Военные мемуары

152 стрелковая дивизия, действуя в составе 1й гвардейской армии Юго-Западного фронта получила задачу наступать фронтом на город Днепропетровск, обходя город Харьков. 23 августа стало известно, что город Харьков освобожден от фашистов. Преодолевая ожесточенное сопротивление врага за каждый населенный пункт, за каждую высоту, дивизия медленно продвигалась вперед. Фашисты уничтожали, угоняли все, что могли: людей, скот, хлеб. Преднамеренно сжигали деревни и села. Эту роль нередко выполняли власовцы из числа калмыков, чеченцев, татар и других изменников родины. И мы знали, если вечером горит село, значит фашисты уходят или уйдут утром. Специальные конные группы, с горящими факелами в руках, зажигали соломенные крыши домов и сараев. Хорошо запомнилось большое село Николаевка. Мы вошли в него на рассвете. Шли по улице, протянувшейся не менее как на километр. По обоим сторонам улицы на месте домов стояли одни обгорелые трубы. Пахло гарью. На улице ни одного живого человека. А между домами сохранились аккуратно сложенные в пирамиды арбузы, дыни, тыквы и другие овощи. Никто из нас к ним, естественно, не притронулся.
В то время Гитлер вовсю трубил, что сделает реку Днепр неприступным оборонительным восточным валом. Отступление своих войск объяснял сокращением своего фронта, но отнюдь не поражением. Однако после поражения под Сталинградом и Курском его пропаганде никто всерьез не верил. Даже собственные солдаты.
Сентябрь 1943 года на юго-западе Украины выдался дождливым. Догонять противника и вести встречные бои становилось всё тяжелее. Проселочные дороги настолько размыло, что они превратились в месиво. Грязь тащилась за ногами как тесто. Быстро не пойдешь и не поедешь. Времени для отдыха и передышки не оставалось. Днем или бои, а ночью настигали отступающего противника. Причем он уходил от нас на машинах, а мы догоняли пешком. У него была возможность отдохнуть за ночь и закрепиться на новом рубеже. Трудно поверить в то, что можно иногда спать на ходу секунду-другую, потом снова, и так наберутся минуты. Если ты промок, голоден и обессилен, согласишься на любой ночлег: на земле, в избе, в сарае и траншее. Особенно если при тебе есть плащ-палатка. Однажды я с кем-то из однополчан завалился в проливной дождь в ровике. На полу постелили большой сноп овса, натянули сверху плащ-накидку и, хотя были промокшими насквозь, не просыпались до утра. Поутру пар валил из ровика, как из медвежьей берлоге. За ночь одежда высохла. И никакой тебе простуды или насморка. Первым большим городом на пути от реки Северный Донец до реки Днепр стал город Новомосковск. Расположенный примерно в 25 километрах от городов Нижнеднепровск и Днепропетровск.
Бои за город велись не один день. Помнится, артдивизион занял огневые позиции прямо на арбузном поле. Наевшись их вдоволь, завалился спать в ровик, чтобы снять с себя напряжение, вызванное постоянным обстрелом противника. Разбудили, когда поступила команда ехать вперед. По соседству с нами на город наступала 195я стрелковая дивизия, которая отличалась в этих боях и стала именоваться Новомосковской. В город Новомосковск вошли с восходом солнца. Поначалу город казался безлюдным. Но вдруг, неожиданно выбежали на улицу несколько женщин с детьми. Заливаясь слезами, кричали: «Господи боже, ведь это наши пришли!» Одна из них ухватила меня за шею и стала целовать. Оказывается, все они уцелели чудом. А сидели в погребе, куда немцы забыли или не успели бросить гранату. Дивизия, продолжая наступление, в последних числах сентября 1943 года вошла в город Нижнеднепровск.А на правом берегу Днепра, напротив Нижнеднепровска, все еще оставался занятый врагом Днепропетровск. Его предстояло еще освободить. Город Нижнеднепровск запомнился огромным по тем временам заводом, полностью разрушенным немецкими захватчиками. Да и вокруг самого завода все лежало в развалинах. Артполк развернул свои огневые позиции на окраине деревни Сугаковки и Подгородное. И еще запомнилось, что на улице деревни на нескольких столбах с перекладиной не болтались трупы мужчин в гражданской одежде. Естественно, поначалу все мы восприняли это зрелище, как очередное зверство фашистов над советскими людьми. Оказалось, что это был самосуд партизан и подпольщиков над изменниками родины...
Подобного рода самосуды и суды могли покарать и ни в чём не повинных людей, особенно связанных с партизанами и подпольщиков, которые на первый взгляд сотрудничали с врагом, а на самом деле боролись с ними смело и мужественно. Разобраться во всем этом должен был суд праведный, а не самосуд. Раньше должны были работать органы СМЕРШ - советской военной контрразведки. Буквально на второй день после выхода к реке Днепр командир артдивизиона Данилов А.В., уже майор, приказал мне и старшине, чтобы после развода мы с ним соорудили баню. Стройматериала, кирпича и камня хватало, и дня за два соорудили настоящую парную русскую баню. Впервые с февраля 1943 года, то есть полгода спустя после города Москвы, всему личному составу 1го дивизиона представилась возможность выбраться теплой водой с мылом и даже попариться с веником. Освободиться, наконец, от вшей, которые в летнее время не покидали нас. Белье менялось месяц раз по возможности. Иногда и чаще. А вот гимнастерки и брюки не мылись все лето до полного износа. Они выцвели от пота и грязи. За несколько месяцев постоянных боев обувь снималась редко, портянки, обмотки почти не прослушивали и представляли из себя грязные тряпки, которым не помогало никакой стирка. Одновременно с мытьем в бане заменить заменялась нательное белье, заменялась изношенная одежда, обувь, портянки и так далее. Подвергались дезинфекции гимнастерки и брюки.

Первым, естественно, пошел мыться и париться наш командир дивизиона майор Данилов А.В., сибиряк. Человек в годах, кажется 1910 года рождения, то есть старше меня лет на десять-двенадцать. Человек требовательный, спокойный и справедливый. Несмотря на разницу в возрасте, между нами сложились доверительные отношения. Еще весной 1943 года под городом Змиевым он заболел малярией, и она долго беспокоила его. Хорошо помогали таблетки акрихин желтого и зеленого цвета. Помню, вручил ему таблетки и схему приема их на несколько дней, с определенными правилами. Какое-то время он чувствовал себя нормально, казалось, что выздоровел. Затем приступы лихорадки возобновились. Пришлось все начинать заново и убедить их пройти курс лечения до конца. Его ординарец Антоненко охотно согласился проконтролировать мои рекомендации.
Данилов на фронте не новичок. Он еще летом 1941 года получил тяжелое ранение. Его рассказ я выслушал с большим интересом. Пуля пробила его тело почти насквозь. Она вошла в область ключицы. Прошла по невральной полости между легкими и ребрами, захватила часть кишечника и вышла в паховой области, не повредив внутренних органов. Ранение подобного рода - редкость. В то же самое время осколок снаряда глубоко рассек его щеку и оставил после себя неизгладимый рубец, в какой-то степени обезображивающий его лицо. Там же в Сугаковке, в бане, командир проявил ко мне внимание, которое до сих пор я с благодарностью вспоминаю. Тогда я мылся вместе с ним и с начальником штаба дивизиона. Командир лежал на стеллажах из досок и пыхтел от удовольствия, когда его ординарец Антоненко плескал воду на камни в печени, подавая в жару. Похлестал веником по спине и ногам. Мы с начальником штаба сидели лестнице ниже. Мылись с большим удовольствием с мылом и горячей водой. И вдруг командир неожиданно спросил у начальника штаба: «А что, начальник, мы доктора нашего представляли к награде, или нет?» «Нет, не представляли», - ответил начальник штаба. «Тогда оформите наградной материал и принесите мне на подпись». Через несколько дней начальник штаба сообщил, что наградной материал на меня уже выслан. Представлен к ордену "Красная звезда". За вынос с поля боя не менее 30 человек раненых, давалось право командованию представлять нас, медиков, к награждению такими орденами. Конечно, я вынес и оказал помощь большему числу раненых. Чего стоил лишь один бой под Верхним Бишкиным. Их на пути от города Змиева до Днепропетровска был не один десяток.

Через три месяца, в конце декабря 1943 года, под населенным пунктам Лысая Гора, мне эту награду вручили. Наш отдых и подготовка форсирования реки Днепр растянулись на целый месяц. В этот период усиленно работали все части дивизии. Особенно дивизионные и армейские саперные части. Строились плоты и паромы, ремонтировались старые лодки, и все доставлялось ближе к берегу, к месту будущей переправы. Делалось все скрытно, и маскировались от воздушной и наземной разведки противника.
Попытки преодолеть водную преграду с ходу не имели успеха. Захватить и удержать плацдарм на правом западном берегу Днепра тогда не удалось. Не хватило ни сил, ни средств. Части дивизии понесли большие потери в личном составе и в технике. За два месяца непрерывных боев здорово устали и физически и духовно. Нуждались в отдыхе. Кроме того, нужно было восполнить поредевшие ряды новыми людьми, особенно в стрелковых полках. Сделать взводы, роты и батальоны вновь боеспособными. Это касалось не только одной пехоты. Большие потери понесли артиллеристы, связисты, медики и другие подразделения. Надо было серьезно поправить материальное техническое обеспечение войск. Так что период с конца сентября до конца октября 1943 года был передышкой между боями и периодом активной подготовки к форсированию Днепра и освобождение Днепропетровска.

Пришло пополнение и в артполк. В 4 и 5 батареи 2го артдивизиона вместо выбывших по ранению пришли новые санинструкторы - женщины. Я с облегчением вздохнул. Ведь два последних месяца приходилось работать одному. Буквально за 10-15 дней удалось очистить и отмыть от грязи и вшей весь личный состав. Люди преобразились на глазах и внешние и внутренне. Стали чистыми и жизнерадостными. Готовыми выдержать новые испытания во имя полного изгнания с родной советской земли немецко-фашистских захватчиков. К тому времени на пути к победе мы еще не прошли и половины его. Враг по-прежнему хозяйничал на правобережной Украине, в Крыму, Молдавии, Белоруссии и Прибалтике. Более того, еще не был полностью разблокирован город-герой Ленинград.
Надежда наша на открытие второго фронта союзниками по антигитлеровской коалиции еще в 1942 году оставалось иллюзией. СССР продолжал вести войну с армиями фашистов по существу один. Однако чаша весов склонялась в нашу пользу. Перед форсированием Днепра нашу дивизию передали в состав 46й армии, командующий генерал-лейтенант Глаголев В.В. С весны 1943 года командиром 152 стрелковой дивизии стал генерал-майор Каруна. Начальником штаба остался подполковник Столяров Александр Меркулович.Командиром нашего 333го артполка стал майор Галкин, заменивший майора Сластенина, который к тому времени уже командовал артиллерией 152 с.д.
Первой форсировала реку Днепр рота лейтенанта Евстафьева Т.А. В ночь на 19 ноября 1943 года она лодках и плотах высадилась на западном берегу Днепра около деревни Диевка 1-я, захватила небольшой плацдарм и закрепилась. Следом за ней высадились батальоны пехотных полков Беляева В.Х. и Тарасова И.И. С расширением плацдарма переправились основные силы дивизии. Это произошло в ночь на 21.10.43 года. Я переправлялся на плоте вместе с орудийным расчетом 76 миллиметровой пушки, всего нас было 7-8 человек.

Через реку был переброшен и закреплены над водой металлический трос , держась за которые, все мы медленно, уверенно подтягивались берегу. Примерно на середине реки оказался небольшой островок. Мы пришвартовались к нему и перекати лягушку. Затем вновь поставили его на плод и причалили к берегу. Вся эта операция заняла около часа. Ночь была темной. Место переправы не отмечалось. Поэтому многое приходилось делать на ощупь. К тому времени противник уже был оттеснен от берега и его осветительные ракеты ни нам, ни ему пользы не приносили. Хотя сама переправа противником обстреливалась постоянно. Вероятно, он взял переправу под прицел еще днем.Дивизион не имел потерь это главный успех. Еще до рассвета дивизиону удалось занять огневые позиции и окопаться. Утром разгорелся ожесточенный бой. Фашисты часто контратаковали нашу пехоту с помощью танков и самоходных орудий. Артиллеристы не раз подавляли своим огнем их контратаки. В траншеях противника, куда врывались наша пехота, дело доходило до рукопашных схваток. Командиры дивизионов и батарей полка все время находились в пехоте и оттуда координировали огонь наших батарей.

Утром 25 декабря 43 года части 152 стрелковая дивизия 46 армия освободили город Днепропетровск. В честь его освобождения 10 воинским частям присвоена почетная наименование Днепропетровская. Такой чести удостоена наша 152 стрелковая дивизия. Кроме того, имущество ее солдат и офицеров она награждена орденом красного знамени. Звание Героя Советского Союза получили 12 человек, в том числе командир 1 дивизиона Фатьянов. В боях за Днепропетровск оборвалась жизнь нашего командира дивизии генерал-майора Каруна Василия Петровича и многих других бойцов, командиров начальников. Вечная им память.

Гитлеровцы за время своего хозяйничанья уничтожили в городе свыше 30 тысяч советских военнопленных, 75002 жителей угнали в немецкое рабство. Город лежал в руинах. Разрушены все мосты, большая часть доменных печей, все металлургические и машиностроительные заводы. Известный публицист, член союза писателей СССР и ветеран 333 артполка Глебов Владимир Петрович написал песню «Марш 151 стрелковой дивизии». Она опубликована в газете «Приднестровский металлург» за 24 декабря 86 года. Там же ветеранов 151 стрелковой дивизии Кочуров Сергей Павлович в 1988 году написал песню, посвященную боевым действиям 152й стрелковой дивизии в сорок втором году: «Прощайте, скалистые горы». В ноябре 1988 года в городе Бресте посол Украины в республике Беларусь вручил большой группы участников освобождения Украины от немецко-фашистских захватчиков медаль «Участник освобождения Украины» в том числе и мне.

26 мая 2000 года в Брестской Крепости президент Украины Леонид Кучма вручил группе участников освобождения республики Украина медали защитника отечества. В том числе и мне. А четыре - героям Советского Союза, кроме того ордена Богдана Хмельницкого.
Развивая наступление, 152 стрелковая дивизия продвигалась на юго-запад и юг в направлении города в Кривой Рог и Никополь. 28-29 октября мы вошли в большое село Сурско-Михайловское. Жители его встретили нас на улице по славянскому обычаю, с караваем хлеба с солью, на полотенцах. Это были люди, которых гитлеровцы не успели и не смогли угнать за собой в Германию.
Радости и ликования людей, казалось, не будет конца. Там мы переночевали до утра. Отужинали в какой семье и даже немного выпили. Этому времени о спиртном и даже забыли. Во всяком случае с марта 1943 года его не употребляли. Дальнейший наш путь проходил через Алексеевку, Александровку, Ветровку и Смоленску, где шли ожесточенные бои. А по большому нам навстречу шли, в основном, женщины и дети. Кто-то вез, кто-то нес свой скарб, вещи и утварь. А вперемешку с этим людом наши солдаты вели на восток группы и колонны немецких военнопленных.
Пришлось стать очевидцем такого случая. Несколько женщин ворвались в колонну военнопленных, вытолкали из нее немца и стали избивать. Кто чем мог. Повалили на землю, пинали ногами. Для интереса остановились и мы. Выяснилось, что одна из женщин опознала в военнопленом фашиста, который не столь давно поджог в деревне ее дома и дома соседей, ее с детьми, под дулом автомата, гнал из деревни неведомо куда и зачем. Самосуд бабий наверняка бы закончился смертью оккупанта, не вмешайся в неё наш конвой. Когда фрица подняли на ноги, он вновь падал, идти не мог. Тогда его подхватили за руки другие пленные и буквально уволокли в колонну. Женщины смертницы еще продолжали грозить новый карой. Вот и разошлись наши пути.
Трудно сказать, как в дальнейшем сложилась их судьба. Понес оккупант наказание за содеянное на нашей земле или отделался синяками? Ведь сведения его бесчинств и насилия могли и не дойти до лагеря военнопленных и где-то затеряться. За неделю боев за населённые пункты Ветровка и Смоленка и большое село Гуляйполе, мы вновь подверглись жестокому испытанию. Не только пехота, но и артиллеристы несли большие потери от танков, самоходок и авиации противника. Вновь и вновь хоронили своих боевых товарищей. Так как танки «тигр» и самоходки «фердинанд» постоянно атаковали нашу оборону. Прямой наводкой расстреляли наблюдательный и командный пункт нашего артдивизиона. Он располагался в одном из сараев у опушки леса. Несколько разведчиков дивизиона получили ранения.

