Бой 29 октября 1985 года был тяжелым, каким-то сумбурным. Духов в районе действий оказалось больше, чем предполагалось, мы дрались с ними на склоне горы, на крутых и высоких террасах, не позволяя им окружить нас со всех сторон.
Огонь был настолько сильным, массированным, что создавалось впечатление, будто каждый камень по нам стреляет, отчасти, наверное, так и было: пули, мины, снаряды выбивали из камней сотни острых осколков, они рвали на нас одежду, секли лица, впивались в тело. Тогда я впервые почувствовал на себе дыхание смерти. Наверное, никогда не забуду, как это было…
Наше отделение пробиралось вдоль террасы. Впереди, метрах в двадцати, пригибаясь, шел Леня Новиков. Сзади, за мной, как всегда — младший сержант Сергей Шлемин.
Откуда-то одновременно сыпанули по нас несколькими автоматными очередями.
Вижу: Новиков, взмахнув руками, сразу исчез, словно сквозь землю провалился. Хотел я к нему рывок сделать, но услышал, как Шлемин ойкнул. Оглянулся. Сергей сидит, за ногу держится.
Подхватил я его, затащил в какой-то сарай, перевязал, сделал укол. Стал возле двери, выглядываю, пыталось разобраться в обстановке. Слышу, где-то близко бегут, по голосам узнаю наших. Но — увы! — они бегут мимо. И мне становится не по себе: неужели нас оставят, забудут? Нет, такого быть не может! И точно: появляется вдруг Гена Городецкий, ротный санинструктор! Кто-то еще…
Кладем Шлемина на плащ-палатку, несем вдоль террасы. Из-за камней Конопелько выныривает: «Стойте! Не туда — там же духи!» Помогает поднять Шлемина наверх.
Я прикрываю. Поднимаюсь следом. Но меня отсекает от них густая струя пуль. Падаю. Качусь в сторону. Недалеко от меня куст. Бросаю на него головной убор. И пока пули рвут его в клочья, соскакиваю вниз. Но и здесь никакого спасения. Пуля разрывается у самой головы, каменная крошка сечет по глазам. Невольно закрываю лицо ладонями, опускаюсь на колени. А пули бьют и бьют по камню у самого уха, — кажется, что молотом вколачивают меня в землю.
Я глохну. В глазах невыносимая боль, словно их кипятком поливают и колют чем-то острым.
Наверное, теряю сознание: на какое-то мгновение из темноты появляется душман, берет меня на прицел… Мозг простреливается единственной мыслью: «Все — я убит». Ледяной холод сковывает тело. Душу захлестывает обида: надо же оказаться такой легкой добычей для врага. И тут, будто издалека, доносится знакомый голос: «Денис! (Денищенков В.С.)» «Володя!» — зовет еще громче. Этот голос включает мое сознание. Я еще ничего не успеваю сообразить, как кто-то очень сильный буквально выдергивает меня из свинцового смерча. Я ему помогаю как могу — коленями, локтями опираюсь о камни. «Все, — говорит он, переводя дух, — Вырвались мы с тобой. Считай, с того света…» И я по голосу узнаю Васю Конопелько.
Туговато пришлось нам в этом бою, но как бы там ни было, как ни старались духи использовать свое численное превосходство, поставленную задачу мы все-таки выполнили.
Правда, без потерь в этот раз не обошлось.
Они лежали рядышком — Андрей Селезнев, Леня Новиков, Равшан Раметов, Сергей Шлемин.
Я заметил их только тогда, когда Гена Городецкий и еще какой-то медик прочистили и промыли мне глаза от каменных осколков.
Я стал видеть, хотя и плохо, словно сквозь густой туман.
Леня и Равшан бодрились, улыбались обескровленными губами, мне очень захотелось им помочь, хоть на самую малость уменьшить их боль. В кармане у меня бы горсть орехов, я разделил поровну, протянул ребятам.
Наклонился и к Селезневу:
— Держи, Андрюша.
Но он не шевельнулся… Лицо его было каким-то чужим, камень белым. На лбу чернела капли запекшейся крови — пуля попала голову. Только тогда я понял, что Андрей мертв.
Над нашими головами еще посвистывали пули, где-то вблизи рвались гранаты и мины, взводы и роты выходили из боя и пробирались сюда, к указанному командир месту сбора батальона, но я мало обращал внимания на происходившее вокруг.
