Набережная Москвы-реки затянута синеватым утренним туманом. Безлюдные улицы. Вымершие мосты. Мегаполис дышит, в последний раз перед наступающим душным рабочим днем. Город отдыхает от дневного пламени летней жары и столичной суеты. Даже бдительный охранник не смог удержаться от плена Морфея, и теперь регулярно оставляет своим сонным дыханием снова и снова появляющееся и вновь исчезающее дымчато-белое пятнышко на стекле будки. Городом правят пробудившееся дворовые псы.
Еще днем, когда пекло съедало толпы спешащих людей и плавило асфальт своими прожорливыми сорока градусами, они, дабы не быть съеденными солнцем, прикидывались мертвыми в клумбах и тени машин вместе с бомжами. Из грязи в князи: утренняя прохлада налила их тела королевской мощью, теперь они повелевают городом. Охристый пес с вострыми ушами и живым, повелительно-насмешливым взором, ничего не боясь, нагло и властно шествует во главе стаи прямо по центру проезжей части, будто император со своей свитой, осматривающий владения. По набережной проносится зычный лай, громкий, но непродолжительный, как будто оборванный на середине.
Все замерло. Это утро такое хрупкое! Ни одного гудящего двигателя, ветер еще не запустил свои вихри. Вода неподвижна. Тишина проглотила город со всеми его бесчисленными куполами и крышами. Прислушайтесь. Слышите мирное потрескивание и едва различимое постукивание? Это здания! Дома переговариваются между собой в этой хрустальной сиреневой тишине.
- Который час, не подскажите? - зевнув и поправив покосившийся купол, Храм Христа-Спасителя пробудился и слегка наклонился к пиццерии Академия, котрой был адресован вопрос.
-Начало пятого! Доброе утречко, Храм! Храм, как твоя голова? - в голосе юной пиццерии звучала издевка. Не смотря на величественность и преклонный возраст Храма, пиццерия, возникшая по соседству каких-то пару-тройку лет назад, стала ему лучшей подругой и единственная среди окружающей архитектуры могла позволить себе такие фамильярности. Мосты поговаривали, что достопочтенный Храм был втайне влюблен в молодую ресторанную красотку и только поэтому и терпит ее невыносимый характер, слегка приправленный острым перчиком юмора.
-Ох, не пью я! Уже полгода, как не пью! Сколько можно повторять. В завязке, эх. С тех пор как завелись внутри меня какие-то пляшущие человечки...
Храм почесал левый малый предел в своей нижней части и вновь вздохнул. Вообще, он вздыхал довольно часто, как пожилой ветеран войны."А ведь он им и был" - подумала Академия, не переставая уже по-доброму, но все еще с иронией, смотреть на друга.
- ...Разве что иногда, зайдет какой-нибудь служка, вот как вчера, припасет Кагору-то монастырского. А как же я без кагора? Без кагора я и не Храм, и уж тем более никакого ни Спасителя. Но я так, исключительно в лечебных целях. Скоро брошу совсем. Здоровый образ жизни. - и он легонько приулыбнулся, плохо маскируя недоверие к своим собственным словам. Смачный стариковский ик разнесся по Волхонке в доказательство пустоты храмовых обещаний.
-Я иногда диву даюсь, как ты еще стоишь на своих пропитых балках, уже не первый век ведь не вылезаешь из запоя! Смотри, разберут тебя по кирпичику - и пиши пропало.
Пиццерия намерненно утрировала, пытаясь холодной остротой прикрыть волнение за золотисто-купольного друга.
-Ну, стерва, полно каркать. Я тут давненько и фундамент у меня покрепче твоего, скольких вождей я пережил - и тебя переживу!
Академия промолчала. Несмотря на юный, но достаточно зрелый для пиццерии возраст, она прекрасно понимала, что в словах Храма была своя правда. Она - временное, преходящее. Обанкротится владелец, не сможет выплатить аренду, а место дорогое, светское. Пройдет несколько лет, может, десяток, если повезет. И ее разберут на фанеру, какой бы соблазнительной и ароматной она ни была.
-Ну, не дуйся, девочка! (века, прожитые в центре событий щедро приправляют проницательностью даже насквозь пропитые и замоленные до дыр храмовые стены) Это я с горяча ляпнул. Вон от тебя как вкусно пахнет свежим тестом! И вывеска у тебя хорошая, на славу выстругали!
- Нечего меня успокаивать. Без твоих комплиментов знаю, что хороша. - Возмущенная попыткой собеседника реабилитироваться, она гордо скрипнула деревянной верандой и женственно отбросила назад свою новенькую вывеску. - А то, что проку от тебя никакого? Стоишь, сверкаешь своими куполищами. Не кормишь никого, не пригреваешь. Даже бассеина из тебя не вышло! Только ворчишь да вино свое святое глушишь. А тебя вычищают, охраняют, берегут, даже памятником архитектуры гордо называют!
- Между прочим, я судьбы человеческие спасаю!
Пиццерия залилась негромким ироническим смехом:
-Судьбы? Человеческие? Сам то себя не обманывай, им только и нужно что поесть да побездельничать! Я на этих "людей" насмотрелась!
"И откуда в этих древних алтарях берется столько веры? Как же он за столько веков поджогов, сражений и разрушений не разочаровался в этих маленьких убийцах всего святого?"- дивилась про себя Академия.