Напряженный бой продолжался еще не один день. Последнюю точку поставила немецкая авиация. Немецкие пикирующие бомбардировщики несколько дней подряд атаковали наши позиции. Особенно досталось 4й батарее, появились убитые и раненые, много раненых. В числе их сам инструктор Мезенцев. Его обязанности пришлось исполнять мне. Никого из медицинских работников на батарее более не оставалось. Так продолжалось до октября 1943 года. Батарею еще не раз приходилось посещать ползком или короткими перебежками. Артиллерийская дуэль через реку Северный Донец продолжалась около недели, утихая только ночью. Только ночью можно было привести себя в порядок: умыться, разуться, нормально покушать и отправить свои естественные надобности. Днем я покидал свой ровик только для оказания медицинской помощи раненым. Конечно, все подразделения управления артдивизиона находились рядом. В середине августа 333 артполк получил приказ сняться с занимаемых позиций. Куда отходим, не объяснили. Отход начался еще затемно, перед рассветом. Для противника он не остался незамеченным, потому что передний край обороны постоянно освещался ракетами. И была видна ему вся наша оборона. Проскочить район боя до рассвета не удалось. И тогда вовсю заработала немецкая артиллерия. Позднее, уже в ржаном поле, рядом с хутором Омельченко на нас навалилось и авиация противника. За неделю ожесточенных кровопролитных боёв в районе города Змиева мы, артиллеристы, понесли серьезные потери в людях и технике. Лишились нескольких тракторов. Нуждались в ремонте отдельные орудия. Дивизион частично перешел на конную тягу. Первую дневку сделали в селе Благодатное, километрах в 12-15 линия обороны. Предоставилась, наконец, возможность расслабиться, снять напряжение, отоспаться в сарае на сене и даже живой природе, под открытым небом. Август 1943 года в тех местах выдался теплым и жарким. Дожди выпадали редко. Именно тогда, Благовещенск, я больше всего почувствовал и ощутил смысл своей жизни. Лишиться ее было так просто и легко. Жизнь и смерть в течение более недели витали над нами. Вроде они боролись друг с другом. От души, видимо, радовались все, что остались живы. И мне казалось тогда, что не иду, а лечу на крыльях. Готов был обнять первого встречного на улице и закричать во весь дух: «Я жив, жив я!» Сердце сжималось от радости. Хотелось поделиться с кем-то своими эмоциями, но с кем, если все, кто рядом с тобой, пережили то же самое, и все были повязаны одной судьбой. Тяжелые дни и ночи потом еще долго вспоминали в своем родном ветеранском кругу. Угоди снаряд в блиндаж по центру, а не у входа над моими ногами, вряд ли бы кто-то из нас выжил. Не хватило всего одного метра, чтобы оборвать жизнь сразу четырем. А ведь беду-то свою мы сами накликали. Как не странно. Зарывшись в землю за короткую летнюю ночь, у нас не нашлось времени посмотреть утром на свое укрытие. Оказывается, мы не замаскировали себя даже от наземной разведки противника, и утром он засек наш блиндаж, как новую цель, которую надлежало уничтожить. Нас опять наказали за халатность и беспечность. Мы не учли, что после длительной артиллерийской дуэли деревья станут голыми и наш блиндаж, засыпанный свежим песком, станет мишенью для немецких «тигров» и «пантер».
Стреляли прямой наводкой. Немецкое командование наверняка записало на свой актив потери противника. Не исключено, что командир и наводчик танка или самоходки получил в награду железный крест. Парадокс в жизни и на войне. Чем больше солдат убивает своих врагов, таких же солдат, как он сам, тем выше награду он получает. Так поступают все государства мира и их правители. Делают, прикрываясь именем Всевышнего. Какая мерзость.
За несколько дней кратковременной передышки в селе Благодатное личному составу артдивизиона представилась возможность привести себя в порядок. Хорошо обмыться, хотя и без бани и душа. Постирать, и заменить белье, гимнастерки и брюки, портянки и так далее. Прошли в подразделениях партийные и комсомольские собрания, на которых обсуждались итоги боев, мобилизация сил по изгнанию немецко-фашистских захватчиков. Питание стало нормальным, трехразовым. Даже махорочки и папирос всем хватало. Табачок снимал стресс, подарил душу солдата. И там, где собрались курильщики, особенно трое или больше, всегда шла оживленная беседа, появлялись новости. Выходит, табачный дымок объединял нас. Это немаловажно. Известный советский писатель Демьян Бедный первым заметил целительную роль табака и придал ему литературной облик. В те тяжелые военные годы на обложках спичечных коробок печатались его стихи: «не забыть нам годы боевые (фронтовые) и привалы у Днепра, развивались в кольца голубые дым махорки у костра... Эх, махорочка, махорка, подружились мы с тобой...»
Известно, что в конце 1930-х годов Демьян Бедный попал в опалу к властям, какое-то время не печатались его произведения. Но в войну его стихи воодушевляли фронтовиков.
Но недолго нам пришлось нежится в селе Благодатном, уже 14 августа 1943 года части 152 стрелковой дивизии форсировали реку Северный Донец в отдельных местах на участке фронта между городами Змиевым и Чугуевым.
Дивизионная разведка нащупала в обороне немецко-фашистских захватчиков ничем не прикрытый участок. 16 августа 1943 года, после полудня, в образовавшуюся брешь командование ввело один из пехотных полков. Нашему второму арт.дивизиону было приказано следовать за ним и поддерживать пехоту огнем двух батарей 76 миллиметровых пушек. Выдали сухой паек на трое суток. Все лишнее из вещей оставили в селе. Даже шинели, потому что стояла большая жара. Была задача: форсировать реку, выйти противнику в тыл и до рассвета следующего дня совершить глубокий рейд в условиях лесистой местности, перерезать железную дорогу от Змиева на Харьков и перекрыть пути отхода противнику.
Конечная цель - совместно с другими частями дивизии армии овладеть городом Змиевым. Важным опорным пунктом фашистов на подступах к городу Харькову. К тому времени нашу дивизию переподчинили 34му стрелковому корпусу 1й гвардейской армии. Колонна наша, состоявшая из пехоты, орудий и минометов на конной тяге, растянулась не менее чем на километр. Первые 2-3 часа, пока еще не стемнело, немецкая артиллерия постоянно обстреливали нас. Двигались медленно и с большой осторожностью. Ночью запретили курить и пользоваться спичками. Ездовым приказали подавлять желание лошадей ржать. В пути не раз останавливались перед перекрестками лесных дорог, пропуская отдельные машины противника. В бой не ввязывались, даже тогда, когда имели большие шансы на успех. На рассвете, когда еще не взошло солнце, лес кончился. Перед нами простиралось огромное поле, без единого деревца или домика. Лишь кое-где доспевали кукурузой и помидоры. Поля пересекала железная дорога Змиев-Харьков. Батальоны пехоты начали разворот из походного положения в виде колонны фронтом на юго-восток, в направлении города Змиева. Артиллерия противника молчала. Не появлялись и самолеты. День был солнечным и жарким, как предыдущие. Орудия нашей батареи еще не разворачивались к стрельбе, находились в походном положении. И вдруг кто-то крикнул: смотрите, смотрите, кажется, немецкая легковушка катит прямо к нам.
И действительно, метрах в 300-400 по полевой дороге к нам приближалась легковая автомашина черного цвета. Однако вскоре вдруг повернула влево, на запад. И помчалась параллельно железной дороге. Вся эта ситуация сложилась настолько быстро и неожиданно, что никто даже и не выстрелил. Все охали да ахали. Еще месяц назад за «языка» проливалась кровь, гибли солдаты, а тут он сам пришел к нам. Но опять же из-за ротозейства нам не достался. А ведь этот чин не ходил пешком, а ездил на автомашине, и его показания были бы намного ценнее. Ну, бог с ним. На фронте, на войне бывало еще и не такое. Произошедшее навело нас на мысль, что боевое охранение нашей колонны сработало очень плохо.
Настоящие бои разгорелись спустя часа два. Батарея дивизиона расположились прямо на плантациях помидор, которые к тому времени хорошо подрумянились и созрели. Мы кушали их прямо из кустов, которые лежали на земле, без всяких подвязок. Кушать их одна прелесть. Вечером 18 августа перед уходом на новый рубеж, повар приготовил из них отменный борщ. Утром 19 августа город Змиев был взят. Наша 152я стрелковая дивизия впервые удостоена была благодарность верховного товарища Сталина за успешные боевые действия и проявленные при этом героизм и мужество.
В течение примерно трех дневных ожесточенных боев мы вновь приблизились хутору Гайдары и городу Змиеву. Бои велись каждый день. Стало ощущаться превосходство нашей артиллерии. В авиации продолжало оставаться примерное равновесие сил. Это все мы чувствовали на себе. Наша пехота несла большие потери, местами казалось, что идем по своим трупам. Их не убирали и не вывозили по нескольку дней. При сильной жаре они быстро разлагаясь, сдувались до неузнаваемости, издавали зловонный трупный запах. Даже ночью, в прохладу, когда находились в ровиках, они вызывали у многих тошноту. В отличие от нас, даже отступая, противник не оставлял на поле боя убитых и раненых, всех выносили и вывозили. Ответ на это неоднозначный. Большое сопротивление немцы оказали перед селом Малая Гамольша, несколько дней пришлось топтаться на одном месте.
В этих условиях наша разведка должна была контролировать дорогу до выхода колонны на новый рубеж. Это означало блокировать все дороги, и вероятные подходы противника для контратаки. Да, трудно себе представить, появились перед нами не легковые автомашины, а танки или пехота противника. Не избежать бы нам трагического конца. Развернуть пушки стрельбе нужно время, а у нас его не было. Без артиллерийской поддержки пехота не смогла бы защитить себя. С нами трагедии не произошло. Командование задачу выполнило. Дорогу оседлали крепко. Пехота пошла вперед искать противника. Далее начали рассредоточиться для стрельбы. Немецкая артиллерия сразу же ранила несколько человек, в том числе санинструктора 5й батареи старшину Сомова, жителя города Сарапула. Он получил открытое осколочное ранение голени с переломом кости. Я перевязал всех раненых и тепло попрощался с Сомовым. Пожелал выздоровления и возвращения в часть. Однако, к нам он больше не вернулся.
Зрелище было приятным. Снаряды рвались по всей линии траншей, летели вверх бревна и доски, метались и падали солдаты, отдельные блиндажи горели, дымилась земля. Возмездие настигло оккупантов. Наша пехота подошла к траншеям противника, когда артподготовка закончилось, оказалось, там не осталось ни одного живого человека, кто мог бы защищаться. Но это казалось только нам, наблюдавшим со стороны. Когда наши орудия прекратили стрельбу, а пехота ворвалась в траншеи, чтобы добить неприятеля, а пыль и дым рассеялись, нам предстала такая картина: немцы мелкими группками и в одиночку уходили от траншей и убегали, отстреливаясь на ходу. Их по пятам следовала наша пехота, тоже ведя огонь. Расстояние между противниками составляло около 200 метров. Казалось, что немцам уйти живым не удастся. Затаив дыхание, многие из нас ждали развязки. И вдруг видим, что в процессе движения нашей пехоты, впереди нее, сзади немцев взрываются снаряды и мины. Обстрел нарастает, пехота залегла, а немцы тем временем уходят все дальше, в сторону рощи.
Командир полка закричал с дерева: «Ёб твою мать, какая сволочь стреляет по своим! Под трибунал отдам!» Каким образом он определил, что стреляла наша батарея, не знаю. Ему с высоты было виднее. И при том, он специалист, профессионал. Он оказался прав. На войне всякое бывает, и такое нередко. Могла быть ошибка при стрельбе, неверный расчет. В результате этого немцам удалось оторваться от нашей пехоты и укрыться в соседнем лесу. Но немногим.
Предстояли бои за Верхний Бишкинь. Вскоре последовала команда: «на передки», значит, артдивизион меняет огневые позиции и подтягивается ближе.
Воспользовавшись относительной стабильностью и за тишину командир дивизиона приказал оборудовать вход в какую-то баньку помыться, сбросить грязь и пот, которые накопились у всех за месяц непрерывных ожесточённых боёв. В овраге, недалеко от Северного Донца, вырвали небольшой котлован, и хозвзвод уже начал строительство. Установили будку для дезинфекции обмундирования и белья. Ведь вшей за это время прибавилось. Однако труды оказались напрасными. Утром следующего дня артполк выкатил пушечные батареи на опушку леса перед селом Малая Губа, чтобы совместно с пехотой атаковать противника, оказавшегося в лощине перед самой деревней. Орудиям по прямой наводке до траншеи немцев было метров 350-400. Все траншеи и блиндажи хорошо просматривались даже простым глазом. Дивизион занял свои огневые позиции быстро и скрытно, чтобы расстрелять противника, разрушить его укрепления буквально в упор.
Командир нашего 333 артполка майор Галкин прибыл к нам, чтобы лично командовал артиллерией. Свой наблюдательный и командный пункт устроил прямо на батарее, на сосне в гуще деревьев. Конечно, он видел все, что должно было произойти и произошло в то утро. К нему подвели телефонную связь. Кроме артполка стрельбу по противнику вела и полковая артиллерия дивизии. Так что плотность огня была довольно высокой. Артналет по противнику продолжался недолго, минут пятнадцать - этого было достаточно, чтобы разрушить и подавить его оборону. Ведь каждое орудие стреляло прямой наводкой, поражало наверняка. К тому времени обе пушечные батареи растеряли свои трактора и перешли на конную тягу... Две пары лошадей тащили одну 76-мм пушку. Это при нормальной погоде без дождя и грязи. Бывали случаи, когда впрягали и 8 лошадей.
Немцы отходили быстро, и наша пехота едва поспевала за ними. В конце дня над нами на большой высоте пролетели бомбардировщики противника. Мы даже удивились тому, что нас оставили в покое, когда орудийные расчеты растягивались по дороге метров на пятьсот. Командир дивизиона Данилов А.В. приказал дивизиону свернуть с полевой дороги в рощу, что на берегу глубокого оврага, и рассредоточиться. Однако в лесу укрыться не удалось, опоздали по времени. Раздалась команда «воздух» что означало: нависла опасность с воздуха. Бомбардировщики противника появились как-то незаметно, на высоте около 500-700 метров, двумя группами. Их было не менее 12. Мы стояли на опушке рощи и наблюдали за приближением бомбардировщиков. Хотелось угадать, определить место, куда они нанесут бомбовый удар, раньше, чем укрываться и прятаться. Долго гадать не пришлось. Самолеты взяли курс прямо на нас и пошли на снижение. Это означало, что они изготовились к бомбометанию. Вот вижу, что командир артдивизиона и несколько разведчиков и связистов бегут из рощи в чистое поле. Сразу и не сообразил, в чем дело, почему они так рискуют. Оказалось, что они нашли более безопасный выход: противник не будет бомбить пустое поле, если рядом, в лесу, скопилось живая сила и техника. А самолеты тем временем вошли в пике и выбросили что-то непонятное, вроде большой плетеной корзины, из которой, как яблоки, вывалились бомбы или мины небольшого калибра. Рядом с нами падали металлические бочки, издавая устрашающие звуки вроде сирены. Прикинув в уме, что все эти подарки упадут на нас, стал метаться от дерева к дереву, куда можно было спрятать хотя бы голову, которую я оберегал больше всего.
И, наконец, уткнулся носом между корнями двух деревьев. Но именно это место избрали для укрытия двое моих однополчан. Когда все кругом рвалось, громыхало, я не чувствовал их присутствия. Мины от миномета, как град, посыпались на нас, рвались на деревьях и на земле. Помню, я ждал конца своей жизни с закрытыми глазами. Мысленно видел перед собой родной дом в деревне Мстишино, две березы около него. Улицу, отца и мать, и многое другое. И все это промелькнуло в моей памяти за какие-то две минуты. Затем установилась гробовая тишина. Пришел в себя и почувствовал, что рядом со мною, с обоих сторон, голова в голову лежат еще двое наших. У сержанта топографического взвода Реутова из виска свистит кровь, выливаясь для меня. Едва я успел перевязать его, слева последовала команда «воздух». Все началось сначала. Вновь появилась группа бомбардировщиков. Раненых появилось много, очень много. Были и убитые. К тому времени в дивизионе медиков уже никого не осталось, кроме меня. Поэтому оказывал медицинскую помощь в первую очередь в тому, кто был рядом и получил серьезное ранение. Пришлось метаться из стороны в сторону, по вызову или без него, просто по стону...
Особенно запомнилась мне встреча с ездовым 5й батареи, кажется, Юсуповым. Скорее всего, что он был по национальности татарин и исповедовал ислам. Раньше он обращался ко мне за советом и помощью. Человек уже пожилой, лет 45, сухощавый. Русским языком владел слабо. Когда я подошел к нему, чтобы оказать медпомощь, то еще не подозревал о его безнадежности. Он стоял на коленях и молился, часто упоминая слово «аллах», водил обеими руками по лицу и наклонил голову. Вокруг него не осталось живой травинки, все выгорело и почернело. Рядом стояло орудие, поодаль лежали несколько убитых лошадей и трупы солдат. Вокруг него дымилась и дышала жаром воронка от мины. Его гимнастерка обгорела. Грудная клетка сильно травмирована. Я понял, что он доживает последние минуты, потому ничего не предпринимал. Наконец, он ткнулся лицом в землю. В моем дневнике о войне записано, что тогда дивизион потерял убитыми и ранеными 34 человека и пало 20 лошадей. До глубокой ночи я оказывал медицинскую помощь и эвакуировал раненых. Это был последний наш бой на берегах Северного Донца. По своим трагическим последствиям он не имел себе равных за все последующие годы войны.
Ночь прошла неспокойно и нервозно. Спал я в своем ровике совсем мало. Немецкая тяжелая артиллерия всю ночь вела по нам методический огонь, по площадям, на поражение. С восходом солнца всех убитых похоронили с воинскими почестями. В то же самое утро едва не оборвалась моя жизнь. Тяжелый снаряд от 150 миллиметровой пушки упал от меня метрах в двух-трех, я даже не успел лечь на землю, как передо мной вырос холмик из земли, а из него шел густой дым. В тот же момент воздушная волна ударила в лицо. Оказывается, произошел камуфляж, снаряд не разорвался на полную мощность. Заряду хватило силы только для того, чтобы поднять землю, но не разбросать ее. Поэтому я не пострадал. Случилось это 21 августа 1943 года.

