детстве жили в одном дворе. Поэтому в этом соседстве не было ничего удивительного.
Говорят, что мир тесен, но шанс пройти мимо есть. На кладбище иначе. Каждый мой новый приход — это новая встреча со старыми знакомыми, которых я не видел много лет. С ними невозможно просто разминуться.
Вот могила Лёши Спесивцева, до семидесяти он не дожил ровно пятьдесят три года. Умер на следующий день после окончания школы. Он ни одного дня не проучился в школьном здании. Когда ему было около года, медсестра, делая укол, задела иглой какое-то очень нервное окончание. Лёша стал инвалидом. Придя к нему домой на первый урок, не смог скрыть своего ужаса и удивления. В инвалидной коляске сидел карлик-уродец: усохшее тельце с горбом на спине, с безжизненными ногами и еле двигающимся руками. Только глаза, в которых сквозило любопытство от знакомства с новым человеком, делали его подобием живого человека. И ещё, об этом я узнал несколько позже, ему ни в коем случае нельзя было простужаться, так как слабая грудь не позволяла ему выкашляться, и он мог задохнуться мокротой. Поэтому в любое время года и суток окно в его комнате всегда было зашторено тяжелыми гардинами. Комната в полумраке, в ней мальчик-уродец и я, молодой, здоровый обалдуй, которому до семидесяти ещё сорок пять лет.
Тогда на первом нашем уроке Леша не обиделся за мой неподдельный ужас. Наверное, он привык к такой реакции. Человек ко всему привыкает. Вскоре и я привык к Леше. С ним было легко и интересно заниматься, он настолько был начитан, что от его энциклопедичности ущербным чувствовал себя я. Становилось непонятно, кто кого учил.
Когда бы я не приходил, он всегда пребывал в хорошем настроении. И дома всегда была, конечно, его мама. Я не помню её ни веселой, ни грустной. Её настроение — постоянное ожидание. Она понимала, что не сегодня, так завтра это случится. Лёша умрёт. Так страшно жить в ожидании смерти сына.
Я помню, как мама говорила мне: «Сынок, самое страшное для меня в жизни — пережить тебя, моего ребенка. Не дай бог, чтобы это произошло». Моей маме повезло, а Лёшиной нет. Не спасли наглухо закрытые окна. Лёша простудился и задохнулся от собственного кашля.
Смерть сына не изменила эту женщину. Горе-облегчение не состарило её и не надломило. У неё на руках оставался внук Славик. Наташу, её старшую дочь и Лёшину сестру я знал неплохо — работали в одной школе. Она была за мужем за врачом, Сергеем Сазоновым. Про него говорили, что врач от Бога, но пил он крепко. Наталья была девушка решительная и, промаявшись с мужем пару лет, развелась. И вскоре уехала работать за границу. Сына оставила, понятно, матери.
Вернувшись, на заработанное там, купила квартиру здесь. Забрала сына от матери и приняла обратно протрезвевшего мужа. Правда, повторно регистрировать брак не стала. И правильно сделала. Сазонов вскоре запил снова. До меня доходили отголоски разговоров, что они снова сходились и расходились, но точнее не знал, так как из школы к тому времени давно уволился.
Лет пятнадцать назад, когда до семидесяти осталось уже(ещё) двадцать пять, я увидел на скамеечке возле могилы сгорбившегося мужчину, чье лицо мне показалась ужасно знакомым. Сергей Сазонов. Он смотрел на меня и не видел меня. Казалось, что весь смысл жизни для него заключается в могильном холмике, возле которого он притулился. Я оказался недалек от истины. Эта была могила его сына Славика, не дожившего до 70 сорок семь лет.
Летом на даче. Воскресенье. День пока ещё длиннее, чем ночь. Рядом любимая жена на последнем месяце беременности. Через пару часов они собираются ехать на электричке домой. Неожиданно у жены начинаются схватки. Славик бежит на дорогу и ловит машину, чтобы отвезти жену в роддом. Вполне возможно, что уже через несколько часов он станет отцом. Не станет. Авария, не самая страшная. Все живы, практически без единой царапины, а он погиб. От удара неудачно стукнулся шеей о ребро спинки переднего сиденья, и все. На похоронах много плакали, говорили о Славике хорошие слова. Бабушка его, Лёшина мама молчала. Она жила ожиданием смерти, и вновь не своей. Отец Славика спустя пять лет пьяный заснул около могилы сына и замерз. А ей надо растить правнука Славика.
Моя мама как-то заметила: «Умирает человек молодым. О нём говорят, какой замечательный, талантливый был человек. А разве незамечательные, неталантливые не умирают молодыми?»
На эту могилу при входе на кладбище никогда не обращал внимания. Алексей Подвойский, умер, не дожив до семидесяти пятьдесят лет. Сколько таких, не доживших. Но однажды что-то меня заставило подойти к могиле и внимательно рассмотреть памятник. Фотография молодого человека показалось мне знакомой. Год рождения, имя и фамилия совпадают… У меня в классе был Леша Подвойский. Характер он имел наглый и одновременно подловатый. Учителя его между собой называли гадёнышем. В любых мальчишеских проделках он с готовностью подставлял своих товарищей. Делал изумлённые глаза и говорил: «Это не я, а»… и показывал на одноклассников. Может быть, с годами он изменился. Стал замечательным и талантливым. Или, всё-таки, я ошибся, и мой Лёша Подвойский жив — здоров. Мне даже показалось, что я слышу: «Это не я»…