-Э, да ты не на тех смотришь, девочка - как же ее до несущих стенок пробирало от злости, когда он ее так называл!- Веры этому народу не занимать. В мирное время ты родилась, сейчас они и позабыли-то про дух свой, а он и не делся никуда. Дремлет, сил набирается. Я думаешь, почему пью столько? От скуки! Ни тебе бомбежек, ни пожаров, некуда широту души применить, вот и прячу ее на донышке бутылки!
- Так что же ты не займешься чем-нибудь полезным? Я вот людей, как бы я к ним ни относилась, кормлю, от дождя прячу, грею горячим капуччино. Музеем заделайся, что ли. Благородное занятие, взгляни на Пушкинский! - она мотнула влево распахнувшимся окном, где через дорогу в деревьях мирно посапывал музей. - У него дел не в проворот, вчера вот открытие выставки Пикассо прошло! Он чуть не лопнул от атакующей его толпы! Почти как твоя война! Только полезнее для духовного роста. Теперь отдыхает, с чувством выполненного долга. Тоже не молод, но все равно в центре событий, от современных Винзавода и Гаража по популярности не отстает.
- Нет, девочка, не мое это. Все эти Пикассы, Ван Гоги, Тицианы капуччины и Гаражи-Заправки. Мой век долгий, смотрю я шире. Все это мусор, а время - мусоровоз, не щадит таких мелочей.
Академия уже готова была выпалить очередную шипящую колкость, несмотря на то, что прекрасно понимала, что Храм прав. Как вдруг по Волхонке разнесся поскрипывающий зевок и недовольное ворчание рельс.
-Товарищи, вы когда нибудь замолчите? Если вы не заметили, жаворонки мои, пташки утренние, тут некоторые пытаются поспать! Вы потом полдня прохлаждаться будите, бездельники, а мне в шесть на работу! И я на ней далеко не булочки пеку, и не свечками полыхаю, у меня каждый день-круги ада, войны посерьезней наполеоновских разворачиваются. Дайте поспать законные четыре часа! Они мне по статье о правах трудящихся полагаются!
-Кропоткинская, ставни прикрой, дует! У нас, между прочим, архиважные вопросы мироустройства решаются! Ты вообще транспорт, их средство передвижения с быстротой и комфортом! Они тобою пользуются и забывают, сделав шаг за порог! Нету в тебе ни творческой жилки, ни мудрости, ни уюта. Ты - Академия замялась, подбирая оскорбление- Стадопровод, вот ты кто! - пиццерия, недовольная вмешательством извне, да еще и со стороны какой-то жалкой станции метро, перешла в наступление, сменив и без того спорческий тон на более агрессивный.
Храм уже готов был встать на защиту станции, но, немного подумав, решил не вмешиваться в женские споры. Между двух огней вставать было довольно неразумно, да и опускаться до разборок двух гарпий не хотелось. И потом, Кропоткинская - уже далеко не наивная юная станция, в тридцатые годы блиставшая новенькими входными дверьми и соблазнительно яркой красной буквой М. Теперь она потертая, объезженная, но все еще полная электрического запала, станция бальзаковского возраста, и дерзкие выпады молодого ресторана ей как горох о стенку. К тому же, Кропоткинскую Храм недолюбливал. Нельзя было назвать его злопамятным, он старался быть выше этого, но колкие болезненные насмешки метрополитена в его худшие времена (как верно подметила пиццерия, бассейн из Храма действительно получался никудышний) надолго врезались в память его массивных побеленных кирпичей.
- Ты уже всех достала своими советскими нравоучениями! - Академию задели за живое, и остановить любительницу жарких прений теперь не смог бы даже Наполеон - Москва бежит и бурлит, люди больше не поклоняются твоему горячо любимому труду и вождям, они наконец-то поняли, что жить нужно для себя, а не ради работы! Да, они теперь не стесняются молиться, наслаждаться искусством и вкусно есть до пуза! И пусть, их право! А ты бы лучше попридержала свои поезда и не гнала бы их в тесные офисы, как табун лошадей в стойло.
Храм поразился, насколько у молодежи все стремительно меняется. Еще минуту назад она поносила людей по чем зря, а теперь, явно нарываясь, защищает их как своих детей!
- Гражданочка, остудите ваши булки, а то не дай бог пожар! - Спарировала нордическая станция- Осторожнее, вот у вас уже искорки по всей печке. Я ведь за вас переживаю, я-то землей укрыта, а вы сгорите - только пепел и останется. И вас уж точно никто не восстановит, затратное это предприятие.
Оскорбленная выпадом престарелой особы, пиццерия не выдержала, прыснула маслом и метнула в сторону входа в метро один из своих цветочных горшков. Но он не долетел до цели и разбился об асфальт с пронзительным грохотом, чуть не прибив на свою беду проходящего мимо голубя. Птица обиженно взглянула на мертвое растение, взмахнула крыльями и отомстила обидчице, справив нужду прямо на крышу светской ресторанной львицы. Кропоткинская, обрадованная неудачей соперницы, разразилась сухим злобным хохотом, переходящим на кашель. Храм нахмуренно посмотрел древними окнами на соседок. Может, остановить их? А то так дело и до рукопашной дойдет. А женские драки это хуже террористических актов - никаких правил, сломанные двери, выбитые окна, и на мировую никто уж точно не пойдет! Пожа