Передо мной то и де всплывало каменно-белое лицо Андрея, сразу похудевшее, заострившееся и почему-то совсем чужое. Будто отвернулся он от меня. Будто недоволен мною…
Заглушая все звуки вокруг, пригрохотал с неба наш вертолет опустился в поднятую им же тучу рыжей пыли. Туча еще не рассеялась, а кто-то уже скомандовал:
— Раненых и убитых — на борт!
Мы быстро понесли их на плащ-палатках. В вертолете я попрощался с ребятами. Последний раз взглянул на Андрея… Равшану, Лене и Сергею пожелал скорого выздоровления.
— Сначала долететь надо, — сказал кто-то из них.
Только тогда я заметил, что вертолет, как решето, продырявлен пулями. Удивился, как он летать может, такой изрешеченный. Душманы и здесь пытались достать его из гранатомета, но помешало дерево — граната запуталась в кроне. Казалось, что очень медленно ввинчивалась машина в голубое небо. Мы все замерли, когда с дальней сопки потянулись к ней зловещие огненные трассы. Одна из них достигла вертолета, впилась в его борт… Машина качнулась, словно потеряла равновесие, но затем выровнялась и продолжала набирать высоту.
Летчики передали по радио, что кто-то из солдат ранен еще раз. Чувство ненависти к проклятым душманам клокотало в наших сердцах. Затем мы отходили километров двадцать по горам.
Мне вспомнилось, что Андрюша Селезнев очень любил ромашки. Я так и представил его, окунувшегося лицом в огромный букет цветов. Потом мне виделась семейная фотография Селезневых: вихрастый мальчишка, нахмурившийся, наверное, для солидности, — это Андрей; рядом девчушка — это его жена; на коленях у юной мамы — маленькая дочурка. Андрей женился рано, в 16 лет, и когда погиб, его дочке было два годика. С горечью думалось о том, что осталась она без отца, а мама ее теперь вдова. Наверное, потому, что Андрей был человеком семейным, его гибель так глубоко трагично была воспринята каждым из нас.
— Лучше бы меня убили! — сказал Саша Соловьев.
Так говорили многие. Андрея уважала вся рота. Он был серьезнее своих сверстников, отличался степенностью и рассудительностью, в сложной обстановке хладнокровием. Не случайно называли его «папашей». В этом бою он первым поднялся в атаку. Может, на секунду раньше других, но первым. И первую пулю врага взял на себя.
Вспомнилось мне, как приглашал Андрей всю роту после службы приехать к нему в гости, в Иваново, обещал каждому найти красавицу невесту. А Паша Федорцов, шутник и балагур, бывало, заметит грусть-тоску в глазах Андрея, подойдет к нему с доброй улыбкой, мягко так положит руку на плечо и пропоет: «А Иваново — город невест…»
И «папаша» тоже заулыбается, повеселеет. От мысли, что никогда больше его не увидим, не услышим его голоса, щемило сердце и горло перехватывали спазмы.
Я шел и думал о том, что сегодня, может быть, мою пулю принял на себя Андрей, поднявшись раньше меня в атаку, что теперь я должен воевать и за него и, если останусь жив, совершить в жизни то, что он хотел совершить, воплотить в реальность не только свою, но и его мечту.
Селезнев был четвертым погибшим в нашей роте. Четыре осиротевших кровати всегда строго и красиво заправлены (никто не смеет на них ни сесть, ни лечь), на серых одеялах — голубые береты. Таблички с фамилиями: Сливко Александр… Капота Игорь… Базилевич Олег… Надписи: «Погиб смертью храбрых при выполнении интернационального долга». Каждый из них своей гибелью добыл бесценную крупицу боевого опыта, чему-то нас научил, в чем-то предостерег.
Саша Сливко, к примеру, в ночном бою дал из пулемета слишком длинную очередь по скоплению душманов-мятежников, положил их немало, но душманские снайперы успели его засечь… С тех пор — ночью огонь только короткими очередями, в два-три выстрела. Дал короткую — меняй позицию. А еще лучше: не обнаруживая себя вспышками выстрелов, забрасывай врага гранатами!
Игорь Капота… Не думая о себе, думая о товарищах, о роте, кинулся он навстречу смертельной опасности.
Олег Базилевич. Он тоже преподал нам свой поучительный урок…
По материалам : В.С. Денищенков «В пламени Афганистана», из книги «Время и судьбы: Военно-мемуарный сборник», выпуск 1, сост. А Буров, Ю. Лубченков, А. Якубовский, М., «Воениздат», 1991 г.
