Мода на карликов и уродов в эпоху барокко

Слово «компрачикосы» известно любителям книг Виктора Гюго, описавшего их страшные дела в романе «Человек, который смеется». Гуинплен, герой романа, попал к компрачикосам в детстве, которые изуродовали его, разрезав рот, чтобы он постоянно улыбался. Его судьба ужасает читателей. Но самое жуткое в этом трагическом сюжете то, что в действительности происходили более трагичные истории.

Так кто же они – компрачикосы? В переводе с испанского языка это слово буквально значит «Покупатель детей». Продавцов живого товара находилось достаточно: «начиная с бедняка-отца, освобождавшегося таким способом от лишнего рта, и кончая рабовладельцем, выгодно сбывавшим приплод от принадлежащего ему человеческого стада».

Вот как об этом написал Гюго: «Компрачикосы представляли собой необычайное и гнусное сообщество бродяг. Компрачикосы вели торговлю детьми. Они покупали и продавали детей. Но не похищали их. Кража детей – это уже другой промысел. Что же они делали с этими детьми? Они делали из них уродов. Для чего же? Для забавы».

Это была целая наука. Нормальный человеческий взор заменялся косоглазием. Гармония черт вытеснялась уродством. Фабрикация уродов производилась в большом масштабе. Компрачикосы подвергали обработке детей так, как китайцы обрабатывают дерево. У них были свои секретные способы и особые приемы. Из рук компрачикосов выходило странное существо, остановившееся в своем росте. Оно вызывало смех и заставляло призадуматься.

Компрачикосы не только изменяли внешность ребенка, но и стирали его воспоминания. Дети не осознавали нанесенных им увечий. Ужасные хирургические операции оставляли шрамы на их лицах, но не в их сознании. В лучшем случае они могли вспомнить, что их схватили незнакомые люди, потом что уснули и их начали лечить. Они не помнили ни прижигания серой, ни разрезов железом.

Дети, подвергшиеся этой операции, становились редкими и ценными экземплярами. Их покупали как представители знати, так и обычные люди. Одни из них обитали в роскошных дворцах, радуя взор уставших монархов, а другие странствовали по городам, веселя огромные толпы на площадях. Компрачикосы забирали детей в раннем возрасте — примерно в два-три года, когда их организм ещё мог поддаваться значительным изменениям. В этот период при многих европейских дворах начали появляться карлики. Мода на таких людей была распространена по всей Европе.

Кастраты

В эпоху барокко все партии сопрано давались кастратам. Цирюльники, совершавшие кастрацию, мало чем отличались от знаменитых и вселяющих ужас злодеев.

Разве не кастраты сделались самым ярким выражением барочного искусства, одной из главных символических фигур которого и в скульптуре, и в живописи, и в музыке был именно ангел? А ангелы, согласно взглядам теологов, действительно, существа бесполые.

Голос кастрата обычно производил впечатление возвышенное и вместе с тем чувственное. В народном сознании они были похожи на ангелов буквально во всем. Недаром в неаполитанских консерваториях юных евнухов для бодрствования у детских гробов наряжали ангелочками.

Сама операция и её последствия были по-настоящему ужасны. Почти все певцы оказывались кастрированы в результате одного и того же развития событий. Сначала церковный регент или органист находил у мальчика нерядовые музыкальные способности, и с согласия родителей приступал к его обучению. То был поворотный момент в жизни мальчика: если у него обнаруживались примечательные вокальные данные, это обычно приводило к немедленной ранней кастрации, так как музыка и карьера оказывались важнее любых моральных соображений. Мальчиков очень часто брали из самых бедных многодетных семей. Родители таким образом избавлялись от лишних ртов.

Операция никогда не производилась до достижения мальчиком семилетнего возраста и редко после двенадцати лет. Важно было сделать её прежде, чем активизировалась гормональная функция яичек, так что обычно мальчиков кастрировали между восемью и десятью годами. Сама операция была очень быстрой. Начиналась она с рассечения паха и извлечения семенников, затем хирург отсекал их, предварительно перевязав семяпровод. Это было совсем не похоже на кастрацию гаремных евнухов, у которых удалялись и наружные половые органы, причем обычно после полового созревания, так что детский звук голоса уже не сохранялся.

Главной проблемой была анестезия. В лучшем случае это было питье, куда подмешивался опиум, способный на довольно долгое время подавить все реакции мальчика. Чаще, однако, считалось достаточным просто зажать сонные артерии, чтобы ненадолго прервать кровообращение и тем вызвать у мальчика обморочное состояние; затем его погружали в ванну с молоком, чтобы размягчить детородные органы, или в ванну с ледяной водой, тоже обладающей обезболивающим эффектом и предотвращающей чрезмерное кровотечение. Некоторые врачи считают, что смертность в результате кастрации могла достигать 80%.

Кастрация, – как пишет П. Барбье, – при этом была похожа на лотерею. А в лотерее мало кто выигрывает: счастливых победителей восторженно встречали сильные мира сего, а тем временем другие, после операции не преуспевшие, не имели иных перспектив, кроме как грустно пристроиться в церковный хор какого-нибудь захолустного аббатства. Голоса у кастратов иногда бывали просто ужасные, резкие и дребезжащие, – это о них композитор Паизиелло говорил, что их кастрировали «в дурную погоду»

Вот так в барокко и осуществляется эстетизация безобразного и оправдание зла. Мир теряет свои привычные очертания и, действительно, становится похожим на жемчужину неправильной формы.