Иллюстрация Ольги Тамкович
Анатолий Григорьевич Дроздецкий! Было в нём что-то, отчего заранее хотелось соглашаться со всем, что бы он ни сказал. Огненные вьющиеся волосы оттеняли бледное утомлённое лицо с каиновой печатью еврейской интеллигентности. Усталость была лишь внешней: с упорством, достойным лучшего применения, он ежегодно вступал в гражданский брак с одной из своих студенток. Хотя Анатолий Григорьевич не был секс-символом, но нравился девчонкам, и те с нескрываемой радостью преследовали учителя. Он постоянно пребывал в сентиментально-лирическом настроении и сопротивление женским чарам считал бесполезным. Когда очередная студентка многозначительно сияла ему влюблёнными глазами, Анатолий Григорьевич краснел, потел, волновался, становился похожим на ребёнка, у которого в руках больше яблок, чем он может удержать. Дроздецкий отвечал взаимностью и, проведя с очередной пассией ночь, как человек порядочный женился на ней и переводил из студенческого общежития в свою однокомнатную малосемейку, делая при этом несчастной её предыдущую товарку. Год или чуть дольше Анатолий Григорьевич пребывал в блаженно-отрешённом состоянии молодожёна и на печальные взгляды сражённых любовным недугом девушек никак не реагировал.
Однажды произошло то, что неминуемо случается с мужчинами, ведущими подобный образ жизни: Дроздецкому встретилась женщина с сильным характером, которая взяла преподавателя в крепкие руки. Не красавица, Антонина Степановна Измайлова занимала должность завхоза университета. Оборудование, пищеблок, коммуникации — с таким хозяйством не каждый бы справился: налаженный механизм её обширных владений работал надёжно, как швейная машинка Singer модели 1892 года. Всегда были вода и электричество, в студенческой столовой по-домашнему витал аромат ватрушек и украинского борща. Почти любую заявку деканата на лабораторное оборудование завхоз выполняла если не молниеносно, то своевременно. Антонина Степановна следила и за нравственными устоями учебного заведения: она регулярно посещала университетские общежития и изо всех сил боролась с прелюбодеянием. Каким-то образом до неё дошли сведения о вызывающе недостойном поведении Дроздецкого: по уточнённым данным, он ухитрился прожить в гражданском браке чуть ли не с третью студенток!
Жизнь и временные жёны достаточно потрепали преподавателя истории искусств. Доброе лицо редко покидала улыбка довольного собой человека. Засосавшая Дроздецкого нелепая семейная жизнь продолжала своё течение. Таким его и увидела Антонина Степановна. Дроздецкий уловил призывно-требовательный флюид Измайловой и вдруг понял, что обречён.
Первым делом она, сурово глядя на него чайными глазами, предъявила ультиматум — «прекратить безобразия». Её требования были удовлетворены, и вскоре полномочия заведующей хозяйственной частью значительно расширились: Анатолий Григорьевич из «цитадели разврата» с нехитрым своим скарбом переместился в двухкомнатную квартиру Антонины Степановны. Дроздецкий и раньше не был самостоятелен, а теперь навсегда лишился свободы. Глаза потускнели, сам он заметно постарел и больше не задерживал томного взгляда на студентках — и девушки моментально потеряли интерес к увядшему сатиру. Дальних планов он больше не строил: ближайших было достаточно.
Антонина Степановна сама закончила графический факультет университета, но её творческая деятельность незаметно сублимировалась в административную, и от художественной натуры осталась лишь страсть к коллекционированию. С болезненным упорством антиквара она тащила в дом ветхие потемневшие книги, дырявые холсты неизвестных художников-любителей, керамические вазы с трещинами и прочий хлам, место которому на свалке. Унылый, безвкусный, никчёмный мусор — когда Анатолий Григорьевич делал новообретённой супруге замечание по поводу той или иной вещи, на лице Антонины Степановны немедленно отражалось раздражение и надолго там застывало. До своей последней «женитьбы» Дроздецкий иногда захаживал ко мне домой, и за бокалом вина мы обсуждали новинки литературы, кинематографа, музыки.
— Я убедился, что человек вы порядочный и интересный. Еврей? — Услышав отрицательный ответ, он удивлённо приподнял брови. Очевидно, это означало «не может быть». — Серьёзный недостаток у вас, Василий. Вы всё хотите понять. — Закурив сигарету, стал сокрушаться: — Соблазнился золотым тельцом народ Израилев, — Дроздецкий вздохнул: — Все мудрые евреи от искусства ушли в коммерцию. Где новые Шнитке, Бродские, Шагалы?
