Mr.Horsehead

Часть третья.

Я здорово ошибался. В поликлинике мне наконец-то объяснили, что со мной было, как это называлось и чем грозит в будущем. Оказалось, что может, конечно, и через десять лет, но может и через две недели, так что повторная операция категорически необходима. Покорно вздохнув, я согласился. В конце концов, лучше сейчас, планово и не торопясь, чем потом в самый неподходящий момент и в самом неподходящем месте.

С бесплатной медициной я уже ознакомился, была мысль теперь ознакомиться с платной — просто для сравнения, особых претензий к бесплатной у меня не было. После того, как я узнал расценки, мысль куда-то ушла, так что на повторную операцию я ложился в Центральную районную больницу города Пушкино. Зато получил любопытную возможность сравнить нашу ЦРБ (то есть центральную) и московскую ГКБ (обычную, рядовую). Надо заметить, что сравнение вполне корректное: количество больных и заполненность примерно одинаковы. Речь о хирургических отделениях, конечно, но, скорее всего, в остальных ситуация сходная.

Сравнение началось даже не с больниц, а с типа операции: если «по скорой» меня оперировали в тот же день, не спрашивая ничего и практически не делая анализов, то для плановой госпитализации нужно было сначала сделать уйму анализов (в поликлинике это заняло бы месяц; я убоялся и пошёл в платную лабораторию, где все они были готовы через два дня «в удобное для Вас время»), потом ждать очереди на саму госпитализацию (я ждал неделю, каждый день названивая в ординаторскую), а потом самой операции (меня оперировали на третьи сутки, причём ждал я каждый день, то есть с утра не ел).

Вообще пребывание в ЦРБ позволило на многое, увиденное в ГКБ, посмотреть по-другому. Первая мысль была «какого чёрта я не согласился на операцию в ГКБ?!...» Линолеум, видите ли, обшарпанный... Зато там были широкие светлые коридоры и просторный холл с диванами, а в ЦРБ всё отделение вытянулось в струнку вдоль полутёмного коридора с единственным стулом около сестринского поста. Мужские и женские палаты не в разных концах, как в ГКБ, а вперемешку, туалеты — общие... Койки, и те шатаются. В палате десять коек против шести в ГКБ на той же площади; поставили бы, наверное, и больше, но просто места нет. Тумбочки неудобные, розеток меньше, чем коек... Я приготовился страдать и мужественно терпеть — хирург в приёмном покое сказал, что в больнице мне предстоит провести от десяти до двадцати дней.

Первые пару дней составлял впечатление о своих товарищах по палате. Лишний раз убедился, что в больницы нужно водить экскурсии. К примеру, я, будучи инженером-электриком, сдавал технику безопасности. В том числе добросовестно зубрил правила работы на высоте. Но когда увидел Илью, захотелось перечитать их ещё раз и всегда им следовать. Дело в том, что Илья живёт на четвёртом этаже и любит смотреть телевизор. Вот он и полез вешать спутниковую тарелку. Этаж четвёртый, подоконник скользкий, а асфальт твёрдый. Теперь Илья — это натурально мешок, в который вперемешку насыпаны кости и внутренности. Шевелиться, правда, может, но каждое движение сопровождается криком боли. Он выживет и, наверное, будет ходить. Когда-нибудь.

На койке напротив обитает здоровенный мужик, похожий на Толстяка из рекламы пива. Такие обычно любят хорошую баню, добрую кружечку пивка и сытно поесть. Но вот уже неделю он ест только жидкую кашку — в результате крепкой пьянки открылась язва желудка. Первые дни ему и вставать было нельзя: этот здоровенный кабан питался капельницей и пользовался уткой. Кашей ему питаться ещё где-то полгода.

Он же, кстати, развлекал всю палату фильмами: у него был с собой ноутбук. Набор фильмов, правда, довольно неожиданный. Первые три дня крутил мультфильмы про богатырей, потом несколько дней почти непрерывно шли новые российские фильмы про войну, затем день старых советских комедий вроде «Свадьбы в Малиновке», а на закуску российский же хоррор-сериал.