Гитлеровская пропаганда широко использовала в своих целях не только листовки и журналы, но и устраивало радиовещания на передний край обороны, призывая сдаваться в плен. Чаще всего тогда и там, где немцы имели превосходство.
Нам запрещалось подбирать и носить с собой листовки и журналы противника. И все же их прочитывали в одиночку и по секрету. Арттехник нашего дивизиона Лобастов всегда ходил с полной полевой сумкой журналов. Он мог читать и говорить по-немецки, так как ушел в армию с предпоследнего курса горного института. Прекрасно знал астрономию, Солнечную систему, звезды и т.п. И с удовольствием делился со всеми. Его за это никто не преследовал, потому что больше всего его интересовала наука. Новое немецкое оружие, а не политика. Иначе бы он разделили судьбу с Солженицыным А. , которого наша разведка арестовала прямо на передовой, а оттуда – в ГУЛАГ.
Помню, в одном из немецких журналов была напечатана большая статья генерала Власова, командующего русской добровольческой армией. Она называлась «Как я стал на путь борьбы с большевизмом». Она адресовалась, видимо, командному и начальствующему составу Красной армии. Говорилось, что у нас в стране партийная и государственная власть проявляет недоверие к командному составу, за ними устанавливается поголовная слежка, и эту роль выполняют комиссары частей и соединений. Такую политику Власов считал унизительной и связывал с ней все неудачи Красной армии. Здесь он попадал прямо в точку. Действительно, отсутствие единоначалия и персональной ответственности за отданный приказ причиняло делу большой вред. Не случайно Политбюро и Верховный признали существующее положение вещей ненормальным...
В том же журнале были помещены фотокарточки последнего русского императора Николая Второго на балконе дома Ипатьева в Екатеринбурге. На фото он с женой, дочерьми и сыном перед расстрелом. Вину за их смерть журнал возлагал на первого председателя ВЦИКа Свердлова Я. М.
В мае-июне 1943 произошли и другие изменения. Ликвидированы наркоматы. Их заменили министерства во главе с правительством – Советом министров. По существу, как и в армии, вернулись к дореволюционной структуре власти. Не дотянули только до государственной Думы. Но это вопрос будущего России.
Тогда же пленум исполкома Коминтерна объявил о своем роспуске. Он должен был облегчить работу прогрессивных сил по созданию единого национально-освободительного лагеря по борьбе с фашизмом. Именно в эти годы в оккупированной Европе стали возникать подпольные и легальные комитеты и фронты патриотических сил, независимых от партийной принадлежности и религиозных убеждений. Так, в июле 1943 в СССР был создан национальный комитет «Свободная Германия» под руководством немецких коммунистов Гика, Ульбрихта и других.

Июнь 1943 был напряженным. Все ждали нового летнего наступления немцев. Гитлер жаждал реванша за поражение под Сталинградом. Пропаганда Геббельса вовсю трубила, что возмездие наступит. Кичились новым оружием, которое у них появилось. Раздувался военный психоз.
Советское командование вовремя разгадало место будущей наступательной операции противника – Орловско-Курский выступ. Однако ее масштабы и время еще оставались тайной. Нужен был язык, живой немец. Конечно, чем выше рангом, тем лучше. Язык был нужен и нашей 152 с.д. которая держала оборону в района г.Змиева, на Северском Донце. С этой целью была попытка взять «языка» боем. Разведгруппа силами до роты и состоящая в основном из солдат и офицеров штрафных рот, после артналета атаковали высоты, занятые врагом на западном берегу. С нашего берега действия штрафников были видны как на ладони. Для их поддержки выкатили несколько орудий, чтобы стрелять прямой наводкой. Бой начался примерно в 10 утра. День был солнечный и теплый. Первоначально нашим ребятам-смельчакам удалось продвинуться вверх по берегу, почти до вершины. Но немцы стали бросать гранаты, которые катились вниз и взрывались. Наши наверх к немцам кидали свои «лимонки». Орудия наших 76мм пушек вели огонь по самой вершине крутого берега, отгоняя пехоту противника. Бой продолжался около часа. Наконец, появилась группа немецких штурмовиков, которые и положили конец драке. Берег превратился в бугры и ямы. Наступило затишье. Все, кто остался в живых, возвращались поодиночке и долго. Орудия, возле которых я все время находился, расчеты откатили в лес. Мимо нас то и дело проходили раненые, с повязками на руках, головах, пропитанными кровью. Наше командование решило не затягивать бой надолго, ибо он сложился не в нашу пользу. Скорее всего, что мы оставили немцам своих пленных, не получив взамен ничего, кроме напрасно пролитой крови.
Один из штрафников, проходя мимо, остановился и попросил закурить. Он был ранен в руку. Я раскурил ему махорочку. Он был сильно возбужден и едва сдерживал свои чувства. Потом в сердцах излил свою злобу примерно так: «Суки, нас гнали просто на убой! Как скот. А хуй с ними! Мне-то еще повезло. Отмылся. Жалко, что там наши ребята гибнут».
И я понял, что тот, кто остался на том берегу реки, оказался обреченным: ему нет дороги ни вперед, ни назад. Пойдешь к своим без приказа, посчитают трусом и дезертиром и вновь трибунал. Вести бой в одиночку нельзя. Вот и ждешь своей участи, затаившись в болоте.
И еще понял, что передо мной стоит офицер, оказавшийся в штрафной роте. Или в дисциплинарном батальоне за совершенное преступление. Наказание оно теперь искупил кровью. Вторично его туда уже не пошлют. Можно считать, свой срок отбыл.
Итак, операция не принесла желаемого результата. Пленного взять не удалось. И не случайно. На переднем крае обороны и в глубину ее немцы создали прочную систему укреплений. Огневые точки и блиндажи соединялись траншеями, местами двойными. Впереди колючая проволока с сигнализацией и минные поля. Ночью вся местность периодически освещалась ракетами. По фронту обороны не было «мертвых» участков и зон, которые противник бы не просматривал и не простреливал. Проникнуть туда незамеченными было непросто. Надо было до мелочей изучить систему обороны, сигнализации и связи, а уж потом идти на риск.
Командование разрешило комплектовать разведгруппы из добровольцев. В нашем 2-м артдивизионе первую разведгруппу возглавил ст. сержант Мельников, командир отделения разведки взвода управления дивизиона. Но вернулись ни с чем. На подступах к траншеям противника были обстреляны. Посчитали, что немцы обнаружили их и потому вернулись обратно.
Вторую разведгруппу возглавил ст. лейтенант Соколовский Борис Анисимович, командир взвода связи. Группу комплектовал сам и сам готовил операцию. В группу вошло восемь человек: Жирнов Вася, рослый и плотного телосложения. Его одели в немецкую форму и вручили немецкий автомат. Он должен был первым войти в контакт с фашистами. Он считался номером первым. Вторым был Соколовский. При встрече с противником они должны расстрелять из пистолета несколько человек, а одного взять в плен.
Еще в группу входили Буянов Коля и Федя Орлов. Оба – разведчики. И другие бойцы, в том числе Антоненко Иван - ординарец командира нашего артдивизиона майора Данилова А. В. , впоследствии погибшего в бою за село Гуляйполе, Днепропетровской области в начале ноября 1943 г.
Самым маленьким по росту был Орлов Федя, однако крепыш. Он ветеран 152 с.д. с Урала. Человек открытой души, веселый, смелый и решительный.
Соколовский несколько дней подряд изучал с наблюдательного пункта оборону немцев, особенно возле х.Гайдары, где она просматривалась и в глубину. Было отмечено движение немецкого солдата по одной и той же дорожке в одно время. Причем двигался он туда и обратно, что навевало мысль взять именно его в качестве «языка». Но ходил он только днем. И рядом с ним могли быть землянки или огневые точки противника, так что эта версия нуждалась в проверке не через бинокль или стереотрубу, а непосредственно на местности.
Еще в нейтральной зоне группа подверглась сильному пулеметному обстрелу. Некоторые бойцы предлагали вернуться. Полагая, что их обнаружили, но Борис приказал всем ползти вперед. Еще одна заминка произошла перед первой немецкой траншеей. Надо было выбрать момент, когда часовые, идя навстречу друг другу, начнут расходиться.
Бросок через траншею удался. Группа вышла на дорогу между х.Гайдары и Замостье-Змиев. Была ночь, в то время не слишком темная. На дороге появилась повозка с сеном, на которой сидели двое немцев. Решили не упускать возможности, хотя предполагали брать языка в другом месте. Один из разведчиков придержал лошадь за узду, другие прыгнули, чтобы стащить немцев за ноги и связать. Однако немцы проявили бдительность и не растерялись. Они подняли ноги, а один даже успел выстрелить, правда, вверх. Лошадь испугалась и шарахнулась, понеслась, увозя и фрицев. Разведгруппа осталась ни с чем. Вступать в перестрелку было бессмысленно и опасно. Надо было уходить, ведь немцы если не ночью, то на рассвете прочешут местность, да еще, как у них заведено, с собаками. А до рассвета времени оставалось в обрез. И он мог застать ребят в неподходящий момент около переднего края обороны.
Борис не спасовал и здесь. Он увел группу в другое место, километра на два в тыл немцев, с намерением пересидеть ночь в кустах или в пустом сарае. А днем попытаться выполнить задание. Но где ночью, в незнакомой местности, найти такое безопасное место, чтобы остаться незамеченными и днем? Группа спряталась в заброшенном сарае, заросшем бурьяном и крапивой.
С рассветом выяснилось, что рядом расположилась немецкая батарея, которая периодически стреляла по нашим позициям. Менять место укрытия и засаду было уже поздно. Решили брать языка здесь же, если кто-то из немцев подойдет или будет проходить мимо. Шли часы. И лишь после полудня по тропинке, что шла мимо сарая, неожиданно появился немец, унтерофицер. В руках он нес портфель и мел при себе оружие. Он шел со стороны переднего края обороны в тыл, на запад. Однако разведгруппа не решилась его брать. Она оказалась не готова к внезапному и согласованному броску. Побоялись, как говорил потом Соколовский, испортить дело. Ведь рядом, на батарее, немцы.
Решили его пропустить и взять на обратном пути. У всех была надежда, что «фриц» вернется. Интуиция не подвела. Через часа два он возвращался по той же тропинке, насвистывая, рвал цветочки, проявляя приподнятое настроение. И тут на него навалились сразу трое наших ребят. Не без труда повалили на землю. Но ему удалось на какой-то момент освободиться и встать на ноги. Соколовский выстрелил из пистолета ему по ногам, но промахнулся.
Фриц оказался человеком рослым и физически сильным. И все же ему заломили за спину руки, в рот затолкали пилотку. Повязали руки и ноги, заволокли в сарай и стали ожидать, когда стемнеет. К счастью емнцы на батарее никак не отреагировали на одиночный выстрел. Теперь важно было не дать обнаружить себя вечером, когда стемнеет, преодолеть немецкие траншеи и часовых именно в том месте у которому шли два дня назад. Иначе можно натолкнуться на боевое охранение противника и выдать себя. Разведчикам повезло и здесь. Удалось незамеченными проскочить через передний край обороны немцев и выйти на нейтральную зону. И все это выполнялось ползком, а иногда мелкими перебежками. Боевое охранение нашей пехоты уже ожидало появления разведчиков, пропустила их без всякого шума. Наоборот, помогло переправиться на свой, восточный, берег Северного Донца. Об этом наш дивизион узнал в полночь.
Все мы радовались успехам наших ребят, их мужеству. Для командования армии дивизии язык стал подарком, во время и ко столу. Сколько бойцов погибло ради языка - и вдруг все обошлось бескровно.
Переводчика в дивизионе не было, пригласили техника Лобастова и еще какого-то жидка из дивизиона. Вдвоем они неплохо справились с порученным делом. Поначалу немец отказался вообще давать какие-то сведения о себе и воинской части. Требовал подать ему начальник более высокого ранга, чем капитан - начальник штаба дивизиона. Когда командир вошел в землянку, мы все, как положено, Встали. Встал и фриц. А затем сел вновь на табуретку. Но Данилов дал понять, что надо встать. И тот поднялся. В короткой, примерно 40 минут, беседе немец дал сведения о себе и назвал, в какой части служит, кто ее командир. Что ушел он из поселка в батальон и при нем в портфеле находились пакеты, с которыми он еще не знаком. Не прошло и часа, как из штаба 152 стрелковой дивизии прибыла специальная автомашина с автоматчиками, которая забрала пленного и всю группу разведчиков во главе с Соколовским Борисом.
Утром следующего дня они вернулись с правительственными наградами. Соколовскому вручен орден отечественной войны 2й степени. От пленного были получены важные сведения, касающиеся подготовки вермахтом нового летнего наступления летом 1943 года в районе Курска, Орла и Белгорода. Немецкое командование все время придерживалось ведению боя из траншей, которые связывали блиндажи, огневые точки. Наступление пехоты велось цепями. У нас же до 1943 года преобладала тактика наступления отделением, взводом и ротам, более глубоко и эшелонировано.
В обороне траншеи не рылись, а рылся окопчик индивидуально каждым бойцом и солдатом. Что серьезно осложняло руководство боем, особенно в ночное время. Не было чувства локтя своего товарища, взаимной поддержки и выручки. Чувство одиночества и неуверенности могли сломить волю к сопротивлению врагу. Вызвать панические настроения или вообще оставить поле боя, особенно ночью.
Зато в ровике безопаснее, чем в траншее при бомбежке или артобстреле. Прямое попадание в него - явление редкое. Рядом с нашим расположением у хутора появилась даже иностранная часть, как я думал тогда о чехословацкой бригаде под командованием Людвига Свободы. Моя встреча с первым чехословацким офицером произошла неожиданно и не весьма дружелюбно. Шел я днем, уже нахоженной тропинкой, лесом из дивизиона в полк. На плече висел карабин. На небольшой полянке метрах в восьмидесяти от меня шел человек в немецкой форме одежды, в пилотке тёмно-синего цвета с кокардой, как у немцев.
И вижу, двигаются навстречу мне. Я машинально сбросил с плеча карабин и изготовил к стрельбе. Сдержало меня, видимо, то, что мой враг ничего не предпринимал в свою защиту, спокойно шел навстречу мне. Он имел при себе пистолет, но не прикоснулся к нему. На какое-то время я устыдился своему поступку и взял карабин на плечо. Проходя мимо, я виновато ему улыбнулся. И он мне тоже. Чехословацкая бригада провела свой первый бой по соседству с нашей 152й стрелковой дивизии около деревни Соколово. После войны в память о первом народном президенте Чехословакии товарище Готвальде Змиевский район переименовали в год в Готвальдовский.
Там же первое свое крещение приняла Первая Польская армия, так называемое Войско Польское, сформированное на территории СССР. Это произошло в начале августа 1943 года. Мощная артиллерийская подготовка наших войск по противнику 5 июля 1943 года нанесла ему большой урон. Некоторые генералы вермахта сочли нужным требовать отменить генеральное наступление на другой срок, чтобы пополнить потери. Однако Гитлер был неумолим. И всё же в ходе многодневных ожесточенных боев немцам удалось кое-где вклиниться в нашу оборону в 35 км. Кульминационной датой стало танковое сражение под Прохоровкой. Прохоровка - это железнодорожная станция на линии Белгород - Курск, 56 км севернее города Белгорода. Там 12 июля 1943 года произошло самое крупное встречное танковое сражение второй мировой войны между наступающими немецкими войсками и наносящими контрудар советскими войсками. В сражение с обеих сторон одновременно участвовало 120 тысяч танков и орудий. Гитлеровцы потеряли убитыми около десяти тысяч солдат и офицеров, да 400 танков и штурмовых орудий. Не добившись успеха, противник под ударами наших войск начал отход. 5 августа 1943 года советские вооруженные силы освободили Белгород.
Двумя днями ранее, 3 августа 1943 года началось наступление войск Воронежского и Степного фронтов и правого крыла юго-западного фронта, куда входила и 155 стрелковая дивизия, находясь в составе 6 армии. Кодовое название операции: «Полководец Румянцев». Операция являлась продолжением Курско-Белгородской битвы. Войсками воронежского фронта командовал генерал армии Ватутин Н.Ф. Степного фронта - генерал-полковник Конев И.С.
Наступление мы ждали и готовились к нему. Не был известен лишь день и час. Буквально за несколько дней до него вокруг нас понаставили столько артиллерии разных калибров, что, как говорят, плюнуть некуда. Более 200 стволов на каждом квадратном километре. Накануне нашему дивизиону и полку было приказано срочно, в течение ночи, освободить ранее занимаемые помещения: штаб дивизиона, блиндажи и землянки. И в течение двух ночей оборудовать другие, ближе к переднему краю обороны, на берегу Северного Донца. Чтобы надежно зарыться в землю и построить блиндажи, не было времени. Пришлось все делать наспех. Помню, связисты вырыли себе траншею в рост человека, напоминающую букву Г, оборудовали вход с одной стороны, и все это накрыли кругляком из сосен в два настила. Набросали веток и засыпали землей. Там поставили коммутатор связи, соединяя с батареями дивизиона и командными пунктами. Подобные укрытия не гарантировали безопасность в случае прямого попадания снаряда, и спасти могло только чудо. Но именно чудо и спасло нас спустя два часа.
В блиндаже нас оказалось трое. Двое связистов: Лукичев Иван и Николаев. Артиллерийская подготовка по позициям противника началась в 8 часов и продолжалась около двух часов. Это был кромешный ад. Работала наша артиллерия всех калибров, в том числе и катюши. Сотня орудийный выстрелов в минуту сливались в единый гул, канонаду, содрогалась земля, поднималась гарь, дым и копоть. Особенно после того, как противник открыл ответный огонь. Лес, который укрывал наши позиции, стал постепенно оголяться и падать.
Разговор друг с другом мог состояться или на ухо, или криком. Уже через несколько минут перекрытие в блиндаже стало подпрыгивать и болтаться. Содрогалось от разрывов рядом с ним снарядов и мин противника. За воротник гимнастерки и на голову то и дело сыпался песок.
Наконец, оборвалась телефонная связь с командиром дивизиона. Значит, оборвало провод и его надо идти восстанавливать. Когда телефонист ушел в этот клан огня и металла, я подумал про себя: «Не дай бог мне идти следом за ним. Точки 2й и 4й батареи расположены почти рядом с нами. Возможно, там уже появились убитые и раненые». И в этот момент блиндаж наш словно подпрыгнул, раздался взрыв наверху, волна ядовитого дыма ударила в нос и глаза. Ноги засыпало песком. Я искал облегчения, уткнувшись лицом в землю. Какое-то время я не смог сосредоточиться. Что же случилось? Проверку начал с того, что пошевелил ногами. За голову и руки почему-то не тревожился. Не почувствовал никаких болей, подумал, что все в порядке, можно вырезать и осмотреться. Никто из связистов не подавал голоса. Все они находились рядом со мной, в тупиковой части блиндажа, а снаряд разорвался у входа, где были мои ноги. Гробовое молчание нарушил разведчик Орлов, он крикнул: «Братья славяне, вы еще живы?» «Живые», - ответили мы, словно сговорившись. Не помню, как поступили связисты, остались там или ушли, но я приготовил себе другое убежище. Ровик в рост человека. Набросал на дно ветки деревьев и травы, и оставался в нем еще несколько дней до завершения наступательной операции.