Молча посидели. Анатолий Григорьевич поднялся со стула и направился было к выходу, но остановился у двери и вдруг сказал:
— Светочка Арнацкая будет гениальным художником, — он надел шляпу. — Кстати, она вас любит. Поверьте старому еврею. — Дроздецкий наклонился к зеркалу в прихожей и принялся рассматривать своё лицо. Нахмурился. Видимо, остался недоволен отражением. — А я, знаете ли, женился на бывшей красавице и бывшей художнице. — Он протянул мне руку. — Да-да, батенька, любит, — скорбно кивнул головой Анатолий Григорьевич.
Банкет по случаю окончания университета решили провести в загородном ресторане на берегу реки. Впервые надевшие отличную от потёртых джинсов и потрёпанных футболок одежду, мы не узнавали друг друга. Благоухающие дорогим одеколоном и французскими духами, облачённые в новые костюмы и вечерние платья, мы ёрничали по поводу нашей аристократической внешности, которую откровенно презирали. Пурпурная тога не украшает глупца. Август дерзко красил серые пыльные клёны яростно-бордовым цветом. Солнце неохотно опускалось за их кроны. День клонился к вечеру.
Эдик, мой друг, дёрнул меня за рукав и кивнул на очаровательную стройную девушку в бледно-розовом платье. Русые локоны, слегка оживляемые прибрежным бризом, мягко играли на её обнажённых плечах.
— Кто это? — я полез в карман за пачкой сигарет.
— Светка Арнацкая, — Эдик щёлкнул зажигалкой. — Метаморфозы… — его интонацию трудно было назвать безразличной.
Заметив, что мы смотрим в её сторону, Светка подошла к нам. В её васильковых глазах сияла радость. Большие, глубокие, они смотрели на меня внимательно и с едва уловимым лукавством. Почему я не замечал этого взгляда целых пять лет?
— Привет, мальчики, — дрожащие пальцы потянулись к раскрытой пачке сигарет. Мы с Эдиком переглянулись.
— Анатолий Григорьевич, интересно, придёт? — Света закашлялась, поперхнувшись табачным дымом.
— Да кто ж его теперь отпустит, — я наконец-то отвёл от сокурсницы глаза.
Нас пригласили в банкетный зал. Мы шумно расселись за столом и с энтузиазмом молодости принялись за еду. Света Арнацкая оказалась рядом со мной. Она необыкновенно остроумно шутила и следила за моей тарелкой, хотя, очевидно, должно быть наоборот.
В самый разгар веселья к нашему столу подошёл изрядно возбуждённый швейцар.
— Вас там, — он ткнул в сторону входа, — какой-то мужик дожидается. — Швейцар поправил форменную фуражку и, сверкнув глазами, добавил: — Бомж.
Мы с Эдиком вышли за ним в вестибюль и увидели Дроздецкого. Он был в простеньком спортивном костюме и держал в руках... велосипед. Мы всё поняли: обманув супругу, Анатолий Григорьевич под предлогом вечерней прогулки решил приехать на банкет.
Посетители и служащие ресторана с удивлением поглядывали на него; он не смущался, а с просветлённо-сосредоточенным лицом ждал кого-либо из своих студентов, вышедших подышать свежим воздухом.
Удостоверившись, что это действительно наш знакомый, швейцар несколько успокоился, но возмущение никуда не делось:
— Я говорю, а почему вы в трико? — он нервно хлопнул ладонью о колено. — Посмотрите в зал, там есть хотя бы один человек в трико? А этот ваш, как его, преподаватель отвечает: «Может быть, у них нет трико».
Мы собрались в зал, но швейцар остановил нас:
— Драндулет, — и показал на велосипед пальцем, — отседа убрать.
— Куда же его деть? — озабоченно нахмурил брови Дроздецкий. — На улице сопрут, — и виновато посмотрел на нас.
— А давайте его утопим в укромном месте, а после банкета достанем? — предложил я.
— Нет, всё-таки вы, Василий, еврей, — Анатолий Григорьевич дружески похлопал меня по плечу и пробормотал: — Я только никак не пойму, зачем вы это скрываете.
