Замогильной тишиной и мхом обросший холм, рядом дом и я в нём нем и оглушён скрыт под снегом, туманом опьянен, покоюсь вечным сном и снится мне один лишь сон; где я к смерти обречён и опять по коже, мурашками покрытой, проскользнула дрожь. Запахло, знойной, потусторонней, пустотой. Воняет, у прогнившей древесины, мертвой псиной, её прикосновением. Оскал на морде, глаза просохли, съёжились в морщины и белы, как пленка молока. Сырость, с собачьей шерстью, пропитала весь сарай. -Не твой рай здесь, вырвалось из пасти дохлой псины. Пошевельнув лапой, тело начало вставать, издавая страшный хруст в суставах, мышцы рвясь, приподымаясь, все выше спину выгибая, прогоняет с диким лаем. Убегаю-пытаясь, то падая, то спотыкаясь, не останавливаясь убежать по дальше, но с каждым шагом все труднее сделать шаг в мраке. Скованный страхом, скрученный болью, повязан трясиной истекавшей кровью. Ненависть, изгнала слезу та скатилась в щель деревянного пола в низу. Задыхаюсь! Поистине, бред! В углу темный силуэт, в моих карманах что-то ищет. Пистолет все-ещё выстрелом пахнет. Дым, удаляясь растворяется, в темноте каморки, он уже всё знает. Обман, одет как почтальон, выронил письмо тем заманил и выстрелил в лицо. Временным сосудом поглощён его патрон. Тишина, вокруг, стук, топор, ступор. Все кружиться. И невозможно громче слышу звон цепей, когда-то сдерживающих непокорную шерстяную плоть зверей, из пасти льющих лаву вскипевшей слюны топящих снег зарывающих глубже следы боли, окровавленного тела. Тревожный кар, прорезал ухо чёрной кляксой. Выклевывая что-то в белизне сознания. Воспоминания, или мерещится, как копается могила сама по себе лопатой с деревянной рукоятью. В чьих руках она, невидимых, умелых, так мастерски роет яму не мне?! Покажись темный старец, идущий из вне, с воем собак открывающий брешь, сквозь миры проходящий жужжаньем мух. Моим гостем и смертью является дух. Тенью коснувшись уносишь с собой, душно с тобой. Полу прозрачное облако дыма, играешь прохладой, из замогильной. Манишь сладостью букета ирисов, оставляя в горле горечь сырости. Ты есть открытая дверь, и чист своей пустотой, чёрной, ты есть холод и ночь, которой страх неизвестен, поскольку сам являешься им. Но за мной ли пришёл? Ведь мишенью был почтальон, уронивший письмо, ты за ним, потерявшим размытые буквы в луже крови стекавшей по трубам в забытье по кирпичным трещинам просачиваясь все глубже превращаясь в узоры на тающей глине. Гнилью трясинной забивая каналы, кровь застывает, раздувая желудок. Все ярче пульсирует свет и темнеет. Без конца, пикающая полоса в пол голоса, слышу зов отца и выстрел. Опять, время вспять, пуля в полете отражает всю память печальными лампами в серой мгле. Рассеян взор и прекрасен, печален, унесён сквозь сон. Закрывшие веки на веки. Слышен милый голос, словно колос, колыбель колышется. Как пишется слово, которое помнил? Забыл. Как рыба, нем, открываю рот закрываю, выдыхаю вспененную кровь и вновь поглощаю, задыхаясь сжимаю прощальное письмо в кулаке вместе с снегом и повторяю все вот-вот кончиться жди, ждии, ждиии…