ЮГО-ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ

На рассвете 3 марта 1943 года эшелон прибыл на станцию Купянск. Здесь предстояла выгрузка, и она прошла четко и организованно. Эшелон превратился в улей, где каждый знал, что делать. Трактора сходили с платформ, цепляли орудия и вместе с расчетами уходили со станции. Не обошлось и без неприятностей. Некоторые трактора заводились не сразу, вызывая нервозность командиров. Они нередко посматривали на небо. Слышался гул самолетов, и он все время нарастал. Послышалась команда «воздух», что означало рассредотачиваться, ложиться на землю, искать укрытие. Группа немецких пикирующих бомбардировщиков выходила на эшелон, который стоял под разгрузкой. Но нам повезло. Бомбы поразили не наши вагоны, а какой-то порожняк. Серьезных потерь у нас не было.
Первый ночной привал с ночлегом дивизион сделал вечером того же дня в деревне Васильевке. Запомнилось это село тем, что мы впервые за год пребывания на фронте ( в Заполярье ) вошли в контакт с мирными жителями. Они встречали нас, как родных детей. Делились всем, чем могли, даже последним куском хлеба. И конечно, я не мог отказать в просьбе хозяйки дома, где ночевали, убить ее собаку. Уж больно она на нее обижалась. Видимо, собака ей здорово нашкодила. Помню, собака была рыжая, большая. И с расстояния примерно 100-150 метров я выстрелил в нее из карабина и ранил. А со второго – поразил насмерть.
В ночь с 6 на 7 марта 1943 года ночевали в селе Тенеевка, расположенного на левом берегу Северного Донца. До фронта оставалось километров 20, уже хорошо слышалась артиллерийская канонада. Не припомню, где, скорей всего в Москве, с нас сняли валенки и переодели в сапоги и ботинки. Полушубки тоже оставили. В марте на Украине началась оттепель, местами сходил снежный покров. Дороги превратились в месиво. Густая грязь из чернозема наворачивалась на колеса тракторов, орудий, повозок и на ноги людей. Двигаться было трудно. Местность степная, открытая, укрыться от авиации негде, поэтому нередко приходилось падать лицом и туловищем в грязь. Ведь каждому хотелось выжить.
Двигались больше ночью, но и ночами враг не дремал. Именно ночью он подверг нас бомбежке перед самой Тенеевкой, Змеевского района, Харьковской области. Несколько человек получили ранения.
9 марта мы получили боевое задание: двигаться в район деревни Большая Гамольша (?) и там занять оборону. Для этого предстояло переправиться на западный берег Северного Донца возле хутора Гайдары и продвинуться вдоль берега еще километров 15. В том же районе до ст. Тарановка должен был развернуться весь 333 артполк. К тому времени наши войска освободили Харьков, Белгород, Курск, Изюм и ряд других на подступах к Донбассу. Наша 152 с.д. перешла в подчинение 6-й армии Юго-Западного фронта ( командующий генерал-лейтенант Шленин И. Т.
Командиром 152 с.д. вместо полковника Вехина назначен генерал-майор Каруна. Начальником штаба дивизии подполковник Столяров А. М.
Нашим 333м артполком продолжал командовать майор Сластюнин, его зам по политчасти оставался майор Козлов.