Был здесь и свой домовой, его звали Эдик. Жаль, быстро выписался, я не успел увидеть его деятельность во всей красе.

На третий день утром меня буднично позвали на операцию — как на процедуры или за документами. Впрочем, и моё отношение соответствовало: рядовая операция, вроде как зуб вырвать. Общего наркоза на этот раз не давали. А жаль, я уже приготовился более осознанно витать в наркотическом забытьи. Вместо этого пятнадцать минут разглядывал здоровенный ржавый разводной ключ, забытый кем-то в углу. Прощальный наказ от хирурга: две недели не лежать на спине и не сидеть. Не сидеть так не сидеть; буду, значит, лежать на солнышке и читать книжку. Благо солнышко из окна мне светило весь день, а книжек я набрал с собой не то что на две недели, а на два месяца.

2012г. Автор - мой друг, размещаю с его одобрения.

Продолжение следует. :)

Часть вторая.

Расхотелось умирать в больнице. Совсем. Человека, которому стало плохо с сердцем прямо в коридоре, медсёстры приводили в чувство, заодно подбадривая криками «А ну дыши! Дыши счас же, я кому сказала!..» Он лежал на истёртом линолеуме безвольным и некрасивым мешком, а суетливые сёстры, ругаясь на весь свет, делали ему массаж сердца. То ли крики помогли, то ли всё-таки массаж сердца, но спасли. Безногий дед на соседней койке мучился около недели; его негромкие стоны стали привычны, как тиканье часов. Помочь ему врачи не могли, и он заканчивал свои дни вот так, на казённой простыне, в окружении чужих и равнодушных людей.

Один раз в день к нему приходил кто-то из сыновей, иногда врач, медсестра или, при надобности, санитарка. В остальное время он был предоставлен своим мукам. Нет, конечно, соседи по палате о нём заботились по мере возможности — приносили тарелки с едой или закрывали окно при сквозняке, — но это чужие люди, у каждого из которых была своя беда. К его счастью, однажды утром он просто не проснулся.

Больница — это некрасиво. Стерильные простыни на самом деле не белоснежные, как в кино, а мутно-серые в разводах. Матрасы, годами пропитывавшиеся всевозможными физиологическими жидкостями, после обработки совершенно безопасны, но на вид отвратительны. Человеческое тело редко бывает обнажённым, оно, как правило, отталкивающе голое: бесформенный мешок, покрытый дряблой кожей. Пациенты носят растянутые треники и застиранные майки. Повязки выглядят не героическими ранениями, а неприятным уродством. С лежачими больными и так всё ясно.

Среди медиков есть строгое разделение труда. Когда у одного из больных сестра никак не могла взять кровь, бывший рядом врач попытался ей что-то посоветовать, но был тут же срезан строгим «Кто из нас процедурная медсестра, вы или я?»

Воскресенье — это день, когда больница пахнет апельсинами. Обеспокоенные родственники несут фрукты килограммами, а много ли их съешь, тем более при малоподвижном образе жизни? Вечером все, способные ходить, ходят по палатам и пытаются хоть кому-нибудь отдать бананы, груши и яблоки. Исключение — те, кто заранее договорился с посетителями, и ему принесли именно то и именно столько, сколько надо.

Тамика выписали вскоре после моего прибытия. На его место положили парня моего возраста, причём с точно таким же, как у Тамика, диагнозом — неудачный укол своими силами. Как позже сказал хирург, он из-за риска такого осложнения сам себе никогда не делает уколы, всегда просит медсестру. Я теперь тоже воздержусь: всё-таки операция под общим наркозом, восемь дней стационара и две недели реабилитации не стоят прогулки до поликлиники, где укол сделают без последствий.

Кстати, мой диагноз мне так и не сказали, до самой выписки я был уверен, что просто неудачно поцарапался и занёс в ранку грязь. Что именно со мной было и что мне делали, я узнал только из выписного эпикриза — это такой документ, где как раз всё и описано.

