Анекдот в тему:
СССР, очередь в овощной.
В основном в очереди женщины.
Подходит к продавцу одна:
- Мне пожалуйста морковку. Толстую и короткую!
Подходит вторая:
- А мне пожалуйста длинную и кривую!
Подходит третья:
- А мне любую - мне в суп!!!
Этот анекдот — не анекдот. Это гребаный коан, нейронный вирус, впрыснутый в спинномозговую жидкость народного бессознательного. Он преследует меня, как дешёвый трип, выползает из углов прокуренных баров, где время свернулось в тугую, липкую спираль. Он — ключ к пониманию всей этой бодяги, которую мы зовём реальностью.
Представьте себе этот монастырь. Не как строение из кирпича и молитв, а как герметичную реторту, алхимическую колбу, где перегоняется сама суть человеческого желания. Стены, пропитанные ладаном и тоской. Воздух, густой от невысказанных слов и неслучившихся прикосновений. И в этот вакуум, в эту звенящую тишину, ввозят её. Морковь.
Не просто овощ. О, нет. Это архетип. Фараонова гробница в миниатюре. Яркий, оранжевый, вызывающе фаллический осколок языческого солнца, вторгшийся в сумрачный мир христианского смирения. Это обещание. Не плотское даже, нет, это слишком мелко, слишком пошло. Это обещание формы. Обещание целостности. Предмет, который можно сжать в руке и почувствовать его вес, его гладкую, упругую плоть. Символ мира, где вещи ещё не распались на атомы, где у каждой сущности есть своё нерушимое, данное Богом или Дьяволом тело.
И монашки — эти белые призраки, эти ходячие отрицания плоти — они радуются. Их радость чиста и инфернальна одновременно. Они, как дети, радуются не самой игрушке, а возможности её сломать. Радуются нарушению стерильности, вторжению грубой, земной, корнеплодной материи в их упорядоченный ад. Их смех — это треск льда над бездной.
Но есть одна, кто видит матрицу. Настоятельница.
Её лицо — не просто мрачнее тучи. Это лицо человека, заглянувшего в бездну и увидевшего, что бездна — это гигантская мясорубка. Она не злится на монашек. Её ненависть — метафизического порядка. Она ненавидит не их, а сам принцип устройства этого наебалова. Это ярость гностика, узревшего несовершенство творения Демиурга.
И вот её крик. «Чего радуетесь, дуры?! Морковка-то тёртая!»
Вдумайтесь в эту фразу. Это не просто констатация факта. Это приговор. Это вскрытие всей механики контроля.
Тёртая морковь.
Это уже не символ. Это труха. Оранжевые опилки смысла. Деконструкция, доведенная до абсурда. Это реальность, пропущенная через терку администрации, через цензуру системы, через шредер целесообразности. Вам дали не морковь, а идею моркови, лишённую её сути. Вам дали цвет, запах, но отняли форму, отняли возможность, отняли сам стержень бытия. Это экзистенциальная кастрация.
Это пиксели вместо картины. Это саундтрек вместо секса. Это новостной заголовок вместо события. Это молитва, напечатанная на принтере, вместо разговора с Богом.
Настоятельница видит то, чего не видят остальные. Они радуются оранжевой каше, потому что их мозг, их система восприятия уже настроена на потребление пережеванного. Они готовы принять любой суррогат, лишь бы он был ярким и напоминал о чём-то настоящем. Их радость — это рефлекс, выработанный годами воздержания, когда любое напоминание о жизни кажется самой жизнью.
А настоятельница видит всю картину. Она видит невидимую руку, которая натёрла эту морковь. Руку Системы, которая говорит: «Вот, жрите. Но так, чтобы вы, не дай бог, не использовали это не по назначению. Мы дадим вам радость, но лишим её всякой силы. Мы дадим вам веру, но изымем из неё чудо. Мы дадим вам жизнь, но превратим её в безопасную, стерильную, блядскую кашицу».
Её ярость — это единственный акт подлинной свободы в этом монастыре. Это крик против энтропии духа. Крик против мира, где все великие символы, все мощные образы, все ключи к трансцендентному переработаны в безвкусную, безопасную, тёртую хуйню для массового потребления.
И мы, хохочущие над этим анекдотом, мы и есть эти монашки. Мы давимся смехом, не понимая, что смеёмся над собой. Мы каждый день с восторгом жрём свою тёртую морковь — пережёванные новости, стерильное искусство, безопасные революции в соцсетях, синтетическое счастье из психотропных таблеток. Мы радуемся оранжевой пыли, потому что давно забыли, как выглядит настоящий, целый, сука, корнеплод.
А где-то рядом, в тени, всегда стоит настоятельница. И смотрит на нас с безграничной, вселенской ненавистью. Потому что она одна помнит.
Она помнит, что морковка должна быть целой. Иначе всё это — просто дурной анекдот. И нихуя не смешной.
В монастырь привезли морковку. Монашки радуются, мол, ура морковку привезли. Одна настоятельница ходит мрачней тучи и смотрит на монашек с ненавистью. Наконец её нервы не выдерживают и она говорит: чего радуетесь, дуры?! Морковка-то тёртая!
Когда этот анекдот рассказали, все взрослые смеялись, а до меня не дошло. Ну морковка, ну тёртая. А прикол в чём?
Я рассказывал этот анекдот другим людям они тоже ржали, как лошади, а я смотрел на них, как на идиотов.
Наконец, когда мне было лет 16, шёл по улице и до меня неожиданно дошел смысл анекдота. Иду по улице, ржу как лошадь, а прохожие на меня смотрят как на идиота.