Еще в Тенеевке нас информировали, что предстоит не наступать, а обороняться. Что вермахт 19.02.1943 перешел в контрнаступление из района Донбасса против наших войск в районе Харькова, которые наступали на г. Запорожье и Днепропетровск.
К середине февраля 1943 положение наших войск под Харьковом ухудшилось. Оказывается, противник нащупал брешь в обороне на флангах двух фронтов: левого крыла Воронежского фронта и правого Юго-Западного. 152 с.д. должна была заткнуть эту дыру и предотвратить наступление противника. Но было уже поздно.
К нашему прибытию в начале марта 1943 немцы создали перевес в живой силе и технике, расширили эту брешь и создали угрозу окружения Харьковской группировке наших войск. И 16 марта 1943 наши войска оставили город Харьков. Оставили город, чтобы закрепиться на левом (восточном) берегу реки Северский Донец.
В этой обстановке наш полк еще до рассвета 10.03.43 около х.Гайдары переправился через реку без потерь. Дальше нас с воздуха надежно укрывал лес. Стояла по-весеннему теплая, солнечная погода. Самолеты противника рыскали над лесом, как коршуны, иногда бомбили рядом с нами. Но ущерба не причинили. И все же в конце пути нас подкараулили. И все из-за нашей беспечности и неопытности на войне. Зачем было гнать колонну тракторов и орудий в деревню Б.Гамольша через чистое поле длиною более километра? Дело было к вечеру и можно было дождаться, когда стемнеет. Так безопаснее. И вот, когда колонна выехала в чистое поле, на нее навалились «мессершмидты». Они буквально утюжили нас, поливая пулеметным огнем с высоты 15-20 метров. Иногда казалось, что вот-вот заденет колесами за голову. Можно было увидеть надменную улыбку пилота. Всего их было, кажется, девять, и каждый сделал несколько заходов. В течении пяти минут невозможно было поднять голову. Все лежали на земле или на снегу, где он еще не растаял. По самолетам никто не стрелял. Из винтовок и карабинов - бесполезно. Пулеметов не было. Поэтому летчики вели себя нагло и безнаказанно. Я лежал на снегу в полушубке примерно в середине колонны. Таких мишеней, как я, было немало. Помню, когда лежал на снегу, все время разгребал его, чтобы в маленькой ямке защитить свою голову. Иногда закрывал ее руками, заранее зная, что все это бесполезно. Действовал инстинкт самозащиты. Закрыв глаза и ожидая чего-то смертельного и трагического, мысленно переносился в родную деревню, в отчий дом, к родителям, которые стояли перед глазами. На моем фронтовом пути это была первая смертельная опасность. Может, поэтому и перенес ее тяжело. В дальнейшем их было много, больших и малых, которые переносил спокойно.
Когда закончилась атака, на какое-то время стало тихо-тихо, каждый. вероятно, проверял себя, здоров ли, не перешибло ли чего. Затем послышалась команда «По машинам»! Первое, что я увидел – началось возгорание прицепа, где везли ящики со снарядами. Видимо, самолеты стреляли зажигательными патронами. Сразу же появились раненые. С одним пришлось повозиться. Он получил пулевое ранении в голень с переломом кости. Чтобы транспортировать его, нужно было наложить большую шину. А ее не было. Пришлось искать в деревне доску и приспосабливать вместо шины. Пока возился с ранеными, уже стемнело.
Поздно вечером в одном из домов, где разместился штаб дивизиона, командир собрал всех офицеров. К этому времени все три батареи заняли огневые позиции на западной окраине деревни Большая Гамольша. В доме, где разместился штаб, было тесно. У хозяйки было трое детей, и им тоже нужен покой, поэтому я решил переспать ночь в большой куче сена, что лежала во дворе. Тем более, что мороз был небольшой. На всякий случай я предупредил начальника штаба и часового во дворе. Уснул не сразу. Все думал за день завтрашний. Перед нашими позициями все было тихо. Только издалека, километрах в 5-7 слышалась стрельба. Туда, в сторону ст. Тарановка вчера ушли главные силы дивизии, чтобы удержать город Змиев. Слева от нас по берегу противника не было. Сзади нас местами начал разливаться Северский Донец. В случае отступления нам придется идти старой дорогой, если противник ее не перережет. Или по льду или вплавь. А как с техникой? Все это навязчиво лезло в голову.
Утром командир собрал офицеров и разъяснил депешу командования. Отступать на восточный берег С.Донца той же дорогой... Но тут же заметил, что горючего мало, поэтому на рассвете он направил в район Тарановки бензовоз, который должен доставить горючее часам к девяти. Но его не привезли.
Между тем в районе Тарановки шел ожесточенный бой. Перестрелка перемещалась в нашу сторону и в сторону города Змиева. А перед нашими позициями по-прежнему стояла тишина. Противника не было. И только около 11 часов, когда вовсю сияло солнце, дивизион начал отход по вчерашней дороге. Поле преодолели, рассредоточившись и на предельно высокой скорости. День вчерашний многому научил. Самолеты не появлялись. Лес вновь взял нас под защиту. Авиация противника работала левее нас по фронту. И там не утихал бой. Становилось ясно, что немцы собирались овладеть Тарановкой и Змиевым, выйти к реке и перехватить дорогу, не дать нам переправиться в Гайдарах, где сохранилась единственная переправа. Предвидя все это, наша колонна двигалась довольно быстро. И все же немцы опередили нас. Еще до въезда в Гайдары наша разведка донесла, что туда проникли автоматчики противника, и на улице идет бой. Немцы пока контролируют западную сторону хутора. На восточной окраине их пока нет. Командир дивизиона Данилов А.В. принял единственное и правильное решение: прорываться вперед через хутор к переправе, которая находилась примерно в километре от х. Гайдары. Если потребуется, под прикрытием тракторов и орудий принять бой. Было приказано всем орудийным расчетам спешиться или сесть на лафеты орудий и стрелять из карабинов по противнику. Не только по видимым целям, но и по предполагаемым. Тем самым заставить его убраться или нейтрализовать его действия, пока колонна идет по улице хутора.
Автоматов у нас в то время не было. Вступать в ближний бой с немецкими автоматчиками было и опасно и рискованно. Но иного выхода не было. Ведь война сплошь состоит из рисков.
Внезапное появление дивизиона и ружейный огонь застали немцев врасплох и вынудили отступить. Колонна повернула на переправу. В это время на ней уже создалась большая пробка. Кроме нас, на другой берег отходили и другие части. Немецкие бомбардировщики и штурмовики буквально утюжили нас. И только по какой-то счастливой случайности бомбы падали рядом с мостом, но ни одна в него не попала. Серьезных потерь мы не понесли, ранило несколько человек. Двух лошадей убило. Помогли наступающие сумерки.
Когда последние орудия были на переправе, начальник штаба предложил мне перейти на восточный берег. Уже не через мост, а сторонкой, по льду. Местами он был тонким и хрупким. Тоже пришлось рисковать. Еще при выезде их хутора на переправу выяснилось, что один орудийный расчет, вместе с трактором и 76 мм пушкой остался перед х. Гайдары. Испортился трактор и не заводился мотор.
После переправы дивизион рассредоточился в доме отдыха им. Орджоникидзе. А о судьбе орудийного расчета из семи человек не было известно более суток. И все мы серьезно переживали. И вдруг пришла неожиданная и радостная весть, что расчет нашелся. Переправился на наш берег и притащил орудие и боекомплект снарядов. Люди проявили мужество и смелость. Под носом немцев вывели из строя трактор, спрятав какую-то важную деталь в лесу, а орудие уволокли на себе и потом переправились по льду в нескольких километрах от наших позиций.
Через несколько дней, в середине марта, наш 2й дивизион занял огневые позиции около х. Омельченко, примерно в километре от штаба полка. 1й дивизион Фатьянова занял оборону возле дома отдыха. 3й дивизион в то время еще не имел матчасти ( орудий и прочего ) и личным составом не был укомплектован
Полностью и использовался как резерв. Стрелковые полки дивизии (480, 544, 646) заняли оборону впереди нас по всему восточному берегу С. Донца. Это по фронту около 10-12 км. В этом месте река делала петлю в западном направлении. Она как бы вклинивалась в оборону противника. Вроде полуострова. Мы были в невыгодном для обороны положении. Наши позиции подвергались артобстрелу с трех сторон. Более того, на другом берегу были солидные высоты, которые давали немцам возможность просматривать нашу оборону на большую глубину. Не случайно за неделю противник взял под прицел все дороги и перекрестки, где могли передвигаться войска. Засек и пристрелял плохо замаскированные нами командные пункты.
Между хутором и рекой, в лесном массиве, управление дивизиона оборудовало себе временные блиндажи, а месяца через два – настоящие, в три наката бревен землянки. В нашей штабной, жилось спокойно и безопасно. Если не угодит бомба или снаряд крупного калибра. В отличие от Заполярья, спали не на мерзлой земле, покрытой ветками и мохом, а на дощатом настиле, нары в два яруса. И прожили мы в ней до конца июля 1943.
В то время все понимали, что после Сталинграда и изгнания врага с Кубани, Дона и Сев. Кавказа ни одна из сторон не в состоянии предпринять большую наступательную операцию. Силы истощились, войска устали. Нужна передышка. К тому же снабжение наших войск продовольствием и боеприпасами ухудшилось. Рацион питания был настолько скудным, что приходилось затягивать ремни, чтобы удержать штаны. Наши тылы и базы снабжения войск остались далеко позади, км в 200-300 на востоке. Отступая. Фашисты уничтожали, увозили и угоняли все, что могли. В стране не было государственных продовольственных резервов, потому что все хлебные области и районы оказались оккупированы немецко-фашистскими захватчиками. Дефицит ощущался во многом. В хлебе, мясе, жирах, одежде, обуви и даже в табаке. В то время наша кухня варила борщ из конины и бурячков, добытых на месте. Бульон выглядел черным, очень жидким и имел какой-то непонятный вкус. Мясо припахивало потом. И не каждый съедал свою порцию. Не жаловались лишь татары, которых было мало. Конину добывали за счет раненых лошадей. О борще говорили: «крупинка за крупинкой бегает с дубинкой».
Надо отдать дань уважения местному населению, которое делилось с нами последним куском хлеба. Конечно, и мы делились с ними, чем могли.
Примерно к 1 мая продовольственное снабжение улучшилось. Офицерам стали выдавать дополнительный паек: мясные или рыбные консервы. Табак или папиросы. Съедали паек, в основном, коллективно, за 1-2 приседа.
Подразделения артполка перешли на новую форму одежды. Солдаты и офицеры одели погоны. Полностью избавились от зимнего обмундирования. Одели пилотки. Передышка дала возможность сменить белье, избавиться от вшей, помыться. Хоть и не в настоящей бане. Личный состав попусту без дела не шатался, каждый находился на своем посту и в постоянном напряжении, в ожидании какой-то опасности. Важное значение придавалось политико-воспитательной работе. Фронтовые и армейские газеты доставлялись регулярно и прочитывались. Слушались сводки Совинформбюро и сообщения ТАСС.
В землянке, особенно вечером, прокручивались пластинки на патефоне. В моей памяти и до сих пор сохранилась песня «Утес». Она поднимала моральных дух, вселяла надежду в победу нашего правого дела. Утес и Сталинград сливались вместе. По вечерам, когда собирались все вместе, делились впечатлениями о новостях, о гражданской жизни. Иногда рассказывали забавные истории. Из телефонных разговоров связистов с батареями всегда можно было знать, что происходит в зоне дивизиона и полка. И оценивать обстановку.
Высокие сосны надежно прикрывали землянку с воздуха. Немецкие самолеты-разведчики, особенно фокке-вульф, с бронированным брюхом, который все называли рамой, часто кружили над нами.
В течение марта и части апреля наша артиллерия отмалчивалась, терпела обиды. Не было полного комплекта боеприпасов. Каждое орудие могло сделать не более 10-15 выстрелов. Требовалось разрешение командира дивизиона, а то и полка. Противник же давил нашу оборону всеми доступными средствами. Снарядов и бомб не жалели.
Частые обстрелы и бомбежки научили нас многому: правилам поведения, бдительности и предосторожности, которые нигде не написаны. Со временем у каждого выработался инстинкт самосохранения. По орудийному выстрелу научились распознавать степень опасности. Шум или свист при движении снаряда или мины подкреплял наши предположения. Поэтому не всем пролетавшим снарядам «кланялись». Однако, тебе предназначенный снаряд часто падал бесшумно, а если и был услышан, то слишком поздно. И лишь случайность, счастливая секунда могли спасти от беды. А вот от мины немецкого шестиствольного миномета было достаточно времени, чтобы лечь на землю. Был слышен вой, напоминавший мычание осла. Между слышимым выстрелом и падением мины было около 5-7 секунд, в зависимости от расстояния, что позволяло среагировать на опасность.
С марта 1943, когда фронт стабилизировался, немцы начали тактику активной обороны. Постоянно вели разведку и подвергали бомбежке наши позиции. Часто наши артиллеристы не стреляли даже по целям, хорошо видимым без бинокля. Снаряды берегли только на случай прямой атаки противника.
В июне перед нашими позициями стали появляться совершенно нам незнакомые самоходные пушки «Фердинанд» и танки «Тигр». Наши 76мм пушки были не в состоянии пробить их лобовую броню. Они не просто появлялись показать себя, но и наносили удары по целям прямой наводкой. Как из ружья.
Но через какое-то время наша оборонная промышленность наладила выпуск 100мм пушки, которая пробивала их броню.
Опыт ведения войны, как и любого дела, приходил не сразу. И пока командиры и подчиненные познали все тонкости, много чего потеряли. Гибли люди, лилась кровь. Приведу случай, который мне хорошо запомнился. Я оказался и очевидцем и участником этой трагедии.
Произошло это в конце марта, в одном из домов Задонецких хуторов, на восточном берегу Сев. Донца. Там располагались наблюдательные пункты дивизиона и трех батарей. Они выявляли и пристреливали настоящие и будущие цели, корректировали огонь. И все наносили на топографические карты, выданные специально и только для данной местности.
В середине дня с наблюдательного пункта пятой батареи позвонили в дивизион, что есть раненые и нужна мед. помощь. Я взял свою санитарную сумку и направился туда, лесом, по проводу связи. Пройти надо было метров 500-600. Листвы на деревьях вокруг еще не было, и немцы хорошо видели, что делается вокруг и во дворе. Разведчики пренебрегли элементарной осторожностью, сидели и наблюдали открыто. И жестоко поплатились. Я тоже шел туда, как на прогулку, совершенно открыто. Во дворе дома из погреба выглянул командир батареи, коротко объяснил, что случилось, и вновь закрыл дверь. Это был типичный украинский дом, наполовину из дерева, наполовину из земли и соломы. Посредине – дверь в кухню, а справа и слева – по одной комнате. Когда я вошел в кухню, обе двери были немного приоткрыты. Слева доносился стон, и я направился туда. В комнате было темно. Единственное окно закрывала деревянная ставня. Раненые лежали на прикрытом соломой полу. Их, кажется, было трое. Один оказался раненым в голову и тяжело, даже бредил. Первую мою повязку он содрал. Наложил другую, более надежную. Перевязал еще одного раненого. На это ушло не менее 15 минут. Оставалось вызвать с батареи повозку и вывезти раненых, если позволит противник. Но раньше я решил осмотреть вторую комнату. И вдруг дом содрогнулся. Я упал на пол головой к русской печи, ногами к двери, рассчитывая. Что печь хоть немного защитит в случае прямого попадания снаряда. Разрывы снарядов буквально обложили дом. На меня сверху упало решето, потом пила, затем горшок, не то с фасолью, не то с луком. Минуты через три обстрел прекратился, но я не спешил вставать. Но надо было разобраться со всем до конца, есть ли еще раненые и оказать им медицинскую помощь. Через приоткрытую дверь я заметил, что на полу кто-то лежит или сидит. С трудом приоткрыл дверь наполовину. Ногами ко мне лежал сержант, командир разведки пятой батареи Щербаков. Я узнал его сразу. А рядом – солдат его отделения. Оба получили осколочные ранения в грудь и головы. Не проявляли никаких признаков жизни. Не разворачиваясь, я сделал несколько шагов назад, к той же двери и обратил внимание сначала на обувь, а потом на ноги человека, согнутые в коленях. Дверь дальше не открывалась, и я решил потянуть ее на себя, влево. И на какое-то время оцепенел и не поверил своим глазам. На стуле сидел боец, одетый в шинель и ботинки. Между его ног стоял карабин. Он держал его крепко обеими руками. Все было на месте, кроме головы. Вместо нее торчал окровавленный конец позвоночника. Меня охватил ужас. Хотелось бежать прочь. И я с трудом поборол страх и эмоции. Чувство долга перед товарищами и воинской присяге помогли. Пытался понять, как это случилось, где голова? В комнате ее не было. Зато стены и потолок были обильно забрызганы кровью и кусочками мяса. Под стулом, на котором сидел солдат, виднелась лужа крови. Характерно, но ни в одной из стен комнаты я не нашел дыры от снаряда. Пришел к выводу, что он залетел через окно и разорвался на голове.
Я вернулся в кухню и подумал, как уйти из дома незамеченным? Решил, что пробегу прежней дорогой. Но в это время во дворе разорвался один снаряд, потом другой, и все повторилось. И как только поутихло, стал уходить другим путем, вылез в окно со стороны противника, спустился к реке и мелколесьем пошел в штаб дивизиона, чтобы вывезти пострадавших.
Через какое-то время выяснились причины их гибели. Это пренебрежение правилами безопасности. Русская удаль к добру не приводила. Вокруг этого случая и его жертв шли разговоры не только в нашем дивизионе, но и во всем артполку. Маскировать от противника надо все, особенно орудия и наблюдательные пункты. А немцы выстрелили прямой наводкой, из самоходки или танка. И в какое время это произошло, до моего прихода или после, я не знал. Тела погибших похоронили с воинскими почестями недалеко от дома отдыха «Орджоникидзе».
Еще один случай произошел со мной в августе 1943, в разгар Орловско-Курской битвы, когда наша 152 с.д. прикрывала левый фланг войск Белгородского направления. Тогда снаряд угодил прямо в наше укрытие, траншею, перекрытую наспех мелким кругляком и землей. Разорвался на крыше, образовав большую дыру прямо у моих ног перед входом в траншею. Кроме меня, там в углу сидели два связиста с телефонным аппаратом. Среди них был Николаев и Лукашов Иван. Нам тогда повезло. Отделались испугом. А я получил кратковременную контузию.
К концу апреля 1943 природа благоухала. Деревья покрыла листва, потеплело, установились солнечные дни. Пришло время соловьиных песен, которых я никогда не слышал. Иногда казалось, что нет никакой войны. Только одиночные орудийные выстрелы да пулеметные очереди иногда нарушали соловьиные трели. Я нередко посещал командный наблюдательный пункт и любил слушать новости из первых рук. Однажды кто-то из разведчиков оторвался от стереотрубы и говорит: товарищ капитан, посмотрите, как какая-то стерва провожает немца! Кто-то глянул в бинокль и говорит: и правда! Вот бы садануть по ним хотя бы парой снарядов. Я тоже приложился к стереотрубе. От хутора, в сторону реки, девица шла под ручку с немецким офицером. На крутом высоком берегу, перед спуском к реке, они остановились. Как раз напротив переправы, где месяц назад нас бомбили «юнкерсы».
Унтер пошел вниз, к реке, к своим траншеям. А девица оставалась на месте и все время махала ему белым платочком. Затем развернулась и медленно пошла к крайним домам.
- Ну, и стерва, - сказал кто-то из наших. Ведь и не боится и не стыдится. И тут уже все стали просить командира. И не уговорили. «Они нам ничем не угрожают. Сводить счеты будете после войны».
4.07.1943 в моей жизни произошло важное событие. В штабе 333 артполка замком по политчасти майор Козлов вручил мне партийный билет. И я стал членом всесоюзной коммунистической партии большевиков. Партии, которая к тому времени по праву называлась организатором всех наших побед. И шел, я помню, в дивизию в приподнятом настроении с карабином за спиной и противогазом на левом боку. Шел лесом и на одной из полянок неожиданно попал под мощный артналет. Все произошло так быстро, что я бухнулся на землю, где стоял и с опозданием. Один из снарядов разорвался в нескольких метрах, и меня обдало песком. Рядом я увидел наполовину засыпанный песком ровик и подтянулся к нему на животе, надеясь спрятать голову. Поднявшись с земли, я почувствовал зловонный запах. Оказывается, своим коленом раздавил кучу человеческого кала. Воды близко нигде, кроме кухни, не было. Пришлось идти очищаться туда. Галлактионов, старший повар, помог в этом. И все смеялись. А потом и говорит: «Товарищ лейтенант, а чего у вашего карабина ложа поцарапана и осколок торчит?» И еще обнаружили, что один из осколков пробил коробку противогаза и привел его в негодность. С тех пор я избавился от противогаза навсегда, до конца войны. Кто-то из присутствующих сказал, что мне сегодня здорово повезло. И партбилет получил и невредим остался. С хозвзводом и кухней я был связан по службе. Там я держал средства индивидуальной химической защиты ( противоипритные пакеты ). Чемодан фельдшера с медикаментами и перевязочными средствами, свои личные вещи, иногда карабин и другое. Потом я был обязан контролировать качество продуктов питания и готовой пищи. И еще тогда в хозвзводе имелось тогда противотанковое ружье, из которого можно стрелять и по самолетам. А их тогда кружило много, много и разных марок. Меня это увлекло и стал помаленьку постреливать. Лучше всего подходила так называемая «рама», немецкий разведчик Фокке-Вульф. Большая мишени и небольшая скорость. Результаты стрельбы тогда трудно было определить. Стреляли многие, из разных видов оружия. Иногда самолеты загорались или уходили на большой скорости. И поди докажи, что пуля подожгла самолет. Но были случаи, что и доказывали. И тогда снайпер получал правительственную награду – орден, не ниже. Помню, противотанковое ружье постоянно висело на березе, рядом с глубоким ровиком. Патронов хватало. И когда самолеты пролетали невысоко и группами, стрелять было приятнее. При том условии, что они тебя не заметили. И вот однажды произошло нечто подобное.
Несколько немецких бомбардировщиков на высоте метров 200-250 шли курсом на хозвзвод. Я успел сделать лишь один выстрел по ведущему и изготовился ко второму. И вижу, как вся группа стала пикировать, как мне показалось, прямо на нас. Мне удалось выстрелить вторично и с большим для себя риском. Прыгнул в ровик и услышал, как осколки стригут листья и ветки березы. Оказалось, что самолеты атаковали не нас, а соседний объект. Там хранились боеприпасы. Каждый день нашего пребывания в обороне напоминал в чем-то день вчерашний. С восходом в небе появлялся разведчик-рама. Иногда два. И не торопясь начинал разгружать свою почтовую корреспонденцию, так как наши самолеты появлялись редко. Выбрасывались листовки, обращения и даже журналы. Их валялось на земле так много, что хватало каждому отправить естественные надобности в любое время суток. Немецкое командование призывало нас сдаваться в плен, обещая сохранить жизнь, или вступать в добровольческую армию под командованием Власова. Назывался пароль: штык в землю, руки вверх. Напоминалось прихватить с собой котелок, кружку и ложку. Видать, у Гитлера дела с посудой обстояли плохо. Кое-кто из наших попадался на удочку противника. Перебегали на его сторону. Ведь конца войны еще не было видно. О скорой победе никто не говорил, ни мы, ни противник. Каждая сторона готовилась к решающей смертельной схватке. И каждая верила в свою победу. Иначе и быть не могло. Сдача в плен и переход на сторону врага по законам СССР жестоко карались. И не зря. В сущности, это кара за измену Родине. И все равно такие преступления в действующей армии имели место. Чаще, мне кажется, из-за трусости или по малодушию.
Так, в мае 1943 в одном из пехотных полков нашей дивизии пропала часть боевого охранения. Без шума и выстрелов. И в нашей обороне образовалась ничем не прикрытая дыра. Ходили разные слухи. Говорили, что наших солдат ночью увела немецкая разведка. Другие говорили, что они сами сговорились и ушли добровольно. Тайное стало явным через 9 месяцев спустя. При форсировании реки под городом Николаевым старшина одного из наших стрелковых полков узнал в пленном власовце своего бывшего подчиненного и пытался устроить ему самосуд. Но о подробностях позже.