Со вновьприбывшим парнем было интересно пообщаться. Интересно, я бы сказал, в социологическом смысле. Лет ему как мне, двадцать четыре. Поступал на что-то околокомпьютерное, но бросил на втором курсе. Сейчас занимается оптовой торговлей, продаёт алкоголь в московские кабаки. Имеет доход около 50-60 тыс рублей в месяц, живёт с родителями и утверждает, что денег ни на что не хватает. Здоровый образ жизни, холёное лицо, барбиобразные неотличимые друг от друга девушки-посетительницы и искренняя нелюбовь к своей стране. Жаловался на скуку — «пересмотрел уже весь Youtube!»

Однажды вечером в гости к Грише пришёл его друг. Тихий, немного лысоватый человек, примерно тридцати лет, с мягкой улыбкой, не сходящей с доброго лица. Про такие лица говорят «светлое». Похож на князя Мышкина в исполнении Евгения Миронова. Работает учителем природоведения в школе. Рассказывал про страшную бюрократизацию образования. После того, как он съездил с детьми в поход в Крым, ему пришлось две недели сдавать отчётность. Трижды ездил, с каждым разом всё дольше сдавал; теперь зарёкся. Для того, чтобы вести факультативный кружок природоведения, нужно собрать подписи определённого числа родителей. Наша и соседняя палаты под его диктовку писали заявления от имени родителей. Однажды он заказывал некое оборудование для кабинета. Три месяца он выбивал деньги (уже выделенные в бюджете). Месяц в отделе образования проверяли, что всё правильно. Две недели деньги переводили на нужный счёт. Один день получал деньги в Сбербанке. До отъезда в очередной поход оставалось два дня, а оборудование нужно было ещё заказать, изготовить и доставить. Дальше цитирую: «Звоню в фирму, объясняю ситуацию: мол, уезжаю, можно ли заказ оставить, а доставка через месяц. На том конце переспросили, когда именно я уезжаю. „Послезавтра“, ответил я. „Так мы завтра привезём. В какое время вам удобнее?“ — удивились там. „Но... Но позвольте... Когда же вы сделаете?..“ „Так я сейчас ребятам скажу, в ночную смену и сделают“. Вот вам разница между государственным и коммерческим».

Таких людей даже мне, цинику, очень жалко. Они делают Доброе Дело с большой буквы, именно они не позволяют миру скатиться в тартарары; но они же вынуждены пробивать головой стену только за тем, чтобы увидеть за ней новую. Перед такими людьми я искренне преклоняюсь.

По своей беспечности я не ношу с собой страховой полис, вот и в этот раз его не оказалось. Чтобы выписать больничный, мне предложили оформить временный полис. Был приятно удивлён: обычно без бумажки ты букашка, а тут новую (и нужную!) бумажку совали прямо в руки.

Перед сном палаты обходит медсестра с небольшим подносом. На подносе лежат шприцы с обезболивающим, которое она и предлагает всем желающим, напоминая стюардессу, разносящую кофе.

На место умершего деда поселился Вова. Вове семьдесят один год, но его только Вовой и называть. Семь классов образования, три отсидки и золотые руки столяра. Рассказывал, как в тюрьме делал мебель на заказ; при разгрузке шпона спешил ухватить тот, где есть сучки — из них можно было, например, выложить на столешнице морские волны или чью-нибудь бороду. При этом жуткий алкоголик. Протащил водку даже в больницу, где однажды вечером все пол-литра и употребил. Наутро пошёл было в магазин, но своих ботинок не нашёл, взял у того парня. Парень проснулся (дело было в пять утра), расстроился и наорал на Вову. На шум пришла сестра и загнала Вову в постель теми же манёврами, какими пользуются пастушеские собаки.

Во время одной из перевязок врач предложил мне сделать ещё одну операцию. Зачем? «А чтобы больше такого не было», — невнятно пояснил он. Подробно выспрашивать было некогда — врачи и медсёстры по отделению почти не ходят, больше бегают. В следующий раз поймал его в дверях и выяснил, что «может через год, может через десять» меня снова могут привезти с тем же диагнозом. А могут и не привезти. Поразмыслив, я решил, что через десять лет медицина шагнёт так далеко, что мне дадут таблетку и отпустят. К тому же больница оптимизма не внушала, так что от повторной операции я отказался, и через пару дней уже держал в руках выписной эпикриз и больничный лист, с наказом сразу же по прибытии на место жительства показаться врачу в поликлинике. Прощание с соседями по палате, торжественный эскорт до лифта — и вот я уже шагаю по неприветливой осенней Москве, надеясь больше никогда не попадать в больницу, а лучше к медикам вообще.

