Ночь на Красной площади пахнет мокрой брусчаткой; под плоской черно-красной пирамидой светится стекло саркофага. Почти век Ленин лежит здесь, — вопреки христианскому обычаю предавать тело земле и вопреки собственной завещанной просьбе покоиться рядом с матерью в Санкт-Петербурге. Решение оставить его «вечно живым» приняли не родственники и не Церковь, а чрезвычайная «Комиссия по увековечению памяти», в которую входили Сталин, Дзержинский и инженер-футурист Леонид Красин. Красин всерьёз говорил, что наука однажды «воскресит великих людей»; тело нужно лишь сохранить до эпохи, когда смерть перестанет быть приговором. Его речь на похоронах химика Льва Карпова в 1921-м звучала как техническое пророчество о будущей реанимации — и это пророчество объясняет странное упорство, с которым позже ухватились за идею мавзолея.

Первая посмертная зима держала Москву при –7 °C, и гроб Ленина четыре дня стоял под открытым небом, пока к нему шли 50 000 человек. Когда начались оттепели, на коже выступили тёмные пятна, уши сморщились, нос почернел. Патологоанатом Алексей Абрикосов уже перерезал артерии, так что классическая бальзамировка была невозможна. Тогда химики Борис Збарский и Владимир Воробьёв зашили сосуды, вымочили тело в смеси формалина, глицерина и калия ацетата, а под веки положили стеклянные яблоки, чтобы лицо не «провалилось». Их сын Илья вспоминал: дважды в неделю руки и лицо протирали раствором, раз в год труп погружали в «ванну жизни».

Архитектор Алексей Щусев вытянул на стол три вложенных куба: модель опиралась на египетскую пирамиду Джосера и царскую гробницу Кира Великого; художник-супрематист Казимир Малевич уверял, что «куб — форма, в которой смерть теряет власть». Так зародился мавзолей-ступенник, близкий эзотерическим символам и одновременно удобный как трибуна власти; позже с него приветствовали парады и выстраивали военную мистерию 9 мая.

Официально мавзолей никогда не признавали культовым сооружением, но внутри царит храмовая тишина. Охранники рассказывали, что в ночные смены стекло едва заметно запотевает, будто тело дышит; кто-то видел, как после очередной обработки «лицо помолодело на десять лет». В 1945-м, когда левая ступня потрескалась от сухости, лаборанты слепили ей «накладную кожу» из парафина, глицерина и каротина — технология потом пригодилась медицине при трансплантациях кожи и даже в канадском тесте на холестерин.

Среди народа давно гуляют альтернативные легенды. Одни уверяют, что с конца 1920-х в саркофаге лежит восковая кукла, а настоящее тело захоронено тайно у Симбирска; в 1926 году слухи дошли до Кремля, и специально приглашённый немецкий доктор только потрогал «щёки и локоть», после чего подписал акт, не сумев ни подтвердить, ни опровергнуть подмену. Другие видят в подземной зале «энергетический якорь»: пока саркофаг нетронут, советский эгрегор жив, а любое вмешательство грозит новой смутой.

Русская Православная Церковь со времён патриарха Алексия II называет происходящее «идолопоклонством» и настаивает: усопший должен быть погребён; но церковные иерархи осторожно добавляют, что шаг должен быть «естественным, без раскола в обществе». Власть опасается именно раскола. В 1993-м Ельцин уже держал подписанный указ о перезахоронении, но отменил его после апрельских протестов; в 2017-м государственный ВЦИОМ зафиксировал: 60 % россиян хотят похоронить Ленина, однако вопрос вновь отложили, чтобы «не тревожить старшее поколение».

Есть и прагматичный слой истории: мавзолей — туристический бренд, притягивающий миллионы; только на ежегодное «купание» тела государство тратит около 13 млн рублей, а до 1991 года штаты лаборатории доходили до двухсот человек, чей опыт теперь применяют к зарубежным лидерам, от Хо Ши Мина до Мао.

В результате мы имеем странный компромисс: религия говорит «нужно похоронить», наука доказывает «можно сохранять вечно», политика боится сдвинуть камень, чтобы не обрушить старую пирамиду смыслов. Красный вождь остаётся между жизнью и тишиной, а Россия — между прошлым и будущим. Пока не будет согласия, мавзолей сохранится как демаркационная линия: кто видит в нём святыню, кто — идола, а кто — загадочную лабораторию, где смерть изучают так же упорно, как когда-то изучали революцию.