И вот 23.01.1943 года части 152 с.д. погрузились в эшелоны на станции Кола под Мурманском. Прощай, север, прощай, тундра! Все почему то думали, что везут нас под Сталинград или близко к нему. Наша дивизия оказалась в резерве главного командования. И стало понятно, что наша судьба решается в Москве.
Проезжая Кемь, я дал телеграмму родным в Мстишино, что примерно 29-30 буду в Вологде. Однако телеграмму родители не получили, и в Вологде меня никто не встретил. С разрешения начальства я посетил квартиру Сидоровых по улице Ворошилова, 71, недалеко от вокзала, где рассчитывал увидеть кого-то из родных. Это были родители Сидоровой Галины, которая в 1946 стала женой моего брата Александра.
Помню, одного из пожилых людей возле эшелона принял за дядю Васю, окликнул его. Он обернулся ко мне и ответил, что не дядя Вася. По-видимому, мою телеграмму военная цензура не пропустила и выбросила в корзину. И правильно поступила. Я почему-то до этого ранее не додумался.
В полдень эшелон отбыл по направлению на Ярославль. По дороге к эшелону пристроился «мессершмидт» и стал постреливать. Но на втором заходе его встретили два пулемета, расположенные в голове и хвосте поезда. Ему пришлось сматываться восвояси. В то время фронт проходил в районе города Тихвина. Самолеты противника часто бомбили и обстреливали эшелоны.
Около Ярославля мы встретили несколько эшелонов с немецкими военнопленными. Их везли на север, подальше от фронта. Теперь они должны были работать на нашу державу, которую сами же разорили. Из вагонов их не выпускали. Поэтому из любопытства выглядывали из окон товарных вагонов. Смотрели зло и враждебно. Неласково смотрели и мы. Попадись кто из них у вагонов и без охраны, наверняка бы лишили жизни.
С нашей стороны в их адрес постоянно сыпались реплики: «Гитлер капут»! и «Довоевались, еб вашу мать!» На что они охотно отвечали: «Я, я». Там же пришлось видеть их на марше и под конвоем. Их жалкий вид, летняя одежда ( даже в пилотках ), ботинки с деревянными подошвами у многих наводили тоску, а иногда и сочувствие их судьбе. Ведь они все же люди, хотя и враги. Временные, конечно. В истории такое бывало часто. И будет впредь.
Мы же были одеты в теплую одежду: ватные брюки, фуфайки поверх шинели или полушубки, зимние шапки и рукавицы. В такой одежде можно было лежать на снегу не один час. Будь мы так одеты в начале мая 1942 под Петсамо, в тундре, последствия снежного бурана были бы не такие трагические. Дивизия дошла бы до передовой, а не замерзла, как это случилось.
Оказывается, найти виновников трагедии не так-то просто. Конечно, виновата природа, стихия. Предвидеть ее в то время никто не мог. А командный состав дивизиона и выше тогда еще не знали замысла и целей наступательной операции 14 армии. Оказывается, командующий фронтом генерал Фролов В. А. спешил обрадовать Верховную Ставку о разгроме фашисткой группировки в Заполярье и о выходе на государственную границу СССР. Видимо, тут последует престиж, хвала, почести и награды.
Однако личный состав подразделений во всем винит Командование дивизии, армии и фронта. На деле же, когда теперь все рассекречено, виновник определился быстро и точно. Это командование 26й армии отправило дивизию в Заполярье в летнем обмундировании. Командование Карельского фронта ( генерал Фролов ) повинно главным образом. К тому же операция была подготовлена плохо и тактически неграмотно. Командование 152 с.д. не возразило этому решению. Вот что сказал сам командующий 14й армией генерал Щербаков: «Самый серьезный просчет фронтового командования заключался в промедлении, допущенном с вводом в сражение единственного резерва – 152 с.д. ... Если бы к 30.4.42 все части 152 с.д. вошли в состав 14 армии и были на линии фронта, я убежден, все свои задачи армия бы выполнила до снежной бури, и она стала бы нашим союзником, а не врагом». Но и он лукавит. Ясно одно: командование поинтересовалось боевой готовностью 152 с.д только тогда, когда ее замело снегом... Короче говоря, дивизию приняли сухо, как сироту. И за это она поплатилась сотнями человеческих жизней и тысячами обмороженных. Однако никто из состава командования не ответил за свою преступную халатность. Все списали на погоду. Да и кому нужны были такие «мелочи», когда страна находилась в смертельной опасности. Когда каждый день уносил не сотни, а тысячи жизней. Правду говорили: «Война спишет». И она списала многое из того, что жестоко и несправедливо.

В Москву наш эшелон прибыл ночью 1.02.1943 года. Стояли на станции Лефортово. Все интересовались, долго ли будем стоять, и на какой фронт нас повезут. Ждали отъезда каждый час, а простояли три недели. К тому времени судьба Сталинграда была решена в нашу пользу. Бои переместились на Дон и Кубань, на Украину. В середине января наши войска освободили Харьков.
За три недели мы помаленьку изучали Москву. Она выглядела хмурой и безлюдной. Днем даже метро казалось полупустым. Кругом патрули. Над Москвой болталось множество воздушных шаров на металлических тросах. Это аэростаты. Они защищали город от авиации. И небезуспешно. Вражеские самолеты натыкались на них ночью и падали. В темное время суток путь самолетам преграждали еще и прожектора. Их лучи брали противника в «фокус» и ослепляли. В это время зенитки били на поражение.
Мы нередко ездили в центр, к Кремлю, чтобы познакомиться с городом. Однако вскоре нас предупредили представитель военной комендатуры: впредь там не появляться. Так как одеты не по форме. Все были в полушубках и знаков различия, званий не видно.
Как раз в то время 6.01.43 Президиум верховного Совета СССР изменил многие воинские звания и ввел новые знаки различия. Были изменения в форме одежды и порядок ее ношения. Знаки различия в петлицах упразднялись. Вводились погоны для каждого вида войск. А гарнизон Москвы к тому времени уже перешел на новую форму одежды. Поэтому военная комендатура и не пускала нас в город, особенно в центр. В то время я имел звание старшего военфельдшера и носил в петлице три кубика. Это соответствовало званию старшего лейтенанта. С тех пор красноармейцев стали называть солдатами. В войсках и подразделениях вводилось единоначалие.
Институт комиссаров упразднялся. Комиссары стали именоваться заместителями командира по политической части. В результате авторитет командира поднимался, он становился единоначальником, его приказы были обязательны для всех, в том числе и для бывших комиссаров.
За период пребывания в Москве мне удалось сфотографироваться с моим однополчанином, лейтенантом Шварцманом, командиром взвода пятой батареи и сержантом Галлактионовым. От безделья часто посещали кино, шлялись по магазинам в поисках спиртного. Иногда удавалось выменять бутылку-другую за буханку хлеба. А с хлебом в Москве было туго. Выдавали только по карточкам на одного человека 250-300 грамм черного хлеба.
Наконец, судьба нашего 333 артполка определилась вечером 23.02.1943 г. В день 23 годовщины Красной Армии. Мы смотрели в клубе кинофильм, как вдруг прозвучала команда: «все, кто из военного эшелона, выходить строиться!» Это был отъезд. Поскольку нашего брата в клубе было много, сеанс пришлось приостановить. И тут же зазвучала песня «Темная ночь». Все вроде приостановились и выходили неспешно. Песня исполнялась впервые. И наполняла в сердцах и тоску и печаль, и вселяла уверенность в нашу Победу. А впереди нас, действительно, ждала степь, тяжелые ночи, рой пуль и снарядов, большие и малые «сабантуи», как писал Твардовский.
Немного позднее, в первых боях, все мы почувствовали, что в Заполярье намного безопаснее, чем в степях Украины. И сидеть бы там в теплых блиндажах и землянках всю долгую зиму, постреливать иногда в сторону противника, и уж вовсе не радоваться, что нас увозят с севера в сторону южную... Там, в тундре, оказывается, было легче выжить. Уже по маршруту движения эшелона: Коломна, Мичуринск, Тамбов, Воронеж, Острогожь становилось понятно, что едем на Украину. Эшелоны дивизии двигались один за одним, по пятам. Днем нигде не останавливались, потому что проезжали по прифронтовой зоне. По всему было видно, что еще несколько дней назад тут шли ожесточенные бои. Повсюду валялась обгоревшая и исковерканная техника, автомашины, танки, повозки, каски немецких солдат. А на снегу местами – большие, огромные пятна крови.
Иногда движение задерживалось из-за неисправности железнодорожного полотна. Отступая. Фашисты выводили из строя шпалы, которые в то время изготавливались из дерева. Они прицепляли к паровозу большой, специально изготовленный для этой цели плуг, и он ломал шпалы напополам.
Среди нас то и дело появлялись реплики: Хорошо наши поработали! Нарастала напряженность личного состава по мере приближения к фронту. Прорабатывались мероприятия по быстрой и безопасной выгрузке из эшелона тракторов и орудий, боеприпасов, лошадей и личного состава.

Карельский фронт

Во второй половине апреля в Кеми была теплая погода, и было решено сменить зимнее обмундирование на летнее. Красноармейцы получили ботинки с обмотками. Для Кеми это нормально, но для Мурманска, который севернее на 400 км , и где весна приходит намного позднее – по меньшей мере дурость.
Переезд в Заполярье занял двое суток. Мы много думали о предстоящих боях но как это будет выглядеть, мало кто представлял. Никто почти не нюхал настоящего пороха. Фронтовиков среди нас почти не было. Немало ребят было призвано из мест лишения свободы, осужденных за хулиганство и другие незначительные преступления. А средний командный состав оказался моложе рядовых красноармейцев, и часто «отцами» командовали «дети». Костяк 152 стрелковой дивизии составляли жители Урала и прилегающих областей.
В бою место каждого солдата и офицера определено уставом. Оставить поле боя, отказаться стрелять, или выносить раненых никто был не в праве. Желание отсидеться в блиндаже или в траншее за кустом будет замечено и расценено как трусость или дезертирство. В бою каждый работает на виду, ощущает чувство локтя и поддержку сослуживцев.
Нас, медиков, в дивизионе было четверо. Кроме меня, в каждой батарее был один санинструктор.
Мое местонахождение в бою определял командир дивизиона или начальник штаба, чаще – во взводе управления, рядом со штабом. Пример действий артдивизиона – фильм «Батальоны просят огня».
На фронте все маскировалось. И батареи, и отдельные орудия.
Как защитить людей от снарядов, холода и снега там, где одни камни и сопки, где невозможно вырыть ни траншею, ни ровик. В этом была одна из главных причин разыгравшейся через несколько дней трагедии 152 с.д.
2 мая 1942 мы выгрузились на станции Кола около полудня. Стояла пасмурная погода с низкой облачностью. До того как началась разгрузка тракторов и орудий, появился сначала один, а потом и второй «мессершмидт». Они пролетали на бреющем над нами. Они не стреляли, и никто не открывал огня.
Около 16 часов, во время большого прилива воды в заливе, паром доставил нас на противоположный берег Кольского залива. До фронта оставалось около 70 км пути через тундру. Где-то справа уже гремела артиллерийская канонада. Это наши береговые батареи отбивали налеты немцев на Мурманск.
Дорога, по которой двигалась колонна 152 с.д. представляла собой коридор в сугробах снега. Высота его в некоторых местах достигала двух метров. Встречный транспорт мог проехать с трудом и не везде. По всему было видно, что зима здесь в разгаре. Куда ни бросишь взгляд, всюду сопки, камни-валуны, большие и маленькие, низкорослые деревья и кустарник, лощины забиты снегом. Позднее выяснилось, что по всей дороге от Мурманска до переднего края обороны – около 70 км – нет никаких жилищ, ни военных, ни гражданских, кроме 27 и 42 километра, где располагались штабы и командные пункты.
Сухой паек, который нам выдали на трое суток вперед, подходил к концу. Вся надежда была на кухни. Под вечер погода ухудшилась. Со стороны Баренцева моря подул сильный порывистый ветер с мокрым снегом. Похолодало. Двигаться по снежному коридору было все труднее. Шинели и брюки начали подмокать, образуя ледяную корку. А ветер, казалось, продувает насквозь. Все здорово устали. Пришлось находиться в движении с утра до 22 ночи без горячей пищи или хотя бы чая. А пурга усиливалась. Движение колонны замедлялось, пока она не остановилась совсем. Посреди тундры, в снежном коридоре. Даже при желании, никто не мог выйти из этого коридора, даже пешком.
Наконец, командир дивизиона Рябов дал команду о большом привале и ночлеге. У нас не было ни палаток, ни плащ-накидок, чтобы укрыться и переждать пургу. Разрешили снять брезенты с кузовов тракторов, но разводить костры было запрещено. Они могли демаскировать наше движение. Накормить горячей пищей не было возможности, нет дров и воды.
Лично меня наступавшая ночь страшила и пугала. Как ее скоротать, чтобы не обморозиться? А что ждет нас дальше? Ночь провели в снежных ямах, плотно прижимаясь друг к другу спиной или боками. Иногда приходилось вставать и делать разминку, чтобы не отморозить пальцы ног. Каждый, кто мог, спал минутами. Часто будили в целях профилактики обморожения. Ночь казалась томительно долгой.
Утром пурга уменьшилась. Дорога представляла собой хаотичное скопление людей и техники, и хаос этот пришел в движение и тронулся в сторону фронта.
К полудню погода снова ухудшилась. Дул встречный ветер, мокрый снег с мелким градом буквально заклеивал глаза и лицо. Кто-то сказал, что легче идти в противогазе. Многие и я последовали этому примеру с той разницей, что маску отключили от противогаза. Для лица наступило облегчение, но стекла потели так, что ничего не было видно, и дышать тоже было нелегко.
К вечеру 3 мая 1942 дивизион и полк вышел в район 42 км. Дороги Мурманск – Петамо, где располагались армейские и дивизионные подразделения. До передовой надо было сделать один переход. А личный состав настолько устал и измотался, что дальше идти не мог. Сухпайки кончились. Кухни не разжигались. Не было дров. У дорог рос только кустарник, и то был занесен снегом. Вместо горячего чая или хотя бы кипятка приходилось довольствоваться снегом.
Всех ждала новая холодная ночь. На этот раз командиры разрешили развести костры. Несмотря на нехватку дров, их развели посреди снежных ям. Небольшие костры вызывали у всех радость и надежду. Появилась возможность хоть немного подремать и заснуть сидя. На то, что капало за воротник и подмачивало снизу, никто не обращал внимания. Сон положил всех. О последствиях никто не думал. Но именно после этой ночи появились первые обмороженные. Для меня возникла дополнительная работа. Распространялись слухи о пропавших и замерзших насмерть пехотных полках. Бойцы погибали не от мороза, он был около 3-5 градусов, а от переохлаждения всего тела, при недоедании, бессонницы и других причин. Мокрая одежда даже при кратковременном сне в снегу довершала дело. Потому первым требованием медиков при привале у костра было разуться, растереть стопы и высушить портянки.
В ту ночь пурга обложила нас, как медведя в берлоге. Меня пугала безысходность и неопределенность нашего положения. Будет ли этому конец и когда. О прогнозах погоды никто из нас не знал. Утром 5 мая положение наше ухудшилось.
С 7 мая ветер немного стих, хотя все еще шел мокрый снег. Не ожидая, пока разгребут технику, дивизион стал пробиваться в сторону переднего края пешком, обходя на дороге пробки.
К тому времени число обмороженных и пропавших без вести в частях дивизии возросло настолько, что она оказалась на грани катастрофы. Такую оценку дал сам командующий 14й армией генерал Щербаков. На дороге появились спасательные группы из числа медработников, которые занимались поиском пропавших и засыпанных снегом бойцов. Они были обеспечены лопатами, носилками, термосами с горячим чаем и всем необходимым. С их помощью мне удалось отправить в тыл десятка полтора своих бойцов.
В конце того же дня у нас откуда-то появилась палатка и кухня. В палатке была печка-буржуйка, она принесла всем радость и удовольствие. Кухня варила обед, издавая блаженный приятный запах.
Начальник штаба дивизии уточнял у взводных людские потери, и вдруг кто-то из стоящих у входа крикнул: «Смотрите, смотрите!» И открыл вход в палатку. К нам по снегу полз красноармеец. В правой руке он волок за собой винтовку, в левой болтался котелок. Все время, пока приближался, говорил что-то невнятное и походил на психически больного человека, чем-то страшно напуганного. С трудом мы узнали, что он из 480 стрелкового полка. Он прошлой ночью потерял своих и уже двое суток ничего не ел. Возле печки он постепенно приходил в себя и все время дрожал. Несколько пальцев его правой руки были обморожены. Я предупредил повара, чтобы ему не обед не давали больше одной порции. После обеда я уснул мертвым сном прямо на мерзлой земле, покрытой лишь ветками деревьев.