2012г. Автор - мой друг, размещаю с его одобрения.

Продолжение следует. :)

Часть первая.

Всё началось с того, что я неудачно родился. В буквальном смысле — примерно в том месте, где у моих далёких предков начинался хвост, у меня оказался небольшой дефект, что в медицине называется патологией. Первые 24 года жизни он никак не проявлялся, жить совершенно не мешал и вообще не давал о себе знать. Я и не знал. Но однажды он воспалился, а я, соответственно, заболел. С этого началось моё знакомство с миром российской бесплатной медицины.

До этого мне вполне хватало пластыря для царапин, анальгина «от головы» и активированного угля после особо обильных алкогольных возлияний. Представление о медицине складывалось из слухов и баек; воображению рисовались блестящие инструменты хирургов, тёмные коридоры, стонущие пациенты и специфический запах больницы... В общем, страшновато. Но другого пути не было.

Собравшись с духом, я набрал «03». Спешки никакой, как мне казалось, не было, просто я к тому времени уже не мог дойти до больницы сам. Так я и сказал барышне-диспетчеру, мол, не надо торопиться, я готов ждать. Повесив трубку, я поставил чайник и улёгся на диван: будучи наслышан о неторопливости скорой, я приготовился к нескольким часам ожидания. Каково же было моё удивление, когда через пятнадцать минут в мою дверь позвонил крепко сбитый дружелюбный мужик с красным медицинским чемоданчиком. Короткий осмотр, мимолётом брошенное «Ну, на пару дней в больницу заберём». Справляюсь с дрожью в коленках: как в больницу?.. Да ненадолго, успокаивает врач. Опыт многочисленных сборов помогает отвлечься от шока: рюкзак собираю автоматически, и с каждым уложенным предметом нервы немного успокаиваются. Мило болтая, выходим с врачом из квартиры и садимся в машину. Долгая дорога до больницы (судя по переговорам с диспетчером, мы проехали мимо двух или трёх, надо полагать, более загруженных), и вот уже я лежу в смотровой приёмного покоя городской клинической больницы номер 53 города Москвы.

Ещё один осмотр; теперь ожидаемый срок лечения назвали в три-четыре дня. Верхняя одежда оставлена на складе, скрипучий лифт поднимает меня на шестой этаж. В ожидании своей судьбы бездумно брожу по холлу, мечась взглядом по сторонам: инвалидные коляски, бегающие медсёстры, еле передвигающиеся больные с повязками на разных частях тела... Картинка дополняется потёртым линолеумом на полу и тем самым запахом; вроде всё сходится. Беру себя в руки, успокаиваюсь тем, что пути назад нет. Минут через десять медсестра отводит в палату и показывает койку; всё, я официально прописан в больнице.

В палате меня встретили Тамик и Гриша. То есть коек-то там было шесть, и все заняты, но встречали именно они, как самые молодые и подвижные (как я потом понял, подвижность — довольно существенная характеристика в больнице).

Тамика зовут Тамерлан, он осетин. Когда у меня, как у новенького, спросили, с чем я прибыл, а я, перебарывая стеснение, выпалил «С задницей!», он дружески рассмеялся и сказал, что ему теперь не так одиноко — в результате неудачного укола своими силами он приехал с той же проблемой.