У реки мы огляделись по сторонам в поисках свидетелей, и Эдик швырнул велосипед в прибрежные камыши. Анатолий Григорьевич поднял с земли кусок газеты и прицепил его на ветку ракиты, росшей на берегу.
У входа в ресторан нас поджидала вся группа, обеспокоенная нашим исчезновением. Дроздецкого встретили аплодисментами: в одно мгновение из «бомжа» он превратился в особенного и важного человека и вновь засиял благородством.
Света подошла ко мне и носовым платочком вытерла лицо — видимо, я испачкался у реки. Бывшая одногруппница одарила меня взглядом, придающим её облику теплоту и нежность. Я давно заметил: когда притворяешься чуть туповатым — становишься неотразимым.
Брызги шампанского омывали наши светлые головы, мы танцевали rock’n’roll и, перекрикивая музыку, клялись в вечной дружбе. Мы были любящие, любимые, красивые, благоухающие, потому что завтра весь мир окажется у наших ног, все музеи, аукционы, галереи будут стенать в отчаянии, если им не достанется картина любого из нас. Мы были молоды, счастливы — и знали об этом.
Выйдя из ресторана, шумная компания направилась к троллейбусной остановке. Света влюблённо держала меня под руку. Эдик вдруг вспомнил о велосипеде Дроздецкого. Сам владелец машины, он был непочтительно пьян. Всей группой мы вернулись к реке и стали искать ракиту с клочком газеты на суку. Ракит было много, с клочком газеты — ни одной. Кто-то предложил раздеться и на ощупь найти злополучный велосипед. К совету прислушались почти все, включая девушек. Со стороны эти поиски могли сойти за ритуальный обряд: настолько наши лица были сосредоточенны и деловиты. Луна внимательно наблюдала за суетой обнажённых юнцов, давая достаточно бледного света, чтобы мы не запутались в камышах.
Как ни странно, но велосипед нашли. Обрадовались все, кроме Дроздецкого.
— Придётся домой ехать, — удручённо бормотал Анатолий Григорьевич. Очевидно, на эту ночь у него были другие планы.
Света оказалась из числа нескольких благоразумных, что не полезли в воду. Ночи в конце августа достаточно прохладные, даже на Кубани.
— Замёрз? — она накинула пиджак на моё дрожащее тело. — Я отошёл за кусты, чтобы выкрутить мокрые плавки. Света, отвернувшись, стояла рядом. — Тебе помочь или сам справишься? — интонация и двусмысленность фразы свидетельствовали о том, что в Светлане пробудилась женщина. Скорее всего, она кокетничала, но откуда ей было знать, что с подвыпившими и голыми мужчинами так не шутят? Пока Арнацкая пять лет стояла у мольберта, я параллельно проходил другие университеты. — Всё? — не поворачиваясь, она дала мне брюки. Я швырнул их на землю и притянул к себе Светлану. Испуганно-чудно блеснули глаза, я почувствовал её лёгкое дыхание. Она отстранилась от меня и тихо засмеялась. — Ты что? Одевайся скорее, замёрзнешь. — Я расстегнул длинную, до пояса, молнию на её платье. Сверкнуло шёлковое белье. Света наконец поняла мои истинные намерения и со вздохом, но уступчиво прошептала: — Не надо… — и не сопротивлялась, когда я положил её на траву.
Наши объятия были жарки и недолги, как костёр из сухих веток. Даже самое восхитительное, когда я переходил к главной операции любви, произошло не так, как предполагалось: если Света что-то и почувствовала, то умело это скрыла. Она посмотрела на меня, будто ожидая каких-то слов. Мне же ничего говорить не хотелось, и я, взяв Светлану за руку, спешил догнать друзей.
Впереди ещё слышались голоса однокурсников, гудел баритон Дроздецкого. Луна, словно смутившись, скрылась за небольшой тёмно-лиловой тучкой.
Редактор Кристина Цхе
Об авторе
Василий Вялый, город Краснодар.
Окончил Кубанский государственный университет, факультет художественной графики. Автор романа «Смерти нет» (Чтиво, 2021) и пяти других книг. Любит искусство и женщин. Печатался в газете «Литературная Россия», альманахах «Кубань», «Родная Кубань», «Глагол Кавказа», журналах «Новая литература», «День и ночь», «Русский глобус», «Топос», журнале Московской Патриархии «Свиток» и других. С 2003 года член Союза российских писателей. Серебряный лауреат Международного литературного конкурса «Золотое перо Руси 2010».