Первую фронтовую ночь с 8 на 9 мая мы провели в снегу. Кусок брезента, снятый с повозки, немного защищал от ветра. Метель утихала. Небо стало проясняться, но похолодало до 10 градусов. Так что спать не пришлось. Но радовало то, что вместе с нами пришла кухня, возле которой можно было обогреться, пропустив горячей пищи или чая. Пару дней приносили даже по сто грамм водки.
По ночам противник нас не беспокоил. Шла лишь ружейно-пулеметная перестрелка с обеих сторон. Но утром наши укрытия подверглись мощному минометному обстрелу. Продолжался он минут десять, но и того хватило, чтобы переволноваться. Мины рвались в метрах 10-20. Я лежал, уткнувшись носом в снег. Для всех нас это была первая встреча с войной и смертью. Признаюсь, ощущения были не из приятных. Мне казалось, что следующая мина обязательно упадет на меня. И я закрывал голову руками.
Оказалось, что место для ночлега выбрано неудачно. Это был перекресток полевых дорог, и противник периодически обстреливал его. Мы подыскали более безопасное место у подножия сопки и скалы.
Нам казалось, мы одни обитаем в занесенной снегом тундре. Никакого движения частей или техники мы не видели. Впоследствии оказалось, что командующий Карельским фронтом генерал-лейтенант Фролов дал указания генералу Щербакову прекратить наступление. Так как единственный резерв армии – 152 с.д. утратила боеспособность на марше, понеся большие людские потери: 1200 человек были серьезно обморожены и госпитализированы. О погибших в пурге стыдливо назывались несколько человек, в то время как мы были очевидцами десятков замерзших бойцов и командиров...
Погода улучшилась, было солнечно, потеплело. Но на нас навалилась новая беда. Мы шли с передовой в тыл, навстречу полярному солнцу, лучи которого, видимо, отражались от белого снега. У людей началось сильное слезотечение, конъюнктивит, воспаление глазных век и ранняя степень ослепления. В отдельных случаях – временная потеря зрения. Помочь могли защитные очки, но их ни у кого не было. Хорошо, что снег быстро таял. И одновременно обнажалась трагедия пурги. Мы увидели четверых бойцов, сидевших в снегу спина к спине. На одном не было шапки, а вместо нее на голове сидел черный ворон. Вокруг прыгало еще несколько птиц. Сидящий на голове ворон озирался и громко каркал. Очень хотелось пристрелить эту птицу.
На 42 км нас разместили в деревянных бараках с печками и двухъярусными нарами. Прилично кормили три раза в день. Кроме того, вручили посылки: одну на несколько человек, с теплыми носками и рукавицами, которых у нас не было вообще, печеньем, консервами. В каждой посылке лежали теплые, задушевные письма с пожеланием здоровья и просьбой вести переписку. Некоторые бойцы охотно переписывались, особенно те, кто утратить связь с родными, оказавшимися на оккупированной территории.
Когда дорога Мурманск – Петсамо стала свободной, мы двинулись в тыл. На станции Лоухи, что южнее г. Кемь на 20 км, дивизия и наш 333 артполк остановились на отдых. Начались белые ночи. В округе было много маленьких ручейков с холодной прозрачной водой и множество комаров, которые не давали покоя. Впервые за два месяца выдалась возможность вымыться теплой водой под душем. В целях профилактики цинги наша кухня стала готовить хвойный отвар. В обед каждый должен был выпить стакан этого отвара. В дневное время мы изучали технику и приводили ее в порядок.
Мы делились личными впечатлениями о прошлом походе. Кто отправил дивизию на фронт, в Заполярье в летнем обмундировании, даже без рукавиц? Кто преступно-небрежно отнесся к ее возможной трагедии? Все сходились на том, что вся ответственность ложится на командование 26й и 14й армиях Карельского фронта. Уже теперь известно, что всю вину за трагедию возложили на начштаба дивизии полковника Каверина.
Впервые за полтора месяца представилась возможность написать письмо родным. И ни слова о трагедии в тундре. Потому что все конверты проверялись военной цензурой. Конверты мы делали сами – треугольники. И не заклеивали – все равно вскроет цензура.
Перед отъездом на фронт в дивизии произошел неприятный случай. Один красноармеец во время чистки карабина прострелил себе стопу. А военная прокуратура усмотрела умысел с целью уклониться от пребывания на фронте и возбудила уголовное дело.
А мы тем временем снова отправились на фронт. Лето набирало силу. В начале июля 1942г. расцветал кустарник, мох, лишайник, а на вершинах сопок еще лежал снег. Дивизион расположился на берегу небольшого озерца с ледяной водой, в котором водилась форель. Там мы построили себе жилища – землянки и жили до глубокой осени, пока не заняли огневые позиции на переднем крае обороны.
В длинную полярную ночь обмундирование не снималось, кроме шинели и шапки, огонь в печке-буржуйке поддерживался круглосуточно. Каждый взвод строил свою землянку.
Чаще всего я жил в землянке связистов. Их командиром был Соколовский Борис Анисимович, 1918 года, участник Советско-Финской войны. Человек простой, волевой и решительный. Требовательный и справедливый к подчиненным, за что его ценили и уважали. Я сблизился с ним и подружился надолго. Всю войну мы прошли рядом. Делили пополам и хлеб и табак, горе и радость.
Потом мы узнали о судьбе того красноармейца. Он поправился, и ему тотчас предъявили обвинение в преднамеренном членовредительстве. Ему грозила высшая мера наказания – расстрел, потому что преступление было совершено в военное время.
И в начале августа 1942 в часть приехал военный трибунал и состоялся открытый судебный процесс. Это происходило примерно в 30 км от края обороны. На открытой местности подобрали специальную площадку, на помосте поставили столики и стулья для судей и прокурора, и скамейку – для подсудимого. Эту нехитрую мебель трибунал, как видно, возил с собой. Защитника у подсудимого, мне кажется, не было. Полукольцом вокруг трибунала сидел, затаив дыхание, весь состав 333 артполка, кто на земле, кто на камнях.
После оглашения обвинения председатель спросил подсудимого, понятно ли ему суть обвинения и согласен ли он с ним.
- Нет, я не виновен. Выстрел произошел случайно, - сказал он. – Я этого не хотел.
После допроса подсудимого и свидетелей выступил прокурор и просил назначить высшую меру наказания - расстрел. Подсудимому предоставили последнее слово. На глазах у всех он неузнаваемо изменился не только в лице, но и в поведении. Побелел в лице и остолбенел. Прошло немало времени, прежде чем он с трудом и дрожащим голосом произнес, наконец, несколько слов: «Невиновен я, невиновен». До этого он вероятно, не сознавал тяжести обвинения и наказания. Духовно не был готов уйти из жизни. И потому взорвался и зарыдал как дитя. Просил поверить ему, сохранить жизнь и пощадить. Я искуплю ваше доверие, говорил он.
Не знаю, как другие, а я поверил в искренность его слов. Жалел, как человека. После ранения его бы признали годным к нестроевой службе. И могли бы перевести в должность заряжающего в орудийном расчете или ездовым в хозвзводе.
Самострелы в армии не были редкостью. Чаще по небрежности.
Как раз 28.07.1942 Сталин И. В. подписал известный всем фронтовикам приказ «Ни шагу назад». Думается, что приговор военного трибунала был рассчитан на укрепление воинской дисциплины и ответственности в войсках Карельского фронта.
После последнего слова подсудимого председатель ( кажется, в чине майора ) предложил ему сесть и сообщил, что суд должен посовещаться. Через пять-десять минут приговор был объявлен. Полк выслушал его стоя и находился в таком положении, пока приговор не был приведен в исполнение представителем контрразведки «Смерш» особого отдела 152 стрелковой дивизии.
Осужденного отвели немного в сторону, перед строем полка посадили на камень, а один из офицеров выстрелил из пистолета в голову сзади. Только один раз. Куда дели труп и похоронили ли его вообще, никто не знал.
Разговоры о справедливости наказания длились не одни сутки. Большинство считало его чрезмерно суровым. Однако вслух об этом не говорили. Осужденного лишили права на защиту. Господствовал обвинительный уклон. И это в какой-то мере передалось всем нам. Но и при всем этом многие не верили тому, что осужденный преднамеренно прострелил ногу. Мне хотелось бы знать, что сообщено было родителям. Скорее всего написали «пропал без вести»...
В конце августа 1942 в полку выступала народная артистка СССР Лидия Русланова. Исполняла русские народные песни «Валенки», «Оренбургский платок», «Лучинушка» и другие. Ей никто не аккомпанировал, а слушали с наслаждением. Каждая песня заканчивалась аплодисментами. На какое-то время забывалось, что рядом война.
Лето 1942 в Заполярье было теплым и сухим.
Через нас то и дело летели армады бомбардировщиков типа «юнкерс» под прикрытием «мессершмидтов». Зенитная и корабельная артиллерия защитить Мурманск не смогли, и деревянная северная часть порта выгорела полностью.
Наша 153 дивизия сменила на переднем крае части 14 с.д.
Линия фронта проходила по реке Зап. Лида. Нам противостоял 119 горнострелковый корпус немцев, а перед нами оборонялась 6я горнострелковая дивизия. Командовал корпусом генерал Шёрнер, тот самый, который в 1945 командовал Южной группой войск в Чехословакии и дрался до последнего солдата.
Война носила позиционный характер. Ночью передний край периодически освещался ракетами, иногда происходила ружейно-пулеметная перестрелка.
29 декабря наша артиллерия сделал огневой налет на противника, поздравила его с Рождеством Христовым. Противник на провокацию не ответил.
По ночам, в безоблачную погоду, приятно было всматриваться в дикую природу Заполярья. Кругом сопки, лощины, мелколесье, камни большие и маленькие, покрытые шапками снега. А в небе над головой играет северное сияние. Зрелище красивое и привлекательное. А вот стоять на посту часовым даже возле землянок в такие ночи опасно. Человека, если он не одел белый халат, видно издалека. Были случаи, когда финские лыжники и немецкие егери ночами проникали в глубину нашей обороны, наносили урон и брали пленных.
Жаловаться на питание нам не приходилось. К тому же, командному составу, начиная с лейтенанта, выдавался доппаек: консервы мясные и рыбные, масло сливочное и т.д. В декабре-январе 1942 вместе с горячей пищей один-два раза в неделю выдавали по 100 грамм водки каждому. Хочешь пей, хочешь – отдай другим. Чаще делали коллективные обеды или ужины. Обсуждали положение на фронте, особенно бои под Сталинградом и на Кавказе, куда прорвался враг. Но все верили в победу. После победы под Москвой ждали и победы под Сталинградом.
Суровый климат Заполярья и недостаток витаминов вызвали заболевания куриной слепотой и цингой. С наступлением ночи человек не видел совершенно. Среди личного состава из тех, кому за 50 лет, были случаи симуляции сердечных заболеваний. Принимая ежедневно много соли, они вызывали отечность голеней и симулировали серьезное сердечное заболевание, требующее временной госпитализации.
Явно больным, кроме отвара хвои выдавался экстракт черной смородины. Условий вымыться в бане, конечно же, не было. И не мылись в течении шести месяцев. Но белье менялось ежемесячно. По утрам у многих вошло в привычку умываться снегом.
А симуляторов куриной слепотой выявляли так: поперек дороги ложили предмет, обойти который нельзя, чтобы не запнуться и не упасть. Дневального или часового предупреждали, чтобы проверял поведение больного. В нашем дивизионе таких «больных» не было. Но в полку были. А распознать симуляцию в те тяжелые фронтовые годы было трудно. Единственным прибором у врача и фельдшера был фонендоскоп. Медики носили их в карманах. Рентгеновские аппараты, например, имелись в госпиталях, расположенных в глубоком тылу. Медработникам тех лет при постановке диагноза приходилось полагаться только на данные анамнеза и думать, много думать.
Самым главным внутренним врагом на фронте была вошь. Одолеть вошь значило победить такую болезнь, как сыпной тиф. Проводились проверки личного состава на вшивость: осмотр нательных рубашек поголовно у всех и дезинфекция одежды. В тундре, под Мурманском, у нас были специальные переносные дезинфекционные камеры, вроде шкафа с печкой внутри. Были и другие способы: паром в металлических бочках от бензина.
Помимо выступления Руслановой, нам удалось побывать еще не одном культурном мероприятии – просмотреть фильм «Александр Пархоменко», где главным героем являлся батька Нестор Махно. Действие картины происходило в местечке Гуляй-Поле. И кстати, это село наша 152 с.д. освобождала 7-10 ноября 1943 года. С тех пор я помню песню из того фильма, которую исполнял Махно: «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить... С нашим атаманом не приходится тужить».