Про Гришу нужно рассказать отдельно. Среднего роста, с чёрными, как смоль, кудрями и такой же курчавой бородой, он похож на шумерские изваяния или на старый логотип «БонАквы», только в очках; и лицо добрее. В нашем отделении («шестая хирургия», или «6 ХО», расшифровок было много) он был чем-то вроде местного доброго духа, домового или общего папы. Знал всех по имени и по диагнозу, помнил, кому что можно есть-пить-принимать, а что нельзя, и по возможности следил за этим. Несмотря на всю мягкость характера, обладал непререкаемым авторитетом: самые изголодавшиеся по сладкому диабетики послушно откладывали манящий сахарок, а неугомонные «полулежачие» укладывались в постель по его просьбе. Оказывал и всякую посильную помощь, в том числе и неприятную (в хирургическом отделении, увы, многое может испортить аппетит). При этом для всех и каждого он оставался просто Гришей, к которому все обращаются на «ты» и с которым всегда можно по-свойски потрепаться. Развлекался Гриша тем, что слушал в плеере растаманские сказки, обыгрывал всех желающих в преферанс, по утрам в качестве зарядки танцевал в холле под Pink Floyd и иногда убегал «в самоволку» до ближайшего магазина. Именно от Гриши я узнал главную больничную мудрость: «Это больница, здесь болеть нельзя!» Он знал, о чём говорил — по разным больницам он кочевал вот уже четвёртый месяц подряд. Только ближе к выписке я узнал, что Грише 41 год, он кандидат геологических наук и у него есть сын-панк, который в свои шестнадцать уже успел побывать в КПЗ.

Но это всё было потом, сначала была операция. О том, что мне её будут делать, я узнал только потому, что спросил медсестру, чего мне ждать. Она ответила: «Анестезиолога», и мой шок ко мне вернулся вновь, хоть и ненадолго. Долго было некогда — меня позвали в операционную. Не успел я опомниться, как меня, прозаически голого, привязывали к столу бинтами, а в вену на руке вонзалась игла. «Что хоть колете-то?..» — невпопад спросил я. «Птичье молоко!» — рассмеялась крупная женщина и нажала на поршень, вгоняя в меня действительно молочно-белую жидкость. Поршень не прошёл ещё и трети хода, как операционная потеряла фокусировку и расплылась в мареве сюрреалистических видений. Я скользил над пастельно-цветными потоками, по которым струились режуще-правильные прямоугольники, чувствовал прохладный обволакивающий туман и взлетал сквозь неясные облака... Облака вскоре обрели цвет и оказались моей собственной рукой: она лежала на подушке прямо перед глазами. В том, что она моя, я убедился только когда смог на ней сфокусироваться, а потом пошевелить пальцами. Умом я понимал, что до неё от силы десять сантиметров, но глаза этому не верили и давали число порядка метра. Почему-то этот вопрос меня довольно сильно занял; зато когда я от него наконец отвлёкся, я понял, что наркоз отходит, а операция уже прошла. Странное ощущение. Как будто из киноплёнки вырезали кусок и склеили заново.

Отход от наркоза занял весь остаток дня. Если после приёма наркотиков последствия такие же, то оно того не стоит, право слово. Десять минут освобождённого сознания против пяти-шести часов возвращения к нормальной жизни — слишком уж невыгодное соотношение.

Следующее утро было первым моим утром в больнице, и я долго его не забуду. В шесть утра мне в глаза ударил яркий свет лампы над дверью, уши резанул окрик медсестры «Подъём!», а через тридцать секунд в пятую точку вонзился шприц с болезненным уколом. Остальные дни начинались так же, но в первый раз эффект неожиданности оставил меня совершенно обалдевшим.

С этого дня начались больничные будни, и порядок событий уже не так важен. Кстати, зашедший проведать врач ещё удлинил срок моей госпитализации — восемь дней. Восемь так восемь, книжку я предусмотрительно бросил в рюкзак наравне с зубной щёткой и зарядкой для телефона.

Незаметно (и довольно быстро) пропало чувство эдакой боязливой брезгливости. Инвалидные коляски, бинты, шприцы и прочие реалии больничного быта перестали вызывать отвращение. Картина едущего в коляске человека уже не казалась отталкивающей, как то — признаю, — было раньше. При надобности я и сам теперь сяду в неё без колебаний.

Обычная брезгливость, впрочем, тоже здорово притупилась. Я, вообще-то, человек крайне брезгливый и чувствительный в этом плане. Однако уже через несколько дней я спокойно ел суп, в то время как в метре за моей спиной моего соседа по палате звучно тошнило (к сожалению, для него тогда это было нормально, помочь ему было никак нельзя).

2012г. Автор - мой друг, размещаю с его одобрения.

Продолжение следует. :)