30 июня противник возобновил свое наступление на Киев, и 10 августа немцы ворвались в пригороды с юго-западного направления. Наш 4й батальон вернулся на прежние позиции и занял оборону. На прежнее место поставили своего «Максима». Пулемет был старенький, при больших переходах был неудобен, слишком громоздок. Приходилось переносить отдельно станок и ствол. Патроны подавались в ленте, такого же 7.62 калибра, как и винтовки.
Погода стояла солнечная, ночи теплые, и все мы спали на земле у траншеи или в ней, подбросив немного травы. По ночам кто-то постоянно дежурил у пулеметов, и выставлялась охрана. Отчетливо слышалась артиллерийская канонада и ружейно-пулеметная стрельба. Через пару дней фронт приблизился к городу. Немецкая артиллерия и авиация наносили удары по расположению наших частей. Вновь появились убитые и раненые из числа курсантов. К счастью, на этот раз наш «Максим» промолчал – врага остановили другие части.
Не могу не рассказать о случае, который произошел со мной в одну из этих ночей. Я заступил на дежурство у пулемета около трех часов ночи. Было темно. Я сидел, облокотившись правой рукой на станину, и через какое-то время с рассветом задремал. Сильный толчок в спину разбудил меня. Я мгновенно вскочил на ноги и повернулся. Передо мной стоял взводный Кучаренко. Он спросил: «Что спим?» Я промолчал, понял, что оправдываться бесполезно. А потом говорю: «Виноват, т. мл. лейтенант». А он мне и говорит: «Курсант Хомелев, ты представляешь, какой тяжелый проступок совершил и какое теперь время, ты поставил под угрозу наши жизни. За такие вещи можно расстреливать на месте». Я остолбенел, но все же сказал: «Виноват, т. мл. лейтенант, простите». Меня поразило то, что он не стал читать мне мораль о дисциплине, бдительности, военной присяге. И я понял: случись такое еще раз в подобной обстановке он исполнит сказанное, не доводя дело до военного трибунала.
Но к 15 августа 1941 г. враг был отброшен от города и на этот раз. В конце месяца на территорию нашего училища был подан товарный состав, и нам приказали погрузить в него все имущество училища. Приказ выполнили еще до рассвета. Курсанты шептались между собою: «возьмут нас с эшелоном или оставят здесь, в Киеве?» Нас взяли. Еще затемно паровоз тронулся. Оказывается, в товарных вагонах уже были приготовлены для нас стеллажи. В душе все мы радовались, что нас увозят от прифронтового города, куда-то далеко от войны и возможно, надолго. Но куда именно, никто не знал. Нас буквально выхватили из огненного кольца, иначе бы мы разделили участь многих армий юго-западного фронта во главе с генерал-полковником Кирпоносом и 128 офицерами его штаба. Вскоре кольцо вокруг Киева замкнулось. 19 сентября 1941г. Киев пал.
Теперь известно, что трагедия с юго-западным фронтом стала вследствие того, что генерал-полковник Еременко, как командующий вновь созданным Брянским фронтом, не выполнил приказа ставки остановить наступление на юг, в тыл юго-западному фронту. Несколько армий Брянского фронта, 37я и другие, оборонявшие Киев, оказались окружены, и лишь немногим удалось пробиться на восток. Некоторые наши части оказались в Брянских лесах, положив начало формированию партизанского движения.
Наш эшелон двигался медленно, часто останавливался даже в поле, подвергаясь бомбежкам и обстрелу. В таких случаях все выпрыгивали из вагонов и рассредотачивались вокруг состава. Только через сутки, когда проехали Конотоп, самолеты оставили нас в покое. В том же направлении, на восток, пешком и на повозках шло множество людей со своим скарбом и без него. Они убегали от войны.
Эшелон наш двигался окольными путями и медленно. Наконец, мы оказались в Свердловске. Все имущество выгрузили в здание бывшего лесотехнического института. В больших комнатах 2-го этажа поставили двухъярусные нары для сна и отдыха.
К нашему приезду в Свердловск обстановка на фронтах резко ухудшилась. Немецко-фашистские войска вышли на ближние подступы к Москве и Ленинграду, ворвались в Крым и блокировали Севастополь. Пал Киев. Сводки Совинформбюро каждый час приносили тревожные новости. Сам себя я часто спрашивал: сможет ли Красная Армия удержать Москву? И что будет, если враг возьмет ее? В конечном же счете твердо верил в нашу победу. Появление плакатов в городе «Родина-мать зовет!» воодушевило всех.
Здесь, в глубоком тылу, все стали работать для фронта, работать много и напряженно. Мы занимались ежедневно, по 10-12 часов. По воскресеньям разгружали оборудование и станки эвакуированных заводов и фабрик. Под открытым небом на площадках ставили и запускали станки, а уж потом возводили стены и крышу. А морозы стояли – 40 и более...
К тому времени враг местами приблизился к столице на 15-17 км, особенно в районе г.Химки. Никто не мог предположить, что в таких условиях в Москве 7.11.1941 пройдет традиционный парад. Сталин И.В., как Верховный Главнокомандующий, обратился к войскам с речью. Германия, говорил Сталин, истекает кровью. Она долго не выдержит такого напряжения. Еще несколько месяцев или полгода, быть может, год – и Германия лопнет под тяжестью своих преступлений. Он сказал, что на нас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить фашистских захватчиков, на вас смотрят порабощенные народы Европы. Речь Сталина в то время имела большое морально-политическое значение. Всем нам было понятно, что блицкриг Гитлера провалился, и он не смог провести парад на Красной площади в этот день, как об этом трубила Геббельсовская пропаганда. В то тяжелое время Сталин, как сейчас известно, и сам сомневался в разгроме фашистов под Москвой и в остальном – он просто утешал народ. И рассчитывал на открытие второго фронта нашими союзниками.
8.11.1941 немцы захватили г.Тихвин и перерезали железную и автомобильную дороги, ведущие в Ленинград. Город оказался в блокаде. Битва за Москву затянулась, начались лютые морозы, к чему немцы оказались не готовы. И наступление 5.12 под Москвой оказалось для противника полной неожиданностью. И они были отброшены до 15-250 км. Это было самое серьезное поражение фашисткой Германии. И миф о ее непобедимости развеялся. У нас появилась не только надежда, но и уверенность в победе.
После этих событий в нашем училище стало как будто легче жить. Все душевно расправились и раскрылись. Но занятия продолжались в прежнем темпе. Стало больше практики, например, вынос раненых с поля боя, оказание первой помощи.
Помню, однажды мы наступали и должны были взять солидную горку. Снега по колено, а мороз минус 18. Короткие перебежки чередовались с ползанием по-пластунски. А обмундирование было летним: кальсоны, брюки, х\б, сапоги и шинель. Протоптались на снегу больше часа, но до вершины так и не добрались. Кое-кто поотмораживал уши и пальцы.
В училище прошел слух, что учеба приближается к концу, и скоро нам присвоят военные звания и распределят по частям Уральского ВО. И как раз в это время я заработал сам себе неприятность. Часто конфликтовал с некоторыми курсантами. С одним спал рядом на нарах. И вот в начале января 1942 мы снова поссорились, и в ходе ссоры я обозвал его «жидом». Это его задело, и он крикнул, как ужаленный: «Я буду жаловаться!» Но жаловаться не пришлось. Рядом оказался старшина роты, человек уважаемый нами и авторитетный, участник боев на озере Хасан с япошками. Он все слышал. И скомандовал нам слезть с нар. Стоя по стойке смирно, мы рассказали о причине ссоры, а когда мой сосед сказал про «жида», старшина взял под козырек и объявил мне: «Трое суток ареста!». И велел ложиться спать.
Утром я ждал ареста, но его не последовало ни в этот день, ни на следующий. Видимо, старшина либо забыл об этом, либо поменял свое решение.
Через неделю командование зачитало приказ о присвоении всем званий лейтенант медслужбы. Сразу же выдали совершенно новое обмундирование, вероятно, пошитое заранее, так как всем подошло по росту и размеру. Особенно мне понравилась шинель из отменного сукна и яловые сапоги. Но закончилось золотое для нас время. Теперь для каждого должна была сложиться своя жизнь и судьба.
Меня, Пономаренко Николая, Павлова Федора и других человек 10 временно откомандировали на работу в аптечный склад г. Нижнего Тагила. Свои месячные продовольственные карточки мы проели за две недели. И жизнь началась невеселая. Правда, нам выдали наперед зарплату комвзвода, а это 1200 рублей. Но без карточек продукты можно было купить только на черном рынке и по сумасшедшей цене.
И через две недели мы все написали коллективный рапорт об оправке нас на фронт, но ответа не получили. Но однажды братва натолкнулась на ящики со спиртом по 250-300г. и красным вином типа кагора. Первые дни этот товар выносили в карманах одежды. Охрана на проходной не обыскивала. Но потом стала. И мы перебрасывали бутылки через забор в снег, а потом подбирали. После этого администрация базы, видимо, сама стало просить начальство убрать нас. И нас отозвали.
И вот меня, Пономаренко Николая, Павлова Федора направили в 333 артполк 152 стрелковой дивизии, которая формировалась вторично в селе Криулино под Красноуфимском. Я попал во второй артдивизион на должность старшего фельдшера. Случилось так, что никто из нас всю войну не покидал нашего полка и дивизии до самой победы. А после расформирования вместе служили в г. Бресте.
В Криулино весь артполк располагался около деревни, в землянках. Нас одели в зимнее обмундирование: полушубок-дубленка, валенки, ватные брюки, теплое белье, шапка, рукавицы. Казалось, никакой мороз не будет страшен.
У нас еще не было пушек, тягловой силы, винтовок, но в феврале дивизия стала грузиться в вагоны. Мы понимали, что безоружных нас на фронт не повезут. Наш эшелон двигался по маршруту Ковров – Арзамас – Иваново – Ярославль. На вокзалах и станциях всюду виднелись плакаты и лозунги, призывающие бить и изгонять врага с родной земли: «Родина-мать зовет», «Бей фашистов», «Все для фронта, все для победы»...
Туда мы приехали 1 марта. И я подумал, не привезут ли нас в мой родной город Вологду, отсюда до нее было рукой подать, всего 200 км. И действительно, 3 марта 1942 мы прибыли в Вологду, а через пару часов были в г. Соколе, на 40км севернее. До родной деревни Мстишино оставалось 60 км на юг.
Наш 2й артполк расположился в деревне Слобода, и там получил 76 мм пушки и 122 мм гаубицы, тракторы НАТИ-5 для транспортировки, карабины для личного состава. Вооружены были только два дивизиона. Из-за отсутствия вооружения третий дивизион вплоть до 1944 года оставался резервным. Началась напряженная учеба личного состава.
Карабинов для всех не хватало. Качество их желало лучшего. Затворы и другие части требовали доработки. Их шлифовали кто чем мог, иначе можно разрезать или поцарапать руки. Но стволы были качественными и хорошо поражали цель.
В этот же день мне разрешили съездить к родителям и дали на это три дня. То, что придется идти пешком 20 км, меня не смущало. С 6 на 7 переночевал в Вологде у родственников Лукьяновых Александра Дмитриевича и Авдотьи Капитоновны. В голодные 33-35 годы они всегда помогали нашей семье. Бывало, я жи л у них неделями, чтобы не умереть с голоду. Утром 7го рванул по Пошехонке к Мстишино. День выдался солнечным и морозным. Проходя около кладбища «церковное», обратил внимание на гору совершенно голых мертвецов, сложенных в большой штабель, вокруг которого копошились люди. Это были те, кого еще живыми вывозили из блокадного Ленинграда, но в пути они умирали от голода и болезней. Я ужаснулся увиденному и долго стоял молча. Я не знаю, захоронили их или сожгли.
Встреча была волнующая и приятная, ведь дома я не был целый год. Многое изменилось. В деревне кое на кого уже пришли похоронки. Не было вестей и от мужа сестры Симы Одинцова Николая Ильича, которого призвали осенью 1941 и увезли на Ленинградский фронт. В дальнейшем он не отозвался и не вернулся к семье. Считается пропавшим без вести.
Родители сказали, что я повзрослел, стал командиром Красной Армии. Моя мечта осуществилась, но в какое тяжелое время. За два прожитых в деревне дня повстречался почти со всеми односельчанами, они приходили в дом родителей. Таков обычай. Узнал о судьбе товарищей. Побывал на скромном праздничном обеде женщин в честь 8 марта, на котором были человек 15, женщины и несколько стариков за 60 лет. Обед больше напоминал поминки, чем праздник. Не играла гармонь, не пели песен. Разговор шел в основном о проклятой войне. А вечером дядя Вася, участник двух войн: Русско-японской 1905 и Первой мировой 1924 г. Спросил меня: «Володя, ты мне объясни: как могло случиться, что вы пропустили немца к нам на задворки?»Этот вопрос задавали нам, военным, многие. Ответить мы не могли, потому что не знали сами и спрашивали друг у друга.
Утром я попрощался с родными. Прощание было грустным и напряженным. Особенно для родителей, у которых двое сыновей уже ушли на фронт. Теперь настала моя очередь. В первый раз в жизни я по-мужски обнял тятю, брата Дмитрия, дядю Васю. Мама пошла провожать за деревню. На улице присоединился Вячеслав Сидоров, мой друг детства. Он учился тогда в 10м классе. За деревней, перед лесной дорогой, что вела в Токарево и Нагорное, я стал прощаться со всеми. Онял маму и поцеловал. Обнялся с другом. Удаляясь от них, я шел почти задом и махал рукой. И услышал, как мать заплакала в голос и стала причитать: «Господи, царица небесная, убереги и сохрани его!» Я становился, обернулся и тоже заплакал. Мама еще больше расстроилась, и я вернулся к ней, чтобы утешить. Убеждал и успокаивал, как мог. Простились вторично. И едва не вернулся в третий раз. Но сумел овладеть собой.
Проходя по мосту мимо церкви, вновь увидел кучи человеческих трупов, совершенно голых. Их выгружали из товарных вагонов, чтобы предать земле. В деревню Слободу я вернулся удрученным и подавленным. Поселился на частной квартире, вместе с лейтенантом Романовым, командиром взвода связи. Через две недели он заболел сыпным тифом. В том году в Вологде тиф свирепствовал. Нам, медикам полка тогда пришлось нелегко. Вся работа сводилась к одному - борьбе со вшами. Через нее и расползалась болезнь. Там же в деревне Слобода, я получил личное оружие - карабин. Сам доводил его, шлифовал затвор, пристреливал. Правда, на фронте, в работе он мешал мне здорово. Зато карабин намного надежнее и безопаснее пистолета или нагана. Однажды, в 1943 году, этот карабин спас меня от осколочного ранения – осколок впился в ложе, а не в ногу. А мешал он мне потому, что слева висел противогаз, а справа – сумка с перевязочным материалом. Особенно трудно было ползти. Но до 1944 я с ним не расставался.
3 апреля 1942 полк погрузился в эшелон и выехал в направлении Архангельска. В вагонах с буржуйками, под стук колес шли разговоры: куда нас привезут? Мы ехали по новой железной дороге, проложенной через болота. Скорость местами не превышала 3-5 км. Полотно железной дороги колыхалось, зыбь настолько была велика, что казалось, будто вагон вот-вот опустится на дно глубокого болота. 9 апреля эшелон прибыл в г.Кемь.